Содержание
Введение
1. Творческий и жизненный путьХосе Ортега-и-Гассета
2. «Восстание масс» Хосе Ортеги-и-Гассета
3. Основные философские взгляды
Заключение
Список литературы
Введение
Хосе Ортега-и-Гасет (Ortegа y Gasset) (1883-1955),испанский философ и публицист, представитель философии жизни и философииантропологии. Подлинную реальность, дающую смысл человеческому бытию,усматривал в истории, истолковывая ее в духе экзистенциализма как духовный опытнепосредственного переживания. Один из главных представителей концепций «массовогообщества», массовой культуры («Восстание масс», 1929-30) итеории элиты. В эстетике выступил как теоретик модернизма («Дегуманизацияискусства», 1925).
С молодых лет он занял место слева отцентра политического спектра, постоянно и последовательно защищаллиберально-демократические ценности. Философский интерес Ортеги — строительствомоста между историческим укладом жизни и современным ее обустройством.Материалом для этого является культура, а инструментом — знание. Важно лишьчтобы человек созидающий понимал дух своего времени и видел, что изнакопленного культурой может быть сдано в музей или архив и что из рождающегосянового достойно включения в возводящееся здание. Опасно лишь голое отрицание,ничего с собой не несущее, опасно невежество, отвергающее прежнюю культуру имораль, провозглашающее вседозволенность, утверждающее нравственный нигилизм инасилие. Ортега активно выступает с республиканской политической программой,становится депутатом парламента, отстаивая эти идеи.
Цель данной работы – рассмотретьфилософию Хосе Ортеги-и-Гассета.
Задачи:
- рассмотреть жизненный и творческий путь Х.Ортеги-и-Гассета;
- рассмотреть «Восстание масс»;
- выявить основные философские взгяды.
1.Творческий и жизненный путь Хосе Ортега-и-Гассета
Хосе Ортега-и-Гассет родился 9 мая 1883года в Мадриде в семье известного журналиста и писателя. Его детство проходилов Эль-Эскориале, Кордобе, Эль-Пало (Малага) и Мадриде. В 1893 году семьявыбрала постоянным местом жительства испанскую столицу. В 1897 году Хосе началучебу в Университете Деусто в Бильбао по специальности философия, литература иправо. В 1898 году переходит в Мадридский Центральный Университет. Через годоставляет изучение права, чтобы полностью сконцентрироваться на философии. В1902 году с отличием заканчивает университет и в 1904 году защищает докторскуюдиссертацию.
С 1905 года в течение трех летпродолжил учебу в Германии, «Мекке» философии. В те годы Хосеоставляет католицизм и становится атеистом. В 1910 году философ женится на РозеСпотторно-и-Топете, ставшей для него опорой во всем. Родство душ проявлялосьдаже в почерке. Роза часто переписывала черновики Хосе на чистовик дляпоследующей публикации, и даже близкие не всегда могли различить их почерки. В1910 году Ортега-и-Гассет был избран заведующим кафедрой метафизики МадридскогоЦентрального Университета, продолжая преподавать бесплатно в мадридском Высшемучилище преподавателей психологию, логику и этику.
В 1913 году Х. Ортега-и-Гассет создаетЛигу Политического Образования Испании, призванную воспитать новое поколениеполитиков, способных вытащить страну из культурной отсталости. В 1915 годуосновывает журнал «Испания», в 1917 году в сотрудничестве с Н.М. деУргоити – газету «Эль Соль», в 1923 году – издание «ЖурналЗапада». В 1916 году выходит первый из восьми томов философских трудов подназванием «Обозреватель» («El Espectador»). В 1931 году Х.Ортега-и-Гассет вместе с врачом и писателем Грегорио Мараньоном создает Союз наслужбе Республики, видя в установлении республики выход из отсталости страны.Через год, разочаровавшись в политике, распускает Союз, отвергает президентствоПарламентской комиссии по государственному устройству и оставляет политическуюдеятельность. Одной из причин явилось несогласие с каталонскими сепаратистами ввопросах региональной политики.
