О критерии знания
Александр Кудлай
Немало людей заявляют, что знают нечто. Такутверждают немало ученых, мастеровых, художников, поэтов, историков,религиозных священников. Если же спросить каким образом они знают утверждаемое,ответы начнут отличаться, а иногда и не обозначатся вовсе. Чтобы ответить на вопрос,требующий от человека объяснить или доказать свое знание, нужно выбрать некоеобщее основание для него, т.е. то, на основании чего это знание может считатьсязнанием, а не лишь мнением, т.е. критерий знания.
Скептикивообще говорят, что если кто-то предоставит критерий для оценки знания, можнобудет спросить, а чем проверить этот критерий (?), т.е. потребуется еще икритерий критерия. Потом то же следует сделать и с критерием критерия, и так добесконечности. Поэтому, говорят они, мы в действительности не можем иметьникакого знания, т.к. критерий оного надо будет искать бесконечно, а принятьутверждение без критерия было бы легкомысленно, и мы никогда не знали быобладаем ли мы знанием или просто еще одним мнением, и отличается ли хотьчем-то знание от мнения, которое хочется принять.
Скептикамв свою очередь возражали и эмпирики, и рационалисты, каждый по-своему. Аобщество склонно было принимать эти возражения то одних, то других. Поэтому вшколах продолжали учить, а ремесла и искусства не останавливались никогдаполностью. Однако же были даже и школы скептической мысли, в которых знакомилис доктринами скептиков, которые наверно как-то знали учителя этих школ.
Несмотряна парадокс скептицизма, который сам всегда утверждает нечто и среди этихутверждений также утверждает, что утверждать вообще нет никаких оснований,скептическая мысль имела свое приложение в прогрессировании знания в самых разныхего областях. Это наверно побуждало людей более серьезно относиться к своимутверждениям и исследовать предмет своего знания с новым жаром и болееосновательно чем прежде, т.е. развивать логику и наблюдения. Что и продвигаловперед науку или искусство, в которых поэтому интеллект начинал усматриватьчто-то неведомое ему доселе. И так то, что мы называем знанием, продолжало своеразвитие; учителей, книг, счетных и печатных машин, компьютеров и новыхтехнологий, а также и учебных центров становилось все больше и больше. Всебольше становилось на земле людей, умевших читать, писать, считать, чертить ирисовать и говорить на развитом языке или нескольких языках. Происходилоразвитие культуры. Человек стал все больше отличаться от дикаря или животного,и мы надеемся, что это к нашему общему благу.
Окритерии же знания скептикам возражали неожиданно для них. Говорили, что нетнеобходимости выверять каждый критерий другим критерием, но достаточно лишьнайти один, достаточно убедительный. Декарт например считал таковым ясную-четкуюи независимую идею. Предложенная любому здоровому рациональному уму, такаяидея сама по себе убеждала бы такой ум, не требуя еще какого-то внешнегоподтверждения, именно в силу того, что она независимая идея, т.е. не требуетдля своего принятия какой-то еще идеи. Его когито-эрго-сум и явилосьиллюстрацией этого. На базе же такого критерия можно было строить логически ивсе остальное здание эпистемологии, что Декарт и сделал блистательно иубедительно. Именно благодаря этому его и сейчас признают отцом современногонаучного миросозерцания.
Кантпозже тоже предлагал свой убедительный критерий, хотя и более скованныйэмпирическими симпатиями, чем Декарт и усомнившийся в правомочности выводавторого Декартого принципа. Он взялся исследовать, ограничивает ли эмпиризм всезнание, которорое он называл синтетическим, т.е. которое выходит за пределытого знания, которое он называл онтологическим, или знание лишь слов. Кантуудалось продемонстрировать не только возможность, но и наличие синтетическогознания априори, т.е. до любого опыта. Кроме того Кант показал наличиеопределенного и необходимого знания в мире неопределенности и случайности. Изопределенности знания сферы чистого разума он уследил также и определенность всфере эмпирического зания, которой самой по себе никакая определенность посамой ее природе не должна была быть свойственна. И далее Кант показал, чтоопределенность приходит в эмпиризм именно из сферы чистого разума, которым инастраивается вся способность восприятия и вывода во второй сфере. Он показал,что человеческий разум сам жестко настроен, чтобы даже просто и существовалавозможность какого-то хоть чувственного опыта.
