Апартаменты состояли из трех комнат, большой ванной и сауны. Гостиная в стиле второй империи выходила на Манежную площадь. Таких сверкающих чистотой окон, такой опрятности и такой продуманности всех частей и деталей интерьера Маша еще никогда не видела. Белые, пушистые, словно мордочки болонок, шапки хризантем наполняли комнату необыкновенным волшебным ароматом. У молодой женщины кружилась голова, алые губы стали сухими. Учащенно пульсировало сердце, руки повлажнели, дыхание было прерывистым. В свои двадцать лет она впервые окунулась в волшебный, загадочный, какой-то ласкающий мир, известный ей лишь по фильмам. У нее возникло такое ощущение, будто глаза, ее голубые огромные глаза, потерялись во времени, что его очень не хватает, чтобы осмотреться, дотронуться взглядом до всех прелестей помещения, в котором она так необыкновенно вдруг оказалась. На какое-то мгновение девушка как бы даже запамятовала, что этот чудесный мир принадлежит Черногорову, что мужчина стоит здесь, совсем рядом с ней. Его голос привел Молчанову в сознание. «Кроме ваших изумительных глаз, я ничего о вас не знаю. Откройтесь, покажите себя всю, чтобы я совсем сошел с ума», — швырнув свое легкое весеннее пальто на французское канапе и усаживаясь, сказал он. Молчанова растерялась. Она, собственно, не поняла, что из этого следует и чего ждет от нее господин Черногоров. Иван Григорьевич хотел было добавить: «Пожалуйста, разденьтесь», — но спохватился, что она его не так поймет, и потому сказал: «Снимите верхнюю одежду, садитесь напротив и расскажите о себе». Маша неуверенно сбросила с себя поношенный светло-бирюзовый плащ и коричневое, не в тон, какое-то детское кашне. Она держала свою верхнюю одежду в руках, совершенно не понимая, что с ней делать. Господин Черногоров поспешил на помощь и взял у нее плащ, подобрал и свое пальто от Зеньи и аккуратно развесил все в гардеробе. Затем он вернулся в гостиную и остановился напротив Молчановой. Угрызения совести стали мучить его, горло отяжелело комком обиды, и он, глядя в ее глубокие голубые глаза, с какой-то горечью подумал: «Только в России такие замечательные красавицы могут быть в таком омерзительном платье!» Он быстро нарисовал в уме возможный туалет Молчановой, и перед ним вдруг предстала настоящая Мисс Мира. Все черты ее лица и линии тела — а господин Черногоров был большим знатоком этой гармонии — выдавали в ней классический, редчайший тип женской красоты. Он сразу, как-то даже автоматически, понял — впрочем, как было это и всегда прежде, — что именно нужно делать. Он подошел к ней совсем близко и почти губы в губы, всматриваясь в ее цвета голубого бриллианта глаза, заговорщицки сказал: «Я вернусь через час-другой. Гостиничный номер — ваш временный дом. Чувствуйте себя свободно. Можете принять душ, воспользоваться мини-баром, заказать по телефону любые блюда. Я хочу видеть вас счастливой. Начнем с нового гардероба». Сделав пару шагов назад, он осмотрел ее еще раз, соображая, какого размера платья необходимо покупать, потом вернулся, коснулся щекой ее щеки и шепотом спросил: «Какой у вас размер обуви?» — «Тридцать девять». — «А платья?» — «Не знаю», — еле слышно ответила молодая женщина. Он на мгновение прижал ее к себе, и знакомый из молодости душок поездов дальнего следования обволок его память. Он улыбнулся, по мобильной связи вызвал в фойе, к регистрационной стойке, сателлита и выскочил из номера.