М.А.Розов
Постановка проблемы
Проблемарациональной реконструкции исторического развития науки, как и многие другиегуманитарные проблемы, прежде всего нуждается в экспликации, ибо в противномслучае ее просто невозможно обсуждать. Мы начнем поэтому с нашего пониманияэтой проблемы, опираясь на известную статью Имре Лакатоса «История науки иее рациональные реконструкции»1. Мы осознаем при этом, что предлагаемоепонимание отнюдь не является единственно возможным. Оно возможно, и этогодостаточно.
"… Философиянауки, — пишет Лакатос, — вырабатывает нормативную методологию, на основекоторой историк реконструирует «внутреннюю историю» и тем самым даетрациональное объяснение роста объективного знания«2. Что понимается под»нормативной методологией"? "… Современная методологическаяконцепция или «логика открытия», — продолжает Лакатос, — представляетсобой просто ряд правил (может быть, даже не особенно связанных друг с другом)для оценки готовых, хорошо сформулированных теорий«3. Надо сказать, чтосам Лакатос не очень строго придерживается приведенного определения. Вчастности, чуть ниже, говоря о методологии индуктивизма, он дает ей такуюхарактеристику: „Согласно индуктивизму, только те суждения могут бытьприняты в качестве научных, которые либо описывают твердо установленные факты, либоявляются их неопровержимыми индуктивными обобщениями“4. Очевидно, что речьидет об оценке не только „хорошо сформулированных теорий“, но иотдельных суждений, в том числе и фактуальных.
Болеетого, выражение „твердо установленный факт“ показывает, что оценкеподлежат и способы получения фактов, т.е. процедуры наблюдения илиэксперимента. И это касается не только индуктивизма. Вряд ли, например, можнополагать, что исследовательские программы в том виде, как их понимает И.Лакатос,будут реагировать в своем развитии на плохо установленные факты, скажем, нафакты, полученные с нарушением современных методик эксперимента.
Чтоже такое рациональная реконструкция исторического развития науки? В светесказанного речь должна идти о том, чтобы представить это развитие какреализацию некоторых сформулированных нами нормативных правил. На содержаниепоследних не следует, видимо, накладывать слишком жестких ограничений. Этомогут быть правила проведения эксперимента ____________________ 1 Лакатос И. Историянауки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978.
2Там же. С. 203.
3Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции. С. 204.
4Там же. С. 205.
132или логические правила рассуждения, требования, предъявляемые к уже построеннойтеории или классификации и т.д. Во всех случаях, однако, это те правила илитребования, с позиций которых осуществляется оценка соответствующих действийили продуктов. Кто конкретно эти правила реализует? Очевидно, ученые, т.е.участники процесса. Рациональная реконструкция, с этой точки зрения, означаетпредставление науки как целенаправленной деятельности, осуществляемой поопределенным правилам. Целенаправленность этой деятельности очевидна, ибооценка полученных результатов с точки зрения заранее сформулированныхтребований выдвигается, как мы видели, даже на первое место. Иными словами, ещене имея результата, мы уже знаем, каким требованиям он должен удовлетворять, мызнаем, к чему стремимся.
Здесь,однако, нельзя не остановиться на одной детали, которую Лакатос специальноподчеркивает. „Большинство теорий роста знания, — пишет он, — являютсятеориями роста безличного знания. Является ли некоторый эксперимент решающимили нет, обладает ли гипотеза высокой степенью вероятности в свете имеющихсясвидетельств или нет, выступает ли сдвиг проблем прогрессивным или не являетсятаковым — все это ни в малейшей степени не зависит от мнения ученых, отличностных факторов или от авторитета. Для любой внутренней историисубъективные факторы не представляют интереса“5. Иными словами, в рамкахрациональной реконструкции нас не интересует, что думают сами ученые о своейдеятельности, какие правила они сами формулируют или не формулируют их вообще.Ученые, как отмечает Лакатос, могут иметь „ложное мнение“ о том, чтоони делают, но это факт „второго мира“, мира ментальных состояний.Рациональная реконструкция имеет дело только с „третьим миром“, миромобъективного знания. Изложенные представления можно проинтерпретировать наболее простом, по сравнению с наукой материале, на материале речевойдеятельности. Знаем ли мы правила, в соответствии с которыми говорим? Визложении современных лингвистов ситуация выглядит несколько парадоксально.»Очевидно, — пишет Н.Хомский, — что каждый говорящий на языке овладелпорождающей грамматикой, которая отражает знание им своего языка. Это не значит,что он осознает правила грамматики или даже, что он в состоянии их осознать, иличто его суждения относительно интуитивного знания им языка непременноправильны. Любая интересная порождающая грамматика будет иметь дело, по большейчасти, с процессами мышления, которые в значительной степени находятся запределами реального или даже потенциального осознания...«6. Итак, каждыйноситель языка овладел правилами грамматики, хотя они находятся за пределамиреального или даже потенциального осознания, он ими пользуется, хотя абсолютноне способен их сформулировать. Овладеть правилами языка, — как отмечает____________________ 5 Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции.С. 231.
6Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.
С.13.
133
Д.Слобин,- это значит „научиться вести себя так, как будто ты знаешь этиправила“7. Но не так ли и в случае науки? Правила грамматики, которыеформулирует лингвист, — это аналог нормативной методологии. Рациональнаяреконструкция научной деятельности — это попытка представить ее какдеятельность по правилам. Мы отвлекаемся при этом от того, что думает самученый, способен он или не способен осознать используемые правила.
Вчем же суть проблемы рациональной реконструкции? Прежде всего отметим, что всвете только что проведенной аналогии эта проблема должна возникать не только врамках истории науки, но и далеко за ее пределами. Скорей всего, она носитдостаточно общий характер и может быть сформулирована применительно кдеятельности вообще. Будем называть деятельность рациональной, если онаосуществляется в соответствии с некоторыми правилами или нормами, которые могутбыть зафиксированы в общезначимой форме. Рациональная реконструкция в такомслучае — это попытка представить то или иное поведение, ту или инуюсовокупность акций в виде рациональной деятельности. А в чем же проблема? Вобщем плане ее можно сформулировать так: в какой степени рациональнаяреконструкция отвечает задачам изучения человеческой деятельности, или, есливернуться к науке, в какой степени она отвечает задачам историко-научногоисследования?
Рассуждаяболее конкретно, мы видим здесь три основных вопроса, каждый из которых можносформулировать как применительно к науке, так и в более общем плане. Первый — можноли представить развитие науки или человеческой активности вообще какцеленаправленный процесс? Допустим, мы наблюдаем, как человек заходит в магазини покупает книгу. Можно представить дело так, что человек заранее поставил себезадачу купить именно данную книгу, пошел в магазин и достиг цели. Это и есть вданном случае рациональная реконструкция. Но очевидно, что представление можетбыть и другим: человек шел в гости, в магазин зашел случайно, купленную книгуувидел впервые… Какое представление ближе к действительности? Существуют липринципиальные границы целеполагания? Второй вопрос — каковы реальные механизмыразвития науки (или человеческой активности вообще), каковы механизмы новаций?Если представить, что человек действует только по правилам или якобы поправилам, то как объяснить историческое изменение самих этих правил? Можно ли, соблюдаявсе правила грамматики, в то же время существенно их изменить? Сам вопросвыглядит противоречиво. Вероятно, человек действует вовсе не по правилам или нетолько по правилам. Как же он действует на самом деле? И, наконец, вопростретий — как подлинные механизмы развития науки соотносятся с той картиной, которуюмы получаем в итоге рациональной реконструкции или, точнее, какое месторациональная реконструкция должна занимать в историко-научном описании?
____________________7 Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.
С.106.
134
Нижемы попытаемся ответить применительно к науке на все три поставленных вышевопроса, не претендуя, разумеется, на полноту и ограничивая себя рамкамипроблемы рациональной реконструкции. Что касается первого из этих вопросов, топринципиальный ответ на него достаточно тривиален. Вряд ли стоит специальнодоказывать, что развитие науки не является целенаправленным процессом. Однаковыяснение конкретных границ целеполагания, типология этих границ, не только нелишены смысла, но представляют достаточно богатое поле для исследования. Мы издесь ни в коем случаем не претендуем на полноту.
Границыцелеполагания. Незнание и неведение В одной из работ известного французскоголингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, который смело может претендоватьна роль фундаментального принципа теории познания: „Наука основана наинтуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые онотражает, но на которые не похож“8. Назовем это принципом Гийома.
Можносказать, что вся история философии, начиная с Платона и Демокрита, пытаетсядать интерпретацию принципа Гийома и ответить на вопрос, что собой представляетмир „скрытых вещей“, к познанию которого мы стремимся, что скрываетсяза тем, что уже дано и освоено. Для Демокрита за „видимым миром“скрываются атомы и пустота, для Платона — мир объективных идей. Но уйдем всторону от очень общих философских проблем и поставим вопрос более конкретно:что собой представляет этот „скрытый мир“ для той или иной отдельновзятой области знания? Можно ли что-то о нем сказать, можно ли как-то очертитьего границы? Вопрос немаловажный, ибо речь фактически идет о познавательныхресурсах науки, о потенциале ее развития, а применительно к нашей проблеме — ограницах рационального целеполагания. Разумеется, сразу напрашиваетсявозражение: как можно зафиксировать то, что еще не стало достоянием знания;»скрытые вещи" потому и являются скрытыми, что о них ничего нельзясказать. Но так ли? Мы можем, например, знать, какая вещь спрятана, но не знатьгде, или знать свойства какого-либо вещества, но не знать его химическогосостава. Иначе говоря, сфера нашего незнания вполне может быть зафиксирована.Эварист Галуа писал: «Наиболее ценной книгой наилучшего ученого являетсята, в которой он сознается во всем, чего не знает...»9 Конечно, от сферынезнания следует отличать сферу неведения. Последнее — это то, о чем мы действительноне можем сказать ничего конкретного. Но означает ли сказанное, что мы неспособны никак оценить сферу неведения? Рассмотрим все это более подробно.