Имя Хосе Ортеги-и-Гассета вместе сименем Мигеля де Унамуно составляет славу и гордость современной испанскойфилософской мысли. Им принадлежит заслуга выведения ее из того застоя, вкотором она пребывала с конца XVIII века. Несущие в себе сильный зарядстремления к национальному возрождению учения обоих мыслителей стали крупнымвкладом и в сокровищницу мировой философии. Оба ученых были современниками, но,если старший. Унамуно, с его сомнениями и почти мистическим романтизмомоставался сыном европейского XIX века, то Ортега, целиком отдавшись потокууносящей его в новое столетие жизни, символизирует новую Испанию и новуюЕвропу. Впрочем, Ортега все-таки сохранил переданный ему старшим егосовременником романтический импульс, вошедший в его творчество прежде всегочерез язык, яркий и красочный, словно обволакивающий его размышления изящнойсловесной вуалью. Но иррациональным элементам философии прошлого Ортегапротивопоставил классическую ясность форм и хладнокровие рассудка.
Получив образование в Мадридскомуниверситете, Ортега в начале века продолжил обучение в Германии — в Берлине,Лейпциге, Марбурге.
Триумф республиканизма, однако, былнедолгим, и начало гражданской войны обрекает Ортегу на изгнание. В 1948 годуон возвращается на родину, где проводит последние свои годы.
«Аристократизм» Ортеги поройставили в упрек левые его критики. «Духовная аристократия», поОртеге, — это как раз носители культуры, строители моста между эпохами илюдьми: «народ — это нация, организованная аристократией». Вспомнимпроблематику интеллигенции, поднятую в свое время в России авторами «Вех».Правда, есть как будто разница: богоискатели-веховцы и вполне светский вольнодумецОртега. Но и испанец, и русские мыслители выступают против нигилизма,невежества и обскурантизма, откуда бы они ни исходили.
Обучаясь в колледже отцов-иезуитовMiroflores del Palo (Малага), Ортега овладевает в совершенстве латынью идревнегреческим. В 1904 г. оканчивает Центральный университет зашитой своихдокторских тезисов «El Milenario» (Тысячелетний). Затем семь летпроводит в университетах Германии, с предпочтением Марбургского, где в то времяблистал Г.Коген. По возвращении в Испанию получает назначение в Мадридскийуниверситет, где и преподает до 1936 г., когда разражается гражданская война.
В 1923 г. Ортега основывает «Revistede Occidente» (Западный журнал), который служит Делу «сравниванияПиренеев» — европеизированная Испании, тогда изолированной от современногокультурного процесса. Будучи политически ангажированным мыслителем, он ведетинтеллектуальную оппозицию в годы диктатуры Примо де Риверы (1923-1930), играетнемаловажную роль в свержении короля Альфонсо XIII, избирается гражданскимгубернатором Мадрида, почему и оказывается вынужденным покинуть страну сначалом гражданской войны. По возвращении в 1948 г. в Мадрид совместно с ХуаномМариасом создает гуманитарный институт, где преподает и сам.
Международная известность приходит кОртеге в 1930-х годах, когда появляется «Rebellion de las Masas»(Восстание масс). Метафизика Ортеги, называемая им самим рациовитализмом,обретает очерченность уже в труде «Meditaciones del Ouijole»(Кихотовские размышленкя) Мадрид, 1914, где он объявляет единственнойреальностью человеческое бытие-с-вещами: «Я есть я и мое окружение».Сам Ортега убежден, что своей метафизикой он на пятнадцатилетие предвосхитил «Бытиеи время» Хайдеггера. В целом Ортега относится к последнему холодно,называя его даже «гельдерлиновским чревовещателем». Преломлениерацио-витализма в теории познания порождает гносеологию «преспективизма»,которая утверждает, что «жизнь каждого есть точка зрения на универсум»и что «единственно ложная перспектива — это та, которая полагает себяединственной».
Любопытными представляются попыткиОртеги по развитию так называемой «аристократической логики», а такжефундаментальную для Ортеги, но оставшуюся незаконченной «La idea delprincipio in Leibniz у la evolucion de la teoria deduktiva», котораяпредставляется Ортеге «логикой изобретения»: «Современнаяфилософия не начинает более с бытия, но с мысли».
