Страхов как метафизик и эволюция его мировоззрения
1.Эволюция мировоззрения Страхова
страхов немецкая философия мировоззрение
Вотечественной литературе существуют различные трактовки мировоззрения Страхова.Так, например, Б.В. Яковенко, характеризует его как «выдающегося философскогопублициста и литературного критика, отличавшегося глубокими славянофильскимисимпатиями, работавшего прежде всего в области философии природы; он также недал целостного и систематического изложения своего мировоззрения. Наиболееточно его мировоззрение можно охарактеризовать как гегелевски оформленныйорганический спиритуализм теистического направления»2. Эта красивосформулированная фраза, к сожалению, не подтверждается соответствующим анализоми синтезом философских, научных и литературных взглядов Страхова, которыевсегда были переплетены между собой и пронизывали друг друга.
Болееподробно воззрения Страхова на мир и человека рассмотрел Н.Я. Грот. «Изсделанного нами очерка воззрений Страхова на отношения духа и вещества, души итела, – писал он, – с достаточной ясностью вытекает, что воззрения эти былисовершенно оригинальными и самостоятельными, и что подвести их под какую-либоиз известных схем философских учений об этом предмете едва ли возможно. Страховбыл, несомненно, идеалистом, но совершенно своеобразного вида». И далее: «Н.Нявляется почти скептикоммыслителем, наклонным к некоторому особому, если можновыразиться, рациональному мистицизму, – к признанию, что в этой высшей областизнания мы стоим лицом к лицу с некоторою тайной, с непостижимым. Поэтому оннеоднократно говорит о границах «рационализма», о невозможности провести его доконца, о пределах самой науки, и по этой же причине Н.Н. Страхов не тольковполне верует в Высшее начало, в Бога, но даже остается христианином,сочувствующим православию – не в узком значении «церковника-ритуалиста», а всамом широком философском смысле, в котором многие крупные мыслители и философысчитали себя христианами и признавали особый смысл за тем вероисповеданием,которое стало для них «национальною формою» религиозного богопочитания»1.Характеризуя практические воззрения мыслителя на жизнь человеческую и еезначение, Н.Я. Грот писал: «При таком взгляде на жизнь человеческую, вынесенномиз житейского опыта, а не из одного только теоретического размышления, едва ликто-нибудь усомнится в том, что Н.Н. Страхов имел вполне законное правопопытаться совместить в своем миросозерцании прирожденный и свойственный егоуму светлый рационализм с естественною для каждого не только серьезномыслящего, но и глубоко чувствующего человека верою в непостижимость кореннойосновы жизни, – философскую трезвость мысли и диалектический метод мышления сискреннею, но своеобразною религиозностию»2. Приведенные оценкимировоззрения Страхова имеют в основном общий характер. Важно также учитывать,что своеобразный идеализм Страхова сочетается с признанием реальностивещественного мира и объективности пространства и времени, выступающих формой егосуществования. Именно поэтому В.С. Соловьев обвинял Страхова в материализме,что не вполне правомерно.
Вопрособ эволюции мировоззрения Страхова не только не прояснен в нашей литературе, нодаже не поставлен во всей его полноте. Сложилось даже представление, чтомировоззрение Страхова не испытывало влияние окружающей социокультурной среды.Характерным является высказывание по этому вопросу В.В. Розанова, считавшего,что на протяжении почти полувека знамя, которое нес этот писатель, оставалосьодно и то же. Он утверждал, что отличительной особенностью Страхова являласьсовершенная неизменяемость его духовного образа и неподатливость литературногоположения. В качестве одного исключения он называет отношение философа к теорииЧ. Дарвина. «За этим небольшим исключение, – пишет далее В.В. Розанов, – мынаходим взгляды г. Страхова не изменившимися на протяжении почти полувека, иесли статьи свои, написанные 20-30 лет назад, он издает теперь, то потому, чтоони ничего не утратили в его глазах в своей истинности; но общество, котороебыло неблагоприятно настроено для принятия его идей в моментах их появления,изменилось до неузнаваемости, и в лице «детей» своих, в 80-90 гг., с живымвниманием приветствует писателя, которого не хотело знать в лице «отцов», в60-70 годы»1. Таким образом, по В.В. Розанову, мировоззрениеСтрахова не изменилось, а изменилось лишь само общество, в котором он жил. Сэтим вряд ли можно согласиться. Поэтому требуются значительные усилия дляосмысления философской эволюции Страхова, которая является весьма сложной ипротиворечивой.
Одну изпервых попыток определения эволюции взглядов Страхова предпринял Э.Л. Радлов. Влитературной деятельности этого мыслителя, продолжавшейся около 40 лет, онвыделяет три периода: «Тридцать восемь лет провел Страхов в литературнойдеятельности, которую можно подразделить на три периода»2. Первый,самый значительный период, который он называет временем увлечений,заканчивается в 1863 г. В это время «Страхов успел высказать свои принципы иначертать общие основы миросозерцания, которого он держался»3.Второй период продолжался до начала 80-х годов. Он явился завершением ипополнением первого. В общих чертах миросозерцание Страхова уже сложилось, нотребовалось разобраться с деталями. Третий период связан с изменением теченияидей в обществе и общественного мнения к Страхову. С внешней стороны онявляется самым счастливым, поскольку писатель получил признание.
Зачетыре десятилетия непрерывной мыслительной деятельности мировоззрение Страхова,конечно, эволюционировало. Как справедливо отмечает Н.Я. Грот, «чтобы уяснитьсебе миросозерцание Н.Н. Страхова, нужно знать его корни»4. В письмеЛ.Н. Толстому от 29 октября 1894 г. он писал: «Помню, когда мне было 13 или 14лет и я стал уже думать о том, чего от нас требует религия, я пришел к мысли,что должно быть в нее никто не верил вполне, не верил от Христа и до нашихдней. Это меня ужасало и удивляло. Если нам предстоит с одной стороны рай, а сдругой ад, то не ясно ли, что только об этом нужно и думать, что нужно всебросить и спасаться, как спаслись отшельники, из которых иные верно одни толькои спаслись. Но тогда не было бы всемирной истории, прекратились бы всякиетруды, войны, государства и т.д. И значит ни один из великих людей, которыхвосхваляет история, в рай и ад не верил. Это было мне совершенно ясно, но моейверы не поколебало; напротив, я стал молиться и поститься до обмороков. Долго имучительно я боролся, пока наконец не сбросил с себя гнета, пока не проснулсяот кошмара, и, к несчастию, тогда покачнулся в противоположную сторону»5.Это означало начало его перехода от теоцентризма к пантеизму и антропоцентризмув области мировоззрения.
Поэтомупоступление на естественный факультет было связано с кризисом мировоззренияСтрахова, а не с попыткой изучить естественные науки для доказательства бытиябога, как это имело место, например, у представителей неотомизма. В последующемон придерживался пантеизма и антропоцентризма, хотя и не делал на этом акцентав течение всей своей жизни. Отсюда следует его «разделительная философия»,движение к дуализму Декарта при внешнем сохранении определенных черт поведенияи даже мышления, свойственных русскому духовенству.
Измененияотношения Страхова к православию были подобны эллипсу. Ощущается близость кхристианству в юности и близость к нему в старости, а в промежутке – вклассический период – отдаление, которое, однако, не стало столь значительным,чтобы нельзя было почувствовать тонкий флюид христианских настроений. Впоследние годы своей жизни он писал по этому вопросу вполне определенно. Вразделе «О законе сохранения энергии», добавленном в 1890 году в работу «Миркак целое», Страхов утверждал, что «действительное познание, удовлетворяющеевсем нашим запросам, должно исходить из этого разнообразия и необходимоприведет нас к Богу, укажет, что только в нем содержится смысл всякого бытия»1.При этом глубокое уважение к учению Христа, поднявшего человека над миром ипоставившего его в центр этого мира, сохранялось у Страхова на протяжении всейего жизни.
Касаясьгенезиса своего мировоззрения под влиянием естествознания и немецкой философии,Страхов отмечает два основных идейных источника. «Источником своих взглядов, –писал он, – я считал, во-первых, математические и естественные науки, которымитогда занимался и истинный дух которых усвоил себе чтением, размышлением инекоторыми работами»; «вторым источником своих взглядов я считал Гегелевскуюфилософию, – но не ее учение в каком-нибудь определенном виде, а ее методу, которуюпризнавал как и теперь признаю, полным выражением научного духа»2.
Представляет,на наш взгляд, определенный интерес анализ страховского пантеизма С.А.Левицким, который отмечает, что «в одном из писем Толстой упрекает Страхова вдоле пантеизма, присущей его философии. Страхов, в ответ на это признает, что впериод написания «Мира как целого» он был пантеистом, и, как бы оправдываясь,говорит: «мы не знаем другой науки кроме пантеистической». Однако, затем ондобавляет, что теперь (писано в 1878 году) в центре его миросозерцания – неприрода, а нравственный смысл жизни, и, в связи с этим, признается, что онмногому научился у Толстого. Эта эволюция миросозерцания Страхова, – отнатурализма (правда, и ранее – не-материалистического) к антропологическомуморализму – совершилась, вероятно, не без влияния нравственной проповедиТолстого»3.