Будемназывать незнанием то, что может быть выражено в виде вопроса илиэквивалентного ему утверждения типа: «Я не знаю того-то».«Что-то» в данном случае — это какие-то вполне определенные объекты иих характеристики. Мы можем не знать ____________________ 8 Гийом Г. Принципытеоретической лингвистики.
М.,1992. С. 7.
9Галуа Э. Сочинения. М.; Л., 1936. С. 106.
135химического состава какого-либо вещества, расстояния между какими-либо городами,даты рождения или смерти политического деятеля далекого прошлого, причиныкаких-либо явлений… Во всех этих случаях можно поставить и вполне конкретныйвопрос или сформулировать задачу выяснения того, чего мы не знаем. Легкопоказать, что незнание имеет иерархическую структуру. Например, вы можетепопросить вашего сослуживца N перечислить его знакомых, их пол, возраст, месторождения, род занятий и т.д. Это зафиксирует первый уровень вашего незнания, ибоперечисленные вопросы могут быть заданы без каких-либо дополнительныхпредположений, кроме того, что все люди имеют пол, возраст и прочие указанныевыше характеристики. Но среди знакомых N вполне может оказаться боксер, писатель,летчик-испытатель… Поэтому возможны вопросы, предполагающие некоторуюдополнительную презумпцию. Например, вопрос можно поставить так: «Еслисреди ваших знакомых есть писатель, то какие произведения он написал?»Очевидно, что действуя аналогичным образом применительно к науке, мы получимдостаточно развернутую программу, нацеленную на получение и фиксацию новогознания, выявим некоторую перспективу развития данной науки в той ее части, котораязависит от уже накопленных знаний. Иными словами, незнание — это областьрационального целеполагания, область планирования нашей познавательнойдеятельности.
Ноперейдем к неведению. В отличие от незнания оно не может быть зафиксировано вформе конкретных утверждений типа: «Я не знаю того-то». Это «что-то»мы не можем в данном случае заменить какими-то конкретными характеристиками. Мыполучаем поэтому тавтологию: «Я не знаю того, чего не знаю».
Тавтологиятакого типа — это и есть признак неведения. Означает ли сказанное, что мы неможем в данном случае поставить никакого вопроса? Казалось бы, нет. Почему бы, например,не спросить: «Какие явления нам еще неизвестны?» Но вдумаемся в сутьэтого вопроса, его можно расшифровать так: какими характеристиками обладаютявления, никаких характеристик которых мы не знаем? Сама формулировка вопросатакова, что в ней отрицается возможность ответа: как можно узнать нечтонеизвестно о чем?
Необходимосделать следующую оговорку. На вопрос о том, какие явления нам неизвестны, можнополучить и такой ответ: нам неизвестны люди с песьими головами. Но это простодругая трактовка вопроса. Люди с песьими головами нам известны на уровнефантазии или фольклорных образов, мы просто никогда не сталкивались с ними вреальности.
Означаетли сказанное, что мы не можем поставить задачу поиска новых, еще неизвестныхявлений, новых минералов, новых видов животных и растений? Такая задача, точнее,желание, конечно же существует, но следует обратить внимание на следующее.Ставя вопрос, фиксирующий незнание, мы хорошо знаем, что именно нам надо искать,что исследовать, и это позволяет, в принципе, найти соответствующий метод, т.е.построить исследовательскую программу. В случае поиска неизвестного такогоособого метода вообще быть не может, ибо нет никаких оснований для егоспецификации. Иными словами,
136невозможен целенаправленный поиск неизвестных, точнее, неведомых явлений. Мыдолжны просто продолжать делать то, что делали до сих пор, ибо неведениеоткрывается только побочным образом. Так, например, можно поставить задачупоиска таких видов животных или растений, которые не предусмотрены существующейсистематикой. Вероятно, они существуют. Но что должен делать биолог для ихпоиска? То, что он делал до сих пор, т.е. пользоваться существующейсистематикой при описании флоры и фауны тех или иных районов. Поэтому задачи, направленныена фиксацию неведения, мы будем называть праздными задачами в отличие отделовых вопросов или задач, фиксирующих незнание. Праздные задачи не образуютникакой научной программы, не определяют никакой рациональной деятельности.
Противопоставлениенезнания и неведения в конкретных ситуациях истории науки требует достаточнодетального анализа. После открытия Австралии вполне правомерно было поставитьвопрос о животных, которые ее населяют, об образе их жизни, способахразмножения и т.д. Это составляло сферу незнания. Но невозможно было поставитьвопрос о том, в течение какого времени кенгуру носит в сумке своего детеныша, ибоникто еще не знал о существовании сумчатых. Это было в сфере неведения. Нельзя,однако, сказать нечто подобное об «открытии» Галле планеты Нептун.Казалось бы, оба случая идентичны: биологи открыли новый инфраклассмлекопитающих животных, Галле обнаружил новую планету. Но это только на первыйвзгляд. Никакие данные биологии не давали оснований для предположения осуществовании сумчатых животных. А планета Нептун была теоретически предсказанаЛеверье на основании возмущений Урана. Обнаружение этих последних — это тоже неиз сферы неведения, ибо существовали теоретические расчеты движения планет, ивопрос об их эмпирической проверке был вполне деловым вопросом.
Всвете сказанного можно уточнить понятие «открытие» и противопоставитьему такие термины, как «выяснение» или «обнаружение». Мыможем выяснить род занятий нашего знакомого, можем обнаружить, что он летчик.Это из сферы ликвидации незнания. Галле не открыл, а обнаружил планету Нептун.
Нонаука открыла сумчатых животных, открыла явление электризации трением, открыларадиоактивность. Открытия подобного рода часто знаменуют собой переворот внауке, но на них нельзя выйти рационально, т.е. путем целенаправленного поиска,в сферу неведения нет рационального пути. С этой точки зрения, так называемыегеографические открытия нередко представляют собой, скорее, выяснение илиобнаружение, ибо в условиях наличия географической карты и системы координатвполне возможен деловой вопрос о наличии или отсутствии островов в определенномрайоне океана или водопадов на той или иной еще неисследованной реке. Точнеесказать поэтому, что Ливингстон не открыл, а обнаружил водопад Виктория.
Вернемсятеперь к вопросу, поставленному в самом начале. Способны ли мы как-то оценитьсферу неведения или потенциал науки поддается оценке только в части незнания?Начнем с
137того, что вопрос о том, какие явления нам еще неизвестны, проанализированныйвыше, не следует смешивать с вопросом о существовании таких явлений. Этотпоследний вовсе не является праздным. В общем плане на него даже не трудноответить: вероятно, такие явления существуют. Ответ можно даже усилить:несомненно, такие явления существуют. И я уверен, большинство ученых примет иэту усиленную формулировку, показывая тем самым, что у них есть для этогооснования. Иными словами, принцип Гийома ориентирован не только на незнание, нои на неведение.
Вопросо существовании неизвестных, неведомых явлений вовсе не требует иххарактеристики. Его можно трактовать как вопрос не о мире, а о познании, каквопрос о состоянии той или иной области науки, о том, можно ли в этой областиждать открытий. И не секрет, что мы постоянно даем такого рода оценки и отодних областей ждем больше, чем от других. На каком основании? Прежде всего, вероятно,на основании предыдущего опыта. В этом плане бросается в глаза очевидное, дажеразительное неравноправие разных научных дисциплин: одни из них на протяжениисвоей истории дали человечеству наиболее принципиальные открытия, другие — почтине имеют их вообще. Разумеется, это накладывает определенный отпечаток и нанаши ожидания.
Бросаетсяв глаза связь этой способности делать открытия с использованием техническихсредств исследования, с наличием постоянно растущего арсенала приборов иэкспериментальных установок. Нельзя не вспомнить в этой связи о роли микроскопав открытии мира микроорганизмов, о роли телескопа в развитии астрономии, начинаяс открытия Галилеем пятен на Солнце, о роли фотопластинки в открытиирентгеновских лучей и радиоактивности. Богатый технический арсенал науки — этои окно в мир неведения, но открывается это окно не на уровне целенаправленныхакций, а случайным и побочным образом. Все приведенные выше примеры относилисьв основном к сфере эмпирического исследования. Это вовсе не означает, что науровне теории мы не открываем принципиально новых явлений. Достаточно вспомнитьтеоретическое открытие позитрона Дираком. И все же перенос противопоставлениянезнания и неведения в область теоретического мышления нуждается в рядесущественных дополнений. Даже естественный язык зафиксировал здесь определеннуюспецифику ситуации: теории мы не обнаруживаем и не открываем, мы их строим илиформулируем. Это в такой же степени относится и к классификации, районированию,к созданию новых способов изображения. Из сферы обнаружений и открытий мыпопадаем в сферу проектов и их реализаций, в сферу научной теоретическойинженерии. Потенциал развития науки определяется здесь наличием соответствующихпроектов, их характером, уровнем развития самих средств проектирования.
Вотконкретный пример такого проекта из области лингвистики: «Цельюсинтаксического исследования данного языка, — пишет Н. Хомский, — являетсяпостроение грамматики, которую можно рассматривать как механизм некоторого рода,порождающий предложения этого языка. В более широком плане лингвисты
138стоят перед проблемой определения глубоких, фундаментальных свойств успешнодействующих грамматик. Конечным результатом этих исследований должна явитьсятеория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретныхграмматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретнымязыкам»10. Вполне правомерно и естественно спросить у любого представителятой или иной конкретной области знания, в рамках каких проектов он работает.
