атомов или частиц материи. Я не могу открыть глаз, — говорит знаменитый архиепископ камбрийский Фенелон1, — я не могу открыть глаз, не изумляясь тому мастерству, которое блещет во всей природе; одного беглого взгляда достаточно, чтобы заметить руку, все совершающую2. Вся природа, — говорит он, — указывает на бесконечное искусство своего творца... Я утверждаю, — говорит он, — что вселенная носит на себе печать причины, бесконечно могущественной и деятельной. Я утверждаю, что случай, т. е. слепое, случайное стечение причин, неизбежных и неосмысленных, не мог образовать все это3. Кто поверит, — продолжает он, — что Илиада Гомера, эта столь прекрасная поэма, не была создана гением великого поэта, что буквы алфавита были брошены в беспорядке силой чистой случайности, словно игральные кости, и что случайно они оказались именно в том порядке, какой необходим для описания в гармоничных и разнообразных стихах множества великих событий; кто поверит, что случай столь искусно сплел их между собой для подобного изящнейшего, благородного и трогательного описания каждого события со вложением в уста каждого лица речей, соответствующих его характеру, столь наивных и страстных? Пусть мудрецы рассуждают и мудрят, сколько хотят, — говорит он, — они все-таки никогда не убедят здравомыслящего человека в том, что Илиада не имеет другого автора кроме случая. Цицерон4 говорил, что случай никогда не создает ни одного стиха, не говоря уже о целой поэме. Почему же, — заключает он, — этот здравомыслящий человек стал бы верить о вселенной, без сомнения, еще более чудесной, чем Илиада, тому, чего его здравый смысл не позволит ему думать об этой поэме? Вот еще другое сравнение того же автора. Если бы вы, — говорит он5, — услышали в комнате за занавеской приятную и гармоничную игру на инструменте, — поверили ли бы вы, что случай мог создать этот инструмент без руки человеческой? Скажете ли вы, что струны скрипки сами расположились в порядке, сами натянулись на куске дерева, что части дерева сами собой склеились, чтобы об-1 Existence de dieu. S. 1.2 Там же, разд. 4.3 Там же, разд. 5.4 Lib. II de natura deorum, § 8.5 Там же, разд. 6. /546/ разовать полое пространство с правильно расположенными отверстиями? Скажете ли вы, что смычок сделан без мастера и только под действием ветра касается каждой струны так различно и так правильно? Какой рассудительный, умный человек мог бы серьезно сомневаться в том, что гармоничные звуки этого инструмента вызываются человеческой рукой? Конечно он скажет, что искусная рука водит смычком. Тот же автор приводит несколько других подобных сравнений1 — с прекрасной статуей, которую нашли в готовом виде в необитаемой стране, с прекрасной картиной, на которой изображено несколько лиц. Он приводит также пример прекрасных часов, пример прекрасного дома, построенного по всем правилам искусства. Что сказали бы, — говорит тот же архиепископ камбрийский2, — о человеке, который, войдя в дом и выдавая себя за тонкого философа, стал бы утверждать, что дом этот создан случаем и что не труд человека сделал его удобным для пользования людей, причем сослался бы на то, что существуют пещеры, походящие в некотором отношении на этот дом и образовавшиеся независимо от искусства человека, не вырытые людьми? Рассуждающему таким образом, — говорит он, — показали бы все части дома; посмотрите, сказали бы ему, на эти ворота во дворе; они больше остальных дверей для того, чтобы могли въезжать в них на коляске. Этот двор достаточно просторен, чтобы коляски могли повернуть перед выездом. Эта лестница состоит из низких ступеней, чтобы можно было без труда подниматься. Она делает повороты сообразно с отдельными помещениями и этажами, которые она должна обслуживать. Окна пробиты на известном расстоянии друг от друга и освещают все здание. Они остеклены во избежание того, чтобы вместе со светом не проникал ветер. Их можно открывать, когда угодно, чтобы дышать приятным воздухом в теплое время года. Все устроено так, чтобы оградить все здание от непогоды. Стропила соединены под острым углом, чтобы дождь и снег легко скатывались с обеих сторон, черепицы наложены одна на другую, чтобы покрыть деревянный остов стропил; различные этажи служат к умножению жилых помещений на малом пространстве, и потому их воздвигают одни над другими. Устроены печные трубы, чтобы можно было зи-1 Existence de Dieu. S. 72 Там же, разд. 72. /547/ мой разводить огонь без опасности пожара и выводить дым, не давая его чувствовать тем, кто греется. Помещения