Содержание
1Включенное наблюдение и этнографический метод: определение и историческиеистоки
2Планирование исследования: определение проблемы, отбор случаев, ситуаций игрупп
3Вхождение в ситуацию наблюдения, роли наблюдателя, взаимоотношения «в поле»4 Процесс анализа и описания результатов
Библиографическийсписок
1 Включенное наблюдение и этнографический метод: определениеи исторические истоки
Под «включенным наблюдением» в социологии обычноподразумевают либо особый метод сбора социологических данных (1), либоцелостную исследовательскую стратегию, т. е. методологию социальных игуманитарных исследований, качественно отличную от методологии естественныхнаук (2). «Включенное наблюдение-2», таким образом, шире по содержанию, чем«включенное наблюдение-1». Причина заключается в том, что за более широкойтрактовкой наблюдения-2 стоит значительно большее количество явных и неявныхтеоретических предпосылок и предположений. Некоторые из этих предпосылокотносятся к возможностям и ограничениям наших методов познания социальногомира, некоторые же связаны с общими представлениями о том, как устроен сам этотмир.
Разумеется, выделенные нами две трактовки включенногонаблюдения это заведомая идеализация. Даже среди тех, кто убежден в том, чтовключенное наблюдение — ведущая методология социальных наук, нет полногоединства мнений. Некоторые исследователи полагают, что преимущества включенногонаблюдения связаны с возможностью уточнения и усовершенствования теоретическихпонятий в ходе непосредственного взаимодействия исследователя с описываемой имреальностью, что особенно существенно в том случае, когда сам исследовательисходно не принадлежит к изучаемой культуре или сообществу. В этом случаесоциолог-«аутсайдер» получает значительную часть своих теоретическихпредставлений в прямом сотрудничестве с хорошо осведомленныминформатором-«туземцем». Информатор здесь становится прямым источникомсодержательных представлений и понятий, которые социолог в дальнейшемподтверждает, уточняет или опровергает (например, это могут быть сведения оструктуре взаимодействия в уличной шайке либо об отношениях родства или нормахэтикета в индейском племени). Описанной исследовательской установке частосоответствует широкое понимание включенного наблюдения как этнографическогометода описания человеческих сообществ.
Несколько иной тип исследовательской установки прииспользовании метода включенного наблюдения имеет место в том случае, когдасоциолог стремится понять и принять точку зрения тех, кого он исследует, реконструироватьсубъективный смысл, который первые вкладывают в свои поступки, проникнуть визменчивый символический мир социальных субъектов. Этот тип исследовательскойустановки особенно характерен для работ, выполненных в традиции символическогоинтеракционизма, понимающего под включенным наблюдением прежде всего«отношение, которого не может избежать человек, ведущий наблюдение за другимичеловеческими существами, а именно — необходимость каким-то образомсоучаствовать в опыте и поступках тех, кого он наблюдает».
Наконец, возвращаясь к тому, что мы обозначили как«включенное наблюдение-1», исследователь может придерживаться весьма жесткихстандартов научного вывода, стремясь к построению обобщенных причинныхобъяснений и предсказаний, и вместе с тем использовать включенное наблюдениекак метод сбора данных и эвристическую процедуру для формированияпредварительных теоретических гипотез и понятий на ранних стадиях исследования.По мере уточнения сферы теоретических интересов, сравнительной роли различныхтеоретических понятий и переопределения исследовательской проблемы социологможет постепенно перейти к использованию результатов включенного наблюдения дляизмерения, проверки более строгих гипотез или построения причинных моделейпроисходящего.
Метод включенного (или полевого) наблюдения, таким образом,получает несколько различающееся толкование в различных теоретическихперспективах, в зависимости от того, как понимаются природа и целисоциологического исследования. Не менее разнообразны и сферы использования полевыхнаблюдений в социологии, те «жизненные миры», области социального опыта,которые могут стать предметом этнографического описания.
Классическим примером стало исследование У. Ф. Уайта,описавшего структуры взаимодействия и неявные статусные иерархии, организующиеповседневную жизнь бедного итало-американского района в большом городе навосточном побережье США, и его обитателей — местных политиков, членовмолодежных банд и ориентированных на карьеру способных студентов.
Другой классический пример — проведенное Л. Фестингером исоавторами исследование небольшой секты, пророчившей скорое наступление концасвета. Заметим, что в исследовании Уайта социолог явно выступал в ролинаблюдателя и не скрывал целей своего присутствия «в поле». Фестингер и соавторыполагали, что единственный способ проникнуть в замкнутую общину верующих,воспринимавших внешний мир как враждебный и нечувствительный к тайномуоткровению, заключался в том, чтобы стать полноправными членами секты и скрытьсвою профессиональную роль социолога. В этом случае наблюдатели получили доступв «поле», представившись путешествующими бизнесменами, слышавшими прежде осуществовании группы, сочувствующими ее целям и желающими узнать о ней больше.Однако вскоре социологи, стремившиеся наблюдать сектантов в естественныхусловиях (важная предпосылка этнографического метода), столкнулись с тем, чтоих собственное присутствие интерпретировалось верующими как прямоеподтверждение подлинности их откровения. Ситуация усугублялась тем, что один изсоциологов, стремясь придать большее правдоподобие своей «легенде», рассказалчленам секты о якобы имевшемся у него опыте оккультной практики исверхчувственного познания. Члены секты восприняли его «обращение» как важноесобытие. Таким образом, значительная часть «естественного» хода событийоказалась вольно или невольно сфабрикованной социологами.
К другим, сравнительно недавним образцам успешногоиспользования метода включенного наблюдения в социологии можно отнести, —ограничившись лишь несколькими примерами, — исследования повседневной жизни«внутри» лабораторной науки, исследования профессиональной социализации вхирургическом отделении больницы и способов оценки и контроля медицинскихошибок, совершаемых молодыми врачами, изучение роли «кокаиновой экономики» в жизнималеньких сельскохозяйственных общин в перуанских Андах, анализ процессастарения и способов, с помощью которых обитатели еврейского центра дляпрестарелых в Калифорнии осмысливают и организуют свою жизнь.
Мы будем рассматривать включенное наблюдение не какальтернативу другим исследовательским подходам, а как один из важных методовсоциальных наук, часто использующий элементы других методов и техник (например,анализ документов, клиническое интервью, квазиэксперимент) и, в свою очередь,позволяющий расширить содержательную интерпретацию результатов, полученныхдругими, более формализованными методами.
Включенное наблюдение основывается на широком кругеисточников информации. Наблюдатель «явно или неявно соучаствует в повседневнойжизни людей в течение достаточно продолжительного времени, наблюдая запроисходящим, прислушиваясь к сказанному, задавая вопросы. В сущности, онсобирает любые доступные данные, которые могут пролить свет на интересующие его(или ее) проблемы».
В общем случае, включенное наблюдение чаще основано нанеформализованных интервью, менее репрезентативных данных, нестатистическомподходе к обоснованию выводов и причинных моделей. Из сказанного, однако, неследует, что при использовании этнографических методов в социологии «все позволено»,и исследователь может с легкостью отказаться от любой теоретической логики,стандартов репрезентативности или от обоснования своих выводов. Включенноенаблюдение основывается на некоторых теоретических предпосылках и абстрактныхидеях, понимание которых существенно для осмысленного использования этогометода.
Методология включенного наблюдения подчеркивает важность«логики открытия», не проводящей жесткой границы между формализованной теориейи эмпирическим знанием, между формально-логическим рассуждением и здравымсмыслом в процессе поиска новых понятий, обобщений и теорий. Предполагается,что более гибкие способы определения исследовательской проблемы и теоретическихгипотез и соответствующие методы сбора и оценки эмпирической информации создаютпредпосылки для построения теорий, укорененных в реальности конкретногосоциального опыта, в повседневных словах и поступках людей.
2 Планирование исследования: определение проблемы, отборслучаев, ситуаций и групп
На той стадии работы, которая предшествует полевомунаблюдению, исследователь обычно определяет для себя ключевую проблему исоответствующую совокупность ключевых вопросов, на которые можно получитьтеоретически осмысленные, т. е. подлежащие и поддающиеся теоретическомуосмыслению, ответы.
Социологи или этнологи (в отличие, например, от психологовили экономистов) довольно редко сталкиваются с ситуацией, когда ихпредварительные гипотезы можно строго вывести из развернутой и логическисогласованной теории. Значительно типичнее ситуация, когда выбор проблемыопределяется совокупностью более или менее отчетливых теоретических понятий иидей, совокупностью интересных и требующих объяснения фактов и, наконец,различными политическими, практическими и этическими соображениями. Включенноенаблюдение, как и другие типы социологического исследования, часто начинается вситуации, где в той или иной мере присутствуют все перечисленные компоненты:идеи, факты, политика, этический и практический интерес. Однако в случаеэтнографического исследования (мы будем иногда использовать последний терминкак синоним «включенного наблюдения») исследователь обычно ставит своей цельюне столько проверку гипотез, выводимых из существующей теории, сколько развитиеновых теоретических представлений. Хорошим примером поиска теоретическогообъяснения уникального факта может служить известная работа М. Фрейлиха,посвященная роли социокультурных факторов в объяснении такого необычного (хотяи достаточно известного) явления, как «сверхпредставленность» индейцев-мохавковсреди нью-йоркских монтажников-высотников.
