В. В. Швецов, М.В. Новиков
Исследователисовременной философии считают французского философа и культуролога Мишеля Фуко(1926-1984) одним из наиболее известных и влиятельных мыслителей XX века[1].Книги Фуко, вводимые им понятия «разрыва», «дискретности истории», «эпистемы»,«архива», «власти», «смерти субъекта» и др. будили мысль читателя, вызывалиспоры, несогласие, но не оставляли равнодушным. Он сам был неоднозначен,менялся от книги к книге, уточняя или отрицая самого себя. Как замечает С. В.Табачникова в предисловии к книге М. Фуко «Воля к истине», Фуко не раз говорил,«что книги не содержат готового метода − ни для него, ни для других, и неявляются систематическим учением; что для него «написать книгу − это внекотором роде уничтожить предыдущую»; что он не мог бы писать, если бы долженбыл просто высказать то, что он уже думает, и что он пишет как раз потому, чтоне знает, как именно думать, и что по ходу написания книги что-то меняется −меняется не только понимание им какого-то вопроса, но и сама постановка» [2]. Ив конце такое заявление Фуко: «Я никогда не писал ничего, кроме художественнойпрозы...» − и это о сложных философских произведениях.
Неудивительно, что современникам было непросто с Фуко, когда речь заходила оботнесении его к какой-либо классификации. Д. Исаак, например, относит Фуко кпостмодернистам [3]. Другие называют его постструктуралистом [4]. ФилософБернхард Вальден-фельс полагает, что если искать в работах Фуко единую теорию иоднозначную позицию, то можно заблудиться [5]. Поскольку исторические трудыФуко являются достаточно спорными, то один историк даже обвинил его в «убийствеистории» [6].
ВысказыванияФуко, идентифицирование его взглядов могут быть делом сугубо субъективным, намже важнее увидеть в его творчестве нечто общее, что может способствовать поискуновых методологических подходов в изучении и преподавании истории, отталкиваясьпри этом от странных и необычных поворотов мысли Фуко. Само собой разумеется,что в рамках короткой статьи невозможно показать все многообразие творческихрешений Фуко, поэтому здесь представлены лишь некоторые из них, имеющиенепосредственное отношение к методологии истории.
Исходнымпунктом рассуждений Фуко являются исторически изменяющиеся структуры,«исторические априори», которые определяют, говоря словами переводчика и авторавступительной статьи к книге М. Фуко «Слова и вещи» Н. С. Автономовой, условиявозможности мнений, теорий или даже наук в каждый исторический период. Онназывает эти структуры «эпистемами». Вычленение структур − эпистем(«археология») противопоставляется историческому знанию накопительного,куммулятивистского типа, которое описывает те или иные мнения, не выясняяусловий их возможности [7].
Основнойупорядочивающий принцип внутри каждой эпистемы − это соотношение «слов» и«вещей» (позднее Фуко заметил, что «слова» и «вещи» имеют не прямое, а скорееироническое значение). Соответственно характеру этого соотношения Фуко выделяетв европейской культуре нового времени три «эпистемы»: 1) ренессансную −XVI век; 2) классическую − рационализм XVII − XVIII веков; 3)современную − с конца XVIII − начала XIX веков и по настоящее время[8].
Вренессансной эпистеме слова и вещи тождественны друг другу, непосредственносоотносимы друг с другом и даже взаимозаменяемы (слово − символ).Ренессансная эпистема основана на сопричастности языка миру и мира языку, наразнообразных сходствах между словами языка и вещами мира. Слова и вещиобразуют как бы единый текст, который является частью мира природы и можетизучаться как природное существо.
Вклассической эпистеме слова и вещи лишены непосредственного сходства исоотносятся лишь опосредованно — через мышление. Они соизмеряются друг с другомуже не посредством слов, а посредством тождеств и различий. Главная задачаклассического мышления − построение всеобщей науки о порядке, отсюда итенденция к математизации знаний. Инструментом всеобщей науки о порядкевыступают не естественные знаки, как в ренессансной эпистеме, а системыискусственных знаков, более простых и лёгких в употреблении. Это позволяетввести в познание вероятность, комбинаторику, исчисления, таблицы, в которыхсложные сочетания элементов выводятся из их простых составляющих.
Конецклассической эпистемы знаменуется появлением новых объектов познания −это жизнь, труд, язык. Тем самым появляется возможность появления современныхнаук − биологии, экономики, лингвистики. Если в классической эпистемеосновным способом бытия предметов познания было пространство, в которомупорядочивались тождества и различия, то в современной эпистеме эту рольвыполняет время, то есть основным способом бытия предметов познания становитсяистория. Становление этих новых наук, по мнению Фуко, вызвано не накоплениемзнаний и совершенствованием методов познания, а изменением внутренней структурыпространства познания − конфигурации эпистемы.