Проектыбывают, как известно, типовые, а бывают оригинальные. Здесь и проходит границамежду незнанием и неведением. Например, теория эрозионных циклов Дэвиса, сыгравшаяогромную роль в развитии геоморфологии, построена в значительной степени пообразцу дарвиновской теории развития коралловых островов. У Дарвина всеопределяется взаимодействием двух факторов: ростом кораллового рифа, с однойстороны, и опусканием дна океана, с другой. Дэвис использует аналогичныйпринцип при описании развития рельефа, у него тоже два фактора: тектоническиеподнятия, с одной стороны, и процессы эрозии, с другой. Таким образом, теорияДэвиса является реализацией некоторого «типового проекта»11. А вотДокучаев, с именем которого неразрывно связано наше отечественное почвоведение,создает новый проект мировосприятия, но создает как бы побочным образом, какэто бывает и с открытиями. Исследователи отмечают, что Докучаев пришел впочвоведение как геолог и что именно это способствовало восприятию им почвы какособого естественного тела Природы12. Иными словами, первоначально Докучаевработает в рамках определенных сложившихся традиций. Однако полученный имрезультат, показывающий, что почва есть продукт совокупного действия целогоряда природных факторов, оказывается образцом или проектом нового системногоподхода в науках о Земле.
Вполневозможна рациональная деятельность, направленная на реализацию типовыхтеоретических проектов. Каждая, уже созданная и функционирующая теория, можетвыступать как образец для построения новых теорий, т.е. играть роль проекта.
«Яхотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, — пишет Р.Фейнман. — Теории, посвященныеостальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику… Почему всефизические теории имеют столь сходную структуру?»13 Одну из возможныхпричин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «встретившись сновым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки»14. Это изначит строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние какпроекты.
____________________10 Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962. С. 415.
11Грегори К. География и географы. М., 1988. С. 29.
12Левинсон-Лессинг Ф.Ю. Избранные труды. Т. 3.
М.,1952. С. 427.
13Фейнман Р. КЭД — странная теория света и вещества.
М.,1988. С. 131.
14Там же.
139
Однакопринципиально новые проекты не являются завершением целенаправленного рациональногопоиска.
Подведемнекоторые итоги. Граница между незнанием и неведением — это принципиальнаяграница рационального целеполагания в развитии науки, а следовательно, играница рациональной реконструкции. Разумеется, задним числом можно представитьпобочный результат эксперимента в качестве основного, что, кстати, нередко иделают, но это будет существенным искажением исторической картины. Там, где мысталкиваемся с неведением, из прошлого науки в ее будущее нет рациональногопути.
Рациональнаяреконструкция и явление рефлексивной симметрии Означает ли сказанное, чтопринципиальные сдвиги в развитии науки обусловлены в основном случайными, побочнымирезультатами, а не целенаправленным поиском в рамках существующих программ?Т.Кун в своей знаменитой книге «Структура научных революций»придерживается, вероятно, именно такой точки зрения. Говоря о новыхфундаментальных фактах и теориях, он формулирует свою мысль достаточнооднозначно: «Они создаются непреднамеренно в ходе игры по одному наборуправил, но их восприятие требует разработки другого набора правил». Мы несклонны в такой степени абсолютизировать роль случайных или, точнее, непреднамеренныхоткрытий, однако их значительный удельный вес в развитии науки не вызываетсомнений. Что касается приведенного высказывания Т.Куна, то оно интересно еще водном отношении. Если для восприятия непреднамеренных открытий требуется«другой набор правил», то как и откуда мы можем его получить? Кун наэтот вопрос не отвечает. Мы, однако, постараемся показать, что в самойструктуре науки, в ее организации заложен механизм ассимиляции непреднамеренныхоткрытий. Иными словами идея рациональной реконструкции глубоко противоречитвнутренним механизмам научного развития. а) Эпизод в становлении палеогеографииНачнем с анализа небольшого эпизода, сыгравшего, однако, как отмечает Ю.Я.Соловьев, основополагающую роль в становлении палеогеографии15. Этот эпизод — появлениев геологии понятия о фациях. Термин этот в его почти современном понимании былвведен швейцарским геологом А.Грессли в конце 30-х годов прошлого века.Занимаясь изучением Юрских гор в Швейцарии, Грессли обнаружил, что в отложенияхкаждого стратиграфического горизонта, если его прослеживать от места к месту, наблюдаетсяизменение как петрографического состава слагающих этот горизонт пород, так инаходящихся в них органических остатков. Это противоречило существовавшим в товремя представлениям, согласно которым одновозрастные отложения должны вездеиметь одинаковый петрографический состав и органические остатки.Заинтересованный новым для того времени явлением, Грессли уже не могограничиться описанием только вертикальных разрезов, но прослеживал____________________ 15 Соловьев Ю.Я. Становление палеогеографии // Историягеологии. М., 1960. С. 123.
140каждый стратиграфический горизонт как можно дальше в горизонтальномнаправлении. Участки, образованные отложениями одного возраста, но отличающиесядруг от друга и петрографическим составом, и палеонтологическими остатками, онназвал фациями.
Пытаясьобъяснить обнаруженное им явление, Грессли связывает происхождение фаций сразличиями в условиях образования пород. «Модификации, какпетрографические, так и палеонтологические, обнаруживаемые стратиграфическимгоризонтом на площади его распространения, — пишет он, — вызваны различиямиместных условий и другими причинами, которые в наши дни оказывают такое сильноевлияние на распределение живых существ на морском дне. Во всяком случае янередко бывал удивлен, находя в распределении наших ископаемых форм те жезаконы биологических ассоциаций, а в совокупности соответствующихпетрографических и геологических черт те же соотношения, как они господствуют всовременном подводном мире»16.
Нокак все это связано с формированием новой научной дисциплины палеогеографии?А.Грессли — геолог, и его интересует стратиграфия, но никак не география. Иработает он, разумеется, в традициях, характерных для геологии того времени, отнюдьне помышляя об их видоизменении или о построении новой научной области. Инымисловами, было бы крайней ошибкой интерпретировать поведение Грессли какрациональную акцию, направленную на построение палеогеографии. И тем не менееименно представление о фациях, как подчеркивает Ю.Я. Соловьев, «посуществу, предопределило развитие палеогеографии в дальнейшем»17. Впрочем,мы полагаем, что читателю уже давно ясен ответ на сформулированный нами вопрос,и он даже несколько недоумевает по поводу его постановки. Ну, разумеется, объясняяпроисхождение тех или иных фаций условиями, в которых происходило образованиепород, А.Грессли тем самым реконструирует физико-географические условиядалекого прошлого. Опираясь на метод актуализма и на знание современныхзакономерностей, он полагает, например, что одни фации формировались намелководных участках юрского моря, а другие — на более глубоководных. Врассуждениях подобного рода нет ничего принципиально нового, ибо попыткиреконструкции обстановки прошлых эпох на основе палеонтологических остатковвстречались задолго до Грессли.
Инымисловами, он и здесь достаточно традиционен.
Нас,однако, интересует одна деталь, которая может представиться совершеннотривиальной и несущественной, но, как мы постараемся показать, таит в себевозможности широких обобщений, являясь проявлением достаточно принципиальныхзакономерностей. Итак, объясняя существование фаций различиями в условияхобразования пород, А.Грессли, как мы уже сказали, реконструирует тем самым ифизико-географическую картину ____________________ 16 Цит. по: КрашенниниковГ.Ф. Учение о фациях.
М.,1971. С. 5.
17Соловьев Ю.Я. Становление палеогеографии // История геологии. М., 1960. С. 123.
141прошлого. А что в данном случае означает выражение «тем самым»?Грессли ведь интересуется не географией, а стратиграфией, и строит он знание офациях, а не о границах юрского моря. А это значит, что совокупностьутверждений типа: «Петрографические и палеонтологические особенностиданных отложений объясняются тем, что они формировались в условиях прибрежногомелководья» надо еще преобразовать в утверждения: «Зона прибрежногомелководья охватывала район таких-то отложений, о чем свидетельствует ихпетрографические и палеонтологические особенности». Если в первом случаеобъектом исследования или референтом приведенных утверждений являются фации, аописание физикогеографических условий — это средство объяснения, то во втором — исследуются именно физико-географические условия, а фации выступают в функцииисторического источника. Именно преобразования такого типа и позволяет в рамкахгеологических традиций зародиться новому научному направлению. Необходимопоэтому изучить особенности такого рода преобразований.
Могутвозразить, что все это достаточно тривиально и что преобразования такого типамы постоянно осуществляем, даже этого не замечая. Это, конечно, так, но это неаргумент, ибо с таким же успехом можно отрицать и логику, ссылаясь на то, чтомы постоянно осуществляем рассуждения, не замечая этого и не отдавая себе вэтом никакого отчета. Итак, что же представляют собой преобразования указанноготипа? б) Рефлексивная симметрия Начнем с явления рефлексивной симметрии. Оносвязано с целенаправленным характером человеческой деятельности и может бытьобнаружено на любом сколь угодно элементарном примере. Допустим, вы подходите кокну и опускаете шторы. Зачем вы это делаете? Может быть, вы хотите, чтобыяркое солнце не слепило вам глаза; может быть, вас волнует то, что вы видны сулицы или из окон соседнего дома; может быть, вы боитесь, что в комнате скоростанет слишком жарко… Осознавая свою акцию различным образом, вы придете кпопарно симметричным вариантам.
Рефлексивносимметричными мы будем называть такие два акта деятельности, которые отличаютсядруг от друга только осознанием результата и взаимно друг в друга преобразуютсяпутем изменения нашей рефлексивной позиции. Допустим, осуществляя некоторыедействия, мы рассматриваем результат «А» как основной, а результат«Б» как побочный. Смена рефлексивной позиции будет заключаться в том,что «А» и «Б» меняются местами, т.е. «Б»становится основным продуктом, ради которого осуществляются действия, а«А» переходит в разряд побочных результатов. Очевидно, что физическаяприрода наших действий при этом не претерпевает никаких изменений, т.е.остается инвариантной.