Личный опыт и интересы также нередко становятся предпосылкамиисследования. Так например, А. Стросс и Б. Глезер, незадолго до начала своегознаменитого исследования процесса умирания в больничных условиях, пережилипотерю близких. Обстоятельства смерти их близких были таковы, что уже напредварительной стадии полевого исследования их внимание было приковано крутинным процедурам обращения медиков с неизлечимыми пациентами и влияниюзнания о безнадежном прогнозе на социальное взаимодействие больных, ихродственников и персонала. В. Боггз, исследовавший мир латиноамериканскогоджаза и особенно той его разновидности, которую иногда называют «сальса»(своеобразный синтез латиноамериканского бита и негритянского джаза), смогпостепенно перейти от многолетнего увлечения и непосредственной включенности вэто музыкальное движение к формулировке социологического проекта, направленногона анализ расовых и классовых аспектов музыки. Однако переход этот был нелегкими потребовал изрядных усилий: не существует легкого способа превращения личногоинтереса в профессиональную вовлеченность ученого.
Уже на ранних стадиях исследования — при изучении литературы,анализе доступных документальных источников, ознакомлении с ситуацией «в поле»социолог часто меняет или уточняет исходную формулировку проблемы, некоторыетеоретические предпосылки или рабочие понятия. Вполне может оказаться, чтопроблема в исходной своей формулировке пока или в принципе — неразрешима, либов исходных теоретических представлениях содержались существенные пробелы. Вэтой ситуации нет ничего необычного — ученому часто приходится вспоминатьстарую истину: задать правильный вопрос труднее, чем найти на него ответ.
Особое значение неожиданностям, радикальным изменениям точкизрения исследователя и ощущению неадекватного понимания ситуации придаетгерменевтическая традиция. Не вдаваясь здесь в обсуждение сложных философскихвопросов, мы лишь кратко опишем, как трактуется в этой традиции собственно«этнографическое понимание». Здесь особое значение придается томуобстоятельству, что социолог или культурный антрополог по сути сталкивается счуждым, иным жизненным миром. (Даже если это мир его собственной культурнойтрадиции, ученый стремится сделать его понятным для мира рационального научногознания, как если бы это был чужой мир.) Задача ученого, ведущего включенноенаблюдение,— «показать, как социальное действие в одном мире может быть понято(осмыслено) с точки зрения другого мира».
Отсюда ясно, что недоумение, неясность, несоответствиетеоретическим ожиданиям, иными словами, разрывы и «неисправности» в знании ивзаимопонимании и являются исходным материалом для ученого. Задачаэтнографического понимания — обнаружить и зафиксировать разрыв, чтобы вдальнейшем дать объяснение, этот разрыв исключающее. Как только объяснение«странному обычаю» получено, разрыв перестанет восприниматься как таковой. Иученый, и читатели, к которым первый адресует свое изложение открывшегося емусмысла действия, перестанут воспринимать обычай как «странный», т. е.,например, не будут больше расценивать как необычное то обстоятельство, чтоцыганки не гадают друг другу, что отец в традиционной кавказской семье никогдане берет ребенка на руки (хотя, по всей видимости, любит его) или чтопрофессиональные ученые часто придают большее значение публикации результатов,чем собственно их получению.
Однако движение от разрыва и недоумения к пониманию — это нетолько коррекция исходной формулировки теоретической проблемы. Конечнымрезультатом этнографического понимания является слияние двух или болеекультурных традиций — этнографа, изучаемого им сообщества, аудитории.Наблюдатель становится посредником между различными социальными мирами,расширяющим горизонты культурных традиций и способствующим их коммуникации.
Социолог в такой трактовке самым очевидным образомоказывается в одной из главных своих профессиональных ролей — посредника междусоциальными сообществами и культурами.
Возвращаясь к обсуждению выбора теоретической проблемы ипредмета включенного наблюдения, заметим, что описанные различия междугруппами, культурами и системами значений делают особенно важной проблемусравнения, т. е. выбора групп, ситуаций, условий для проведенияэтнографического исследования.
Какие «случаи» считать релевантными, значимыми, существеннымидля данной исследовательской проблемы? Прежде чем ответить на эти вопросы,отметим, что включенное наблюдение можно рассматривать как некую разновидность(возможно, самую распространенную) метода монографического «анализа случая» (case-study). Под последним принято понимать детальное, целостноеописание индивидуального случая, включенного в более широкий социальный икультурный контекст. В качестве «случая» может рассматриваться культура,сообщество, субкультура, организация, социальная группа, а также такие явления,как верования, практики, формы взаимодействия, иными словами,— почти всеаспекты человеческого существования. Анализ случая может включать в себяинтервьюирование, включенное наблюдение, анализ личных документов, литературныхисточников. Весь этот широкий круг методов объединяет идея максимально полногоописания критически важного для прояснения данной исследовательской проблемыслучая (или) нескольких случаев. В отличие от массовых опросов, ориентированныхна сбор данных о больших популяциях, методология анализа случая не придаетбольшого значения статистической репрезентативности полученных данных.Возможность обобщения и переноса выводов исследования в более широкий контекстздесь обосновывается через «типичность» случая, через возможностьтеоретического объяснения выбора данного объекта, места и времени его изучения.
Критики методологии «анализа случая» и соответственновключенного наблюдения часто (и справедливо) подчеркивают возможностьсистематических смещений и необоснованных обобщений, выводимых из исследованияединичного явления. Особую остроту, таким образом, приобретает проблема отбора— случаев, ситуаций, групп — и обоснования переносимости результатоввключенного наблюдения в более широкий контекст.
Самой успешной попыткой справиться с проблемой отбора вэтнографическом методе стала последовательная разработка понятия теоретическойвыборки, впервые предпринятая Б. Глезером и А. Стрессом (1967). Выборисследуемого явления здесь обосновывается через логику проверяемой теории, определяющей,какие особенности данного явления (случая, группы и т. п.) существенны с точкизрения содержательных, теоретических соображений. Хотя основанный на включенномнаблюдении анализ случая обычно не подразумевает использования статистическихпроцедур репрезентативного отбора, эти процедуры могут использоваться дляселекции наблюдений «внутри» данного случая, построения сравнительных групп ит. п.
Чтобы проиллюстрировать эти несколько абстрактныесоображения, обратимся к уже упоминавшемуся исследованию социальных контекстовумирания, проведенному Глезером и Стрессом.
Исследование Глезера и Стросса проводилось в шести больницах,расположенных в прибрежном районе Сан-Франциско. В самой общей формеисследовательская проблема была следующей: какого рода события происходятвокруг пациентов, умирающих в американских больницах? На предварительной стадииисследования эта общая проблема сузилась до нескольких вопросов: «Каковыустойчивые типы взаимодействия между умирающим пациентом и персоналом больницы?Какого рода тактики использует медицинский персонал в отношении пациента? Вкаких организационных условиях внутри больницы эти типы взаимодействия итактики имеют место и как они влияют на пациента, его семью, медиков, больницукак целое, всех тех, кто вовлечен в ситуацию, окружающую процесс смерти?». Впоиске ответов на эти вопросы, исследователи пришли к формулировке следующейтеоретической гипотезы: все происходящее может быть объяснено тем, как и вкакой мере осознается судьба пациента каждой из взаимодействующих сторон вситуации умирания. Можно сформулировать эту гипотезу еще проще: важно «кто—вситуации умирания что знает о вероятности фатального исхода для умирающегопациента». Ключевой теоретической переменной в исследовании Глезера и Строссастало, таким образом, понятие контекста осознания (или «контекста знания») оприближающейся смерти.
Чтобы сделать яснее теоретическую логику этого подхода,заметим, что он основан на интерпретативной, интеракционистской традициисоциологического мышления. Напомним, что с точки зрения этой традиции за любымсоциальным взаимодействием стоит постоянное осознание и осмысление людьми ихповседневной жизни. Люди не просто пытаются осмыслить и осознать причины ипоследствия поступков и событий, они взаимодействуют и совершают поступки,основываясь на тех смыслах, которые они приписывают событиям повседневнойжизни.
Верно или неверно люди определяют ситуацию и толкуют событияи намерения других людей, — что во многих случаях в принципе не поддаетсяоценке, — они реально руководствуются своими мнениями и убеждениями в своихпоступках. Если воспользоваться общеизвестной формулировкой: если людиопределяют ситуацию как реальную, она реальна по своим последствиям.
Глезер и Стросс, основываясь на своих представлениях овозможных «контекстах осознания» приближающейся смерти, осуществилитеоретическую выборку мест, условий и ситуаций внутри больницы, относительнокоторых можно было предположить, что они представляют все типичные «контекстыосознания» смерти и все типы взаимодействия, происходящие в этих контекстах.Например: «Когда пациента доставляют в больницу в необратимой коме и ставятдиагноз неизбежной смерти, никто не предполагает, что пациент можеткогда-нибудь узнать о своем диагнозе. Не исключена возможность того, что врачи имедсестры могут по-разному определить статус пациента, но такое расхождениемаловероятно. С другой стороны, когда пациент поступает в сознательномсостоянии, и нельзя с полной определенностью сказать, умирает ли он, то,конечно, его собственное определение (ситуации) может резко расходится сопределением, даваемым медиками, которые, в свою очередь, тоже могут разойтисьво мнениях. То, что каждый из участников взаимодействия знает о том, как былоопределено состояние пациента, наряду с признанием каждым участником того, чтодругие участники знают о его собственном определении ситуации,— всю картину,как ее увидел бы социолог, — мы будем называть контекстом осознания. Это тотконтекст, внутри которого люди взаимодействуют, в то же самое время осознаваяего».
