Начало формы Конец формы Артюр Рембо. Одно лето в аду ---------------------------------------------------------------------------- Arthur Rimbaud Poesies. Derniers vers. Les illuminations. Une saison en enfer Артюр Рембо Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду "Литературные памятники". М., "Наука", 1982 Издание подготовили Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский Перевод M. П. Кудинова OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru---------------------------------------------------------------------------- I Когда-то, насколько я помню, моя жизнь была пиршеством, где все сердцараскрывались и струились всевозможные вина. Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени. - И нашел еегорькой. - И я ей нанес оскорбленье. Я ополчился на Справедливость. Ударился в бегство. О колдуньи, о ненависть, о невзгоды! Вам я доверилсвои богатства! Мне удалось изгнать из своего сознания всякую человеческую надежду.Радуясь, что можно ее задушить, я глухо подпрыгивал, подобно дикому зверю. Я призывал палачей, чтобы, погибая, кусать приклады их ружей. Всебедствия я призывал, чтоб задохнуться в песках и в крови. Несчастье сталомоим божеством. Я валялся в грязи. Обсыхал на ветру преступленья. Шуткишутил с безумьем. И весна принесла мне чудовищный смех идиота. Однако совсемнедавно, обнаружив, что я нахожусь на грани последнего хрипа, я ключ решилотыскать от старого пиршества, где, может быть, снова обрету аппетит! Этот ключ - милосердие. Такое решение доказывает, что я находился вбреду! "Гиеной останешься ты, и т. д. ..." - крикнул демон, который увенчалмою голову маками. "К смерти иди с твоим вожделеньем, и твоим эгоизмом, и совсеми семью грехами". О, не слишком ли много! Но, дорогой Сатана, заклинаю вас: поменьшераздраженья в зрачках! И в ожидании каких-либо запоздавших маленькихмерзостей вам, который любит в писателе отсутствие дара описывать инаставлять, вам подношу я несколько гнусных листков, вырванных из блокнотатого, кто был проклят. II Дурная кровьОт моих галльских предков я унаследовал светлые голубые глаза,ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке. Моя одежда такая жеварварская, как и у них. Но я не мажу свои волосы маслом. Галлы сдирали шкуры с животных, выжигали траву и делали это не искуснеевсех, живших в те времена. От них у меня: идолопоклонство и любовь к святотатству - о, все пороки,гнев, сладострастье, - великолепно оно, сладострастье! - и особенно лень илживость. Любое ремесло внушает мне отвращенье. Крестьяне, хозяева и работники -мерзость. Рука с пером не лучше руки на плуге. Какая рукастая эпоха! Никогдане набью себе руку. А потом быть ручным - это может завести далеко. Меняудручает благородство нищенства. Преступники мне отвратительны, словнокастраты: самому мне присуща цельность, но это мне безразлично. Однако кто создал мой язык настолько лукавым, что до сих пор онухитряется охранять мою лень? Даже не пользуясь телом, чтобы существовать иболее праздный, чем жаба, я жил везде и повсюду. Ни одного семейства вЕвропе, которое я не знал бы. - Любую семью я понимаю так, как свою: всемони обязаны декларации Прав Человека. - Мне известен каждый юнец из хорошейсемьи.-----Если бы я имел предшественников в какой-либо точке истории Франции! Нет никого! Мне совершенно ясно, что я всегда был низшею расой. Я не донимаю, чтозначит восстание. Моя раса всегда поднималась лишь для того, чтобы грабить:словно волки вокруг не ими убитого зверя. Я вспоминаю историю Франции, этой старшей дочери Церкви. Вилланом яотправился в святую землю; в памяти у меня - дороги на швабских равнинах,византийский ландшафт, укрепленья Солима; культ Девы Марии, умиление передраспятым пробуждаются в моем сознанье среди тысячи нечестивых феерическихпразднеств. - Прокаженный, я сижу в крапиве, среди осколков горшков, околоизъеденной солнцем стены. Позднее, рейтаром, я разбивал биваки в сумракенемецких ночей. А! Вот еще: я пляшу со старухами и детьми, справляя шабаш на алойполяне. Мои воспоминания не простираются дальше