ИНСТИТУТ СТРАН АЗИИ И АФРИКИ ПРИ МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ УНИВЕРСИТЕТЕ им. М. В. ЛОМОНОСОВАРЕФЕРАТ ПО ФИЛОСОФИИ ТЕМА: АСПЕКТЫ СООТНОШЕНИЯ ЛИНГВИСТИКИ И ЭСТЕТИКИ ИСПОЛНИТЕЛЬ: АСПИРАНТ ТЕР- ГАБРИЕЛЯН Г. А.МОСКВА 1986 г.ПЛАНВВЕДЕНИЕОСНОВНАЯ ЧАСТЬПРОТИВОРЕЧИЯ ДВИЖЕНИЯ НАУКИЗНАК И ОБРАЗ – КАК ФОРМА И ЕЕ СОДЕРЖАНИЕВЫВОДЫВВЕДЕНИЕ 1) Понятия "лингвистика" и "эстетика" в данной работе рассматриваются как модели двух частей, или сторон, филологической науки. Модели должны отображать сущностные характеристики предметов, а посему мы доводим до предела понятия "лингвистика" и "эстетика" и, употребляя эти термины, имеем в виду два мировоззренчески и методологически различных подхода к единому объекту филологического исследования – “лингвистический” и “эстетический” типы подхода. Контекстом подразумевается, что ущербность предельной принципиальности при подходе к объекту исследования должна преодолеваться посредством синтеза двух подходов в единый – диалектический. Одну из задач эстетической науки можно определить как исчерпывающую интерпретацию художественных текстов и создание методологии для интерпретации художественных текстов. 2) Художественные тексты--наиболее сложные из знаковых структур в плане соотношения субъективного (стихийного) и объективного (системного) начал. Следует иметь в виду, что в текстах любого порядка налицо соотношение субъективного и объективного. Это дает основание рассматривать, к примеру, научные тексты в “художественном” аспекте - учитывать значение автора в становлении не только содержания, но и формы данного текста. При этом четко размежевываются объективный стиль изложения (точнее: стиль объективного изложения) как свойство, относимое к аспекту формы данного текста, и его объективное содержание (в ценностном плане: общественно-познавательное, научное значение). Доминирующий стиль объективного изложения необходимое, но недостаточное условие для признания данного текста принадлежащим к научным текстам так же, как, например, стиль тропический - необходимое, но недостаточное условие для признания данного текста - художественным. Логический аппарат понятий и средства связей между суждениями широко применяются также и в художественных текстах. Диалог с общепринятыми нормами, традициями и установками формы стиля объективного изложения в художественном контексте можно рассматривать в своем особом пародийном аспекте.1 Ясно, что научный текст от художественного отличается не значением формы (стиля), а значением содержания: четко определенными в своей разности для научного или художественного текстов материалом “исследования”, общественно-познавательным значением и т.д. Однако существует целая библиотека текстов, определение которых как только художественных или только научных будет односторонне. Эти тексты можно считать синкретичными, если автор не ставил перед собой сознательной задачи смешения “жанров”, аспектов подхода. Если же автор сознательно имел в виду подобное смешение, то эти тексты можно назвать “синтетическими”. В то же время, в любом тексте (быть может, на разных иерархических уровнях) есть элементы “научного” и “художественного” подходов. 3) Понятие формы произведения трактуется, как выражение объективного (системного) начала художественного текста. Соотношение субъективного и объективного в художественном тексте как объективных сторон единого объекта может быть рассмотрено через соотношение абстрагирующих понятий содержания и формы. К содержанию художественного текста при таком подходе будет относится конкретный, особый, неповторимый, необщеизвестный авторский материал и конкретный, особый, неповторимый авторский подход к интерпретации общеизвестных единиц художественного текста, которые таким образом, сами определятся как принадлежность формы. В категорию содержания включаются все те единицы, что отделяют, самостоят, конституируют данный художественный текст по отношению ко всем другим, а в категорию формы -- все те единицы, что объединяют этот художественный текст с одной группой (художественных?) текстов, оттеняя его различия с другими группами. (недовыпутался) В задачу эстетики входит решение обоих вопросов (лицо и изнанка одной медали): определение того, в чем заключается общественное значение самостоятельности данного текста и определение того, в чем общественное значение