Соответственно исследователи осуществили отбор мест и условийнаблюдения — от реанимационной палаты и онкологического отделения, где смертьявляется частым и в разной степени осознаваемым событием, до акушерскогоотделения, где неизбежность летального исхода обычно оказывается драматическойнеожиданностью не только для пациента и его близких, но и для медицинскогоперсонала.
Еще раз повторим, что целью отбора (теоретической выборки)субъектов, групп, места, условий и времени наблюдения было нахождение всехтеоретически сконструированных возможных значений главной объяснительнойпеременной — «контекста осознания». Возможные значения этой переменной (типы«контекстов осознания») были получены в результате комбинированиязнания/незнания о состоянии пациента для каждой из сторон (медперсонал,пациент, родные) и учета возможного «притворства» стремления скрыть от другойстороны свое осознание того, как эта другая сторона определяет ситуацию.Например, онкологический пациент может знать о том, что врачи считают егоинкурабельным, однако вести себя так, чтобы не позволить врачам явным образомопределить сложившуюся ситуацию; еще очевиднее случай, когда врач манипулирует«закрытым контекстом осознания» и скрывает от подозревающего правду пациента нетолько то, что «ничего больше нельзя сделать», но и свое осознание наличияподозрений у пациента. Построение такой своеобразной теоретической выборкипомогло Глезеру и Строссу не только отобрать случаи и условия наблюдения, но ипровести анализ полученных таким образом «сравнительных групп».
Идея теоретической выборки — или, выражаясь точнее,теоретического отбора,— относится, как мы увидели на примере работы Глезера иСтросса, не только к отбору случаев для изучения, но и к отбору внутри случаев,т. е. к отбору времени, места и людей для наблюдения. В приведенном намипримере отбор места для полевой работы — это отбор палат, отделений и службвнутри медицинской организации. Отбор времени для наблюдения также предполагаетвведение каких-то разумных ограничений: исследователь не может бытькруглосуточным наблюдателем «в поле», даже если он все время находится там.(Впрочем, М. Агар вспоминает о своем опыте полевой работы: «После несколькихмесяцев, проведенных в Индии, я как-то сидел в своей хижине, читая книгу присвете фонарика и расслабленно прислушиваясь к невнятным шумам сумерек в„танде". Внезапно дверь отворилась, и я услышал, — если перевести этоочень приближенно, — следующее: „Где твоя записная книжка? У нас здесь как разпроисходит важная церемония. Что случилось, ты не работаешь нынчевечером?"»). Такие разумные ограничения обычно также связаны с содержательтными представлениями о том, что и в каком порядке обычно происходит внаблюдаемом сообществе, какие временные рутины и расписания определяютпоследовательность значимых и незначимых событий. Социолог, наблюдающийшкольный класс и взаимоотношения детей во время уроков, по всей вероятности,будет вести свои наблюдения в дообеденное время; если же он изучает, скажем,изменения стилей управления в производственном подразделении, он постараетсяпонаблюдать попеременно и за утренними, и за вечерними сменами. То же относитсяк большим временным циклам: сезонам, годам, смене поколений. Отбор людей — этообычно отбор интервьюируемых или информантов. Мы вернемся к этой теме,ограничившись пока замечанием, что и здесь определяющую роль играеттеоретический контекст исследования. Существенными параметрами отбора могутбыть такие категории, как пол, возраст, ранг в групповой иерархии, уровеньосведомленности и т. п. Принято различать «исследовательскую категоризацию»,конструируемую наблюдателем на основании признаков, существенных для принятойим теоретической перспективы, и «членскую категоризацию», т. е. туклассификацию, которую сами члены группы считают существенной в повседневнойжизни. Однако польза этого различения относительна: если считать, чтопреимуществом этнографического метода действительно является гарантируемая имособая близость точки зрения исследователя тому, что сами члены группы считаютсущественным и определяющим в своей жизни, исследовательская и членскаякатегоризации не должны резко противостоять друг другу (не считая возможныхтерминологических и лексических расхождений).
Иногда говорят об отборе контекстов наблюдения. Контекст вданном случае представляет собой несколько абстрактное понятие, включающее всебя не только время, место и общую структуру взаимодействия, но и некую обычнонеявную — совокупность норм (нормативную структуру), регулирующих поведениелюдей в данных обстоятельствах места и времени. В этом смысле можно говорить оразличных контекстах наблюдения во время рабочего совещания или в ходенеформального празднования какого-то события внутри одной и той же организации,или, скажем, о различии контекста семейного взаимодействия в присутствии гостейи на кухне. В еще более обобщенной форме различие контекстов социальноговзаимодействия может быть описано с помощью введенного И. Гоффманомпротивопоставления сценических и закулисных областей. Именно «за кулисами»(хотя и не обязательно на кухне в физическом смысле) супруги выясняютотношения, не руководствуясь более нормативной структурой публичного поведения,и там же — не обязательно в географически определенном месте — выясняется,скажем, ранг ученого среди коллег. Разнообразие контекстов, которое следуетпринимать во внимание, — подчеркнем это еще раз — это разнообразие социальносконструированных, а не физически заданных мест взаимодействия.
Выбор исследовательской проблемы и ситуации наблюдения — эторезультат предварительной стадии исследования. Завершение этой стадии ставитсоциолога перед другой совокупностью теоретических и практических вопросов,связанных с получением доступа в полевую ситуацию и непосредственнымвовлечением во взаимоотношения с интересующими его группами.
3 Вхождение в ситуацию наблюдения, роли наблюдателя, взаимоотношения«в поле»
Проблема получения доступа к полевым данным, — на первыйвзгляд, сугубо практическая, — играет ключевую роль в этнографическом методе.
Постольку, поскольку эта проблема может быть разрешена засчет личных психологических и социальных ресурсов и практических стратегий,которыми располагает социолог-наблюдатель, можно говорить о значении здравогосмысла и знания повседневной жизни в использовании этнографического метода. Сдругой стороны, более или менее эффективные попытки включиться в ситуациюнаблюдения, в том числе трудности, с которыми социолог сталкивается на этомпути, часто оказывают существенное влияние на теоретическую логику и степеньпонимания ученым того, что он наблюдает. Некоторые примеры позволяют прояснитьэти соображениями.
Один из этих примеров относится не столько к социологии илиэтнографии, сколько к тому, что часто называют документальной журналистикой.Журналистское расследование ситуации нередко принимает форму включенногонаблюдения, и неудивительно, что у истоков использования методов «анализаслучая» в американской социологии стояла, помимо культурно-антропологической(этнографической) традиции, так называемая журналистика факта. Наш примеротносится к 1960-м годам, когда молодой и честолюбивый журналист Том Вулфпредпринял квазиэтнографическое исследование сообщества хиппи, называвших себя«веселыми шалунами». Ядро этой коммуны составляли Кен Кизи (автор знаменитогоромана «Кто-то пролетел над гнездом кукушки») и его друзья-хиппи.
Позднее Вулф написал книгу о своем опыте общения с хиппи.Однако в начале своего исследования Вулф демонстрировал определенную дистанциюпо отношению к мало озабоченным благопристойностью, карьерой и «традиционнымиамериканскими ценностями» хиппи. Как-то раз он беседовал со своими новымизнакомыми в комнате, где Кизи красил потолок. На безукоризненный белый льнянойкостюм журналиста упала изрядная капля желтой краски, и, хотя последний вытерпятно, сохраняя невозмутимость истинного джентльмена, он не смог скрытьнекоторого раздражения. Кизи философски изрек: «Уж так это устроено, Том. Еслиты хочешь войти в это дело, тебе приходится немного в него вляпаться».
Иногда для того, чтобы получить доступ в ситуацию включенногонаблюдения, достаточно просто «слоняться поблизости». Эллиот Лайбоу,участвовавший в большом исследовательском проекте по изучению практикивоспитания детей в семьях с низким доходом, проводил включенное наблюдение замужчинами из этих семей, чтобы дополнить данные семейного интервьюирования.Первый день исследования оказался не очень продуктивным. Хотя Лайбоу ипознакомился с одним из зевак, наблюдавших сцену препровождения шумносопротивлявшейся женщины в полицейский участок, он не выполнил разработанногоим заранее плана — приступить к сбору материала для выполнения трех или четырехисследовательских задач со сравнительно четкими границами между ними: «Завтра,— решил я, — я вернусь к моему исходному плану, еще ничего не потеряно. Нозавтра никогда не наступило...». На следующий день, беседуя с тремя пьянчужкамиоб уходе за щенком, которого один из них держал за пазухой, Лайбоу опятьоказался у угловой «точки», торговавшей навынос. В этом угловом магазинчике,ближайшие окрестности которого стали неизбежным стратегическим центром всех егоэтнографических изысканий, Лайбоу познакомился с хорошо одетым чернокожиммолодым человеком Толли Джексоном, ставшим его попечителем, доверенным лицом идругом и открывшим ему доступ в относительно закрытые области своегосоциального окружения. Книга, написанная Лайбоу на полученном материале, сталаодной из ключевых работ по этнографии города.
