Г.С. Батыгин
Эта скромно оформленная малотиражная книга являетсяфундаментальным изданием по истории общественной мысли в России. Хотя сборникпосвящен двухсотлетию со дня рождения Огюста Конта (1998 г.) и по замыслусоставителей является юбилейным, здесь нет обычных для юбилейного издания«приветственных» текстов. Каждую из помещенных в книге статей можнобез колебаний назвать высокопрофессиональной. Это не значит, что текстыбезупречны. Однако какие бы недочеты ни содержались в них, они являютсянедочетами специалистов высочайшего класса. Авторы не только досконально знаютпредмет, но и открывают неожиданные философские и источниковедческиеголоволомки в истории русского позитивизма. Постановка новых проблем в данномслучае более важна, чем решение самых трудных вопросов истории русскойсоциальной мысли. Во всяком случае, после прочтения книги возникают сомнениядаже в том, что вчера казалось хрестоматийно-ясным. Это верный признак хорошейизученности темы.
Рецензируемое издание подготовлено проблемной группой«История отечественной общественно-философской мысли» кафедрыфилософии Российской академии государственной службы. Немногочисленная, новлиятельная историко-философская школа, на поддержку которой немало сил положилА.И. Володин, создала ряд эталонных работ, где преданность ремеслу историка,уважение к источнику, аккуратность и непретенциозность суждений, чувство вкусаи меры сочетаются с широким интерпретационным кругозором и фантазией, лишьизредка отрывающейся от почвы.
Задача исторического объяснения Конта и контизма вистории идей становится более отчетливой и интересной по мере того, как«позитивизм» в контовском смысле становится историей. Можно говоритьо прозорливости Конта, мировоззренческом значении его понимания научногоразума, идеи Человечества, вообще о том, что он имел в виду — этаисторико-научная традиция остается в рамках «критики» илиистолкования. «Бессознательный аксиологизм, причем по большей части вульгарный,пронизывает отечественную историографию русской мысли», — пишет в своейстатье В.Ф. Пустарнаков (с. 151)1. В определенной степени он прав.Иное дело история идей, где задача заключается в прослеживании аллюзий,заимствований, конъектур и неясных мест в оригинальном источнике,обстоятельств, предшествовавших либо сопутствовавших созданию и бытованиюпроизведения, восприятию и преобразованию оригинала в тексте-реципиенте. Тогдажизнь идеи теряет связь с замыслом ее создателя, историческое исследованиепревращается в расследование и многие исторические мифы рассеиваются. Примерывеликолепного решения таких задач можно увидеть в рецензируемом издании.
Теоретическое наследие О. Конта и его восприятие вРоссии — тема не новая. Однако изучение судеб «позитивной философии»ставит перед исследователями вопросы, затрагивающие методологические принципыистории идей. На этом пути еще предстоит осуществить рациональную реконструкцию(в терминах социологии знания) таких концептуальных фантомов, как «позитивизм»,«научность», «прогресс» и обнаружить в них такие (в смыслеВ. Парето), которые не имеют отношения ни к позитивизму, ни к научности, ни кпрогрессу. Фигура самого О. Конта представляет собой идейную химеру,принадлежащую разным смысловым пластам интеллектуальной истории. Его жизнь итворчество трактуются и как образец высокого подвижничества, и в терминахпсихиатрической диагностики, и в ряду великих научных открытий. Дело, конечно,не в самом Конте, а в идее контизма, которая вполне сопоставима по влиянию сосновными социальными доктринами Нового и Новейшего времени. Контизм как фактновоевропейской интеллектуальной истории изучен весьма приблизительно, иглавная задача заключается в систематизации источников и обсужденииисториографической концепции контовского учения. Несомненно, рецензируемоеиздание является значительным вкладом не только в исследование идей Конта, но ив методологию истории идей.
Книга читается неотрывно. Некоторые статьи имеютпреимущественно реферативный характер и проясняют запутанную картину«первого» позитивизма, другие поражают своей неординарностью иизысканным интеллектуальным вызовом. К последним относятся, например, статьяВ.Ф. Пустарнакова «Еще раз о сущности философии русского Просвещения1860-х годов и впервые о его кризисе», где философия Просвещениярассматривается как одна из разновидностей неакадемического, неуниверситетскогостиля философствования и выдвигается гипотеза о том, что русское Просвещениееще не завершилось (с. 159), статья Б.М. Шахматова «Конт-200»,представляющая собой кажущийся ироническим панегирик Конту и своеобразноиллюстрирующая проницательный анализ знаковой природы революционаристской речив другой статье Б.М. Шахматова — о русских переводах публикаций П.Н. Ткачева вгазете «Le Toscin» и др. Филигранно выполнен в библиографическомочерке анализ дезатрибуции статей Лаврова и псевдонима В.К. (автора знаменитойстатьи о позитивизме, опубликованной в «Русском богатстве» в 1889году)2.
Особый интерес представляют опубликованные в книгеисторические источники. Впервые на русском языке вышло в свет письмо О. Контацарю Николаю I от 20 декабря 1852 года, в котором пространно излагается«фундаментальная догма Человечества, единственно возможная основа новойрелигии». Фрагмент этого уникального документа переводился В.И. Яковенко вего книге о Конте 1894 года. В рецензируемом издании представлен весь текстписьма в переводе с французского Л.П. Камутенья, под редакцией В.Ф. Пустарнаковаи с примечаниями Б.М. Шахматова. Публикуется статья Г.Н. Вырубова«Позитивизм и Россия», впервые увидевшая свет в качестве предисловияк русскому переводу книги Э. Литтре в Берлине в 1865 г. и ставшаябиблиографическим раритетом, статьи-прокламации П.Н. Ткачева из газеты «LeToscin» (тоже библиографические редкости).