расположены отдельно одно от другого, дабы целое многочисленное семейство могло помещаться здесь без необходимости для одних проходить через комнаты других, причем помещение хозяина находится на главном плане. Вы видите здесь кухни, кладовые, конюшни, сараи для экипажей. Комнаты снабжены кроватями для спанья, стульями для сидения, столами для того, чтобы за ними писать и есть. Надо полагать, сказали бы этому философу, что эта постройка воздвигалась под руководством какого-то искусного архитектора, потому что все в ней привлекательно, приветливо, стройно и удобно. Надо полагать также, что под его началом были отличные работники. Нисколько, ответит на это философ; вы лишь искусно обманываете самих себя. Правда, этот дом имеет привлекательный, улыбающийся вид, отличается строгой соразмерностью частей и удобствами, но он возник сам собой со всеми своими соразмерными частями. Случай собрал вместе камни в таком прекрасном порядке, он воздвиг стены, собрал и уложил балки стропил, пробил окна, провел лестницу. Не думайте, пожалуйста, чтоб рука человеческая принимала в этом участие. Люди только воспользовались этим, произведением; они нашли его готовым и заметили в нем вещи, которые могут обратить в свою пользу. Однако все, что они приписывают намерениям мнимого строителя, есть только результат догадок позднейшего времени. Этот дом, такой правильный и так хорошо надуманный, образовался точно так же, как образуются пещеры; люди, найдя его в готовом виде, пользуются им, как пользовались бы во время грозы гротом, найдя его под скалой среди пустыни. Что подумать, — говорит камбрийский архиепископ, — об этом странном философе, упорно и серьезно настаивающем на том, что этот дом не свидетельствует о руке мастера? Мы читаем, — говорит он, — сказание про Амфиона, который чудесной силой гармонии заставлял камни воздвигаться в симметричном порядке, одни поверх других, чтобы составить стены города Фив; мы забавляемся этим поэтическим вымыслом; но этот вымысел, — говорит он, — не так невероятен, как предположение нашего философа. В крайнем случае еще можно вообразить, что сила гармонии, состоящая в местном движении известных тел, благодаря каким-то скрытым свойствам, которым мы удивляемся в природе, не /548/ понимая их, могла сдвинуть камни в известном порядке и с известной соразмерностью, из которой вытекала бы некоторая правильность в строении здания. Это объяснение все же возмущает разум, — говорит он, — но в конце-концов оно не так сумасбродно, как то, которое я вложил в уста философа. Что может быть нелепее мысли, будто камни сами собой обтесываются, сами выходят из каменоломни, восходят и ложатся вплотную друг на друга, сами несут с собой необходимый для их связи цемент, сами распределяются так, чтоб разграничить отдельные помещения, принимают поверх себя деревянный остов стропил с черепицами для покрытия здания? Ведь даже дети, умеющие еще только лепетать, — говорит камбрийский архиепископ, — рассмеялись бы, если им серьезно преподносить эту басню. И вот он сам тоже серьезно преподносит свои примеры и сравнения, в которых он находит якобы наглядные доказательства существования высшего и совершенного разума и бесконечно мудрого и всемогущего мастера, который создал небо и землю и сотворил все то, что мы видим в них. Можно сказать, что в самом деле это все, что он и вообще все наши богопоклонники могут придумать наиболее веского для поддержания и защиты своего положения о мнимой достоверности существования всемогущего и всесовершенного бога. Ибо что касается других якобы наглядных доказательств, извлекаемых ими из своего представления об этом всесовершенном существе и из нашего естественного представления о бесконечном, а также что касается других подобных доказательств, то все это, вне всякого сомнения, лишь чистейший самообман и чистейшие софизмы. Как они преподносят их нам? Надо, говорят они1, приписывать вещи лишь то, что ясно заключено в представлении о ней, — это общее правило всех наук. Но существование ясно заключается в представлении о боге, т. е. о бесконечно совершенном существе, следовательно бог, который один является бесконечно совершенным существом, существует. Наши новые картезианцы считают, что в одном этом кратком рассуждении заключается наглядное доказательство существования их бога. Равным образом они доказывают его бытие нашим естественным представлением о бесконечном. «Я имею, — говорит архиепископ камбрий-1 Recherche de la vérité. II и IV. /549/ ский1, — идею бесконечного. Я имею не только