Другой пример значимости неформального «попечительства» —взаимоотношения Уильяма Ф. Уайта с его ключевым информатором—лидером местной«братвы» Доком, сыгравшие решающую роль в проведенном Уайтом исследовании,упоминавшемся нами ранее.
Иногда доступ к «попечителям» и ключевым информаторамоткрывается не в результате каких-то полевых импровизаций, а в ходеиспользования уже существующих социальных связей — профессиональных, дружеских,родственных и т. п., — а также через использование собственной идентичностиисследователя. Если вернуться к уже анализировавшимся нами примерам, то можноотметить, что Э. Моралес, изучавший «кокаиновую экономику» в Перу, проводил своеисследование в местах, где когда-то родился и рос, что — наряду со знаниемместного диалекта и обычаев — обеспечило его проникновение в мир спрятанных вгорах кокаиновых лабораторий и тайных троп, по которым местные крестьянеперевозили готовый продукт. Однако даже в этом случае личностная идентичностьисследователя всегда недостаточна для того, чтобы получить автоматическийдоступ ко всем аспектам изучаемой ситуации. В частности, Моралес пишет: «Вовремя моего приезда в родной городок, весной 1980 года, я решил выполнитьсовет, данный мне профессором в колледже: „Езжай домой и посмотри, какиеизменения произошли в общине". Ни в детстве, ни позднее, в ходемногочисленных приездов домой, я не отваживался выезжать за границы моей роднойобщины, Лламеллик. В юности я принадлежал к коренной культуре, но как взрослыйвизитер уже не располагал необходимыми навыками, чтобы понимать очевидное. Хотяя и был местным уроженцем, мое превращение в исследователя этнографии Анд былодолгим. Я обнаружил, что очень трудно наблюдать за людьми, культура и обществокоторых представляют и твои собственные корни, трудно учиться у этих людей. Этооказалось возможным только тогда, когда я включил в свою повседневную жизньболее дисциплинированный подход».
Двойственность позиции исследователя, чья личностнаяидентичность в существенных чертах совпадает с идентичностью тех, кого онизучает, подчеркивает и Б. Майерхоф, проводившая исследование в еврейском домедля престарелых в Калифорнии. С одной стороны, ее собственные еврейские корни ипредшествовавший научной карьере некоторый опыт социальной работы с пожилымилюдьми облегчали ей доступ «в поле». С другой стороны, эти же факторы создавалиопределенные трудности в сохранении объективности и в построении ролиисследователя, отличной от роли члена изучаемой общности. К тому же, как ужеотмечалось, частичное совпадение личностной идентичности исследователя иисследуемых по определению не может быть полным: в случае Майерхоф этанеполнота проявляется в том, что она была молодой, имевшей мужа и детей,сравнительно здоровой и сделавшей довольно успешную научную карьеру американкойво втором поколении. При этом она изучала процесс старения и способыпреодоления возрастных проблем среди одиноких стариков, перебравшихся вАмерику, спасаясь от нацизма, часто говоривших между собой на идише,воспитанных в иудейской традиции и сохранивших специфическое мировоззрениевосточно-европейского «галута». Майерхоф так описывает исходную ситуацию: «Я непринимала никаких сознательных решений исследовать свои корни или сделать яснеесмысл моего происхождения. Я была одним из нескольких антропологов изуниверситета Южной Калифорнии, вовлеченных в анализ „Этничности истарения". Сначала я планировала.изучать пожилых „чиканос",поскольку прежде я уже занималась полевой работой в Мексике. Однако в начале1970-х в городской Америке этнические группы не очень приветствовалилюбознательных посторонних, и люди, к которым я обращалась, постоянноспрашивали меня: „Зачем вам работать с нами? Почему бы вам не изучать своих?"Эта идея была для меня новой. Я не была подготовлена к такому проекту.Антропологи обычно исследуют экзотические, отдаленные, дописьменные общества.Но такого рода группы становятся во все большей степени недоступны и часто —негостеприимны. В результате все больше антропологов вынуждены нынче работать усебя дома. Это неизбежно создает проблемы с объективностью и идентификацией, ия предвидела, что тоже получу причитающуюся мне долю этих проблем, работая слюдьми, населявшими Центр. Но, возможно, будут и какие-то преимущества...».
Проблемы, с которыми столкнулась Майерхоф, были связаны снеобходимостью соблюдения баланса между исследовательскими интересами,интересам» тех, кого изучает исследователь, этическими проблемами (зачем,например, изучать людей, нуждающихся в поддержке и участии, вместо того, чтобыпросто, помочь им?) и задачей сконструировать свою личностную тождественностьсобственно исследовательской роли. Однако прежде чем осознать и отчасти решитьэти проблемы, исследовательница прошла через ряд довольно драматических событийи изменений: «В начальных фазах моей работы с пожилыми я испытывала остроечувство вины. Оно периодически всплывало наружу, принимая самые разные формы вразное время. Поначалу оно фокусировалось на моей компетентности в решениизадачи, за которую я взялась. Достаточно ли я знаю иудаику? Достаточно ли язнаю идиш? Не слишком ли я молода? Не слишком ли я эмоционально вовлечена вситуацию? Не следует ли мне работать ради благополучия стариков, вместо тогочтобы изучать их? И так далее. В ходе разговора с Шмуэлем — очень ученымчеловеком; ставшим в дальнейшем одним из главных моих информантов, — япризналась, что испытываю страх не разобраться должным образом с темиматериалами, которые он мне дает. Было так много вещей, которых я не понимала.Как всегда, он ответил сурово, но справедливо: „Ты не понимаешь. Как ты моглаожидать, что поймешь? Ты спрашиваешь меня обо всех этих вещах, но сама тыничего не знаешь. Ты не знаешь идиша. Ты не знаешь иврита. Ты не знаешь арамейского.Ты не знаешь ни русского, ни польского. Ты не присмотрелась внимательно ни ккакой части того места, где мы живем. Как ты можешь ожидать, что поймешь?"Я согласилась с ним и чувствовала себя чудовищно растерянной… Я подумывала отом, чтобы бросить все. Казалось невыносимым безропотно принимать все тебесчисленные способы использования чувства вины, к которым прибегали обитателиЦентра — часто несознательно, намереваясь не причинить вред, а лишь создать усебя ощущение могущества. Но после некоторого времени я приняла как факт, чтоникого нельзя „сделать" виновным, заставить испытывать чувство вины.Каждый соглашается на это добровольно. Пробуждение вины — это то, что я называю„стратегией интимности", одной из многих, используемых стариками изЦентра. Бесполезная по отношению к чужаку, эта стратегия основывается навзаимосвязанности и взаимозависимости. Светлая сторона вины заключается в том,что она выражает чувство ответственности за благополучие другого человека.Когда я осознала это, я стала более отстраненно и даже с благодарностьювоспринимать эти свои чувства».
В ситуации, когда исследователю требуется доступ в формальнуюорганизацию, ключевую роль начинают играть не столько добровольные «спонсоры»,сколько обладающие высоким статусом и контролирующие «входы» в эту организациювлиятельные фигуры. Иногда таких лиц называют «стражниками»: именно от нихзависит удачный исход переговоров о формальном доступе в организацию.
Иногда довольно трудно решить, кто в данной ситуации является«стражником» — например, оперирующий главный врач в больнице может вдействительности меньше участвовать в принятии административных решений, чемконтролирующая все перемещения персонала, больных и оборудования главнаямедсестра.
Получение разрешения со стороны «стражников» и поддержки«попечителей» создает лишь минимальные предпосылки доступа к полевым данным.Однако цена, которую «платит» исследователь за получение исходного доступа, —это стремление ключевых фигур оказывать влияние на ход и результатыисследования. Первая возникающая здесь проблема носит скорее этическийхарактер: насколько позволителен прямой обман или манипулирование собственным«имиджем» со стороны исследователя? Как правило, социологи легче идут на обмани полное или частичное сокрытие целей исследования в том случае, когда доступжестко контролируется, и «стражники» по каким-либо причинам не заинтересованы втом, чтобы открыть посторонним какие-то, обычно скрываемые, сферы. Еще однимоправданием для полного или частичного сокрытия целей исследования в процессеведения переговоров о доступе может служить уверенность исследователя в том,что на более поздней стадии, когда между социологом и ключевыми фигурамиустановится межличностное доверие, можно будет обсудить все открыто. В этомслучае заверения в соблюдении анонимности и в исключении из публикациипотенциально опасных для информантов материалов попадут на более благоприятнуюпочву и будут встречены с большим доверием.
Вообще же, как справедливо замечают М. Хаммерсли и П.Аткинсон: «….даже если сообщение „всей правды" в ходе переговоров одоступе — как и в большинстве прочих социальных ситуаций — может оказаться несамой умной и даже не самой окупающей себя стратегией, обмана следует повозможности избегать. И дело здесь не только в сугубо этических причинах, но ив том, что обман может иметь неблагоприятные последствия позднее, в ходеполевой работы».
Наблюдатель, успешно включившийся в полевую работу,оказывается в определенный момент в положении «новичка» («салаги» в армейскомжаргоне). Он точно так же располагает статусно-детерминированным правомпроявлять невежество, задавать вопросы, обнаруживать некомпетентность впростых, повседневных вещах. Однако социолог, в отличие от традиционногоэтнографа, редко может использовать до конца все преимущества роли «новичка».Если его профессиональная идентичность известна, его «попечители», информанты ипрочие могут успешно навязывать ему роль знатока, эксперта, беспристрастногосудьи и т. п.