Господин Черногоров понесся в Петровский Пассаж. Его знали и любили здесь все. Многие продавщицы частенько получали от него чаевые, а нередко — и более существенные подарки. В Пассаже, среди множества жеманных и миловидных молодых женщин, он никогда не вел себя как сатир, но в то же время нередко закупал изрядное количество женского платья, а потому был для многих неразрешенной загадкой. Каждая из продавщиц и менеджеров старалась лично поприветствовать его, создать ситуацию для личного контакта, по-дружески обняться. Его какая-то колдовская сила гипнотизировала всех, кто общался с этим загадочным господином. Он влетел в Пассаж, как обычно, словно порыв ветра. Бросился в салоны «Нина Риччи», «Бетрана Пино», «Версаче», «Картье», «Джоржио Армани», «Берлуцци», «Ив Сен-Лоран», «Гермес». Со всеми расцеловывался, жал руки, посылал воздушные поцелуи — и везде заказывал подобрать на их вкус все самое замечательное тридцать восьмого размера. Юбки, блузки, платья, накидки, костюмы, шляпки, шарфики — от «Сержио Росси» и «Ланвин» до «Шанели». Атласные ночнушки, нижнее белье, колготки, чулки, носки — от «Лагерфельда» до «Макс Мары» и «Клое». Обувь на самых разных каблуках — от «Кельяна» и «Патрика Кокса» до «Сальваторе Ферогамо». Жакеты, куртки, плащи, весенние и летние пальто, зимние шубки — от «Женарда» и «Гермеса» до «Лесарда» и «Армани». Украшения — от жемчуга до бриллиантов, от золота до платины — от лучших ювелиров Европы. Он был во всевозрастающем азарте охотника, которому нужна — ну очень необходима! — искренняя, торжественная, всеобъемлющая победа над душой Маши Молчановой. Таков был склад натуры господина Черногорова — вампира, нуждающегося не в крови, а в душе, энергии человеческой. Иван Григорьевич пошел по салонам по второму кругу, чтобы выбрать именно то, что он сам желал бы видеть на красавице, ожидавшей его в номере пятизвездочной гостиницы «Националь». К поиску изящества и красоты он относился чрезвычайно заинтересованно, не обращая никакого внимания на цены, и старался выбирать все, что, по его разумению, понравилось бы новому объекту обожания.Маша Молчанова постепенно стала приходить в себя. Она буквально влюбилась в ванную комнату. Ничего подобного она никогда не видела и представить себе не могла. Махровые пушистые полотенца напомнили ей белые шапки хризантем из гостиной, ласковый махровый халат свел с ума. Ей хотелось влезть в него и больше никогда с ним не расставаться. Сверкающий, благоухающий кафель, множество маленьких флакончиков шампуней, ароматов, одеколонов будоражили воображение. Фен, пилка для маникюра, чепчик для волос, какие-то другие незнакомые штучки изумили ее до глубины сердца. Более сильного впечатления в жизни, чем осмотр гостиничных апартаментов, она, выросшая в двухкомнатной квартирке хрущевского типа, в семье из пяти человек, еще никогда не испытывала. У нее был санузел в четыре квадрата площади со ржавыми, в потеках, трубами, а не ванная. Нет, это был не просто контраст — это была другая вселенная, другое мироздание. Молодая женщина постепенно начинала понимать, что это все она хочет иметь не на одно мгновение, не как эпизод, а на всю свою жизнь. Она заперлась на ключ, наполнила водой ванну, беспорядочно вылила в нее содержимое самых разных флакончиков, совершенно не понимая, что это и для чего предусмотрено, сняла с себя платье, белье и улеглась. О, это была необыкновенная, благоухающая мыльная пена, замечательная, ласковая вода! Это был огромный, совершенно новый мир — джакузи, где чрезвычайно легко и комфортно разместилась молодая женщина. При всех своих новых ощущениях и чувствах, при всей своей неопытности и молодости она уже начинала понимать, как не гармонирует ее гардероб, сброшенный, словно серая инородная субстанция, на сверкающий мраморный пол, с окружающим ее новым миром, и какая-то тайная, едва оформившаяся мысль вошла в ее сознание. Она стала мечтательно ждать господина Черногорова.