Тема коллекционирования в повести Г. Джеймса «Адина»

Н.В. Морженкова,Э.В. Нерсесова

Статья посвящена исследованию сквозной для творчества Г. Джеймса темы коллекционирования, тесно связанной с его пониманием неразрывности этического и эстетического начал. Джеймсовская трактовка темы коллекционирования исследуется в свете широкой проблематики кросс-культурного диалога между европейским и американским культурным опытом.

К феномену коллекционирования Г. Джеймс обращается во многих своих произведениях. Эта тема занимает писателя на протяжении всего творчества, оказываясь ключевой для авторского осмысления современных механизмов эстетического восприятия. Уже в первом романе «Родерик Хадсон» (Roderick Hudson, 1875), в центре которого - сопоставление эстетических концепций знатока искусств и творческих переживаний художника, появляется образ Роланда Маллета (Rowland Mallet) - богатого бостонца, ценителя искусств, намеревающегося собрать коллекцию итальянского искусства и передать её американскому музею.

В романе присутствует значимый искусствоведческий пласт, связанный с процессом «приживания» идей эстетизма на почве американской культуры. Именно внутренние переживания и размышления Маллета во многом оказываются пространством этого кросс-культурного диалога. Так, по наблюдению Дж. Фридмана, эстетические положения в духе английского писателя и литературного критика Уолтера Патера служат для Маллета способом преодоления «американской» стороны его характера, основанной на строгой пуританской морали [8: p. 137]. Европейский эстетизм вступает в противоречие с пуританской этикой, что на уровне характера героя обусловливает его двойственную сущность: строгие моральные принципы сочетаются в нём с «неугомонным эстетическим любопытством»: «He was an awkward mixture of strong moral impulse and restless aesthetic curiosity» [1: p. 176-177].

С одной стороны, он не может погрузиться в чистую созерцательность, с другой, - приобщиться к пуританской трудовой этике с её хватким практицизмом. Но именно в результате этой, на первый взгляд, болезненной двойственности возникает новый тип ценителя-коллекционера, совмещающего деловую рассудительность, направленную на приобретение арт-объектов, и эстетическую созерцательность.

Знаменательно, что тема трансформации реликвий искусства в вожделенный предмет обладания отчётливо звучит уже в ранних повестях Г. Джеймса «Адина» и «Последний из Валери». Однако прежде чем перейти к непосредственному анализу повести «Адина», рассмотрим явление собирательства предметов искусства в более широком культурном контексте, определившем взгляды Г. Джеймса на коллекционирование как современную форму эстетической деятельности, включающую в себя различные социокультурные аспекты.

Во второй половине XIX века, в связи с появлением нового класса зажиточных буржуа-джентльменов, коллекционирование становится весьма популярным увлечением и престижным капиталовложением, в значительной мере диктовавшим эстетические каноны художественных практик. Такие ключевые для становления творческой манеры Г. Джеймса литературные направления, как эстетизм и натурализм, во многом формировались именно под влиянием этой активизировавшейся тенденции к собирательству произведений искусств [6: p. 51]. По мнению C. Франческато, несмотря на очевидные различия в типах художественных интенций, реализуемых в рамках эстетизма и натурализма, оба этих художественных направления содействовали продвижению идеи коммерциализации произведений искусств посредством превращения их в рыночный товар. Таким образом, именно натурализм и эстетизм способствовали трансформации функций искусства и роли художника в социокультурном контексте последней трети XIX столетия, в результате которой на смену бескорыстному созерцанию эстетического объекта приходит материальное обладание.

Проблему индустрии искусства затрагивал видный английский теоретик эстетизма, критик, художник Дж. Рёскин, оказавший значительное влияние на развитие искусства и эстетики второй половины XIX - начала XX века. Как отмечает С. Франческато, в условиях возрастающего товарооборота и доступности арт-объектов Дж. Рёскин указывает на неизбежное стирание границ между произведениями искусства и обычными товарами, что приводит к изменению критериев эстетической оценки, приобретающей определённое экономическое измерение [6: p. 3]. Идеи Рёскина во многом повлияли на стремление Г. Джеймса разграничить в сфере рецепции искусства такие явления, как тонкое эстетическое понимание и потребление.