этой земли и христианства. Вижусебя без конца в минувших веках. Но всегда одинок, всегда без семьи. Накаком языке я тогда говорил? Никогда не вижу себя ни в собраньях Христа, нив собраньях сеньоров, представителей Христа на земле. Кем я был в предыдущем веке? Нахожу себя снова только в сегодняшнемдне. Нет больше бродяг, нет больше тлеющих воин. Все захлестнула низшаяраса: народ и, как говорится, рассудок; нацию и науку. О наука! Все захвачено ею. Для тела и для души - медицина и философия,- снадобья добрых женщин и народные песни в обработанном виде. И увеселеньявластителей, и забавы, которые они запрещали! География, космография,механика, химия! Наука, новая аристократия! Прогресс. Мир шагает вперед! Почему бы емуне вращаться? Это - видение чисел. Мы приобщаемся к Духу. Сбудется то, что я говорюкак оракул. Я понимаю, но так как не могу объясниться без помощи языческихслов, то предпочитаю умолкнуть.-----Возвращенье языческой крови. Дух близок; почему же Христос не приходитко мне на помощь, даровав душе моей свободу и благородство? Увы! Евангельекончилось! Евангелье, о Евангелье! Предвкушая лакомство, я дожидаюсь бога. От начала времен я - низшаяраса. Вот я на армориканском взморье. Пусть вечером города зажигают огни. Мойдень завершен; я покидаю Европу. Морской воздух опалит мои легкие; гибельныйклимат покроет меня загаром. Плавать, топтать траву, охотиться и курить (этопрежде всего), пить напитки, крепкие, словно кипящий металл, как это делаливокруг костров дорогие предки. Я вернусь с железными мускулами, с темною кожей и яростными глазами:глядя на эту маску, меня сочтут за представителя сильной расы. У меня будетзолото: я стану праздным и грубым. Женщины заботятся о свирепых калеках,возвратившихся из тропических стран. Я буду замешан в политические аферы.Буду спасен. Теперь я проклят, родина внушает мне отвращенье. Лучше всего пьяныйсон, на прибрежном песке.-----Ты никуда не отправишься. - Опять броди по здешним дорогам,обремененный своим пороком, пустившим корни страдания рядом с тобой, в томвозрасте, когда просыпается разум, - он поднимается в небо, бьет меня,опрокидывает, тащит меня за собой. Последняя чистота и последняя робость. Решено. Не нести в этот мир моепредательство и мое отвращенье. В путь! Движенье, тяжелая ноша, пустыня, гнев и тоска. Кому служить? Какому зверю молиться? На какие иконы здесь ополчились?Чьи сердца разбивать я буду? Какую ложь поддерживать должен? По чьей кровимне придется ступать? Подальше от правосудия. - Жизнь сурова, одичание просто. Крышку гробаподнять иссохшей рукой, сидеть, задыхаться. Ни старости, ни опасностей: ужас- это не по-французски. - О! Я так одинок, что готов любому священному образу предложить свойпорыв к совершенству. О, моя отрешенность, мое чудесное милосердие - на этом свете, однако. De profundis Domine, как же я глуп!-----Еще ребенком я восхищался несговорчивым каторжником, которого всегдаожидали оковы; меня тянуло к постоялым дворам и трактирам, где он побывал:для меня они стали священны. Его глазами я смотрел на небо и на расцветающуюв полях работу; в городах я искал следы его рока. У него было больше силы,чем у святого, и больше здравого смысла, чем у странствующих по беломусвету, - и он, он один, был свидетелем славы своей и ума. На дорогах, в зимние ночи, без жилья, без хлеба и теплой одежды, яслышал голос, проникавший в мое замерзшее сердце: "Сила или слабость? Длятебя - это сила! Ты не знаешь, куда ты идешь, ни почему ты идешь. Повсюдуброди, всему отвечай. Тебя не убьют, потому что труп убить невозможно".