ИЗОМОРФИЗМ И «ФОНОЛОГИЧЕСКАЯМЕТАФОРА»
Переносфонологических терминов в описания не фонологических явлений получил настолькоширокое распространение в языкознании, что в сущности стал одним из методовэтой науки. Какой лингвист, если он не был абсолютно чужд веяний последнихдесятилетий, не употреблял терминов «оппозиция»,«нейтрализация», «маркированность» и т.д. в описании нефонологических явлений? Случаи пременения такого метода описания слишкоммногочисленны, чтобы их можно было рассмотреть все по отдельности. норассматривать только некоторые из этих случаев едва ли целесообразно: они могутбыть не типичны и, следовательно, не оправдывать общего вывода. Я поэтомуотвлекаюсь от частных случаев применения данного метода и обращаюсь к егосущности.
Сознаютли те, кто практикует данный метод описания, или нет, сущность его определяетсятем, как решается одна из кардинальных проблем языкознания, а именно — проблемасоотношения двух основных планов языка — плана выражения и плана содержания. Япринимаю за очевидное, что проблема эта имеет по меньшей мере два следующихрешения, взаимно исключающих друг друга.
Одноиз этих решений заключается в том, что план выражения признается структурнотождественным плану содержания. Такое структурное тождество, как известно,постулировал Л. Ельмслев. По его идее, в языке и план выражения и плансодержания имеют форму и субстанцию, причем форма содержания формирует свойматериал в субстанцию содержания совершенно так же, как форма выраженияформирует свой материал в субстанцию выражения. Эта поразительно стройная ицельная концепция гениального создателя глоссематики и есть, очевидно, то, чтоможно назвать «идеей изоморфизма» или «теорией изоморфизма».Идею эту невозможно опровергнуть: она была высказана как постулат, т.е. никакихдоказательств в ее пользу не было приведено, и, следовательно, ее можно тольколибо принять, либо не принять.
Еслипринять постулат Ельмслева, то тогда любым элементам или явлениям одного планаязыка должны быть найдены соответствия в другом его плане. Если же этисоответствия не обнаруживаются в результате наблюдения действительности, то онидолжны быть постулированы. Так, если в плане выражения наблюдается ограниченноечисло единиц, не обладающих знаковой функцией, но комбинирующихся в единицывторого порядка, обладающие этой функцией, то, поскольку в плане содержания ненаблюдается такого, пользуясь удачным выражением А. Мартине, «двойногочленения», необходимо постулировать либо наличие такого членения и в планесодержания, либо его отсутствие и в плане выражения. Таким образом, найденноепосредством наблюдения языковой действительности в сущности вообще перестаетиграть какую-либо роль в описании языка. Вместе с тем именно в этом случаевполне закономерным становится перенос терминов, используемых в описаниях планавыражения, в описания плана содержания. Правда, еще последовательнее было быдля обозначения постулируемых элементов или явлений вообще не пользоваться терминами,возникшими в результате наблюдения языковой действительности, а создавать новуютерминологию, в которой каждый термин был бы представлен в двух вариантах — один для плана вырадения, другой для плана содержания, что, как известно,отчасти и имело место в глоссематике («кенема», «плерема» ит.п.).
Можно,однако, не принять постулата Ельмслева и основываться в решении проблемывзаимоотношения двух планов языка на данных, найденных в результате наблюденияязыковой действительности. В таком случае неизбежным оказывается второе из двухвзаимно исключающихся решений данной проблемы: между планом выражения языка иего планом содержания нет структурного тождества. И действительно, в планевыражения, как правило, находят ограниченное число единиц, которые обладаюттолько диакритической, но не знаковой функцией и комбинируются в единицывторого порядка, обладающие знаковой функцией, между тем как в планесодержания, как правило, находят практически неограниченное число единиц,которые существуют только как содержание знаков, комбинируются только в себеподобные единицы и разлагаются только на них.
Такоесоотношение языковых планов (которое, казалось бы, противоположно тому, чтоестественно назвать их «изоморфизмом») не исключает, конечно,возможности сравнения этих планов и установления известного сходства междуними. Ничто не мешает также распространить термин «изоморфизм» и натакое сходство. Но в таком случае «изоморфизм» не будет обозначатьструктурного тождества языковых планов.