В 80-егоды Страхов корректирует свое понимание пантеизма. В письме Л.Н. Толстому от11 декабря 1886 г. он утверждал: «Конец же и цель всякого развития есть Бог, тосамое, что есть и его источник. Все это у меня еще не совсем ясно, хотя крайниеточки уже стали для меня совершенно незыблемыми. Все из Бога исходит и все кБогу ведет и в Боге завершается. Мы в Нем живем и движемся и существуем»1.При этом Страхов считал, что новый взгляд должен быть не ниже старого иудерживать всю долю истины, которая имеется в старом.
Можнотакже вполне определенно говорить о том, что его философские взглядыэволюционировали от гегельянства через пантеизм Спинозы к Канту и Декарту.Отсюда и его понимание времени как текущего назад, в прошлое, к «золотому веку»рационализма. Впереди рационализма, по мнению Страхова, тьма, но и отойти отнего окончательно нельзя. Значит, нужно идти вперед, определяя его границы, постояннорасширяющиеся, и в то же время сохранять иррациональное, присущее душе. Ноопределяющая центральная интенция мира как целого и места в нем человекаоставалась неизменной.
В первыйпериод своей философской деятельности Страхов, как и многие вдумчивыеестествоиспытатели, находился преимущественно на позиции пантеизма. По причинесамобытности и фундаментальности своих философских размышлений Страхов вряд лимог принадлежать к какой-то одной из традиций. И все же следует отметить, чтопод покровом теории «двойственной истины» – истины веры и истины разума –Страхов проводил свой пантеизм. Эволюция его творчества – это эволюцияпантеиста со всеми возможными добавками и наслоениями. Вспомним обращение кнему Ап.А. Григорьева: «Милый Спиноза!»2. Такой подход допускалполную свободу исследования. В письме Л.Н. Толстому от 8 января 1873 г. Страхов отмечал, что при написании книги «Мир как целое» он «был ревностным пантеистом». «Досих пор однако же – отмечал он, – я приписываю пантеизму величайшую важность,как прямо противохристианскому движению, которым воодушевлено все умственное развитие Запада, которое составляет душу немецкой литературы,которое дало немцам силу, недавно ими обнаруженную, и произведет еще огромныепоследствия. Корень пантеизма глубок неизмеримо. Нам неизвестна друга наука,кроме науки пантеистической»3. В этом признании Страхова показанасвязь его пантеистических идей периода работы над «Миром как целым» с немецкимпантеизмом. Однако эти идеи были характерны для Страхова и позже. Об этомсвидетельствует письмо к нему К.Н. Леонтьева, который писал следующее: «НеужелиВы остановились на Православии в культурном смысле для других и на интимномпантеизме для себя?»1.
Именноблагодаря своему пантеистическому мировоззрению Страхов обращается к буддизму,поскольку в нем виден дух пантеизма. «Пантеизм, – писал в свое время Ф.Шлегель, – это система чистого разума, и постольку он представляет собойпереход от восточной философии к европейской. Он льстит тщеславию человека иего косности»2. В свою очередь движение Страхова к восточнойфилософии происходило от такой исходной точки зрения как пантеизм. В последниегоды жизни в понимании Страховым святости имело место соединение христианства ибуддизма. Об этом обстоятельно писал в свое время А.Л. Волынский: «Мы начали сСтрахова и кончим им же. Параллель между буддизмом и христианством привела наск следующему заключению: Страхов пренебрег теми выводами, которые должны бытьсделаны из христианского учения о деятельной любви, о том, что вера без деламертва, из метафизической идеи о воплощении духовного начала в различные формыжизни. Рассуждение Страхова есть рассуждение на христианскую тему под буддийскимуглом зрения»3.
Поповоду религиозных взглядов Страхова высказывались и другие его современники.Так, Э.Л. Радлов утверждал, что «не всегда легко установить основные понятия вмиросозерцании Н.Н. Страхова и это потому, что о религиозных своих убеждениях,занимающих весьма видное место в его мышлении, он не говорил или говорил лишьпопутно, a hos»4. Наряду с этим он считает, что «так какСтрахов принимает программу славянофилов целиком, то вполне естественноговорить о его догматической религиозности»5. Вряд ли правомерно, нанаш взгляд, целиком и полностью отождествлять взгляды Страхова и славянофилов.Это касается как философских воззрений Страхова, так и литературных егосимпатий. Во-первых в качестве основы его мировоззрения выступает пантеизм, ане только православие; во-вторых, он расходится со славянофилами в оценкетворчества А.С. Пушкина. Характеризуя свое отношение к великому русскому поэту,Страхов писал: «Никому впрочем не тайна холодность наших славянофилов к нашемуПушкину. Она заявляется издавна и постоянно. Это печальный факт, который еще иеще раз свидетельствует о безмерной путанице нашей жизни». И далее: Разве невидим мы, в самом деле, странного явления, что неполный поэт, Гоголь, былпризнан славянофилами за русского художника, тогда как Пушкин, поэт полный,подвергся с их стороны сомнению? Очевидно что-то мешает нам понимать настоящуюпоэзию, и нам понятнее то, что не восходит до ее эфирной высоты»6.
Ксказанному следует добавить следующее. Несмотря на то, что Страхов частоотносил себя к славянофилам, его позиция не только в мировоззренческом плане,но и в концепциях среднего уровня не может быть полностью отнесена кславянофильской. Для такого утверждения имеются, на наш взгляд, достаточныеоснования. Как свидетельствует В.Г. Щукин, «западничество и славянофильствопредставляли собою две идеологии, то есть два аксиологически направленныхмировоззрения … В основе славянофильской модели мира лежал теоцентризм.В центр мироздания славянофилы неизменно помещали Бога как творца и господинавсего и всея, как последней инстанции добра, красоты и истины. Бог, по ихмнению, был главным организующим началом мироздания – в том числе всей природыи всей человеческой культуры, которая создавалась и создается или самимГосподом, или человеком, но по вдохновению Господнему. Человек, сотворенный пообразу и подобию Бога, занимал важное, но не главенствующее место во вселенной …В противоположность славянофилам, у западников модель мира принимала форму антропоцентризма.Не абстрактно взятый человек, а отдельная человеческая личность, как ценностьнаивысшая, принималась за центр мироздания и объявлялась мерилом всех вещей.Теоцентрический гуманизм, который с малым успехом пытались обосноватьславянофилы, был западником совершенно чужд»1. Рассматриваемыйантропоцентризм Страхова в культурологической перспективе можно рассматриватькак одну из мировоззренческих попыток синтеза этих двух моделей мира без ихценностно-мировоззренческих крайностей. К сожалению, следует признать, что вРоссии не оказалось необходимых социокультурных условий для ее развития иреализации.
АнтропоцентризмСтрахова ярче всего проявляется в рассмотрении человека не как деятеля, а какзрителя. В этом сказалась вся суть страховской созерцательной философии. Недеятельность, а созерцание – вот что выступает у него на передний план. «Самаяудивительная загадка, – подчеркивал Страхов, – заключается не в том, что мирсуществует, а в том, что у него есть зритель»2. Поэтому настоящаяжизнь происходит не в мире объектов, а она совершается в самом человеке, в егосвободном стремлении к истине. Во многих работах философа звучит мысль о том,что человек является зрителем не только мира, но и собственной жизни. В этомпроявляется антропоцентри-стская установка Страхова при создании картины мира,которая созерцается. «Картина мира, – писал он, – сама себя не видит и сама длясебя не существует; но есть зритель, который видит эту картину, для которогоона существует и который сам для себя существует. Вот самое большое чудо мира»3.При таком подходе открываются новые горизонты антропоцентрическогомировоззрения.
В своеммировоззренческом развитии Страхов идет от религии через естествознание исоциально-гуманитарные науки к душе человека. Он разрабатывал свою концепциюантропоцентризма в споре с европейским рационализмом, сводящим феномен человекак волению, властвованию, обладанию, чувственному наслаждению. Он искал вчеловеке образ божий, а не образ «танцующей бездны». Отсюда его высказывание,что за пределами рационализма – пустота. Такой взгляд вырабатывался у Страховав течение длительного времени. Его антропоцентрические идеи, имея христианскоепроисхождение, явились переходом от веры в Бога к вере в рациональноеустройство Космоса. В ходе становления его личности осуществлялся переход оттеоцентристского к антропоцентристскому мировоззрению. Он провозглашал опору наразум, сомневаясь не столько в нем самом, сколько в его границах. В то же времяон выступал против механистической картины мира, которая препятствовалапантеистическому пониманию природы.
Постулатымеханистического мировоззрения, в частности идея атомов как первичных«кирпичиков», из которых построено вещество, отвергается Страховым с позицийорганического мировоззрения. Самобытное миросозерцание Страхова может бытьохарактеризовано как органическое понимание мира и человека. Этотантропоцентризм стремится к созданию такой аналитической картины мира, котораябыла бы основана на достижениях современного ему естествознания. Он задаетпринцип субъектно-объектного отношения ко всему сущему, в реальной ее структуреантиномических систем и артикуляции. Поэтому настоящей проблемой философииявляется, по Страхову, проблема познания субъекта, а не объекта, существа, а невещества.