детерминированности, диалогизированности, соотнесенности данного художественного текста с контекстом. Так определяется исторический статус конкретного художественного произведения. Одна из ветвей лингвистической науки - лингвистика текста, а также лингвостилистика,2 - ставят своей целью, наряду с другими, лингвистическую интерпретацию художественных текстов. Предмет их изучения жестко детерминирован единицами-принадлежностями аспекта формы художественного текста. Если лингвистика и входит в соотношение с содержанием текста, то только через форму, формализуя содержание, и только с той его частью, с теми единицами его структуры, которые поддаются формализации. А ведь аксиоматично утверждение о том, что обозначающих в языке меньше, чем обозначаемых (узкое понимание обозначающих--только как абстрагированных знаков). С другой стороны, для определения чисто формальных единиц лингвистика художественных текстов часто обращается к их содержанию, к данным эстетики о значениях их содержаний. В том своем аспекте, который изучает функциональную интерпретированность единиц художественного текста (форму), эстетика вплотную соприкасается с лингвистикой текста, и предмет их изучения объединяется. Мы полагаем, что лингвистическая трактовка любой единицы аспекта формы художественного текста, рассматриваемой вне ее эстетической функциональности и телеологичности -- ущербна. Итак, фокус пересечения сфер компетенции лингвистики и эстетики --художественный текст, или же художественность текста.1.Противоречия движения наукиОсновную проблему лингвистики можно было бы сформулировать, к примеру, следующим образом: лингвистика имеет целью объективно описать человеческий язык во всех его реализованных и возможных проявлениях, однако инструмент у него для этой цели один -- все тот же человеческий язык. Средство и цель описания едины (нерасчлененны). Это противоречие конкретно преодолевается так: одна часть (сфера) языка описывается другой его частью (сферой). Каждое конкретное научное исследование являет собой более или менее удачную попытку временного разрешения подобного противоречия: противоречия между субъективной и объективной гранями явления. Акт познания процесса отражения -- радикально противоречив: он требует разрешения противоречия между субъективностью переживания и попыткой его объективного определения (оформления, “социализации”).3 При таком подходе понятие “наука” соотносится не только с объектом и результатом человеческой деятельности, но и с определенным типом мировоззрения, мышления, взгляда на объект со стороны автора или интерпретатора. Взглядом, который исторически, традиционно характеризуется поиском и установлением закономерностей в стихии материи. Таким образом, наука становится одной из правомочных форм выражения процесса человеческого познания. 4) Нам кажется, что из всех типов определений и формулировок неисчерпаемых явлений предпочтительнее те, которые пытаются выразить противоречие, лежащее в процессе познания этих явлений человеком. Быть может, понятия следует определять одно через другое. Не размежевывать их, а сопоставлять, не просто анализировать, но синтезировать, хотя бы учитывая то обстоятельство, что понятия изначальнее, нежели попытки их определения. Поэтому кажется продуктивным познание явлений не путем отделения-определения друг от друга, а путем установления их соотношений. Противоречие лингвистической науки можно изобразить также следующими высказываниями. Изучение явлений объективного мира предполагает методологическую общность между материалом исследования и позицией, мировоззрением автора. Объект обусловливает, детерминирует, определяет, диктует методы своего исследования. Язык - некая сфера, в которой синтетически (диалектически) ”взвешены” объективное и субъективное. Между тем, лингвистическое исследование языка являет процесс анализа, последовательной формализации, объективирования содержательных компонентов. Налицо противоречие между объектом исследовния и его методом. Субъективная попытка объективно детерминировать структуру, являющую собой некий сплав, субъектно-объектное единство, в котором ни одна единица структуры изначально не чисто объективна. 