Постмодернистская наука какпоиск нестабильности
Прагматика научногоисследования, особенно в аспекте поиска новой аргументации, выводит на переднийплан изобретение новых «приемов» и даже новых правил языковых игр.
Теперь важно подчеркнуть этот аспект, ставший решающим принынешнем состоянии научного знания. Шаржируя, мы могли бы сказать об этомпоследнем, что он ищет «пути выхода из кризиса», которым являетсякризис детерминизма.
Ведь детерминизм — гипотеза, на которой зиждетсялегитимация через результативность: она определяется отношением вход/выход.Нужно допустить, что система, в которой осуществляется вход стабильна ипослушно следует правильной «траекторией», в отношении которой можноустановить постоянную функцию, а также отклонение, позволяющее правильнопрогнозировать выход. постмодернистская наука как поиск нестабильности.
Такова позитивисткая «философия» эффективности.Противопоставляя ей здесь несколько существеных случаев, мы предполагаем темсамым облегчить окончательный спор о легитимации. Речь в общем идет о том,чтобы показать на некоторых предметах, как мало общего имеет прагматикапостмодернистского научного знания с поиском результативности.
Развитие науки не происходит, благодаря позитивизмуэффективности. Наоборот: работать над доказательством значит искать и«выдумывать» контрпример, т. е. нечто неинтеллигибельное;разрабатывать аргументацию — значит исследовать «парадокс» илегитимировать его с помощью новых правил игры рассуждения.
В этих двух случаях поиск эффективности не являетсясамоцелью, но она появляется в дополнение, иногда с опозданием, когдараспределители фондов начинают наконец интересоваться случаем.
Но вместе с новой теорией, новой гипотезой, новой формулировкой,новым наблюдением не может не возникнуть вновь, не вернуться вопрос олегитимности. Поскольку не философия, а сама наука ставит его. Устарела ненеобходимость спрашивать себя, что истинно или справедливо, а манера представлятьнауку как позитивистскую и обреченную на то нелегитимное признание, наполузнание, которое видел в ней немецкий идеализм. Вопрос «Чего стоит твойаргумент?
Чего стоит твое доказательство?» настолько сросся с прагматикойнаучного знания, что обеспечивает превращение получателя искомого аргумента илидоказательства в отправителя нового аргумента или нового доказательства и,следовательно, к одновременному обновлению дискурсов и научных поколений.
Наука развивается и никто не может отрицать того, что онаразвивается вместе с разработкой этого вопроса. И сам этот вопрос, развиваясь,приводит к вопросу, а точнее к метавопросу, о легитимности: «Чего стоиттвое „чего стоит“»?
Поразительной чертой постмодернистского научного знания являетсяимманентность самому себе (но эксплицитная) дискурса о правилах, которые егоузаконивают.
То, что в конце XIX века могло проходить за утрату легитимностии сползание в философский «прагматизм» или логический позитивизм, былотолько эпизодом, где знание отмечалось включением рассуждений об обоснованиивысказываний, считавшееся законом, в научный дискурс. Такое включение, как мыуже видели, это не простая операция: она дает место «парадоксам»,воспринимаемым как в высшей степени серьезные, и «пределам» значимостизнания, являющимся в действительности модификациями его природы.
Математическое исследование, закончившееся теорией Геделя,служит настоящей парадигмой такого изменения природы знания. Но не менеепоказательна в аспекте нового научного духа трансформация динамики. Онаинтересует нас особо, поскольку обязывает скорректировать понятие, широковведенное в дискуссию о продуктивности, особенно, в области социальной теории.Речь идет о понятии системы.
Идея продуктивности подразумевает идею очень стабильнойсистемы, поскольку она покоится на основе отношения, а отношение, в принципе,всегда поддается расчету: между теплотой и работой, между теплым и холоднымисточниками, между входом и выходом. Эта идея идет от термодинамики.
Она сочетается с представлением об ожидаемой эволюциирабочих характеристик системы, при условии, что известны все ее переменные. Этоусловие сформулировано явным образом как ограничение фикцией «демона»Лапласа; имея в распоряжении все переменные, определяющие состояние мира вмомент t, можно рассчитать ее состояние в момент t'>t.