Самостоятельное значение для академическихисследований и преподавания истории русской общественной мысли имеетопубликованная Б.М. Шахматовым русскоязычная «контиана». Известно,сколь трудоемка (и нередко неблагодарна) библиографическая работа, однако безтакой работы невозможно даже подступиться к исторической теме. То, что удалосьсделать Б.М. Шахматову, заслуживает самой высокой оценки. Ни один из указателейпо истории общественной мысли в России не содержит столь полной коллекцииисточников по Конту. Однако качество работы составителя оставляет желатьлучшего. Досадные недочеты (особенно в оформлении библиографических описаний)не позволяют считать эту важнейшую работу законченной. «Библиографическаяработа не терпит суеты», — пишет Б.М. Шахматов. А затем говорит буквальноследующее: «Эта библиография делалась „к сроку“ и потому неможет быть ни полной, ни совершенной». Далее указываются серьезныенедостатки библиографического списка. Разделы указателя, по всей вероятности,тоже придуманы «к сроку»: сначала произведения Конта, затемлитература о Конте, а далее следуют «Год столетия со дня рождения О. Конта»,«Год столетия со дня смерти О. Конта», «Год 200-летия со днярождения О. Конта». Здесь неуместно напоминание, что срок выполнениянаучной работы диктуется ее выполнением, а не «сроком». Однако можнопредставить ситуацию, где Б.М. Шахматов — и автор трех сложнейших статей, иавтор примечаний и комментариев к переводам, и составитель библиографии, иответственный за выпуск, и исполнитель компьютерного набора, и верстальщик, ихудожник обложки, и, вероятно, распространитель издания.
Влияние мыслителя на умы современников далеко невсегда эквивалентно его роли в истории науки. В статье К.Х. Делакарова«Позитивизм О. Конта, наука и эпоха Просвещения» развертывается тезис,что «позитивизм» в отличие от многих философских систем былориентирован не столько на анализ основ познавательной деятельности человека,сколько на преобразование общества. В этом отношении контизм близок идеологииактивного разума, утверждающего не ясные и отчетливые истины, а путиисправления несовершенного мира (с. 4). Если так, то «философияКонта» является предметом не историко-философского илиисторико-социологического исследования, а истории идеологий и социальныхдвижений. Это совершенно разные, хотя и сопряженные, семантические поля. Вконце 1930-х годов, анализируя становление научных программ XVII века, Р. Мертонпоказал их существенную зависимость от протестантской идеи личного спасения иподвижничества в миру. В этом, по всей вероятности, и заключается тайнаконтовской «позитивной социологии», которая столь же близка научнойметодологии, сколь иезуитский пробабилизм XVII века — женскому вопросу.Кажется, что главная проблема книги «Огюст Конт: взгляд из России»заключается в том, как отделить Конта-философа от Конта-пророка и мифотворца.
Домысливание является неизбежным компонентом историиидей. Историк должен истолковать смысл и мотив написанного даже в том случае,если в текстах отсутствует какой-либо смысл. Так получилось и с наследием О. Конта,изучение которого ведется преимущественно в агиографическом ключе, вполнепозволительном для истолкователя учения. Например, заглавие раздела о Конте водном из лучших российских учебников по истории социологии содержит прямуюаллюзию на возникновение античной трагедии и звучит эпически: «Рождениенауки из духа утопии». Но трагедия легко превращается в фарс. Магия днейнедели и праздников, алтарь Клотильды, любовь как принцип, вера в факт,«живые все более и более управляются мертвыми», «жить при яркомдневном свете» и т. п. — все это прецедентные темы позитивистской речи,несущие на себе выраженный отпечаток профетического стиля. Подпадая под влияниепрофетической и агиографической стилистики, историк рискует утратить трезвыйвзгляд на предмет, а также приличествующую этому ремеслу тихую манеру речи.Вполне определенные следы влияния контизма на историографию контизмапредставлены в рецензируемом сборнике, многие статьи которого пронизанынеподдельным воодушевлением. Б.М. Шахматов пишет, что «Огюст Контзаслуживает того, чтобы спустя почти 150 лет после его смерти в России, когдазапретов (сначала царского, потом советского) на издание его сочинений большенет, все-таки были переведены и изданы хотя бы два главных его произведения:»Курс позитивной философии" и «Курс позитивнойполитики»"" (с. 51). Действительно, за весь советский период непоявилось ни одной мало-мальски обстоятельной книги о Конте3. Однакороль запретов здесь не следует преувеличивать. Место Конта в интеллектуальнойистории, в том числе оценка его значимости как «классика социологии»,требуют обсуждения, но в любом случае жанр панегирика не пригоден. Каждый, ктознает историю жизни и творчества Конта (хотя бы по книге В.И. Яковенко), неповерит монументальному изображению великого мыслителя, «в течениедесятилетий преподававшего парижским рабочим математику и астрономию (с. 53),создателя особой системы высшего образования, создателя универсальной системыпреобразования и организации общественного мнения для достижения социальнойгармонии на принципах симпатии, кооперации, сотрудничества и любви» (с. 54).
