Вовсех публикациях последнего времени в большей или меньшей степени выраженостремление прояснить разрыв между феноменом тоталитаризма и объясняющими егосхемами. Специально концентрирует внимание на этой проблеме Андерсон.Представляется логичным подойти к решению проблемы путем различения отдельныхсторон или аспектов тоталитарного феномена. Это потребует введения некоторыхтерминологических различений, смысл которых станет вполне ясен только впоследующем изложении.
Можнопопытаться выделить некий тоталитарный принцип — наиболее универсальное иабстрактное выражение природы тоталитарного феномена. Следующей, более богатойи конкретизированной, но сохраняющей универсальность абстрактной схемой мог быбыть идеальный тип или, точнее типы, которые удобно называть тоталитарностью,т. е. набором сущностных черт, свойств, признаков тоталитарного феномена в егоразличных проявлениях. Тоталитаризмом же могла быть названа более или менеесознательно утверждаемая система реализации той или иной тоталитоидности.
Всеэти терминологические различения связаны с тем, что тоталитарный феномен обычнорассматривается двояко. Предпринимаются попытки отождествить его под именемтоталитаризма с Третим Рейхом, например, или с СССР периода сталинщины и приэтом трактовать казалось бы все тот же тоталитаризм как идеальный тип, наборформальных признаков, которые проявляются в феноменах лишь частично и сразличной интенсивностью.
Впервом случае уникальность исходного феномена не позволяет признатьтоталитаризмом никакой иной феномен, который столь же уникален и своеобразен.Но это еще полбеды. Множество явно нетоталитарных черт феномена окажутся необъяснимыи их придется как бы не замечать.
Вовтором же случае мы напротив без труда найдем большее или меньшее выражениечерт идеального типа тоталитаризма в ог-ромном количестве политическихфеноменов, однако даже самое полное совпадение реальных и идеальных чертзаведомо будет отличаться частичностью, множеством отклонений и пустот. Каждыйреальный феномен окажется лишь попыткой с большей или меньшей полнотой проявитьчерты идеального типа. В результате ни один феномен мы не сможем признатьвполне тоталитарным, что кажется недостатком в сравнении с первым случаем, т.к. там хотя бы один феномен заведомо объявляется тоталитарным.
Некоторыйрелятивизм в трактовке тоталитаризма компенсируется оценкой приближения илиотдаления от идеального типа как отдельных политических систем, так и ихсостояний. Целесообразно различать тоталитаризм как явление, в котором сменьшей или большей полнотой проявляются черты идеального типа илитоталитарности.
Существуютсамые различные суждения относительно природы тоталитаризма. Их довольносодержательный обзор содержится в статье Ю. И. Игрицкого «Концепциятоталитаризма: уроки многолетних дискуссий на Западе»//История СССР, 6,1990, С.172-190. Наивно-натуралистическое представление прежде всего улавливаетнаиболее бросающиеся в глаза внешние приметы тоталитаризма, но в то же времяотражает и некоторые существенные моменты — непонимание ни тоталитарнойличностью, ни системой иных аргументов кроме насилия и равенства всех втотальной небезопасности.
Другое,чуть более изощренное понимание заключается в интерпретации тоталитаризма какзакрытой системы жестких функциональных связей, как социальной мегамашины, вкоторой каждый человек становится винтиком (Ольшанский в «Полисе»).Здесь уже налицо тотальное поглощение личности ролью, функцией.
Ещеодно понимание тоталитаризма связано с его рассмотрением в качестве системывсепроникающего контроля и встречного, добровольного самоконтроля членовтоталитарного целого. Подобный тоталитарный контроль и самоконтроль либопринимается как самоочевидная данность, либо объясняется извращенной и/илинеизбежной исторически формой общественного сознания, подавленноймифологическим отождествлением части и целого, содержания и формы, целей исредств, неспособностью различить частное и общее благо, построить рациональныеформы политического опосредования и участия.
