--PAGE_BREAK-- Всякая социальная характеристика индивида проявляется в использовании им языка. Речевые особенности служат одним из важнейших признаков, по которому определяется статус человека. Женщине и мужчине присущи разные модели речевого поведения. Различия в использовании языка в большинстве случаев обусловлены социальным разделением людей по полу. Положение мужчин и женщин и в правовом, и в бытовом отношении различно, и расхождение в языке – естественное следствие этого социального неравенства.
Мужская и женская речь – условное название лексических предпочтений и некоторых других особенностей употребления языка в зависимости от пола говорящего. Половая дифференциация речи стала известна с XVII-го века, когда были открыты новые туземные племена, у которых наблюдались довольно значительные различия в речи в зависимости от пола говорящего. Прежде всего, это касалось женщин, так как их речевое поведение регламентировалось более, чем мужское, поэтому первоначально в научном описании обсуждались так называемые «женские языки». Наиболее часто различия проявляются в лексике, но могут распространяться и на другие явления, как, например, в японском языке. Различаются наборы модально-экспрессивных частиц, формы вежливости и т. п. В европейских языках также отмечаются некоторые различия в употреблении языка, однако они не носят всеобщего характера, а проявляются в виде тенденций. Первоначально речевые различия объяснялись природой женщин и мужчин, т. е. считались постоянными факторами. В 60-е годы ХХ века с развитием социолингвистики был установлен вероятностный характер различий.
Родоначальником попыток современного феминизма создать «нейтральный» в половом отношении язык был французский мыслитель-утопист Ш. Фурье. У него каждое название профессии или социальной группы имеет как мужской, так и женский вариант, его работы полны слов «цезарина», «калифа», «султанка», «маршалка», «офицерка». Первые социалисты-утописты обратили внимание на необходимость реформы языка.
Гендерные исследования в языке получили, однако, мощнейший импульс в конце 60-х – начале 70-х годов XX века благодаря так называемому Новому женскому движению в США и Германии, в результате чего в языкознании возникло своеобразное направление, названное феминистской лингвистикой, или феминистской критикой языка. Главная цель феминистской лингвистики состоит в разоблачении патриархата – мужского доминирования в системе языка и в изменении языка. Основополагающей в области лингвистики стала работа Р. Лакофф «Язык и место женщины», обосновавшая андроцентричность языка и ущербность образа женщины в картине мира, воспроизводимой в языке. В своем новаторском труде Р. Лакофф впервые употребила термин «женский язык». Первые эмпирические работы появились в 1975 году.
В Европе тема взаимосвязи языка и пола была впервые затронута лишь в 1978 г. на VIII Всемирном социологическом конгрессе в Упсале (Швеция). Годом позже состоялся Международный симпозиум по женской лингвистике в университете г. Оснабьюк (Германия). Зародившись в США, наибольшее распространение в Европе феминистская критика языка получила в Германии с появлением работ С. Тремель-Плетц и Л. Пуш. Существенную роль в распространении феминистской критики языка сыграли также труды Ю. Кристевой.
Многие феминистки рассматривают язык как мощный инструмент сохранения патриархальных ценностей. В частности, Д. Спендер говорит об английском языке как о «manmade» и считает, что он в его современном состоянии вносит немалый вклад в дело угнетения женщин. Она пишет, что «мужчины, как доминирующая группа, создали язык, мышление и действительность. Исторически это были структуры, категории и значения, созданные мужчинами, хотя, конечно, и не всеми мужчинами, а потом они «распространились» и на всех других мужчин. Женщины в этом процессе играли или незначительную роль, или вообще не участвовали». И далее Д. Спендер отмечает: «Когда одна группа имеет монополию в словообразовании, ее предубеждение может отразиться в семантике имен, которые она создает, и эти «новосозданные» помогают сохранить и закрепить заложенное в них первоначальное предубеждение». На основании этого она делает вывод, что «те, кто имеет власть называть этот мир, могут и оказывать на него воздействие» [29, с.780-783].
По мнению французского феминистского теоретика и психоаналитика Л. Иригарэ, патриархальный язык, представляющий себя как универсальный и нейтральный, на самом деле произведен в соответствии с мужским интересом. «Мы потеряем все характеристики так называемой нейтральности этого языка, пишет Иригарэ, если зададим вопрос о сексуальных показателях произношения кто говорит?, кому? и в чьих интересах? Обычно говорят мужчины – женщинам: мужчины-философы, мужчины-ученые, мужчины-писатели. Женщины остаются объектами восприятия и интерпретации, источником метафор и образов, необходимых для производства дискурса, пригодны для произношения, но отдельны от позиции производящих субъектов. Говорить же как женщина, по словам Иригарэ, — значит отрицать монополизм традиционной дискурсивной доминации» [27, с.176].
Основным ходом в языковой стратегии Л. Иригарэ является то, что она не знает спекуляций о том, чем должен быть женский язык, но называет, чем он не должен быть: он не должен основываться на фаллоцентризме – иерархической организации, полярных оппозициях, субъектно-предикативной форме и транспереводимости.
Таким образом, хотя язык и является очевидно «мужским», Иригарэ решительно против того, чтобы преобразовывать его в нечто гендерно-нейтральное. Не только потому, что эти поиски нейтрального тщетны (никто не может быть нейтральным ни к чему), но и потому, что это означает прибегнуть к пассивному голосу, который дистанцирует субъект от объекта и скрывает идентичность говорящего от слушающего или читающего. Иригарэ решительно утверждает, что женщины не найдут освобождения через абстрактную личность. Она пишет о том, что в языке науки не существует ни я, ни ты, ни мы. Запрещая подобную субъективность, наука часто маскирует таким образом истинную идентичность своих творцов и агентов. Иригарэ возмущается нежеланием науки, в частности, традиционной философии и психоанализа, нести ответственность за свои слова. Поэтому она назначает женщинам говорить «активным голосом» и обрести свою аутентичность.
В феминистской критике языка просматриваются два течения: первое относится к исследованию языка с целью выявления асимметрий в системе языка, направленных против женщин. Эти асимметрии получили название языкового сексизма. Речь идет о патриархатных стереотипах, зафиксированных в языке и навязывающих его носителям определенную картину мира, в которой женщинам отводится второстепенная роль и приписываются в основном негативные качества. Исследуется, какие образы женщин фиксируются в языке, в каких семантических полях представлены женщины и какие коннотации сопутствуют этому представлению. Анализируется также языковой механизм «включенности» в грамматический мужской род: язык предпочитает мужские формы, если имеются в виду лица обоего пола. На взгляд представителей этого направления, механизм «включенности» способствует игнорированию женщин в картине мира. Исследования языка и гендерных асимметрий в нем основываются на гипотезе Сепира-Уорфа: язык не только продукт общества, но и средство формирования его мышления и ментальности. Это позволяет представителям феминистской критики языка утверждать, что все языки, функционирующие в патриархатных культурах, суть мужские языки и строятся на основе мужской картины мира. Исходя из этого, феминистская критика языка настаивает на переосмыслении и изменении языковых норм, считая сознательное нормирование языка и языковую политику целью своих исследований.
Феминистки считают, что язык является не природным, а общественно-историческим феноменом, в качестве такового вполне может подвергаться критике и изменениям. Более того, критика языка не просто возможна, а крайне необходима, как и его реформирование. В 1980 году наиболее известные представительницы гендерного направления опубликовали книгу «Директивы по избежанию половой дискриминации в языке», в которой четко сформулирован основной тезис феминистской лингвистики: «язык является дискриминирующим по половому признаку, если он игнорирует женщин и их достижения, если он описывает женщин лишь в подчиненном положении или в зависимости от мужчин, если он показывает женщин только в стереотипных ролях и таким образом отрицает у них наличие интересов и способностей, выходящих за этот стереотип. Если он унижает женщин снисходительностью и высмеивает их» [62, с.77].
К настоящему времени разработаны — особенно на материале английского и немецкого языков — многочисленные рекомендации по политически корректному употреблению языка и устранению гендерной асимметрии в нем. Предлагаются так называемые феминистские неологизмы, параллельное употребление форм мужского и женского рода для обозначения лица или нейтральные словоформы, не вызывающие ассоциаций с полом лица, о котором идет речь (например, не ученики, а учащиеся). Некоторые из этих рекомендаций учтены в современных лексикографических трудах. Например, термины, употреблявшиеся ранее только в мужском роде, употребляются теперь и в женском; происходит инверсия в составных словах, меняющая смысловой акцент: «этнограф-женщина», а не «женщина-этнограф». Вместе с тем, нейтрализация гендерного фактора в языке может идти разными путями. Так, рекомендации на материале английского языка имеют тенденцию к устранению обозначения пола лица, а рекомендации на материале немецкого во многих случаях требуют обязательного обозначения женского пола.
Второе направление феминистской критики языка — исследование особенностей коммуникации в однополых и смешанных группах, в основе которого лежит предположение о том, что на базе патриархатных стереотипов, отраженных в языке, развиваются разные стратегии речевого поведения мужчин и женщин. Особое внимание уделяется выражению в речевых актах отношений власти и подчинения и связанными с ними коммуникативным неудачам (прерывание говорящего, невозможность завершить высказывание, утрату контроля над тематикой дискурса, молчание и др.).
Идеология феминизма часто рассматривается как одна из составляющих постмодернистской философии. Отсюда – ее повышенный интерес к феноменам языка: язык фиксирует картину мира с мужской точки зрения, поэтому он не только антропоцентричен (ориентирован на человека), но и андроцентричен (ориентирован на мужчину): язык создает картину мира, основанную на мужской точке зрения, от лица мужского субъекта, с точки зрения мужской перспективы, где женское предстает главным образом в роли объекта, в роли «Другого», «Чужого» или вообще игнорируется, в чем и состоит феминистский «упрек».