ХотяКант и не ситал убедительным вывод второго принципа у Декарта, следовавшегосхеме Анселма, он пытался обосновать тот принцип более мягко, через практическийразум. Кант вынужден был написать свой учебник логики, которая была быспособна справляться с поставленными им задачами, не менее грандиозными чемзадача Декарта. Применяя свой очень сложный многоэтажный инструмент, ондоказывал что есть границы метафизического знания, если он прав в своихинтуициях и начальной модели, предложенной для объяснения знания вообще. Однакоон тут же и утверждал, что говорит только об основаниях будущей метафизики,которую еще надлежит построить. Кроме того он сомневался и потому противоречилсебе относительно интеллктуальной интуиции и ее возможностей, скорее пытаясьнащупать правильное решение, чем определенно высказывая его, как это нередкоему приписывают.
Кантанередко называли субъективным идеалистом, что может быть верно лишь вопределенном объеме, т.к. Кант всегда считал, что знание само по себе не можетбыть лишь субъективно, и называл бы такое “знание” иллюзией. Критиковал же он субъективизмБаркли на том основании, что, как Канту казалось, Баркли подает зание какслишком уж субъективное явление. Смысл, в котором идеализм Канта можно оченьусловно считать субъективным, есть тот, что восприятие субъекта иформирование им идей о мире зависит там от уже заранее настроенного ума, но приэтом это касается всех субъектов, и в этом смысле объективно и универсально.Кант очень интенсивно объективен, снова и снова подчеркивая эту объективность вразличных главах своей Критики чистого разума. Просто объектыэмпирического мира у него возможны именно потому, что об этом мире человек незнает ничего помимо своего собственного уже данного ему фильтра. Опять жеоднако он говорит об этих объектах для нас универсально, а несубъективно. Также как и о логике универсальной, а не лишь субъективной,которую он вообще бы считал просто невозможной и бессмысленной.
Этодля него было бы ясной и отчетливой идеей как и для Декарта, и какнаверное для любого рационального ума, исследовавшего эту тему сколько-нибудьсерьезно.
Индивидуалист Ницше в этом аспекте тоже не так далек от этих двоих. Его очень здесь отличаютот последующих экзистенциалистов, хоть, всеже мне кажется что у Ницше здесьбольше недоработанно, чем предложено, а предложенное во многих пунктах уязвимо,именно вследствии недостаточной продуманности. Слишком много полуфабрикатов,которые потому сами по себе несъедобны, а готовят их разные последователипоразному: некоторые из них делают пищу и вовсе ядовитой, тогда как другие,вроде Хайдегера, могут придавать ей съедобность.
Непоэтому ли на дверях Платоновской Академии, как говорят, было написано: “Да невходит сюда незнающий математики”? Умы нематематического типа склонны каллогизмам и фантастичности, которая шокировала реалистического Платона,которому была очевидна объективная (универсальная) природа знания, чтопостоянно доказывает его Сократ во многих диалогах, например в Протагоре. Сократу позиция индивидуализма и релятивизма кажется просто смешной, и оншутит и шутит с Протагором: “Если человек – мера всех вещей, то значит каждый иявляется сам по себе мерой всего своего знания о чем угодно, и знает о леченииболезней больше чем врач, а о строительстве кораблей больше чемкораблестроитель, а также и навигацию знает лучше капитана, а военное делолучше профессиональных военных, и приготовить пищу может лучше повара, иребенка родить, лучше беременной женщины. А почему бы тогда не сказать, чтопоросенок или обезьяна-бабун есть мера всех вещей? И зачем же тогда мы приходимучиться к мудрому Протагору, когда каждый из нас гораздо лучше сам для себязнает обо всем, включая и его искусство?” Сам факт наличия профессий, ремесел,искусств и наук, говорит в пользу существования универсального знания,разделенного на те категории чисто объективно. И не каждый, непосвященный в этиотдельные категории знания может справедливо судить о них, но тольколишь ученый в них. А на основании чего (какого критерия) его учат тому знанию?Тот критерий должен быть универсален. Так врач универсально вызывается к любомубольному – ведь его организм устроен по определенным вселенским принципамздоровья, которые знает врач, а не сапожник или слесарь, знающие лучше других всвоих ремеслах, которые тоже базируются на универсальных знаниях, извесныхболее мастерам этих искусств, чем их подмастерьям; и подмастерье становитсякогда-то мастером именно на основании приобщения к тому универсальному знаниюкатегории той его профессии.