Увсех этих трех интерпретаций есть нечто общее — однородность, гомогенностьорганизации: скопление идентичных людей-атомов, которые не знают ничего, кромепрямого насилия, живут в гоббсовской утопии «войны всех против всех»;набор ролей-функций, которые одинаково важны и носители которых одинаковоневажны; мифы, порождающие «оборотничество» смыслов и картину мира,где царит всеобщее отождествление, где личное и родовое нерасчленены и слиты.Таким образом общим принципом тоталитаризма можно признать гомогенность егосостава, структуры и организации (системы).
Выявлениеобщего тоталитарного принципа отнюдь не равнозначно созданию идеального типа.Одного лишь принципа для этого недостаточно. Требуется еще уточнить — какойматериал и каким образом этот принцип организует. Можно предположить, чтопринудительное навязывание гомогенности разным пластам политической реальности,внедрение тоталитарного принципа дает весьма своеобразные, заметно отличающиесядруг от друга идеальные типы. Гомогенизируется ли только режим правления? Илитоталитарный принцип пронизывает всю структуру государства? А что если оннавязан всей политической системе? Что получится, если гомогенность будетнавязываться не только политике, но всему человеческому миру, всей социальнойсистеме, включающей экономику, культуру и все прочие сферы человеческихотношений?
Впервом случае мы будем иметь идеальный тип тоталитарного режима — административное регулирование, в целом неплохо охарактеризованное Г. Поповымпод названием административно-командной системы, но не вполне адекватноотнесенное к советской реальности.
Вовтором случае возникает идеальный тип тоталитарного государства.
Втретьем случае перед нами идеальный тип партии-государства, т. е. вполнегомогенизованной политической системы. Наконец, в четвертом случае возникаетили мог бы возникнуть идеальный тип супертоталитаризма или тотальногототалитаризма.
Откудаже берется эта гомогенность? Роковое ли она проклятье некоторых народов, какэто берутся утверждать, например, «клеветники России»? Или этомистически прорывающееся то здесь, то там буйство «древнего родимогохаоса»? Рискну утверждать, что причины более прозаические.
Преждевсего далеко не бесспорно, что тоталитаризация насаждается политически и вполитической сфере, что это насаждение идет как бы сверху вниз — режим,государство, политическая система, всеобщий человеческий мир. Скорее наоборот — гомогенизацией чреваты неполитические сферы, прежде всего социальные сообщества.Недаром массовидность прежде всего связывает с тоталитаризмом Ханна Арендт.
Вусловиях форсированной модернизации возникает искушение просто отброситьстарые, «отжившие» политические структуры и заменить их новыми. Врезультате новые структуры несут как бы двойную нагрузку: осуществляют тефункции, к которым они предназначены, и те, которые осуществлялись разрушеннымиструктурами, но о которых система «помнит». Получается своеобразноеявление дедифференциации.
Дедифференцированныеи недифференцированные политические структуры современности отличаются немалымичертами сходства. Одна из важнейших — предрасположенность к дисфункциям, т. е.разрушительным или по меньшей мере контрпродуктивным проявлениям функциональныхвозможностей соответствующих структур. Среди дисфункций модернизации наиболееярко и разрушительно проявились тоталитарные тенденции.
Природатоталитаризма как навязывания политическому режиму, государству или всейполитической системе принудительной гомогенности связана с однозначнойтрактовкой и тем самым с извращением функциональности такого процесса, какмассовизация. Форсированное создание однородной национальной (этническоегосударство национал-социалистов) или социальной (пролетарское государствокоммунистов) массы отрывает тоталитаризуемое гражданское общество от его корнейи истоков, парадоксальным образом сближает с наиболее архаичными моделямиобщинной, первобытной гомогенности, провоцирует активизацию протополитическихсредств организации, прежде всего прямого принудительного насилия. Такимобразом следует различать тоталитаризм как систему навязанной гомогенности,внедренной в ходе форсированной модернизации, и тоталитоидности как изначальнуюгомогенность протополитических образований эпохи архаики.