Это изображение поддерживается принципом, что физическиесистемы, включая систему систем — универсум, подчиняются закономерностям,которые в результате их эволюции могут обозначить предполагаемую траекторию иделают возможными непрерывные «нормальные» функции (ипрогнозирование).
Квантовая механика и атомная физика ограничиваютраспространение этого принципа. И делают это двумя способами, соответствующееприменение которых дает неравнозначный эффект.
Прежде всего определение исходного состояния системы, т. е.всех независимых переменных: если мы хотим, чтобы оно было действенным, то нампридется затратить энергии по меньшей мере столько же, сколько потребляетискомая система.
Ненаучная версия такой невозможности на деле осуществитьполное измерение состояния системы дана в замечании Борхеса. Император хочетсоставить абсолютно точную карту империи, а в результате получает крушениестраны: все ее население отдало всю свою энергию картографированию.
Идея (или идеология) абсолютного контроля над системой,который должен улучшать ее результаты, с аргументацией Бриллюэна показала своюнесостоятельность в отношении противоречия: он понижает результативность, хотязаявляется обратное.
Эта несостоятельность объясняет, в частности, слабостьгосударственных и социо-экономических бюрократий: они душат контролируемые имисистемы или подсистемы и задыхаются вместе с ними (отрицательный feedback),
Такое объяснение интересно тем, что ему не нужно прибегатьк какой-либо легитимации, отличающейся от легитимации системы, например, клегитимации свободы человеческих индивидов, настраивающей их против излишнейавторитарности.
Допуская, что общество является системой, нужно понимать,что контроль над ним, подразумевающий точное определение его изначальногосостояния, не может быть действенным, поскольку это определение невозможно. Этоограничение может лишь снова поставить под сомнение эффективность точного знанияи вытекающей из него власти. Их принципиальная возможность сохраняется неизменной.Однако для познания систем классический детерминизм продолжает оставатьсяограничением — неприступным, но понятным.
Квантовая теория и микрофизика заставляют более радикальнопересмотреть представление о непрерывной и прогнозируемой траектории.Препятствия, с которыми сталкиваются точные исследования, связаны не с ихдороговизной, но с природой материи. Неправда, что недостоверность, т. е.отсутствие контроля, сокращается по мере роста точности: она тоже возрастает.
Жан Перрон предлагает в качестве примера измерение истиннойплотности (частное отделения массы на объем) воздуха, содержащегося в шаре. Оназначительно колеблется, когда объем шара изменяется от 1000 м3 до 1 м3, и очень мало — когда объем шара меняется от 1 см3 до 1 /1000mc мм3; но можно уже наблюдать вэтом интервале появление колебаний плотности порядка миллиардных долей, которыепоявляются нерегулярно. По мере того, как объем шара сокращается, значение этихколебаний возрастает: для объема порядка 1/10mc кубического микрона колебаниядостигают порядка тысячных долей, а для 1/100mc кубического микрона — порядкаодной пятой доли.
Сокращая объем дальше, доходят до порядка радиуса молекул.Если шар оказывается в вакууме между двумя молекулами воздуха, то истиннаяплотность воздуха в нем равна нулю. Однако примерно в одном случае из тысячицентр такого «шарика» оказывается внутри молекулы, и тогда средняяплотность в этой точке сравнима с тем, что называют истинной плотностью газа.
А если мы спустимся до внутриатомных размеров, то наш«шарик» имеет вероятность оказаться в вакууме, где плотность сновабудет нулевой. Тем не менее, в одном случае из миллиона его центр может попастьна оболочку или на ядро атома, и тогда плотность будет во многие миллионы развыше плотности воды.
«Если шарик сожмется еще..., то, вероятно, средняяплотность снова станет и будет оставаться нулевой, также как и истинная плотность,за исключением тех очень редких положений, где ее значение колоссально выше,чем в предшествующих измерениях». Знание касательно плотности воздуха,таким образом, разложилось на множественные совершенно несовместимыевысказывания; они могут стать совместимыми только при условии их релятивизациив отношении шкалы, выбранной тем, кто формулирует высказывание.
С другой стороны, при некоторых шкалах, высказываниеданного размера не может сводиться к простому утверждению, а только кмодальному, типа: «правдоподобно, что плотность равна нулю, но неисключено, что она будет равна 10n, где n может принимать высокиезначения».