Феминистская лингвистика выделяет следующие признаки андроцентризма:
1. Отождествление понятий «человек» и «мужчина». Во многих языках Европы они обозначаются одним словом: man в английском, homme во французском, Mann в немецком.
2. Имена существительные женского рода являются, как правило, производными от мужских, а не наоборот. Им часто сопутствует негативная оценочность. Применение мужского обозначения к референту-женщине допустимо и повышает ее статус. Наоборот, номинация мужчины женским обозначением несет в себе негативную оценку.
3. Существительные мужского рода могут употребляться неспецифицированно, то есть для обозначения лиц любого пола. Действует механизм «включенности» в грамматический мужской род. Язык предпочитает мужские формы для обозначения лиц любого пола или группы лиц разного пола.
Так, если имеются в виду учителя и учительницы, достаточно сказать «учителя». Таким образом, согласно феминистской критике языка, в массе случаев женщины вообще игнорируются языком.
4. Согласование на синтаксическом уровне происходит по форме грамматического рода соответствующей части речи, а не по реальному полу референта.
5. Фемининность и маскулинность разграничены резко — как полюса — и противопоставлены друг другу, в качественном (положительная и отрицательная оценка) и в количественном (доминирование мужского как общечеловеческого) отношении, что ведет к образованию гендерных асимметрий.
Эта тематика особенно подробно разработана на материале английского и немецкого языков. Начавшееся позднее изучение гендерной асимметрии других языков дает основания предполагать неодинаковую степень андроцентризма разных языков.
Андроцентризм языка связан с тем, что язык отражает социальную и культурную специфику общества, в том числе и мужское доминирование, большую ценность мужчины и ограниченную частной сферой деятельность женщины.
Таким образом, феминистская критика языка обосновывает андроцентричность языка и ущербность образа женщины в картине мира, воспроизводимой в языке. К специфике феминистской критики языка можно отнести ее ярко выраженный полемический характер, а также ряд успешных попыток влиять на языковую политику общества и государства.
Вопрос об искоренении сексизма в языке поднимается и международными неправительственными организациями. В рамках ЮНЕСКО этот вопрос был впервые поставлен в 1987 году. В 1990 году Совет Европы принял специальный документ, рекомендовавший устранять проявления сексизма в языке. В ряде стран были разработаны рекомендации по избеганию гендерно-дискриминационных языковых моделей и замена их антисексистскими альтернативами. Эти лингвистические нормы были закреплены официальными нормативными предписаниями и отражены в специальных руководствах для СМИ.
В США в 1974 году появился первый официальный документ «Руководство по несексистскому использованию языка», принятый Американским Национальным Советом учителей английского языка. Позже стали публиковаться другие издания: «Справочник по несексистскому правописанию», «Несексистский язык от А до Я» (1995г.). Сегодня большинство издательств США принимают к печати только те рукописи, которые не содержат андроцентрических языковых штампов.
В 1980 году в Германии впервые издаются «Основные направления избегания сексистских выражений в немецком языке».
В Германии принят специальный пункт 611 «В» Гражданского Кодекса, который обязывает прессу печатать только корректные с точки зрения языкового равноправия объявления о найме на работу.
В Великобритании радиокомпания ВВС издает для своих работников специальные справочники по несексистскому употреблению языка.
Таким образом, осознание того факта, что в обществе сложилась языковая традиция игнорирования женской лингвистической личности, привело к тому, что в конце XX века под влиянием идей женского движения во многих странах мира было предпринято гендерное языковое реформирование.
1.2 Гендерные отношения в языке
В науке до сегодняшнего дня нет единого взгляда на природу гендера. Его относят к мыслительным конструктам или моделям, разработанным с целью более чёткого научного описания проблем пола в языке и разграничение его биологических и социокультурных функций. С другой стороны, гендер рассматривается как конструкт социальный, создаваемый обществом, в том числе и посредством языка. В российском языкознании придерживаются второй концепции. Гендер – это большой комплекс социальных и психологических процессов, а также культурных установок, порождённых обществом и оказывающих воздействие на поведение национальной языковой личности. Андрогинность и фемининность рассматриваются не как имманентные природные факторы, а как концепты культуры. Акцент на роли полов в развитии человечества, в их символическом и семиотическом выражении в философии, истории, языке, литературе вскрывает новые аспекты развития социума, позволяет глубже проникнуть в суть происходящих процессов.
В понятийный аппарат науки категория «гендер» была введена в конце 60-начале 70-х годов, и использовалась сначала в истории, историографии, и лишь затем стала использоваться в лингвистике, оказавшись актуальной для антропоориентированного описания. Категория «гендер» является компонентом в системе категорий. А система категорий – это система способов конструирования бытия или «реальности». Таким образом, категория «гендер» — это один из способов конструирования или «деконструкции» «реальности», один из способов познания мира. Хотя гендер не является лингвистической категорией (исключение составляют социо — и отчасти психолингвистика), анализ структур языка позволяет получить информацию о том, какую роль играет гендер в той или иной культуре, какие поведенческие нормы для мужчин и женщин фиксируются в текстах разного типа, как меняется представление о гендерных нормах, мужественности и женственности во времени, какие стилевые особенности могут быть отнесены к преимущественно женским или преимущественно мужским, как осмысляется мужественность и женственность в разных языках и культурах, как гендерная принадлежность влияет на усвоение языка, с какими фрагментами и тематическими областями языковой картины мира она связана.
продолжение
--PAGE_BREAK-- Долгое время в языкознании вопросы языка и пола занимали периферийную позицию. В начале XX века учёные лингвисты с мировым именем О. Есперсен, Э. Сепир, Ф. Маунтер и другие стали интересоваться этой проблемой. На первом месте в лингвистическом описании стал выдвигаться социальный план, рассматривающий язык в связи с обществом и находящемся в нем человеком.
В 1913 году немецкий лингвист Ф. Маутнер издал свой знаменитый труд «Вклад в критику языка», в котором он описал различия в речи носителей языка, обусловленные полом людей. Так, например, ученый заметил, что в среде фабричных рабочих ненормативную лексику использовали исключительно мужчины, а в аристократических слоях мужчины в аналогичных ситуациях вместо брани и вульгаризмов использовали эвдимизмы, произносить которые разрешалось и женщинам, но до тех пор, пока эвфеминистический характер не утрачивался. По его наблюдениям женщины чаще употребляли слова иностранного происхождения (ученый объяснял это – как ни странно – «меньшей образованностью женщин», их неспособностью найти эквивалент в родном языке, а также их ориентацией на более престижные формы слов, коими всегда были иностранные заимствования).
Более того, Маутнер считал, что только женщины способны творчески использовать язык, а удел женщин – усваивать то, что создано сильным полом. Происхождение «женского языка» ученый связывает с традициями античного театра, давшего возможность зазвучать женским ролям и существенным изменениям в технике драматургии. По сути дела, по мнению исследователей, это была абсолютно новая постановка вопроса о влиянии неравноправного положения полов на социализацию личности [62].
Вторым крупным лингвистом XX века, обратившим внимание на гендерные различия в языке, был Э.Сепир, изучавший язык коасати на острове Ява. Он выделил формы слов в данном языке, которые преимущественно употреблялись женщинами, и те формы, которые использовались мужчинами.
А в 1922 году О. Есперсен в своей книге «Язык: его суть, происхождение и развитие» уделил целую главу описанию различий между «женским» и «мужским» речевым поведением. Опираясь на записки и сведения миссионеров и путешественников, О. Есперсен приводит примеры мужских и женских языков индейцев, проживающих на островах Карибского архипелага: «Примитивные женщины говорят иначе, нежели примитивные мужчины… Мужчины понимают речь женщин, но сами говорят иначе, т.е. используют другие языковые структуры» [55, с.102]. Более того, в некоторых индейских племенах женщинам категорически запрещалось использовать «мужские» речевые средства и, соответственно, наоборот. Например, жене не разрешалось произносить имя мужа, а в племени чикито в Боливии мужчинам разрешалось употреблять одни суффиксы, а женщинам — другие. В языке зулу жене воспрещалось произносить имена ближайших родственников мужа мужского пола, она должна была говорить о них косвенно или же просто описывать человека, который имеется в виду. На острове Суахили при особых мистериях только женщинам разрешалось произносить названия фаллических символов. О. Есперсен также обратил внимание на различия между речевым поведением мужчин и женщин в ситуации билингвизма. Мужчины быстро овладевают иностранным языком в силу ситуационных обстоятельств и гораздо чаще женщин им пользуются. О. Есперсен описал и различия в области фонетики и грамматики: особенностях произношения и акцентуации в английском и французском языках, в морфологии, в строении словаря мужчины и женщины, в использовании ими синтаксических конструкций. Фактически О. Есперсен был первым, кто систематически описал различия в вербальном поведении полов на примерах разных языков из различных языковых семей.
По Есперсену, женщины употребляют иную, нежели мужчины лексику, более склонны к эвфемизмам и менее – к ругательствам. Женщины, считал он, консервативны в употреблении языка. Женщины чаще остаются монолингвальными, а мужчины быстрее усваивают новый язык. Хотя Есперсен наиболее полно для своего времени интерпретировал вопрос о влиянии гендерного фактора на язык, его воззрения в последующий период подвергались критике в связи с тем, что свои выводы он сделал, основываясь лишь на личных наблюдениях, многие из которых не были достаточно обоснованы.
Но наибольший интерес к данной теме появился в середине 1960-х годов, когда бурное развитие получила коммуникативная семантика, социолингвистика, прагматика, когда пристальное внимание исследователей привлекло влияние на язык «человеческого фактора». Стало ясно, что изучение языковых явлений в их коммуникативном, динамическом аспекте невозможно без учета психофизиологических и социально-стратификационных особенностей личности (пола, возраста, уровня образования и т.п.). Стимулом для этих исследований послужило и развитие квантитативной лингвистики, предоставившей в распоряжение ученых как обширный статистический аппарат, так и количественный материал об особенностях функционирования языка в специфических социальных группах. Так, было установлено, что частота различий в произношении у мужчин и женщин в английском языке значительно снижалась с повышением социального статуса и уровня образования. Изучалась как устная, так и письменная речь, но преимущество в изучении отдавалось устной речи (она более спонтанна и менее подвержена контролю сознания и, в силу этого, различия в мужской и женской устной речи могут проявляться более контрастно).