Панегирик, составленный Б.М. Шахматовым, превосходен.Конт и универсальный мыслитель, и деятель, и учитель, и пророк, и социальныймыслитель, и социальный критик, и идеолог, и доктринер, и романтик, и утопист,и классик в таких науках, как философия, социология и политология, «илидаже политическая экономия», право, этика и т. д. (с. 52-57). Этасеквенция впечатляет, но ее нетрудно продолжить в той же риторической манере:друг детей, женщин, спортсменов, пролетариата, колхозного крестьянства,народной интеллигенции, великий вождь и учитель всех времен и народов — ИсидорМари Огюст Франсуа Ксавер Конт. Эта секвенция имен сама по себе впечатляет. Онавоспроизводится и в статье Б.М. Шахматова. Однако когда задача объяснения жизниидеи в истории неотличима от истолкования, исследование рискует превратиться вдифирамб или по крайней мере в точку зрения. Впрочем, Б.М. Шахматов так инаписал: он присоединяется к желающим петь Конту дифирамбы (с. 67). Егоувлеченность предметом вносит в книгу неподражательный эмфатический компонент:«Возьмите речи Робеспьера или Марата,… речи Кропоткина или Ткачева,…удалите из них исторические реалии места и времени, если вам это удастся(именно по ним-то историк их и идентифицирует), и перемешайте, а затем ставьтенаугад под каждой из них любую подпись, — головная боль для любого историкаобеспечена (с. 214-215); „Не хочется трогать лавроведов, но у менякакая-то морока с ними (лавроведами, точнее, лаврововедами)…“ (с. 300);»Вызываю на соревнование любого из прочитавших это примечание…" (с. 303);«Во-первых, приготовьтесь, будем нырять в холодную воду…»;«Похождения О. Конта в России».
Но все-таки воодушевляющая речь содержит опасныеискушения. Одно из них — стремление скорее к подтверждениям, чем опровержениям.Например, Б.М. Шахматов пишет, что не удивился бы, если бы вдруг обнаружиласьпричастность М.А. Бакунина «Позитивистическому обществу». В«Революционном катехизисе» Бакунина указывается на такие, кажется, контовские,идеи, как «отрицание наличности внемирового личного бога»,«почитание человечества», «индивидуальную и коллективнуюсвободу». Шахматов указывает также на бакунинский текст 1864 года, гдеговорится о «религии исполнения предназначения человечества на земле»и затем пишет: «Никто не убедит меня без веских оснований, что не оконтовой религии человечества здесь идет речь» (с. 60). Помилуйте, БорисМихайлович! Это Вы никого не убедите без веских оснований, что Бакунинпринадлежал к секте контистов. А апелляция Бакунина к «почитаниючеловечества» является, скорее всего, общим «фармазонским»местом в публицистике XIX века.
«Конт» являет собой типичный образецизготовленной классики. Возможно, весь сегмент текстов повышенной значимости,который принято именовать классикой, является результатом социальногоконструирования, во всяком случае, здесь очевидно действие «эффектаМатфея». Что касается «первого позитивизма», то необходиморазличить в этом историографическом палимпсесте происхождение самой идеи и еебытование в различных социальных и интеллектуальных средах. Например, почемуконтизм получил столь широкое распространение во многих странах, но не воФранции? Почему позитивисты призывают философов ориентироваться на данныеопыта, а Конт заявляет, что позитивная философия характеризуется преобладаниемв ее миропонимании социальной точки зрения? Эти вопросы поставлены в статьеГ.Д. Чеснокова, который считает, что логику контовской философии едва лиследует искать в желании автора устранить противоречия во взглядах егопредшественников (с. 13). Очевидно, распространение контовских идей в массовомсознании интеллектуалов XIX столетия объясняется не столько открытиями«позитивизма», сколько определенной востребованностью его языка длявыражения еще не осознавших себя умонастроений «шестидесятников».Б.М. Шахматов указывает, что всплеск количества публикаций Конта и о Конте вРоссии приходится на 1865-1866 годы.
Е.Л. Петренко в статье «Огюст Конт — сциентист лион?» находит изящный выход из историографического затруднения, связанногос тем, что провозвестник перехода от метафизической стадии развитиячеловечества к стадии научной с 1845 г. утверждается в мысли, что позитивнаяфилософия должна перерасти в религию. Е.Л. Петренко считает, что для Контатеология и религия не одно и то же. Теология — это миросистема, философия, арелигия — это чувство общности, целостности, причастности; религия представляетсвоего рода оппозицию не только любой власти, но и всем системам морали (с. 30).Действительно, контовская позитивная религия — это не трезвое размышление офактах, а искреннее энтузиастическое единение, поддерживаемое культомЧеловечества и, в более узкой версии, культом Женщины. Эти смысловые моментыконтовского учения позволяют предположить его глубокое сродство спротестантскими идеологиями, хотя сам философ неоднократно заявлял о неприятиииндивидуалистических протестантских доктрин. Разумеется, вопрос о близостиКонта католическому вероучению остается не менее сомнительным.