5) Противоречие разрешается введением специальных терминов, посредством использования метаязыка науки. Что же такое термин? Если слово -- база, то термин -- надстройка. В языке есть слова, выражающие абстрактные понятия. Они наиболее близки терминам. Они - исторически первые термины. В принципе термином может стать любое слово, употребленное в специфическом контексте. Однако те термины, которые составляют терминологический аппарат лингвистики -- это результат дальнейшего, еще большего абстрагирования абстрактных понятий. В принципе само слово -- уже абстракция. Слово “стол” абстрактно относительно самого стола. Слово “стол” -- термин, знаковый аспект, предел абстрагирования явления стола. Говоря “стол”, мы имеем дело с абстракцией первой степени. Говоря “предмет” -- второй. Слово “предмет” вмещает класс явлений типа “стол”. “Предмет” – «еще» не термин. “Существительное” – «уже» термин. (Исторически говоря, “предмет” -- уже не термин, а “существительное”, быть может, еще термин.) Словом “существительное” мы уже объединили слово “стол” с таким, например, словом как “Париж” или как “синхронность”. Чем “терминизированнее” понятие, тем уже, специфичнее контекст его употребления. Зато -- тем определеннее, тем точнее. 6) Странное противоречие: абстрактность понятия соотнесена с точностью того смысла, который оно выражает. Разрешать это противоречие следует с помощью понятия контекст. Таким образом, термином можно назвать любое слово, крепко-функциональное в непосредственном своем контексте, состоящем из других крепко-функциональных, позиционно и семантически целесообразных слов, независимо от уровня их абстрактности. Проще говоря, термин -- это слово, эффективно употребленное в возможно наиболее эффективном месте, при возможно наиболее эффективных обстоятельствах. Возможно ли вычислить и заранее, до создания нового текста, на основании уже существующих текстов преподнести закономерность, формулу того, когда, где, почему и какое слово наиболее целесообразно и эффективно -- одна из “фантастических” задач лингвистики и семантики текста, служащая, однако, поводом для создания ценных конкретных работ. Термин в лингвистике -- это нечто неопределенное, элитарное. В разных языках одни и те же термины означают разное. В одном и том же языке разные термины означают одно и то же. Существует устоявшаяся традиция некритического заимствования терминов и переноса их из одних языковых, методологических, мировоззренческих контекстов в другие. Каждый автор видит в терминах социально важное для его собственной личности содержание (личностный смысл). Одни и те же термины в одних контекстах используются и интерпретируются более единозначно, в других --более многозначно. Возникает избыточность формы по отношению к содержанию. Научные труды накапливаются, увеличивается количество зафиксированных фактов: в познавательном аспекте, если познание трактовать упрощенно, количественно, лингвистика движется вперед. Аспект же оценочный, аспект обобщения отстает. И чем стремительнее совершенствуются в эпоху НТР “ремесленные” средства работы, тем сильнее чувствуется отставание уровня обобщения. Чем крупнее попытки обобщения накопленных отдельными отраслями науки данных, тем непримиримее проявляются ущербные элементы методов, тем явственнее встают “детские”, порожденные “непосредственным”, “непредвзятым” отношением вопросы. Изобразим еще один, трудно формулируемый вариант противоречия лингвистической науки. Лингвистику можно трактовать как процесс последующей интерпретации метаязыком процессов и явлений языка. Но ведь язык в первую очередь -- средство общения между людьми, понимания их друг другом. Метаязык “теряет” часть коммуникативной функции, присущей языку, выигривая возможность глубоко и разносторонне интерпретировать нюансы (абстракцией, обобщением--нюансы? Нет-схемы!), оттенки, присущие средству человеческого общения и его конкретным воплощениям. Мотив деятельности языковеда -- удивление, восхищение этим совершеннейшим средством контакта между людьми. Цель его деятельности-понять и передать. Однако, дабы глубже понять все великолепие совершенства, он вынужден смириться с несовершенством тех форм, в которые он облечет свое понимание, с кратким радиусом их передаваемости, укороченной дистанцией их целесообразности, жизнеспособности. Эти формы (метаязык) позволяют глубже, разносторонней изобразить объект (язык), однако передаваемы очень немногим, элитарны до субъективизма и своим собственным характерным содержанием противостоят общей демократичности, народности языковой стихии. (разве не оппортунизм это высказывание?) 