Здесь отношение высказывания ученого к тому, «чтоговорит» «природа», оказывается снятым игрой с неполнойинформацией. Модализация высказывания первого выражает то, что фактическое,единичное (token) высказывание, которое произносит вторая, невозможнопредугадать.
Расчету поддается только вероятность, что это высказываниебудет скорее о том-то, а не о том-то. На уровне микрофизики невозможно получить«наилучшую», т. е. самую перформативную, информацию. Вопрос не в том,чтобы знать кто противник («природа»), а в том, какую игру он играет.
Эйнштейн восстал против утверждения «Бог играет вкости». Однако эта игра позволяет установить «достаточные» статистическиезакономерности (тем хуже для образа всевышнего Вершителя). Если бы он играл вбридж, то «исходная случайность», с которой сталкивается наука, должнабыла бы приписываться не «безразличию» кости в отношении своихграней, но коварству, т. е. оставленному на волю случая выбору между многимивозможными чистыми стратегиями.
Вообще, можно допустить, что природа является безразличнымпротивником, но она — не коварный противник, и деление на естественные науки инауки о че- ловеке основывается на этом различии.
В прагматических терминах это означает, что в первом случаереферентом — немым, но постоянным, как кость брошенная большое число раз — является «природа», на чей предмет ученые обмениваются денотативнымивысказываниями, представляющими собой «приемы», применяемые другпротив друга; тогда как во втором случае референт — человек, являющийся в то жевремя партнером и развивающий в разговоре наряду с научной еще некую другую стратегию(включая смешанную): случайность, с которой он сталкивается, относится не кобъекту или безразличию, а к поведению или стратегии, т. е. является агностической.
Можно сказать, что эти проблемы касаются микрофизики ипозволяют установить непрерывные функции, достаточно приближенные дляправильного прогноза вероятного развития системы. Таким образом, теоретикисистемы, являющиеся в то же время теоретиками легитимации черезрезультативность, считают, что они в своем праве. Однако в современнойматематике мы находим такое течение, которое вновь ставит под сомнение точноеизмерение и прогноз поведения объектов в человеческом масштабе.
Идея, что боги играют, скажем, в бридж, была скореегипотезой греков доплатоновского периода. постмодернистская наука как поискнестабильности Мандельброт относит все эти исследования к влиянию текстаПеррена, который мы уже комментировали, но протягивает вектор действия внеожиданном направлении. «Функции, чьи производные надо вычислить — пишетон, — самые простые, легко поддающиеся расчету, но они являются исключениями.
Говоря языком геометрии, кривые, которые не имеюткасательной являются прямой линией, а такие правильные кривые, как круг,представляют собой интересные, но очень частные случаи». Такая констатация- не просто курьез, имеющий абстрактный интерес; она подходит к большинствуэкспериментальных данных: контуры клочка пены соленой мыльной воды представляюттакие фрактальные разбиения (infractuosites), что невозможно на глаз определитькасательную ни к одной точке ее поверхности.
Здесь дается модель броуновского движения, чья особенность,как известно, заключается в том, что вектор перемещения частицы из некоей точкиявляется изотропным, т. е. все возможные направления равновероятны. Но мынаходим туже проблему в обычных масштабах, когда, к примеру, хотим точно измеритьдлину берега Бретани, поверхность кратеров Луны, распределение звездной материиили «прорывы» шума в телефонной связи, турбулентность вообще, формы облаков- короче, большинство контуров и распределений вещей, которые не были упорядоченычеловеческой рукой.
Мальдерброт показывает, что фигура, представленная такогорода данными, объединяет их в кривые, соответствующие непрерывным непроизводнымфункциям. Упрощенная их модель — кривая фон Коха; она имеет внутреннююгомотетию; можно сгрого доказать, что гомотетическое измерение, на котором онастроится, представляет собой не целое, но log4/log3.
Такая кривая располагается в пространстве, «числоизмерений» которого между 1 и 2, и, таким образом, она есть что-тоинтуитивно промежуточное между линией и поверхностью. Именно потому, что ихрелевантное гомотетии измерение является дробью, Мандельброт называет этиобъекты фрактальными. Работы Рене Тома имеют сходное направление. В них такженепосредственно ставится вопрос о понятии устойчивой системы, которая являетсяпредпосылкой лапласовского и даже вероятностного детерминизма.