идею бесконечного, но также идею бесконечного совершенства. Совершенный и благой — одно и то же; благость и бытие тоже — одно и то же. Быть бесконечно благим и совершенным значит бесконечно быть. Откуда я взял эту идею2, которая до такой степени превыше меня, которая меня бесконечно превосходит, которая меня изумляет, заставляет меня исчезать на моих собственных глазах, превращает для меня бесконечность в настоящее? Откуда она, откуда я взял ее? В небытии? Ничто конечное не может ее дать, потому что конечное не дает представления о бесконечном, от которого оно бесконечно разнится. Если ничто не бесконечно, а конечное, как бы велико оно ни было, не может дать идею о подлинно бесконечном, то каким образом может дать ее мне небытие? Впрочем ясно, — говорит он3, — что я не мог ее дать себе сам, потому что я конечен, как все прочие вещи, о которых я могу иметь представление. Я не только не понимаю, как мог бы я изобрести бесконечное, если бы на самом деле такового не было, я не могу также понять, как реальная бесконечность, находящаяся вне меня, может запечатлеть во мне, при моей ограниченности, подобие бесконечной природы? Надо, стало быть, думать, что идея бесконечного явилась ко мне извне, и я очень дивлюсь тому, что она могла в меня проникнуть: я опять, — говорит он, — спрашиваю, откуда является у меня это чудесное представление о бесконечности, которое исходит от самой бесконечности и не походит ни на что конечное? Оно во мне, оно есть нечто большее, чем я; оно мне представляется всем, тогда как я — ничто. Я не могу изгладить — продолжает он, — затмить его, умалить его или противоречить ему; оно во мне, я не вложил его в себя, я его лишь нашел в себе; я нашел его только потому, что оно уже было там до того, как я его взыскал; оно пребывает там неизменно даже тогда, когда я не думаю о нем и когда я думаю о другом; я его нахожу всякий раз, как ищу его, оно часто предстает предо мною, хотя бы я не искал его; оно совсем не зависит от меня, это я нахожусь в зависимости от него. Если я заблуждаюсь, оно меня окликает, оно меня поправляет, оно выправляет мои су-1 Existence de dieu et de ses attributes. P. 379 et 382.2 Там же, стр. 383.3 Там же, стр. 384. /550/ ждения, а я, хотя присматриваюсь к нему внимательно, не могу в него внести поправки, не могу в нем сомневаться и не могу судить о, нем; это оно судит меня и меня исправляет. Если то, что я замечаю, — продолжает он, — есть бесконечность, предносящаяся моему уму, то, значит, это бесконечно совершенное существо существует1; если, напротив, во мне отпечатлевается лишь подобие бесконечного, то это подобие бесконечного должно быть бесконечно; ибо конечное нисколько не походит на бесконечное и не может быть истинным его представлением. Надо, стало быть, чтобы то, что представляет в действительности бесконечное, само имело в себе бесконечное, чтобы походить на него и представлять его. Этот образ самого божества будет, стало быть, вторым богом, подобным первому по своим бесконечным совершенствам. Каким образом будет он воспринят и вместится в моем ограниченном уме? Далее, — продолжает он, — кто создал это бесконечное представление, о бесконечном, чтобы дать его мне? Образовалось ли само собою это бесконечное изображение бесконечного? У него нет ни оригинала, по которому оно составлено, ни реальной причины, которая его произвела. В какой тупик мы заходим? И какая здесь масса несуразностей! Итак, — говорит он, — следует неизбежно заключить, что моему уму предстоит бесконечно совершенное существо, когда я его постигаю (conсevois)2, а так как я его постигаю, то, значит, оно существует и т. д. Но удивительно и непостижимо то, что я, слабый ограниченный, полный недостатков, могу его постигать. Оно должно быть не только предметом моей мысли, но и причиной, вызывающей мою мысль, как оно есть причина моего бытия и возвышает конечное до мысли о бесконечном. Таким пустым рассуждением этот знаменитый богопоклонник и христопоклонник пытается показать, будто наше естественное познание о бесконечном может явиться в нас исключительно от самой бесконечности. Согласно его рассуждениям, бог сам есть единственная бесконечность и следовательно наше вышеупомянутое естественное познание бесконечного есть истинное доказательство бытия божьего. Что касается того, что свое заключение против бытия1 Existence de dieu. Р. 386.2 Там же, стр. 388. /551/ этого существа я вывожу из пороков, несовершенств и недостатков в видимых вещах этого мира, равно как из несчастий и зол, претерпеваемых