Утром у меня был такой отрешенный взгляд и такое, мертвенное лицо, что те,кого я встречал, _возможно, меня не могли увидеть_. Грязь в городах неожиданно начинала казаться мне красной и черной,словно зеркало, когда в соседней комнате качается лампа; словно сокровище втемном лесу. "В добрый час!" - кричал я и видел море огней и дыма на небе; асправа и слева все богатства пылали, как миллиарды громыхающих гроз. Но оргия и женская дружба были для меня под запретом. Ни одногопопутчика даже. Я вдруг увидел себя перед охваченной гневом толпой, увиделсебя перед взводом солдат, что должен меня расстрелять, и я плакал от горя,которое понять они не могли, и я прощал им - как Жанна д'Арк. "Священники,учителя, властелины, вы ошибаетесь, предавая меня правосудию. Никогда я небыл связан с этим народом; никогда я не был христианином; я из тех, кто поетперед казнью; я не понимаю законов; не имею морали, потому что я зверь, изначит, вы совершили ошибку. Да! Мои глаза закрыты для вашего света. Я - зверь, я - негр. Но я могубыть спасен. А вы - поддельные негры, вы - маньяки, садисты, скупцы.Торговец, ты - негр; чиновник, ты - негр; военачальник, ты - негр;император, старая злая чесотка, ты - негр, ты выпил ликер, изготовленный нафабрике Саганы. - Этот народ вдохновляется лихорадкой и раком. Калеки истарики настолько чтимы, что их остается только сварить. Самое лучшее - этопокинуть скорой континент, где бродит безумие, добывая заложников для этихзлодеев. Я вступаю в подлинное царство потомков Хама. Знаю ли я природу? Знаю ли самого себя? - Исчезли слова. Мертвецов яхороню у себя в желудке. Крик, барабаны - и в пляс, в пляс, в пляс! Мненеизвестно, когда, после прихода белых, я рухну в небытие. Голод, жажда, крики - ив пляс, в пляс, в пляс!-----Белые высаживаются на берег. Пушечный выстрел! Надо покориться обрядукрещенья, одеваться, работать. Моему сердцу нанесен смертельный удар. О, этого я не предвидел! Я никогда не творил зла. Дни мои будут легки, раскаянье меня некоснется. Я никогда не узнаю страданий души, почти неживой для добра, души,в которой поднимается свет, суровый, как похоронные свечи. Участь сынков изхорошей семьи - преждевременный гроб, сверкающий блестками и слезами.Несомненно, развратничать - глупо, предаваться пороку - глупо; гниль надоотбросить подальше. Но часам на башне никогда не удастся отбивать тольковремя чистых страданий. Словно ребенок, буду ли я вознесен на небо, чтобыиграть там в раю, где забыты невзгоды? Скорее! Есть ли другие жизни? - Среди богатства сон не возможен. Потомучто всегда богатство было публично. Одна лишь божественная любовь даруетключи от познанья. Я вижу, что природа добра. Прощайте химеры, идеалы,ошибки. Благоразумное пение ангелов поднимается от корабля спасения: этобожественная любовь. - Две любви! Я могу умереть от земной любви, умереть отпреданности. Я покинул сердца, чья боль возрастет из-за моего ухода! Выизбрали меня среди потерпевших кораблекрушение; но те, кто остался, развеони не мои друзья? Спасите их! Во мне рождается разум. Мир добр. Я благословлю жизнь. Буду любитьсвоих братьев. Это не просто детские обещания или надежда ускользнуть отстарости и смерти. Бог - моя сила, и я возношу хвалу богу.-----Тоска не будет больше моей любовью. Ярость, распутство, безумие, я знаювсе их порывы и знаю их поражения, - это бремя сбросил я с плеч. Оценимспокойно, как далеко простирается моя невинность. Больше я не способен просить моральной поддержки у палочного удара. Несчитаю, что с тестем своим, Иисусом Христом, отплываю на свадебный пир. Я не узник своего рассудка. Я сказал: бог. Даже в спасенье нужна мнесвобода: но как добиться ее? Фривольные вкусы меня покинули. Нет большенужды ни в божественной любви, ни в преданности. Я не жалею о векечувствительных душ. Все имеет свой смысл: и презрение и милосердие, поэтомуя оставляю за собою место на вершине ангельской лестницы здравого смысла. Что же касается прочного счастья, домашнего или нет... нет, не могу.Слишком я легкомыслен и слаб. Жизнь расцветает в труде - это старая истина;однако жизнь, принадлежащая мне, не очень весома, она взлетает и кружитвдалеке от активного действия, столь дорогого современному миру. Я превращаюсь в старую деву: нет у меня смелости полюбить смерть! Если бы небесный, воздушный покой и молитву даровал мне господь - какдревним святым! - Святые! Сильные! Анахореты! Артисты, каких уж больше невстретишь! Бесконечный фарс! Меня заставляет плакать моя невинность. Жизнь - этофарс, который играют все.-----Довольно! Вот наказанье. - _Вперед!