Однако, что касается становления вИспании философской школы, большое значение для такового имелапреподавательская деятельность Ортеги. Так, в основу книги «Что такоефилософия» лег курс лекций, читанных Ортегой в 1929 г. в университете Мадрида.2.«Восстание масс» Хосе Ортеги-и-Гассета
Его идеив области философии, истории, социологии, эстетики, при жизни недооцененные,оказали влияние на определенные круги европейской и американской интеллигенции.Большая часть творческого наследия Хосе Ортеги-и-Гассета – художественныеочерки, насыщенные его философскими идеями. Они обращены к думающим людям ипобуждают читателя не соглашаться, а спорить и думать. Социальные проблемы,затрагиваемые в трудах Ортеги-и-Гассета, не только не устарели с ростомстандартизации жизни, но стали более злободневными. В социологии наибольшую известностьполучила его книга «Восстание масс». В ней Ортега-и-Гассет одним изпервых зафиксировал феномен возникновения «массового сознания» вевропейском менталитете: «масса» у него трансформируется в толпу,представители которой захватывают господствующие позиции в иерархииобщественных структур, навязывая собственные псевдо-ценности остальнымсоциальным группам. Основное свойство существа из «массы» — нестолько его стандартность, сколько физическая инертность. «Масса»конституируется, согласно его выводам, не на основе какого-либо определенногообщественного слоя. Речь идет о таком «способе быть человеком», врамках которого предпринимаются насильственные попытки преобразовыватьустройство общества, при этом намеренно игнорируя закономерности его функционирования.
«Яговорю о растущем столпотворении, стадности, всеобщей переполненности. Городапереполнены. Дома переполнены. Отели переполнены. Поезда переполнены. Кафе ужене вмещают посетителей. Улицы – прохожих. Приемные медицинских светил –больных. Театры, какими бы посредственными ни были спектакли, ломятся отпублики. Пляжи не вмещают купальщиков. Становится вечной проблемой то, чтопрежде не составляло труда, – найти место».
«Масса– всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, аощущает таким же, „как и все“, и не только не удручен, но доволенсобственной неотличимостью».
Ключеваяпроблема, над которой призывает задуматься читателя один из наиболеезнаменитых испанских философов Ортега-и-Гассет в своем лучшем произведении «Восстание масс» — этоструктурные изменения, произошедшие в социальной и политической европейскойжизни начала первой трети двадцатого века. Осознавая, что живет в переломноевремя, он пытается найти корни, истоки разрушительных процессов, которыеначались в большинстве европейских стран, анализирует исторические механизмы,которые привели Европу в такое состояние, и старается понять, каким наборомальтернатив располагает современное ему общество. Попутно он рассуждает оприроде государства, причем так, что по глубине выводов он заслуженно стоит водном ряду с такими метрами, как Макиавелли и Гоббс.
И всеэто Хосе Ортега-и-Гассет делает блестяще. Выводы, поражающие своей простотой,логичностью и силой, «одеты» в красивый образный и доходчивый слог.Вот, например, как в главе «Век самодовольных недорослей» онописывает выделенный им новый человеческий тип: «В социальном планепсихологический строй этого новичка определяется следующим: во-первых,подспудным и врожденным ощущением легкости и обильности жизни, лишенной тяжкихограничений, и, во-вторых, вследствие этого – чувством собственногопревосходства и всесилия, что, естественно, побуждает принимать себя таким,каков есть, и считать свой умственный и нравственный уровень более чемдостаточным. Эта самодостаточность повелевает не поддаваться внешнему влиянию,не подвергать сомнению свои взгляды и не считаться ни с кем. Привычка ощущатьпревосходства постоянно бередит желание господствовать. И массовый человекдержится так, словно в мире существуют только он и ему подобные, а отсюда и еготретья черта – вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно,безоглядно, безотлагательно и безоговорочно».
«Творческаяжизнь требует безупречности, строжайшего режима и самодисциплины, рождающихчувство собственного достоинства. Творческая жизнь деятельна, и возможна онатолько при двух условиях – или быть тем, кто правит, или быть в мире, которымправит тот, за кем мы полностью признаем это право. Или правлю я, или яповинуюсь. Повиноваться не значит терпеть – терпеть унизительно, — но,напротив, уважать того, кто ведет, и охотно следовать за ним – с радостьюстановясь под его широкое знамя».
«Человеческаяжизнь по самой природе своей должна быть отдана чему-то, великому и малому,блистательному или будничному. Условие странное, но непреложное, вписанное внашу судьбу. С одной стороны, жить – это усилие, которое каждый совершает сампо себе и для себя. С другой стороны, если эту мою жизнь, которая принадлежиттолько мне и только для меня что-то значит, я ничему не отдам, она распадется,утратив напор и связность».