Такие составляющие, как уровень образования, социальное окружение, наличие стресс-фактора (состояние эмоционального напряжения), влияют на степень проявления различий. П. Траджилл в работе, посвященной проблеме взаимосвязи половой дихотомии и социума, отметил следующий факт: чем выше уровень образования, тем больше стираются границы различий в вербальном поведении мужчины и женщины. У представителей средних слоев наблюдается самая высокая степень различий в речи мужчины, а также самая высокая ориентация женщины на «корректные», престижные формы языковых структур. В возрасте 30-35 лет различия между полами проявляются наиболее контрастно [54, с.106].
Различное участие в трудовой деятельности иногда приводит даже к тому, что женщины (как и мужчины), оказавшиеся в ситуации двуязычия, могут понимать другой (неродной) язык, но не пользоваться им в повседневном общении.
Французские исследователи Лишар-Маршаль и К. Рибери обращают внимание на порядок, в котором стоят обычно слова в словосочетании «мужчина» и «женщина», если бы эти слова обладали одинаковой значимостью, они не употреблялись бы постоянно в одном и том же порядке. Легко, впрочем, заметить, что таким принудительным порядком отмечен не только данный текст. Вспомним знаменитые пары: «Адам и Ева», «Ромео и Джульетта», «Тристан и Изольда» и т.д. Это легко объяснить, когда два слова, соединенные союзом «и» отражают признанную социальную иерархию обозначаемых ими понятий, «главенствующее» слово ставить первым. Например, «родители и дети», «врачи и медицинские сестры», «учителя и ученики» и т.д.
Анализ различных текстов, описывающих различные общества (и примитивные, и современные), приводит к убеждению, что в них мужчина всегда выступает как одушевленный агент. Кроме того, мужчина всегда идентифицируется с обществом в целом, а женщина – никогда. В результате подобной асимметрии мужчина выступает как общее, а женщина как частное, специфичное. Асимметрия лингвистических построений устанавливает не «равенство в различиях», а иерархию [29, с.270].
Немецкая исследовательница М. Хелленгер считает, что сексистские тенденции наблюдаются во всех исследованных на сегодня языках. При этом отмечаются следующие всеобщие закономерности их проявления:
Мужское начало воспринимается как общественная норма, а женское – как отклонение от нее.
Мужское ассоциируется с положительным, а женское с отрицательным.
Мужское доминирует в языке, женское же «невидимо», не визуально.
Эта закономерность доказывается, прежде всего, на примерах номинации лиц определенного пола, в частности, в названиях профессий, что важно с точки зрения влияния языкового материала на возможную неадекватную самоидентификацию носителей этих названий.
Далее М. Хелленгер отмечает, что исследования различных культур показывает, что дискриминация в языке может проявляться в трех основных формах: а) игнорирование; б) стереотипизирование; в) недооценивание, обесценивание [30, с.92].
Игнорирование имеет место в тех случаях, когда формы одного рода, как правило, мужского, используются для обозначения человека вообще, т.е. в обобщенно-родовом значении или по отношению к гендерно-неопределенному объекту, чья гендерная идентичность неизвестна. В первую очередь это относится к употреблению самого слова человек и семантических (смысловых) эквивалентов. Подобная форма игнорирования характерна для тех случаев, когда существительным мужского рода обозначаются, по сути, оба гендера, т.е. когда слово может употребляться в форме как мужского, так и женского рода, но для обозначения обобщенно-родового одушевленного, тем не менее, принято использовать мужской род.
Например: Каждый должен это знать. Заходите по одному. Книга рассчитана на элитного читателя.
Стереотипизация как форма гендерной лингвистической дискриминации имеет три способа:
Первый способ стереотипизации. Заключается в том, что современный язык представляет женские качества маркированными по отношению к общепринятым нормам (преимущественно мужским, по сути), производными от них, вторичными, и тем самым институализирует гендерные стереотипы в общественном сознании. Например, врач (нейтральное), а женщина-врач (маркированное); писатель (первичное) – писательница (производное).
Второй способ стереотипизации. Заключается в создании средствами языка образа женщины и мужчины, типичного для данной культуры, иными словами, гендерное стереотипизирование посредством употребления стигматических гендерных моделей (гендерных лейблов). Например, слабый пол, хранительница домашнего очага, женская логика, бабские сплетни, женская дружба, девичья память, дамская проза. В тоже время противоположное добытчик, кормилец, казак, рыцарь, мужской характер.
Примером такого стереотипизирования является название издания «Книга для Вас, женщины: флористика», которое предполагает, что интересоваться или тем более профессионально заниматься цветоводством настоящему мужчине не пристало.
Третий способ стереотипизации связан с традиционным лингвистическим контекстом, в котором, как правило, употребляются слова семантического поля «женщина». Речь идет о таких клишированных выражениях, как «семья, женщина, ребенок», «женщины, дети, инвалиды и пенсионеры», употребление которых фиксирует в языковом сознании образ женщины как маргинального, ущербного социального индивида, не имеющего самостоятельного значения вне традиционных для нее сфер существования. В подобных ассоциативных рядах восприятие социумом женщины ограничивается контекстом семьи и материнства, что редуцирует социальные функции женщины, нивелирует ее личностный аспект. Например: Уровень развития общества определяется его отношением к наименее защищенным группам населения: женщинам, детям, инвалидам, пенсионерам. Этот вид стереотипизации особенно четко проявляется в названиях различных государственных учреждений-министерств, ведомств, комиссий. Например: Управление по делам женщин, инвалидов, ветеранов войны и труда.
Недооценивание, обесценивание как форма гендерной лингвистической дискриминации имеет несколько разновидностей:
1. Патерналистское, покровительственное отношение к женщине, подчеркивание ее зависимости, второстепенности.
Наглядным примером гендерного языкового недооценивания является Конституция Украины: Рiвнiсть жiнкi i чоловiка забезпечуеться: наданним жiнком рiвних з чоловiками можливостей у громадьена полiтичнiй i культурнiй дiяльностi.
2. Тривиализация и деперсонализация – относятся как к женщинам, так и к мужчинам и особенно характерны для фольклора, так называемой народной мудрости, которая имеет особенно сильное влияние на сознание человека в плане закрепления гендерных стереотипов.
Например: Курица – не птица, баба – не человек. Волос длинный – ум короткий. Жена – не стекло, можно и побить. У мужиков всегда одно на уме. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
3. Эротизация, потребительское отношение к женщине, изображение ее как сексуального объекта. Примером лингвистического обесценивания женщины является, по мнению исследователей, придание гастрономических коннотаций словам, номинирующим лицам женского пола.
Например: Сладкая женщина, аппетитная девочка, конфетка, персик. Баба с перцем. Девочка – пальчики оближешь.
Грамматика многих языков имеет интересную особенность: не все названия профессий имеют женскую и мужскую форму (речь идет не о просторечии, а о литературном языке). Например, в русском языке такие слова, как «врач», «профессор», «комендант», «пилот» не имеют женского рода («профессорша» — не «женщина-профессор», а «жена профессора»; «врачиха», «врачица» — просторечные формы, как и «комендантша»; «пилотка» — вообще головной убор). Некоторые слова, напротив, не имеют мужского рода: «балерина», «машинистка» («машинист» — водитель паровоза), «проститутка». Это приводит к постоянной языковой неловкости и появлению всякого рода грамматических уродцев: «вошла молодая врач», «после школы он работал «машинисткой». Не так много названий профессий имеют и женский, и мужской вариант названия: учитель-учительница, заведующий-заведующая, официант-официантка, поэт-поэтесса, актер-актриса, писатель-писательница.
Вообще, язык словно сопротивляется внедрению женских обозначений профессий, подчеркивая, что профессиональная сфера – вообще не дело женщин. «Директриса», «редактриса» и подобные им слова так и не стали частью литературного языка; многие женщины обижаются на слова «поэтесса» или «писательница», а некоторые женские варианты обозначают совсем другую профессию. Так, «математик», «физик», «химик» — ученые, а «математичка», «физичка», «химичка» — школьные учительницы. Вершиной грамматических диспропорций является, видимо, различие между словами «профессионал» (о мужчине и о женщине можно сказать: «он или она – профессионал в области живописи») и «профессионалка» (употребляется только по отношению к женщине).
В английском языке наименования большинства профессий вообще не предусматривают женского варианта. Для того чтобы обозначить женщину в данной профессии, необходимо прибегать к различным вспомогательным словам: lady-professor, medicine women, she-doctor. А вот, например, немецкий язык обладает универсальным суффиксом, который превращает любую мужскую профессию в женскую (Arzt – Arztin, Professor – Professorin, Pilot – Pilotin).
Возьмем слова в русском языке, обозначающие профессии. Уже в первом приближении выявляются три способа образования грамматических форм. Первый – когда и мужской, и женский род равноправно образуются от одного корня путем приращения к нему суффиксов и окончаний мужского и женского рода: художник – художница, певец – певица, танцор – танцовщица, актер – актриса и т.д. Второй способ – когда женский род образуется от мужского путем приращения к слову, обозначающему профессию, суффиксов и окончаний женского рода: поэт- поэтесса, писатель – писательница, депутат – депутатка, журналист – журналистка. Третий способ – это слова или не имеющие женского рода, или женский род которых обозначает не профессию, но жену: губернатор – губернаторша, президент – президентша, дирижер – дирижерша, композитор – композиторша, концертмейстер – концертмейстерша.