Еще более важное разграничение исследовательских ролей вовключенном наблюдении предложил Р. Гоулд. Это разграничение основано на степенивовлеченности-отстраненности исследователя в ситуации наблюдения исоответственно на степени закрытости-открытости его собственно этнографической,научной деятельности. В этом случае принято выделять следующие роли:
1) полный участник;
2) участник как наблюдатель;
3) наблюдатель как участник;
4) полный наблюдатель.
В роли «полного участника» цели и статус исследователяостаются тайной для и всех остальных, поэтому эту ситуацию нередко называютситуацией скрытого наблюдения. Выше мы уже приводили пример исследования Л.Фестингера и его соавторов. В отечественной социологии одним из самых известныхпримеров скрытого наблюдения является исследование В. Б. Ольшанского. Этотподход, наряду с очевидными достоинствами, имеет и существенные недостатки:дело здесь не только в неразрешимости некоторых этических проблем, но и вневозможности гарантированного контроля над использованием наблюдателем своихактерских способностей, что, наряду с риском утраты профессиональнойидентичности и необходимой исследователю дистанции, может вести к самымнеожиданным результатам.
Находящаяся на противоположном полюсе роль «полногонаблюдателя» подразумевает полное исключение реакций изучаемых людей наисследователя. Последний, как это бывает в некоторых психологическихэкспериментах, смотрит на обследуемых через одностороннее зеркало, ведетнаблюдение скрытой камерой либо использует иные приемы оперативнойразведработы. Как отмечают М. Хаммерсли и П. Аткинсон: «Парадоксальным образомполное наблюдение разделяет многие преимущества и недостатки полного участия. Вих пользу говорит то, что оба метода минимизируют проблемы реактивности: ни водном из случаев этнограф не будет взаимодействовать с теми, кого он изучает,как исследователь. С другой стороны, исследователь может столкнуться с сильнымиограничениями на то, что подлежит или не подлежит наблюдению, при том, чторасспросить участников будет невозможно. Принятие какой-либо одной из этихролей может вести к большим сложностям в построении и строгой проверке теории,хотя обе могут оказаться полезными и приемлемыми стратегиями на отдельныхстадиях полевой работы, а в некоторых ситуациях эти роли оказываютсянеизбежными».
Чаще же всего наблюдатель принимает роль, находящуюся междуописанными крайними позициями. При этом, заметим, ситуация скрытого наблюдениячаще всего ведет к принятию уже существующей в наблюдаемой группе роли —например, рабочего или пациента психиатрической клиники. В случае открытогонаблюдения часто — хотя и необязательно — исследователь участвует вконструировании своей роли в процессе явных и неявных переговоров сучастниками.
Степень вовлеченности социолога в наблюдаемую ситуацию,играющая ключевую роль в описанной нами типологии ролей, тесно связана с другимпротивопоставлением: описание с точки зрения наблюдающего «чужака» — описание сточки зрения участвующего в событиях «своего» члена группы. Мы уже затрагивалиэтот вопрос раньше, отмечая, что чрезмерная включенность в происходящее может нетолько стимулировать, но и, напротив, сильно ограничивать возможностиисследователя. Необходимость постоянно балансировать между доверительнымиотношениями и возможностью отстранения от происходящего, между «близостью» и«чуждостью», между следованием «туземным» правилам и собственным комфортомделает результаты применения этнографических методов чрезвычайно зависимыми отспособности исследователя придерживаться пограничной, сбалансированной и, всущности, маргинальной позиции. Эта особенность метода включенного наблюденияделает его весьма уязвимым для острой и отчасти обоснованной критики, о чем мыеще будем говорить позднее. Пока же обратимся к примеру.
Классик американской культурной антропологии Маргарет Мид вовторой половине 1920-х годов проводила включенное наблюдение процессавзросления на Самоа. Материалы этого исследования стали основой для самойзнаменитой и спорной книги Мид, ставившей целью доказать «сильную» версиюкультурного детерминизма и идеи «суверенитета культуры» по отношению к биологическимпредпосылкам человеческого существования. Рассматривавшейся современниками какблестящее эмпирическое подтверждение взглядов учителя М. Мид и основателяамериканской традиции культурной антропологии — Ф. Боаса, Мид интерпретироваласамоанскую культуру как нерепрессивную, несоревновательную, поощряющую скореекооперацию, чем агрессию. Многие фактические утверждения Мид были позднееоспорены другими исследователями. Особую известность приобрела книга Д.Фримена, где на материале многолетних наблюдений опровергаются ключевыеположения М. Мид и детально реконструируется исторический фон написания еетруда. Фримен полагает, что основной причиной неточностей и прямых ошибок винтерпретации самоанской культуры, предложенной М. Мид, была предвзятая ижесткая теоретическая схема. Немалую роль, однако, сыграла и социальная ипсихологическая неискушенность двадцатитрехлетней аспирантки, неопределенностьее исследовательской роли. В частности, Мид, получившая изначально хорошиешансы доступа в поле (она была даже наделена почетным статусом «церемониальнойдевственницы», taupou), нерешилась жить в самоанской хижине с туземной семьей и испросила у Боасаразрешения поселиться в единственной белой семье на острове (мотивируя этовозможным снижением продуктивности исследовательской работы в результатенепривычной диеты).
Приведенный пример еще не доказывает, что сохранениедистанции между социологом и теми, кого он наблюдает, заведомо хуже, чем полноеучастие. В действительности, как мы уже отмечали, полная включенностьподразумевает принятие исследователем всех нормативных ограничений, которымследуют настоящие участники. Например, социолог, поступивший на военную службудля того, чтобы узнать, как новобранцы приспосабливаются к новой социальнойроли, будет всегда оставаться «по одну сторону занавеса»: сложившаяся рутинавоенной службы не подразумевает проявления особой любознательности со сторонырядового и таким образом он не может исследовать, как офицеры и старшиныпринимают решения, общаются между собой, определяют правила и нормы и т. п.
Иными словами, социологу, оказавшемуся в реальном полевомконтексте, приходится использовать самые разные роли в поисках компромиссамежду объективностью, профессиональной автономией, эмпатической вовлеченностьюи интеллектуальной честностью. Достигнуть такого компромисса удается далеко невсегда. 4 Процесс анализа и описания результатов
В результате включенного наблюдения, интервьюирования,неформализованных бесед с информаторами социолог получает изрядное количестводанных, которые следует каким-то образом организовать, описать ипроанализировать. Было бы ошибкой полагать, что анализ и описание в этнографии— это искусство загонять «сырые» факты в упорядоченные аналитические категории.Скорее речь идет об искусстве создавать некий мета-текст, интерпретирующийтексты интервью и наблюдений. Это искусство ничуть не менее важно, чем умениедобывать сведения в полевых условиях, завоевывать доверие, интервьюировать и т.п.
Более того, именно впроцессе анализа данных и написания отчета или статьи результатыэтнографического исследования приобретают общезначимость и валидность, т. е.становятся чем-то большим, чем совокупность «здесь-и-сейчас» сделанныхнаблюдений. Эксперименты, массовые опросы — благодаря статистическому методу —позволяют получать результаты, которые уже являются некоторыми эмпирическимиобобщениями, тогда как уникальность записей бесед и других данных, полученных входе наблюдения, очевидна. Возможность их дальнейшего использования прямозависит от наличия теоретической категоризации, интерпретации и т. п.
Известный культурный антрополог К. Гирц пишет: «Способностьубедить читателей (большинство из которых — это люди науки и практически всеучаствуют хотя бы на полставки в той особой форме существования, которую мыуклончиво называем „современной") в том, что читаемый ими текст — этоподлинное объяснение, данное кем-то, знающим как устроена жизнь в некоторомместе, в некоторое время, в какой-то группе, это фундамент, на котором вдействительности держится все остальное, чем стремится заниматься этнография —анализировать, объяснять, развлекать, смущать, прославлять, наставлять,оправдывать, удивлять, ниспровергать».
Анализу и описанию данных обычно предшествует их фиксация.Практически невозможно записать все данные, полученные в ходе полевой работы.Помимо возникающих здесь сугубо технических проблем, неизбежно существуютограничения на способность исследователя осознать и словесно оформить свои«смутные впечатления», неявные догадки и подсознательные озарения. Однако существованиетаких ограничений не избавляет нас от необходимости максимально полнофиксировать и описывать все данные, на основании которых мы делаем определенныетеоретические утверждения.
Нередко в ходе включенного наблюдения социологи используютвидео- и аудио-технику, все большую популярность приобретает методфотодокументального исследования. Но основным источником эмпирическогоматериала по-прежнему остаются полевые заметки. Их полнота и качество решающимобразом зависят от использования некоторой заранее разработанной системыорганизации полевых заметок (записей). Важность использования такой заранееразработанной системы фиксации наблюдений усиливается тем обстоятельством, чтопри использовании этнографических методов исследования ученый, как правило, располагаетзначительно большими возможностями для «корректировки» полученных данных — сцелью увеличения степени их соответствия теоретическим положениям,— чем прииспользовании более «жестких» методов.
Первая проблема организации данных — это проблема отбора.Если на предварительной стадии исследования ученый решает, что, где, когда икак наблюдать, то на полевой стадии ему нужно определить, что записывать, какзаписывать и когда записывать.