7) Кратко это можно определить как противоречие между вынужденной элитарностью метаязыка лингвистики и общедемократичностью объекта ее изучения, обусловленной повелительно социальной сущностью языка. Одновременно, позиция большой части исследователей такова, что они, сознательно или бессознательно, “отказываются” учитывать субъективный фактор своего познания, полагают, что знание о нем ничего не прибавляет самому познанию. Неудивительно удивление, которое вызвал Эйнштейн, сказав, что Достоевский для него значил больше, нежели Гаусс.4 Это утверждение пытались интерпретировать по-разному, например, в том слысле, что если бы Достоевского не было, его романов никто бы не написал, а не будь Гаусса, его открытия все равно рано или поздно совершились бы. Эйнштейн на это ответил, подлив масла в огонь: “Лучшее, что нам дал Гаусс, тоже мог дать только он один”.5 С тех пор выдуманная, однако социально очень значимая проблема соотношения знака и образа в плане того, кто из них первичнее, изначальнее, главнее - наука или искусство, “алгебра или гармония” - получила еще одну формулировку, форму выражения: “Эйншейн и Достоевский”. В сущности, это проблема того, “Кто важнее” (для Эйнштейна, для того, чтобы быть/стать Эйнштейном) - Гаусс или Достоевский? Объективизм, как мы его понимаем – это позиция исследователя, можно сказать – стиль, форма, “жанр” отношения автора к объекту исследования. Автор сознательно избирает позицию, при которой в тексте исследования “якобы” отсутствует “всякое” авторское участие. Если это не позиция, а поза, то ее можно назвать позой псевдообъективизма. Объективизм лингвиста основан на той уверенности, выработанной веками, тысячелетиями развития человеческого общества, что основной словарный фонд языка понятен и передаваем всем носителям этого языка, и что если скажешь кому-нибудь “стол”, то он поймет не что-нибудь иное, а именно что ему сказанно “стол” (и значение слова “стол” не зависит от того, кем и при каких обстоятельствах оно произнесено). Одно из самых оспариваемых в современной лингвистике понятий – понятие “объективного значения слова”. Оно понимается как значение слова, взятого из словаря, вне контекста, значение “голого” слова -- словарное значение.6 8) Однако если слово нам встретилось не в связном синхроническом тексте, значит ли это, что оно вообще находится вне всякого языкового контекста? Ведь существует еще и иной контекст, “невидимый”, сопровождающий слово всегда и везде, накладывающийся на конкретный текст и предопределяющий собой возможности употребления данного слова в конкретном тексте. Это – диахронический, исторический, вертикальный, иерархический, уровневый контекст, “протоконтекст” или же “событийный”, “социофизический” контекст, -- его можно называть по-разному. 9) Значение слова в общеупотребительном понимании – синоним этого макроконтекста. Описательно говоря, все богатство возможных значений слова – это результат, сумма его употреблений во всех предыдущих текстах. Производя операции с объективным, “абстрактным” значением слова, лингвист-лексикограф или семантик, не предупреждая читателя (а может быть, и самого себя), имеет в виду накопленный опыт всех прошлых употреблений этого слова в человеческом сообществе. (парафраз Гранта из «Поэзии языка») Рассматривая слово вне контекста, он опирается на макроконтекст. Вне контекста слово, вне всякого сомнения, существует. Однако оно не сущвествует вне макроконтекста, ибо являет собой результат его существования. Определяя нюансы особого значения слова в данном контексте, стилист имеет в виду разность между всеми прошлыми, синкретически чувстуемыми и предположимыми, но не всегда вычислимыми вариантами употребления этого слова (традиция) плюс данный вариант – и всеми прошлыми вариантами его употребления. Достаточной моделью макроконтекста слова часто может выступить этимологическая история его происхождения и перечень основных его значений. 10) Перед наукой стоит проблема установления природы происхождения слова (точнее – корневых морфем знаменательных слов): какова она? Субъективна ли так же, как наименование родителями своих детей, или объективна, как, кажется, явствует из присутствия в языке звукоподражаний? Когда лингвист говорит об имманентности свойств языка, он, сознательно или бессознательно, имеет в виду лишь синхронический план языка, как он дан сейчас, или же просто ограниченность человеческого знания. В диахроническом же плане все свойства языка, конечно же, социально и физически обусловлены. 