Сразу бросается в глаза, что первый способ отражает воззрения современного общества на ряд профессий, как на равнодоступные и мужчине и женщине. Второй же, имея видимость равноценной грамматической оппозиции, по сути являет собой плохо замаскированную (иерархию) и третий отражает воззрение общества на женщину, как на производное от мужчины и создают определенный психолингвистический эффект. Общество через язык демонстрирует принижение статуса женщин.
В языке есть такие прилагательные, которые применяются в основном к женщинам и гораздо реже к мужчинам, например, «красивая», «мягкая», «соблазнительная». В них обычно содержатся коннотации, указывающие на женские слабости, уступчивость, социальную незащищенность, но именно этот набор характеристик традиционно признан обществом наиболее ценным для женщины. В то время как слова «человек», «человечество» и выражение «права человека» бессознательно относятся к мужчинам. В словесном клише «слабая (она же «прекрасная», «лучшая» и прочее) половина человечества» главная смысловая нагрузка обычно ложиться на эпитет. Смысл же слова «половина» уходит на второй план. Тем не менее, именно в лице женщин общество реально имеет дело с половиной своих граждан. Слов, описывающих женщин с плохой стороны, в 6-10 раз больше, чем слов, при помощи которых можно сказать плохо о мужчине. Обнаруживается, что в языке вообще нет нейтральных слов, которыми можно было бы обозначить мужское / женское так, чтобы женское было бы доминирующим или хотя бы равным.
продолжение
--PAGE_BREAK-- Бурное развитие гендерных исследований на Западе совпало по времени с формированием новой философской науки – в первую очередь благодаря идеологии постмодернизма, а также поиску новой эпистемы в самой лингвистике.
Все направления постмодернистской мысли (М. Фуко, Ж. Лакан, Ж. Деррида, Ж. Бодрийар, В. Конолли, Ж.Ф. Лиотар, Р. Рорти) признают языковую концепцию реальности, видя в том, что мы воспринимаем как реальность, социально и лингвистически сконструированный феномен, результат наследуемой нами лингвистической системы. Мир, утверждают они, познаваем только через языковые формы, следовательно, наши представления о нем не могут отразить реальность, которая существует за пределами языка. Эти представления могут быть соотнесены только с другими языковыми выражениями. Иначе говоря, язык отделен от контактов с внешними обозначениями.
Таким образом, доказывается зависимость сознания индивида от стереотипов языка. Предполагается, что в сознании каждого запечатлена некоторая совокупность текстов, которые определяют отношение человека к действительности, его поведение и опосредуются дискурсивной практикой. Вследствие этого языку придается исключительно важное значение. Если сознание индивида уподоблено тексту, человек как субъект «растворяется в текстах-сознаниях, составляющих великий интертекст культурной традиции». По словам Ж. Деррида «нет ничего вне текста». Смысл исследовательского процесса, по мнению постмодернистов, должен заключаться в сравнении и сопоставлении текстов, которые выступают как материально закрепленные элементы языка, а также в их критическом анализе с тем, чтобы выявить в них противоречия, ошибки, неясности, различные наслоения (т.н. «деконструкция текстов»). Ж. Деррида считает, что смысл познания заключается в поиске исторических истоков путём аналитического расчленения («деконструкции») самых различных текстов гуманитарной культуры для выявления в них опорных понятий, категорий и слоев метафор, запечатлевающих следы последующих эпох.
В работах постмодернистов язык становится основным предметом анализа. Благодаря воздействию феминизма существенное место в идеологии постмодернизма занимают вопросы пола. Пол и возраст — те сущностные категории, на которых базируется экзистенциальный статус личности. Ключ к изучению механизмов конструирования половой идентичности даёт язык.
После появления этого нового философского направления в науке, стало возможным провести так называемую «деконструкцию текста» и выявить в его рамках категорию «гендер», а также доминирующие гендерные стереотипы или концепты, свойственные той или иной эпохе.
В целом при изучении проблемы взаимоотношения языка и гендера можно выделить три магистральных подхода.
Первый, чисто гендерный подход, сводится к трактовке исключительно социальной природы языка женщин и мужчин. Нацелен на выявление тех семантических различий, которые можно объяснить особенностями перераспределения социальной власти в обществе, при этом язык определяется как некая функциональная производная от основного языка, используемая в тех случаях, когда партнеры по речи находятся на разных ступенях социальной иерархии.
Второй подход научно редуцирует «женский» и «мужской» язык до особенностей языкового поведения женщины и мужчины. Для него статистические показатели или определение средних параметров имеют основополагающую значимость и составляют каркас для построения психолингвистических теорий.
Третий подход делает упор на когнитивном аспекте этих различий. Для него оказывается более значимым не только определение частности различий и оперирование ее показателями, но и установление того, что трудно поддается объяснению, поскольку выходит за рамки стандарта.
В целом, результаты исследования языков, ранее в аспекте гендера не изучавшихся или изучавшихся несистемно, позволили переосмыслить ранние положения гендерной теории, состоящие в том, что человек в языке – это мужчина и только. Полученные исследователями данные позволяют сделать вывод о том, что, по крайней мере, в некоторых языках андроцентризм не выражен столь отчетливо, но имеет место более яркое проявление общечеловеческого (метагендерного) уровня.
Таким образом, неравномерная представленность мужчин и женщин в языке свидетельствует о гендерной асимметрии. Современный русский язык и другие языки показывают, что язык не нейтральный в гендерном отношении. В нем проявляются и закрепляются гендерные отношения в обществе. Все это находит отражение в учебниках и учебных пособиях для ВУЗов. Во второй главе предпринята попытка провести социологический анализ репрезентации женщин и мужчин в вузовских учебниках по социологии и политологии.
1.3 Опыт гендерной экспертизы учебной литературы по
социологии и политологии
В России впервые тема гендерной дискриминации в учебных пособиях была озвучена в 1991 г., когда на русском языке вышла в свет работа А. Мишель «Долой стереотипы! Преодолеть сексизм в школьных учебниках» [39]. Вслед за ней стали появляться отечественные исследования дошкольной и школьной литературы (Т. Барчунова, И.С. Клецина, Л.В. Попова).
В вузовском пространстве были выявлены и проанализированы проблемы гендерной асимметрии студенческого и учебно-преподавательского состава (Г.Г. Силласте, Е.Р. Ярская-Смирнова), гендерного климата в вузовской среде (Г.Ф. Беляева, И.Д. Горшкова), возможности и ограничения процесса интеграции курсов по гендерным исследованиям в преподавании (В.И. Успенская, О.В. Шнырова, Е.А. Здравомыслова, А.А. Темкина и др.). Однако учебники и учебные пособия высшей школы до недавнего времени не являлись предметом детального гендерного анализа.
Методика гендерного анализа ориентирует исследователей на терминологическую, текстологическую и концептуальную критику учебников, поиск упоминаний о поле/гендере, о женщинах, мужчинах, определение контекста этих упоминаний.
Анализ учебной литературы по социологии был предпринят Н.Н. Козловой, И.Н. Тартаковской. Основная задача исследователей заключалась в выявлении андроцентризма языка.
Проводя гендерную экспертизу учебной литературы по социологии, Н.Н. Козлова отмечает, что в отличие от современных западных учебников всего лишь один учебник по социологии российских авторов «Социология» под ред. П.Д. Павленка включает тему «Социология пола и гендерных отношений» в качестве отдельной главы, которая написана В.М. Елисеевым. Глава вполне логично подразделена автором на два параграфа: «Концепция социального пола и гендерный подход в социологии» и «Становление и развитие гендерной социологии в России». Отмечая идеологическую нейтральность термина «гендер» в энциклопедической литературе, автор представляет широкий спектр толкований понятия, включая самые радикальные феминистские определения. В частности, В.М. Елисеев приводит мнение авторитетнейшего в гендерных исследованиях американского философа Джоан Скотт на природу и значение гендера. Нельзя не отметить и собственную позицию автора раздела, трактующего «гендер» с феминистских позиций и считающего данную интерпретацию наиболее адекватной. «Вероятно, в русском языке имеет смысл использовать «гендер» лишь в узком смысле, предполагающем феминистскую интерпретацию (гендерный подход), а не в широком смысле, когда речь идет о социополовых различиях, хотя это вопрос спорный» (Социология / Под ред. П.Д. Павленка и др. М., 2002, с.261).
Безусловным достоинством этого параграфа, подчеркивает Н.Н. Козлова, также является то, что автор не только подробно и квалифицированно раскрывает дефиницию гендера, но и показывает его методологические возможности: «Понятие гендер может служить не только описанию различных аспектов социальной жизни, но и анализу и объяснению властных отношений в обществе» (Социология / Под ред. П.Д. Павленка и др., с.261). Автор главы не только называет причины необходимости появления категории «гендер» в социологии, но и подробно рассматривает их.
Социология пола рассматривается в нем наряду с другими теориями среднего уровня. Необходимо отметить, что в учебнике содержится изложение некоторых феминистских теорий — в частности, «теории двух систем». В учебнике справедливо указывается, что «между феминистской теорией и социологией сложились довольно натянутые отношения, поскольку социология с точки зрения феминизма главным образом утверждала мужские точки зрения, анализируя гендерные отношения. Поэтому гендерная социология изначально находится в прямой оппозиции ко всем и всяческим психоаналитическим и структурно-функциональным трактовкам общества в целом и социальных ролей мужчин и женщин в частности» (Социология / Под ред. П.Д. Павленка и др., с.264). При этом автор раздела В.М. Елисеев в споре социологии и феминизма занимает, скорее, нейтральную позицию, и подчеркивает, что «в настоящее время феминизм остается жизненным и заметным социальным движением, достигшим наибольших успехов в области культуры». Он указывает также, что в центре внимания всех форм феминизма остается продолжающееся неравенство женщин и его искоренение, и полагает, что «хотя исследования феминистской ориентации в России должны учитывать тот факт, что социальные взаимоотношения полов обусловлены культурно-историческими и этнокультурными факторами… это не означает, что анализ специфики российских условий состоит в поиска своеобразного пути развития социополовых отношений – это невозможно в той же мере, как и отклонение от общецивилизованного пути развития» (Социология / Под ред. П.Д. Павленка и др., с.265). Автор также указывает на то, что внутри феминизма существуют разные течения, из которых упомянуты «теория двух систем» и «теория однородности», которая говорит о тесной связи патриархата и капитализма.