Иван Григорьевич накупил пять чемоданов вещей. Здесь было все — или, лучше сказать, больше, чем все. Но одна мысль успокаивала, оправдывала его: «Кроме этого, у нее ничего нет, она нищенка, а это самая последняя несправедливость. Это большая гадость — жить в нужде». За покупки он выложил тридцать семь тысяч долларов США. Триста долларов он оставил как чаевые. Его сателлиты с трудом несли чемоданы, а он легко, с особым чувством человека, совершившего благородный поступок, стрелой возвращался в «Националь». Хотя господин Черногоров проделывал это уже в сотый раз, его беспокойная душа была в трепетном волнении. Ему надо было видеть свою победу, чувствовать свою силу в покорении души молодой женщины, вглядываться в смущенные, полные радости голубые глаза, слышать, как бьется юное сердце. Убеждаться в своей власти над человеком, над миром, знать, что он может давать, дарить, вручать ключи от рая, открывать ларцы счастья, врата благодати. Ему необходимо было уверовать в свои силы, в себя, в свой исполинский дух. Господин Черногоров постучал в номер. Никто не ответил. Он повторил — опять молчание. Легкое беспокойство шевельнулось в его сердце. Своим электронным ключом он открыл дверь, сателлиты внесли чемоданы. Следов Молчановой в гостиной, в спальне, в кабинете он не увидел. Но в гардеробе по-прежнему висел ее бесцветный плащ и коричневое детское кашне. Он подергал ручку ванной комнаты — она не поддалась. У него отлегло от сердца. «Я здесь», — сказал он в дверь. Молчанова не ответила. Иван Григорьевич вернулся в гостиную, взял из бара бутылочку «Перье» и включил телевизор. Чеченская война и предвыборная гонка заканчивались. Польские уроды опять осквернили могилы россиян, павших во второй мировой войне. Курникова выиграла, «Спартак» на выезде сыграл вничью. Погода — плюс семь-девять градусов. Пошел какой-то мыльный сериал. Господин Черногоров прошелся по гостиной, встал у окна. Перед ним как на ладони был Кремль. Чувство обиды и жалости возникло у него. «Я здесь!» — услышал он. Иван Григорьевич повернулся. Перед ним стояла Молчанова. Она была в белоснежном халате. Ее влажные золотистые волосы строго спускались на плечи. Глаза, ее голубые очаровательные глаза, с легким смущением и удивительным доверием смотрели прямо на Черногорова. Они искали в нем защиту. Этот взгляд совершенно не был похож на взгляд женщины; это был невинный, чуть растерянный, вопросительный взгляд ребенка, ангела. Иван Григорьевич сконфузился. Он ожидал найти другое выражение ее глаз. Он как-то неловко повернулся, схватил первый чемодан, бросил его на канапе, открыл, потом распахнул второй — и так все пять. Молчанова совершенно ничего не понимала. Такого количества одежды она не видела даже в магазинах. Ум опять отказывался осмысливать происходящее. Заметив ее растерянность, господин Черногоров тут же пришел на помощь. «Вам будет трудно разобраться в горе этих подарков. Я помогу вам!» Он начал с белья. Это был парад лифчиков, трусиков, ночнушек, чулок... Она бегала в ванную, примеряла, показывалась ему, убегала переодеваться, являлась ему вновь, — и так десятки раз, пока не испробовала абсолютно все белье. Иван Григорьевич смотрел в ее счастливые глаза — и чувство великого удовольствия охватывало его, держало в беспощадном радостном плену. Ему сейчас нужны были лишь ее глаза — флигель ее души! Поэтому ничего другого он не хотел видеть. Он смотрел на ее великолепную фигуру, на ее замечательное тело без эротического энтузиазма, а ее упругая девственная грудь вызывала мысли лишь о том, что он совершенно правильно определил в Петровском Пассаже размер лифчика. Потом начался смотр верхнего платья. Тут уж голова Молчановой закружилась основательно. От платья к платью псковитянка преображалась. У нее появилась какая-то, пока не очень отточенная, грация, изменилась, стала более стройной осанка, уверенной — походка; глаза, ее счастливые глаза, обрели большую успокоенность. Молодая женщина любовалась собой и была абсолютно уверена, что очень даже понравилась ему. Да могла ли она кому-нибудь не нравиться, эта