--PAGE_BREAK--Идеологии и ценности.
Сегодня сложилась странная ситуация, когда ученые-гуманитарии нередко отказываются дать определение предмету своих исследований, ссылаясь на невозможность такого определения. Исследователь может быть автором многих книг и статей о цивилизации, например, но дать ей определение отказывается принципиально. Это в полной мере относится и к понятийному определению различных идеологий. Действительно, дать определение какой-либо идеологии невозможно, если представлять ее как хаотическое сцепление разнородных элементов или многомерную сеть отношений (“ризому”) между равноправными элементами и без четких границ. Однако любая идеология является иерархической системой строго центрированной на ряд определяющих ценностей, а ее изменчивость и непостоянство скорее напоминают “танец” планет вокруг солнца — множество комбинаций небольшого числа элементов. Это позволяет надеяться на успех системного рассмотрения идеологий и их взаимоотношений.
Первой по времени появилась консервативная (“классическая республиканская”) идеология. Зародившись еще в архаическую эпоху, она была окончательно сформулирована античными философами. В ее основе лежит признание высшей ценностью общего блага. В различные исторические периоды представления об общественном благе, разумеется, менялись, но ядро этих представлений остается неизменным по сей день. Его существенными элементами являются внешняя и внутренняя безопасность, экономическое благополучие и процветание, политическая и социальная стабильность, а также культурная преемственность и единство. Представления о средствах достижения этих целей могут быть вариативны, зависеть от конкретной политической ситуации и характера политических сил, исповедующих консерватизм, но ведущими обычно являются иерархический подход и властное регулирование.
Рождение либеральной идеологии связывают с именем Никколо Макиавелли, но развитие основных ее положений было осуществлено в XVII веке британским мыслителями и позднее развито Монтескье в учении о естественных правах человека. Высшими ценностями либерализма является человеческая личность и ее права. Главным условием развития и реализации человеческой личности признается ее автономность и абсолютная свобода во всем, что не ущемляет свободы других людей (отсюда и само название идеологии). Эта идея, спроецированная на различные сферы деятельности общества, ведет к признанию необходимости стремления к максимально возможным политическим, экономическим и духовным свободам, что является основой ядра либеральной идеологии. Права человека и гражданина, призванные гарантировать декларируемые свободы, также принадлежат этому ядру.
Консервативная и либеральная идеологии с утверждением парламентаризма вступили в противоборство и взаимодействие в органах представительской власти и в широких общественных дискуссиях. Это привело их носителей к фактическому взаимному признанию, которое выразилось в принятии высших ценностей оппонента в качестве только допустимых ценностей и вспомогательных по отношению к собственным ценностям, а целей оппонента — в качестве возможных, но не обязательных средств достижения собственных целей. Действительно, только в стабильном во всех отношениях, процветающем и относительно безопасном обществе можно гарантировать права и свободы граждан. С другой стороны, большую часть консервативных целей можно достичь только в условиях свободного согласия граждан, на основе их свободной активности и стремления к личному благополучию. Конечно, это только один из множества разнообразных способов (и/или вариантов) реального взаимодействия конкурирующих идеологий. Но он интересен для нас благодаря эффекту “зеркальности” двух конкурирующих идеологий, которая удивительным образом напоминает “зеркальность” мифов двух соседних племен в описании Клода Леви-Стросса.