Методом записи чаще всего бывает письменный отчет, хотя вомногих ситуациях предварительная запись осуществляется с помощью диктофона.Иногда используют также видеозапись и фотосъемку.
Не так просто принять решение о том, когда делать записи.Конечно, немедленная фиксация всех наблюдений предпочтительнее всего. На практике,однако, даже в случае открытого принятия исследовательской роли(«наблюдатель-как-участник» либо «полный наблюдатель») социолог не решаетсяиспользовать метод прямой фиксации наблюдений, чтобы не нарушить естественныйход событий и не подорвать доверие к себе со стороны участников. Человек,который постоянно что-то записывает, действует на нервы окружающим, даже еслион получил предварительное согласие с их стороны. Таким образом, большая частьполевых заметок, которые наблюдатель делает на месте, носит очень сжатый ифрагментарный характер и служит, по сути, лишь неким каркасом для описаниябеседы или ситуации, делаемого исследователем позднее «по памяти». Желательно,чтобы, воссоздавая по памяти некоторую сцену или разговор, ученый не толькостремился к максимальной полноте и достоверности, но и использовал специальныеотметки, указывающие, в частности, на пропуск некоторых слов или событий взаписи, либо на то, что какая-то часть описания воссоздана с чьих-то слов, а нефиксирует его личные наблюдения. Полученные записи могут быть более или менеедетализированными, но почти никогда не бывают дословными. Как правило, степеньдетализации и точности обратно пропорциональна охвату, широте воссоздаваемойкартины событий.
Очень важной проблемой является сохранение «естественногословаря» участников. Эта проблема тем острее, чем больше разница междужизненными мирами самого исследователя и тех, кого он изучает. Реальный,ситуативно-привязанный язык, используемый участниками взаимодействия, позволяетузнать, как члены данной группы или данной культуры категоризуют, описывают ивоспринимают события повседневной жизни. Определяя социальную реальность, люди«конструируют» ее: используемые классификации, «ярлыки» и способы означиваниязадают смысловые горизонты действия для членов данной социальной группы иликультуры. Ведя полевые записи, исследователь нередко «подчищает», исправляетили дополняет реплики участников. Это происходит даже в случае расшифровкифонограммы, сделанной с помощью диктофона. По сути, такая первичнаяинтерпретация сказанного не только неизбежна, но и полезна, так как именнопояснения и дополнения, внесенные исследователем, делают более понятнымиконтекст и эмоциональную тональность происходившего. Важно, однако,организовать записи таким образом, чтобы исходный текст и более поздниекомментарии можно было различить.
При ведении полевых заметок важную роль играет также фиксацияневербального поведения. Мимика, позы, жесты часто обнажают коммуникативныенамерения участников взаимодействия даже лучше, чем слова. Во многих культурахзначимым и подлежащим интерпретации является пространственное расположениеучастников взаимодействия. Речь здесь идет не только о том, что, скажем, длябольшинства традиционных культур порядок расположения гостей за столом отражаетсоциальный статус последних. Пространственная организация взаимодействиявстроена во многие институты и культурные коды современных обществ: достаточноупомянуть, например, школьный класс, университетскую аудиторию или приемнуювысокопоставленного чиновника, — где секретарь обычно организует разметкуоткрытых, полуоткрытых и конфиденциальных зон с помощью журнала записипосетителей, табличек, стульев, цветочных горшков и реплик типа «Туда нельзя!»,— чтобы увидеть, как много существенных вещей в повседневной жизни «говорится»без помощи слов и жестов.
Отметим, что многие современные компьютерные программы,предназначенные для организации и первичного анализа качественных данных («Ethnograph», «Ethno» и др.), позволяют вести дневник полевых наблюдений,в котором прямые цитаты отделены от сделанных исследователем описаний,аналитических ремарок и проясняющих дополнений. В этом случае при обращении кполевым данным реже возникают вопросы: «Кто из присутствовавших это сказал?»или «Действительно ли она явно признала это?»
Обычно исследователи фиксируют слова и действия такимобразом, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно того, гдеразворачивались события, в какое время, кто и при каких обстоятельствах в нихучаствовал?.. Своего рода контрольный лист для фиксации полевых наблюдений былпредложен Дж. Спрэдли. Он включает девять ключевых признаков — «маркеров»,фиксация которых дает возможность достаточно полно описать контекстпроисходящего:
1) пространство: физическое местоположение или местоположения;
2) актор (деятель): люди, участвующие в происходящем;
3) деятельность: совокупность взаимосвязанных действий,совершаемых людьми;
4) объект: наличествующие физические предметы;
5) акт: отдельные действия, совершаемые людьми;
6) событие: множество взаимосвязанных деятельностей,ведущихся людьми;
7) время: временное упорядочивание происходящего;
8) цель: то, чего люди стремятся достичь;
9) чувства: ощущаемые и выражаемые эмоции.
Записывая или воссоздавая по памяти полевые наблюдения,исследователь нередко придумывает и тут же теряет гениальные гипотезы,объяснения и догадки. Поэтому ведение полевых записей требует отчетливойфиксации и выделения — по меньшей мере графического — не только репликучастников и сделанных наблюдателем описаний, но и аналитических примечаний.Аналитические примечания могут выделяться скобками либо выноситься на поля вкачестве маргиналий.
Так как исследователь должен стремиться к сохранению и«сырых» данных полевого наблюдения, и аналитических примечаний, и смысловыхкатегорий, использованных им при первичной фиксации и сортировке материала,возникает необходимость поиска компромисса между эпизодической и семантическойорганизацией полевых данных. В первом случае доступ к полевым заметкамобеспечивается через указание места и времени наблюдения, тогда как самипервичные описания остаются «нетронутыми» и неклассифицированными. Во второмслучае поиск нужных материалов в дальнейшем осуществляется через созданнуюисследователем систему смысловых категорий. Все эти категории становятсяэлементарными единицами аналитического указателя. Скажем, обратившись каналитическому указателю социолог может найти все случаи (а при более дробнойкатегоризации — даже отдельные реплики), относящиеся, например, к теме«Стратегии обмена комплиментами в женском коллективе». Каждое из найденныхтаким способом «сырых» описаний содержит какой-то материал, касающийсяотношений обмена комплиментами между женщинами. При последующем анализе каждаякатегория может быть разбита на некоторое количество более дробных субкатегорийпосредством введения дополнительных «измерений», т. е. дополнительных основанийдля классификации. Скажем, стратегии обмена комплиментами могут бытьэквивалентными (т. е. рассчитанными на ответный комплимент или сходноевознаграждение) либо неэквивалентными и основанными на отношениях доминированияи зависимости. Обмен комплиментами может быть детерминирован стандартнойсоциальной ситуацией или наоборот — спровоцирован нормативной неопределенностьюи неясностью намерений и ожиданий другой участницы и т. д.
В принципе следует стремиться к максимальному числу первичныхкатегорий. Даже самые странные и необычные способы категоризации могутоказаться неожиданно продуктивными при более глубоком анализе. Наименованиякатегорий могут изобретаться исследователем, заимствоваться из специальнойлитературы или иметь своим источником ту систему обозначений, которуюиспользуют сами информанты.
Если исследователь предпочел использование аналитическогоуказателя, он помечает каждую полевую запись словами или значками, позволяющимиопределить, какие из категорий имеют отношение к данному событию, наблюдению,разговору.
Другой способ заключается в физической сортировке первичныхзаписей по разным аналитическим категориям. В последнем случае каждая полеваязапись может быть неоднократно скопирована, разрезана на более мелкиефрагменты, включена в разные разделы отчета и т. п. Иными словами, физическаясортировка требует почти неограниченных возможностей копирования. Наилучшимвыходом является использование уже упоминавшихся компьютерных программ анализатекстовых этнографических данных, позволяющих производить комментирование,сортировку и фрагментирование без использования клея и ножниц, да и безовсякого ущерба для «сырых» данных.
Собственно анализ данных этнографического исследования частонеотделим от фиксации результатов и их описания. В отличие от эксперимента илиопроса включенное наблюдение редко предваряется явной формулировкой гипотез,признаков, типологий. Последние возникают и уточняются и на стадии полевогонаблюдения, и на стадии описания результатов.
В качестве примера мы можем обратиться к одному из подходов ванализе социальной интерпретации — анализу разговора (conversation analysis). Этот подход вырос изэтнометодологической традиции, придающей центральное значение тому, какповседневное общение между людьми организует и определяет социальнуюреальность. В анализе разговора очень большое значение придается точной идетальной фиксации коммуникативного поведения. Для того, чтобы выводы одного аналитикамогли быть проверены другими, используется тщательно разработанная методиказаписи высказываний, включающая в первую очередь сложную систему обозначений. Вчастности, используются следующие знаки[1]:
1) одновременно подаваемые реплики — двойная либо одинарнаялевая квадратная скобка ([[). Например,
/>Андрей: И меня удивляет ееупрямство...
/>Ольга: Она делает вид, что не слышитменя
2) высказывания, частично накладывающиеся друг на друга, —начало отмечается левой квадратной скобкой, конец взаимонакладывающихся репликотмечается правой квадратной скобкой. Пример:
С.: Я привыкла рассчитывать только [на себя] и дома, и наработе.
К.: [Ум-м-гу...];
3) если реплики участников следуют друг за другом непрерывно— но не накладываясь друг на друга, — их связывают в записи знаком равенства:
К.Л.: Я подожду, пока прозвенит звонок =
Учительница: = Только не стойте у двери.