Тоталитаризмможет быть охарактеризован как явление современности (модерности),непосредственно связанное с отчуждением в личностном плане и с омассовлением — в политическом. Высокая, в идеале предельная степень омассовления общества иотчуждения личности представляют собой его сущностные признаки. Тенденцииомассовления, нивелирования субкультурных, сословных, корпоративных,региональных, местных и прочих различий вполне определенно проявилась уже входе создания наций-государств и отвечающих им всеобщих гражданских обществ,когда для обеспечения целостности этих гигантских для своего времениобразований потребовались специальные скрепы в виде общенациональных нормязыка, культуры, права и т. п., а также в виде новой общенациональной общности- массы равноправных граждан, образованной эмансипированнымиатомами-индивидами. Надо было быть, конечно, Гоббсом, чтобы разглядеть всобытиях английской революции и предшествующих ей десятилетий атомизациюиндивидов и возникновение Левиафана, важность этих предпосылок для созданиясовременной политической системы с одной стороны, их разрушительность и угрозуобернуться «войной всех против всех» с другой стороны. Отсюдагоббсовский императив постоянных и бесконечных усилий по обузданию хаоса,неустанного политического благоустройства перед лицом вечной угрозытоталитаризации в измысленной им форме тотальной «войны всех противвсех».
Ещеявственней тоталитарные тенденции обозначились в годы Великой французскойреволюции (якобинский террор) и постреволюционного бонапартистского режима(массовизация, создание мобилизованного общества и т. п.). Вполне отчетливонекоторые тоталитарные тенденции проявились в бисмарковской Германии. Однаконаиболее яркое выражение эти тенденции нашли в нынешнем столетии, когдамассовое общество и массовые общественные движения, массовые митинги и средствамассовой информации, серийное производство и стандартизированное потребление,всеобщее образование и массовая культура формируют «одномерногочеловека» и столь же однозначные стереотипы поведения.
Вотличие от тоталитаризма первобытная тоталитоидность связана прежде всего спротополитическими образованиями типа племени, соседской общины иликвазигосударственных автократических (самодержавных) структур, формальновоспроизводящих общинные отношения в державных масштабах при безусловном подчинениии деспота-самодержца, и последнего представителя самодержавного народа-войскаединому родовому эпосу. Яркие примеры такого тоталитоидного самодержавия — евразийское войско-община Чингиз-хана или героическая экспансия раннего ислама.
Общейосновой и тоталитаризма, и тоталитоидности является не только гомогенность, нои крайне ослабленная институционализация.
Институтыне даны как нечто вечное и неизменное. На деле приходится сталкиваться сбольшей или меньшей выраженностью, проявлением того или иного института.Институты вновь оказываются связаны с процессом, но на этот раз не в масштабнойперспективе всей политической системы, а в своей собственной. Каждый институт,коль скоро он опосредует, обозначает как свое, «схватывает» то илииное действие, роль, как бы втягивается в череду действий. Обычноопосредованные институтами действия далеко не в равной, а тем более не в полноймере проявляют свою институциональную сущность. Далеко не каждое, например,действие отдельного депутата в неком парламенте, а тем более за его пределами,в достаточной мере отвечает комплексу принципов и норм парламентаризма.Напротив, очевидно, что множество его действий лишь в очень малой степениинституционально опосредованы. Уровень такой опосредованности может нарастать илиуменьшаться. Институт как бы растворяется в процессе институционализации какнарастающем закреплении действий и ролей или в процессе деинституционализациикак уменьшающемся закреплении функций и ролей. Скажем, некий президент начинаетдействиями, вполне отвечающими институту президентства, но постепенно начинаетпридавать им характер самовольного «хозяйничанья в своей лавке» икончает прямым самодурством. Это уже явная деинституционализация президентства,своего рода политическое самоубийство, самоимпичмент.
Разрушениепоследующих форм ведет к деинституционализации, преобладанию непосредственных,спонтанных действий, дополитических отношений. Социальное приятельствооказывается важнее формальной политической упорядоченности, влияние весомеевласти. В приведенном примере президента, ставшего диктатором-самодуром,институционализированные политические действия все больше и больше вытесняютсянепосредственными и спонтанными порывами, отражающими стихийную волю кгосподству данного человека и его «группы сверстников» (простейшейсоциальной общности). За скобками, это уже другая проблема, остается вопрос,кому и почему в данном случае выгодно использовать и усугублятьдеинституционализацию президентства. Важно отметить только, чтоинституционализация и деинституционализация при всем их жизненном значении длянепосредственно вовлеченного политического диктатора имеют и общее системноезначение для всего политического целого.