«Нормальнаяи прочная связь между людьми, именуемая „властью“, никогда непокоится на силе; наоборот – тот общественный инструмент или механизм, которыйкратко называют „силой“, поступает в распоряжение человека или группылюдей лишь потому, что они правят. Лучшими доказательствами этого становятсяпри ближайшем рассмотрении как раз те случаи, когда власть кажется основаннойна силе. Наполеон взялся завоевать Испанию, какое-то время удерживался в ней,но не правил ни дня. Притом, что сила у него была. И потому, что была толькосила».
/>«Вопреки расхожему мнению служение – удел избранных, а не массы.Жизнь тяготит их, если не служит чему-то высшему. Поэтому служение для них негнет. И когда его нет, они томятся и находят новые высоты, еще недоступней истроже, чтобы ввериться им».3.Основные философские взгляды
Заявляя проблему философии, мы находим,что она оказывается наиболее радикальной из всех воображаемых,архипроблематичной. С другой стороны, мы видели, что чем проблематичнейпроблема, тем чище то отношение — познавательное, теоретическое, которое еесхватывает и проясняет. Поэтому философия остается интеллектуальным усилием попреимуществу — в сравнении с ней все остальные науки, включая чистуюматематику, сохраняют остаток практицизма. Но сама эта чистота и превосходствоинтеллектуального героизма, которые представляются философией, — не придают лиони ей характера исступленно-дерзостного? Дело ли здравого смысла ставить передсобой проблему столь громадную, как проблема философии? Если начать говоритьздесь о возможностях, пришлось бы заявить, что успех попытки, называемойфилософией, есть наименее возможный в мире. Она кажется — сказал бы я —сумасшедшей затеей. Почему же тщимся тогда? Почему не удовлетворимся жизнью безфилософии? Если невозможен успех ее начинания, то философия не служит ни длячего, не существует необходимости в ней. Чудесно; но, для начала, ведьсуществуют люди, для которых излишнее есть необходимое, и да припомнимбожественное противоположение Марфы «утилитарной» и Марии«излишней». Истина в том — и об этом, в конечном счете говорят словаХриста — что не существует столь строго определенной двойственности и что самажизнь, включая жизнь биологическую, есть в конечном счете утилитарнонеобъяснимый огромный спортивный феномен. Таков факт, конец и начало жизни, чеми является философствование. Необходимо? Не необходимо? Если под необходимымпонимать «полезное бытие» для чего-то другого, философия не является,по крайней мере изначально, необходимой. Но необходимость полезного лишьотносительна, относительна к своей цели. Истинная же необходимость есть та,которая делает бытие таким, каково оно есть — птицу делает летающей, рыбу —плавающей и интеллект — философствующим.
Эта необходимость исполнять функциюлибо действия, каковые суть мы, и является важнейшей и существеннейшей. ПоэтомуАристотель не колеблется в высказывании отношения к наукам: anankatioteraipasai, ameinon d'ojudemia. Многозначаще, что Платон, когда хотел найти наиболеерешительное определение философии, там, в высший момент своего наиболеестрогого мышления, там, в недрах «Софиста», сказал, что философияесть he episteme ton eleutheron, тончайшим переводом чего будет: наукаспортсменов. Что случилось с Платоном, сказавшим это? И если, к тому же, словабыли произнесены в публичной гимназии, где изящные афинские юноши, влекомыекруглой головой Сократа, устремляясь на звуки его речей, как ночные мотыльки напламя огня, вытягивая к нему свои длинные выи дискоболов.
Философия не возрастает по причинеполезности, но равно не возрастает она по случайности каприза.
Как ее необходимая составляющая долженприсутствовать интеллект. Ее последней чертой был поиск всего как всего,схватывание Универсума, охота за единорогом. Но к чему это усердие?
Почему бы нам не удовлетвориться тем,что мы находим в мире без философствования, тем, что уже есть, и есть здесьочевиднейшим образом перед нашими глазами.
По простой причине: все, что есть исуществует здесь, когда это нам дано, наличное, возможное, есть по своейсущности лишь отрывок, частица, фрагмент, отчленение. И мы не можем видетьэтого, не предвидя и не предчувствуя нехватку части недостающей.
