Анатолий Федорович Кони. Петербург. Воспоминания старожила--------------------Анатолий Федорович Кони. Петербург. Воспоминания старожила (Мемуары) [1.07.07]--------------------МЕМУАРЫНе один Петербург настоящих дней - пустынный, безжизненный и"оброшенный", - но и тот огромный и густо населенный, роскошно обстроенныйгород, полный торгового и уличного движения, каким он был передзлополучной войной до 1915 года, во многом отличается от Петербурга сначала пятидесятых до половины шестидесятых годов, не только своим внешнимвидом, обычаями и условиями жизни, но даже и названием. Историческое имя, связанное с его основателем и заимствованное изГолландии, напоминающее "вечного работника на троне", заменено, подвлиянием какого-то патриотического каприза, ничего не говорящим названиемПетрограда, общего с Елизаветградом, Павлоградом и другими подобными.Старый город Святого Петра иногда возникает в памяти старожила в своемпрежнем оригинальном виде, и хочется, "перебирая четки воспоминаний",пройти по нему с посетителем и познакомить его с этими, отошедшими вобласть безвозвратного прошлого, воспоминаниями. Перед нами Знаменская площадь и вокзал ПетербургскоМосковской железнойдороги, за постепенной постройкой которого в конце сороковых годов сжадным вниманием и сочувствием следил Белинский, живший на берегу Лиговкиблиз Невского, в небольшом деревянном доме, выходившем окнами настроящееся здание. Проведение нынешней Николаевской железной дороги вначале пятидесятых годов составляло событие государственной важности.Первоначально ее предполагалось вести через Новгород, но Николай I провелпрямую линию между Петербургом и Москвой и приказал строить дорогу,руководствуясь ею, не стесняясь никакими препятствиями. Оставшийся встороне от большого движения Новгород захирел и стал, в сущности, лишьпамятником старины в своих церквах, монастырях и урочищах, к которомунедаром Добролюбов обратился со словами: "Все гласит в тебе о прошлом, вольной жизни край! - даже мост твой снадписаньем: "Строил Николай". Быть может, на решение Николая I подействовали и тяжелые воспоминания оГрузине (усадьба Аракчеева) и о бунте военных поселян. С открытием дороги,постройку которой охарактеризовал в своих скорбных стихах Некрасов, забытои запустело старое шоссе между Петербургом и Москвой, по которому преждебыло большое почтовое движение и на котором была станция, прославившаяся внашем кулинарном деле пожарскими котлетами. Николаевская дорога была повремени сооружения второю в России. Первою построена Царскосельскаяжелезная дорога, как кажется, третья, по времени, в Европе. Первая быламежду Нюрнбергом и Фюртом; вторая - между Парижем и Версалем, и на нейпроизошло первое тяжелое железнодорожное несчастье от свалившегося поднасыпь и объятого пламенем поезда. У нас публика относилась с недоверием и страхом к новому средствусообщения. Бывали случаи, что остановленные у переездов через рельсыкрестьяне крестили приближавшийся локомотив, считая его движение нечистойсилой. Для обращения этих страхов в более веселое настроение первые месяцывпереди локомотива устраивался заводной органчик, который игралкакой-нибудь популярный мотив. Вагоны третьего класса на Царскосельской дороге, до начала шестидесятыхгодов, были открытые с боков, что представляло некоторую опасность дляглаз пассажиров от летящих из трубы искр. Управляющий движением этойдороги отличался большой оригинальностью - говорили, что на его визитныхкарточках было напечатано: "Directeur du chemin de fer de Petersbourg aTzarskoye Selo et retour" [Директор железной дороги Петербург Царское Селои обратно (фр.)]. Посередине железнодорожного пути между Петербургом и Москвой находиласьстанция Бологое. Здесь сходились поезда, идущие с противоположных концов,и она давала, благодаря загадочным надписям на дверях "Петербургскийпоезд" и "Московский поезд", повод к разным недоразумениям комическогохарактера. Движение было сравнительно медленное: почтовый поезд шелтридцать часов, причем всех интересовал и тревожил переезд поВеребьинскому мосту, перекинутому через Волхов на очень большой высоте ипокоившемуся на сложных деревянных устоях. Вагоны не имели отдельных купеи женских отделений. Места первого класса состояли из длинных кресел,раскидывавшихся на ночь для сна пассажиров. Билеты представляли длинныйлоскут бумаги с наименованием станций. Кондуктора носили военную форму иособые каски. Перед отправлением поезда звонили три раза, затем наступалотомительное молчание, раздавался зычный голос обер-кондуктора "готово?",за ним следовал свисток, поезд дергался для испытания трудоспособностилокомотива и двигался наконец в путь. С таким поездом приезжает впервые в Петербург ожидаемый мноюпосетитель, сгорающий нетерпением познакомиться с "Северной Пальмирой", вее подробностях и особенностях, и мы начинаем наше странствование погороду. Знаменская площадь обширна и пустынна, как и все другие, при почтиполном отсутствии садов или скверов, которые появились гораздо позже.