Знак равенства используется также при продолжении записивысказывания на следующей строке либо при соединении непрерывного речевогопотока, перебитого репликой другого участника:
Том: Я раньше курил больше =
Боб: Ты раньше курил Том
Том: = Но я никогда не затягивался;
4) паузы, возникающие в ходе разговора, измеряются в секундахи десятых долях секунд и отмечаются в круглых скобках внутри высказыванияодного участника или между высказываниями. Например:
Ольга: Со стороны можно было
= подумать (0,7), что они незнакомы (1,2)
Алла: Так ты была там;
5) знаки пунктуации обычно используются не столько дляразделения синтаксических единиц, сколько для характеристикиинтонационно-мелодического рисунка речи. В частности:
• двоеточие (:) характеризует удлинение звука или слога,после которого оно стоит;
• точка (.) отмечает завершающее понижение тона, не всегдасовпадающее с окончанием предложения;
• запятая (,) указывает на продолжающую, «соединяющую» интонацию(необязательно между подчиненными и сочиненными частями сложного предложения);
• вопросительный знак (?) характеризует восходящую интонацию,в том числе и вопросительную;
• восклицательный знак (!) обозначает эмоционально насыщенныйтон, необязательно собственно восклицание;
• тире (—) указывает на разрывы, запинки, внезапные обрывы ит. п.
Для обозначения восходящей и нисходящей интонацийиспользуются направленные вверх либо вниз стрелки (¯), смысловое ударение передаетсяподчеркиванием, громко произнесенные слова выделяются прописными буквами.
Отчетливо слышимые вдохи и выдохи также фиксируются (ххху' —выдох, 'уххх — вдох):
Алла: 'уххх О! спасибо!
Неанализируемые внеречевые звуки заключаются в двойныекруглые скобки: ((чихает)).
Одинарными скобками отмечают сомнительные места втранскрипции, в том числе альтернативные версии расшифровки.
Иногда используют также обозначения направления взгляда(подчеркивание над строкой говорит о том, что взгляд говорящего направлен наслушающего, под строкой — взгляд слушающего направлен на говорящего).Аплодисменты обозначают последовательностью латинских букв «X»: строчные указывают на умеренныеаплодисменты, прописные—на громкие. Их длительность также может быть указана вкруглых скобках.
Знакомство с этой системой обозначений необходимо нам длятого, чтобы проиллюстрировать ранее высказанное положение: теоретическиепредставления, используемые при анализе данных качественного исследования, нетолько определяют процесс фиксации данных и их истолкование, но и«производятся», явно или неявно оформляются в этом процессе. Так,этнометодологический анализ разговора направлен на выявление тех методов,которые обычные люди (люди-с-улицы) систематически используют для организации исовместного упорядочения своего общения. Эти методы, с точки зренияэтнометодологов, не просто могут быть описаны формально с какой-то внешнейточки зрения. Они сами представляют собой множество формальных процедур,устойчиво используемых обычными людьми для достижения взаимопонимания исоздания возможности для взаимодействия. Существуют, в частности, устойчивыеспособы (методы) для взаимного согласования предмета беседы, длягарантированного получения ответа, способы неявного выражения несогласия черезсмену предмета обсуждения, способы провоцирования аплодисментов при публичномвыступлении и т. п. Вот, например, некоторые образцы данных, используемых дляанализа «устройств» и техник для постепенного выхода из разговора о неприятностях.Помимо резкого прекращения беседы как радикального средства выхода изнеприятного или неловкого разговора люди часто используют менее радикальныесредства. Например, переход к завершающим фразам нередко позволяет не толькопостепенно уйти от неприятной темы, но может служить и для подкрепления ранеедостигнутых соглашений, и для отсылок к будущей совместной деятельности:
1. «П.: 'уххх Но я надеюсь это само сгладится,
/>2. M.: Я почти уверена в этом
/>/>3. П.: Увидимся во вторник?»
1. «Дж.: Так что: м-м-все будет хорошо и- =
2. П.: = Хорош о
3. Дж.: М: ожет'ухх может если в =
4. = следующий выходной Вы с Фредди зайдете».
Иной прием — это «перезапуск разговора», когда разговоркаким-то образом начинается заново, либо происходит переключение на новую тему:
1. «Дж.: Да, не очень Хорошо. ( ) —
/>2. М.: 'ухх Не очень.
3. Дж.: Нет::.
4. М.: 'ухх Так что ты поделывал на прошлой =
5. = неделе?»
Наш пример показывает, что для иллюстрации некоторыхтеоретических представлений в анализе разговора используются лишь определенные«куски» данных, отпрепарированные в согласии с некими правилами. Этнометодолог,стремящийся доказать, что существуют устойчивые методы выхода из неприятногоразговора, в действительности сам использует такие способы фиксации и анализаданных, которые предполагают и привносят искомую характеристику в его данные.Он игнорирует какие-то обстоятельства контекста (скажем, присутствиенаблюдателя), осуществляет скорее произвольную временную разметку (как «обычныелюди» мы знаем, что к прежнему разговору можно вернуться и на следующий день, ичерез год), не производит систематических сравнений между разными фрагментамиразных разговоров о разных неприятностях. Эмпирический материал, с которым онимеет дело, безусловно обнаруживает некую упорядоченность. Однако этаупорядоченность не существует сама по себе, как некий «факт».
Важный вывод, следующий отсюда, таков: данные естественногонаблюдения, результаты использования этнографического метода не следует считать«более естественными», натуральными, чем данные, получаемые в эксперименте илиопросе. Они в той же мере подвержены влиянию теоретических (и не толькотеоретических) представлений социолога. Столь же сильно зависит оттеоретических убеждений и истолкование «фактов» в ходе анализа. Применительно ккультурной антропологии эта мысль точно формулируется Н. Томасом: «Нельзяпредполагать, что существует какая-то определенная вещь типа „человеческойкультуры", содержащая головоломки, которые попросту составлялись различнымиантропологическими школами по-разному. Та вещь, о которой идет речь, и те видыголоволомок, которые имеют значение, производятся и производилисьинтеллектуальными и политическими интересами. Вновь возникающая совокупностьинтересов будет переопределять объект и устранять некоторые старые головоломки.От споров чаще отказываются, чем разрешают их. Те же, кто затевают пересмотрыили более радикальные концептуальные изменения, предположительно верят, что этоприведет к более правильным объяснениям либо истолкованиям — в зависимости отих интересов,— ведущим к более совершенной науке или к более совершенномупониманию, если их субъективные предубеждения являются соответственнопозитивистскими или релятивистскими».
Возможности теоретического анализа в этнографическомисследовании определяются двумя крайними подходами:
1) проверка определенных гипотез о причинных связях ивлияниях, поиск подтверждения неких априорных представлений о существованииустойчивых закономерностей;
2) поиск интерпретации, стремление понять смысл событий сточки зрения их участников.
Реальная исследовательская практика, как уже говорилось,обычно находится между этими крайними позициями.
Первый из очерченных подходов (иногда называемый «априорным»,так как гипотезы и предположения формулируются заранее) ориентирован намаксимальное приближение к идеальной модели каузального вывода. Эта идеальнаямодель причинного вывода, как мы увидим позднее, полнее всего воплощена вэксперименте. Выборочные обследования достигают приближения к экспериментальноймодели с помощью принципа рандомизации и статистического вывода.
При использовании данных включенного наблюдения для созданиятаких условий используют метод аналитической индукции, позволяющийисследователю формулировать обобщения, приложимые ко всем эмпирическим случаям,относящимся к данной теоретической проблеме. Аналитическая индукцияпредполагает систематические сравнения между группами, подвергавшимися и неподвергавшимися воздействию интересующих исследователя причинных факторов. У.Робинсон описал последовательность процедур, необходимых для осуществленияаналитической индукции:
«1. Формулировкаприблизительного определения того явления, которое надлежит объяснить.
2. Формулировка гипотетического объяснения этого явления.
3. Изучение одного конкретного случая с целью проверкисоответствия гипотезы фактам.
4. Если гипотеза для данного случая не соответствует фактам,то следует либо переформулировать гипотезу, либо так переопределить изучаемоеявление, чтобы опровергающий случай оказался исключенным из теоретическойвыборки.
5. Достаточная для практических целей степень подтвержденияможет быть достигнута в результате проверки небольшого числа случаев, однакообнаружение негативных (опровергающих гипотезу) случаев доказывает ошибочностьданного объяснения и требует его переформулировки.
6. Эта процедура проверки случаев, переопределения изучаемогоявления и переформулировки гипотез продолжается до тех пор, пока универсальноеотношение не установлено, при том что каждый негативный пример требует дальнейшегопереопределения или переформулировки».
Легко видеть, что в обосновании метода аналитической индукциирешающую роль играют именно негативные случаи, не подтверждающиеисследовательскую гипотезу. А. Линдсмит, одним из первых использовавший этотметод в изучении наркомании, развил эту идею: «Руководящим принципом отбораслучаев для проверки теории должна быть максимизация шансов для обнаружениярешающего негативного примера. Исследователь, располагающий рабочей гипотезой,которая относится к его данным, начинает осознавать, какие конкретные областикритически важны. Если его теория ошибочна или неточна, он знает, что ее слабыеместа будут выявлены отчетливее и скорее при переходе к исследованию этихкритических областей».