В статье Г.Д. Чеснокова «Огюст Конт и Французскаяреволюция XVIII века» внимание акцентируется на историографическихпроблемах контовского наследия. Автор убедительно показывает, что кругконтовских идей сформировался на основе критического осмысления опыта ВеликойФранцузской революции, в частности, идеи народного суверенитета. Контовский«позитивизм» являет собой не столько понятное почти всем требованиедоверять фактам, сколько альтернативу разрушительным силам революции,оправдывающим себя метафизическими фикциями воли народа, свободы, равенства. Сточки зрения Конта, смысл социального совершенствования заключается в созданииморального социального порядка, скрепленного позитивной религией и культомЧеловечества. На личной печати французского мыслителя выгравирована священнаяформула: «Любовь как принцип, порядок как основание, прогресс какцель». Главным компонентом этой триады является, несомненно, порядок,ведомый воображаемой любовью. В этом случае основным вкладом Конта в историюобщественной мысли является, конечно, не «Курс позитивной философии»,а «Система позитивной политики». По мнению Г.Д. Чеснокова, Контувидел границы опытного феноменального знания, непостижимость чувственного мирасредствами спекулятивного ratio, он пытался «создать систему миропониманияи мироотношения, возвышающуюся над ограниченностью рассудочного, эмпирического,спекулятивного; систему, ориентирующую на поиски нового типа знания о мире —знания, объединяющего достижения конкретно-научного, философского, социального,религиозного опыта» (с. 32). По всей вероятности, именно личныйрелигиозный опыт — некое энтузиастически-экстатическое начало, ведущее кединению человечества, — находится в фокусе контовской философско-религиознойдоктрины. Даже «закон трех фазисов» представляет собой предысториюгрядущего неразличенного слияния индивидуальных существ в едином сверхорганизмеЧеловечества. Здесь у Конта нет явных предшественников. Апелляция к идееуниверсального человечества И. Канта не проясняет сути дела. Истолкованиетрансмиссии контовских идей в российскую социальную публицистику и общественнуюнауку требует выхода за пределы философских концепций в область утопическихумонастроений и протестных движений эпохи. Иначе невозможно понять реакциюобразованной публики, например, на контовскую идею ввести квоту 100 тысячтеоретиков для всей планеты с жалованием 15 тыс. франков в год каждому. Главойэтой корпорации избранных Конт назначил себя. Особенно примечательна позитивнаяидея запретить как бесполезные и даже вредные почти все академические труды.Как ни удивительно, эти предложения оказались созвучными революционнымнастроениям эпохи.
С одной стороны, легко превратить Конта впровозвестника методологии науки. На этой чудесной метаморфозе зиждетсяисторический миф о Конте как основателе научной методологии. Кажется, это общееместо авторами сборника не проблематизируется. К.Х. Делакаров пишет, что Контстал апологетом «науки и техники в момент, когда они набирали силу и ужестали оказывать существенное влияние на жизнь общества» (с. 6). С другойстороны, если предположить, что контовский позитивизм не имеет никакогоотношения к методологии научного знания, вся картина может предстать в иномсвете. Следует различить методологию науки и миф о научности, сопровождающиймассовые идеологии и эзотерические движения Нового и Новейшего времени.Позитивистские рецитации относительно научности, наблюдения и опоры на факты недолжны вводить в заблуждение. Во многих высказываниях Конта можно усмотретьнеобычайную прозорливость, но и этого недостаточно. Под знаком позитивизма происходилоразвертывание влиятельных революционных движений в России второй половины XIXстолетия. «Позитивистское» и нигилистическое неприятие лживыхусловностей, требование искренности и непосредственности чувства былиэквивалентны экзистенциальному заданию порыва, разрушавшего социальные исимволические порядки. В рецензируемом сборнике републикована статья Г.Н. Вырубова,где содержится ясная формулировка максимы контизма: «Научные познания сутьсамые могучие орудия отрицания — против них нет никакой защиты; надо,следовательно, стараться дать их всякому в руки» (с. 297). Когда чувствовозобладало над разумом (необходимая черта любой ереси), именно позитивизму иматериализму — наукам, основанным на «наблюдениях», — было сужденостать альтернативой косности и консерватизма «начетчиков». Требованиестроить науку на проверяемых и наблюдаемых фактах предполагает радикальноеизменение всей языковой картины мира и способа воспроизводства знания. Открытие«факта» как конечной инстанции, устанавливающей истинность/ложностьсуждения, означало не столько обнаружение данной нам в ощущение аутентичнойреальности, с которой нельзя не считаться в силу ее «данности» и«очевидности», сколько освоение новой эпистемической позиции —возможности видеть, слышать, чувствовать и говорить от первого лица.Способность говорить языком научного факта эквивалентна прерогативе истинногосуждения, и этой способностью наделяется фигура научного материалиста.«Научность» стала новой ценностью, дающей просвещенному человекуправо самостоятельно пользоваться своим умом и судить о вещах на основесобственных наблюдений и невзирая на светские и духовные авторитеты. Именнонаука должна восстановить единство и стабильность распавшегося мира и тем самымсыграть роль новой (нетеологической) религии чувства. Таковы основные идеиконтизма, воспринятые образованными слоями российского общества. Позитивистскоедвижение имело преимущественно антиклерикальный характер и несло на себеотпечаток самоотверженного подвижничества протестантских революций. На языкепозитивизма и материализма заговорил российский «интеллектуальныйпролетариат», требовавший права на собственное мнение. К.Х. Делакаровсовершенно прав, когда пишет, что Конт, упразднив традиционного бога, вводитнового бога — тоталитарный научный разум (с. 8). Позитивная социология,подменяя традиционную религию, сама претендует на «истинную точку зрениячеловеческой мудрости». Поэтому научность сводится Контом к наблюдению,что, собственно говоря, имеет малое отношение к науке. Научность начинается нетам, где вопрос об истинности знания редуцируется к опыту, а там, где знаниестановится процедурно воспроизводимым и, следовательно, универсальным.Априорное обоснование опыта — проблема, детально эксплицированная Кантом, — какбудто не замечается основателем «первого позитивизма». Поэтому,скорее всего, Конт ставил перед собой задачу, не имеющую отношения к вопросу овозможностях опыта, и мнение о прямой преемственности контианства и кантианствапредставляется сомнительным. В частности, отсутствие в позитивной философиигносеологической и критической проблематики послужило причиной расхождений сКонтом одного из видных русских позитивистов В.В. Лесевича (с. 98).