Очевидно, что в рамках европейской эстетической мысли актуализация вопроса о природе взаимосвязи материальных и духовных ценностей в структуре произведения искусства была отчасти обусловлена таким внеэстетиче- ским фактором, как востребованность творений европейских художников на американском арт-рынке. Когда британский писатель, критик, публицист Г. Эктон посетил после Первой мировой войны Нью-Йорк, он отметил, что по причинам масштабного вывоза шедевров европейского искусства в Америку европейцам, изучающим своё национальное искусство, скоро придётся отправляться за океан [9: p. 28].

Очень важны для понимания джеймсовской трактовки феномена коллекционирования такие ранние произведения, как «Адина» и «Последний из Валери» [2-3]. В обоих случаях писатель отчётливо противопоставляет способность эстетического вчувствования в художественный объект патологической страсти к обладанию, которая «перекрывает» саму возможность эстетического переживания и бескорыстного наслаждения. Стремление к материальному обладанию художественными ценностями неизбежно связывается с неспособностью героя к выстраиванию человеческих отношений, а эстетическая проблематика разрастается до морально-этической. Здесь нельзя не заметить очевидной связи с ключевым тезисом Дж. Рёскина о корреляции эстетического и нравственного начала.

В повести «Адина» контраст между эстетической эмпатией и коллекционерской эгоцентричной страстью проявляется прежде всего на персонажном уровне. Образ рассказчика, вовлечённого в драматические события повести, во многом строится вокруг его способности наслаждаться разлитой в мире красотой. Руины, природные пейзажи, произведения искусства, люди, - всё видится его эстетически развитому глазу художественно приращённым. Рассказ о живописной Италии даётся именно через призму его мировидения. В его способности к целостному восприятию прекрасного проявляется рёскиновское широкое понимание истинной красоты как «разлитой» в бытии и проявляющейся не только в искусстве, но и в природе, морали, религии. Противоположным полюсом этого этико-эстетического контакта с миром выступает отчуждённость и самососредоточенность американского коллекционера Сэма Скроупа, вместе с которым рассказчик совершает поездку по Италии. В пору молодости, когда желчный и циничный Скроуп ещё был способен очаровываться «прекрасными вещами»: «the charm of fine things often took him by surprise» и порой, «вопреки себе» превращаться из педанта-исследователя в сопричастного «наблюдателя»: «he was an observer in spite of himself», он видится рассказчику нравственным человеком, который в глубине души тяготится своим тяжёлым характером [2: p. 904]. Именно эта вера в благородство Скроупа выступает основой дружбы молодых людей со столь различным душевным складом.

Во время путешествия все мысли и чувства рассказчика сосредоточены на сентиментально-восторженном поклонении ярким итальянским красотам: его любительские путевые заметки пестрят экстатическими высказываниями, набросками, цитатами из Байрона, перемежающимися с учёными аллюзиями, навеянными беседами со Скроупом. Он с равным энтузиазмом бросается делать зарисовки местных крестьян, палаццо, пейзажей, нижних юбок, вывешенных на солнце. Этот эстетический восторг и бурное воодушевление постоянно наталкиваются на холодность и сарказм Скроупа, который, например, видит в итальянских типажах не образчики классической красоты, а проявление дурной склонности к лени, лжи, попрошайничеству. Оставаясь равнодушным к великолепным видам и окружающим его иноземным красотам, коллекционер испытывает глубокий интерес к антикварным вещицам. В старинной гравюре, фарфоре он ценит не гармонию формы, в которой неожиданно проглядывают универсальные законы красоты или романтические ассоциации, а «виртуозную кропотливую технику» и «мастерство работы» с материалом: «elaborate and patient workmanship, skilful method» [2: p. 907]. Не случайно его привлекают прежде всего именно предметы прикладного искусства; он не восприимчив к идеальному невидимому аспекту творения и способен насладиться лишь его «технической», материальной стороной. Очевидно, что его эстетические пристрастия определяются именно потенциальной возможностью безграничного обладания предметом искусства. Лишь присвоив вещь, став её полновластным хозяином, Скроуп может ощутить свою сопричастность красоте.