Проблемасамосознания человека является вершиной в русской антропологической философии.В сфере проблемы самопознания новую постановку получает и познание мираобъектов. Страховский антропоцентризм, с присущим ему таинственным образомчеловека, не вполне вписывается в рационалистическую естественнонаучную картинумира. Это свидетельствует о том, что мыслитель вплотную подошел к границам нетолько рационализма, но и антропоцентризма. Однако в силу своейсозерцательности он не рассматривал этот вопрос в его конкретнойдействительности. И все же над образом человека как центра и средоточенияприроды постоянно витал образ бога, способствуя проявлению в потаенной сферекультуры и человека.
Центральнаяидея мира как целого и места в нем человека, несмотря на эволюцию страховскогомировоззрения, была на удивление постоянной и последовательно развиваласьприменительно к различным областям философского знания. И можно согласиться вопределенной мере с В.В. Розановым, который утверждал, что Страхов стоял возлевечных истин – Добра, Красоты и Правды, – которые были как «неподвижные звезды»среди блуждающих комет. «Он стоял около «вечных истин», – писал В.В. Розанов, –немногих в религии, немногих в философии, немногих в искусстве, даже впублицистике немногих»1. В зависимости от ситуации ониповорачивались различными гранями, вызывая глубокое уважение одних исдерживающее, скрытое недовольство других.
Подводаитоги рассмотрения данного вопроса можно сделать следующие выводы. Первый этапв эволюции мировоззрения Страхова завершается выходом работы «Мир как целое». В 1872 г. в одном из писем Л.Н. Толстому он писал, что особенно продуктивно емуработалось лишь в период с 1857 по 1867 гг., что совпадает со временемподготовки этой монографии.
Второйэтап – начало 70-х годов и начало 80-х годов совпадает с выходом книги «Борьбас Западом в нашей литературе».
Третийэтап – с начала 80-х годов до середины 90-х годов, когда начинается егопризнание вклада в философию и он переходит к разработке философии истории. Вэто время в полемике с В.С. Соловьевым по поводу книги Н.Я. Данилевского«Россия и Европа» Страхов развивает ряд идей, высказанных им еще в начале 60-хгодов.
Важноотметить также, что мировоззрение Страхова было проникнуто глубоким чувствомпросвещенного патриотизма. Гордость за свой народ, приобретшего в лицевыдающихся представителей русской культуры всемирно-историческое значение, вомногом предопределила гражданскую позицию мыслителя. При этом он был чуждместнического национализма, от которого один шаг до проповеди национальнойисключительности и заносчивости, если не пренебрежения к другим народам.
2.Страхов как метафизик
Разносторонностьинтересов и широта образования, соединенные с необычайным пониманием, позволялиСтрахова успешно заниматься различными видами духовной деятельности. Однако самон считал главным для себя занятие философией, которая, по его мнению, «естьтрезвый, здоровый взгляд на мир»2. Страхов жил философией, еюобусловливалась вся его сознательная жизнь, под влиянием ее сформировался егодуховный облик. Он жил в эпоху глубокого заката западной философии и гонения нафилософию в России, которая начала пробуждаться лишь в конце XIX века.
Страховникоим образом не вписывается в классический образ философа, хотя и былмыслителем в подлинном и высшем смысле этого слова. В одном из писем к СтраховуЛ.Н. Толстой отмечал, что он предназначен к чисто философской деятельности:«Знаете ли, что меня в вас поразило более всего? Это – выражение вашего лица,когда вы раз, не зная, что я в кабинете, вошли из сада в балконную дверь. Этовыражение чуждое, сосредоточенное и строгое объяснило мне вас (разумеется, с помощьютого, что вы писали и говорили). Я уверен, что вы предназначены к чистофилософской деятельности.
Я говорючисто в смысле отрешенности от современности; но не говорю чисто в смыслеотрешения от поэтического религиозного объяснения вещей. Ибо философия чистоумственная есть уродливое западное произведение; а ни греки – Платон, ниШопенг[ауэр], ни русские мыслители не понимали ее так. У вас есть однокачество, которого я не встречал ни у кого из русских, это, при ясности икраткости изложения – мягкость, соединенная с силой: вы не зубами рвете, амягкими сильными лапами»1. И это согласуется с взглядами самогоСтрахова. Для мыслителя характерно отсутствие доктринального тона при анализерассматриваемых произведений. В философии он ценил самостоятельность мышления,диалог, творческое взаимообогащение и движение к взаимопониманию.
Характеризуясостояние философии в России, Страхов отмечал, что «у нас нет историифилософии, то есть между нашими философскими книгами нет никакой связи,никакого отношения. Между тем философское мышление у нас существует; оно,кажется, есть принадлежность нашей славянской натуры … Но при всем этом то, чтосделано одним поколением, у нас не имеет почти никакого значения для следующихпоколений; каждое начинает сызнова, не обращая внимания на предыдущие труды»2.В конце своей жизни он собирался написать книгу по истории русской философии,но, к сожалению, не успел это сделать.
Для негоистория философии и понимание самой философии неразрывно связаны друг с другом.«Если мы собираемся судить о явлениях философской мысли в прошлые времена, –писал он, – то мы должны иметь наперед уже твердое понятие о всех задачахфилософии, о всех ее различных предметах и о всех приемах ее исследования»3.Принимая гегелевский тезис о том, что философия есть эпоха, постигнутая вмышлении, Страхов придавал также большое значение конкретно-историческойкультуре, в рамках которой она возникает и получает развитие. Обращая вниманиена национальную определенность философских учений, систем и направлений, он неупускал из виду и ее общекультурный, наднациональный характер. «Историяфилософии как наука, – писал Страхов, – возвышающаяся над веками и народами, …должна их исследовать и определять»4. Поэтому он писал о широкомнационально-культурном фоне, который придает специфику конкретнымфилософствованиям. Европейскую рационализированную традицию в философии онотличал от традиции отечественной, ориентированной на религиозную духовность,на приоритет нравственности и патриотизма.
О своейфилософии Страхов говорил, что она представляет лишь переработку ужесуществующего философского материала в форме выводов и пояснений и не можетпретендовать на оригинальность и новизну. В связи с этим трактовка философииСтрахова возможна лишь в контексте других философских учений, существовавшихкак на Западе, так и в России. Концепция рационального естествознания,разрабатываемая Страховым, предполагала философское осмысление полученных врезультате опыта данных путем выявления «общих понятий» естественных наук, «ихначала» и «их основные точки отправления».
Какотмечает Н.П. Ильин, Страхов «был, по сути дела, первым, кто повел борьбу зафилософию как таковую; отстаивал не философию «религиозную» и не философию«научную» (в смысле расцветавшего как раз в его время позитивизма), а простофилософию, или, если угодно, «философскую философию». Вот самый общий ответ навопрос «что такое Страхов» как философ, в чем его философское «знамя». И когдаон поднял это знамя в самом начале 60-х годов XIX века, у него фактически небыло единомышленников; в те годы даже лучшие русские мыслители (в том числе истаршие славянофилы) замечали, в первую очередь, «прикладное» значениефилософского знания – для защиты религии, для «синтеза наук», для решения техили иных социально-политических проблем, для этики и эстетики. Сразу уточним:творчество того же Страхова ясно говорит, что философия, осознавшая своесобственное достоинство, не ищущая опоры во внешнем авторитете, вовсе необязана замыкаться в круг своих специальных проблем – она способна быть самойоткрытой философией, вносить свет понимания в вопросы науки и искусства,религиозной и общественной жизни. Но при этом все те опыты прикладнойфилософии, которыми так богато наследие Н.Н. Страхова, группируются вокругосновного, собственно философского, метафизического яд-ра»1. Поэтомутребуется выяснение имманентного развития философских идей Страхова,рассмотрение того, как происходило расширение и углубление его метафизическойпроблематики, каким образом она соотносилась с господствовавшими в его времяфилософскими направлениями.
Следуетпризнать, что философские штудии Страхова были весьма многочисленны и онвыпустил несколько значительных философских книг и статей, однако большоевнимание ему приходилось уделять литературной критике, занимавшей многовремени. Об этом Страхов писал Л.Н. Толстому так: «Хотя меня в литературе зовутобыкновенно философом, но такие приятели, как Достоевский, Майков – все тянулименя в критику»2. Занятия последней было также обусловленоодиночеством и «несвоевременностью» страховской философской мысли в эпохугосподства позитивизма, вульгарного материализма и нигилизма.