Во всем данном бытии, в каждой частичкеинформации мира находим существенную черту его излома, его характер части,видим увечье его онтологической искаженности, в нас кричит его боль поампутированному члену, его ностальгия по части, которой не хватает ему длясовершенства, его божественное недовольство.
Материя также, по мнению Ортеги, неможет мыслиться без видения ее поставленной к существованию какой-либо другойсилой, как невозможно видеть стрелы в полете без поиска руки, ее посылающей.
Следовательно, и она есть частьпроцесса более общего, который продуцирует ее, реальности более широкой,которая завершает ее. Все вышеуказанное довольно тривиально и служит мне лишьдля выяснения идеи, которой мы сейчас довольствуемся. Более ясным инепосредственным мне кажется еще один пример. Этот зал является в егоцелостности наличным в нашем его восприятии. Кажется — по крайней мере на нашвзгляд — чем-то целостным и самодостаточным. Состоит из того, что мы видим внем и не из чего больше.
По крайней мере, если анализировать то,что есть в нашем восприятии, когда мы созерцаем его, то кажется, что мы необнаруживаем ничего, кроме красок, света, форм, пространства, и что более ни вчем нет нужды.
Но если бы, покидая его, мы обнаружили,что за дверью мир кончается, что вне этого зала нет ничего, даже пустогопространства нет — наш разум едва ли сохранил бы обыденное спокойствие.
Почему же нас, безусловно, изумляетвозможность небытия дома, улицы, земли, атмосферы и всего прочего вне стензала, если до этого в нашем уме ничего, кроме того, что мы видели в нем, небыло?
По всей видимости, в нашем восприятии,наряду с непосредственной наличностью интерьера, с тем, что мы видели,существовал, пусть в скрытой форме, целый мир условий возможности его бытия,чье отсутствие явственно сказалось бы для нас.
Значит, этот зал не являлся, даже впростом восприятии, чем-то целостным, а лишь «Первым планом», которыйвыделяется на общем фоне, который мы неявно имеем в виду, который ужесуществовал для нас до данного видения (пусть скрыто и неоднозначно), окружалто, что мы действительно созерцаем.
«Созерцаемое нами — лишь шишка нанеобъятном лбу мироздания. Таким образом, мы можем индуцировать как всеобщийзакон наше наблюдение и говорить: нечто наличествует всегда — соналичествующемумиру».
И то же самое происходит, если мыобращаем внимание на интимную нам реальность, на психическое. То, что видится вкаждом моменте нашего внутреннего бытия, — есть лишь маленькая часть: эти идеи,которые сейчас мыслим, эта боль, которую терпим, образы, возникающие наинтимной сцене психического, эмоция, которую сейчас чувствуем; но эта скуднаягорстка определенностей, которые мы сейчас зрим в себе, есть лишь то, что вкаждом случае выступает к нашему взгляду, обращенному внутрь, это есть лишьоснование нашего совершенного и действительного Я, остающееся в глубине подобнобольшой ложбине или гористой местности, откуда в каждый момент виднеется лишьфрагмент пейзажа.
Итак, мир — в смысле, который мы сейчасприписываем этому слову, — есть просто совокупность вещей, которые можемрассматривать одну за другой.
Философия — это познание Универсума,или всего, что существует. Мы уже видели, что это имплицирует для философаобязанность ставить перед собой абсолютную проблему, т.е. не исходить спокойноиз предварительных верований, ничего не считать познанным предварительно. Чтопознано — уже не является проблемой. Однако то, что познано вне, по ту сторонуили до философии, является познанным с точки зрения частной, а неуниверсальной. Существует знание низшего уровня, которое не может применяться ввысотах, где движется философское познание.
Если смотреть с философских высот, товсякое прочее знание представляется наивным и относительно ложным, т.е. вновьприобретающим проблематичность. Потому-то Николай Кузанский называл науки doctaignorancia. Это положение философа, неотъемлемое от его интеллектуальногогероизма и нелепое для лишенных этого призвания, налагает на его мышление то,что я называю императивом автономности. Этот методологический принцип означаетотказ от опоры на что-либо предшествующее самой становящейся философии и обязательствоне исходить из предположенных истин, философия есть безпредпосылочная наука.Ортега говорит о том, что «я понимаю под таковой систему истин,построенную без допущения в качестве оснований каких бы то ни было положений,считавшихся доказанными вне и до системы».