В данном месте текста стоит рассмотреть на конкретном примере продуктивность ценностного подхода к пониманию политической теории и практики. Гэррет Шелдон в книге “Политическая философия Томаса Джефферсона” ставит задачей своего исследования ответ на вопрос: каких взглядов придерживался Джефферсон в большей мере, либеральных или республиканских? В результате исследования делается вывод о том, что те и другие взгляды сочетались в теоретической и практической политической деятельности Джефферсона в различных комбинациях, зависящих от конкретной политической ситуации. На мой взгляд, поставленный вопрос так и не получил ответа в тексте книги. Если бы вопрос был сформулирован иначе: “Какие идеологические ценности исповедовал Джефферсон?”, то ответ мог бы быть более определенным. Если основываться на изложенных в книге исторических фактах, становится видно, что Томас Джефферсон относился с большим уважением к либеральным ценностям, но только как к средствам достижения консервативных политических целей. В тех случаях, когда он сомневался в возможной эффективности либеральных средств для достижения поставленных целей, он прибегал к собственно консервативным средствам. Таким образом, можно утверждать, что Томас Джефферсон исповедовал консервативные (классические республиканские) ценности, но признавал и относительную ценность либеральных средств, именно как средств.
Возвращаясь к изложению формирования политических идеологий после этого небольшого отступления, необходимо отметить, что рождение новых идеологических систем было связанно с переосмыслением политического понятия справедливости в новых исторических условиях. Для консерватизма и либерализма в раннем буржуазном обществе вопрос о справедливости фактически не стоял. Общественная справедливость достигалась, по их мнению, сама собой благодаря справедливому устройству общества. Действительно, мелкий буржуа вкладывал в дело личные средства, знания, умения, время и труд, а успех его дела и уровень материального вознаграждения зависели от того, насколько точно ему удалось определить потребность общества в тех или иных товарах и услугах, от того, на сколько полно и качественно он смог удовлетворить эту потребность. В случае ошибки или неудачи он лишается всего (своего!), что вполне справедливо. При оплате наемного труда определяющей была распространенность или редкость трудовых умений и навыков: если работу без особой подготовки могут выполнять миллионы — ее оплата минимальна, если — тысячи — средняя, а если только сотни — высокая, что тоже выглядит достаточно справедливым.
Но даже в период становления буржуазной эпохи не все и не во всех общественных институтах видели воплощение справедливости. Так Бенджамин Франклин (1706 — 1790) в автобиографии выступает против самой идеи интеллектуальной собственности как не отвечающей справедливости. По его мнению, носителем культуры и хранителем знаний является все общество, а изобретатель или творец по справедливости должны были бы разделить свое вознаграждение со скромными учителями, которые их учили, с анонимными библиотекарями и типографами, которые сделали возможным доступ к необходимой информации, и всей чередой предшественников, на чьи труды опирается любая новация, то есть в пределе со всем обществом. Именно такое понимание общественной справедливости стало актуально в индустриальную эпоху и для политико-экономических областей общественной жизни.
Индустриальный магнат привлекает немалые средства широких слоев населения через продажу акций или иным путем, использует весь научный, культурный и интеллектуальный потенциал, накопленный обществом, использует труд многих тысяч людей, то есть использует все возможные ресурсы своего общества. Если его предприятие было успешным, вкладчики получают мизерные дивиденды и надежду на подорожание акций в будущем, государство получает налоги, которые нередко используются в интересах тех же крупных корпораций, и только небольшой круг организаторов и руководителей имеет немалые доходы. Если же предприятие приходит к банкротству, то вкладчики теряют свои деньги, работники теряют работу, государство бывает вынуждено принять решение о дополнительных затратах из бюджета на снижение возможных негативных последствий для всей экономики, и только организаторы и руководители фактически ничего не теряют. Банкротство американской компании “Энрон”, которому уделили большое внимание СМИ всего мира, вновь показало, что и в постиндустриальном обществе часто решения принимаются одними людьми, а ответственность наступает совсем для других. В условиях, когда возможен неограниченный импорт рабочей силы и перенос любого из производств в слаборазвитые страны, говорить о возможности справедливой оплаты наемного труда тоже не приходится.