Делов том, что сходство и тождество — это разные вещи. Установление тождества — этооперация, специфичная для науки. Установление сходства — это то, что в поэтикеизвестно как сравнение, т.е. сопоставление одного явления с другим, имеющие сним общие признаки, или метафора, т.е. переносное значение, основанное на такомсопоставлении. Таким образом, обозначение, полученное в результате сравненияэлементов или явлений разных планов языка, — это, в сущности, своего родаметафора. Когда термины «оппозиция», «нейтрализация»,«дифференциальный признак» и т.п. применяются к не фонологическимявлениям, то это, так сказать, «фонологическая метафора».
Втом, что это действительно только своего рода метафора, убеждает следующееэлементарное соображение. Ведь оппозиция (или противопоставление) в фонологии — это различие элементов, которое используется для дифференциации того, чтоозначают состоящие из них совсем другие элементы. Между тем никакие другиеязыковые различия не подразумевают такого «двойного членения», т.е.не являются различием между элементами первого порядка, которые используютсядля различия между состоящими из них элементами второго порядка. Следовательно,где нет «двойного членения», нет и оппозиции в терминологическомсмысле этого слова. И то же самое mutatis mutandis относится ко всем прочимфонологическим понятиям, поскольку все они подразумевают фонологическуюоппозицию как исходное понятие.
Нораз между структурами двух планов языка есть только сходство, а не тождество,то нет принципиальной разницы между метафорой, полученной в результатесравнения двух планов языка, и метафорой, полученной в результате сравненияплана выражения языка с любым другим «планом» в широком смысле этогослова. Различие между значащими языковыми единицами похоже на оппозицию вфонологии только постольку, поскольку оно тоже различие. Оно так же или дажебольше похоже на любые другие различия в реальном мире или мире идей, в природеили обществе, в жизни или искусстве, например такие, как различие между доброми злом, жизнью и смертью, днем и ночью и т.п. С той же степенью точности, скакой говорят о «дифференциальных признаках» значащих звуковыхединиц, о «нейтрализации оппозиции» между ними, или о«немаркированном члене» такой «оппозиции», можно было быназвать «дифференциальными признаками» любые конституирующие признакичего-либо, например химического вещества или литературного персонажа, а«нейтрализацией» — любое изчезновение различия, например междукрасками с наступлением темноты или между культурными ценностями с падениемкультуры, а «немаркированным членом оппозиции» — одну из любых двухпротивоположностей, которая существует и в отсутствии другой, болеераспространена, чем другая, или как-нибудь иначе первична по отношению кдругой, например добро или зло, жизнь или смерть, день или ночь в соответствующих«оппозициях». Пример такого расширения сферы употребления«фонологической метафоры» показал Р. Якобсон, когда он, подводя итогидевятого конгресса лингвистов, говорил о его «дифференциальныхпризнаках». Однако, если не считать некоторых робких попыток в этнографиии фольклористике, «фонологическая метафора» до сих пор не вышла запределы языкознания. По-видимому, это объясняется тем, что вне языкознания«фонологическая метафора» оказывается стилистически диспартной ипроизводит поэтому комический эффект.
То,что метод метафоры — это скорее метод поэзии, чем науки, само по себе вряд лидискредитирует «фонологическую метафору». В частности, использованияметода поэзии в языкознании может быть способствовало бы тому, что с этой наукибыло бы снято обвинение в дегуманизации, которое выдвигалось против нее впоследнее время. По-видимому, однако, «фонологическая метафора» кое вчем все же существенно отличается от поэтической метафоры.
Поэтическиеметафоры подразумевают сходство вообще и притом обыкновенно — вполне конкретноесходство, между тем как «фонологическая метафора» обычноподразумевает лишь «структурное» сходство, т.е. сходство в самомобщем и неопределенном смысле: ведь неясно, что такое «структура»,неясно, даже, есть ли это нечто, присущее наблюдаемому объекту, или нечто,привносимое в него наблюдателем, и от того, что слово «структура»(подобно некоторым другим словами, излюбленным лингвистами, например, таким,как «моделирование») очень много употреблялось в чисто орнаментальнойфункции, значение его отнюдь не стало яснее.