Широкаяи углубляющаяся деинституционализация вызывает аномию, т. е. такое состояниебольшинства политических диктаторов, когда они последовательно илинепроизвольно уклоняются от выполнения известных им институционализированныхправил и норм.
Аномияфактически равнозначна эрозии политической системы, подрыву политических начали отношений, возобладанию дополитических, чисто социальных императивовповедения. Политическое сообщество все больше деградирует в некую аморфнуюобщность, в лучшем случае гигантский аналог «группы сверстников» или«малой группы», а в худшем — подобие «зоны» или даже гоббсовской«войны всех против всех».
Сдругой стороны дополитические по природе непосредственные узкосоциальныедействия и отношения являются необходимой предпосылкой образования собственнополитических действий и отношений, а значит и институтов. Ключевое значение вэтом случае приобретает социализация, включение индивидов в круг своих(социальное сообщество). Социализация, однако, происходит уже в самых простыхобщностях. Она распространяется, конечно, и на более сложные общности,например, на политические сообщества. В этом случае природа социализациисущественно изменяется. Речь идет уже не просто об интеграции в некую общность,но и об определении своего места в ней, об отношении не только к целому, но и котдельным институтам. В этом случае следует говорить о политическойсоциализации как о совершенно своеобразном феномене, существенно отличном отпростой социализации.
Предложенныедоводы не означают, что нижним, дополитическим слоем можно было бы пренебречь.Это было бы наивной и непростительной ошибкой. Дополитическая стихия не тольконе отбрасывается, но полностью сохраняется, проникая во все поры политическойсистемы. Она, конечно, несколько трансформируется, рационализуется и«цивилизуется» при этом. Более того социальная стихия существенно воздействуетна целостность политической системы. Конкретные примеры вскрыты в описанииКарлом Шмиттом значения оппозиции свой/чужой в политике, хотя эта оппозицияобладает несомненной дополитической природой.
Боязньаномии с одной стороны и давление слишком высоких требований к политическойличности с другой порождают различные неврозы в политике, наиболее типичнымсреди которых является «бегство от свободы»(Э. Фромм). Фашизм идругие формы тоталитаризма дают немало примеров подобного бегства от свободы.Процесс излечения от подобных политических неврозов связан с развитиемличностного начала в политике. С другой стороны развитие современной личностиневозможно без использования потенциала политического участия. Никакаяэкономическая изощренность или культурная утонченность не в состоянии сегоднякомпенсировать недостаток способности свободно оперировать политическиминормами и ролями, эффективно использовать политические права и свободы. Этиспособности являются неприменной принадлежностью современного человека.
Ив силу унаследованной традиции, и в силу своих сущностных свойств государство игражданское общество с самого начала эпохи модерна резко обозначилипротивоположность своих устремлений, между ними проявлялось открытое и явноепротиворечие.
Ужебольше двух столетий политическая мысль бьется над проблемой разрешения этогопротиворечия. Предлагались окончательные и бескомпромиссные способы ее решения:огосударствление общества (этатизм, государственный социализм) или, напротив,обобществление государства (крайний эгалитаризм, анархизм, марксистское«отмирание государства»). При полной противоположности своих идейныхтрадиций и нравственных устремлений обе эти тенденции сходились в отказе отпризнания рациональности разъединения-единства государства и гражданского общества.В конечном счете обе крайности, обе тенденции сошлись в утверждениивсевозможных версий тоталитаризма.
Гораздоболее логичным и перспективным представляется признание естественности ирациональности разъединения-единства государства и гражданского общества. Сэтой точки зрения проблема заключается не в том, чтобы разрешить противоречиепутем уничтожения одной из его сторон (типичный для примитивной, силовойполитики образ мышления), а в том, чтобы регулировать это противоречие,использовать его как политический инструмент. Для этого предлагались ииспользовались различные пути: введение посредничающих институтов, в частности,промежуточных государственно-общественных систем (возрожденные на новой основекорпорации, профсоюзы, местные общины, партийные системы и т. п.).