_ Ах, как пылают легкие, как грохочет в висках! На солнце - ночь у меня вглазах! Сердце... Онемевшие члены... Куда все спешат? В сраженье? Я слаб. Меня обгоняют. Орудья труда,оружье... о время! Огонь! Огонь на меня! Или я сдамся. - Трусы! - Погибаю! Бросаюсь подкопыта коней! Все! - И к этому я привыкну. Это будет французской жизнью, это будет дорогою чести. III Ночь в адуЯ проглотил изрядную порцию яда. - Трижды благословенный совет, которыйя получил! - Неистовство этой страны сводит мне мускулы, делает бесформеннымтело, опрокидывает меня на землю. Я умираю от жажды, задыхаюсь, не в силахкричать. Это - ад, Это вечная мука! Взгляните: поднимается пламя! Я пылаю,как надо. Продолжай, демон! Мне привиделось обращенье к добру и счастью: спасенье. Могу ли описатья то, что увидел? Воздух ада не терпит гимнов. Были миллионы прелестныхсозданий, сладостное духовное единство, сила, и мир, и благородство амбиций,всего не расскажешь. Благородство амбиций! И это все-таки - жизнь. Если бы только проклятие стало вечным! Проклятчеловек, который хочет себя искалечить, не так ли? Я думаю, что оказался ваду, Значит, я в самом деле в аду. Все получилось по катехизису. Я рабсвоего крещения. Родители, вы уготовили мне несчастье и себе его уготовилитоже. О невинный бедняк! Ад не грозит язычникам. - И все-таки это - жизнь.Позднее утехи проклятия станут глубже. Одно преступление - быстро! - и пустья рухну в небытие, именем человеческого закона. Но замолчи, замолчи!.. Это стыд и укор: Сатана, который мне говорит,что огонь омерзителен и что гнев мой чудовищно глуп. Довольно с меняподсказанных заблуждений, поддельных ароматов, всяческих магий имальчишеской музыки. - И подумать только, что я обладаю истиной, что вижусправедливость: мое суждение здраво и твердо, я готов достичьсовершенства... Гордость. - Корка на моей голове иссыхает. Пощады! Господи,мне страшно. Меня мучит жажда, ужасная жажда. О, детство, травы, дожди,озеро на каменистом ложе, _свет луны, когда на колокольне билодвенадцать_... в полночь дьявол забирается на колокольню... Мария! ПресвятаяДева!.. - Ужасна моя глупость. Там, вдали, разве не находятся души, желающие мне добра? Придите!Подушка у меня на лице, и они не слышат мой голос, они - только фантомы. Апотом, никто не думает о своем ближнем. Не приближайтесь ко мне. От меняисходит запах паленого! Бесконечны образы галлюцинаций. Вот чем я всегда обладал: больше веры висторию, забвение принципов. Но об этом я умолчу - чтобы не стали завидоватьпоэты и визионеры. Я в тысячу раз богаче, будем же скупы, как море. Ах, вот что! Часы жизни остановились. Я - вне этого мира. - Теологиявполне серьезна: ад, несомненно, внизу, небеса наверху. - Экстазы, кошмары,сон в гнездах из пламени. Сколько козней в открытом поле! Сатана, Фердинанд, мчится вместе ссеменами диких растений... Иисус шагает по багряным колючим кустарникам, иони не гнутся. Иисус шагал по рассерженным водам. Когда он стоял на скатеизумрудной волны, наш фонарь осветил его белые одеяния и темные пряди. Я сорву покровы с любой тайны, будь то религия или природа, смерть,рожденье, грядущее, прошлое, космогония, небытие. Я - маэстро по частифантасмагорий. Слушайте! Всеми талантами я обладаю! - Здесь нет никого, и кто-то здесь есть: моисокровища я не хотел бы расточать понапрасну. - Хотите негритянских песенили плясок гурий? Хотите, чтобы я исчез, чтобы в поисках кольца погрузился впучину? Хотите стану золото делать, создавать лекарства. Доверьтесь мне! Вера излечивает, ведет за собой, дает облегченье.Придите ко мне, - даже малые дети придите, - и я вас утешу. Да будет отдановам это сердце, чудесное сердце! Труженики, бедные люди! Молитв я не требую;только ваше доверие - и я буду счастлив. - И подумаем о себе. Это заставляет меня почти не сожалеть о мире. Мнеповезло: я больше почти не страдаю. Моя жизнь была только сладким безумьем,и это печально. Ба! Прибегнем ко всем вообразимым гримасам. Безусловно, мы оказались вне мира. Ни единого звука. Мое осязаньеисчезло. О мой замок, Саксония, мой ивовый лес! Вечер, утро, ночи и дни... Яустал! Мне следовало бы иметь свой ад для гнева, свой ад - для гордости и ад -для ласки; целый набор преисподних. От усталости я умираю! Это - могила, я отправляюсь к червям, из ужасовужас! Шутник-Сатана, ты хочешь, чтобы я растворился среди твоих обольщений.