НаверноНицше прав в том, что есть разные перспективы знания одного предмета, но ведьэто само предполагает объективное существование того самого предмета, и этаобъективность универсально принимается. Кроме того возможность признания отдельнойтакой перспективы кем-то еще кроме одного ее формирователя, говорит и обобъективном существовании самой этой перспективы, раз ее могут схватить разныеумы, она уже трансцендирует один только ум и является некоей вселенскойсобственностью, т.е. может изучаться сама по себе, как объект. Следовательночистого субъективизма никак не получается! Не получается и чистого скептицизма!Потому что если сомневаться в принципах, то значит сомневаться о в самомскептицизме, а утверждать скептицизм – значит утверждать существованиеобъективной истины и тем самым ниспровержение самого скептицизма, как принципа.
Еслискептик говорит о том, что ум человеческий может обманываться, то: 1) Само этоутверждение может быть примером такого обмана (как и любое утверждение вообще);2) Но чтобы уму обманываться, должен существовать этот ум, а то что же будетобманываться (?) Следовательно, необходимо известно хотя бы одно, а именно чтоум существует (обманыается ли он, прав или сомневается), и эта идея независима,ни от правоты, ни от ошибки чего-либо еще. Но это тоже опровергает чистыйскептицизм. И т.д. и т.п.
Еслимы говорим друг с другом, то значит надеемся на передачу некоего знания. Ноесли оно чисто субъективно, то какже его можно было бы передать, т.е. вывестиза его субъективные пределы? Значит оно не чисто субъективно, и с точки зрениянашей практики мы доказываем себе и другим возможность универсального знания.
Привсей возможности ошибаться во многих отношениях, мы все же не можем ошибатьсяво всех отношениях. Ошибка во всех отношениях – просто сампротиворечивоеутверждение! А значит можно строить критерий правильного знания на тех случаяхнеподвергающегося ошибки, определенного, необходимого знания. Все построенноезнание конечно может тестироваться и все более остро и детально определяться,но несомненно доказан сам факт существования такого знания и потому фактсуществования такого критерия, как показаны и примеры последнего.
Неследует грустить и тем, которые считали себя субъективистами. Следует признать,что без субъекта нет и знания, принадлежащего этому субъекту. Но толькоэто не исключает существования знания самого по себе, т.е.знания в уме абсолютного, несотворенного субъекта или Бога. Субъект сотворенныйзнает в силу несотворенного знания, т.е. всилу наличия этой определенности,этого абсолютного критерия и эталона. Субъективизм возможен, только если вконечном итоге субъект понимается абсолютно, а варианты знания временнымипроекциями абсолютного знания. Но если то существует, то можно как-то им и начатьобладать, и это будет уже не субъктивно или объективно, а и тем и другимодновременно. Пока же недоступна абсолютность всезнания, нельзя отвергатьобъективную составляющую знания и нельзя смешивать его с мнением.Возможны большие знатоки и меньшие, умники и идиоты, гении ибездарности, добродетели и пороки. Тогда функциональна моральная мысль, можно идолжно учиться и совершенствовать свою природу. Можно поучиться у того, ктознает нечто лучше тебя, хотя и возможно это обучение вследствии трансцендентногосвета универсального разума, которым все в конечном счете измеряется ипризнается. В этом можно не сомневаться. В этом позиция Августина и Бонавентурыне подлежат сомнению. Хотя невредно иметь ввиду и то, что продвижение любогоиндивида к совершенному знанию может оказаться процессом негладким и затяжным,как и то что путь этот не безнадежен, и вехи на нем (или критерии)могут быть замечены и указаны.
А.Кудлай. 26 января 2007