в жизни всеми людьми и всеми прочими животными, то наши богопоклонники и христопоклонники не преминут сказать на это следующее: если их бог, бесконечно совершенный, не всегда создает все вещи со всем подобающим для них совершенством, если он как-будто предоставляет свои творения непостоянству и ненадежности случая и законам слепой необходимости, если он допускает, чтобы его живые создания поражались болезнями и недугами и даже смертью, если он допускает всякого рода пороки и непорядки среди людей и всякого рода несправедливость и злодеяния, если он позволяет, чтобы истина и невинность угнетались и чтобы праведные, которые ему верно служат, были часто подавлены несчастьями, а напротив, злые и нечестивцы, которые презирают его законы и повеления и повседневно хулят его, жили в благоденствии, в радости, среди почестей и в изобилии всех благ, — одним словом, если он допускает наличие какого-либо плохого или в каком бы то ни было отношении плохо созданного существа или вещи, — то все это зло допускается якобы только для того, чтобы получить из него нечто более совершенное. Отсюда они заключают, что не следует удивляться, если он допускает это, потому что он умеет все это обратить к своей вящшей славе и к вящшему благу своих созданий.LХХХНо легко опровергнуть это возражение и показать его несостоятельность, слабость, пустоту и ложность. Начнем с нашего естественного познания бесконечного. Архиепископ камбрийский и его единомышленники считают, что это познание — более высокого порядка и высшей природы, чем все наше прочее познание, и что оно могло явиться нам только от самого бесконечно совершенного существа, т. е. от самого бога. При этом они удивляются, как мог сам бог дать познание бесконечного умам конечным, ограниченным, каковыми являются все человеческие умы. Но несомненно познание бесконечного является не более сверхъестественным и не более поразительным, чем /552/ всякое другое наше познание. Ведь мы познаем тем же самым умом и той же способностью этого ума как конечное, так и бесконечное, как материальное, так и нематериальное. Ведь тем же самым умом и тем же разумением мы мыслим о себе самих, о боге и всех других вещах. Я воистину удивляюсь вложенной в нас природой этой способности мыслить, видеть, чувствовать и познавать все, что мы делаем, все, что предстает пред нашими чувствами и нашим разумением. Для нас нет ничего более естественного, чем видеть, мыслить, чувствовать и познавать, хотя бы несовершенно, все, что предстает пред нами, нашими чувствами и нашим разумением. Я не знаю однако, как образуется у меня какая-либо мысль или познание, и поэтому малейшая из моих мыслей и малейшее мое познание удивляют и поражают меня. Однако, ниоткуда не видно, чтобы познание бесконечного было более сверхъестественно, более поразительно и более затруднительно для понимания, чем познание конечного; это даже прямо противоречит повседневному внутреннему опыту каждого нас. Вот например каждый знает и легко представляет себе длину сажени или, если угодно, мили, или двух, или трех миль. Нам легко также осознать или представить себе также протяжение в тысячу миль или в сто тысяч миль и наконец протяжение, не имеющее конца и следовательно бесконечное. Ибо, как далеко ни представлять себе здесь конец или предел, все же ясно представляешь себе, что всегда будет нечто за этим пределом и что следовательно там будет протяжение, и именно протяжение, которое не может иметь конца и следовательно бесконечно.LХХХІВот как совершенно естественно мы познаем и как весьма легко мы постигаем бесконечное в протяжении. Конечно нельзя отрицать, что ум наш весьма естественно и весьма легко совершает переход от конечного к бесконечному; мы познаем одинаково естественно и легко то и другое, и поэтому познание одного нисколько не является более сверхъестественным и более поразительным, чем познание другого, что бы там ни говорил высокопреосвящен- /553/ ный из Камбре. Как мы естественно познаем бесконечное в протяжении, точно так же мы естественно познаем и бесконечное в числе; нам легко познать или представить себе конечное число единиц. Начнем, например с познания 1, 2, 3, 4 и т. д., мы естественным образом продолжаем представлять себе и познавать также более крупные числа, например 100, 200, 1 000, 2 000, 3 000 и т. д. Идя еще дальше таким естественным путем, мы представляем себе другие, более крупные числа и наконец доходим до представления числа, которое мы неспособны более назвать и которое мы представляем себе бесконечным. Есть