Я требую! Требую удара дьявольских вил, одной только капли огня. О! К жизни снова подняться! Бросить взгляд на эти уродства. Этот яд,поцелуй этот> тысячу раз будь он проклят. О слабость моя, о жестокость мира!Сжалься, господи, спрячь меня, слишком я слаб! - Я спрятан, и я не спрятан. Огонь поднимается ввысь, с осужденным вместе. IV Бред IНеразумная деваИнфернальный супругПослушаем исповедь одном из обитательниц ада: "О божественный Супруг, мой Господь, не отвергай эту исповедь самойгрустной твоей служанки. Я погибла. Пьяна. Нечиста. О, какая жизнь! Прощенья, боже, прощенья! Я молю о прощенье! Сколько слез! Сколько слезпотом еще будет! Потом я познаю божественного Супруга. Я родилась покорной Ему. - Пустьтот, другой, теперь меня избивает! Теперь я на самом дне жизни. О мои подруги! Нет, не надо подруг...Никто не знал такого мученья, такого безумья! Как глупо! О, я страдаю, я плачу. Неподдельны мои страданья. Однако все мнедозволено, потому что я бремя несу, бремя презрения самых презренных сердец. Пусть услышат наконец-то это признание - такое мрачное, такоеничтожное, - но которое я готова повторять бесконечно. Я рабыня инфернального Супруга, того, кто обрекает на гибель неразумнуюдеву. Он - демон. Не привидение и не призрак. Но меня, утратившую своецеломудрие, проклятую и умершую для мира, - меня не убьют! Как описать всеэто? Я в трауре, и в слезах, я в страхе. Немного свежего воздуха, господи,если только тебе это будет угодно! Я вдова... - Я была вдовой... - в самом деле, я была когда-то серьезнойи родилась не для того, чтобы превратиться в скелет... - Он был еще почтиребенок... Меня пленила его таинственная утонченность, я забыла свой долг ипошла за ним. Какая жизнь! Подлинная жизнь отсутствует. Мы пребываем внемира. Я иду туда, куда он идет; таи надо. И часто я, несчастная душа,накликаю на себя его гнев. Демон! Ты же знаешь, господи, что не человек, этоДемон. Он говорит: "Я не люблю женщин. Любовь должна быть придумана заново,это известно. Теперь они желают лишь одного - обеспеченного положения. Когдаоно достигнуто - прочь сердце и красота: остается только холодное презрение,продукт современного брака. Или я вижу женщин со знаками счастья, женщин,которых я мог бы сделать своими друзьями, - но предварительно их сожрализвери, чувствительные, как костер для казни...". Я слушаю его речи: они превращают бесчестие в славу, жестокость - вочарование. "Я принадлежу к далекой расе: моими предками были скандинавы,они наносили себе раны и пили свою кровь. - Я буду делать надрезы но всемутелу, покрою всего себя татуировкой, я хочу стать уродливым, как монгол; тыувидишь: улицы я оглашу своим воем. Я хочу обезуметь от ярости. Никогда непоказывай мне драгоценностей: извиваясь, я поползу по ковру. Мое богатство?Я хочу, чтобы все оно было покрыто пятнами крови. Никогда я не будуработать..." Не раз, по ночам, когда его демон набрасывался на меня, мы катались пополу и я с ним боролась. - Нередко, пьяный, он предстает предо мною ночью,на улицах или в домах, чтобы смертельно меня напугать. - "Право же, мнекогда-нибудь перережут глотку: отвратительно это!" О, эти дни, когда емухотелось дышать преступленьем! Иногда он говорит - на каком-то милом наречье - о смерти, заставляющейкаяться, о несчастных, которых так много, о мучительной их работе, оразлуках, которые разбивают сердца. В трущобах, где мы предавались пьянству,он плакал, глядя на тех, кто нас окружал: скот нищеты. На улицах он поднималсвалившихся на мостовую пьяниц. Жалость злой матери испытывал к маленькимдетям. Как девочка перед причастьем, говорил мне ласковые слова, уходя издома. - Он делал вид, что сведущ во всем: в коммерции, в медицине, вискусстве. - Я шла за ним, так было надо! Я видела декорацию, которой он мысленно себя окружал: мебель,драпировку, одежды. Я награждала его дворянским гербом и другими чертамилица. Я видела все, что его волновало и что для себя создавал он ввоображенье. Когда мне казалось, что ум его притупился, я шла за ним, как быдалеко он ни заходил в своих действиях, странных и сложных, дурных ихороших: я была уверена, что никогда мне не будет дано войти в его мир.