Именно это ощущение несправедливости устройства общества лежало в основе многих социалистических учений и привело в середине XIX века к возникновению теории Карла Маркса об исторически необходимом появлении в будущем общества всеобщей справедливости. С этого времени социалистическую идеологию можно считать сформированной в общих чертах. Ее высшей ценностью является справедливое распределение общественных благ. Средствами для достижения этой цели признаются замена частной собственности на государственную, непосредственное руководство экономикой со стороны государственных органов — стимулирование одних отраслей промышленности и лишение поддержки других, непосредственное властное регулирование цен, тарифов и заработных плат, а также организация образования, здравоохранения и социальной защиты. Умеренная, не радикальная часть социалистических партий признавшая ценность парламентской демократии отказалась от идеи тотального использования перечисленных средств, признавая, однако, необходимость их применения в целом ряде отраслей и для целого ряда политических обстоятельств.
То, что социалистическая идеология непосредственно опирается на ту часть теории К. Маркса, которая посвящена критике предшествующих идеологий и их реализации в политической практике общества, обычно маскирует очевидное — речь по-прежнему идет об общественном благе, но понимаемом иначе, в ином ракурсе и в иной перспективе. Таким образом, между консервативной и социалистической идеологиями существуют отношения, если не зеркальности (как в отношениях между консерватизмом и либерализмом), то своеобразной “обращенности” — сходства, не исключающего прямую противоположность.
Другая ветвь последователей Карла Маркса, опиравшаяся в большей степени на ту часть его учения, в которой дается позитивная цель исторического становления общества — всестороннее развитие человеческой личности на основе ее раскрепощения, оформилась в качестве носителей социал-демократической идеологии. Разделяя с социалистами их представления о справедливости, социал-демократы утверждали собственные ценности в полемике с либералами. С одной стороны они принимают и понимают значимость либеральных свобод и прав, с другой — считают их пустой декларацией без реализации экономических прав и свобод человека и его социальной защиты. Равенство правовых возможностей, по их мнению, должно быть дополнено равенством возможностей экономических. Действительно, зачем деревенской бабушке свобода передвижения, если на свою пенсию она может доехать только до райцентра? Право на труд и его достойную оплату, экономические гарантии, льготы и привилегии для тех, кто не может заработать самостоятельно по объективным причинам и многое другое сближает их программы с направлениями работы профсоюзов.
Таким образом, социал-демократическая идеология также своеобразным образом соотносится с либерализмом с одной стороны и социализмом — с другой. Всего нами выделено четыре сектора политического поля, которые задаются четырьмя бинарными оппозициями — парной соотнесенностью идеологий друг с другом. Эти “противопоставления” и задают ценностную структуру политического поля (см., например, “Производство политического поля в современной России” Качанов Ю. Л.). Остается ответить на вопрос: где затерялись остальные идеологии? По крайней мере, необходимо объяснить место и роль таких влиятельных идеологий, как коммунистическая, националистическая и христианско-демократическая, например. Этому и будут посвящены следующие две главы.
Псевдо политические идеологии.
Давным-давно стало общим местом представление о том, идеологии являются специфической формой “ложного сознания”. Эта “ложность” идеологий определяется двояким образом. С одной стороны, цели, которые ставят идеологии перед обществом, фактически недостижимы (утопичны), ценности — не существуют ни где, кроме как в головах политиков, а предлагаемые средства всегда однобоки и не учитывают сложности проблем. Все сказанное, безусловно, справедливо, но не является “пороком” только одних идеологий. Так “устроены” все формы сознания, опирающиеся на ценности и ценностные суждения. И если нет никаких оснований отказываться от этики и морали, эстетики и искусства, то они вряд ли найдутся и для отказа от идеологий. Если ценностный подход является основой развития различных частных практик в человеческом обществе, то почему бы не использовать его потенциал для развития всей общественной жизни. С другой стороны, “ложность” обнаруживают в самом политическом бытовании идеологий. Но разрыв между словом и делом политика, между декларациями и реальными результатами политической деятельности должны относится не на счет идеологий, а на счет конкретных политиков и политических партий.