еще другой способ, по которому мы познаем, что число, или совокупность множества единиц, доходит до бесконечности; ибо мы познаем естественным образом бесконечность времени или бесконечность в длительности. Мы начинаем например естественным образом с познания или представления одного часа времени, одного дня, двух дней; один месяц, два месяца; один год, два года и т д. С той же легкостью мы продолжаем представлять себе десяток, два десятка или сотню лет, затем мы легко переходим к представлению тысячи, двух тысяч и многих тысяч, даже сотен тысяч и миллионов лет. Мы не можем на этом остановиться. Ибо, какое бы великое число в тысячи и миллионы лет мы ни представляли себе, мы не можем не признать, что по истечении их все еще есть время и даже время, которому не видно никогда конца. Ведь после всякого времени, какое можно себе представить неизбежно каждый раз останется еще нечто последующее, которое все же будет временем и притом временем, которое никогда не может иметь конца. Мы естественно знаем, что бытие существует, мы не можем не признавать этого. Естественный разум ясно говорит нам, что оно необходимо должно было существовать всегда, как я уже говорил об этом выше. Таким образом мы ясно познаем, что оно никогда не имело начала и никогда не будет иметь конца. Это значит ясно познать бесконечное в его длительности. Таким естественным путем мы опять-таки познаем бесконечное в его длительности, или бесконечность во времени. Итак мы познаем естественным путем бесконечное в трех видах, или познаем, что есть три рода бесконечностей, именно: бесконечное протяжение, бесконечное во множестве, или числе, и бесконечное во времени, или в длительности. Мы познаем это, повторяю, весьма естественно и весьма легко. /554/ Это познание — как бы врожденное в нас, оно как бы естественно следует нашему разуму; из этого легко видеть всю несостоятельность, слабость и пустоту рассуждений его высокопреосвященства из Камбре по поводу этой таинственной и воображаемой сверхъестественности, которую он находит в нашем представлении и естественном познании бесконечного. Он тщетно и без всякого основания предполагает, что бесконечность, которую он представляет себе и познает, должна быть бесконечной во всех смыслах, во всех отношениях и во всех вообразимых и даже более чем вообразимых совершенствах. В этом заключается его ошибка, ибо, создавая таким образом свою идею бесконечного, которого не существует и не может существовать, он создает себе чисто фантастическое и химерическое представление о бесконечном. Поэтому мы видим, что он заблуждается и теряется, как он и сам говорит, в суетности своих мыслей. Его идея бесконечного удивляет и подавляет его1, его ум поникает в бессилии пред таким величием2; с чувством счастья, — говорит он, — опускаю свои глаза, будучи не в силах своим взглядом выдержать блеск его славы. К чему мы приходим?3 — говорит он после ряда пустых рассуждений. — Какое это нагромождение несуразностей! Значит, неизбежно заключить, — говорит он также, — что пред моим умом предстает бесконечно совершенное существо, когда я представляю себе его (бесконечное)4; но удивительно и непостижимо, — прибавляет он, — что я, слабый, ограниченный, полный недостатков, могу его постигнуть. Оно, — говорит он, — необходимо является не только предметом моей мысли, но также причиной моего мышления, так как оно есть причина моего бытия и возвышает конечное до мысли о бесконечном. Вот, — продолжает он, — чудо, которое я ношу всегда в себе. Я сам являюсь чудом, я обнимаю все, и в то же время я ничто; я есмь ничто, познающее бесконечность, у меня не хватает слов, — прибавляет он, — чтобы выразить свое удивление к себе и вместе с тем свое к себе презрение. Итак самым великим поводом к его удивлению и восхищению является то, что он имеет идею бесконечного и способен постигать его, несмотря на свой конечный и ог-1 Existence de dieu, p. 378.2 P. 379.3 P. 387.4 P. 389. /555/ раниченный ум, словно он вообще никогда ничего не постигал и не должен был постигать более обширного, чем его мозг, и никогда не видел и не должен был видеть ничего более великого, чем свои глаза. Наш ум был бы уж очень ограничен, если бы мы неспособны были постичь ничего более обширного, чем наш мозг, и наше зрение точно было бы уж очень близоруким и узким, если бы мы неспособны были видеть ничего более великого, чем свои глаза. Но нет, к счастью это не так; мы видим повседневно и даже с легкостью почти бесконечное множество предметов, которые несравнимо больше