Очевиднаясфера проявления рефлексивной симметрии в процессе познания — это основные ипобочные результаты эксперимента. Вот как описывает ситуацию рефлексивногопереключения Вильсон в своей нобелевской речи: «Чудесные оптическиеявления, возникающие, когда Солнце освещает облака...,
142возбудили во мне большой интерес и навели меня на мысль воссоздать ихискусственно в лаборатории. В начале 1895 года я проделал для этой целинесколько экспериментов, получая облака путем расширения влажного воздуха…Почти сейчас же я встретился с некоторыми явлениями, которые обещали быть болееинтересными, чем те оптические явления, которые я намеревалсяисследовать»18. Речь идет, разумеется, о треках, к изучению которыхВильсон и переходит. Таким образом, исходная цель сменяется новой целью, и мыполучаем два рефлексивно симметричных эксперимента. Конечно, в ходе дальнейшегоисследования такая симметрия нарушается. Но сам эксперимент сплошь и рядомможно рассматривать как нечто рефлексивно-симметричное практическойдеятельности. Химик в лаборатории, с одной стороны, получает нужное емувещество, с другой, — описывает процесс его получения. Все зависит от того, чтомы при этом считаем основным продуктом, полученное вещество или знание. Можнопродолжить обобщение и сказать, что любая практическая деятельность рефлексивносимметрична соответствующей познавательной, ибо любая практическая деятельностьодновременно является и накоплением опыта, который закрепляется и фиксируется втой или иной форме. В целях дальнейшего изложения рационально выделитьнесколько видов рефлексивной симметрии. Обратим внимание на тот факт, что любойакт деятельности, помимо прочих своих результатов, может выступать и выступаетв качестве образца для воспроизведения. Что бы мы ни делали, мы снеобходимостью опираемся на имеющиеся у нас социальные образцы, а также зановоих воспроизводим и демонстрируем для окружающих. Быть образцом длявоспроизведения — это тоже один из результатов акта деятельности. Каждый акт вэтом смысле, с одной стороны, обеспечивает производство чего-то, а с другой, воспроизводствосамого себя. Симметрию, связанную с производством, мы будем называтьпредметной. Симметрию актов производства и воспроизводства — программно-предметной.Рассматривая, например, в качестве основного продукта работы химика либополученное вещество, либо описание деятельности его получения, мы осуществляемпрограммно-предметное рефлексивное переключение.
И,наконец, предметная рефлексивная симметрия представлена двумя различнымивариантами. Любой акт деятельности предполагает, как правило, наряду спродуктом наличие и таких элементов, как объект и средства. Иными словами, то, счем мы оперируем с целью получения определенного результата, как быполяризуется на объект (на него направлены действия) и на средства, необходимыедля изменения объекта или получения знаний о нем. Изменение рефлексивнойустановки может оставлять эту поляризацию инвариантной, а может менять ее напротивоположную. Так, например, действуя напильником, мы получаем, с однойстороны, обработанную поверхность, а с другой — металлические стружки. Но вобоих случаях напильник выступает как средство, а обрабатываемый кусок металла- как ____________________ 18 Цит. по: Глесстон С. Атом, атомное ядро, атомнаяэнергия. М., 1961. С. 168.
143объект. Однако в ходе работы стачивается и сам напильник. Рассматривая именноэто в качестве основного результата, мы тем самым меняем местами средство иобъект, ибо в качестве последнего начинает выступать напильник. Первый типпредметной симметрии мы будем называть предмет-предметной, а второй — объектно-инструментальной.
Вкачестве примера объектно-инструментальной симметрии продолжим приведенную вышеисторию камеры Вильсона.
Обнаруживтреки или нечто им подобное, Вильсон должен был прежде всего их объяснить.Объектом изучения при этом являются треки, а в качестве средств привлекаютсяпредставления о конденсации пара на ионах газа и, в конечном итоге, обионизирующем излучении. Для того, чтобы получить камеру Вильсона в еесовременной функции, мы должны осуществить смену рефлексивной установки: то, чтобыло объектом, т.е. треки, должно стать средством и наоборот. С рефлексивнойсимметрией такого рода мы сталкиваемся в процессе формирования многих приборовс древнейших времен до наших дней. Так, к примеру, колебания ртути в трубкеТорричелли раньше получили свое объяснение в виде указания на атмосферноедавление, а затем стали средством измерения этого давления. в) Рефлексивнаясимметрия и симметрия знания А теперь рассмотрим следующую ситуацию.Представьте себе, что перед вами несколько занумерованных ящиков с шарамиразного веса. Вы должны взвесить шары и записать полученный результат.Разумеется, у вас есть весы и вы умеете ими пользоваться, но какой должна бытьформа записи? Если вас интересуют ящики и их содержимое, то запись должна бытьтакой: «В ящике за номером К лежат шары такого-то веса». Если же впервую очередь вас интересуют шары, а не ящики, то и форма записи должнаизмениться: «Шары такого-то веса лежат в ящике за номером К». В одномслучае, расположив записи в определенном порядке, вы легко узнаете, какие шарынаходятся в интересующем вас ящике. В другом — вы легко найдете шар нужного вамвеса.
Суть,однако, в том, что каждый акт взвешивания одновременно дает вам информацию и осодержимом ящика, и о местонахождении шаров. Но записать это вы можете либоодним, либо другим способом, получая два разных результата и два рефлексивносимметричных познавательных акта. Важно, что рефлексивная симметрия связаназдесь и с соответствующей симметрией знания. Не трудно заметить, что одназапись легко преобразуется в другую за счет операции смены референции безкакого-либо изменения содержания. В одном случае, референтом является ящик, вдругом — шар. Симметрию знания такого типа мы будем называтьпредмет-предметной.
Возможнаи программно-предметная симметрия знания, связанная с программно-предметной рефлексивнойсимметрией. Вернемся к нашему примеру взвешивания шаров. Строго говоря, любоенаучное знание предполагает определенное обоснование, которое может, вчастности, состоять в указании способа, каким оно было получено. Нам поэтомумало указать вес того или иного шара, необходимо описать и способ взвешивания.Это
144существенно определяет и отношение к результату: одно дело, если мы взвешивалина аналитических весах, другое — на обыкновенном безмене. Но если так, то мыопять попадаем в ситуацию выбора. Что нас в первую очередь интересует — методполучения данного результата или сам результат? В первом случае мы можемзаписать результат примерно так: «То, что вес данного шара равен Q, былополучено таким-то образом». Вторая запись будет иной: «Вес данногошара, определенный таким-то образом, равен Q». Мы не будем здесьостанавливаться на характере преобразования одного знания в другое, но такоепреобразование существует.
Рассмотримв заключение еще один случай, предполагающий объектно-инструментальное рефлексивноепереключение.
Представьтесебе, что любитель детективного жанра возвращается с работы и не находит надиване детектив, чтение которого он прервал на самом интересном месте. Обыскаввсю квартиру, он приходит к выводу, что жена, которая с ним постоянноконкурирует, вернулась раньше и захватила детектив. Все теперь опять-такизависит от его рефлексивной ценностной установки: интересует его в первуюочередь жена или детектив? В первом случае запись будет иметь, вероятно, такойвид: «Жена вернулась с работы раньше меня и куда-то ушла, что доказываетисчезновение детектива». Знание того факта, что детектив исчез с дивана, выступаетздесь только как средство, как инструмент, позволяющий что-то узнать о жене.Вторая запись поставит на первое место не жену, а детектив: «Детективисчез, но это можно объяснить тем, что жена пришла раньше и куда-то ушла».Здесь уже знание о жене выступает в некоторой инструментальной функции, т.е.как средство объяснения факта пропажи детектива. Иными словами, и здесь рефлексивнойсимметрии соответствует определенная симметрия знания.
Отпростых примеров можно перейти к более сложным. Не трудно видеть, например, чторассмотренный выше эпизод в становлении палеогеографии очень напоминаетситуацию с детективом. А.Грессли — геолог по своим целевым установкам, ипостроенные им знания носят геологический характер. Поэтому главное для него — этоотложения и их свойства, а соображения палеогеографического характера — этотолько средство или инструмент объяснения. Но используя этот инструмент, Грессли,сам того не желая, и, может быть, не подозревая, начинает закладывать фундаментновой дисциплины. Для перехода к палеогеографии нам надо теперь изменить своюрефлексивную позицию, т.е. переформулировать задачи и соответствующим образомперестроить знания. Все очень напоминает историю камеры Вильсона. Не нужно приэтом думать, что такой переход к новым целевым установкам — это кратковременнаяакция. В развитии науки она может растянуться на десятки лет. Но на этом мыостановимся несколько позже.
Асейчас поставим такой вопрос: не означает ли сказанное, что геология ипалеогеография формируются как рефлексивно симметричные дисциплины, что воснове их взаимоотношений лежит рефлексивная симметрия? До сих пор мы говорилио реф-
145лексивно симметричных актах деятельности, но нельзя ли перенести эти понятия ина научные дисциплины? Постараемся показать, что можно. г) Исследовательские иколлекторские программы Попробуем построить общую модель развития науки в светепредставлений о рефлексивной симметрии и симметрии знания. Будем исходить изпредположения, что наука — это множество программ, в рамках которых работаетученый. Эти программы могут быть вербализованными или существовать на уровнесоциальных эстафет, т.е. на уровне воспроизведения образцов деятельности, — этов данном случае не имеет существенного значения. Важно, что, выражаясь языкомК.Поппера, речь идет о некотором «третьем мире», строение которогонам и предстоит выяснить. Научные программы — это как сеть железных дорог, котораясущественно определяет возможности наших перемещений. Мы, конечно, можем делатьпересадки, изменяя маршрут и реализуя тем самым некоторое количество степенейсвободы, но принципиальная новизна связана все же с перестройкой самойжелезнодорожной сети.