Именно с рассмотрения такого рода “разрывов” и более “невинных” несоответствий и необходимо подходить к идеологиям оставшимся без внимания. Прежде всего, было бы неверно выводить новые идеологии из названий конкретных партий. Турецкие партии Благоденствия или Верного пути, например, не несут никакой новой идеологии, а их названия призваны скрыть от избирателя следование непопулярным (потому что европейским) идеям, и могут быть вполне локализованы в соответствующих секторах предложенной четырехчленной структуры. На мой взгляд, нет также никаких оснований для выделения особой христианско-демократической идеологии. Она вполне вписывается в сегмент идеологий консервативных, а ее “христианская часть” относится скорее к внешнему обоснованию ценностями религиозными политических ценностей, а не к специфике содержания последних. Также нет оснований для выделения отдельной коммунистической идеологии. Она, очевидно, является радикальной частью социалистической идеологии, отрицающей ценность буржуазной парламентской демократии. То, что коммунистическая идеология стала основой целого ряда тоталитарных государств, ничего не меняет. Как правило, радикальная часть любого идеологического сегмента политического поля “населена” огромным количеством радикальных партий и движений. Но это не может являться основанием для того, чтобы множить идеологии.
Гораздо сложней и опасней для общества вариант, при котором идеологии преподносят себя в качестве политических, на деле такими не являясь. Основным признаком псевдо политической идеологии является отсутствие в ее ценностном ядре и сопутствующем комплексе значимых средств сколько-нибудь внятного указания на пути решения текущих и перспективных задач в экономической, политической, социальной и духовной сферах жизни общества. Чтобы преодолеть этот недостаток псевдо политические идеологии вынуждены “сращиваться” с какой-нибудь из четырех политических идеологий, что и происходит чаще всего в радикальных областях политического поля.
В качестве примера будет полезно рассмотреть в сравнительном ключе две наиболее влиятельные сегодня псевдо политические идеологии — национализм и экологизм (идеологию “зеленых”). Последняя возникает или в обществе относительно благополучном и озабоченном качеством жизни, считающим большую часть политических вопросов в целом решенными (“смерть Политики”) или в обществе, в кризисный момент ставящем под вопрос все прежние решения (например, в начале перестройки в СССР). В любом случае, экологическая идеология опирается на утопические представления о неизменном “эталонном” состоянии природы, которому не соответствует окружающая действительность. Причем, речь не идет об обычной природоохранной деятельности, которой в той или иной мере занято любое общество, а скорее о прекращении любого воздействия человека на природу и о “стирании” любых знаков такого воздействия. Как правило, экологизм сцепляется с радикальным либерализмом или анархизмом, но вполне может быть частью и радикальной консервативной идеологии. Экофашизм не литературная выдумка В. Сорокина (“Щи”), а вполне реальная угроза. Владимир Каганский в статье “Экологический кризис: феномен и миф культуры” (“Неприкосновенный запас” № 4 (6), 1999г.) показывает близость экологизма и национализма, который понимает “загрязнение окружающей среды” в качестве знака “загрязнения” среды этнической и требует “очищения” и того и другого.
Ни последствия Чернобыльской катастрофы, ни массы разлившейся нефти сами по себе недостаточны для возникновения экологизма. Так и в случае с национализмом реальные проблемы любой сложности в отношениях разных народов внутри одного общества или на международной арене недостаточны для возникновения идеологии. Ее исток лежит в идеальном образе “своего”, условий его жизни, нравов и устоев, его культурного статуса и психологического характера. Этот утопический образ переносится на все общество без учета социальной раздробленности, региональной специфичности и, наконец, неустранимого в любом государстве этнического многообразия различной степени выраженности. Это утопическое единство — единообразие общества некритически принимается национализмом в качестве позитивной высшей ценности, которая требует защиты от разрушающих воздействий и работы по ее воспроизводству.
Национализм обретает сторонников всякий раз, когда в обществе существенным образом возрастают социальная и миграционная мобильность, а его энергия тем больше, чем больше культурный, психологический и социальный статус эмигрантов отличается от утопического образа “своих”. В этих условиях, если число мигрантов достаточно велико, значительная часть общества начинает испытывать психологический дискомфорт, дезориентацию и снижение социального доверия, ведущие к агрессивному поиску “виновных”. Именно эти настроения и приводят людей к националистической идеологии.