наших глаз, и мы повседневно так же легко представляем себе и составляем себе идею о почти бесконечном множестве вещей, несравненно более обширных, чем наш мозг. Значит, не идея или познание бесконечности как таковой должны нас удивлять и поражать, потому что эта идея и познание даются нам так же легко и естественно, как и всякое другое познание. Нас должно скорее удивлять и поражать само мышление; ибо мы не понимаем и даже не можем понять, как мы можем прийти к какой-либо мысли или какому-либо познанию, и малейшая наша мысль или малейшее наше познание должны поражать нас более, чем самая мощная мысль и самое высокое познание из всех возможных у нас. Но если мы не можем понять, как или каким способом мысль и чувство в нас образуются, то кажется по крайней мере, что мы можем понять, почему мы не можем понять это и даже почему нам не надо понимать это. А именно потому, что посредством мыслей и ощущений мы ощущаем и воспринимаем все прочие вещи; поэтому нам не надо видеть и познать нашими мыслями и чувствами наши мысли и чувства, нам не надо видеть, знать и чувствовать, как они в нас возникают. Для нас достаточно знать и быть уверенными, что мы мыслим и чувствуем, но нам нет необходимости знать, как мысли и чувства образуются в нас. Я представляю себе, что с нашим умом, т. е. с естественно нам присущей силой и способностью думать и чувствовать, дело обстоит в некотором роде так же, как и с нашей естественной способностью и уменьем видеть все вещи телесными глазами и брать их своими руками. Совершенно так же мы представляем себе, мы понимаем и охватываем все вещи нашим умом, хотя наш ум и не может охватить, понять и представить себя самого. Мы видим все вещи нашими глазами, но наши глаза не могут /556/ сами себя видеть, точно так же мы видим все и воспринимаем все посредством наших чувств, хотя не знаем природы наших мыслей и наших чувств. Почему рука, схватывающая все предметы, неспособна схватывать себя самое? Потому, что она сама схватывает всякий другой предмет и сама является началом, как бы принципом всякого схватывания, если можно так выразиться. Почему глаза, которые видят все предметы, неспособны однако видеть самих себя? Потому, что они видят сами всякий другой предмет и сами являются органом и началом зрения. Конечно именно поэтому они не могут сами себя видеть, разве только в зеркале, ибо тогда они являются как бы вне самих себя и могут сами себя видеть; иначе они никоим образом не могут сами себя видеть, потому что они, как я сказал, суть орган и начало зрения. То же необходимо сказать и об уме человека и его мысли; ибо самим своим умом или самой своей мыслью он мыслит, познает и воспринимает все предметы. Отчего он не познает ясно природы своего ума, своих мыслей и своих чувств? Оттого, что его ум сам есть первоначало всех его мыслей, всего его познания и всех его чувств и что посредством своих мыслей и чувств он познает и воспринимает все вещи. Да, без сомнения здесь причина этого. Ум, стало быть, есть внутреннее око человека; этим оком он видит и познает все вещи; но это око не должно видеть себя и само себя познавать, потому что оно есть первоначало всякого зрения, всякого познания и всякого чувства. Мы не удивляемся тому, что люди не видят своих собственных глаз, хотя они видят своими глазами все другие предметы; точно так же, представляется нам, не приходится так удивляться тому, что люди не знают ясно природы своего ума и своих мыслей, хотя именно своим умом, своими мыслями и своими чувствами они познают и воспринимают все другие предметы; ибо их ум есть первоначало всех их мыслей, всего их познания и всех их чувств. Есть правило морали, что принцип заслуги не входит в понятие заслуги (principium meriti nоn cadit sub merito). To же самое надо сказать и о зрении, познании и чувствах. А так как мы уже знаем, что принцип зрения не входит в круг зрения, то мы должны думать также, что и принцип ощущений не должен входить в круг ощущений, а принцип познания — в область познания. Несомненно /557/ именно тут кроется причина, почему мы так мало знаем природу нашего ума и природу наших мыслей и наших чувств. Но, с какой стороны ни являлась бы трудность познавать их, мы все знаем и уверены, что мы сами думаем, воображаем, рассуждаем, имеем представления о многих вещах, имеем в самих себе различные чувства добра и зла; в этом мы никоим образом не можем сомневаться. Мы знаем точно так же, что мы мыслим, воображаем и рассуждаем нашей головой и в частности нашим мозгом, точно так же мы знаем, что