Следующий параграф автор начинает с анализа исследований, посвященных социальным аспектам пола, проведенных в России в конце ХIХ—начале ХХ в. Перечисляя проблемы и направления, В.М. Елисеев называет только В.М. Хвостова как ученого, осмысляющего феномен женского движения. Среди других представителей, принимавших участие в дискуссии по женскому вопросу, автор называет О. Вейнингера и его знаменитый труд «Пол и характер». Далее следует краткий очерк истории концептуализации и решения женского вопроса в советский период. Здесь встречается традиционный анализ идей А. Коллонтай и В.И. Ленина, а также государственной политики в отношении женщин. Начиная с 60-х гг. Елизаров вычленяет несколько направлений исследований, которые в дальнейшем рассматривает более подробно. Исследования и работы В. Ядова, И. Кона, а также специалистов по семье и молодежным проблемам анализируются автором в сопровождении иллюстративных, статистических выдержек из их публикаций.
Авторы проанализированных учебников, отмечает Н.Н. Козлова, разделяют позиции биологического детерминизма, понимая «пол» прежде всего, как биологическую данность. Более развернутое представление о природе пола дает П.Д. Павленок: «Общественные или социально-демографические группы это молодежь, женщины и мужчины… критериями выделения социально-демографических групп являются различия половые и возрастные. Не будучи сами по себе, в строгом смысле слова, различиями социальными, эти естественно-природные различия в классовых обществах могут приобретать и приобретают характер социальных различий» (Социология / Под ред. П.Д. Павленка и др., с.141). В подтверждение своих слов П.Д. Павленок приводит пример по данным собственного социологического исследования существенных отличий образа жизни у мужчин и у женщин, среди которых он называет продолжительность рабочего дня, размеры заработков, своеобразное проведение свободного времени и другое приводится как особенное. В то же время, отмечает он, идентичность оценок многих вопросов общественной жизни вещей и денег, потребностей преобладает над особенным. Это предопределяется, по его мнению, прежде всего типичными объективными условиями, в которых живут мужчины и женщины.
К числу учебников, где гендерная проблематика сведена к мимоходом сделанной констатации наличия гендерной асимметрии, И.Н. Тартаковская относит учебник по социологии В.И. Добренькова и А.И. Кравченко. Термин «гендерные» и определение гендера встречается лишь в кратком терминологическом словаре. Структура учебника не предполагает специального выделения отраслевых направлений социологии, они лишь перечисляются в одном из его разделов общим списком, в котором присутствует и социология пола и гендерных отношений (гендерная социология).
При весьма подробном рассмотрении проблем социальной стратификации, стратификация по полу не то, чтобы совсем игнорируется, но считается малосущественной. Так, скороговоркой указывается на то, что «причин возникновения стратификации обнаружено несколько, например, на основе социального пола (гендера). Неравенство между мужчинами и женщинами возникло очень давно и существует по сию пору». И тут же, без перерыва, следующая фраза: «Разведенные или овдовевшие женщины, в отличие от одиноких мужчин, чаще становятся экономически несамостоятельными и в классовой иерархии спускаются на ступень ниже; у них меньше шансов стать руководителем или политическим лидером» (В.И. Добреньков, А.И. Кравченко. Социология. М., 2003, с.211). Очень характерная оговорка в учебнике, которая указывает на то, что с такого рода проблемами сталкиваются именно разведенные и овдовевшие женщины, т.е. женщины, оставшиеся без мужчин, у замужних же, видимо, все складывается удачно. На самом деле, как известно из многочисленных исследований, именно одинокие женщины в целом более успешны в карьере, чем замужние — по вполне понятным причинам.
В другой части учебника, там, где речь идет о барьерах вертикальной социальной мобильности, авторы указывают: «В некоторых обществах в качестве барьеров выступают также раса, пол и возраст… Хотя мужчины и женщины имеют формально равные права для продвижения наверх, реально среди женщин количество руководителей как в политике, так и в экономике, во много раз меньше, чем среди мужчин» (В.И. Добреньков, А.И. Кравченко. Социология, с.241). Однако, как отмечает И.Н. Тартаковская, это наблюдение, справедливое, к сожалению, не для некоторых, а почти для всех обществ, авторами никак не развивается, причины «гендерных барьеров» на пути попадания в высшие страты общества не анализируются.
Мы узнаем, что гендерное неравенство упоминается авторами учебника еще только один раз, и тоже очень кратко, как бы «между делом»: «Женщине, как правило, продвинуться сложнее, чем мужчине. Повышение социального статуса часто происходит благодаря выгодному браку. Это касается не только женщин, но в мужчин» (В.И. Добреньков, А.И. Кравченко. Социология, с.459).
Приводя примеры восхождения мужчин по социальной лестнице, авторы опираются на сексистские дефиниции «социальной мобильности», имеющие традицию в социологии. «Межпоколенная мобильность это изменение статуса детей относительно статуса их отцов», или «внутрипоколенная мобильность имеет место там, где один и тот же индивид, вне сравнения с отцом, на протяжении жизни несколько раз меняет социальные позиции», утверждается в учебнике В.И. Добренькова и А.И. Кравченко. Авторы в дальнейшем уточняют, что «мобильность» женщины измеряется разницей между профессиональным статусом ее отца и мужа.
Примеры, которыми авторы учебника иллюстрируют свои тезисы, основаны на патриархатных стереотипах, принимаемых как нечто само собой разумеющееся: «Роль воспитателя из статуса «отец» предполагает, что мужчина несет обязанность перед обществом воспитать детей в духе законопослушания, уважения традиций и обычаев своего народа. Такова обязанность именно отца, а не матери. Точно так же можно разложить на составляющие элементы другой статус — статус мужа. У него иной набор ролей, в частности сексуальный партнер, социальный партнер, организатор семейного быта и досуга, специалист по домашней утвари и квартиры и т.п.» (В.И. Добреньков, А.И. Кравченко. Социология, с.57). Так читатели узнают, что отец, и только он, а не мать, способен воспитать своих детей в духе законопослушания и уважений традиций, а муж специализируется по ремонту домашней утвари (но ни в коем случае не по стирке или мытью посуды!) Так стереотипы авторов становятся легитимной частью «социологического дискурса».
Авторы фиксируют моменты неравенства полов, которое они видят в худших условиях труда женщин и его более низкой оплате, в несправедливом распределении семейных функций, в ущемлении прав женщин, выделяют категорию «женское рабство». «Неравенство между мужчинами и женщинами возникло очень давно и существует и по сию пору», — считают В.И. Добреньков и А.И. Кравченко.
продолжение
--PAGE_BREAK--
продолжение
--PAGE_BREAK-- 2. Интенциональный подход предполагает, что смысл и эффекты любой репрезентации целиком задаются ее автором, и тем, кто пользуется языком, рисует картины, делает фотографии и т.п. Он отражает активную роль субъекта репрезентации, но не может объяснить, почему заложенные в нее смыслы могут восприниматься и разделяться другими людьми – любое средство коммуникации подразумевает не только автора, но и резентора смыслов.
3. Наконец, конструктивистский или конструкционистский подход делает акцент на социальном характере репрезентации. Ее смысл не является ни механическим отражением объектов, ни достоянием индивидуального автора: он каждый раз заново конструируется и реконструируется в процессе коммуникации, непосредственно отражая ее социокультурный контекст.
Последний подход особенно важен применительно к анализу репрезентаций гендерных отношений, поскольку позволяет объяснить культурный и политический смысл многочисленных образов мужчин и женщин, мужественности и женственности, которыми переполнены любые культурные нарративы.
Цель данного эмпирического исследования состоит в том, чтобы посредством гендерного анализа выявить репрезентацию женщин и мужчин в учебной литературе по социологии и политологии для высшей школы.
Поиск упоминаний о поле/гендере, о женщинах, мужчинах, определение контекста этих упоминаний (явные/скрытые, вынужденные/добровольные, негативные/позитивные) выявление сексизмов представляют собой содержательную компоненту гендерного анализа. Прямое и опосредованное описание атрибутивных качеств человека, отсылка к образам, репрезентирующим объект, коннотация позитивных/негативных смыслов, иллюстрации и символика, оформляющие учебный материал, в совокупности демонстрируют процесс создания и воспроизводства гендерных стереотипов, отражают традиции и культурные нормы научного сообщества.
Объектом эмпирического исследования являются учебники по социологии и политологии. Был проведен анализ двух учебников по социологии, двух учебных пособий: по социологии управления и экономической социологии, и двух учебников по политологии.
Отбор материалов проводился на основе собственного опыта прочтения выбранных учебников по двум учебным дисциплинам: социологии и политологии. При отборе учитывалось наличие в учебниках рекомендаций Министерства образования РФ, их тираж, а также популярность в студенческой среде (по частоте востребования изданий в библиотеке Самарского госуниверситета).
В данном разделе анализируются два учебника по социологии и два учебных пособия по социологии управления и экономической социологии:
1) Волков Ю.Г., Мостовая И.В. Социология: Учебник для вузов / Под ред. проф. В.И. Добренькова. – М.: Гардарики, 2002. – 432 с.
2) Кравченко А.И. Социология: Учебник для вузов. – М.: Академический Проект, 2003. – 2-е изд., перераб. и доп. – 508 с. [65]
3) А.И. Кравченко, И.О. Тюрина. Социология управления: фундаментальный курс: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений, — 2-е изд., испр. и доп. – М.: Академический Проект, 2005. – 1136 с. [66]
4) Г.Г. Силласте. Экономическая социология: Учебное пособие. – М.: Гардарики, 2005. – 383 с. [67]
Первый шаг анализа – просмотр оглавления и глоссариев учебной литературы по социологии и политологии – уже позволят определить, что большинство авторов не проявляет интереса к гендерной проблематике.