Вшироком диапазоне интеллектуальной деятельности Страхова центральное местозанимала философия. По его мнению, «философия есть самая высокая и трудная наука;не малым делом всегда считал я говорить во имя этой науки и заслужить имядействительного философа»1. Выясняя статус философии как науки,Страхов сопоставлял ее с наукой в общепринятом смысле слова. Он писал, что «танаука вообще, на которую так любят ссылаться, есть истинный идол,фантастическое понятие ученых … наукою вообще могла и, может быть, стремилась истремится стать только философия … Философия решает вопрос о границах исвойствах познания, она старается указать точную меру его авторитета»2.Тем самым философия признавалась не только как более ценная и высокаяразновидность познания, но и в качестве образца и истинной формы научности, чтодостигалось прежде всего благодаря ее системности. В письме к В.В. РозановуК.Н. Леонтьев отмечал в Страхове наличие «систематической учености и уменья философскиизлагать»3.
Вфилософской деятельности Страхова можно выделить следующие основныенаправления, которые не просто переплетались между собой, а пронизывали другдруга, представляя единое целое: онтология и гносеология, философияестествознания, философская антропология, философия истории, философиякультуры, философская публицистика, история философии, эстетика, этика…Правда, внутренней логической структурированности своих философских построениймыслитель не уделял должного внимания, поскольку был занят решением конкретныхтекущих вопросов, а не созданием философской системы. В философии Страховаорганически соединялись моменты строгой науки, поэтического вдохновения,религиозных интуиций и концептуальные возможности «любви к мудрости»,реализующиеся в смысложизненной проблематике. В определенном смысле можноговорить о содержащемся в его философии зародыше понимании таких форм бытияфилософии, как художественная, научная и религиозная.
Значительноевнимание мыслитель уделял философскому осмыслению развивающегосяестествознания. По его мнению, польза от философии для естественных науксостоит в разъяснении понятий и выявлении их смысла. С этих позиций он писал обосновных понятиях психологии и физиологии, об атомистической теории,рассматривал основные представления о жизни и анализировал ряд научных инатурфилософских идей, позднее вошедших в качестве составных частей в философиюрусского космизма.
Философско-антропологическиевоззрения Страхова сказывались на манере его философствования, которая былаобычной данью переходной эпохи и являлась одной из попыток проникнуть вовнутренний мир человека, в его душу. Его интерес к человеку и его внутреннемумиру, душе также свидетельствует об антропоцентричности концепции Страхова.Таким образом, Страхов укореняет свою метафизику в антропоцентрическуютрадицию, идущую от Возрождения. Начиная с эпохи Возрождения христианская идея спасенияпостепенно заменяется идеей земного счастья человечества в будущем. В качествепути для достижения этой высшей цели использовали науку и основанную на нейтехнику. Таким образом, главными стремлениями человека выступили движение кистине и счастью. Все это означает утверждение такой культурной парадигмы вРоссии переходного периода как антропоцентризм.
Требоватьот мыслителя переходного времени создания завершенного систематическогофилософского учения или даже системы – это значит не понимать сути дела. Нужнооценивать мыслителя не по тому, что он не сделал, а на основе того, что онсделал по сравнению со своими предшественниками и современниками. Ожидать отСтрахова создания системы вряд ли было целесообразно, поскольку не было еще тойкультурной почвы, на которой она могла появиться. Кроме того Страхов былфилософски широко образован, но являлся скорее философским скептиком. Об этомсвидетельствуют его произведения. Да и сам он неоднократно высказывался в этомплане.
Страховапривлекал в философии Гегеля не только диалектический метод, хотя он инаходился на переднем плане, но и сама суть гегелевской философии. Жизненностьэтой философии обусловлена тем, что она «такова – какова должна быть философия»1.Отсюда любые попытки низвергнуть ее оказывались несостоятельными. Именно Гегельпервым понял и выразил то, что до него лишь смутно чувствовали: «Всеобщность естьнеобходимое условие философии. Кто не чувствует недоверия к философу, которыйпонимает только себя, только свои собственные мысли, и перед которым всеостальное – мрак и неразумие? Полная система должна заключать в себе смысл всехсуществовавших систем, должна быть их довершением, их развитием, а неотрицанием»2. Именно такой, по мнению Страхова, является философияГегеля, непреходящее значение идей которого состоит в том, что «он возвелфилософию на степень науки, поставил ее на незыблемом основании, и если егосистема должна бороться с различными мнениями, то именно потому, что все этимнения односторонни, исключительны, что они враждуют против Гегеля, а не Гегельпротив них»»3. Поэтому система Гегеля останется навсегда лучшимплодом философского творчества.
Признаниевеличайшего значения гегелевской философии совсем не мешает Страхову увидетьошибочность некоторых ее положений и их односторонность. Последние всегданеизбежны, но они не колеблют самого существа философской системы Гегеля, ееживого и ясного стремления к «абсолютно-совершенной форме философии»4.В связи с этим не следует требовать от гегелевской философии невозможного.
Общейчертой современных направлений является, по мнению Страхова их неспособностьдать обобщенную картину мироздания. В связи с этим философия должна определятьих «надлежащее» место в системе понятий и давать точное определение их границ.Он создавал теоретическую конструкцию, в которой нашлось бы место и данныместественных наук и философскому осмыслению природных явлений. Признаваясинтетическую функцию философии, он отдавал предпочтение гегелевской философии.
ОднакоСтрахова неправомерно относить к гегельянцам, как это делалось неоднократно вистории отечественной философии. Более осторожно к решению этого вопросаподходили его современники. Так, например, Э.Л. Радлов считал, что Страхов «былгегельянцем не в смысле ученика, принимающего все положения учителя … но всмысле последователя совершенно свободно относящегося к своему единомышленнику»1.Н.Я. Грот также писал о Страхове, что «нельзя никак назвать его приверженцемфилософской системы Гегеля в целом. Он сам допускает «несовершенство» этойсистемы, «ошибочность» некоторых ее положений. Но он считает «безукоризненной»ее форму, «устойчивым» ее дух, «неопровержимым» ее диалектический метод,«неприкосновенною ее сущность»2. Периодическая апелляция Страхова кГегелю была обусловлена прежде всего тем, что немецкий философ «возвелфилософию на степень науки, поставил ее на незыблемом основании»3. Воснове этой философии было «ясное понимание и живое, ясное стремление кабсолютно совершенной форме философии»4. Она давала ключ к пониманиювсех других систем, совмещает их в себе. Страхов считал, что «в самой сущностиГегелева взгляда лежит примирение всех взглядов, всех учений, их взаимноепонимание, их слияние во едино»5. Действительно, учение Гегеля,являясь итогом развития предшествующей философской мысли, сумело вобрать в себязавоевания предшествующих философских учений.
Страховделал существенную поправку к философии Гегеля, вводя такой феномен, как жизнь.«Не забудьте, – подчеркивал он, – что мышление и бытие не только действительнотождественны, но и действительно различны; что вещество и дух, тело и душа,философия и жизнь не только на самом деле отождествляются, сливаются во едино,но и на самом деле различаются, разделяются, как возможно шире»6. Идалее следует вывод: «Следовательно, вспомните, что вы на самом деле живете,что вы существуете так, что лучше, полнее, крепче и невозможно существовать;вспомните, что философия не может сделать вас чистым понятием, и перестаньтежаловаться на нее. Если бы философия составляла собою жизнь, то что за жалкаябыла бы жизнь!»7. Здесь не только не признается панлогистскоетождество бытия и мышления, но даже декларируется отличие области мышления отбытия. Из этого следует неприятие гегелевской трактовки природы как инобытияидеи. Отходя от тотального панлогизма Гегеля, Страхов отстаивал свободуличности и был, по словам В.В. Розанова, неявным либералом.
Привнимательном прочтении работ Страхова нельзя не заметить неоднозначного егоотношения к философии Гегеля. В частности, он отмечал, что философия у неговзята не как таковая, а лишь гегелевская «метода», за которой он признавал«полное выражение научного духа». Не принимая гегелевского панлогизма, Страховотдает должное его субъективной диалектике как диалектике движения мысли.Отвергая главное положение Гегеля о сведении природы к инобытию идеи, Страховподчеркивал, что «внешний мир есть мир вещественный»1. В полемике сГегелем Страхов привлекает теорию тождества Шеллинга, где отводится местореальности, которая «возвратила природе ее законные права». Его привлекает вфилософии Шеллинга то, что здесь отстаивается тезис относительногосуществования объективной и субъективной сфер, их совмещения на базедиалектического соотношения. Страхов опирается на Шеллинга в трактовке мышлениякак органического процесса, соответствующего органическому развитию вдействительности, и наоборот.
Разрабатываясистему категорий органического мира, Страхов использует применяемые вестествознании методы сравнения и гомологии. При рассмотрении таких понятий как«организм», «органическое», «развитие» Страхов отстаивает их философскоепонимание. «Итак, – пишет он, – не натуралисты возвели понятие об организме вобщие понятия, не они сделали их постоянной принадлежностью нашего мышления …развитие новых понятий, о которых я говорю, должно быть отнесено не к ним, а кфилософии. Кант, Шеллинг, Гегель – вот у кого можно найти объяснение общеупотребительныхвыражений об организмах. В распространении этих выражений обнаруживаетсянезаметное, но неминуемое и всесильное влияние новой натурфилософии, тойфилософии, на которую обыкновенно свысока и пренебрежительно смотрятнатуралисты» 2. Важно отметить, что впервые идею развития,философское понимание жизни и учение об организме с исключительной ясностьюизложил Шеллинг.