Вся живописная красота страны и богатство итальянского искусства редуцируется им до одной-единственной римской геммы, а желание завладеть античной реликвией приобретает характер патологической одержимости. В повести присутствует контекстуальная фонетико-семантическая параллель между объектом коллекционерского вожделения (gemma) и характеристикой внутреннего склада героя (germs of the eccentricities), проявившегося ещё в пору молодости в виде «зачатков эксцентричности». Между реликвией и коллекционером обнаруживается мистическая связь, имплицитно возникает мотив произведения искусства, несущего проклятие и обладающего скрытой мистической силой.

Скроуп завладевает ценнейшей реликвией не совсем честным путём. Обманув нашедшего её итальянца, простака Анджело Беати, он вынуждает обладателя имени с сакральными коннотациями (angelo - итал. ангел; beato - итал. блаженный, благословенный) продать сокровище за бесценок. Ономастические аллюзии вводят мотив нарушения заповеданных Богом законов, а в образе древнеримской геммы наличествует мотив божественного возмездия. Простофиля Анджело «преображается» через осознание себя жертвой обмана. Пассивность и инфантилизм Анджело сменяются неожиданно проявившейся решительностью и стремлением к мужской самореализации. Он осуществляет хитроумный план мести: у обманувшего его Сэма Скроупа он отнимает самое дорогое - его невесту Адину.

Показательно, что душевные переживания героя во многом передаются в повести через его пластический облик, а сама статуарность поз отсылает ко взятым из живописи художественным образам. Во многом рассказчик взирает на Анджело глазами любителя живописи. Однако, рассматривая его с художественной точки зрения, он не утрачивает способности к сопереживанию, чутко улавливая происшедшие перемены. Эстетический взгляд не только не перекрывает в данном случае эмпатического контакта, но и способствует ему. В момент первой встречи путешественники случайно натыкаются на безмятежно спящего Анджело, распластавшегося в живописной позе под деревом. Во второй раз рассказчик встречает его у подножия креста. Согбенный и погруженный в раздумья итальянец представляется ему пластичным символом юношеского раскаяния. И в том и в другом случае Анджело дан в неподвижной позе. При этом сходство лишь усиливает контраст, подчёркивает напряжённые душевные изменения. Бездвижность безмятежного полуденного сна на лоне природы противопоставлена глубокому оцепенению впавшего в раздумья у подножия креста человека.

В отличие от рассказчика, который признаёт притязания итальянца на гемму, коллекционер отказывается видеть какие-либо ассоциации между реликвией и связанными с ней контекстами. Прекрасный ювелирный камень и красивый итальянец, нашедший гемму в родной земле, на которой он так безмятежно спит, не воспринимаются Скроупом как принадлежащие единому миру итальянской культуры. Он скептически относится к предчувствию Ади- ны, полагающей, что камень хранит недобрую ауру прежнего владельца, которым был император Тиберий. Завладев геммой, Скроуп намеревается скрыть её от посторонних глаз, став полновластным её обладателем.

Образ Сэма Скроупа представлен в повести через восприятие рассказчика, вспоминающего спустя много лет об их совместном путешествии. Эта временная дистанция, отделяющая события от самого момента рассказывания, позволяет увидеть их в контексте всей жизни героя, уловить их роковой смысл для его судьбы. Примечательно, что в обусловливающем возможность двойного прочтения переплетении психологических и мистических мотивировок событий и поступков героев явно просматриваются аналогии со знаменитой повестью Г. Джеймса «Поворот винта». Из рассказа посредника-повествова- теля читатель так и не узнаёт достоверно, является ли случившееся с героем результатом патологических черт его характера или последствием мистического вмешательства в судьбу человека каких-то сверхъестественных сил (Божья кара; заступничество святого Анджело; вредоносная сила императора Тиберия, которому, вероятно, принадлежала гемма).

Ощущение некоторой внутренней необъяснимой связи устанавливается между ювелирным камнем и Адиной. Ещё до встречи с невестой коллекционер решает, что покажет своё сокровище лишь одному человеку на свете - будущей возлюбленной. Таким образом, Скроуп как бы связывает свою потенциальную любовь с геммой, задаёт определённую «эквивалентность» между возлюбленной и реликвией. Не случайно Адина с её внешней неподвижностью, хрупкостью, изяществом в описании рассказчика впервые предстаёт перед читателем скорее как произведение искусства, чем как живой человек. Её золотистые волосы заплетены в тысячи причудливых кос, напоминающих женскую причёску с рисунков эпохи Возрождения. Чёрный цвет платья девушки придаёт её белизне какое-то особое свечение. Во всём облике Адины есть нечто непонятное и загадочное. Даже через цветовую «палитру» и способ описания образ златоволосой девушки с вычурной причёской смыкается с образом покрытого тонкой резьбой золотого топаза, сверкающего на подушечке из белого бархата.