11) Синхронию можно рассматривать как абстракцию от единиц диахронии в данном конкретном коммуникативном акте-тексте. Однако, ее можно также рассматривать как сложное эллиптическое сосуществование всех единиц диахронии в едином акте-тексте. Вторая трактовка кажется неоспоримо вернее, выгрышнее и глубже первой. Истинная диалектичность подхода недостижима без принципиальной установки на трактовку синхронии как результата, синтеза диахронии. Имманентность синхронического текста без диахронии – чистейшая абстракция, недостаточная модель языка, когда перед исследователем стоит задача лингвостилистического и семанитеческого ее рассмотрения. 999 В сфере эстетических проблем художественного текста, как имеющих дело с ярчайшими проявлениями человеческой личности, право автора на собственное мнение не оспаривалось столь ожесточенно, как это имеет место в сфере лингвистических проблем художественного текста, исследователи которых стараются отыскать объективные формализованные критерии для оценки труда своего и своих собратьев. Эстетика искони “допускала” субъективность подхода, признавая, что наука об искусстве (как и любая наука, впрочем) тоже принадлежит к числу тех сфер человеческой деятельности, которые основаны на способности человека к творчеству. 12) Стиль лингвистических произведений состоит в диалогических отношениях не только ( и не столько) с самим предметом, объектом научного исследования, но и с предыдущими терминологическими и методологическими традициями, школами, концепциями. Тогда как стиль значительной эстетико-литературоведческой работы намного детерминированнее диалогизирован самим объектом исследования, нежели традициями предыдущих трактовок предмета. Термины эстетического исследования часто порождаются самим материалом исследования, термины лингвистического исследования часто перекликаются с терминологией предыдущих исследований. В этом сказывается стремление лингвистики к созданию единого терминологического аппарата, формулярной единости методов и средств описания неединого объекта. В трудах по эстетике содержится столько же произвольных, “некорректных” утверждений, метафор и метонимий – когда частное выдается за общее, атомарный элемент рассматривается за содержащее его целое, вместо рассматриваемого явления трактуется некая его упрощенная и облегченная модель, -- как и в трудах по лингвистике. 13) В обеих науках существует трогательная традиция выдачи аспектуальных определений понятий за сущностные и стремление определить неисчерпаемые понятия7, -- однако эстетика выработала рабочую методику “редактирующаго” чтения, “отделения зерен от плевел”, - и в этом она шла по стопам своего объекта изучения, исследуя “вечное и преходящее” в искусстве, взлеты гения и дань художника своему времени. 14) Для оценки своих трудов эстетика выработала очень четкий критерий социальной актуальности исследований, переняв его, опять же, у собственного объекта изучения. Его можно описать следующим образом: если значение данного научного труда будет оценено хотя бы в приближении, в соотношении к общественному значению труда чисто художественного -- объекта научных изысканий, -- то труд ученого будет действительно оправдан. Этот демократичный критерий оценки научного трактата почти совершенно игнорируется теоретиками языка художественных текстов. Элитарность науки ими часто некритически трактуется как априорная данность. Между тем, демократизм подхода обусловливает собой также и высокую степень ответственности автора к предмету и целям исследования. Ставя цель исчерпывающе ответить на вопрос “как”, эстетическая трактовка события-текста скромно отмежевывается от вопроса “почему”, вынося его за пределы предмета своей науки и, в частности, в вопросах языка преподнося его лингвистической науке. Эстетический подход в самом общем смысле именно тот, при котором установление объективных закономерностей, механизмов продуцирования текста направлено на цели изображения, и/или интерпретации текста путем создания нового текста. Ценность метатекста – продукта интерпретации, определяется тем, насколько актуально социальны аспекты прототекста, ставшие объектом анализа. “Объяснение” всего механизма порождения прототекста в целом