Вопрос о рецепции Конта в России требует преодолениянекоторых концептуальных фантомов, возникающих вследствие внешнего сходстваоригинала и его русской копии. Не исключено, что «русский контизм» —лишь частный случай преобладавшего в России скепсиса, востребовавшего к жизни«религию Человечества» и скоро открывшего для себя язык построениякоммунистического завтра. Если так, то «русский контизм» являет собойрезультат определенной сегментации и тривиализации оригинала, так же, как этопроизошло, например, с «русским платонизмом». Аналогичным образомБ.Н. Чичерин объяснял популярность марксистских идей человеческой глупостью.Скорее всего, каталог бытовавших в русской публицистике прецедентных текстовКонта свелся бы к чрезвычайно тривиальному перечню. В.С. Соловьев чутко уловилбудущность основных идей Конта: о женском элементе, о духовном учительстве иувековечении памяти исторических деятелей. Действительно, эти идеи, в том числепроблема пола, стояли на пороге, и социальная мысль ждала«кого-нибудь». В этой связи возникает вопрос об объяснении формрецепции и трансмиссии философских идей. Б.М. Шахматов указывает на нескольковидов историко-философских контактов: знакомство и оценка, распространение итрактовка, применение и развитие (с. 62-63). Он считает, что идеи Конта вРоссии прошли через все стадии взаимодействия (с. 63). Таким образом, восприятиеидей описывается, по его мнению, тригонометрической метафорой синусоиды, где пооси абсцисс откладываются количество публикаций, цитируемость, популярность ит. п., а по оси ординат — «стадии историко-философскоговзаимодействия». Знакомство с идеями Конта Б.М. Шахматов датирует 1845годом, начало их интенсивного распространения и трактовки относит к 1865 году,начало применения и развития — к 1868 году, ознаменованному оригинальнымиработами П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского, М.А. Бакунина, А.И. Стронина, Е.В. Де-Роберти,В.В. Лесевича. Второй виток спирали начинается в 1874 г. с критики контизмаВ.С. Соловьевым и В.В. Лесевичем. Здесь уже формируется традиция отношения кконтизму отечественных мыслителей. Третий виток, приблизительно с середины1880-х годов, связан с формированием российских позитивистских направлений всоциологии и праве; четвертый (начиная с 1898 года, столетнего юбилея Конта)знаменует собой период всестороннего изучения и применения его идей; пятыйвиток, после длительного перерыва, начался с 1957 году (со столетней годовщинысо дня смерти Конта) — это период марксистской критики и оценки контованаследия (В.Ф. Асмус, Б.М. Кедров, Ю.Н. Давыдов). Б.М. Шахматов считает, чтопоследний период слишком затянулся (с. 63). Такова «диаграмма похождений»идей Конта в России. Кажется, что «диаграмма» основана на довольноабстрактных соображениях. Во всяком случае, нет убедительных оснований дляразличения «витков», а также интенсивного распространения, трактовки,применения и развития, критики и т. п. Все это формы историко-философскойработы или рецепции контовской (или псевдоконтовской) проблематики вфилософской литературе и публицистике. Проблема в том, чтобы оперироватьпрозрачными различениями. Здесь нужен, прежде всего, точный библиографическийанализ, помогающий прояснить отличие «распространения и трактовки» от«применения и развития». Не исключено, что «трактовка»может следовать за «применением». Однако Б.М. Шахматов категоричен всвоей позиции: он считает, что главными показателями процесса освоения идейКонта являются не публикации в их количественной и безличной характеристиках ит. п., а историко-философское событие, «событие конкретное, своеобразное,содержательное… Основным исследовательским приемом здесь становится анализ, араспространение этого анализа и на специфику самого историко-философскогоисследования процесса взаимодействия идей Конта в России, нарастаниеметодологической проблематики придают этому подходу историографическийхарактер» (с. 64). Таким образом, проблема объяснения рецепции идейобостряется: есть ли в инструментарии исторического исследования такой«анализ», который позволит указать на «конкретное событие»,значимое для периодизации и понимания происходившего. Такое «событие»не может быть установлено иначе, чем путем отнесения к ценности. Но ценностьидей Конта в глазах его воодушевленных толкователей и исследователей — не то жесамое, что их ценность для участников исторического процесса. Эту ценностьнужно обнаружить и описать обстоятельства и мотивы поведения участниковсобытия. Скажем, стоит потратить рабочее время для просмотра архивныхпротоколов Отделения философии и права АН СССР, а также дирекции Институтафилософии за 1956-1957 гг., чтобы усомниться в начале очередного витка освоенияидей Конта в связи со столетием со дня его смерти. Можно установить, например,роль ЮНЕСКО в столь неожиданном для советской философии мероприятии, выяснить,с чего это вдруг В.Ф. Асмус написал статью на совершенно чуждую ему тему водной из самых одиозных газет «Культура и жизнь», где публиковалисьуказания партии о значимых событиях науки и культуры. Так или иначе,«диаграмма похождений» идей Конта в России может быть проясненатолько разысканиями материалов, но для этого историко-философское исследование должноутратить свой философский характер и стать исследованием историческим,оснащенным детальной источниковедческой экспертизой. В последнем случае многие«историографические» проблемы перестанут быть проблемами, в том числеспиралевидный характер ритмики и рисунка «похождений Конта в России».