Кроме А.А. Кравченко авторы анализируемых учебников используют категорию «гендер» и разработанную в рамках гендерного подхода научную терминологию (например, «феминизации бедности», «патриархат»). В учебнике Ю.Г. Волкова и И.В. Мостовой гендерный подход представлен в теме «Возникновение общества» [60, с.151].
Анализ показал, что авторы разделяют позиции биологического детерминизма, понимая «пол» прежде всего, как биологическую данность. Во обоих учебниках пол упоминается наряду с другими стратифицирующими показателями как социально значимый критерий для выделения социальной группы [60, с.130; 65, с.182, 185], как пример предписанного социального статуса [60, с.225; 65, с.23], как переменная социальной мобильности [65, с.264].
Отсутствие артикулированной гендерной проблематики не означает гендерной нейтральности самих учебников; гендерная проблематика в них раскрывается на примерах, исторических экскурсах или прикладных социологических исследованиях, которые учитывают фактор пола. В таблице «Шкала профессионального престижа» учебника А.И. Кравченко приводится только пять профессий из 50 в женском роде: секретарша, машинистка, стюардесса, домработница, горничная [65, с.211]. Устоявшимися терминами в научном аппарате являются «возмужание», «юношеское развитие», термины, производные от корня «патр», «патернализм», «патриархальный», «патриархальные ценности» [60, с.102; 65, с.215, 217, 257, 286], а также словосочетания проблема «отцов и детей», «традиции отцов и дедов», «братские отношения», «отец народов» [60, с.329; 65, с.107].
Андроцентризм языка проявляется и в таких языковых конструкциях, в которых в паре всегда первым указывается мужчина: «мужчины и женщины», «пасынки и падчерицы», «сын и дочь», «отец и мать», «дед и баба», «юноши и девушки». Сопоставляя мужчин и женщин, авторы выбирают за эталон сравнения «мужское», если речь идет о значимом и положительном явлении общественной жизни, и женское, если предлагается обратная ситуация, например, «в целом молодые мужчины более мобильны, чем пожилые и женщины». «Женщины, как правило, начинают работать позже мужчин (что объясняется рождением и воспитанием детей)» и др. [65, с.264, 267].
В анализируемой учебной литературе можно выделить ряд дискурсивных стратегий, которые задают андроцентризм представленного в учебниках материала: учебники адресуются мужской аудитории, построены на мужском опыте, отождествляют понятия «человек» и «мужчина», приводят в примерах больше мужчин. Так, в учебнике А.И. Кравченко мы видим такой характерный пример: «Встречаясь, мы здороваемся за руку и говорим приветствие, входя в автобус, пропускаем вперёд женщин, детей и пожилых людей», «предприниматель заинтересован в вас как в клиенте, женщина как в потенциальном сексуальном партнёре, продавец как в возможном покупателе», «когда у мужчин появляется достаточно много денег, то они, планируя трату, распределяют приоритеты: к примеру, детей отправить в престижную школу, жене купить стиральную машину, а любовнице украшения» [65, с.75, 90, 99]. Наше исследование подтвердило, что многочисленные примеры адресованы мужской аудитории и имеют смысл только для читающего учебник мужчины. Например, «многие требуют от окружающих того, чтобы их уважали как профессионала… Мало кто хочет, чтобы его уважали как… как красивого мужчину»; «безнравственно оскорблять старших, бить женщину, обижать слабого, издеваться над инвалидами» и т.д. [65, с.80, 117, 164, 165, 177]. Отражение мужского опыта в учебниках осуществляется как прямым, так и косвенным способом. К первому типу относятся следующие высказывания: «Руководитель и подчиненный могут спорить и ругаться… готовы подраться… но за порогом проходной они мирно беседуют о… женщинах [65, с.298]; «если кто-то говорит по-китайски, избегает тещи, не пьет молока, селится в доме своей жены» [65, с.124, 126]. При косвенной маркировке пола не указываются субъекты социального действия, но подразумевается, что «забить гвоздь, погладить рубашку, сходить в магазин» это работа, основанная на гендерных характеристиках. Третья стратегия, встречающаяся в учебниках, это классическое для традиционно-патриархатной картины мира отождествление понятий «человека» и «мужчины»: «Человек влюбляется в жену своего друга» [65, с.141]; и другие примеры [65, с. 91, 92, 100]. И, наконец, последняя выявленная стратегия заключается в том, что авторы предпочитают в качестве примеров указывать представителей мужского пола: отцов, мужей, сыновей, мальчиков, профессионалов своего дела.
Внимание на себя обращает тот факт, что мужчины в учебниках А.И. Кравченко приводятся в пример как положительные герои, очень редко встречаются их негативные образы. Анализируя контекст данных высказываний, становится очевидным, что автор разделяет понятия «мужчина» и «муж», наделяя последнего отрицательными характеристиками. «Неприятности по работе муж вымещает на жене, детях, со6аке...», а «зять «терпеть не может тещу» и навязывает свое отношение сыну», пишет Кравченко [65, с.85, 94, 121]. Причем характерно, что негативный облик мужу придает общение с женщинами в семье с женой либо тещей. Женщины, как правило, упоминаются в примерах, связанных с домашней, семейной, приватной сферой в связке с пожилыми людьми и детьми. «Маленькие детки маленькие бедки», как сказали бы наши бабушки [60, с.163] и другие примеры [65, с.32, 85, 90, 165, 361].
В учебнике А.И. Кравченко женщины выступают в большинстве примеров в негативной роли: женщина-ханжа с сексуальными проблемами, пожилая женщина в мотоциклетном шлеме с милицейскими крагами (пример в теме «Девиантное поведение», нерадивая уборщица, учительница, которая «пытается поучать всех, кто попадается её под руку» и т.д. [65, с.77, 102]. Сексистские примеры встречаются в учебнике А.И. Кравченко при описании механизмов психологической защиты по Фрейду. В частности, он приводит в пример женщину как образец регрессии: «Регрессия – возвращение к ранним стадиям развития, позволяющее взрослому вести себя как ребёнок. Замужняя женщина, вступив в конфликт с мужем, похожий на сцену в доме родителей, когда она была маленькой, начинает плакать, ожидая получить утешение и защиту» [65, с.85]. И если женщина в данном случае сравнивается с ребёнком, чем в принижается ее статус, то мужчина (отец, муж) выступает в качестве Закона, нормализующего ситуацию. Психологическая неуравновешенность женщин как их гендерная характеристика приводится в сексистском примере в учебнике Ю.Г. Волкова и И.В. Мостовой: «С момента своего рождения люди вступают в довольно плотно заселенный мир, который не всегда оказывается комфортным и «человекоразмерным»: в нем мало индивидуальной территории, отцы и дедушки установили свои правила господства, а мамы и бабушки невротизировали его нелепыми ожиданиями и отжившими предрассудками» [60, с.329]. В своем учебнике А. И. Кравченко приводит только один положительный пример, связанный с женщинами, сестринское движение, возникшее в период Крымской войны 1856 г.: «Это движение сестер милосердия, помогающих раненым после боя. Медицинские сестры и сестры милосердия разные вещи. Первые работают за плату, вторые бесплатно и более добросовестно. … Они тесно связаны с православием, регулярно ходят в церковь и смотрят на свою работу как на выполнение религиозного долга» [65, с. 196-197].
Определяя положение полов в социальной системе, А.И. Кравченко, сообщает, что «для мужчин главным чаще всего является статус, связанный с основным местом работы (директор банка, юрист, рабочий), а для женщин с местожительством (домохозяйка)» [65, с.93]. Для автора очевидно, что «коммерсанты ценятся выше сантехников или разнорабочих, мужчины в сфере производства обладают большим социальным весом, нежели женщины...», а «высокооплачиваемый банкир скорее всего будет обладателем такого же высокого семейного ранга как человек, обеспечивающий материальный достаток семьи» [65, с.97]. Весьма интересен пример нисходящей мобильности в учебнике А.И. Кравченко, в котором подчеркивается смена статуса по нисходящей женщинами: «По римскому закону свободная женщина, вышедшая замуж за раба, сама становится рабыней [65, с.267]. А.И. Кравченко указывает, что «раньше некоторые должности могли занимать только мужчины, например полицейский, солдат, генерал» [65, с.94]. Для повышения своего социального статуса женщины в лучшем случае могут использовать институты семьи и брака: «Неожиданное возвышение человека… — излюбленный сюжет народных сказок: хитроумный нищий становится богачом, бедный принц королем, а трудолюбивая Золушка выходит замуж за принца, повысив тем самым свой статус и престиж» [65, с.254].
Приводя такие примеры, как: «На социальную мобильность в США и России наибольшее влияние оказывает не профессия и образование отца, а собственные достижения сына в обучении» [65, с.225] и другие примеры восхождения мужчин по социальной лестнице [65, с.259, 265,271], автор опирается на сексистские дефиниции «социальной мобильности», имеющие традицию в социологии. Характеризуя положение женщин в обществе, автор прибегает к описанию их деятельности: «Однократное посещение магазина действие, но повторяющееся хождение по магазинам, ставшее чертой образа жизни женщины, её социальной ролью, это уже деятельность» [65, с.62]. Указывая, что женщины в приватной сфере выполняют роль «домохозяек», А.И. Кравченко затрудняется квалифицировать этот статус: в одном случае он определяется как статус по месту жительства, в другом как экономический, в третьем как социальный [65, с.93, 97, 207]. Социальному/экономическому статусу женщины А.И. Кравченко посвящает целый абзац: «К традиционному экономическому статусу женщины быть домохозяйкой индустриальная эпоха добавила ещё один – быть работницей. Однако старый и новый статус пришли в противоречие друг с другом. Ведь невозможно одинаково эффективно и почти одновременно выполнять обе роли. Каждая требовала массу времени и немалой квалификации. И все-таки их удалось совместить. Гораздо труднее совместить статусы-роли хорошей матери и эффективного работника, а также хорошей жены и эффективного работника. Уставшая женщина далеко не лучший сексуальный партнер. А время, нужное производству, отбирается воспитанием детей. Таким образом, новый статус «работница» пришёл в противоречие с тремя старыми: домохозяйка, мать, жена» [65, с.97-98]. Из этого текста, на наш взгляд, трудно понять позицию автора. Так, с одной стороны, он утверждает, что роли удалось совместить, с другой стороны, что они пришли в противоречие. К сожалению, А.И. Кравченко не приводит в пример мужчин и то, как им удается совмещать роли работников, отцов, домохозяинов, достойных сексуальных партнёров.