Окаких же программах следует в первую очередь говорить и как осуществляетсяпересадка? Вернемся к нашей простой модели с шарами и ящиками. Представим себедля удобства изложения, что работу осуществляют не один, а три человека: первыйвзвешивает шары в каждом очередном ящике; второй записывает, каково содержаниекаждого ящика; третий — каково местонахождение шаров определенного веса.Очевидно, что каждый работает в рамках некоторой своей программы. Первого мыназовем исследователем, а его программу — исследовательской. Исследовательскаяпрограмма задает методы и средства получения знания. Но в каких программахработают второй и третий участники? Они ничего не взвешивают, но тем не менеесущественно определяют характер деятельности исследователя. Строго говоря, последнийсам по себе вообще не осуществляет никакой деятельности, ибо не ясно, что ондолжен получить в качестве результата. Иными словами, смысл в его действиявкладывают либо второй, либо третий из участников. Их программы мы назовемколлекторскими, ибо они определяют характер знания, его референцию, принципысистематизации.
Изсказанного вытекает, что исследователь и коллектор не могут обойтись друг бездруга. Исследователь сам по себе не имеет цели исследования, коллектор не умеетвзвешивать. И тем не менее относительная обособленность выделенных программналицо. Допустим, к примеру, что наш исследователь соединил свою программу спрограммой второго участника и стремится к описанию содержания ящиков. Это немешает третьему участнику присвоить полученный результат, преобразовав его взнание о местонахождении шаров. Иными словами, он относительно независим и какбы стоит на страже, готовый перехватить чужой продукт. В свою очередьисследователь относительно независим, ибо даже сливаясь с одной изколлекторских программ, он потенциально связан и с другими. Коллекторскаяпрограмма может быть в значительной своей части представлена в виде вопросовили задач. Иными
146словами, если программа исследовательская — это методы и средства получениязнания, то коллекторская — это фиксация нашего незнания в рамках той или инойобласти исследования, это ответ на вопрос, а что именно мы хотели бы знать. Атеперь посмотрим, можно ли все это интерпретировать применительно к реальнойнауке. Вернемся к эпизоду из истории палеогеографии. Мы подчеркивали, чтоА.Грессли — геолог, и его в первую очередь интересует стратиграфия, а негеография. Теперь можно уточнить сказанное: А.Грессли работает в коллекторскойпрограмме геологии того времени. Что касается палеогеографии, то такой дисциплиныв то время вообще нет, ибо нет соответствующей коллекторской программы.Признаком ее появления являются соответствующие системы знания, которые ивозникают несколько позже в виде палеогеографических описаний отдельныхгеологических периодов и палеогеографических карт. Впрочем, появление новойколлекторской программы в данном случае объяснить, вероятно, не очень трудно, ибоона может быть построена по аналогии с соответствующей географическойпрограммой.
Вцелом динамика науки выглядит следующим образом.
Исследователь,работающий в конкретном исследовательском и коллекторском направлении, т.е.представитель традиций конкретной науки, получает некоторый результат, которыйнеожиданно подхватывается другой коллекторской программой, преобразуется иначинает функционировать в новой области, где он является неожиданным инепреднамеренным, ибо чаще всего никак не мог бы быть получен в ее традициях.Это «пришелец» из другого мира, но не в смысле отдельной личности, перешедшейна работу в новую область, а скорее как багаж, который перегрузили с однойжелезнодорожной линии на другую. Рассмотрим это более подробно. Известномубританскому географу Макиндеру принадлежат слова: «География представляетнауку о настоящем, объясняемом прошлым, геология — науку о прошлом, объясняемомпри помощи современного»19. Эту мысль повторяет известный революционер вобласти геоморфологии В.М. Дэвис: «Геология изучает изменения, имевшиеместо в прошлом, ради них самих, поскольку эта наука исследует историю Земли.География изучает прошлое лишь постольку, поскольку она освещает настоящее, ибогеография в основном изучает Землю такой, какой она представляется внастоящем»20.
Итак,география, изучая настоящее, использует геологические концепции в качествесредства, инструмента объяснения этого настоящего. В свою очередь геология, изучаяпрошлое, может реконструировать его только на основе настоящего и используетгеографию в качестве средства для таких реконструкций. Перед намиобъектно-инструментальная симметрия, но не актов деятельности, а научныхдисциплин. Изучение прошлого для геологии — это основная задача, а длягеографии — средство.
____________________19 Мартонн Э. Основы физической географии. Т. 1. М.- Л., 1939. С. 26.
20Дэвис В.М. Геоморфологические очерки. М., 1962.
С.9.
147
Наоборот,изучение настоящего — это средство для геологии, но основная задача длягеографа. Будем называть такого рода образования объектно-инструментальнымидисциплинарными комплексами. Нетрудно видеть, что в идеальном случае речь идетоб одних и тех же исследовательских процедурах, но в рамках разныхколлекторских программ.
Рассмотримна конкретном примере, как осуществляется взаимодействие различных традицийработы в рамках объектноинструментального комплекса. Вот небольшой отрывок из«Основ тектоники» Ж. Гогеля: «Ничто не отделяет современнуюэпоху от прошедшего геологического времени, и тектонические движения могут, следовательно,развиваться и в настоящее время, по крайней мере в некоторых районах. Если этидвижения протекают слишком медленно, чтобы быть ощутимыми, можно все жепопытаться их установить, сравнив рельеф местности с тем, который должен был бывозникнуть под воздействием только эрозионных процессов, определяющихся хорошоизвестными в настоящее время закономерностями»21. Отрывок содержит краткуюформулировку геоморфологического метода обнаружения тектонических движений. Нокак это произошло, что геоморфология вмешалась в дела геологов? Все начинаетсяв конце XIX в., когда американский географ В.М.Дэвис разработал теориюгеографических циклов, т.е. циклов эрозии, объясняющую формирование и развитиеформ рельефа. Модель, предложенная Дэвисом, предполагает исходное тектоническоеподнятие и дальнейшее действие эрозии и денудации в условиях отсутствиятектонических движений. Дэвис четко осознавал, что речь идет о некоторомидеальном цикле, который сравнительно редко фактически реализуется. Отклоненияэмпирической картины от идеальной модели Дэвис объяснил рядом факторов, в томчисле тем, что тектонические движения продолжаются и в ходе цикла эрозии.
Такимобразом, Дэвис строит теорию развития рельефа, а ссылка на тектоническиедвижения, которые сильно усложняют эмпирическую картину и вызывают отклоненияот предсказаний теории — это в рамках его коллекторской программы своего родазащитный пояс, т.е. средство, позволяющее теории выстоять. Геолог, однако, интересуетсяименно тектоникой, и факты отклонения геоморфологической теории от эмпириистановятся в рамках его программы средством обнаружения тектонических движений.Иными словами, геоморфолог и специалист в области тектоники работают в разныхтрадициях и преследуют разные цели, но результаты, полученные в одной области, получаютсвое симметричное отображение в другой. Стоит кратко упомянуть еще один пример,хотя он заслуживает и гораздо более серьезного анализа. Мы имеем в видуастрономию и механику на заре их развития. Механика Галилея первоначальноформируется как своеобразный защитный пояс теории Коперника. Например, допускаявращение Земли, мы должны объяснить, почему камень, сброшенный с башни, падаетк ее основанию или почему ядро, выпущенное из пушки, пролетает одно и то жерасстояние независимо от того, был произведен ____________________ 21 Гогель К.Основы тектоники. М., 1969. С. 19.
148выстрел в восточном или западном направлении. Картина, нарисованная Коперником,выступает здесь как нечто, требующее объяснения и оправдания, а механическиерассуждения, в ходе которых формируются зародыши принципа относительности изакона инерции — это только средство. В дальнейшем, однако, уже в работе самогоГалилея происходит смена рефлексивной позиции, и механика приобретаетсамостоятельное значение. Интересно в этом плане сравнить две фундаментальныхработы Галилея: «Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой икоперниковой» и «Беседы и математические доказательства, касающиесядвух новых отраслей науки...» Уже различие заголовков кое о чем говорит.Не исключено, что именно появление такого значимого рефлексивно симметричногоотображения, как механика, определило в конечном итоге успех коперниканскойреволюции. Предложенная модель очень напоминает проведенное вышепротивопоставление незнания и неведения, но здесь граница между ними носитотносительный характер и обусловлена различием коллекторских программ. Методвыявления тектонических движений не мог быть разработан в рамках геоморфологии,ибо там нельзя сформулировать соответствующую задачу. Иными словами, там нетсоответствующего рационального пути. Аналогичным образом в рамках тектоники немогла возникнуть концепция эрозионных циклов. Но в данном случае граница неявляется непроходимой, она преодолевается за счет рефлексивных преобразований.д) Предмет-предметные и программно-предметные дисциплинарные комплексы Наряду собъектно-инструментальными комплексами не трудно выделить и дисциплинарныекомплексы, связанные с другими видами симметрии. Приведем несколько примеров, показывающихдостаточную универсальность введенных представлений. В литературе можновстретить много различных способов изображения связей между науками, общейособенностью которых является большая семантическая неопределенность. Один изспособов — это пересекающиеся круги или прямоугольники, означающие, вероятно, чтохарактеризуемые области частично совпадают. Так, например, в курсе геоботаникиА.Г.Воронова22 такие прямоугольники обозначают биологию и географию, а вобласти пересечения попадают география растений и животных, а такжефитоценология и зооценология. Спрашивается, как следует это понимать? Идет лиречь о пересечении множеств изучаемых объектов или членов научного сообщества?Означает ли схема, что понятия одной научной области являются более общими, чемпонятия другой? В силу каких причин одна и та же дисциплина оказываетсяодновременно и географической и биологической?