Существуетпреемственная связь между Шеллингом и Страховым в трактовке жизни какорганического явления. Жизнь понимается как различное совершенство организмов,поскольку «каждый организм должен проходить различные степени своегосовершенства, прежде чем достигнет полного своего развития»3.Высшего своего развития организм достигает в человеке. «Человек, – утверждаетСтрахов, – есть совершеннейший организм, величайшая точка, до которой можетдойти органическая сущность»4. В итоге он приходит к пониманию того,что единство мира возможно благодаря духовному началу. При этом русскиймыслитель подчеркивал, что слово «дух» употребляется им в качестве известногосимвола целостности мира, а не в смысле признания особой сущности. «Такоеединство мира, – пишет Страхов, – можно получить не иначе как одухотворивприроду, признав, что истинная сущность вещей состоит в различных степеняхвоплощающегося духа»1.
Признаваянеобходимость «метафизической примеси» к наблюдению и опыту в естественныхнауках, Страхов ставит вопрос о методе естественных наук, существенно отличномот гегелевского. «Метода по самой своей сущности есть всегда дело априорическое,т.е. она ни в коем случае не заимствуется из опыта, из каких-нибудь данныхфактов, а всегда только прилагается к опыту, всегда руководит в исследованиифактов. На этом основании можно было бы подумать, что метода всегда даетсячастным наукам общею наукою, тою наукою, предмет которой составляет всеаприорическое, т.е. философи-ею. Так это и бывает, но не всегда и даже оченьредко. Обыкновенно науки имеют самостоятельность, существуют независимо отфилософии»2.
Страховне мог согласиться с преувеличенной оценкой значения философии Э. Гартмана,считая, что Соловьев «очевидно придает выводам Гартмана лучший смысл, чем какойони имеют в самом деле, и таким образом сближает их с своими собственнымимыслями. Так, например, в методе Гартмана, в его гносеологии едва ли можнопризнать тот шаг вперед, который приписывается ему нашим автором. Этот методвовсе не то «конкретное мышление», к которому стремится г. Вл. Соловьев; делонам кажется гораздо проще … Гартман вообразил, что философские выводы можноделать по методу естественных наук, имеющему теперь такой авторитет»3.И далее он отмечает, что В.С. Соловьев «выводит, однако же, не то, что уГартмана сказана несообразность, а то, что тут будто бы подразумеваетсяособенная эмпирия, новый философский метод. Между тем Гартман не имел и мысли окаком-нибудь новом методе. Он с некоторою похвальбою заявляет в своей книге,его метод известный, установившийся, пользующийся полным доверием»4.В связи с изложенным Страхов заявляет, что «мы должны его слова: «естественнонаучныйиндуктивный метод» понимать так: индуктивный метод – тот самый, которыйупотребляется в естественных науках»5.
Страховвидел два пути применения «методы» к естественным наукам. Первый путь являетсяаприорным, связанным с получением правил и приемов изучения природы на основефилософского взгляда на органическую природу. Второй путь, которогопридерживается Страхов, состоит в том, что разъяснение априорности правил иприемов изучения органической природы происходит на основе уже сложившейся вконкретной науке «методе». Чрезвычайно интересно то, что поддержку своихвыводов Страхов обеспечивает ссылкой на Шеллинга, который писал, что«пресыщение умозрениями и пустыми отвлеченностями само укажет нам единственноесредство исцелить душу, а именно – погрузиться в частные явления»1.
Важноотметить, что Страхов не следует рабски за Гегелем даже в области метода,последователем которого он себя провозгласил. Русский философ пытается егопереосмыслить и по-своему интерпретировать. Орудие мышления Страхов видит в диалектике– этом основном философском методе «ставить и развивать понятия», в «наукечистого мышления, диалектике», «обрабатываемой Фихте, Шеллингом и Гегелем».Страхов придает диалектике большое значение в познании, предвидя время, когдаметафизика в ее традиционном понимании «будет вовсе изгнана из наук, то есть изних будут изгнаны всякие попытки воплощать сущность вещей в те или другиечастные формы. Тогда априорический элемент, эта душа каждой науки, будет иметьвид не метафизики, а диалектики»2. В этом высказываниипродемонстрировано различие в понимании метода Страхова и Гегеля. Страховфактически сводил диалектический метод к систематизации априорных элементовмышления, что, естественно, не соответствует гегелевскому пониманию метода.
Такимобразом, главное в философии Н.Н. Страхова – это учение о методе, философском,диалектическом методе. В связи с этим А.И. Введенский однажды заметил: «Значити у Страхова, как у Сократа, все дело в методах и задачах философии, а не всистеме? Значит и он не создал системы? Увы! Но это лишь отчасти зависело отнего самого»3. И далее он заключает: «Увы! Видно, наш чередсоздавать системы еще не наступил!»4. К сказанному следует добавить,что в значительной степени это зависело также от особенностей русской культуры,уровня ее развития и того переходного времени, в которое он жил.
В ходеформирования своих философских взглядов Страхов испытывал многообразныевлияния, преломляя их в рамках своего самобытного мышления. При этом он являлсяприверженцем преимущественно немецкой классической философии. Можно согласитьсяс М.А. Ходановичем, что «если в общих вопросах философии и натурфилософииСтрахов ориентировался не только на Гегеля, но и на всю немецкуюидеалистическую философию, и в ее рамках и на Шеллинга, то в сфере философииистории – возьмем на себя смелость утверждать – он близок к взглядам АполлонаГригорьева, опиравшегося на шеллингианство»5.
Подчеркиваятесную связь своего миросозерцания с философией Гегеля, Страхов писал Н.Я.Гроту: «Я гегельянец, и чем дольше живу, тем тверже держусь диалектическогометода; между тем никто его себе не усвоил, и потому не понимает, чего я хочу ина чем стою»1. Такое отношение Страхова к великому мыслителю былосвязано с тем, что, по его мнению, «гегелевская философия есть завершение тогомышления, которое стремится к органическому пониманию вещей. Гегелю принадлежиторганическое понимание самой философии. Если свою систему он считал завершениемфилософии, то не забудьте, что такое положение было возможно только наосновании полного восстановления, полного воскрешения всех других систем»2.
Стремясьмыслить не просто по Гегелю, а самостоятельно, Страхов допускал«несовершенство» гегелевской философской системы, «ошибочность» некоторых ееположений. В области метафизики и гносеологии Страхов выдвигал положения,отличные от гегелевских. Пройдя школу классической немецкой философии, Страховвынес из нее способность к четкому диалектическому рассмотрению явлений иисторизм мышления. Так, согласно Гегелю, материализм как философия невозможен, посколькуфилософия есть наука о мышлении. Однако русский мыслитель признавалматериализм, хотя и в качестве низшей формы философствования. «Материализм, –писал он, – есть самая легкая метафизика, а эмпиризм – самая легкая теорияпознания: вот в чем сила этих учений»3. И далее: «Задача философииотносительно эмпиризма и материализма заключается не в том, чтобы опровергатьих, как будто они сплошь состоят из одних заблуждений, а в том, чтобы указатьнадлежащее их место в системе понятий и точно определить их границы»4.При этом термин «материализм» употреблялся им в традиционном ограниченномсмысле как обозначение узкого, механистического воззрения на природу.
Страховне принял гегелевское учение о единстве и борьбе противоположностей ипредпочитал не пользоваться гегелевским понятием «борьбы противоположностей».По сути дела он не признал гегелевского методологического принципа о внутреннейпротиворечивости, что привело его к пересмотру философского, диалектическогометода. Интересное обоснование такого подхода предлагает Н.З. Бросова. «Можнопредположить, – пишет она, – что важный гегелевский тезис – внутреннейпротиворечивости – был неприемлем для Н.Н. Страхова по ряду причин. Преждевсего он не согласовался с традиционной аристотелевской логикой (онтологией),которую воспроизводила естественнонаучная парадигма Нового времени и Х1Х века икоторая основывалась, помимо прочего, на требовании непротиворечивостисуждений. Далее этот тезис противоречил основам христианского (православного)вероучения и христианской картине мира. Тварный мир несовершенен, но этонесовершенство не есть внутренняя противоречивость; тем более в роли источникасаморазвития этого мира. К области же духа это положение также неприменимо,поскольку Истина и ложь разделены и противоположны, а Истина едина. С третьейстороны, принцип противоречивости, последовательно развернутый ираспространенный на сферу социального, выступал стимулом и санкциейвсевозможных центробежных процессов в обществе, что для Страхова былопринципиально недопустимым. Можно сказать, что мыслитель интерпретировалгегелевскую диалектику в духе российских интеллектуальных и ценностныхтрадиций»1.
На нашвзгляд, Страхов разрабатывал логику целого, для которой было характерно непротиворечие, а взаимная дополнительность как важнейшее качество логикибудущего. Такой тип логики не разъединяет и не противопоставляетпротивоположные стороны, а органически соединяет их в единое целое. Этоорганическое миропонимание и логика органического развития мира накладывалисвой отпечаток на страховскую трактовку как природного, так и духовного мира.