Б.М. Шахматов глубоко и точно формулирует одну изнаиболее сложных проблем истории идей, когда говорит о трансляции,«иновещании Конта и Кº на Россию на языке ее аборигенов» (с. 64),и разделяет трансляцию и взаимодействие идей. Здесь вопрос о внутреннемсостоянии воспринимающей стороны взаимодействия (=России) становитсяцентральным. Речь идет о положении философии в русском обществе, историческиеусловия, рамки и традиции историко-философского процесса (с. 65). Б.М. Шахматовсчитает, что появление и распространение контизма совпало с зарождением иразвитием самостоятельной философской жизни в России. «Позитивизм сталестественным элементом этой самостоятельной философской жизни как раз потому,что способствовал этой самостоятельности, несмотря на то, что издание в Россиии ввоз в нее сочинений Конта были под запретом в совокупности больше века,—пишет Б.М. Шахматов. — Контизм не только способствовал философскомусамоопределению России, он способствовал выходу отечественной философской мыслина мировую арену, сделав ее частью международной философской жизни» (с. 56-66).Эта гипотеза должна быть поставлена под сомнение. Кажется, позитивизм в егоконтовской версии нимало не повлиял на философские программы современности. Вситуации, когда кафедры философии в европейских университетах пустовали, иобразованная молодежь стремилась к естественным наукам, позитивизм былартефактом, хотя и заметным. Конт (вместе с Бюхнером, Боклем и Спенсером) былвостребованы прежде всего теми, кто резал лягушек и верил опыту. Но по глубинеи систематичности категориального аппарата контизм, конечно, не шел ни в какоесравнение с классической философской традицией, которая уже была укоренена вРоссии. Все-таки открытие, что теологические верования и метафизическиеабстракции преодолеваются наукой — еще не философия. Точнее говорить о влиянииконтизма (и позитивизма в целом) на русскую общественную мысль и«практическую философию», в том числе широко распространенныеоккультные, по-своему позитивистские, увлечения русской интеллигенции, котораябез особых трудностей переходила от позитивизма к марксизму, затем к идеализмуи опять к марксизму на новом витке диалектической спирали.
Противодействие позитивизму в русской философиирассматривается в информативной статье С.Б. Роцинского «Вл. Соловьев и О. Конт:через критику — к конвергенции». Речь идет, прежде всего, о магистерскойдиссертации В.С. Соловьева «Кризис западной философии» (1874 г.) ипоследующей полемике между «априористами» и позитивистами, а такжеэволюции взглядов Соловьева на философию Конта (доклад «Идея человечествау Августа Конта» на собрании Философского общества при Петербургскомуниверситете 7 марта 1898 г.). В диссертации В.С. Соловьева предлагается синтезсодержания знания, его формы и сущего, которое постигается актом веры, то естьаприорной уверенности в существовании воспринимаемых вещей. Тогда позитивноезнание становится лишь одной из сторон процесса познания. В докладе 1898 г.В.С. Соловьев акцентирует внимание на «Системе позитивной политики» —именно в сочинении основателя позитивизма о «новой религиичеловечества» В.С. Соловьев обнаруживает «зерно великой истины»— идею Человечества как единого вселенского организма, живого существа, живой,действительной целостности, противостоящей холодной машинерии государственных игражданских порядков. Следует отметить, что «зрелое» соловьевскоепрочтение Конта в 1898 году нельзя считать более аутентичным, чем критическое«магистерское» прочтение 1974 года, когда в центре внимания молодогорусского философа находился «закон трех фазисов». Между«Системой позитивной политики» и «Системой позитивнойфилософии» имеются принципиальные различия, главное из которых заключаетсяв том, что «Человечество» востребует некоторого субъекта, скажем,верховного толкователя идеи человечества, и этот великий герменевт имеетабсолютную прерогативу эпистемического и ценностного суждения перед суждениеминдивидов, которые даже не обладают собственным («целостным»)существованием, но лишь принадлежат Великому Существу, как точки принадлежатлиниям и плоскостям. Мысль о «точках», «линиях» и«плоскостях» более всего импонировала позднему В.С. Соловьеву.Впрочем, по В.С. Соловьеву, некоторые «точки» имеют большее значение,чем другие народы и даже расы. С.Б. Роцинский, кажется, не придает значенияосновной причине «конвергенции» В.С. Соловьева и контовской«религии человечества», причине, связанной не столько спереосмыслением философии О. Конта поздним В.С. Соловьевым, сколько с егопереосмыслением собственного философского задания. К этому времени русскиймыслитель уже был увлечен «магическим вихрем» теософической любви,находился в «обмороке духовном» (Г. Флоровский) и думал о собираниивселенной во имя ее избавления от тления и смерти. Имперсонализм становитсяздесь главным направлением философствования. В «Оправдании добра» подличностью имеется в виду не субстанциальное «Я», а некотораябесконечность поиска, проявления и осуществления добра. Таким образом, В.С. Соловьевприходит к внеличностному пониманию сознания. Во всяком случае,философствование позднего В.С. Соловьева уже нельзя рассматривать как личностноориентированный процесс. Конвергенция гностической идеи «ТретьегоЗавета» и позитивизма, «Софии» и Grand Être представляетсобой один из идейных фантомов, которыми так насыщен рубеж XIX и ХХ столетий.Удивительна вполне серьезно проводимая С.В. Роцинским параллель между Софией,Grand Être, подтверждением римским первосвященником «беспорочногокульта мадонны» (так в тексте) и древним культом вечно-женственного началав русской иконописи XI века (с. 82).