мы видим своими глазами и слышим своими ушами, своим носом мы обоняем запахи, своим языком различаем вкусы, своими руками мы осязаем и наконец всеми частями тела мы ощущаем. Мы всегда испытываем все это на опыте и не можем в этом сомневаться. Но мы знаем также, что мы часто имеем или можем иметь представления о многих несуществующих вещах, отсюда ясно и очевидно, что наши представления о вещах, лишь воображаемых нами или представляемых нами себе в нашем мозгу, не всегда являются доказательством того, что эти вещи действительно таковы, как мы их себе воображаем. Только необходимые представления, которые мы не можем изгладить из своего ума, являются действительно убедительным доказательством существования этих вещей, которые мы постигаем посредством представления, о которых мы имеем такие представления. Мы не могли бы например, если будем размышлять об этом, изгладить из нашего ума представление о бесконечном протяжении; у нас единственное представление о бесконечном, и мы не можем изгладить его из нашего ума. Это есть очевидное доказательство, что бесконечное действительно существует и что оно действительно бесконечно, как мы его себе представляем. Ибо мы не можем представлять себе это протяжение ограниченным и не бесконечным, потому что, если бы оно не было действительно бесконечно, мы могли бы представить себе некоторые его границы: но мы не можем представить себе никаких границ, не представляя себе за ними нечто, всегда указывающее на протяжение, — это является очевидным доказательством, что нет пределов протяжению, что оно следовательно бесконечно. Точно так же, когда мы мыслим о длительности времени, наше представление о его длительности не может изгладиться из нашего ума; мы не можем представлять себе, что нет вре- /558/ мени, как не можем представить себе, что нет протяжения. Уже одно это представление, стало быть, есть очевидное доказательство, что время существует, и не только это, но что оно также всегда необходимо существовало и что оно необходимо будет существовать всегда и следовательно бесконечно в своей длительности. И мы действительно так представляем его себе. От нашего естественного познания этих двух родов бесконечного мы естественно переходим также к познанию другого вида бесконечности, а именно к бесконечности числа и множества; оно необходимо заключается в целокупности обеих бесконечностей, о которых я только что говорил. Ибо в протяжении как в целом, которое, как я только что доказал, бесконечно, мы необходимо находим и с очевидностью видим бесконечное число отдельных частей протяжения, например бесконечное число футов, бесконечное число сажен и бесконечное число миль; ясно, что никакое конечное чисто миль или другого частного вида протяжения не может равняться бесконечному протяжению и что следовательно понадобилось бы бесконечное число миль, чтобы сравняться с бесконечным протяжением. Точно так же в целокупности бесконечной и последовательной длительности времени мы тоже необходимо находим и с очевидностью видим не только бесконечное число дней, но также и бесконечное число лет и веков; ибо мы также ясно видим, что конечное число лет или веков не может равняться бесконечной длительности времени и что следовательно потребовалось бы бесконечное число лет и веков, чтобы сравняться с ней, т. е. бесконечной длительностью времени. Бесполезно возражать здесь, что в бесконечном протяжении всегда непременно больше футов, нежели сажен, и больше сажен, нежели миль, равным образом, что в бесконечной длительности времени всегда непременно больше дней, нежели лет, и больше лет, нежели веков. По этому учению должны существовать бесконечности, которые больше самой бесконечности, т. е. в протяжении бесконечное число футов должно быть больше бесконечного числа сажен, и бесконечное число сажен больше бесконечного числа миль в том же протяжении. Равным образом бесконечное число дней в непрерывной длительности времени больше бесконечного числа веков. Это, могут сказать, совершенно противоречит разуму, так как ничто не может /559/ быть больше бесконечности. На это я отвечаю, что в бесконечном протяжении действительно больше футов, чем сажен, и больше сажен, чем миль, равным образом в непрерывной длительности времени всегда можно насчитывать больше дней, чем лет, и больше лет, чем веков. Но так как в целокупности (totalité) пространства приходилось бы необходимо пробегать бесконечное протяжение и в целокупности времени приходилось бы пробегать бесконечную длительность, то в пространстве