Воткак рассматривает этот вопрос видный специалист по географии растительностиИ.Шмитхюзен: «Несмотря на то, что обе науки как биология, так и география,занимаются вопросами распространения жизни на Земле и проблемами, связанными сраспространением жизни (биохорологией), ____________________ 22 Воронов А.Г.Геоботаника. М., 1963. С. 19.
149исходные позиции и конечные цели у этих наук различны. Биология исследует жизнь,формы ее проявления, процессы и законы ее развития, помимо прочего, также и сточки зрения их распределения в пространстве. Предметом географии являетсягеосфера и ее деление на страны и ландшафты, для характеристики которых нарядус другими явлениями немаловажное значение имеет и их растительный, и животныймир»23. Разве не напоминает сказанное предмет-предметную симметрию и нашпример с ящиками и шарами? Одна «наука», описывая ящики, указывает втом числе и их содержимое.
Другая,описывая содержимое, характеризует и его местонахождение, т.е. ящик.«Геоботаника, — пишет И.Шмитхюзен, — изучает систематические единицырастительного мира… и растительные сообщества… с точки зрения ихраспространения и зависимости от условий существования». «Предметомгеографии растительности являются не отдельные растения и даже не их сообщества,а страны и ландшафты и их заполнение растительностью»24. Но по аналогии сбиологией и биогеографией можно рассмотреть и такие научные дисциплины, какпочвоведение и география почв, климатология и география климатов, демография игеография населения, вулканология и география вулканов, экономика иэкономическая география, культурология и география культуры… Список можнопродолжить, ибо любая область знания, изучающая какие-либо явления, распределенныепо поверхности Земли, может породить и порождает соответствующий рефлексивносимметричный раздел географии. Все эти дисциплины, т.е. география, взятая вединстве всех ее разделов, и совокупность ее предметнопредметных отображений, образуютпредмет-предметный комплекс научных дисциплин.
Ученые,работающие в рамках такого предмет-предметного комплекса могут ставить передсобой очень разные задачи, реализовывать разные программы, быть представителямиразных парадигм, но результаты в одной области будут рано или позднотрансформироваться и попадать в другую рефлексивно симметричную область. Так, например,революция, осуществленная В.В.Докучаевым в почвоведении, революционизировала игеографию почв. Вообще любые принципиальные изменения в классификации климатовили вулканов, почв или типов культуры, человеческих рас или форм хозяйственнойдеятельности… рано или поздно перестраивают и соответствующие географическиеразделы, меняя схемы районирования, легенды карт и т.п.
Перейдемк программно-предметной симметрии. Академик Л.И. Мандельштам, обсуждая вопрос опредмете теории колебаний, пишет: «Каковы же те признаки, по которымвыделяется учение о колебаниях? Присмотревшись, мы видим, что они принципиальноотличны от тех, по которым делят физику на оптику, акустику и т.д. Этопоследнее деление производится, очевидно, по признаку физических явлений, которыемы ____________________ 23 Шмитхюзен И. Общая география растительности.
М.,1966. С. 14.
24Там же. С. 14-15.
150одинаково воспринимаем. С электричеством и магнетизмом дело обстоит несколькосложнее (у нас нет непосредственного восприятия этих явлений), но я не буду наэтом задерживаться. С колебаниями дело обстоит принципиально иначе: мы выделяемих не по физическому содержанию нашего восприятия, а по общности метода илиподхода к изучению...»25 Мандельштам четко выявляет два способаобособления научных дисциплин. Одни из них — такие, как оптика или акустика, мыбудем называть дисциплинами конкретно-предметной ориентации, другие, как теорияколебаний, — дисциплинами программно-методической ориентации. Первые строятзнания о тех или иных явлениях природы, вторые — разрабатывают методы илиподходы, необходимые для получения этих знаний. Вот еще один аналогичныйпример: "… И термодинамика и статистическая физика не имеют четкоограниченной области изучаемых физических явлений в противоположность оптике, механике,электродинамике и другим разделам физики, а представляют собой скорее методыизучения любых макроскопических систем«26. Очевидно, однако, чтодисциплины выделенных видов не существуют и не могут существовать друг бездруга. Трудно представить себе теорию колебаний без механики, акустики, оптикии т.д. Они неразрывно связаны в своем историческом развитии, более того, онипредставляют собой очевидный пример программно-предметной симметрии. Этасимметрия, конечно, нарушается в ходе обособления названных дисциплин, но ееследы всегда присутствуют в соответствующих системах знания. Акустика илиоптика не обходятся без методов теории колебаний, а последняя — без примеров изоптики или акустики.
Дисциплиныконкретно-предметной и программно-методической ориентации образуют сложныеобъединения, которые мы будем называть программно-предметными комплексами. Приэтом надо иметь в виду, что свою четкую ориентацию они как раз и получаюттолько в составе таких комплексов, и одна и та же дисциплина в составе разныхкомплексов может иметь разную ориентацию. Например, география, используя методыфизики, химии, биологии выступает как предметно ориентированная. Но та жегеография нередко функционирует как носитель метода или подхода и входит впрограммно-предметный комплекс уже совсем в другой роли.
Выше,рассматривая соотношение географии и биологии, мы опирались на точку зренияИ.Шмитхюзена. Но возможна и совсем другая позиция. Например, по мнениюЭ.Мартонна, география прежде всего является носителем определенного метода, существенныйкомпонент которого — принцип пространственности. Мартонн пишет:»… Ботаник изучает органы какого-либо растения, его условия жизни, егоположение в систематике; если же он пытается определить его областьраспространения, он говорит, что дело идет о «ботаническойгеографии». Геолог ____________________ 25 Мандельштам Л.И. Лекции пооптике, теории относительности и квантовой механике. М., 1972. С. 401-402.
26Румер Ю.Б., Рывкин М.Ш. Термодинамика, статистическая физика и кинетика. М., 1972.С. 10.
151анализирует механику вулканического явления самого по себе; когда же онпытается установить распределение вулканов по земной поверхности, то онприходит к заключению, что это — область физической географии«27. Кто жеправ — Мартонн или Шмитхюзен? Скорей всего, правы оба. Речь идет просто оразных симметричных преобразованиях, которые в одном случае делают географиюэлементом предмет-предметного комплекса, а в другом — программно-предметного. Врамках последнего география выступает, вероятно, прежде всего как картография.Не случайно Э. Мартонн пишет: „Не утверждая, что география и картографияявляются синонимами, все же следует отметить, что всякое исследованиеприобретает географический отпечаток, когда пытаются выразить результаты егокартографически“28. Подавляющее большинство бросающихся в глаза связеймежду науками обусловлено нарушением программно-предметной симметрии. И еслиоткрытия в области физики означают нередко переворот и в химии, и в геологии, идаже в археологии, если химия воздействует на биологию, то все это представляетсобой взаимодействие традиций в рамках программно-предметного комплекса, но неидеализированного, а реального, т.е. с нарушенной симметрией. И не только наукипрограммно-методической ориентации влияют на предметно ориентированныедисциплины, но и наоборот. Нельзя представить себе развитие физики без геологиии минералогии, т.е. без янтаря и турмалина, без кристаллов, без естественногомагнетизма, без астрономии с ее теорией Солнечной системы, без сверхпроводящейкерамики и многого другого. е) Рациональная реконструкция и кумулятивизмПредложенная модель коренным образом противоречит идее рациональнойреконструкции развития науки. Рациональная реконструкция предполагает некоторуюединую нормативную программу, а в рамках нашей модели мы имеем много замкнутыхс точки зрения рациональности программ. Замкнутых в том смысле слова, что ниодна из них не задает рационального акта выхода в другую программу. Это неисключает взаимодействия и даже очень тесного, но оно лежит за пределамирациональности, хотя и обусловлено, как мы старались показать, фундаментальнойструктурой науки. У Грессли в ходе его занятий стратиграфией не было никакихоснований ставить задачу создания совершенно новой области знания. Егопалеогеографический „результат“ мог быть подхвачен только другойпрограммой. Можно сказать, что и для географии и для геологии это былнепреднамеренный результат. Аналогичным образом Дэвис, строя свою теориюрельефа, не собирался развивать тектонику, да и не мог, не имел основанийставить перед собой такую цель. Иными словами, с точки зрения рациональнойпостановки задач перед нами набор лейбницевских монад, ни одна из которых неимеет окон.
____________________27 Мартонн Э. Основы физической географии. Т. 1. М.;
Л.,1939. С. 26.
28Там же. С. 27.
152
Идеярациональной реконструкции тесно связана с совсем другой моделью науки, которуюпринято называть кумулятивистской. Очень часто, читая труды по истории науки, можнопредставить дело так, точно огромное количество ученых дружно идет к одной итой же заранее намеченной цели, спотыкаясь и падая, делая ошибки, но в конечномитоге достигая истины, т.е. того уровня знаний, на котором находится самисторик. Это и понятно, ибо автор как раз и хотел показать, как все участникипроцесса, начиная с древних времен, дружно несли крупицы знания в егосегодняшнюю „копилку“. А то, что все пришли к тому, к чему пришли, определяетсясамим объектом, самой природой, т.е. опять-таки тем уровнем знаний, на которомнаходится сам историк.
Изложенныепредставления — это и есть кумулятивистская модель развития науки, в рамкахкоторой до сих пор, несомненно, мыслят многие ученые и историки. Первый удар поэтой модели нанес Т.Кун своей теорией научных революций. Кун обратил вниманиена то, что ученый в своей работе, в своем мышлении жестко запрограммирован, чтоон парадигмален, что в науке все осуществляется в рамках достаточно однозначныхтрадиций. На это, впрочем, обращали внимание и раньше, но именно Кун впервыерассмотрел традиции как необходимый конституирующий фактор в развитии науки, функционирующийне в качестве тормоза, но, напротив, определяющий ее быстрое развитие. Научныереволюции, по Куну, — это смена парадигм, смена программ, замена одних традицийпознания и мышления другими. В чем конкретно это противоречит кумулятивистскоймодели? Да в том, что кумулятивизм, строго говоря, предполагает одну парадигму,одну программу, в которой работают все, начиная с первых шагов познания. Онпредполагает, явно или неявно, что все мыслят и познают одинаково, чтосуществует единая общечеловеческая рациональность, единый суд разума. А врамках концепции Куна, в истории происходит революционная смена фундаментальныхпрограмм познания, и на место единого для всех эпох разума приходят разныеисторические типы рациональности29.