Следовательно, не существует такихфилософских истин, которые не были бы обретены самой философией.
То есть философия являетсяинтеллектуальным законом для самой себя, является автономным знанием.
Это Ортега называет принципомавтономности — и он связывает нас со всем прошлым критицизма в философии; онведет нас к великому инициатору современного мышления и определяет нас какпозднейших внуков Декарта. Но ласки этих внуков опасны. На следующий день нампридется сводить счеты с нашими дедушками".
Философ начинает с освобождения своегодуха от верований. С его преобразования в остров, необитаемый для иноземныхистин. И затем он, заключенный на острове, приговаривает себя к методическойробинзонаде.
Таков смысл методического сомнения,навеки положенного Декартом у рубежей философского познания.
Его смысл не ограничивается лишьподвешиванием всего, что на самом деле вызывает у нас сомнение — таккаждодневно поступает всякий достойный, — но еще того, в чем обычно несомневаются, но в принципе — могут. Такое инструментальное техническоесомнение, являющееся скальпелем философа, имеет много более широкий радиусдействий, чем обыденная подозрительность человека, ибо, оставляя сомнительное,оно доходит до вообще возможного быть подверженным сомнению.
Всякая философия есть парадокс, онаотдаляет себя от «естественно-очевидных истин», которыми мыпользуемся в жизни, поскольку считает теоретически сомнительными теэлементарнейшие верования, которые в жизни не кажутся нам подозрительными.
Но после того как, согласно принципуавтономности, философ ограничивается теми немногочисленными истинами, в которыхдаже теоретически нельзя усомниться и которые, следовательно, сами себядоказывают и проверяют, он должен повернуться лицом ко Вселенной и завоеватьее, охватить ее целостно. Эти точки-минимумы строгой истины должны быть гибкорасширяющимися, дабы суметь охватить все, что есть. Наряду с этим аскетическимпринципом складывания, которым является автономность, действует противоположныйпринцип напряжения: универсализм, интеллектуальное устремление к целому, то,что я называю пантономией". Одного принципа автономности, являющегосянегативным, статичным и осторожным, призывающим нас к осмотрительности, но не кдействию, не ориентирующего нас и не направляющего в нашем пути, достаточно.Мало только не ошибаться: нужно попадать в цель, необходимо неустаннопреследовать нашу проблему, и, поскольку она состоит в том, чтобы определятьвсе или Универсум, каждое философское понятие должно будет возрастать взависимости от всего, в отличие от понятий частных дисциплин, которыеопределяются тем,.чем является часть, как изолированная часть или полное «целое».
Так, физика говорит только о том, чемявляется материя, будто бы в Универсуме существует лишь она одна, будто бы онасама есть Универсум.
Поэтому физика часто тщится бунтовать,чтобы самой стать настоящей философией, и именно эта бунтующая псевдофилософияи есть материализм.
Философ же, напротив, будет искать вматерии ее ценность, как части Универсума и определять истинность каждой вещи вее отношении к остальным. Этот принцип концептуации Ортега и называетпантономией, или законом тотальности.
Принцип автономности был предостаточнопрокламирован от Ренессанса до наших дней, иногда даже с пагубнойисключительностью, парализующей философское мышление. Напротив, принциппантономии или универсализма обретал адекватное внимание разве что в какой-точастичке античной души и кратком философском периоде от Канта до Гегеля, вромантической философии. Посмел бы сказать, что это и только это нас приближаетк послекантианским системам. Но уже и это совпадение имеет большое значение.
Ортега отмечает, что «мы едины сними в неудовлетворенности одним лишь избеганием ошибок и в суждении, чтолучшим способом достижения этого будет не сужение визуального поля, а напротив,его максимальное расширение, превращение в интеллектуальный императив, вметодический принцип, намерение продумывать все и ничего не оставлять вовне.Уже после Гегеля начинает забываться, что философия есть интегральное мышлениеи ничего больше — со всеми его преимуществами и, естественно, недостатками.
Мы преследуем философию, которая былабы философией и ничем другим, которая принимала бы свою судьбу со всем ееблеском и нищетой и не хранила бы зависть, жаждет для себя познавательныхдобродетелей других наук, к примеру, точности математических истин иличувственной проверяемости и практицизма истины физики.