В ряде опубликованных в сборнике исследованийрассматриваются отдельные фрагменты картины «русского контизма». Э.Я.Мозговая в статье о двух русских контианцах — В.В. Лесевиче и К.Д. Кавелине —освещает дискуссию о позитивизме в 1860-1870-е годы. Эти дискуссии придали«русскому контизму» систематизированный характер. В.В. Лесевичсчитал, что Конт порвал связь с Кантом, стремился развить гносеологическуюпроблематику в контизме и превратить его в «критический реализм». Стремясьсоединить Конта с Кантом, В.В. Лесевич пришел к Авенариусу и Маху. Версияпозитивизма, развивавшаяся К.Д. Кавелиным, основана на акцентированиииндивидуального психического мира личности. Обсуждению соотношения психологии исоциологии посвящена полемика К.Д. Кавелина и И.М. Сеченова. Статья Б.Д. Цыреновапосвящена влиянию «первого позитивизма» на формирование мировоззренияП.А. Кропоткина. В статье прослеживается удивительное «избирательноесродство» анархизма и «научности», которая, по всей вероятности,выполняла роль базовой метафоры для народнического мировоззрения. Наука, гденачальной и конечной инстанциями является опыт, а не авторитет, сталаосновополагающей ценностью образованной молодежи того времени. Поэтому научноеобоснование анархизма было необходимым шагом в формировании воззрений П.А. Кропоткина(с. 111). В статье Т. Симосато о несостоявшемся диалоге П.Н. Ткачева и П.Л. Лавровапроводится аналогия между общественно-политической ситуацией в России 1990-хгодов ХХ века и ситуацией конца XIX века. Автор рассматривает, в частности,систему «разумного эгоизма», который предписывал русскомуинтеллектуалу определенный «хабитус» — не только научно мыслить, но ижить научно. Значительную часть работы занимает переложение фуколтианских идейо репрессивной функции наказаний.
В парадоксальной и лаконичной статье В.Ф. Пустарнакова«Еще раз о сущности философии русского Просвещения 1860-х годов и впервыео его кризисе» обсуждается проблема принципиальной важности — русскоеПросвещение. По мнению В.Ф. Пустарнакова, Просвещение как форма перехода отдобуржуазных отношений к буржуазным имеет стадиальный характер. Главное здесь —надклассовость, общечеловечность великих утопий, примат ценностного надпознавательным. Поэтому философия Просвещения есть одна из разновидностейнеакадемического, неуниверситетского стиля философствования (с. 159).Просветительская философия неразрывно связана с моралью, политикой,юриспруденцией, общественной практикой, которые нуждаются в новом языке. Такойязык мог утвердиться только в борьбе с метафизикой. Нельзя без существенныхоговорок принять точку зрения В.Ф. Пустарнакова, который считал, что векрусского Просвещения не мог наступить раньше 1840-х годов и получил наивысшееразвитие в мировоззрении шестидесятников, а «естественные науки»выполняли роль, аналогичную роли «естественной» религии и«естественного права» в британском и французском ПросвещенииXVII-XVIII веков. Такой взгляд на периодизацию русской интеллектуальной историив корне меняет классические представления, и требуются дополнительные аргументыв пользу тезиса, что русским просветителям был свойственен культ разума, а ународников возобладал культ чувства и на первое место выдвинулся«революционный инстинкт». «Чувствования человеческого сердца»наряду с руссоистским «состраданием» были в полной мере освоены ещеекатерининским веком, и с тех пор их образцы постоянно воспроизводились русскойлитературой. «Чувства» в русской интеллектуальной истории (равно каки западноевропейской) были неотделимы от «разума». Идеи Конта равновоздействовали и на умы, и на сердца.