Сокрушивкумулятивизм, Кун, однако, породил новую и достаточно фундаментальную проблему,проблему новаций. Действительно, если ученый жестко запрограммирован в своейработе, то как происходит смена самих этих программ? Можем ли мы, работая внекоторой парадигме, изменить эту парадигму? Не напоминает ли это баронаМюнхаузена, который вытащил сам себя за волосы из болота? Но, породив проблему,Кун одновременно и заложил основу для ее преодоления. Парадигма не одна, ихмного, они исторически сменяют друг друга, они разные в разных областях знания.Множественность парадигм подает надежду, ибо у нас появляется возможность ихвзаимодействия. Именно на взаимодействии разных программ и построенапредложенная модель, однако, как мы уже отмечали, ____________________ 29Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопр. философии.1991. N 6.
153это взаимодействие лежит за пределами рациональности, оно происходит в миреотносительного неведения.
Чемже объяснить живучесть кумулятивистских представлений, а с ними и идеирациональной реконструкции? Мы полагаем, что это можно рассматривать как одноиз проявлений действия коллекторских программ. Очевидно, что любаяколлекторская программа осуществляет работу аккумуляции знаний, собирая ихвезде, где только можно и преобразуя их в соответствии со своими требованиями.В этом и состоит ее предназначение. Иногда развитие науки начинается не сисследования, а именно с работы коллектора, который отбирает и систематизируетпрактический опыт, рефлексивно преобразуя тем самым задним числом практическуюдеятельность в познавательную.
Носительколлекторской программы не может не быть кумулятивистом. И это не является егонедостатком, это его роль или амплуа. Другое дело, если речь идет об историкенауки. У него совсем другая роль. Его задача не в том, чтобы систематизироватьзнания прошлого, а в том, чтобы проследить их развитие. И вот тут вдругобнаруживается, что поставив перед собой задачу написать историю какой-либообласти знания, например, палеогеографии, историк почти неминуемо попадает вплен соответствующей коллекторской программы. А как иначе, ведь именно онаоказывается для него путеводной нитью на необозримых просторах прошлого. Что икак искать на этих „просторах“? Ведь границы и признаки»палеогеографичности" задает именно коллекторская программа. Инымисловами, в подавляющем количестве случаев историк начинает работать следующимобразом: стоя на позициях соответствующей и, разумеется, современнойколлекторской программы, он начинает искать в прошлом те тексты и тех авторов, которыхон мог бы ассимилировать.
Практическиэто означает, что читая труды прошлых эпох, историк сам постоянно осуществляетсимметричные преобразования, усматривая в этих трудах отдельные сведения, относящиесяк палеогеографии. В этом плане не только А.Грессли может оказатьсяпалеогеографом, но и многие, многие авторы, жившие задолго до него. Ведь этотак очевидно, что, объяснив находки ископаемых раковин перемещением моря, мытем самым сказали что-то и о море. Это так очевидно, что, казалось бы, и нетребует особого анализа. Не ясно только, почему палеогеография появилась все жекак особая дисциплина только в XIX в., а экология — только после Э. Геккеля, сформулировавшегоновую коллекторскую программу. Следствия у такой очевидности по крайней меретри. Первое — это полная неспособность видеть в развитии науки такой феномен, какформирование и развитие коллекторских программ. Они скрыты от историка, ибозаслонены его собственной личностью. Он сам и есть эта коллекторская программа.Второе неизбежное следствие — это «линеаризация» историческогопроцесса в духе кумулятивизма. Третья — иллюзия возможности и допустимостирациональной реконструкции исторического развития.
Представлениео рефлексивной симметрии, помимо всего прочего, важно для историка науки какпредостережение: не
154осуществляйте сами рефлексивно симметричных преобразований, предоставьте этоделать участникам исторического процесса. Нам представляется, что реализацияэтого предостережения может неожиданно очень сильно обогатить и усложнитькартину развития знания.
Проблемарациональности и принцип дополнительности Какое же место рациональнаяреконструкция должна занимать в рамках историко-научного исследования? Означаетли сказанное выше, что мы в принципе должны отбросить этот подход и заменитьего каким-то другим? Это третий и последний из поставленных нами вопросов, и мыпереходим теперь к его рассмотрению.
Нетруднозаметить, что предложенная выше модель вовсе не исключает идей рациональнойреконструкции. Действительно, мы утверждаем, например, что Дэвис не решал задачтектоники, но решал задачи геоморфологии. Тем самым мы, отказываясь даватьрациональную реконструкцию его деятельности как геолога, в то же время даемтакую реконструкцию для его акций в области геоморфологии. В такой же степени, есливспомнить пример, приведенный в самом начале, отрицая, что человек, зашел вмагазин и купил книгу целенаправленно, мы обосновываем это тем, что он шел вгости, т.е. ставил другую цель. Отказывая в рациональности одним акциям, мы тутже приписываем ее другим. Это вовсе не является упущением или досаднымнедосмотром. Отнюдь нет. Более того, мы полагаем, что избежать рациональнойреконструкции в принципе невозможно. Важно другое, важно понять ее место всистеме описания человеческой деятельности.
Снашей точки зрения, это место определяется принципом дополнительности Н.Бора.Бор в своих работах неоднократно пытался перенести принцип дополнительности изквантовой механики в другие области знания и, в частности, в сферу гуманитарныхдисциплин. Один из наиболее простых и прозрачных его примеров — это пример сописанием слова или понятия. «Практическое применение всякого слова, — пишетБор в одной из статей, — находится в дополнительном соотношении с попытками егострогого определения»30. Что имеется в виду? Очевидно, что«практическое применение» слова не нуждается в каком-либоопределении. Оно задается набором имеющихся у нас образцов словоупотребления иконкретной ситуацией, в которой мы находимся. Назовем все это в совокупностиконтекстом словоупотребления. Очевидно, что такой контекст постоянно меняетсяот ситуации к ситуации, и слово, строго говоря, не имеет точного и раз навсегдазаданного значения. Что же происходит, если мы делаем попытку дать этому словуточное определение? Речь, очевидно, идет не о том, чтобы выявить ужесуществующее реальное значение, ибо такого точного значения просто нет, а о том,чтобы это значение заново построить, опираясь на мощь нашего языка, на егоаналитический потенциал. Иными словами, мы не столько
____________________30 Бор Н. Избранные научные труды. М., 1971. Т. II.
С.398.
155определяем слово, сколько его видоизменяем, помещая в новый контекстсопоставлений.
Контекстсловоупотребления можно рассматривать как аналог прибора в квантовой механике.Слово само по себе просто не имеет значения, оно его приобретает только вопределенном контексте. Но в таком случае попытка точного определения — этокоренное изменение контекста, т.е. использование принципиально иного прибора, чтосоздает и новое значение. Контекст практического словоупотребления ситуативен ииндивидуален, контекст описания и определения связан с претензией нанадиндивидуальность и общезначимость. Поэтому, употребляя слово, мы не способныдать ему определение, соответствующее фактическому контексту. Для этого нуженновый контекст, контекст языка, подключая который, мы, однако, меняем изначение. А нельзя ли, определив слово, строго использовать его затем только всоответствии с определением? Можно, но очень быстро обнаружится, что реальнаяпрактика все же нарушает границы, заданные определением.
Сказанноелегко переносится и на более сложные случаи. Определяя слово или понятие, мыфактически формулируем некоторые правила словоупотребления. Но реально человекдействует не по правилам, а по образцам. Именно наличие образцов объясняеткажущуюся парадоксальность ситуации, когда носитель языка действует якобы поправилам, не имея возможности эти правила сформулировать. Поэтому можноговорить вообще о дополнительности между практической реализацией образцов, содной стороны, и формулировкой правил деятельности, с другой. Вспомнивпроведенную в самом начале аналогию, можно сказать, что рациональнаяреконструкция речевой деятельности дополнительна по отношению к ее практическомуосуществлению. Но отсюда уже всего один шаг к проблеме рациональнойреконструкции процесса развития науки.
Однако,раньше, чем переходить к науке, попробуем уточнить наши исходные представления.Принцип дополнительности в сфере гуманитарного знания основан на следующихпредположениях. 1. Деятельность в основном воспроизводится по образцам.Воспроизведение непосредственных образцов — это исходный и фундаментальныймеханизм социализации опыта.
2.Отдельно взятый образец не задает никакого четкого множества возможныхреализаций, т.е. строго говоря, и не является образцом. Это обусловлено тем, чтовсе на все похоже, и поэтому утверждение «X сходно с Y» всегдаистинно. 3. Только в конкретной ситуации, в конкретном контексте образец теряетсвою неопределенность и приобретает более или менее фиксированное содержание.Так, например, одни и те же действия в зависимости от предыдущих илипоследующих актов могут выглядеть и как вскапывание газона для посадки цветов, икак поиск червей для рыбной ловли, и как копание канавы и т.д. и т.д. Инымисловами, деятельность создается контекстом. 4. Контекст — это аналог приборапри характеристике деятельности. Разные «приборы» порождают разноесодержание, а если приборы несовместимы, то мы
156получаем дополнительные характеристики. В качестве таких несовместимых«приборов» выступают контекст практической реализации и контекстописания. В одном случае, мы воспроизводим образец в конкретной и неповторимойситуации, не привлекая опыта, зафиксированного в языке, в другом — привлекаемэтот опыт, уничтожая тем самым специфику и неповторимость ситуации. 5. Вкачестве дополнительных параметров или дополнительных описаний выступаютуказание образцов, т.е. описание механизма деятельности, с одной стороны, иописание ее содержания, с другой. Зная образцы, мы не можем четко зафиксироватьсодержание, ибо оно объективно недостаточно определено, а «фиксируя»его средствами языка, порождаем нечто такое, что никак не содержится вобразцах.