Неслучайно то, что в прошлом векефилософ оказывался столь изменчивым по отношению к своей сущности. Для тоговремени на Западе было характерно неприятие судьбы, желание стать тем, кто тыне есть. Поэтому-то это была по преимуществу эпоха революций.
В конечном счете, сам „революционныйдух“ означает не только страсть к усовершенствованию — что всегдаблагородно и похвально, — но и веру в то, что можно неограниченно становитьсятем, кем не являешься, не являешься коренным образом, что достаточно помыслитьтот порядок мира и общества, который нам оптимальнее, чтобы это привело нас косознанию необходимости его реализации; упускается из виду, что мир и обществоимеют сущностно незаменимую структуру, которая ограничивает воплощаемость нашихжеланий и придает характер легкомысленности всякому реформизму, не считающемусяс ней.
Революционный дух, утопическипытающийся сделать вещи тем, чем они пребыть никогда не смогут (и в этом нетникакой нужды), следует заменить великим этическим принципом, некогда лирическипровозглашенным Пиндаром и звучащим не иначе как: „Становись тем, кто тыесть“.
Необходимо, чтобы философияудовлетворилась своей бедностью и оставила сторонними те благодати, которые ейне принадлежат, дабы ими украсились другие способы и виды познания. „Вопрекитому титанизму, которым первоначально страдает философия в своей претензииохватывать Универсум и поглотить его, сама она является, строго говоря,дисциплиной не более и не менее скромной, чем другие“.
Потому что Универсум, или все сущее, неесть каждая из сущих вещей, а лишь универсальное каждой вещи, а значит, лишьопределенная сторона каждой вещи. В этом смысле, но только в этом, объектфилософии тоже является частным, поскольку он есть часть, благодаря которойвсякая вещь включается в целое, скажем, она есть пуповина, что связывает их сцелым.
И не было бы бессмысленным утверждать,что и философ, в конце концов, является специалистом, а именно, специалистом поуниверсумам.
То, что нельзя выговорить, несказуемоеили невыразимое, не является понятием, и знание, заключающееся в невыразимомвидении объекта, будет всем, чем вам угодно, Даже, если хотите, высшей формойзнания, только не тем, что мы преследуем под именем философии.
»Если вообразить философскуюсистему, подобную плотиновской либо бергсоновской, которые посредством понятийпредставляют нам истинным знанием экстаз сознания, при котором это сознаниепереходит пределы интеллектуального и вступает в непосредственный контакт среальностью, значит, без посредника и опосредования, каковым является понятие,то, сказали бы мы, они являются философиями лишь, поскольку доказываютнеобходимость экстаза неэкстатическими средствами и перестают быть таковыми,как только покидают твердую почву понятия, приступая к зыбкой хлябимистического транса".
Хосе Ортега-и-Гассет отвергалмистицизм. Он говорил, что Мое возражение мистицизму состоит в том, чтомистическое видение не предоставляет каких-либо интеллектуальных преимуществ. Ксчастью, некоторые из мистиков оказывались, прежде чем мистиками, гениальнымимыслителями — как Плотин, маэстро Экхарт, господин Бергсон. В них особенноконтрастно выступает благотворность соединения мышления логического иопосредуемого с нищетой их экстатических дознаний.
Мистицизм стремится использоватьглубинность, спекулировать с глубинным; во всяком случае, глубины наполняют егоэнтузиазмом, они влекут его. Философия же сегодня движется в другом направлении.Ей не интересно, как мистике, погружаться в глубину, но, наоборот,привлекательно превращать глубинное в поверхностно".
Вопреки тому, что обычно предполагают,философия есть титаническая жажда поверхностности, жажда приведения кповерхностному, превращение, если возможно, в очевидное, ясное, банальное того,что было подземным, тайным, скрытым.
Она ненавидит тайну и мелодраматическиежесты посвященного, мистагога.
Она может сказать про себя словамиГете: «Я признаю себя рожденным в роде // Из тьмы стремящихся упорно ксвету солнца».
Философия есть великая жажда ясности ирешительная воля к полуденному. Ее коренное намерение — приносить кповерхности, объявлять, обнаруживать скрытое и завуалированное. В Грециифилософия начиналась названием aletheia, что значит раскрывание, откровение идевуалирование; в итоге — проявление. И проявлять есть не что иное, какговорить — logos.