Возле его уснувшего дорогого мне тела сколько бессонных ночей провела я,пытаясь понять, почему он так хочет бежать от реального мира. Я понимала -не испытывая за него страха, - что он может стать опасным для общества. -Возможно, он обладает секретом, как изменить жизнь"! И сама себе возражала:нет, он только ищет этот секрет. Его милосердие заколдовано, и оно взяломеня в плен. Никакая другая душа не имела бы силы - силы отчаянья! - чтобывыдержать это ради его покровительства, ради его любви. Впрочем, я никогдане представляла его себе другим: видишь только своего Ангела и никогда невидишь чужого. Я была в душе у него, как во дворце, который опустошили,чтобы не видеть столь мало почтенную личность, как ты: вот и все. Увы! Яполностью зависела от него. Но что ему было надо от моего боязливого,тусклого существования? Он не мог меня сделать лучше и нес мне погибель. Вгрустном раздражении я иногда говорила ему: "Я тебя понимаю". В ответ онтолько пожимал плечами. Так, пребывая в постоянно растущей печали и все ниже падая в своих жеглазах, как и в глазах всех тех, кто захотел бы на меня взглянуть, если бы яне была осуждена на забвение всех, - я все больше и больше жаждала егодоброты. Его поцелуи и дружеские объятья были истинным небом, моим мрачнымнебом, на которое я возносилась и где хотела б остаться, - нищей, глухой,немой и слепой. Это уже начинало входить в привычку. Мне казалось, что мы сним - двое детей, и никто не мешает гулять нам по этому Раю печали. Мыприходили к согласию. Растроганные, работали вместе. Но, нежно меняприласкав, он вдруг говорил: "Все то, что ты испытала, каким нелепым тебебудет это казаться, когда меня здесь больше не будет. Когда не будет руки,обнимавшей тебя, ни сердца, на котором покоилась твоя голова, ни этих губ,целовавших твои глаза. Потому что однажды я уеду далеко-далеко; так надо. Инадо, чтобы я оказывал помощь другим: это мой долг. Хотя ничегопривлекательного в этом и нет, моя дорогая". И тут же я воображала себя, -когда он уедет, - во власти землетрясения, заброшенной в самую темную безднупо имени смерть. Я заставляла его обещать мне, что он не бросит меня. По легкомыслию этопоходило на мое утверждение, что я его понимаю. Ах, я никогда не ревновала его. Я верю, что он меня не покинет. Что снами станется? У него нет знаний, он никогда не будет работать. Лунатиком онхочет жить на земле! Разве для реального мира достаточно только одной егодоброты и его милосердия? Временами я забываю о жалком своем положении: онсделает меня сильной, мы будем путешествовать, будем охотиться в пустынях и,не знал забот и страданий, будем спать на мостовых неведомых городов. Илиоднажды, при моем пробужденье, законы и нравы изменятся - благодаря егомагической власти, - и мир, оставаясь все тем же, не будет покушаться на моижелания, радость, беспечность. О, полная приключений жизнь из книг длядетей! Ты дашь мне ее, чтобы вознаградить меня за мои страдания? Нет, он неможет. Он говорил мне о своих надеждах, о своих сожаленьях: "Это не должнотебя касаться". Говорит ли он с богом? Быть может, я должна обратиться кбогу? Я в самой глубокой бездне и больше не умею молиться. Если бы он объяснил мне свои печали, разве я поняла бы их лучше, чемего насмешку? Напав на меня, он часами со мной говорит, стыдя за все, чтомогло меня трогать в мире, и раздражается, если я плачу. "Посмотри: вот элегантный молодой человек, он входит в красивый и тихийдом. Человека зовут Дювалем, Дюфуром, Арманом, Морисом, откуда мне знать?