Изсказанного следует, что любая попытка описать содержание деятельности, включаяи рациональную реконструкцию, есть выход за пределы реальных механизмов этойдеятельности. А анализ механизмов не дает возможности описать содержание, ибооно недостаточно определено. Поскольку, однако, нас не устраивает абсолютнобессодержательная история, мы вынуждены постоянно балансировать между желаниемдать рациональную и содержательную реконструкцию, с одной стороны, и в то жевремя выявить механизм развития, с другой. Но увлекаясь одним, мы полностьютеряем другое. По сути дела, рациональная деятельность, как мы ее вышеопределили, т.е. акция с четкой целевой установкой и четкими требованиями кпродукту и процедурам — это артефакт, это порождение рефлексии, т.е. феноменсозданный нашим описанием. Реальная деятельность есть нечто гораздо болеенеопределенное, нечто порождающее все новые и новые попарно симметричные версии,но никогда не совпадающее ни с одной из них.
Ив завершение проиллюстрируем действие принципа дополнительности на конкретномпримере истории науки, который к тому же интересен и еще в одном отношении: ониллюстрирует смену типов рациональности, что является достаточно существеннымпрепятствием на пути рациональной реконструкции. Галилео Галилей следующимобразом определяет равномерное движение: «Движением равномерным илиединообразным я называю такое, при котором расстояния, проходимые движущимсятелом в любые равные промежутки времени, равны между собою»31. Современныйкомментатор пишет: «Если мы обозначим скорость этого движения через V, времячерез t и пройденный путь через S, то в соответствии с определениемравномерного движения будем иметь, что S = Vt» 32.
Итак,уже из определения следует, что Галилей владел тем же самым представлением оравномерном движении, с которого и мы начинаем изучение механики. Ну разве этоне очевидно? Если принять, что скорость — это путь, проходимый телом в единицувремени, то пройденное расстояние пропорционально времени, т.е. S = Vt, откудаследует, что (V = S/t). Все тривиально просто. Не ясно только одно: а почемуГалилей, дав свое ____________________ 31 Галилей Галилео. Сочинения. М.; Л., 1934.Т. I.
С.282.
32Там же. С. 650.
157определение, формулирует затем четыре аксиомы и доказывает шесть теорем, хотя иаксиомы, и теоремы представляются современному читателю совершеннотривиальными. Судите сами, вот одна из аксиом: «Расстояние, проходимое приодном и том же равномерном движении в более продолжительное время, больше, нежелипроходимое в менее продолжительное»33. Ну зачем эти аксиомы, если мы ужеприняли, что S = Vt? А вот теорема: «Если два тела движутся равномерно, тоотношение скоростей их равняется отношению пройденных расстояний, умноженномуна обратное отношение времен движения»34. Ну зачем нужно эту теоремудоказывать, если мы владеем формулой V = S/t ?
Дело,однако, в том, что Галилей не пользовался и в принципе не мог пользоватьсяуказанной формулой. Ее вводит впервые Леонард Эйлер, полностью осознавая приэтом возможные трудности понимания. «Здесь может, пожалуй, возникнутьсомнение, — пишет он, — по поводу того, каким образом можно делить путь навремя, так как ведь это — величины разнородные, и, следовательно, невозможноуказать, сколько раз промежуток времени, например, в 10 минут, содержится впути длиной, например, в 10 футов»35. На следующих страницах Эйлер даетдва пояснения, указывая, в частности, что затруднение исчезает, «если мысведем все к отвлеченным числам». Пояснения показывают, что Эйлер вполнесерьезно относится к вопросу, связывая с ним реальные трудности. Можно сказать,что мы сталкиваемся здесь с двумя разными способами использования математики, сдвумя разными типами рациональности. Для Галилея символическая запись, по-видимому,аналогична записи на естественном языке и должна фиксировать некоторое объективноеотношение. Она при этом только выражает содержание знания, но не являетсяэлементом этого содержания. Иными словами, Галилей воспринимает выражение V =S/t по аналогии с высказываниями типа «Иван выше Петра» или «Всутках 24 часа». Поэтому Галилей мыслит пропорциями, но не может записатьформулу типа V = S/t, ибо она не выражает никакого реального отношенияобозначаемых величин. В отличие от этого у Эйлера математические выраженияначинают играть роль репрезентатора, роль модели, становясь тем самым элементомсодержания знания. Поясним это на простом примере. Говоря, что земля подобнашару, мы используем представление о шаре в качестве репрезентатора. Чтокасается языкового выражения «Земля — шар», то оно только фиксируетотношение репрезентации. Но в такой же степени, утверждая, что в случаеравномерного движения V = S/t, мы это последнее выражение используем вкачестве репрезентатора, в качестве модели, но вовсе не в роли вербальногоописания. Строго говоря, высказывание полностью должно иметь такой вид:«Скорость равномерного движения определяется формулой ____________________33 Там же. С. 283.
34Галилей Галилео. Сочинения. С. 290.
35Эйлер Л. Основы динамики точки. М.; Л., 1938.
С.287.
158
V= S/t». Сама формула выступает здесь в двоякой роли: с одной стороны, онаобозначает сама себя, т.е. используется автономно, с другой, — выступает какмодель, как объект, с которым можно оперировать по законам элементарнойалгебры. Такова новая парадигма мышления, берущая в данном случае свое начало вработах Эйлера.
Приведенныйпример хорошо иллюстрирует границы и место рациональной реконструкции в светепринципа дополнительности. С одной стороны, в науке постоянно происходитпроцесс аккумуляции знаний. Он необходим, ибо в противном случае наука простоне могла бы развиваться. Он неизбежно связан с рациональной реконструкциейпрошлой деятельности, ибо мы представляем себе Галилея как работающего на нас, какученого, который внес что-то в нашу «копилку», т.е. решал нашизадачи. Галилей, с этой точки зрения, среди прочих своих заслуг дал нам формулуV = S/t. Да, он почему-то выразил ее довольно сложным образом, но егоизложение упростили последующие авторы.
Вовсем этом, как уже ясно, есть и другая сторона.
Аккумуляцияпрошлых знаний предполагает их переосмысление в свете современных представлений,в свете новых норм или принципов рациональности, предполагает включение этихзнаний в новый контекст. А это все существенно меняет их исходное содержание.Иного пути, однако, у нас просто нет. Можно, конечно, читая Галилея, попытатьсяпонять его в контексте эпохи, в контексте начала XVII века, это возможно, и этокак раз и старается сделать историк. Но и он не способен полностью вырваться изсферы притяжения современной ему науки и культуры, современного ему языка. Он ине должен этого делать, ибо перестанет быть историком, а станет жителемдалекого прошлого. Историк должен сообщить что-то своему современнику. А дляэтого надо перейти на современный язык, и Галилей сразу перестанет бытьподлинным Галилеем. Значит ли это, что о Галилее вообще нельзя ничего сказать, неискажая историческую действительность? Нет, не значит. Трудности связаны преждевсего с содержанием знаний, с их интерпретацией или переизложением, с ихпониманием. Что Галилей понимал под скоростью равномерного движения? Чем егопонимание отличается от современного? Обратите внимание, все его утверждениявполне правильны и с нашей точки зрения, все задачи, доступные нам, и он мог бырешить. Так, может быть, наши знания просто совпадают? Нет, не совпадают. Болеетого, они из мира другой рациональности, они иные по своему строению. Этостроение, как было показано, вполне можно описать — строение, но не содержание.Мы можем показать, что Галилей понимал формулу V = S/t в свете других образцов,мы можем примерно указать на характер этих образцов. Но такое описаниебессодержательно. А описание содержания — это переизложение. И поскольку нашизнания устроены иначе, переизложение есть изменение. Это хорошо видно напримере приведенных выше комментариев.
Какже в таком случае писать историю? У нас две возможности. Первая — переизложениесодержания знаний в их историческом развитии. Здесь действует принципкумулятивности и вполне
159возможна рациональная реконструкция исторического процесса, ибо в самойисходной установке уже заложено соблюдение единых принципов и нормрациональности. Разумеется, это будет крайне модернизированная, презентистскаяистория, в рамках которой знания вырываются из их исторического контекста ивключаются в систему современных представлений. Другой путь — это анализтрадиций, в рамках которых работает исследователь, анализ тех механизмов, которыекак раз и определяют тип рациональности. В первом случае мы припишем Галилеювполне современное понимание равномерного движения, указав, возможно, только нанекоторое несовершенство изложения. Во втором — речь пойдет о том, что Галилейвоспринимает математику в традициях использования естественного языка, а не втрадициях моделирования, что его знания в этом плане принципиально иначеустроены, чем знания современные.
Важнообратить внимание на то, что история второго типа принципиально«бессодержательна», ибо мы должны отказаться от переизложениясодержания знаний в пользу анализа условий их возникновения и функционирования.Переизложению препятствует признание разных типов рациональности, разныхисторических контекстов. Сам факт, что некоторое знание сформулировано в рамкахдругих критериев и норм, уже мешает его безоговорочному переводу на современныйязык. Еще одной особенностью второго подхода является отказ от рациональнойреконструкции. Мы не можем представить себе историю как итог целенаправленнойдеятельности, подчиняющейся некоторым единым правилам. Иными словами, сменатипов рациональности не есть объект, подлежащий рациональной реконструкции. Нашосновной тезис в том, что мы сталкиваемся здесь с дополнительными описаниями вквантово-механическом, боровском смысле слова.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.gumer.info/