Ряд материалов сборника посвящен конкретнымисторико-философским разысканиям, в той или иной мере связанным спозитивистской традицией в русской философии. В великолепной источниковедческойработе Б.М. Шахматова анализируются статьи П.Н. Ткачева, опубликованные вофранцузской газете «Le Toscin», исключительно неординарные выводысодержатся в проведенном Б.М. Шахматовым «парном» исследовании П.Н. Ткачеваи П.А. Кропоткина в связи с их работами о Великой Французской революции. Речьидет о том компоненте современной истории идей, который разрабатывается«теорией дискурса» и связан с изучением семиотики публичного текста.Б.М. Шахматов обнаруживает близость П.Н. Ткачева и П.А. Кропоткина в ихгероическом предназначении, порождающем театральность «как некуюсигнальную систему, без которой взаимодействие героев и публики не будетдостаточно результативным или не будет совсем. Поставив себя в положениегероев, революционеры вынуждены говорить и действовать, повинуясь законамгероического жанра» (с. 199). Очерчивается исключительно важная дляисторической социологии и теории массовой коммуникации проблема описаниягероев, правил поведения революционеров, моральных кодексов и т. п. Б.М. Шахматовпишет об эволюции героического в истории, его вырождении в мифологию иполитическую публицистику, стадном синдроме революционного героизма, которыйтребует заключения в коммуникативную рамку (сцену, журнал, газету), высвеченнуюсофитами общественного внимания для публики (отсюда синдром «пламенныхреволюционеров»), и указывает на ключевой для понимания судеб контовскогоучения в России вопрос о дискурсивной природе революционной публицистики:«Общественная мысль как до-, около- и посленаучная по своей природе генетическипредшествует науке и структурно обнимает, пеленает ее, стремится окрашивать еев свои тона. Общественная мысль и наука постоянно конфронтируют, хотя постоянномаскируются друг под друга» (с. 298). Б.М. Шахматов различает «мысльв себе, мысль как слово, революционную концепцию, или доктрину» и«мысль вне себя, мысль для других, мысль как действие, как поступок,призыв, речь, прокламацию и т.п.» (с. 213). Подобная раздвоенность присущане только революционной, но и любой публичной убеждающей речи, связанной с проповедьюценностей. Задача Б.М. Шахматова заключается в том, чтобы установитьсоциологическую схему, по которой развивалась революционная мысль. Такая схемаобнаруживается в триаде «сценичность — популярность — популизм», иавтор имеет основания считать статьи П.А. Кропоткина и П.Н. Ткачева в газете«Набат» политическими «хитами» (с. 214). Клишированность —судьба любой революционной идеи.
Уникален публикуемый в сборнике «манифест»Г.Н. Вырубова — статья «Позитивизм и Россия» (предисловие к русскомупереводу книги Э. Литтре «Несколько слов по поводу положительнойфилософии», 1865 г.). Предыстория «манифеста» относится примернок 1860 году, когда Л. Помье, ученик Конта и друг Литтре, затем преподавательАлександровского лицея, рассказал ученикам старшего класса Григорию Вырубову иЕвгению Де-Роберти об «ультранецензурной» философии Конта, увлекая ихне только блеском формы, но и ясностью мысли. Именно Г.Н. Вырубов и Е.В. Де-Робертистали главными проводниками идей позитивизма среди русской образованнойпублики. Публикуемый в сборнике «манифест» русских позитивистов,несомненно, должен быть включен в хрестоматию по истории русской философии.Статья Б.М. Шахматова «Стартовый манифест российского позитивизма»выходит за рамки комментария. В ней ставятся методологические вопросыпринципиального значения. Позитивизм, пишет Б.М. Шахматов, заявил о себе нетолько как система философская или система знания вообще, не только как системаобщественной мысли, но и система общественной жизни. Позитивизм — этосложносоставное учение, призванное воплотиться в определенных общественныхформах, и определенное движение или партия, призванная воплотить в определенныхобщественных формах это учение (с. 263). Фактически, «русскийконтизм» вращается вокруг нескольких метафор: закона трех фазисов,приоритета опытного знания, классификации наук, где высшей является социология,религии Человечества. Все эти пункты отчетливо изложены в письме Контаимператору Николаю I. Статья Г.Н. Вырубова, одного из самых яркихпоследователей Конта в России, развертывает идею позитивизма как руководящейфилософии, руководящего мировоззрения, руководящего нравственного и социальногоучения и, наконец, как программу реформирования России. Не только содержание,но и форма «программных речей» удивительно клишированы, наполненытипичными оборотами мобилизующей речи и массовой пропаганды. Это общеестремление к расколдованию мира, отрицание сверхъестественной воли на земле ина небе, убежденность в высшей ценности личной свободы и, одновременно,предопределенности некоторого избранного меньшинства к спасению составлялопафос движения за ниспровержение порядков, основанных на силе власти иавторитете книжного знания, коль скоро последнее имеет священный характер.«Опыт» как альтернатива деспотизму книжных истин не ставился подсомнение. Собственно говоря, «первый позитивизм» не философскоеучение, а энтузиазм «нового человека», обнаружившего несоответствиемира своим требованиям. Разделение знания на священное и профанноепредполагает, что есть недоступная личному опыту инстанция, она же и определяетсмысл бытия. А самодостаточное профанное знание опирается на веру в то, чтотайна может быть превращена в проблему, а мир просвечен пытливым разумом, —тогда образованность становится главным условием спасения.
Выход в свет сборника «Огюст Конт: Взгляд изРоссии» свидетельствует о высоком качестве исследований, проводимыхпроблемной группой «История отечественной общественно-философскоймысли» в Российской академии государственной службы. Несомненно, эта книгавойдет в круг обязательного чтения по истории русской философии и социологии.
1 Здесь идалее в скобках указываются номера страниц рецензируемого издания.
2 Казус,свидетельствующий о современном состоянии преподавания истории социологии вРоссии, заключается в том, что статья В.К. перепечатана в специально изданномдля студентов сборнике текстов «Социология в России XIX-начала ХХвеков» (составители Е.И. Кукушкина и Е.К. Прокудина), где авторство статьибез видимых мотивов, но уверенно приписано Н.И. Карееву.
3 Было быинтересно установить, кто и когда при советской власти запрещал издание О. Конта.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованыматериалы с сайта www.nir.ru/