Если мистицизм есть молчание, тофилософствование — вскрывание, обнаружение в великой обнаженности ипрозрачности слова бытия вещей, то есть онтология (ontologia). Вопрекимистицизму, философия хотела бы быть секретом, известным каждому.
Заключение
Ортега-и-Гасет Хосе (1883 — 1955) —испанский философ, занимал переходную позицию между философией жизни ницшеанскоготолка и современным экзистенциализмом. В центре внимания Ортега-и-Гасета стоялисоциальные проблемы. В своих работах «Дегуманизация искусства» (1925)и «Восстание масс» (1929—30) Ортега-и-Гасет впервые в западнойфилософии изложил основные принципы доктрины «массового общества»,под которым он понимал духовную атмосферу, сложившуюся на Западе в результатекризиса буржуазной демократии, бюрократизации общественных институтов,распространения денежно-меновых отношений на все формы межличностных контактов.Складывается система общественных связей, внутри которой каждый человекчувствует себя статистом, исполнителем извне навязанной ему роли, частицейбезличного начала — толпы. Ортега-и-Гасет критикует данную духовную ситуацию «справа».Он считает ее неизбежным результатом развязывания демократической активностимасс и видит выход в создании новой, аристократической элиты — людей, способныхна произвольный «выбор», руководствующихся только непосредственным «жизненнымпорывом» (категория, близкая ницшеанской «воле к власти»).Рационализм Ортега-и-Гасет считает своеобразным интеллектуальным стилем «массовогообщества». Он призывает вернуться к донаучным формам ориентации в мире, кдревней, еще не расчлененной «любви к мудрости».
«Приверженцы всякого рода сумятицывсегда предпочтут анархию и опьяненность мистиков ясному и упорядоченномуинтеллекту священников, т.е. Церкви. Мне жаль, что я не могу быть солидарным сними в этом предпочтении, Служение истине не позволяет мне это сделать. Оназаключается в том, что любая теология, с моей точки зрения, открывает нам многобольшее количество Бога, больше признаков и представлений о божественности, чемвсе экстазы вместе взятые всех вместе взятых мистиков. Ибо вместо того, чтобыприближаться скептически к экстатику, мы должны, как я сказал, поймать его наслове, принять все, что он приносит нам из своих погружений в трансцендентное,и затем судить, стоит ли чего-нибудь то, что он предлагает нам.
И в самом деле, сопроводив мистика вего изысканное путешествие, мы не обнаруживаем для себя ничего важного.
»Я верю, — пишет Ортега, — чтоевропейская душа близка к новому опыту о Боге, к новым открытиям об этойреальности, самой важной среди всех. Но очень сомневаюсь, что это обогащениенаших идей о божественном придет подземными дорогами мистики, а не светлымипутями дискурсивного мышления. Теология и не экстаз.
Твердо настаивая на этом, я не считаюдолжным пренебрегать творчеством мистических мыслителей. В прочих смыслах иизмерениях они немало интересны. Сегодня больше, чем когда-либо, мы должныучиться у них. Даже сама идея экстаза — хотя и не сам экстаз — не лишеназначения. Насколько — увидим позднее.
Но чего я придерживаюсь — мистическаяфилософия не есть то, что мы преследуем под именем философии.
Единственное первоначальное ограничениеее — жажда быть теоретическим познанием, системой понятий и, значит,высказываний".
Списоклитературы
1. Зорькин В., Золотарев Р. Ортеги-и-Гассет. // Новое время. – 1990. — №12.
2. Зотов А.Ф., Мельвиль Ю.К. Западнаяфилософия XX века. // История философии. – М.: Изд-во МГУ, 2004.Никифоров В.Н. Предисловие к книге «Что такое философия». – М., 2003.
3. Ортега-и-Гассет Х. Автономия и пантономия. // Избранные труды. – М.:Мир, 2001
4. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. / Перевод:С.Л.Воробьев, А.М.Гелескул, Б.В.Дубинин и др. – М., 2001.
5. Ортега-и-Гассет Х. Необходимость философии. // Избранные труды. – М.:Мир, 2001.
6. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия?.. – М.: Мысль, 2003.
7. Хосе Ортега-и-Гассет, философ и мыслитель. // Вопросы философии. – 1989. — №3.