Его любила женщина, этого злого кретина: она умерла и наверняка теперь ангелнебесный. Из-за тебя я умру, как из-за него умерла эта женщина. Такова нашаучасть - тех, у кого слишком доброе сердце..." Увы! Были дни, когда любой человек действия казался ему игрушкой гротескногобреда, и тогда он долго смеялся чудовищным смехом. - Затем начинал вестисебя снова, как юная мать, как любящая сестра. Мы были бы спасены, не будьон таким диким. Но и нежность его - смертельна. Покорно иду я за ним. - О, ябезумна! Быть может, однажды он исчезнет, и это исчезновение будет похоже начудо. Но я должна знать, дано ли ему подняться на небо, должна взглянуть науспение моего маленького друга". До чего же нелепая пара! V Бред IIАлхимия словаО себе. История одного из моих безумств. С давних пор я хвалился тем, что владею всеми пейзажами, которые толькоможно представить, и находил смехотворными все знаменитости живописи исовременной поэзии. Я любил идиотские изображения, намалеванные над дверьми; декорации изанавесы бродячих комедиантов; вывески и лубочные картинки; вышедшую из модылитературу, церковную латынь, безграмотные эротические книжонки, романывремен наших бабушек, волшебные сказки, тонкие детские книжки, старинныеоперы, вздорные куплеты, наивные ритмы. Я погружался в мечты о крестовых походах, о пропавших без вестиоткрывателях новых земель, о республиках, не имевших истории, о задушенныхрелигиозных войнах, о революциях нравов, о движенье народов и континентов: влюбое волшебство я верил. Я придумал цвет гласных! А - черный, Е - белый, И - красный, У -зеленый, О - синий. Я установил движенье и форму каждой согласной и льстилсебя надеждой, что с помощью инстинктивных ритмов я изобрел такую поэзию,которая когда-нибудь станет доступной для всех пяти чувств. Разгадку оставиля за собой. Сперва это было пробой пера. Я писал молчанье и ночь, выражалневыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья.-----Вдали от птиц, от пастбищ, от крестьянок, Средь вереска коленопреклоненный, Что мог я пить под сенью нежных рощ В полдневной дымке, теплой и зеленой?Из этих желтых фляг, из молодой Уазы, - Немые вязы, хмурость небосклона,- От хижины моей вдали что мог я пить? Напиток золотой и потогонный.Я темной вывеской корчмы себе казался, Гроза прогнала небо за порог, Господний ветер льдинками швырялся, Лесная влага пряталась в песок.И плача, я на золото смотрел - и пить не мог.-----Под утро, летнею порой, Спят крепко, сном любви объяты. Вечерних пиршеств ароматы Развеяны зарей.Но там, где устремились ввысь Громады возводимых зданий, Там плотники уже взялись За труд свой ранний.Сняв куртки, и без лишних слов, Они работают в пустыне, Где в камне роскошь городов С улыбкою застынет.Покинь, Венера, ради них, Покинь, хотя бы на мгновенье, Счастливцев избранных твоих, Вкусивших наслажденье.Царица Пастухов! Вином Ты тружеников подкрепи! И силы Придай им, чтобы жарким днем Потом их море освежило.-----Поэтическое старье имело свою долю в моей алхимии слова. Я приучил себя к обыкновенной галлюцинации: на месте завода перед моимиглазами откровенно возникала мечеть, школа барабанщиков, построеннаяангелами, коляски на дорогах неба, салон в глубине озера, чудовища, тайны;название водевиля порождало ужасы в моем сознанье. Затем я стал объяснять свои магические софизмы с помощью галлюцинациислов. Кончилось тем, что мое сознание оказалось в полном расстройстве. Я былпраздным, меня мучила лихорадка: я начал завидовать безмятежности животных -гусеницам, которые олицетворяют невинность преддверия рая, кротам,символизирующим девственный сон. Мой характер стал желчным. Я прощался с миром, сочиняя что-то вродеромансов:Песня самой высокой башниПусть наступит время, Что любимо всеми.Так терпел я много, Что не помню сам; Муки и тревога Взмыли к небесам, И от темной жажды Вены мои страждут.Пусть наступит время, Что любимо всеми.Брошенное поле Так цветет порой Ароматом воли, Сорною травой Под трезвон знакомый Мерзких насекомых.Пусть наступит время, Что любимо всеми.