Страховне являлся ортодоксальным последователем гегелевского диалектического метода вобъяснении действительности. «Но я желаю, – писал он в «Предисловии ко второмуизданию» своей книги «Мир как целое», – стоять за одно в моей книге: зафилософский метод ставить и развивать понятия. В этом методе вся тайнаумозрения. Чем кто способнее им владеет, тем больше он заслуживает именичеловека философствующего. Чем точнее и правильнее этот метод прилагается, темнесомненнее озаряется всякий предмет исследования»2. При этом онсообразовывался только с общими правилами диалектического метода, т.е. методастрогой критики понятий.
Прирассмотрении философии Страхова важно выяснить также его отношение к позитивизму,поскольку в отечественной литературе имеется точка зрения, согласно которойрусский философ определяется как последователь «позитивистских доктрин» иортодоксальный сторонник Конта3. Обращение к работам Страховапоказывает, что позитивизм он рассматривал в качестве одного из проявленийкризиса западноевропейского просвещения. «Не коммунисты, не материалисты ипозитивисты, – отмечал Страхов, – суть истинные представители современногопросвещения; это лишь уродства им порожденные, имеющие силу именно потому, чтоони столько же исполнены метафизики, фанатизма, слепой веры, как и самыедревние учения». И далее: «Просвещенный, умственно-развитый человек ясно видитпротиворечие, которое заключается в этих вольнодумствах, видит, что ониопираются на некоторой узкой вере. Как он может признать, что все существующееесть вещество? Или, что цель человеческой жизни есть материальноеблагополучение? Или, что философия есть одно из заблуждений человечества?»4.
«Чтокасается до позитивизма, – писал Страхов, – то ему, по обыкновению, здесьпридано преувеличенное значение. Ренан … думает, что слава Конта, совершеннофальшивая, и он, конечно, прав в известной мере. Но нужно бы объяснить причинывозникновения этой славы. Редкие ученые вникают в Конта; ссылаются же на негоочень многие …»1. «Само название позитивизм, – пишет Страхов, –имеет в себе нечто приличное и солидное, содержит глухое указание на какой-тострогий прием исследования. А отвержение метафизики, то есть философии,провозглашенное Контом, сразу привлекло множество умов, для которых философиябыла несносным игом»2. Именно в пренебрежении к философии состоитсуть позитивизма. Поэтому Страхов тянется к немецкому идеализму, хотя и неможет принимать его полностью и безоговорочно. По его мнению, «следовало быпослушаться Веневитинова и остаться верными немецкому идеализму; тогда, если быи оказалась необходимость выйти из этого идеализма, мы вышли бы, вероятно, не вту сторону, в которую вышли немцы», которые пошли «в науку к новейшим французами англичанам»3, т.е. стали позитивистами. «Позитивизм, – считалСтрахов, – есть попытка основать на положительных науках полное мировоззрение,полную философию»4.
Раскрываяодносторонность существующих в философии направлений, Страхов обращается преждевсего к материализму, который отождествляется им с вульгарным материализмом влице его основных представителей Л. Бюхнера, Я. Молешотта, К. Фохта. Не отрицаявслед за Гегелем материализм как философию, русский мыслитель признает его вкачестве «самой легкой метафизики». Не принимается им и «самая легкая теорияпознания», основанная на опытном материале и отождествляемая им с эмпиризмом.Недостаток последнего философ видит в отсутствии в нем философского осмыслениядействительности и потребности иметь «твердое понятие о познании и твердоепредставление о сущности вещей»5. В то же время Страхов считал, что«задача философии относительно эмпиризма и материализма заключается не в том,чтобы опровергать их, как будто они сплошь состоят из одних заблуждений, а втом, чтобы указать надлежащее их место в системе понятий и точно определить ихграницы»6. Такая точка зрения на эти направления в философии быласозвучна его современнику П.Д. Юркевичу.
Представляютнесомненный интерес рассуждения Страхова о метафизике и ее видах. «Метафизика,– считал Страхов, – есть высшее, или истинное познание, в сравнении с которымобыкновенное познание является совершенно недостаточным, не обнимающимистинно-сущего, действительного бытия»7. Между тем, после того, как«Кант признал, что метафизика есть незаконная область человеческого ума»,«некоторое время логика, то есть исследование внешнего движения мышлениязанимала место метафизики»1. По мнению Страхова, это привело к тому,что «исследования всех наук потеряли метафизическую окраску и стали приниматьпрактический характер, т.е. искать не лучшего познания вещей, а только властинад вещами»2.
«В моихрассуждениях, – писал Страхов, – ищут и находят некоторую метафизику, тогда какя главным образом предлагал критику понятий, их диалектику. Это – самая обыкновеннаяошибка. Человек по природе метафизик, т.е. он постоянно создает известные понятия,посредством которых мыслит о своем и о всяком другом бытии и действии, о Боге,душе и мире. Создание этих понятий происходит бессознательно, невольно, и людиобыкновенно не замечают их в их особенности, а принимают за чистые логическиеформы, за такие приемы ума, без которых и мыслить невозможно. При такойбессознательной метафизике все рассуждения сводятся на разъяснение отношениймежду раз на всегда принятыми понятиями, на старание разрешить вопросы ипротиворечия, возникающие из этих понятий. Так, материалист все хочет объяснитьиз материи, а если чего не может, то готов это признать вечною загадкою. Емутолько одно не может придти на мысль, – усомниться в своем понятии материи»3.Здесь Страхов не только выделяет два вида метафизики – бессознательную исознательную, – но и показывает, что он предлагает диалектику, котораяпонимается им как критика понятий. Страхов сожалел о том, что «до сих пордиалектика наших понятий составляет область таинственную, которая для многихнедоступна, и потому ими не признается и осуждается»4. Его взглядысозвучны высказываниям Ф. Энгельса, который, в частности писал, что от прежнейметафизики остается диалектика как учение о мышлении.
Историяфилософии, считал Страхов, разъясняет нам, что понятия изменялись в ходеистории. Причем одна метафизика сменяла другую по некоторому правильномузакону. Так, Кант ставил и решал задачу, состоящую в том, чтобы подсмотретьсамое образование понятий, а Гегель – уловить их движение.
В письмеЛ.Н. Толстому Страхов объясняет особенность своего философствования следующимобразом: «Я писал и говорил Вам о моем пристрастии к чистому созерцанию, олюбви к мысли, к объективному представлению вещей»5. Поясняя этовысказывание несколько позже, он отмечал, что «ведь моя объективность и естьвыражение моего ума, моей натуры. У меня есть действительное расположение кскромности»6.
Какотмечает Н.Н. Скатов, «обладая колоссальной эрудицией, Страхов, по сути, не создалничего подобного общей системе воззрений ни в философии, ни в естествознании.Может быть, поэтому-то и для работ самого Страхова характерна известнаямозаичность». И далее: «На протяжении почти всей жизни занимаясь проблемамифилософии, Страхов и здесь не оставил того, что можно было бы назвать общейтеорией познания, более или менее цельной философской системой»1.Весьма примечательно, что категоричные заявления по поводу философии Страховаделает специалист из другой области – литературный критик. И этот подход неявляется исключением. Обычно философские и литературно-эстетические воззренияСтрахова рассматриваются на сравнительно малом объеме литературы безподключения значительного материала из литературного наследия мыслителя. Важноотметить также, что Страхов, действительно, не оставил систематическогоизложения своих философских взглядов и нам нужно самим привести их в систему,осуществить их историческую и структурную реконструкцию.
ПричисляяСтрахова к «философам аналитикам», Э.Л. Радлов утверждал, что «значение Н.Н.Страхова, как философа, заключается в его критике, в том, что он отвергал, а нев том, что он строил. Построение системы должно было казаться ему деломвторостепенной важности, ибо он верил, что истина найдена, что в общих чертах ееможно найти, например, у Платона etc. etc.»2. Думается, что такойодносторонний подход к философии этого своеобразного мыслителя, связан как снедостаточным освоением его «творческой лаборатории», так и с последующимувлечением Радлова творчеством В.С. Соловьева.
По сутидела Страхов стоял у истоков русской идеи философии как «анализа» или философиианализа в противоположность системосозидающим философиям. С одной стороны,страховская философия анализа выступала предпосылкой для формированиясистемосозидающей философии, подобно тому, как анализ предшествует синтезу. Сдругой стороны, – это было начало становления новой самостоятельной ветви вфилософии, т.е. философии анализа, отличной от возникшей значительно позжеаналитической философии в рамках неопозитивизма. Ее особенностью было то, чтоона не отказывалась полностью от прежней метафизики, рассматривая даже еегегелевскую форму как определенную историческую ступень в развитии философии.Более того, именно из гегелевской философии Страхов брал и активно использовалдиалектический метод. Его анализ понятий, прояснение их содержания,осуществляемое с диалектических позиций, было близко современномудиалектико-логическому и логико-методологическому анализу научного знания.