Вевропейском сознании с начала XIX века, считал Фуко, открылись возможностиновых форм познания, в основе которых и лежали жизнь, труд и язык, причем здесьон выделял отношение к проблеме человека и, в частности, такой её ракурс, какпроблема человека в истории [9]. Для того, чтобы научиться действовать внастоящем и осмысленно строить будущее, человек должен научиться понимать своёсобственное прошлое, пронизывающее и во многом определяющее его. Действие внастоящем и тем более устремлённость в будущее предполагают выход за пределыочевидного в человеке, выявление в нём ещё не раскрывшихся возможностей. Длясовременного человека своеобразной рекогносцировкой такой способности выходитьза собственные пределы оказывается познание истории, которая не может всобственном смысле слова быть переделана, но может быть переосмыслена. Длясовременного человека история не объект музейного любопытства и не учебник сготовыми рецептами на все случаи жизни, история не даёт всеобщих рекомендаций,но зато она скрывает в себе множество смыслов, гораздо больше того, что черпаетиз неё каждая конкретная эпоха, избирающая и развивающая лишь одни и опускающаядругие возможности гуманистического осмысления прошлого. Всё сказанное в полноймере относится и к области истории науки и культуры.
Исследованиеистории критично по самому своему замыслу, поскольку она учит отрешаться от всехпредполагаемых современным мышлением некритических стереотипов мысли, языка,действия. Историческое исследование показывает их, их истоки и начала, ихконкретно-исторические причины, а следовательно, их преходящий ограниченныйсмысл. Оно подрывает эгоцентризм человека каждой конкретно-исторической эпохи,показывая возможность и неизбежность также и других способов социальной жизни,других установок, ценностей, идеалов.
Помнению Фуко, науку составляют суждения. Но так как познавать значит различать,наука и история оказываются отделёнными одна от другой: «С одной стороны, мыбудем иметь эрудицию, чтение авторов, игру их мнений; последняя может иногдаиметь ценность указания, но не столько благодаря согласию, которое здесьустанавливается, сколько благодаря несогласию: когда речь идёт о трудномвопросе, то более вероятно, что в правильном его решении сходятся немногие. Сдругой стороны, этой истории противостоят надёжные суждения, не имеющие с нейничего общего; мы можем сформулировать их посредством интуиции и их сцепления,причём эти суждения не имеют общей меры с вышеописанной историей» [10].
Вклассическую эпоху старое слово «история» изменяет свой смысл и, быть может,обретает одно из своих старых значений − в переводе с греческого словоозначает расспрашивание, исследование, расследование, сведения, полученные отдругих: «Во всяком случае, если верно, что историк, в рамках греческогомышления, действительно был тем, кто видит и кто рассказывает об увиденном, то,в рамках нашей культуры, историк не всегда был таковым. Лишь достаточно поздно,на пороге классической эпохи, историк взял или вернул себе эту роль» [11].
Досередины XVII века задачей историка, по представлению М. Фуко, былоустановление обширного собрания документов и знаков − «всего того, чтомогло оставить в мире как бы метку». Именно историк должен был заставитьзаговорить все заброшенные слова. Его существование определялось не стольконаблюдением, сколько повторением сказанного, речью, в которой звучало сновастолько заглушенных слов.
Классическаяэпоха даёт истории совершенно другой смысл: впервые установить тщательноенаблюдение за самими вещами, а затем описать наблюдаемое в «гладких,нейтральных и надежных словах». Всё более и более полное сбережение письменныхисточников, учреждение архивов, реорганизация библиотек, создание каталогов ит. д. представляет собой в конце классической эпохи нечто большее, чем простоновую восприимчивость ко времени, к своему прошлому, к глубинным пластамистории: «это способ введения в уже сформировавшийся язык и в оставленные имследы того же самого порядка, который устанавливают между живыми существами.Именно в этом зарегистрированном времени, в этом разбитом на квадраты ипространственно-локализованном становлении историки XIX века возьмутся за написаниенаконец «верной» истории, то есть освобожденной от классической рациональности,от её упорядоченности и от её теодицеи, − истории, отданной во властьнеистовой силе вторгающегося времени» [12].