лежит “вне компетенции” метатекста эстетики. Метатекст оговаривает право иметь дело с частными случаями художественных прототекстов, все его абстракции, модели, идеализированные построения направлены на объяснение частных характеристик текста. Неписанный эпиграф эстетического исследования – “также и это”. Несмотря на относительную “скромность” ставящихся задач (по отношению к лингвистике текста) эстетический подход устойчиво опережает лингвистические трактовки степенью актуальности и коммуникативности, степенью социально-этической значимости выработанных принципов. Если эстетическое мировоззрение репрезентирует познание как движение–процесс, то “лингвистическое” мировоззрение пытается представить познание результатом движения.2. Знак и образ – как форма и ее содержание 15) Соотношение понятий “знак” и “образ” мы трактуем как более конкретную модель соотношения “лингвистического” и “эстетического” начал, как доведение до молекулярного предела соотношения формы и содержания. Обычно по традиции знак и образ рассматриваются как два различных понятия, соответствующие двум различным явлениям. В этом случае диалектическое соотношение “знак-образ” имманентно подменяется конфликтом между знаком и образом как особыми, отграниченными друг от друга явлениями, конфликтом между логическим (формализованным, понятийным) и образным (конкретное, пралогическое – распространенные наименования) типами мышления. Наука противопоставляется искусству, научное мышление – художественному, логика – “образности”, стиль объективного изложения смешивается с объективным значением содержания этого изложения (эффект псевдообъективизма). Провокационно рождается стремление иерархически противопоставить друг другу два типа человеческого познания. Создаются концепции о диалектически “высших” проявлениях “низшего” (образное сознание как пралогическое), проявлениях “высшего” в “низшем”, “низшего” в “высшем” и т.д. Совершенно справедливо подвергнув критическому анализу концепции вульгарно-механистической и метафизической интерпретации творческих процессов в психологической науке, Д. Абрамян8 однако не отказывается до конца последовательно от понимания единиц понятийно-логического и образного форм мышления человека как различных типов мышления. Так, нерасчлененность соотношения понятие-явление в проблеме “знак-образ” приводит к тому, что понятие форм мышления подменяется понятием типа, то есть чего-то такого, что отличается не только формой, но и своим содержанием, качественно. Между тем, соотношение оппозиции “логическое-образное” может решаться лишь конкретно, проверяться практическим анализом результата данного творческого процесса, только после установления функционального типа данного текста, решения вопроса о том, каким является этот текст в общем и целом - научным или же художественным? 16) Чем меньше количество элементов, составляющих текст, тем синкретичнее его тип, тем менее четко различимо, что это – художественное (образное) высказывание или же суждение “научного” (логического) характера? Текст, имеющий только лишь коммуникативную функцию – передать информацию без какого бы то ни было экспрессивного оценочного нюанса – аксиологически недоразвит (редуцирован). В подобных случаях при установлении типовых характеристик текста значение необходимости приобретает полифункциональный подход, то есть анализ соотношения текста со своим контекстом (в стремлении от синхронического к социокультурному, от узкого к широкому охвату). 17) В контексте идей теории отражения диалектический подход к проблеме состоит в том, что не существует отдельных явлений, соответствующих понятиям знак и образ, что есть суть одно явление, в каждом конкретном случае функционально рассматриваемое в конкретном аспекте: знаковом или же образном.9 Подобно этому, то, что традиционно называется пралогическим типом первобытного сознания, есть пралогическое именно по отношению к распространенному традиционному пониманию сущности логики. Те же явления, которые мы моделируем понятиями сознания и мышления, изначально сигнальны, знаковы по своей природе, следовательно – специфически логичны (в широком смысле). Наука психологии разрабатывает глубинные проблемы регуляции соотношения образного и логического в мышлении (табу как дисциплина мысли и т.