Она предстаёт не столько потенциальной претенденткой на право носить редкое украшение, сколько своеобразной «соперницей» геммы. Так, на реплику рассказчика, что хрупкая красота девушки несовместима с имперским величием камня, Скроуп замечает, что она «лучше, чем топаз»: «She’s better than the topaz» [2: p. 918].

Показательно, что коллекционер характеризует свою невесту через слово «вещь»: «Oh yes; she’s the right thing», которым он в этом же абзаце называет камень: «That would be a pretty thing to offer one’s fiancee» [2: p. 919].

Это метонимическое отождествление невесты с предназначенным для неё топазом усиливает вышеобозначенную связь образов девушки и камня. Любопытны в этом контексте наблюдения Ж. Бодрийяра над практикой поимено- вания объектов коллекционирования. Он отмечает, что коллекционер никогда не скажет «прекрасная статуэтка», предпочтя сочетание «прекрасная вещь», так как, становясь предметом коллекции, предмет абстрагируется от своих функций во внешнем мире, превращается в просто «вещь» [5: с. 96]. Значимо, что о жизни Адины вне её «функции» невесты коллекционера в повести нет никаких сведений; она (как и гемма) изымается из внешних контекстов, превращаясь в «the right thing» из коллекции Скроупа. Не случайно, потеряв невесту, коллекционер избавляется и от камня, бросив его в воды Тибра; тем самым он как бы подчёркивает их равноценность.

Сюжетные линии, связанные с фигурой Адины и образом камня, развиваются по одинаковому сценарию. Адину и ювелирный камень Скроуп неожиданным образом обретает и утрачивает в Италии. И гемма, и девушка по очереди становятся объектами хитроумного обмана. О дальнейшей судьбе Адины известно так же мало, как и о судьбе геммы, поглощённой водами реки. Завладев камнем, Скроуп пытается «очистить» его от всех напластований в прямом (при помощи кислот и полировки) и переносном смысле. Он стремится добраться до первозданности реликвии. По мысли С. Франческато, для Скроупа ювелирный камень превращается в материальную проекцию его собственной воображаемой идентичности [6: p. 47]. Однако изъятое из жизни произведение искусства словно начинает вбирать в себя жизнь Скроупа, определяя трагизм его судьбы.

Ретроспективная точка зрения, с которой ведётся повествование, не только вписывает цепочку событий в единый жизненный круг, но и даёт возможность через речевую манеру рассказчика показать отрефлексированность его собственного эстетического опыта. Язык рассказчика - это взвешенный язык умудрённого жизненным опытом, эстетически чуткого человека: в нём нет ничего от той избыточности, подражательности, сумбурной эклектичности и чрезмерной экспрессивности, которые отличали его речевую манеру в пору юности. Обратим внимание на то, что многочисленные экфрастические описания, детерминированные самим содержанием повести о глубинной природе эстетического опыта, не только акцентируют художественно-наглядное измерение текста, но и задают особый образ рассказчика как искушённого человека, способного улавливать тонкие взаимосвязи между эстетическим и этическим измерениями. Перед нами разворачивается ряд описаний, строящихся на основе впечатлений молодого человека, реализованных через субъективный кругозор «повзрослевшего» рассказчика, дистанцирующегося как от своей прежней юношеской дилетантской пылкости, так и от коллекционерской самососредо- точенности Сэма Скроупа.

Он предлагает своё объяснение нечувствительности коллекционера к великолепию Италии, которое, по его мнению, вгоняла некрасивого Скроупа в депрессию, заставляя ощутить себя «неблагозвучной нотой посреди сладких гармоний»: «a harsh note in the midst of so many mellow harmonies» [2: p. 905]. Неприглядная внешность коллекционера порождала в нём чувство самоотчуждения, которое мешало бескорыстному эмпатийному приятию внешнего мира. В этом смысле джеймсовский герой многое позаимствовал у коллекционера из романа Бальзака «Кузен Понс», с которым его роднит некрасивая наружность, эксцентрический характер, отчуждённость от внешнего мира, страсть к коллекционированию как способу компенсировать болезненность своей изолированной позиции[1].