А.И. Кравченко также описывает конфликт между социальными ролями: для женщины ролевой конфликт представляет всегда выбор между работой и семьей, для мужчины между призванием и профессией [65, с.137-138].
Помещая мужчин в публичную, а женщин в приватную сферы, авторы прямо и косвенно указывают на приоритет публичной сферы как мужской по сравнению с частной как женской. «Законодательство Спарты регулировало причёску женщины… Удивительно другое: древнее законодательство, регулировавшее бытовые мелочи, оказалось неспособным решить более важные вопросы: например, чётко разграничить проступок и преступление» [65, с.184]. Авторы фиксируют моменты неравенства полов, которое они видят в худших условиях труда женщин и его более низкой оплате, в несправедливом распределении семейных функций, в ущемлении прав женщин, выделяют категорию «женское рабство» [65, с.186].
Несмотря на то, что, по признанию авторов, со временем роли мужчины и женщины меняются в сторону уменьшения различий между ними, проблемы гендерного неравенства все равно остаются. А.И. Кравченко указывает, что «более половины общего числа бедных семей в США возглавляют женщины, что достигли порога бедности или опустились ниже его женщины...» [65, с.252]. Далее в тексте следует перечисление беднейших социальных слоев, представленных женщинами: уборщицы, санитарки, учителя, воспитатели детских садов, медицинских работников. Речь идёт, по сути, о «феминизации бедности», характерной, по данным ООН, для всех обществ.
Нельзя не отметить, что основным предметом анализа социальных
отношений между полами авторы выбирают не макроуровень общества, а отдельные его институты, и, прежде всего семью, в рамках которой женщины и мужчины выступают как жены и мужья, матери и отцы. А.И. Кравченко уделяет внимание распределению властных ролей в семье: «Защита чести и достоинства членов семьи представляет собой обязанность каждого мужчины… Проявляя заботу о семье, мужчина тем самым демонстрирует свою силу, храбрость и добродетель и все то, что высоко оценивается окружающими. … Защита семьи это основа её выживания, выполнение этой важной функции в традиционном обществе делает мужчину автоматически главой семьи. Не возникает споров о том, кто первый – муж или жена. В результате укрепляется социально-психологическое единство семьи. В современной семье, где мужчина не имеет возможности продемонстрировать свои лидирующие функции, гораздо выше нестабильность, чем в традиционной» [65, с.137-138].
В течение тысячелетий в каждом обществе заботой матери являлся уход за ребенком, заботой отца – материальное обеспечение семьи и ее защита. Вследствие этого повсеместно возникла единообразная структура: мужчины и женщины вступали в постоянные отношения, в ходе которых достигалось наиболее эффективное развитие потомства и осуществлялась необходимая экономическая активность, базирующаяся на разделении полов. Широкий спектр отцовских обязанностей предполагает, что «отец – агент первичной социализации опекун, администратор, воспитатель, учитель, друг» [60, с.139; 65, с.124]. Роль воспитателя детей предполагает, что мужчина должен воспитывать детей в духе законопослушания, уважения традиций и обычаев своего народа. На наш взгляд, обозначенная таким образом проблема отцовства призвана компенсировать сложившийся в российской гендерной культуре дефицит мужественности, что в принципе можно расценивать как позитивное явление. В то же время очевиден сексистский подход к проблеме материнства, так как оно упоминается гораздо реже, и, как правило, не раскрываются его подфункции, что, в конечном счете, не позволяет квалифицировать его как социальный феномен. Тем самым достигается эффект валоризации отцовства за счет умаления роли материнства.
продолжение
--PAGE_BREAK-- В отличие от двух проанализированных нами учебников, в учебных пособиях А.И. Кравченко, И.О. Тюриной «Социология управления» [66] и Г.Г. Силласте «Экономическая социология» [67] выделены специальные разделы, в которых содержится гендерный подход к анализу управления и социальных процессов.
В учебном пособии А.И. Кравченко, И.О. Тюриной в разделе «Гендерные аспекты управления» [66, с.623-647] авторы пишут о том, что «все многообразие научных теорий объясняющих различие и неравенство полов, подразделяется на две основные школы: биогенетическую и биокультурную». Раскрывая данные теории, авторы отмечают, что согласно первой теории пол – это термин, обозначающий анатомо-биологические особенности людей, на основе которых люди определяются как мужчины или женщины. Гендер же означает сложный социокультурный конструкт, это социокультурный пол. [66, с.624]
В разделе отмечается, что «издавна гендерные отношения покоились на экономическом, социальном и политическом превосходстве мужчины. Управление – одна из сфер, в которой подобное положение вещей (называемое в науке патриархатом) просматривается наиболее зримо и выпукло» [66, с.624]. «И сегодня, — продолжают авторы данного учебного пособия, — когда мы говорим о менеджере или руководителе, то в первую очередь подразумеваем мужчину, а не женщину» [66, с.626].
Авторы обращают внимание на сексистскую идеологию, признающую превосходство мужчин над женщинами, которая так глубоко укоренена в нашей культуре и сознании, что ее никто не замечает. Однако они пишут: «Большие социальные группы подразделяются на половозрастные (старики, взрослые, дети, мужчины, женщины)». Как видим, женщины здесь названы в числе последних [66, с.166].
Анализируя гендерные аспекты управления, А.И. Кравченко, И.О. Тюрина особо останавливаются на проблеме полового (или гендерного) разделения труда. В связи с этим авторы анализируют такие явления как гендерная профессиональная сегрегация (или профессиональная сегрегация по признаку пола).
В то же время следует отметить, что в данном разделе, говоря о женщинах, делающих карьеру, авторы пишут: «Профессиональные менеджеры – это молодые энергичные женщины…», «Предприниматели-наследники – женщины, унаследовавшие дело от родителей или мужей» [66, с.643]. Здесь мы видим обозначение женщин как менеджеров и предпринимателей в мужском роде, что свидетельствует об андроцентризме.
Авторы учебного пособия в заключении раздела делают вывод о том, что «гендерная теория является относительно новым направлением социологии. Далеко не все осознают, насколько глобальны масштабы воздействия тех или иных подходов к решению социально-экономических проблем на состояние приватного пространства человека. Непонимание или осознанное биологическое осознание гендерной субординации мужчин и женщин закрепляет современный дискурс патриархата, который многократно усиливается технократическими подходами к решению социальных вопросов» [66, с.644].
В учебном пособии Г.Г. Силласте в главе «Методологические основы экономической социологии» содержится параграф «Гендерная социология в экономике и гендерный подход к анализу социальных процессов» [67, с.56-73]. Однако необходимо отметить, что в языковой конструкции Г.Г. Силласте первый в паре указывается мужчина. Это не что иное, как андроцентризм языка.
Далее Г.Г. Силласте дает определение «гендерной асимметрии», показывает «профессионально-статусное развитие женщин в условиях поляризации общества».
В заключении раздела автор задается вопросом: «Можно ли создать абсолютное равенство полов в условиях гендерной асимметрии общества?». И отвечает: абстрактно-теоретически это возможно, но на практике гендерная асимметрия никогда не будет полностью устранена. [67, с.74]
В целом учебники по социологии можно условно разделить на две категории: не включающие гендерную проблематику и интегрирующие понятие «гендер» в текст учебных пособий. К первой категории относятся проанализированные учебники Ю.Г. Волкова, И.В. Мостовой и А.И. Кравченко, ко второй – учебные пособия А.И. Кравченко, И.О. Тюриной и Г.Г. Силласте.
2.2 Репрезентация женщин и мужчин в учебной литературе по
политологии
В данном разделе объектом анализа были два учебника по политологии:
1) Политология. Учебник / Под ред. М.А. Василика. М.: Гардарики, 2006. – 588 с. [68]
2) Пугачев В.П., Соловьев А.И. Введение в политологию. М.: Аспект-Пресс, 2003. – 477 с. [69]
Просмотр оглавления анализируемых учебников показал, что их авторы не проявляют интереса к гендерной проблематике. В данных учебниках среди категорий, используемых политологией, термин «гендер» не встречается, равно как и категории, разработанные в рамках гендерного подхода (например, «патриархат»). Авторы учебников предпочитают употреблять квази-нейтральные характеристики «половозрастные» и или такие громоздкие конструкции, как «неравенство, порожденное половыми различиями», «обусловленное полом положение мужчины и женщины» [68, с.98; 69, с.126]. Разделяя позиции биологического детерминизма, авторы понимают «пол» прежде всего, как биологическую данность. Так, в учебнике под ред. М.А. Василика в таблице «Типы стратификационных систем» представлена «физикогенетическая система», отличительными характеристиками которой являются «пол, возраст, физические данные, физическое принуждение и обычай» [68, с.139]. Понятие «пол» используется авторами в следующих значениях: как критерий для выделения политической культуры; как фактор, определяющий политическое участие и поведение; как ценз для получения избирательных прав; как условие для рекрутирования политических элит.