Исследуя механизмы наркотической зависимости от опиатов, самЛиндсмит поначалу выдвинул гипотезу о том, что эта зависимость формируется каксобственно психологическая, и те пациенты, которые не знают о том, что получаютнаркотикосодержащие препараты, не станут от них зависимы. И наоборот, людистановятся зависимыми, если знают, какие препараты принимали, и принимают ихдостаточно долго, чтобы ощутить признаки «синдрома отмены» (абстиненции) прилишении их наркотиков. Однако почти сразу были обнаружены случаи довольнодлительного осознанного приема морфиносодержащих препаратов, не приведшие квозникновению зависимости.
Линдсмит уточнил исходную гипотезу, предположив, что дляформирования зависимости важно также осознание дискомфорта, связанного сотменой наркотикосодержащих препаратов, как собственно «синдрома отмены». И вэтом случае были обнаружены негативные случаи — люди, переживавшие «синдромотмены» вполне осознанно, однако не использовавшие наркотики для снятияфизического дискомфорта. В конечном счете Линдсмит пришел к следующему объяснению:1) зависимость возникает в результате «синдрома отмены», а не в результатефизико-химических изменений, вызванных приемом наркотика; 2) условиемформирования зависимости является использование наркотикосодержащих препаратовдля снятия абстинентного синдрома, причем последний осознается и явноинтерпретируется как таковой и связывается с культурными образцаминаркозависимого поведения.
В некоторых отношениях метод аналитической индукции даетприемлемое приближение к идеальной модели причинного вывода. Однакосистематическая оценка метода аналитической индукции с точки зрения этой моделиобнаруживает его существенные недостатки.
Во-первых, предлагаемая методом аналитической индукциистратегия подразумевает, строго говоря, введение все новых объясняющих переменныхдля каждого негативного наблюдения. Как мы увидим далее при обсуждении логикистатистического вывода (гл. 8), такой подход может, конечно, объяснить «свыше100%» разброса наблюдений, однако он делает бессмысленным само понятие«опровержение». Даже самая нелепая первоначальная гипотеза имеет хорошие шансыуцелеть в результате исследования, если для того, чтобы подогнать ее к ужедобытым данным, будет принято как угодно много вспомогательных гипотез — болееили менее правдоподобных,— которые, собственно, не были сформулированы вкачестве априорных и подлежащих самостоятельной проверке. Так как изначальныепредположения могут совершенствоваться и дополняться как угодно долго,исследователь просто не имеет никаких оснований — кроме здравого смысла — послекакого-то случая счесть рабочую гипотезу окончательно опровергнутой и принятьдругую.
Второй из недостатков аналитической индукции связан с первым.
Модель причинной взаимосвязи, полученная в результатеисследования, должна содержать в себе некие предсказания относительно того,когда найденное отношение будет выполняться либо не выполняться. Но процедурааналитической индукции, как мы уже видели, не требует явной формулировки такогорода теоретических предсказаний (хотя и не исключает их). Так, в исследованииЛиндсмита не проверялись теоретические прогнозы о том, кто станет и кто нестанет принимать наркотики, или о том, как «синдром отмены» будет переживатьсяразными группами пациентов. Поэтому социолог, использующий аналитическуюиндукцию, должен особое внимание уделить разработке теоретических прогнозов,которые подлежат проверке.
Наконец, третья проблема, возникающая при использованиианалитической индукции, — это преимущественная ориентация на описаниекачественных механизмов взаимосвязи, создающая, по выражению Н. Дензина,«проблемы, когда изучаемые процессы включают в себя непрерывные переменные,проявляющиеся лишь до какой-то степени». Указание на то, какие количественныезначения теоретических переменных являются «пороговыми» или «достаточными», чтобыизучаемые отношения наблюдались, обычно отсутствуют.
Включенное наблюдение, как и другие методы социологическогоисследования, сталкивается с проблемами внешней и внутренней валидности, т. е.,как и в случае эксперимента или выборочного обследования, социолог долженкаким-то образом определить, могут ли его результаты быть обобщены и перенесенына другие подобные группы (внешняя валидность). Он должен также убедиться втом, что его результаты не являются побочным продуктом самого процессанаблюдения (внутренняя валидность), т. е. следует учесть возможные источникисмещений, детально обсуждаемые в последующих главах: историческое развитие,«созревание» респондентов в ходе исследования, реактивные эффекты и т. п.(Здесь в значительной мере применимы те подходы к валидации, о которыхговорится в главах 4 и 6.)
Выше мы упомянули другой, интерпретативный, подход ктеоретическому анализу результатов включенного наблюдения. Этот подходориентирует исследователя на поиск смысла социального поведения с точки зрениясамих деятелей, на создание наблюдателем теории, отражающей собственные«теории» наблюдаемых. Если воспользоваться формулировкой К. Гирца, целью здесьявляется «не экспериментальная наука, ищущая закон, а интерпретативная наука,нацеленная на поиск смысла». Обсуждая подходы к определению теоретическойпроблемы включенного наблюдения, мы уже говорили о том, какой смысл здесьпридается этнографическому пониманию. Теперь нам достаточно будет рассмотреть,каким способом понимание смысла человеческого действия может достигаться в ходетеоретического анализа результатов включенного наблюдения.
Отказ от абстрактных, формальных теорий не означает отказа оттеоретических понятий и перехода к прямой фиксации обыденного опыта.Интерпретация осмысленных социальных действий также не требует от исследователякакой-то сверхъестественной способности сопереживания и «вчувствования» в чужойопыт. Смыслы и нормы социального действия по своей сути интерсубъективны, т. е.не могут быть сведены к неповторимым индивидуальным состояниям, переживаниямили мнениям. Они изначально ориентированы на возможность понимания,коммуникации и сотрудничества и неотделимы от языка, используемого для ихописания. Исследователь имеет дело с совокупностью значений и символов,используемых людьми для самоописания и самоанализа своих поступков, и обладаетвозможностью их понимания, поскольку сам постоянно включен в этот процесспроизводства смыслов. Выбирая из нескольких возможных интерпретаций верную, онанализирует наблюдаемую социальную практику приблизительно так же, каккомментатор анализирует текст. Альтернативных интерпретаций текста много, но небесконечно много. Последнее верно и для социальной практики, и для социальныхинститутов, порождаемых этой практикой и ее воплощающих. Они открыты дляпонимания, поскольку с самого начала нацелены на понимание, ориентированы надругих людей.
Если представить данное исследователем описание символическойформы и смысла каких-то событий как «внешнее» описание, а то описание своеговидения ситуации, которое дают участники, как «внутреннее», возникает вопрос осоотношении теоретических и обыденных понятий, используемых в этих двух типахописания. Для решения этого вопроса сторонники интерпретативного подхода обычноиспользуют разграничение «отдаленных-от-опыта» и «близких-к-опыту» понятий.
«Близкими-к-опыту», в формулировке К. Гирца, можно назвать тепонятия, которые сам исследуемый (субъект, информант) мог бы «естественно и безспециальных усилий использовать для определения того, что он сам или его ближниевидят, чувствуют, думают, представляют себе и т. п., и которые он мог бы безтруда понимать, когда эти понятия сходным образом применяются другими».«Отдаленными-от-опыта» являются те понятия, которые «разного рода специалисты —психоаналитик, экспериментатор, этнограф, и даже священник либо идеолог, —используют в достижении своих научных, философских или практических целей.„Любовь" — это близкое-к-опыту понятие; „фиксированность либидо наопределенном объекте" — отдаленное-от-опыта. „Социальная стратификация"и, возможно, для большинства людей даже „религия" (не говоря уж о„религиозной системе") являются отдаленными-от-опыта, тогда как„каста" или „нирвана" — по крайней мере, для буддистов и индуистов —это близкие-к-опыту понятия».
Исследовательская роль имеет определенные преимущества: хотяученый и не может «влезть в шкуру» других людей, он может попытатьсяупорядочить и подвергнуть более глубокому и систематическому анализу те слова,символы и культурные формы, посредством которых изучаемые им люди описывают ипередают свой опыт, делая это зачастую непоследовательно, случайно или невполне осознанно. Сравнительно абстрактные, отдаленные-от-опыта понятийныеконструкции позволяют ученому превратить живой опыт и изменчивые культурныеформы в предмет собственно теоретического анализа, сделать еще один шаг кувеличению достоверного, доступного коллективному пониманию и проверяемогонаучного знания. Возникающие здесь возможности и границы теоретическогопонимания в науках о человеке могут быть очерчены одной меткой фразой: «Встране слепых, которые не так ненаблюдательны, как кажутся, одноглазый — некороль, а зритель».
наблюдение отбор этнографический
Библиографический список
1. ДевяткоИ. Ф. Модели объяснения и логика социологического исследования. М.: ИСО РЦГО-TEMPUS/TACIS, 2008.
2. ИонинЛ. Г, Основания социокультурного анализа. М.: Изд-во РГГУ, 2009.
3. КозинаИ. М. Особенности применения стратегии исследования и случая (case study) при изучении производственных отношений напромышленном предприятии // Социология: 4М. 2010. № 5—6.
4. МасловаО. М. Качественная и количественная социология: методология и методы (поматериалам круглого стола) // Социология: 4М. 2009. № 5—6.
5.Никишенков А. А. Из истории английской этнографии: Критика функционализма. М.:Изд-во МГУ, 2009. С. 48—90. Гл. 2.