Начинаяс XIX века, продолжает Фуко, история развёртывается во временном ряде аналогий,сближающих различные организованности друг с другом. Именно эта историяпоследовательно диктует свои законы анализу производства, живым организмам,лингвистическим образованиям: «История даёт место аналогичным организациям, тогдакак порядок открывает путь последовательным тождествам и различиям». Конечно, вистории не следует видеть собрание последовательных фактов. Она −основной способ бытия эмпиричностей, исходя из которого они утверждают,полагают, размещают себя в пространстве знания для возможного познания иливозможных наук, то есть история, начиная с XIX века, определяет то месторождения всего эмпирического, из которого, вне всякой установленной хронологии,оно черпает своё собственное бытие. Именно поэтому история так ранораздваивается в непреодолимой двусмысленности на эмпирическую науку о событияхи коренной способ бытия, предписывающий судьбу и всем вообще эмпирическимсуществам, и нам самим во всей нашей специфике: «Как известно, история −это самая богатая знаниями, сведениями, самая живая и, быть может, самаязахламленная область нашей памяти, но вместе с тем это основа, дающая всякомусуществу недолговечный свет его существования. Будучи способом бытия всеготого, что дано нам в опыте, история, таким образом, стала неминуемой для нашеймысли, и в этом она, несомненно, не отличается от классического порядка».
Гуманитарныенауки Фуко называет, собственно говоря, не науками, а обширными областямизнания, которые «так или иначе размежевывают психология, социология, анализлитератур и мифологий». По отношению к ним история является прародительницейвсех наук о человеке: «ещё с эллинских времён она выполняла в западнойлитературе ряд важных функций: памяти, мифа..., носителя традиции, критическогоосознания современности, расшифровки судьбы человека, предвосхищения будущегоили предвидения возврата». Пределами гуманитарных наук являетсябессознательное, и сами они существуют постольку, поскольку располагаются «пососедству» с биологией, экономикой, философией (лингвистикой): «они существуютлишь постольку, поскольку размещаются рядом с ними или, точнее, под ними, какбы в виде их проекции».
Растворяяв бессознательном свой самый важный объект, гуманитарные науки показали: вовсём, что, казалось бы, лежит на поверхности, что уже осмыслено, ещё многоеможно осмысливать: «обнаруживая в законе времени внешний предел гуманитарныхнаук, История показывает, что все то, что уже было некогда осмыслено, ещё будетподвергаться дальнейшему осмыслению в мысли, которой пока ещё нет. Пожалуй,именно здесь, в конкретных формах бессознательного и Истории, мы обнаруживаемдве грани того конечного человеческого бытия, которое, обнаружив в себе своёсобственное обоснование, выявило в XIX веке образ человека: некую конечность безбесконечности, то есть конечность никогда не кончающуюся, которая всегдадержится на расстоянии от самой себя, которой всегда есть о чём помыслить дажеи в тот момент, когда она уже не мыслит, и у которой всегда есть время, чтобыпереосмыслить то, что она уже помыслила» [13].
Обычносклоняются к тому мнению, что XIX век, главным образом по причинам политическими социальным, обратил более пристальное внимание на человеческую историю.Стремясь рассказать о своём восхождении, буржуазия обнаружила в летописи своейпобеды историческую толщу социальных институтов, груз привычек и верований,великие победы и поражения. Это, в свою очередь привело к тому, что идеипорядка, непрерывности, сама идея прогресса были дезавуированы. На самом деле,утверждает Фуко, произошло нечто прямо противоположное: «Вещи первыми приобрелисвою собственную историчность, которая высвободила их из того непрерывногопространства, которое принуждало их к той же самой хронологии, что и людей. Приэтом человек оказался как бы лишенным того, что ранее было самым очевиднымсодержанием его Истории: природа уже более не говорит ему о сотворении иликонце мира, о его подвластности или о предстоящем судном дне − теперь онаговорит лишь о своем природном времени; богатства уже больше не свидетельствуютни о прошлом, ни о будущем золотом веке, они говорят лишь об условияхпроизводства, изменяющихся в истории; в языке уже не различимы более ни приметыдовавилонских времен, ни первобытные крики, звучавшие в девственных лесах, нолишь знаки его собственной родовой принадлежности. У человека нет большеистории: точнее, поскольку он говорит, трудится и живет, бытие его оказываетсясплетением многих историй, которые ему чужды и неподвластны. В силу этойрасщепленности пространства, в котором некогда безразрывно простиралоськлассическое знание, в силу самостоятельного развертывания каждой области,замкнувшейся на своем собственном становлении, человек, появившийся в началеXIX века, оказывается «вне истории» [14].
Поэтомувсе воображаемые ценности, в которое облеклось прошлое, тот романтический свет,которым окружило себя в ту эпоху историческое сознание, интерес к документам иследам, оставленным временем, − все это лишь поверхностные проявлениятого факта, что человек оказался лишенным истории. Против этого тезиса Фуко о человекебез истории и истории без человека-субъекта выступили многие ученые. Э.Гидденс, например, подчеркивал, что Фуко, следуя своему «генеалогическомуметоду», выводит все общественные явления из темных и таинственных покровов«истории без субъекта», и здесь он смешивает историю без трансцендентальногосубъекта и историю без сознательных человеческих субъектов. Первой,действительно, нет. Вторая же, конечно, существует, и, как еще подчеркнул К.Маркс, человеческие существа творят историю, но в условиях, которых не выбирают[15].