д.), но не образного и логического типов мышления! Действительно, деятельность, в результате которой отстаиваются художественные образы, происходит посредством преодоления “традиционных” форм мышления и служебных средств оформления мысли, которые некритически называются логическими и противопоставляются образным формам. Эти традиционные средства мыслительных операций можно охарактеризовать как ценностно немаркированные, не ставшие объектом оценочного внимания субъекта-автора в данном конкретном событии-тексте. Но достаточно одного “странного” (от термина “остранение”) взгляда творящего субъекта – и эти традиционно-логические формы и средства в новом контексте, который ими же и манифестируется, “заиграют незнакомыми гранями”. Рассмотрим суждение В.З.Панфилова, высказанное в его книге “Философские проблемы языкознания”10 о том, что есть “принципиальное различие между характером отражения действительности в процессе чувственного познания и того способа отражения, необходимым средством осуществления которого является язык”. В контексте общей теории отражения чувственное познание и “тот способ отражения, необходимым средством осуществления которого является язык” – это два состояния познания, различающиеся степенью осознанности, оцененности процесса познания со стороны познающего субъекта. Чувство – это то, что, будучи оформлено в языке, станет мыслью. Тот конгломерат, тот бесформенный клубок ощущений, который после перевода на “язык” языка и станет мыслью. Мысль – это оформленное, сформулированное чувство. Утверждение В.З.Панфилова, в целом верное, неточно сформулировано: автор расчленяет характер отражения чувством и способ отражения языком для последующего их объединения, между тем как отражение чувством и отражение языком – это различные состояния единого процесса отражения. Если синтетический процесс отражения условно представить как ряд последовательных актов, отличающихся степенью социальной оформленности, то можно сказать, что в момент ощущения знак еще не конституирован, но в той стадии, которая именуется восприятием, знак уже конституирован, сигнал из внешнего мира--оформлен, осознан. Условно следующий акт процесса отражения после стадии восприятия можно назвать актом выражения -- реактивной социальной деятельностью организма в диалоге с сигналом. Отражение бессмысленно без коммуникации. Естественная стадия отражения -- перевод сигнала из состояния “для себя” в состояние “для других”. Именно в состоянии “для других” -- в знаке содержится смысл, ценность, цель состояния “для себя” -- понять (для себя) и убедить (для других). Оформленность, отдельность, детерминированность, определенность своими границами сигнала в процессе отражения составляет его знаковый аспект. Образ же – содержание оформленного в знак сигнала. В синкрезе понятий образности и метафоричности есть глубокий смысл: знак – уже метафора. В каждом знаке есть незадействованное зерно художественных функций, возможность его эстетического (на) значения. В чем привилегия письменного слова перед устным? В недвусмысленной законченности формы высказывания. Подобно этому, привилегия мышления (уровень восприятия, воспринятости чувства) перед чувством как чем-то аморфным, недооформленным (уровень неопределенных, невыраженных-для-себя ощущений) – в относительной четкости, выраженности, законченности, передаваемости формы, без которых невозможно осознание происходящего и коммуникация. Метафоричность – это неоговоренное представление означаемого означающим, несводимость содержания к форме, разность между явлением и даже самым конкретным понятием, обозначающим, оформляющим, именующим его. Сосредоточение ценностного внимания на несводимости понятия к своему явлению условно можно назвать началом “эстетического освоения” мира. 18) Метафоричность слова как знака кажется чем-то аксиоматическим, не требующим детального рассмотрения. Однако метафоричность знака в контексте настолько велика, что на этом стоит остановиться подробнее. Любое приписывание признака-предиката субъекту высказывания есть наивысшая условность и “алогично” в корне. Мы говорим: ”Дерево росло (во дворе)”. Нас не останавливает то, что в объективной жизни дерево – не субъект, способный к самостоятельным действиям. Все же дерево – “одушевленное явление”. Что же говорить о камне? (“Камень лежал на дороге”). Или о воде? (“Вода льется из крана”). Человек может расти, лежать -- первые два примера прямые метафоры, одушевления