Вторым источником, стимулирующим национализм, является конфликт между идеальным образом собственной страны, ее места на мировой арене и реальными проблемами во взаимоотношениях с другими странами, а также с тем образом страны, который формируется в этих странах. В этом случае, если национализм не приводит к международному конфликту, его энергию можно использовать для мобилизации нации, направленной на позитивное развитие общества. Но все же чаще национализм ослабляет общество и, как это не парадоксально, снижает его единство и сплоченность. Да и может ли быть иначе, если все заняты поиском “чужаков” и все же оказываются под подозрением?
Так как само предполагаемое достижение этнической “чистоты” не может привести к решению экономических, политических и социальных проблем, стоящих перед обществом, национализм вынужден сращиваться с какой-либо идеологией. Легче всего это происходит с консерватизмом, но известны случаи его сращивания и с социализмом, и с либерализмом. Возможно, в определенных исторических обстоятельствах для этого может подойти любая политическая идеология. Уже это делает невозможным разговор о национализме, как едином феномене, без учета сопутствующей ему политической идеологии. Можно только рассматривать различные случаи паразитирования национализма на радикальной составляющей конкретной политической идеологии.
“Левые”, “правые”, “центристы”, “умеренные” и “радикалы”.
В предметном мире каждый здоровый человек с детства научается различать “лево” и “право”. Как и понимать относительность этих позиций: то, что слева для меня, то справа — для моего визави. Но как только дело касается политики, представления об относительности “лево” и “право” исчезает и начинается невероятная путаница с привлечением истории и географии. Конечно, можно было бы просто отказаться от использования этих понятий, но можно попытаться установить ряд смыслов, для выражения которых они используются, опираясь на предложенную структуру политического поля.
Либералы по отношению к консерваторам являются левыми. Для того чтобы отделить это определение от следующих далее, предлагаю в дальнейшем при его использовании добавлять значок “(1)”: “левые(1)” и “правые(1)”. Обычно в этом случае употребляют определение “американские левые”, что не совсем точно, так как идейные позиции демократической партии в США шире, чем либеральный сектор, и захватывает часть сектора социал-демократического. Далее, социалисты вместе с социал-демократами являются левыми по отношению к либералам вместе с консерваторами. Определение “классические левые” довольно точно передает исторический аспект этих отношений. Но для соблюдения минимальной системности в изложении я предлагаю ввести обозначения: “левые(2)” и “правые(2)”. Следующее отношение, это отношение либералов вместе с социал-демократами к консерваторам вместе с социалистами, как “левых(3)” к “правым(3)”. Такая постановка вопроса, я думаю, вызовет больше всего нареканий, так как привычное определение “европейские левые” ему более всего не соответствует. Под “европейскими левыми”, как правило, понимают лишь часть либералов вместе с социал-демократами и некоторой частью социалистов, противопоставляя их правым консерваторам и “консервативно настроенным” либералам. Ось этого разделения диагонально пересекает политическое поле, являясь выражением того, что можно определить как либеральный перекос в европейской политике.
К этим, в общем-то, достаточно близким к привычным, определениям “левизны” и “правоты” можно добавить еще одно, которое выражало бы отношения внутри каждого сектора политического поля между “фракциями” или различными вариантами одной идеологии. Так уже упомянутых “консервативно настроенных” либералов можно определить как “правых(4) либералов”. А либералов, близких по взглядам к социал-демократам — как “левых(4) либералов”. Таким же образом можно выделить левое и правое крыло в каждой из трех оставшихся идеологий.