Возможен,конечно, и третий подход: форсированное превращение гегемонии в абсолютноегосподство. Это делается, например, путем отождествления интересов рабочегокласса с национальными интересами, или путем конструирования некого фантомногонационального интереса и его партии (национал-социализм и прочие версиифашизма). Так возникает однопартийная система как чистая и безусловнаягегемония-господство.
Отечественныйтоталитаризм дал, вероятно, одно из наиболее отчетливых и ярких проявленийпоследовательной смены различных типов тоталитарности. В немалой степени этосвязано с тем, что модернизация была в высшей степени форсированной, однобокойи поверхностной, а также тем, что сохранились значительные осадкитоталитоидности не только внизу (крестьянская община), но и наверху(неразделенность власти), а также во всей политической системе (самодержавныйпринцип).
Преодолениетоталитарных дисфункций модернизации прежде всего предполагает восстановление имаксимальное обогащение потенциала разнообразия политических действий, ролей,институтов и в целом символических форм опосредования. Этот процесс и являетсядемократизацией. Название, вероятно, не самое удачное, т. к. оно невольноакцентирует внимание на комплексе политических явлений, связанных с прямым,минимально опосредованным участием всей совокупности граждан (массы,образованной по образцу дополитической социальной общности, рода) в принятииполитических по своей природе решений. А это как раз то, на чем паразитируеттоталитаризм.
Демократизацияже и современная демократия по своей сути есть соединение всех возможных и такили иначе испытанных форм политического опосредования действий и форморганизации. Эту идею несколько парадоксально заострил У. Черчилль, выступая вбританском парламенте 11 ноября 1947 года. «Демократия, — сказал он, — самая плохая форма правления, если не считать все остальные, которые время отвремени подвергались проверке». Демократия плоха своей всеядностью(плюрализмом, толерантностью). Это влечет множество неизбежных издержек,например, например многократное дублирование функций, проработке множестваальтернатив и т. п. В результате система по определению не может бытьдостаточно эффективной для того, скажем, чтобы «догнать и перегнать»или «осуществить радикальную реформу», за пару лет втиснув страну врамки капитализма образца К. Маркса. Для эффективного решения таких задач какраз и годится тоталитаризм. Он или подобные «однозначные» системы,претендующие на максимальную эффективность, как раз и подвергаются, по мыслиЧерчилля, проверке. Она обычно подтверждает эффективность«однозначной» системы, но тут же показывает разрушительность, а то ипросто бессмысленность поставленных целей — перегоняя, убегая в какой-то тупик,завоевывая новое «жизненное пространство», едва не лишились того, чтобыло, стремясь к «свободному рынку», рискуем форсировать тотальнуюдезорганизацию. С точки зрения Черчилля лучше не искушать судьбу погоней занебывалыми и сверхэффективными формами правления, а удовольствоваться «худшим»- смешением того, что работает и позволяет пусть медленно, но верно решатьпрактические задачи.
Извышеприведенного можно сделать выводы как о пагубном влиянии тоталитаризма наразвитие и рост общественных отношений, так и о его выгодах, по сравнению слиберально-демократической моделью политической культуры, в аспекте управленияи контроля (хотя и тотального) страной. Так, очевидно возросшее количествопреступлений после отхода России от тотальной политики к демократическимпринципам управления государством и официальным правозглашением либеральныхсвобод. Но при либерально-демократической модели политической культуры, налицоявный рост промышленности, благосостояния населения, при отмеченном выше ростеуровня преступности. Так какая же модель предпочтительней для будущего? Еслиможно было бы совместить либерально-демократическую модель политическойкультуры, с ее благами и преимуществами, с тоталитарно-авторитарной моделью,компенсировав тем самым рост преступного элемента, тогда возможно и возникла быта самая модель будущего, идеал и база для будущего миропорядка, обеспечивающаяустойчивое развитие мирового сообщества без разъединяющих его конфликтующихсил.
Ивсе же данные модели окажутся не полными, если не осветить роль религии и еевлияние на общественное политическое сознание в рамках как отдельнойобщественно-политической формации, так и мировой в целом.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.filreferats.ru