Страховотстаивал право на многообразие взглядов, на уважение к своей и чужой мысли. Онсчитал, что «бесполезно и даже вредно фальшивое, неестественное подавлениекаких-нибудь учений и умственных направлений»1, что им нужно даватьвозможность свободно развиваться до полного раскрытия.
Представителиразличных философских направлений неоднократно обращались к Страхову стребованием «выкинуть свое знамя». Однако он сознательно, исходя из своихпринципов, не хотел выкидывать никакое знамя, настойчиво снимая со своихпостроений всякие ярлыки со всевозможными «измами». Он отвечал им следующее:«Скажу откровенно: я вовсе не умею выкидывать знамена, вовсе не способен кэтому. Да, кроме того, я считаю это выкидывание часто бесполезным, а большеючастию превредным делом. Обыкновенно и тот, кто поднял знамя и те, кто обратиливзор на это знамя, пускаются в неистовое словоизлияние. Обыкновеннопрекращается всякая работа мысли, всякий труд доказательства и уясненияпредмета, а наступает лишь бесконечное повторение одного и того же, верченье наодном и том же месте»2.
Ещеконце Х1Х века А.И. Введенский, оценивая то, что сделал Страхов как философ,писал, что «значение Страхова состоит в том, что, прислушиваясь к философскимпотребностям своего времени с такой же чуткостью, какую он обнаруживалотносительно русской литературы, он писал просто, но увлекательно изложенные, апотому всем и каждому доступные книги, сильнейшим образом возбуждающие мысльчитателя, принуждающие его мыслить философски и трактующие о таких крупныхвопросах, с размышления о которых почти всегда начинают свое философскоеразвитие»3. И далее: «Скажу еще иначе: значение деятельностипокойного Н.Н. Страхова для нарождающейся русской философии состоит в том, чтоон написал несколько книг, при помощи которых в России еще долгое время будутохотно начинать учиться мыслить и которые столь же долгое время будут считатьсяобразцами философского изложения, именно все это будет, по крайней мере, до техпор, пока не явится у нас философ, еще более талантливый, разностороннеобразованный и преданный научным интересам, чем Н.Н. Страхов»4.
Приоценке философии Страхова как самобытной и национально русской следуетвспомнить, что Гегель писал о рождении философии из народного духа. В этом жеплане размышляет Г. Флоровский, подчеркивая, что «у определенного народавозникает определенная философия. В ней раскрывается его дух, его жизнь, егоидея. В процессе органического роста дозревает народная жизнь до философскойрефлексии. В муках и сомнении преодолевает созревающая мысль безразличный покой«естественного существования» и вступает в мир «понимания». Так начинается философскаяжизнь у каждого народа»5. Об этом еще раньше писал И.В. Киреевский:«Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов,из господствующих интересов нашего народного и частного бытия»1.Именно это имел в виду Страхов на протяжении своей сорокалетней литературнойдеятельности, говоря о почве, духовных инстинктах и народных началах которыенужно прояснить с помощью рационализма.
Страховпитал величайшее отвращение к созиданию каких-либо всеохватывающих систем, ктому идеалистическому конструктивизму, который расцвел в «философиивсеединства». Хотя он и определял философию как искусство «ставить и развиватьпонятия», однако никогда не верил в «саморазвивающееся понятие» Гегеля или в«живые идеи» В.С. Соловьева. «Философия – это самосознание духа своего народа,своей культуры, а не самопознание некоего абстрактного духа вообще»2.Поэтому обладая глубоким и сильным теоретическим умом, он избегал философии«вообще», придавая особое значение рассмотрению конкретных природных исоциальных явлений и процессов.
По егомнению, «философия может требовать только одного – влияния на умственную жизнь,и это влияние она имеет неизбежно, неизменно»3. При этом «философияне должна заключать в себе каких-нибудь особых откровений, каких-нибудь таинствили гипотез, словом, не должна перестроивать жизнь и мир на свой манер, иливыворачивать его наизнанку»4. Нам нужно, утверждал он, «объяснениетой самой жизни, которою мы живем и которую хорошо знаем, и до монад или другиххитростей нам вовсе нет дела»5. Поэтому главным для него быловнимательное «всматривание» в себя и в окружающий мир, мыслящее созерцание иразумное постижение сущего.
Отдаваяпредпочтение созерцательности, Страхов считал, что философия не должнаперестраивать жизнь людей и мир по своим меркам, на свой манер или выворачиватьих наизнанку. Он критиковал спиритуалистов, которые «уже переделали мирпо-своему и наслаждаются беседою с жителями планет», а также политических фанатиков,мечтающих «о том, чтобы переделать человека, изменить ход всеобщей истории»,разжигающих в себе «чувство недовольства современным порядком мира, жизнью,нравами и свойствами людей» и верящих «в какое-то новое человечество, котороебудет свободно от самых коренных свойств человеческой природы и которое всущности такая же мечта в будущем, как жители планет, беседующие со спиритами, внастоящем»6. Такого подхода он придерживался во многих своихработах, поднимая уровень философского мышления с публицистическогофилософствования до чисто метафизического философствования.
ФилософияСтрахова называлась иногда «перегородочной», разделительной. В частности, онписал: «Мой противник совершенно прав, говоря, что я везде ставлю перегородки.В насмешку он называет мои рассуждения перегородочною философиею, но я был быдушевно рад, если бы это живописное название навсегда осталось за моеюфилософиею. По моему, нет ничего хуже путаницы, когда человек не отдает себеотчета в том, что говорит и думает, когда он свободно носится по всяким ветрами в голове его собирается самый пестрый и разнообразный сор. Нередко этоназывается просвещением, любознательностью, ученостью, но в сущности это хужевсякого невежества»1. И он действительно не допускал смешениянаучных и религиозных проблем, отдавая богу богово, а кесарю кесарево. Однакоон вряд ли может быть отнесен в строгом смысле к какой-либо философскойтрадиции, будь то диалектика, материализм, спиритуализм, герменевтика,философская антропология, хотя, несомненно, своеобразие его созерцательнойфилософии во многом обусловлено осуществленным им плодотворным синтезом этихтрадиций.
Соглашаясьс живописным названием своей философии как «перегородочной», Страхов писал:«Постараемся мыслить строго, отчетливо, то есть будем строго различать иопределять принципы, которых держимся, и методы, которым следуем. Другогоспасения от путаницы быть не может»2. И, действительно, его такназываемая «перегородочная философия» проводит разграничительные линии междусоприкасающимися областями бытия и знания, религии и науки. Если формально егофилософия выступает как перегородочная, по существу она является открытой вбудущее.
Особоговнимания заслуживает специфика мыслительной деятельности Страхова. Структураего мышления философична, поэтична, эстетична, моральна в одно и то же время.Именно поэтому он не соглашается с В.В. Розановым, высоко ценившим эстетизмК.Н. Леонтьева. Страхов был убежден, что в случае преобладания эстетическогоначала над всеми другими сторонами человеческой души «самые высокие предметы(включая патриотизм)», оказываются в таком случае подчиненными «самым низменнымстремлениям, развратной жажде наслаждения и услаждения себя». Его всегдавозмущало «нравственное уродство» К.Н. Леонтьева, кн. В.П. Мещерского, А.Н. Апухтинаи других, для которых религия превращалась в «сладострастную борьбу междугрехом и страхом» (арх. Антоний), а патриотизм – в мечтания об аристократии, овсякой власти и гордости.
И в тоже время важно отметить, что эстетичность составляла суть страховскойфилософии. Так, Б.Н. Никольский, близко знавший Страхова, неоднократноподчеркивал, что «эстетичность, как положительное основание миросозерцанияСтрахова», является важнейшей стороной его натуры. И далее: «Будучи эстетиком вположительных сторонах своего мышления, Страхов, в силу созерцательногохарактера этого мышления, непременно должен был оказаться критиком в сторонахотрицательных. Так оно и было на самом деле»3. В этом проявились двестороны натуры Страхова – созерцательная и критическая.
Центр философскихразмышлений Страхова находится в методе. Именно метод и методологию мыслительставил выше всего в философии и литературной критике. Не даром В.В. Розановписал о нем как о выдающемся методологе и методисте. Из гегелевской философиион брал и активно использовал диалектический метод, в котором разрабатываласьпреимущественно его аналитическая сторона. По сути дела Страхов стоял у истоковрусской философии анализа в противоположность системосозидающим философиям. Содной стороны, страховская философия анализа выступала предпосылкой дляформирования системосозидающих философий, подобно тому, как анализ предшествуетсинтезу. С другой же стороны – это было начало становления самостоятельнойветви в философии, т.е. философии анализа, отличной от возникшей значительнопозже аналитической философии в рамках неопозитивизма. Страховский анализпонятий, прояснение их содержания, осуществляемое с диалектических позиций,было близко к современному диалектико-материалистическому анализу илогико-гносеологическому анализу научного знания.