В.П. Пугачев и А.И. Соловьев указывают на патриархальный способ взаимоотношений индивидов с властью, подразумевая сложную иерархию прав и обязанностей людей, неравенство их положения в отношениях с властью [69, с.83-84]. В обоих учебниках фигурирует классификация политической культуры американских ученых-политологов Г. Алмонда и С. Вербы, которые выделяли патриархальный, подданнический и активистский типы, ориентируясь на степень активности участия граждан в политической жизни и отношение граждан к политической системе [68, с.369]. Аналогичным образом характеризуя «патриархальное» авторы учебников и ученые-политологи не видят в нем гендерного аспекта. Только в одном учебнике патриархальный характер демократий конкретизируется как политический режим «для мужчин» [69, с.204, 208].
Еще один термин, имеющий гендерную маркировку и используемый в политическом и политологическом дискурсе — «братство». Анализируя известный лозунг «Свобода, равенство и братство», в учебнике под ред. М.Л. Василика, авторы рассматривают «братство» как «социальные (гражданские) права, боязнь социальной и материальной ущемленности, нищеты, стремление к материальному достатку, обеспечение равенства шансов» [68, с.48, 147]. В учебнике К.П. Пугачева и А.И. Соловьева авторы пошли по пути исключения «братства» из текста: из триады «свобода, равенство, братство» последняя часть заменена на «т.д.» [69, с.201].
Сопоставляя мужчин и женщин, авторы выбирают за эталон сравнения «мужское», если речь идет о значимом и положительном явлении общественной жизни, и женское, если предлагается обратная ситуация. Кроме того, здесь очевидно прослеживается свойственное для патриархатной картины мира понимание мужчины как нормы, а женщины как девиации, например: «отцы оказывают на формирующиеся политические взгляды детей большее влияние, чем матери»; «мужчины в целом гораздо более активнее женщин участвуют в выборах...», «доля определившихся со своими электоральными намерениями («голосовать не голосовать») среди мужчин больше, чем среди женщин» [68, с.379, 382, 395, 403].
Излагая основы демократии, В.П. Пугачев и А.И. Соловьев указывают, что до начала ХХ века женщины были исключены из политического процесса [69, с.204, 208]. Авторы указывают, что характерной чертой демократических режимов является их социально-классовая ограниченность, так как происходило «отождествление народа как субъекта власти с собственниками-мужчинами». Поэтому В.П. Пугачев и А.И. Соловьев не считают демократию с гендерным цензом властью народа [69, с.216-217]. Таким образом, в дефиницию «политика» и в ее реальное функционирование были вписаны предпосылки, исключающие женское участие в публичной жизни.
Поэтому вполне закономерно, что и раздел по истории политических учений, не учитывает гендерный контекст. Теоретики прошлого и современности не придавали значения данному аспекту. Ключевая гендерная проблема истории политических учений состоит в том, что теории, считающиеся универсальными, были написаны в то время, когда женщины еще не обладали гражданскими правами. Андроцентристскую направленность имеют и высказывания Сократа о «мудрых пастырях», и концепции Платона («правление философов, которым присуща добродетель мужества»; утверждение, что «все члены государства — братья» [68, с.424], и патриархальная концепция происхождения государства Аристотеля, а также политические воззрения Аврелия Августина и Фомы Аквинского. К этим концепциям были близки и идеи и концепты маскулинной гражданственности, ярко выраженной в образе политического человека Н. Макиавелли [68, с.462]. Наиболее явно андроцентристский характер государства, на наш взгляд, артикулируется в патриархальной концепции, представленной в учебниках такими мыслителями как Аристотель и Конфуций [68, с.300].
В темах «Избирательные системы», «Избирательный процесс» «пол» встречается как пример избирательного ценза и фактора политического участия. В анализируемых учебниках приводятся даты предоставления женщинам избирательных прав [69, с.406; 68, с.275]. В учебнике под ред. М.А. Василика вводится понятие «суфражизм» [68, с.275]. А.И. Соловьев и В.П. Пугачев дают узкое, и поэтому, не вполне адекватное определение феминизма как движения, «борющегося за полное равноправие женщин в обществе» [69, с.305].
В учебнике В.П. Пугачева и А.И. Соловьева женская/гендерная проблематика присутствует в разделе «Политические партии» среди движений, выделяемых по демографическому признаку [69, с.282]. В учебнике под ред. М.А. Василика «Женщины России» фигурируют как пример партий «социально-ориентированных умеренных реформаторов» [68, с.359].
Политическая культура как субъективная сфера, образующая основание политических действий и придающая им значение, чрезвычайно важна для понимания механизма формирования политического отчуждения женщин. Политические мифы как структурный компонент политической культуры полны образами героя-спасителя, наделенного харизматическими чертами и даром пророка, непревзойденным талантом полководца-воителя [68, с.368]. Политическая субкультура женщин сводится к их склонности в поддержке партий и организаций консервативного направления и ориентации их при политическом выборе на мнения своих мужей [68, с.395, 407]. Учитывая сексистские выражения авторов учебника под ред. М.А. Василика, можно предположить, что они относят женщин к эмоциональному типу избирателей: «Зачастую избиратель, недовольный традиционными политическими партиями, под влиянием сиюминутных настроений и впечатлений, стремительно меняет свои ориентации и предпочтения. Не случайно некоторые, не лишенные чувства юмора, политологи проводят аналогии между женским характером и характером среднего избирателя» [68, с.396]. Эта замаскированная под юмор сентенция ставит под сомнение разумность, рациональность женщины как субъекта политики.
Политическая культура личности, как известно, формируется в ходе политической социализации. В учебнике под ред. М.А. Василика отчасти отражена роль гендера в формировании политического сознания и распределении политических ролей. В частности, авторы учебников считают, что «установки ребенка по отношению к отцу, формирующиеся в ранние периоды жизни, могут быть в дальнейшем трансформированы в отношение к политическим объектам», «сначала детей знакомят с «самыми простыми понятиями, олицетворяющими власть — полицейский, президент, генерал, военачальник». В средней школе учащиеся получают представление о выдающихся политических деятелях, как правило, мужчинах». [68, c.379, 382].
Постулируя, что «международные отношения — система политических, экономических, культурных, военных, дипломатических и других связей и взаимоотношений между государствами и народами» [68, с.512], авторы учебника под редакцией М.А. Василика, тем не менее, преимущественно описывают ту часть системы международных отношений, которая связана с военными отношениями и уходят в сторону от описания других видов деятельности государства. Подчеркивая соревновательный характер международных отношений, авторы пишут, что геополитика — это «совокупность физических и социальных, материальных и моральных ресурсов государства, составляющих тот потенциал, использование которого позволяет ему добиваться своей цели на международной арене» [68, с.515]. Среди всех ресурсов государства, классики геополитики упирают именно на силовые ресурсы: в схеме «Структура геополитических исследований» отражены роль «силового потенциала» и «военной мощи». Комментируя ее, авторы указывают, что «важным элементом геополитического анализа является сила (или мощь) государства.… Сила — это способность одной державы достигать своих целей во внешней политике путем оказания существенного или определяющего влияния на политику других стран, отстаивать свои интересы, самостоятельно решать задачи своего… развития» [68, с.524, 531]. Кроме того, авторы учебника чаще, чем в других темах используют такие термины как «экспансия», «территориальные разделы», «политическое могущество», «военная мощь». В высказывании Х. Маккиндера о политическом могуществе подчеркивается, что оно зависит, помимо прочих условий, от мужества конкурирующих народов [68, с.520].
Силовые акценты присутствуют и в теме «Политическая глобалистика». Демографическая проблема, на наш взгляд, непосредственно связана с гендерной тематикой, так как вопрос перенаселения затрагивает в первую очередь репродуктивную политику, а значит, и права женщин. Тем не менее, авторы учебника под ред. М.А. Василика рассматривают процесс постоянного прироста населения лишь с точки зрения военной доктрины. Они пишут: «Демографические процессы, так или иначе, сказываются на состоянии национальной и региональной безопасности. Низкий уровень рождаемости и процесс старения населения в промышленно развитых странах будут создавать в ХХI в. большие трудности при комплектовании личного состава их вооруженных сил» [68, с.549].
Подводя итоги, следует сказать, что проанализированные учебники по политологии практически не содержат гендерной терминологии и тематики, но в то же время тексты пособий не являются гендерно нейтральным.
В целом, проведенное исследование показывает, что категория пола и гендерный инструментарий не являются устойчивыми для политологического дискурса. Однако практическое отсутствие гендерного аспекта имеет и положительный момент: устранение рассуждений на тему природы пола, отношений между полами приводит к уменьшению сексизмов, характерных для учебников по социологии и отражающих традиционные андроцентристские стереотипы. Максимум, что позволяют себе авторы-политологи — это конструирование маргинальности и незначимости гендерной/женской темы.
Трудности включения гендерной проблематики в учебную литературу по политологии еще раз демонстрируют андроцентризм политического знания в целом.
2.3 Сравнительные результаты репрезентации женщин и мужчин в
учебной литературе по социологии и политологии
В ходе эмпирического исследования нами были проанализированы два учебника по социологии, два учебных пособия: по социологии управления и экономической социологии, и два учебника по политологии для студентов высшей школы.
Мы ориентировались на терминологический, текстологический и концептуальный просмотр. Поиск упоминаний о поле/гендере, о женщинах и мужчинах, определение контекста этих упоминаний (явные/скрытые, вынужденные/добровольные, негативные/позитивные) выявление сексизмов представлял собой содержательную компоненту гендерного анализа. Прямое и опосредованное описание атрибутивных качеств человека, отсылка к образам, репрезентирующим объект, возможная и предполагаемая верифицируемость/фальсифицируемость излагаемого материала, в совокупности демонстрируют процесс создания и воспроизводства гендерных стереотипов, отражают традиции и культурные нормы.
Просмотр оглавления учебной литературы, как по социологии, так и по политологии позволил нам определить, что авторы анализируемых учебников не проявляют интереса к гендерной проблематике.
продолжение
--PAGE_BREAK--