предметов. Но человек не может ”литься”. И все же и третий пример -- это огромная метафора, так как человеческое сознание вообще не может идентифицировать понятие действия, совершаемого не субъектом, а следовательно – совершаемого несознательно, безвольно, “само собой”. Когда мы говорим, что человек что-то ощутил, и если мы должны назвать, или описать, что именно он ощутил, оформить его ощущение, то мы говорим уже как бы так, будто его ощущение (нечто неопределенное, чувственное) проанализировано и воспринято, оформляем сигнал в слова, в мысль. Точно так же, когда мы говорим о действиях неодушевленных субъектов, мы говорим о них так, как будто они одушевлены и способны к самостоятельным действиям. Человеческий язык, как форма мышления, не приспособлен к объективной, безличностной констатации соотношений явлений внешнего мира. В языке не расчленено: является ли субъект высказывания деятельным, способным к волевым, осознанным действиям или же нет? Естественный процесс оформления сигнала в акте отражения приводит к тому, что язык “очеловечивает”, “субъективирует”, “ояивает” те явления внешнего мира, которые он оформляет в высказывании. Приписывая каждому субъекту предикат, язык тем самым приписывает субъектам личностное “я”. Цветок – цветет, благоухает. Лампочка – горит. Солнце–светит. Так, в языке не только понятия некритически преподносятся вместо явлений, названия – вместо реалий, но и объекты совершенно свободно и “правомерно” предстают как субъекты. Таким образом, образ – это мысль, рассмотренная с ее содержательной стороны, с такого аспекта, когда функциональная целесообразность позволяет временно игнорировать формально-содержательную целостность мысли, допускается формально-логическая противоречивость. Конечно же, если это учитывается, то используется в чисто “жанровых”, “басенных”, “обманных” целях, для быстроты, удобства, понятности, убедительности, ибо в реальной жизни понятия и явления не существуют в единой полоскости: явления есть порождения реального мира, понятия – идеального. (Слишком редуцированно, немотивированно. Прыжок в алогичность) Понятия только моделируют явления, поэтому равноправное совмещение в едином плане явлений и понятий такая же логическая ошибка, как и неоговоренное представление понятий вместо явлений. Поэтому так странно и неточно будет звучать, если мы скажем: “содержанием данного произведения является...”, ибо в единстве явления и его признака мы совмещаем реальную конкретность (произведение) и его аспектальную абстракцию (содержание), заранее не оговаривая. Однако же адекватно воспринимаем информацию: адресат, декодируя, редактирует, “прощает” автору форму высказывания ради содержания, противоречивость между внешней формальной логичностью высказывания и его внутренней диалектичностью, движению мысли – несовершенства знака. 19) “Метафоричность” языка, логические ошибки можно представить как естественный результат всеобщего процесса редукции. Распространение, развитие высказывания до предела – залог его логичности. Мышление метафорично также и потому, что его форма не фиксируется во времени –движется и изменяется. Чем “недооформленнее”, эллиптичнее, редуцированнее мысль – тем она метафоричнее. 20) Логично было бы предположить, что редуцированное высказывание производно от “распространенного”. Однако в процессе отражения первична и естественна редуцированность, как репрезентат нерасчлененной целостности процесса восприятия. Расшифровка и восстановление редуцированных элементов, “логическое” развитие хода мысли предстает как естественное продолжение дальнейшего процесса оформления ощущения в мысли и мысли – в языке. В эллиптическом высказывании функциональное значение составляющих его элементов больше: они выполняют “собственную” функцию означения, а также функционально заменяют “отсутсвующие” означающие. В распространенно-логическом реализуется стремление к идеалу: определить, приписать каждому означающему по одному означаемому. Распространение редуцированного высказывания (скажем, оговорки) есть акт волевого усилия, результат дисциплинированного подчинения мысли автора – его воле. 21) Понятие образности слова синонимично пониманию редуцированного, эллиптического, “угадываемого” присутствия всех возможных и реализуемых значений слова в его конкретной данности. (??) “Каноны”, традиции, выработанные содержаниями предыдущих худ