Ксказанному следует добавить, что сама логика умственного развития в Россииобеспечила в это время торжество анализа перед синтезом. Х1Х век в историиРоссии был веком преимущественно анализа и критики во всех областях творчества.При этом критика имела в виду не только отрицание, разрушение, но и созиданиенового. Будучи органической частью этого направления в русской культуре, подходСтрахова к различным философским и литературным произведениям являлся зачастуюкритикой критики, а его анализ имел созидательный характер. Критикуя одни иотстаивая другие взгляды, он способствовал их осмыслению и включению в контекстфункционирования русской культуры.
Втворчестве Страхова особое внимание уделяется рационализму. Он подверг глубокомуосмыслению различные типы рационализма, выявив его конкретные,культурообусловленные границы. Создавая систему «рационального естествознания»,он подчеркивал, что наука при всем ее могуществе не удовлетворяет человека,поскольку дает ему одностороннюю механистическую картину мира. Если в нашевремя это звучит довольно тривиально, то для второй половины Х1Х века такоевидение данных проблем было значительным достижением. Страхов придерживалсяособого типа рационализма, так называемого созерцательного рационализма,являющегося переходом от религии к естествознанию. Для него характерна мудростьсозерцания и эстетизм высшего порядка. Причем рациональный ответ на вопросы обокружающем мире сочетался у него с иррациональным отношением к душе человека, ксамому человеку как загадке философии, что позже получило развитие вэкзистенциализме.
Косновным чертам страховской философии можно отнести антропоцентризм, пантеизм,органицизм, созерцательность, эстетичность, публицистичность. Все эти черты небыли Страховым четко прописаны и логически обоснованы, а также увязаны друг сдругом. «Что же такое эта философия? – спрашивал в свое время Алексей ИвановичВведенский. – Представляет ли она в целом нечто связное, систему, или лишьфрагменты? Какого типа и направления эта философия?»1. Характеризуя«Мир как целое», где были изложены концептуальные положения егоантропоцентрической философии, он писал: «Величественная концепция! Однако онанамечена очевидно еще лишь слишком общими и грубыми штрихами. В ней оставалосьеще отделать детали, рельефнее очертить фигуры, а главное – оставалосьустановить на мир перспективу, как говорят философы, sub specie aetenitatis, – поставить над миром и человеком Бога»2.В определенной мере «Мир как целое» Страхова и его характеристику можно сравнитьс оценкой работы Гегеля «Феноменология духа», сделанной Ю.Н. Давыдовым.Характеризуя эту гегелевскую работу, он писал: «Система здесь уже обрисована вцелом, ее общие контуры отчетливо прочерчены, однако, моменты, ее составляющие,еще не уложились окончательно в строго организованное целое. Она еще напоминаетреку в момент ее возникновения из многочисленных и разнородных потоков, новыйсплав, в котором еще ощущаются металлы, его составляющие»3. Однакосоциокультурные условия в 60-70-е годы Х1Х века в России не способствовалиполноценному развитию и функционированию философских идей. Да и русскаяфилософская культура находилась в этот период на переходном этапе своегоразвития. К этому следует добавить и другие моменты, связанные с личностьюсамого Страхова.
На этимоменты уже обращали внимание современники Страхова. Как отмечал Н.Я. Грот,«Страхов не был творческим гением, создателем новой философской системы,могущей иметь мировое значение. Но мы еще и не дожили до своих Платонов иАристотелей: слишком неблагоприятна и убога для этого нашаобщественно-интеллектуальная почва. Страхову великое спасибо за то, что он одиниз первых особенно энергично и ясно призывал русских людей мыслитьсамостоятельно, не отрешаясь однако от науки и от истории западной европейскоймысли»4. К сказанному следует еще добавить, что, как показываетистория, в переходный период развития культуры в центре внимания находитсячеловек в его различных ипостасях, которые и осмысливаются различнымимыслителями этого времени по своему. Самобытный, глубоко продуманный иоригинальный подход к решению проблемы человека предложил в своей философииСтрахов. Именно сократической особенностью ума Страхова объясняется не толькото, что он не создал философской системы, но и то, что в своих произведениях онне столько давал ответы, сколько ставил новые вопросы, очерчивая границырационализма и антропологизма и подводя к мысли о возможности иных решений.Рассматривая эту проблему, С.Н. Трубецкой подчеркивал, что «истинный ответполучает лишь тот, кто верно и хорошо спрашивает … Истинный вопрос неизмышляется и не загадывается, но составляет открытие; он определяетсялогически и исторически как природой исследуемой вещи, так и тем, что ранеебыло известно о ней»1. И в этом плане заслуживает деятельностьСтрахова по правильной постановке новых вопросов, которые уже содержалиполовину ответа.
Впостоянной борьбе с такими течениями как нигилизм, спиритизм, западничество онвыступал как своеобразный охранитель. Он всегда рассматривал свое «критическоедело» как пропедевтику, по окончании которой хотел перейти к «доктринальной»части своей работы. Однако ему это так и не удалось осуществить, хотя впоследние годы своей жизни он и заявлял и намерении написать историю русскойфилософии.
Страховбыл не только глубоким и самобытным мыслителем, но и являлся одним из тех, кторазрабатывал проблему русского национального самосознания. Как же объяснитьнедостаток его популярности при несомненной значимости в истории русскойкультуры 2-ой половины XIX века? «Успеху Страхова, – как отмечал С.А. Левицкий,– мешало то обстоятельство, что он был мало доступен для людей, лишенныхрелигиозного слуха и утонченной культуры. «К нему прислушивались лишь люди странсцендентной закваской» – успел сказать про него Аполлон Григорьев»2.
На упрекРозанова, что он не создал своего направления, Страхов отвечал: «Вы правы, чтоя везде только расчищал дорогу, а потом почти вовсе не шел по ней. Ну что же?Скажите мне спасибо и ступайте сами»3. В этом ответе сказался весьСтрахов. Отмечая это высказывание Страхова, Н.П. Ильин утверждает, что философпризывает своего младшего сторонника идти дальше по этой дороге. Но в этомвысказывании можно выделить и другие аспекты, связанные с толкование слова«расчищать». Стоит задуматься над тем, что же расчищал Страхов и по какойдороге он предлагал идти В.В. Розанову.
Этамысль о расчистке почвы для дальнейшего развития русской философии получилаглубокое обоснование во второй половине ХХ века у С.А. Левицкого. «Подводяобщие итоги нашей теме, – писал он в очерке, посвященном философскому путиСтрахова, – можно сказать, что Страхов явился одним из деятелей конца прошлоговека, которые подготовили и расчистили почву для расцвета русскойрелигиозно-философской мысли в начале двадцатого века»4.
ДляСтрахова понятие «расчищать», на наш взгляд, означало, во-первых, опровержениезаблуждений и предрассудков, во-вторых, испытание мнений других на истинность,в-третьих, защита и возобновление тех или иных старых, часто забытых положений.Все это было той формой, в которой он обычно излагал, большей частью косвенно,свои мнения в рассматриваемой области. Все, что Страхов сделал и вопрошал, кчему он стремился и хотел, можно выразить в понятии конструктивная критика.
Не ставяперед собой задачи построения собственной философской системы, он стремилсяпонять исследуемый феномен, чтобы максимально точно и адекватно оценить его ивписать в существующую культуру. Для этого он предпринял значительные усилия и,освоив себе высшую западноевропейскую культуру, он развил в себе всю тонкостьфилософского понимания, проявив поразительную способность понимания не толькофилософии, но и русской словесности и естествознания.
ДляСтрахова, привыкшего к логической последовательности при исследовании иизложении материала было возможно лишь строго рационалистическое проявлениефилософского творчества. Это творчество мыслителя-строителя, а не интуитивногополета мысли, имеющее зачастую чрезвычайно абстрактный и даже мистическийхарактер. Он был одним из первых оригинальных мыслителей-энциклопедистов,ставящих понятия-проблемы в нарождающейся русской философской культуре.
Дидактический,учительский акцент характерен для русской философии Х1Х века. Так, например,С.С. Аверинцев писал об учительском характере русской философии 30-х годов Х1Хвека. Такое положение в философии продолжало сохраняться и в последующиедесятилетия. Особенно наглядно это видно на примере Страхова. Характеризуя егодеятельность, С.А. Левицкий писал, что «Страхов не был гений, но он был«учитель» в лучшем смысле этого слова. Говоря словами Розанова, он «стремилсязвать читателей от случайного и условного к Абсолютному»1.
В.В.Розанов развивал эту мысль более подробно: «Действительно, Страхов – вечныйпедагог. Даже полемизируя с Фамицыным, с Тимирязевым, Бутлеровым, он как будто внушаетим истинные приемы мышления, истинные методы философствования, а не столькозанят опрокидыванием их мыслей, и нисколько не занят их уязвлением (обычныеприемы полемики). Страхов вечно болел о читателе, о путанице в уме его и опритуплении в русских читателях нравственных и всяческих вкусов; он был«мамкой», «дядькой»: и это несколько даже отразилось в общем старообразном егоположении в литературе. Это же было и одной из причин его неуспеха. «Ах, этотстарик вечно учит!..» И молодежь пробежала мимо его. Но в Страхове, в нем самом,содержится вечная необходимость «вернуться к нему». И вернутся, и оглянутся, ненаше поколение, то следующее или следующие»2.