Если так многозначны и зыбки отношения между “левым” и “правым” в политике, что же тогда определяют как “центризм” и кто такие “центристы”? На мой взгляд, и то и другое — фикция и пропагандистская обманка. Действительно, если учитывать все четыре сектора политического поля, то центр не может принадлежать никому или принадлежит всем. Центр политического поля занимают общедемократические ценности (о которых мы говорили выше), принимаемые в равной степени демократическими (нерадикальными) частями каждого идеологического сектора. Эти ценности являются нравственным основанием парламентской демократии, но не могут являться достаточным содержанием идеологической и практической политической деятельности. Каким же образом тогда можно локализовать те силы, которые пытаются определить себя в качестве центристских? Их нужно искать на границах идеологических секторов. Это уже упомянутые левые(4) и правые(4). Например, левые консерваторы признают средства, предлагаемые социалистами, значимыми и для своих целей, что позволят им вступить в союз, по крайней мере, с частью социалистов, как правило, правых, то есть соответственно принимающих многие из политических средств, предлагаемых консерваторами. Такое согласие и такой союз можно было бы только приветствовать, если бы не его претензия на представительство всех законных интересов всего общества. Это приводит к глубокому разрыву и невозможности сотрудничества с противоположными частями политического поля, в нашем случае — с либералами и/или социал-демократами. Хотя такого рода центристы и не отказываются от общедемократических ценностей, их реальная политическая деятельность приобретает радикальный характер, вопреки мифу о центризме, распространяемый самими центристами. Таким образом, под названием “центризма” скрываются умеренные радикалы. На политическом поле для них возможны восемь позиций или четыре возможных союза, что противоречит уверенности любого центриста в своей позиции как единственно возможной. Любым “центристам” могут противостоять такие же “центристы” с противоположной или соседней части политического поля.
Что касается крайних радикалов, то к ним следует отнести представителей любой идеологии, которые для достижения своих целей и воплощения собственных ценностей считают допустимыми любые средства, без учета мнения оппонентов, и, таким образом, не признают (или признают условно) общедемократические ценности. Радикальные идеологии и основанные на них партии лежат за пределами политического поля парламентской демократии и представляют его маргинальные компоненты. Однако, они крайне необходимы для существования самой структуры и обеспечения ее устойчивости. Их политическая деятельность крайне неконструктивна для работы в парламенте. Но если бы они постоянно не будоражили общественное сознание и не утверждали бы в нем страстной пропагандой ценности своей политической идеологии, ценностные ядра четырех ведущих идеологий были бы размыты в деятельности их демократических союзников благодаря процедурам парламентского согласования и скатывания к “центризму”. На мой взгляд, именно постепенное исчезновение радикальных политических сил в Европе и приблизило наступление “смерти Политики”, и только их возрождение сможет ее “оживить”. Уже сегодня политическая активность европейцев пробуждается только в ответ на выступления радикалов. Однако, выполнению роли “хранителей политических ценностей” мешает слишком часто встречающаяся бессистемность и “гибридность” радикальных идеологий, которые способны складываться в комбинации даже из прямо противоположных ценностных суждений. По этой причине четких идеологических границ между крайне радикальными силами провести невозможно.
Что касается связи радикализма и тоталитаризма, то явственная связь между ними носит как прямой, так и обратный характер. Тоталитарные системы возникают тогда, когда на политическом поле начинает доминировать и безраздельно господствовать одна политическая сила. Изначально она может быть вполне умеренной и далекой от радикализма. Радикализм тоталитарных систем проистекает из того, что не остается влиятельных сил, с которыми необходимо было бы вступать в диалог. Исторический опыт показал, что чаще тоталитаризм формируется на основе консервативных и социалистических сил или их “центристских” гибридов. Но нет никаких оснований для уверенности в том, что он не может возникнуть на иной платформе. В условиях уже упоминавшегося либерального перекоса в европейской политике мы наблюдаем как вмешательство государства в экономику, социальную сферу и даже личную жизнь граждан неуклонно растет. Возможно, мы присутствуем при зарождении либерального варианта тоталитаризма или, по крайней мере, этатизма.
продолжение
--PAGE_BREAK--