Как замечает рассказчик, в пору их молодости, когда новая эстетика, признающая особого рода красоту диссонансов и дисгармоний, ещё находилась в зачаточном состоянии, бедняга Скроуп не мог соотнести свои неправильные черты с замысловатыми линиями «экстравагантных орнаментов», вошедшими в моду несколько позже: «he could not have passed for even a bizarre form of ornament» [2: p. 905]. Отметим очевидную эстетизацию внешнего облика персонажей, которые в повествовании рассказчика приобретают экфрастиче- ские элементы и выстраиваются в ряд пластических образов: изящная Адина, напоминающая девушку со старинного рисунка; некрасивый Скроуп, похожий на своеобразный орнамент; живописно распластавшийся на земле спящий средиземноморский красавец Анджело (не случайно миссис Ваддингтон, увидев его впервые, характеризует юношу как прекрасную модель для эскиза). Различие этических позиций героев усиливается этой принадлежностью образов к разным эстетическим парадигмам.

Обратим внимание на то, что в описаниях, строящихся от лица рассказчика, внешность героев даётся, по-бахтински говоря, как «пластически-живопис- ная ценность», соотнесённая с эстетически сочетаемым с ней миром [4: c. 95]. Именно рассказчик выступает по отношению к героям автором-созерцателем, эстетически осмысляющим их внешность и проявляющим к ним творческое отношение «другого». Он раскрывает взаимозависимость между душевным складом героев, их внешностью и окружающим миром, показывает, как эстетическое перерастает в этическое и наоборот. Этого умения соотносить видимое с иными контекстами, сопрягать явления в единую ткань бытия и лишён коллекционер Скроуп, образ которого тесно связан с мотивом утраты способности к установлению взаимоотношений с миром.

В контексте творчества писателя Скроуп является предшественником Кристофера Ньюмана (роман «Американец», 1877) и Адама Вервера (роман «Золотая чаша», 1904). Таким образом, очевидно, что уже в ранней повести «Адина» он обращается к ключевой для многих его последующих произведений оппозиции «коллекционирование» vs «эстетическое вчувствование», которую он рассматривает на фоне сопоставления американской и европейской культуры.

Список литературы

James H. Roderick Hudson. Novels 1871-1880 / H. James. - New York: Library of America, 1983. - P. 130-356.

James H. Adina / H. James // H. James. Complete Stories. Vol. 1, 1864-1874. - New York: Library of America, 1999. - P. 904-938.

James H. The Last of the Valerii / H. James // H. James. Complete Stories. Vol. 1, 1864-1874. - New York: Library of America, 1999. - P. 798-827.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. - М.: Искусство, 1986. - 445 с.

БодрийярЖ. Система вещей / Ж. Бодрийяр. - М.: Рудомино, 1999. - 218 с.

Francescato S. Collecting and Appreciating. Henry James and the Transformation of Aesthetics in the Age of Consumption / S. Francescato. - New York: Peter Lang, 2010. - 209 p.

Francescato S. A Discordance between the Self and the World: The Characterization of the Collector in Honore de Balzac’s Cousin Pons and Henry James’s Adina / S. Francescato // Henry James’s Europe Heritage and Transfer / Ed. D. Tredy, A. Duperray, A. Harding. - Cambridge: Open Books Publisher, 2011. - P. 137-145.

Freedman J. Professions of Taste: Henry James, British Aestheticism, and Commodity Culture / J. Freedman. - Stanford: Stanford University Press, 1993. - 305 p.

Macadam A. Americans in Florence: A Complete Guide to the City and the Places Associated with Americans Past and Present / A. Macadam. - Florence: Giunti, 2003. - 189 p.

^[1]Детальный сопоставительный анализ образов - Скроупа из повести Джеймса «Адина» и героя романа Бальзака «Кузен Понс» даётся в статье С. Франческато [7].

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.mgpu.ru

Дата добавления: 21.01.2014