необходимо пришлось бы всегда без конца считать мили и сажени, равно как и футы, но так как не было бы конца счета тем и другим, то одни сравнительно с другими нисколько не были бы более конечными или бесконечными. Равным образом в непрерывной длительности времени всегда пришлось бы считать без конца года и века, все-равно как дни и часы. И так как не было бы конца счета ни тем, ни другим, то они, значит, тоже нисколько бы не были более конечными или более бесконечными одни сравнительно с другими, а следовательно мои умозаключения остаются во всей своей силе. Может быть, мне возразят также вместе с его преосвященством из Камбре, что никакое протяжение и ничто сложное не может быть бесконечным ввиду того, что всякое протяжение и всякая сложность суть лишь соединение некоторых ограниченных и конечных единиц, которые все вместе не могут образовать бесконечного, поскольку ничто ограниченное и конечное неспособно образовать бесконечное. Вот его рассуждения1: Я заключаю, — говорит он, — что все сложное не может никогда быть бесконечным; все, что имеет составные и реальные части, которые ограниченны и измеримы, может образовать лишь нечто конечное. Всякое собирательное или последовательное число никогда не может быть бесконечным. Называя число, мы означаем собрание единиц, реально отличных и независимых одна от другой в отношении существования и несуществования. Говоря о собрании взаимно независимых единиц, мы означаем этим целое, которое можно уменьшить и которое следовательно не бесконечно2. Уменьшенное целое не может быть бесконечно. То, что меньше, ограничено, ибо то, что ниже бесконечности, не может быть бесконечно. Если это целое является уменьшенным, то оно, значит, ограни-1 Existence de dieu. Р. 421.2 Там же, стр. 420. /560/ чено. Так как оно уменьшено лишь отнятием одной известной единицы, то ясно следует, что оно вовсе не было бесконечным и до того, как эта единица была от него отнята; ибо мы никогда не можем составить бесконечность из сложного конечного прибавлением к нему одной конечной единицы1. Несомненно, — говорит он, — что число было больше до отнятия от него единицы, чем после ее отнятия. С момента отнятия этой ограниченной единицы целое уже не является бесконечным; следовательно оно не было им и до этого отнятия. Все это рассуждение может быть сведено, как мне кажется, к двум главным пунктам. Во-первых, к вопросу о том, может ли число, т. е. какое бы то ни было множество ограниченных, конечных и независимых единиц, образовать бесконечное целое или никогда не может. Во-вторых, к вопросу о том, перестает ли или нет быть бесконечным число или целое, составленное из бесконечного множества ограниченных и взаимно независимых единиц после отнятия у него нескольких ограниченных единиц. В этом, мне кажется, состоит главная трудность этого возражения. На это я отвечаю: 1) бесконечное число, или бесконечное множество единиц, ограниченных и независимых одна от другой, будучи связаны вместе, образовало бы с необходимостью целое, имеющее бесконечное протяжение. Вот очевидное доказательство этого: каждая единица этого бесконечного множества ограниченных единиц, уже имеющая свое протяжение в самой себе независимо от протяжения всякой другой единицы, которая равным образом имеет свое протяжение, независимое от всякой другой, необходимо образует протяжение более великое; чем больше прибавляется подобных единиц к этим двум первым, тем больше увеличится также протяжение, и притом оно неизбежно будет возрастать пропорционально количеству прибавляемых единиц. Получится бесконечное множество ограниченных единиц, связанных вместе в одно целое, составленное из всех этих единиц; стало быть, оно будет действительно и истинно иметь бесконечное протяжение, и следовательно очевидно, что бесконечное может образовываться из бесконечного множества ограниченных и конечных единиц. Мы все ясно представляем себе это, причем не только то, что бесконечное может образоваться из1 Existence de dieu. Р. 421. /561/ бесконечного множества ограниченных единиц, мы ясно представляем себе также, что оно вообще может образоваться и что даже в настоящее время в целокупности протяжения и в целокуПрим. пер. /570/ мого существования бытия вообще и бытия бесконечного он довольно остроумно выводит заключение о действительном и необходимом существовании существа бесконечно совершенного, как-будто то и другое — одно и то же. Если он намеренно делает такое обманчивое умозаключение и намеренно смешивает таким образом эти две вещи, то с его сторон