Вто время как эффект поэтических метафор обычно основывается на их новизне,неожиданности и оригинальности, для «фонологической метафоры» всегдахарактерна абсолютная шаблонность: в ней всегда фигурируют«оппозиция» или «нейтрализация», или«маркированность», или «дифференциальные признаки» и т.п. Вэтой связи нельзя не вспомнить Е. Куриловича, который сравнивал элементы слогас членами предложения, синсемантические элементы с просодемами и т.д. и говорило «синтаксических функциях» гласных и согласных,«сочинении» и «подчинении» в фонологии и т.п. Егоизоморфистские метафоры, в отличие от обычной «фонологическойметафоры» (с которой они логически, по-видимому, тождественны), обычно неуступают в оригинальности лучшим поэтическим метафорам.
Непременноеусловие поэтической метафоры — сознание того, что предметная соотнесенностьслов сдвинута. Именно сознание того, что сравниваются не тожественные объекты,обусловливает эффект поэтической метафоры. Между тем, когда говорят об«оппозициях», «нейтрализациях», «маркированности»и т.п., имея в виду семантические, синтаксические и прочие не фонологическиеявления, то такого сознания может, по-видимому, и не быть. Другими словами,«фонологическая метафора» — это метафора, которая может неосознаваться, т.е. нечто двусмысленное и противоречивое.
Наконец,в то время как в поэтической метафоре обычно используются слова, непредставляющие собой научных терминов, в «фонологической метафоре»,наоборот, используются обычно научные термины, т.е. слова, функция которых — точно обозначать совершенно определенные явления. Термин в метафорическомзначении, т.е. обозначающий не точно и не данное явление, используется вфункции, противоречащей его сущности. Естественно поэтому, что, если расшифроватьпоэтическую метафору, т.е. заменить слова, употребленные метафорически, словамис прямой предметной соотнесенностью, то обычно описание теряет — становитсяменее ярким, наглядным и т.п., между тем как если расшифровать«фонологическую метафору», т.е. фонологические термины заменитьтерминами, специфичными только для данной области языкознания, то обычноописание выигрывает — становится более простым и точным. Но термины — это такжеслова специального, научного языка. Поэтому их побочная функция — сигнализироватьо том, что текст, в котором они используются, это научный текст, что автортекста в курсе современной научной терминологии и т.д. Когда терминиспользуется в функции, противоречащей его сущности, эта побочная функция,естественно, выступает на первый план. Употребление «фонологическойметафоры», или, вернее, злоупотребление ею, с целью доказать своюосведомленность в современном языкознании и тем самым свою научную квалификацию- соблазн, против которого трудно устоять, особенно в диссертации на соисканиеученой степени.
Взащиту фонологической метафоры можно было бы сказать только то, что она в рядеслучаев позволяет нам, лингвистам, ввести в описание некоторые математическиеобозначения: «оппозиции» всегда можно изобразить посредством плюсов,минусов и нулей, таким образом построить матрицы и т.д. Но на это следовало бывозразить следующее. Математика, конечно, прекрасная вещь. Недаром Новалиспредставлял себе жизнь богов как математику. Однако Новалис едва ли представлялсебе математику как цирковое представление, заключающееся в том, чтодрессированные тюлени подталкивают головами кубы, на которых намалевано«2», «х», «2», "=", «4», итаким образом складывают формулу 2 х 2 = 4. Между тем я боюсь, что формулы,которые мы вводим в языкознание благодаря «фонологической метафоре»могут подчас походить именно на такое цирковое представление.
Впрочем,есть другие и более важные причины популярности «фонологическойметафоры». Ее популярность исторически обусловлена, конечно.«Фонологическая метафора» — это одно из проявлений того влияния,которое фонология, как наиболее богатая достижениями область языкознания,оказала на другие его области. «Фонологическая метафора» — это как быпопытка сдублировать, хотя бы терминологически, достижения фонологии. Была ли,однако, это попытка полезной?
Список литературы
М.И.Стеблин-Каменский. Изоморфизм и «фонологическая метафора».