двадцатилетняя, неискушенная русская красотка! Пожалуй, лишь неведомая дьявольская сила смогла бы сейчас устоять перед этим эротическим восторгом. На сегодня они остановились на костюмчике от Сержио Росси из сиреневой, мягчайшей — в двенадцать микрон — ткани. Под жакетом Маша оставила атласную блузку от Шанель, на ногу сели лодочки от Бали. Господин Черногоров надел на ее палец колечко с сапфиром; на ее стройной шее, источающей аромат фиалок, он застегнул сапфировый кулон размером с маслину, помог укрепить серьги с тем же изумительным синим драгоценным камнем. Еще пару часов назад Маша Молчанова была провинциальной девушкой без вкуса и амбиций; теперь она стала молодой, супермодной, очаровательной дамой. Еще давеча она была лишь превосходным материалом для ваяния, но великий художник и ловец душ человеческих, господин Черногоров, уже сделал из нее утонченную, элегантно одетую красавицу. В эти дневные мартовские часы нового тысячелетия все происходило для Молчановой как в сказке. Впрочем, даже волшебнику не удалось бы проделать с ней такие превращения. Во всем случившемся проглядывал почерк дьявола, рука мистификатора. Когда основной наряд был определен, Иван Григорьевич набросил на ее плечи норковый, цвета полярного восхода, полушубок, сделавший из нее буквально богиню изящества и красоты. Молчанова была на седьмом небе, она побаивалась лишний раз повернуться, не так взглянуть, не то сказать, она сейчас боялась буквально всего, чтобы не разрушить мир, в котором совершенно внезапно оказалась. С новым амплуа псковитянка сживалась быстро. Она была уже почти уверена, что переживает невероятный, но закономерный перелом в своей судьбе, что становится совсем другим человеком. Молчанова лишь коротко вспомнила цель своего визита в Москву, подумала, что мать сейчас в госпитале, у раненного под Улус-Кертом псковского десантника, солдата срочной службы Сергея Молчанова. «Сергею уже, наверно, легче», — пронеслось в ее голове, и она опять дала поглотить себя ситуации, в которой оказалась. Черногоров обнял ее за плечи, развернул в свою сторону и сказал: «Я рад за вас, вы выглядите великолепно. Все красавицы мира могут завидовать вам. Я приглашаю вас на обед в “Эльдорадо”. Будем есть икру на крылышках колибри. А “Шато де ла Фит” утолит нашу жажду». Роскошная дама ничем не выдала, что совершенно ничего не поняла из слов своего господина. Она лишь трогательно и вопросительно посмотрела в его глаза, сверкающие в обольстительной улыбке, словно хотела еще раз получить одобрение своему виду и поведению. Господин Черногоров был щедр всегда — сегодня он был щедр особенно. Он поцеловал ей руку, заботливо обнял за плечи, поправил золотистые кудри, примятые воротничком норковой шубки. Тут же вручил ей элегантную сумочку от Валентино и передал изящный дамский кошелек, вложив в него несколько сот долларов и рублевую пачку. «В жизни случается всякое, а деньги помогают сохранять суверенность и стиль», — как-то полушутя, с лукавой улыбкой, сказал он. Иван Григорьевич взял ее за талию, и они пошли к выходу. Дверь в ванную была приоткрыта. На глянцевом мраморном полу лежал серый ворох одежды, вернее сказать, бывшей одежды молодой женщины. Одежда была такая жалкая, невзрачная, что Молчанова сразу не признала ее. Мужчина заметил ее растерянность. «Выбросим остатки прежней жизни?» — спросил Иван Григорьевич. «А вы как считаете?» — робко поинтересовалась она. Господин Черногоров собрал сбитую в кучку прошлую одежду молодой дамы, снял с вешалки ее детский шарф и выцветший плащ, старательно упаковал все вместе в пакет для стирки белья, и они вышли из апартаментов. У лифта Иван Григорьевич поставил пакет с вещами около двери перед номером 79 и по-мальчишески улыбнулся. «Шутка», — шепнул он. Через десять минут «Бентли» подвозил их к ресторану «Эльдорадо».