Я полюбил пустыню, сожженные сады, выцветшие лавки торговцев,тепловатые напитки. Я медленно брел по вонючим улочкам и, закрыв глаза,предлагал себя в жертву солнцу, этому богу огня. "Генерал, если старая пушка еще осталась на твоих разрушенныхукреплениях, бомбардируй нас глыбами засохшей земли. Беи по стекламсверкающих магазинов, бей по Салонам! Вынуди город пожирать свою пыль.Окисью покрой желоба! Наполни будуары вспыхнувшим порохом!" О мошка, опьяневшая от писсуара корчмы, влюбленная в сорные травы ирастворившаяся в луче!ГолодУж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю, На завтрак ем только скалы, Воздух, уголь, металлы.Голод, кружись! Приходи, Голод великий! И на луга приведи Яд повилики.Ешьте булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную нору.-----Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я.Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого.Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона.Наконец-то - о, счастье! о, разум! - я раздвинул на небе лазурь,которая была черной, и зажил жизнью золотистой искры природного света. Нарадостях моя экспрессивность приняла шутовской и до предела туманныйхарактер.Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!О дух мой бессмертный, Обет свой храни, На ночь не взирая И пламя зари.Ведь сбросил ты бремя - Людей одобренье, Всеобщий порыв... И воспарил.Надежды ни тени, Молитв ни на грош, Ученье и бденье, От мук не уйдешь.Нет завтрашних дней! Пылай же сильней, Атласный костер: Это твой долг.Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!-----Я превратился в баснословную оперу; я видел, что все существа подчиненыфатальности счастья: действие - это не жизнь, а способ растрачивать силу,раздражение нервов. Мораль - это слабость мозгов. Каждое живое создание, как мне казалось, должно иметь за собой ещенесколько жизней. Этот господин не ведает, что творит: он ангел. Этосемейство - собачий выводок. В присутствии многих людей я громко беседовал содним из мгновений их прошлого существования. - Так, я однажды полюбилсвинью. Ни один из софизмов безумия - безумия, которое запирают, - не был мноюзабыт: я мог бы пересказать их все, я придерживаюсь определенной системы. Угроза нависла над моим здоровьем. Ужас мной овладел. Я погружался всон, который длился по нескольку дней, и когда просыпался, то снова виделпечальные сны. Я созрел для кончины; по опасной дороге меня вела мояслабость к пределам мира и Киммерии, родине мрака и вихрей. Я должен был путешествовать, чтобы развеять чары, нависшие над моимимозгами. Над морем, которое так я любил, - словно ему полагалось смыть сменя грязь - я видел в небе утешительный крест. Я проклят был радугой.Счастье было моим угрызением совести, роком, червем: всегда моя жизнь будетслишком безмерной, чтобы посвятить ее красоте и силе. Счастье! Зуб его, сладкий для смерти, предупреждал меня под пениепетуха - ad matutinum и Christus vonit {"ранний утром" и "пришел Христос"(лат.).} - в самых мрачных глухих городах.О замки, о смена времен! Недостатков кто не лишен?Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет участья.Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет.Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет.Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть.О замки, о смена времен! И когда оно скроется прочь,Смерть придет и наступит ночь. О замки, о смена времен!----- VI НевозможноеО, жизнь моего детства, большая дорога через все времена, и я -сверхъестественно трезвый, бескорыстный, как лучший из нищих, гордый тем,что нет у меня ни страны, ни друзей... какою глупостью было все это. Толькосейчас понимаю. - Я был прав, презирая людишек, не упускавших возможности приобщиться класке, паразитов здоровья и чистоплотности наших женщин, которые сегодня такдалеки от согласия с нами. Я был прав во всех проявленьях моего презренья: потому что бегу отвсего! Я бегу от всего! Я хочу объясниться. Еще вчера я вздыхал: "Небо! Сколько нас проклятых на этом свете! Какмного времени я среди них! Я знаю их всех. Мы всегда узнаем друг друга инадоели друг другу. Милосердие нам неизвестно. Но вежливы мы, и нашиотношения с миром очень корректны". Что удивительного? Мир! Простаки иторговцы! - Нас не зап