Указаниемна то, что человек лишён истории, мысль Фуко не ограничивается. Как раз потому,что он её лишён, человек должен обнаружить в самом себе и в тех вещах, вкоторых ещё мог отобразиться его облик, такую историчность, которая была бысущностно близка ему. Но эта историчность тоже оказывается двойственной:человек служит объектом позитивного познания лишь потому, что он говорит,трудится, живёт, отсюда эта его новая история будет ни чем иным, какналожением, сложносплетением различных времён, которые чужды и друг другу исамому человеку.
Этои не может быть иначе, поскольку история человека − это всеобщеевидоизменение жизненных условий (климата, плодородия почвы, типов культуры,разработанности природных богатств), экономики и социальных институтов, форм испособов использования языка. Сам же человек при этом не историчен: «времяприходит к нему откуда-то извне, он становится объектом Истории лишь врезультате наложения друг на друга живых существ, истории вещей, истории слов. Онподчинён лишь их собственным событиям» [16].
Идалее, на наш взгляд, Фуко или противоречит себе, или видение им проблемыявляется настолько персонифицированным, что вряд ли может считатьсяубедительным. Он говорит, что созданное его сознанием «отношение простойпассивности тут же выворачивается наизнанку», так как тот, кто говорит наязыке, кто трудится и потребляет, кто живёт своей человеческой жизнью, −это и есть сам человек, который имеет точно такое же право на положительноеразвитие, как и все остальные вещи и существа. Эта историчность, присущаячеловеку и вписанная в глубь его существа, позволяет ему приспосабливаться ксреде и эволюционировать, создавать формы производства, так или иначе влиять наэкономические законы, развивать и совершенствовать свой язык: «Так сквозьисторию позитивностей проступает более глубокая история самого человека.История эта относит к самому его бытию: он обнаруживает, что не только где-товокруг него существует «некая История», но что сам он в своей историчности и естьто, в чём прорисовывается история человеческой жизни, история экономии, историяязыков. Таким образом, на некоем глубинном уровне существует историчностьчеловека, которая есть одновременно и история его самого, и то перворас-сеяние,которое служит обоснованием всех других историй» [17].
Всвязи с этим выводом Фуко считает необходимым пересмотреть привычный способ,которым пишется история Истории: «Обычно говорится, будто в XIX веке прерваласьчистая хроника событий, чистая память о прошлом, населённая лишь индивидами ислучаями, и в истории стали искать общие законы развития. На самом же деле небыло истории, более «объясняющей», более озабоченной поиском всеобщихпостоянных законов, нежели история классического века, когда мир и человек ведином движении составляли плоть единой истории. Начиная с XIX векаобнаруживается прежде всего человеческая историчность в её обнажённой форме −тот факт, что человек, как таковой, зависит от обстоятельств. Отсюда стремлениелибо найти законы этой чистой формы (таковы философии, подобныешпенглеровской), либо определить её на основе того факта, что человек живёт,трудится, говорит и мыслит: таковы интерпретации Истории на основе человека,рассматриваемого либо как вид существ, либо на основе экономических законов иликультурных ансамблей»[18].
Ходрассуждения Фуко приводит его к довольно-таки пессимистическому выводу: человек− изобретение в европейской культуре недавнее, ему не более полуторасотен лет; период, его породивший, может просуществовать недолго; и «тогда можетполучиться − человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное наприбрежном песке»[19]. Но не этот пессимизм привлекает в рассуждениях М. Фуко.Они, как он сам говорил, являются скорее вопросами, чем ответами, но сама ихпостановка есть уже «ворота мысли будущего».
Список литературы
1.См., например: Ильин И.П. Два философа на перепутье времени //Жиль Делез. Фуко.М., 1998. С. 6.
2.Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.,1996.С. 329-330.
3. Qi:FjicyclopedkofGovernment mdPoffics^ty
4.См.: Ильин И.П. Указ.соч. С.12.
5. Bernhard Waldenfels, Michel Foucault: Ordnung in Diskursen.Frankfurt 1991, S. 277-297.
6. Keith Windschuttle, The Killing of History. How Literary Criticsand Social Theorists Are Murdering Our Past, Paddington 1996
7.Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1997. С.11.
8.Там же.
9.Там же. С 11-15.
10.Там же. С. 191.
11.Там же. С. 193.
12.Там же. С. 293-294.
13.Там же. С. 464,471.
14. Там же. С.466-467.
15. См.: Giddens A. Politis, Sociology andSocial Theory, Encounters with Classical and Contemporary Social Thought. Cambridge,1995. P. 265.
16.См.: Фуко М. Указ. соч. С. 467.
17.Там же. С. 468.
18.Там же. С. 468-469.
19.Там же. С. 487.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.yspu.yar.ru