Том учредил математический язык, позволяющий описать, какпрерывности могут формальным образом появляться вдетерминированных явлениях идавать место неожиданным формам: этот язык создал теорию, называемую теориейкатастроф. Допустим, дано: агрессивность есть переменная состояния собаки; онавозрастает в прямой зависимости от ее злобности и является контролируемойпеременной.
Предположим, что последняя поддается измерению, дойдя допороговой величины, она трансформируется в атаку. Страх — вторая контролируемаяпеременная — производит обратный эффект и, дойдя до пороговой величины,приводит к бегству собаки. Если нет ни злобности, ни страха, то поведениесобаки нейтрально (вершина кривой Гаусса). Но если обе контролируемые переменныевозрастают одновременно, оба порога будут приближаться одновременно, тогдаповедение собаки становится непредсказуемым: она может внезапно перейти от атакик бегству и наоборот.
Система называется неустойчивой: контролируемые переменныенепрерывно изменяются, переменные состояния изменяются прерывисто. Том показывает,что можно вывести уравнение этой нестабильности и построить граф (трехмерный,потому что есть две контролируемые переменные и одна переменная состояния),определяющий все движения точки, представляющей поведение собаки, и, в томчисле, внезапный переход от одного поведения к другому.
Это уравнение описывает тип катастрофы, определяющийсячислом контролируемых переменных и переменных состояния (в нашем случае 2+1). Споро стабильных и нестабильных системах, о детерминизме или нет, находит здесь выход,который Том формулирует следующим постулатом: «Более или менее определенныйхарактер процесса детерминируется локальным состоянием этого процесса».
Детерминизм является разновидностью функционирования,которое само детерминировано: природа реализует в любом случае наименее сложнуюлокальную морфологию, которая, тем не менее, совместима с исходными локальнымиданными. Но может быть (и это даже наиболее часто встречающийся случай), чтоэти данные не допускают стабилизации какой-то формы, ибо они чаще всего находятсяв конфликте.
«Модель катастроф сводит любой причинный процесс кодному, интуитивное оправдание которого не составляет проблем: конфликт, поГераклиту, — отец всех вещей». Вероятность того, что контролируемыепеременные будут несовместимы, больше, чем совместимы. Следовательно,существуют только «островки детерминизма». Катастрофический антагонизмявляется правилом в прямом смысле: существуют правила всеобщей агонистикирядов, определяющиеся числом вовлеченных переменных.
Влияние работ Тома (по правде сказать, нюансированное)можно найти в исследованиях школы Пало Альто, в частности, в применениипарадоксологии к изучению шизофрении, известное под названием «Double BindTheory». Ограничимся теперь только замечанием об их сходстве. Оно даетпонять распространенность исследований, фокусированных на особенностях и «несоразмерности»,которые простираются вплоть до прагматики наиболее обыденных трудностей.
Представление, которое можно вынести из этих (и многихдругих) исследований, состоит в том, что преимущество непрерывной производнойфункции как парадигмы познания и прогноза находится на пути к исчезновению.Интересуясь неопределенностями, ограничениями точности контроля, квантами,конфликтами с неполной информацией, «fracta», катастрофами, прагматическимипарадоксами, постмодернистская наука строит теорию собственной эволюции какпрерывного, катастрофического, несгладимого, парадоксального развития.
Она меняет смысл слова «знание» и говорит, какимобразом это изменение может происходить. Она производит не известное, анеизвестное. И она внушает модель легитимации, не имеющую ничего общего смоделью наибольшей результативности, но представляющую собой модель различияпонимаемого как паралогия.
Как об этом хорошо сказал специалист в теории игр, трудыкоторого имеют ту же направленность: «В чем же польза от этой теории?Теория игр — как и любая разработанная теория — полезна тем, что порождаетидеи». Со своей стороны П.Б. Медавар говорил, что «иметь идеи — этовысшее достижение для ученого», не существует «научного метода»,а ученый — это прежде всего тот, кто «рассказывает истории», но потомдолжен их проверять.