Двухэтажные и одноэтажные дома обрамляют ее, а мимо станции протекаетузенькая речка, по крутым берегам которой растет трава. Вода в ней мутна и грязна, а по берегу тянутся грубые деревянныеперила. Это Лиговка, на месте нынешней Литовской улицы. На углу широкогомоста, ведущего с площади на Невский, стоит обычная для того времени будка- небольшой домик с одной дверью под навесом, выкрашенный в две краски:белую и черную, с красной каймой. Это местожительство блюстителя порядка -будочника, одетого в серый мундир грубого сукна и вооруженного грубойалебардой на длинном красном шесте. На голове у него особенный кивервнушительных размеров, напоминающий большое ведро с широким дном,опрокинутое узким верхом вниз. У будочника есть помощник, так называемыйподчасок. Оба они ведают безопасностью жителей и порядком во вверенном имучастке, избегая, по возможности, необходимости отлучаться от ближайшихокрестностей будки. Будочник - весьма популярное между населением лицо, не чуждое торговыхоборотов, ибо, в свободное от занятий время, растирает у себя нюхательныйтабак и им не без выгоды снабжает многочисленных любителей. Направо от станции начинается Старый Невский. Поезд пришел рано утром,и нам дорогу пересекает не совсем обычная процессия, окруженная солдатамив коротких мундирах с фалдами сзади, в белых полотняных брюках (делопроисходит летом), с двумя перекрещивающимися на груди кожанымиперевязями, к которым прикреплены пастронная сумка и неуклюжий тесак, стяжелыми киверами "прусского образца". Среди них движется колесница, кутвержденному на которой столбу привязан человек в арестантском платье. Нагруди у него доска с названием преступления, за которое он судился. Сзадиедут официальные провожатые - священник, нередко врач и секретарь суда,решившего судьбу этого несчастливца. Под звуки барабанной дроби мы идем внекотором отдалении за этим поездом и вступаем на Старый Невский. Онобстроен окруженными заборами невысокими деревянными домами с большими ичастыми перерывами. Никакой из ныне существующих в этой части Невскогоулиц еще нет. Есть лишь безымянные переулки, выходящие в пустырь, вглубине которого виднеются красивые здания казацких казарм. По левойстороне улицы мы подходим к обширной площади, называемой Конной отпроизводящегося на ней в определенные дни конского торга и служащей дляисполнения публичной казни, производимой всенародно. Процессияостанавливается, солдаты окружают эшафот кольцом, и на него входитчиновник, читающий приговор. Если осужденный "привилегированногосословия", палач ломает над его головой шпагу, если же он "не изъят позакону от наказаний телесных", то над ним совершается казнь плетьми.Палач, вооруженный плетью, становится в нескольких шагах от обнаженного попояс и привязанного в соответствующем положении осужденного и, крикнув:"Поддержись, ожгу!" - начинает наносить удары, определенные в приговоре,после чего истерзанного везут в тюремный лазарет, а по выздоровлениизаковывают в ручные и ножные кандалы, выжигают на лице его клеймо иссылают в Сибирь. Мы проходим быстро мимо этого отталкивающего иразвращающего зрелища, уничтоженного лишь в 1863 году, вместе с варварскимнаказанием шпицрутенами. Последнее описано у Ровинского в егоисследованиях о старом суде и изображено в потрясающей картине у Л. Н.Толстого, в его рассказе "После бала". Идем далее по направлению к Александро-Невской лавре. Навстречу наммчится запряженная четверкою, с форейтором и двумя лакеями в треугольныхшляпах на запятках, карета. Сквозь стекла ее дверец виднеется белый клобукс бриллиантовым крестом. Это митрополит, отправляющийся на утреннеезаседание синода. Подходя к монастырю, мы видим редкие каменные здания имежду ними здание духовной консистории, где чинится расставшимися ссоблазнами мира монахами своеобразное правосудие по бракоразводным делам,нередко при помощи "достоверных лжесвидетелей", и проявляетсяначальственное усмотрение под руководством опытной канцелярии по отношениюк приходскому духовенству, вызвавшее весьма популярное в его среде якобылатинское изречение: "Consistorium protopoporum, diaconorum, diatchcorum,ponomarorum - que obdiratio et oblupatio est" ["Консисторские протопопы,дьяконы, дьячки, пономари - обдиратели и облупатели" (шутливая имитациялатинской фразы)]. Возвращаясь назад, мы встречаем богатые похороны. На черных попонахлошадей нашиты, на белых кругах, нарисованные гербы усопшего. На"штангах", поддерживающих балдахин, стоят в черных ливреях и цилиндрах наголове "официанты", как это значилось в счетах гробовщиков. Вокруг колесницы и перед нею идут факельщики в черных шинелях военногопокроя и круглых черных шляпах с огромными полями, наклоненными вниз. Вруках у них смоляные факелы, горящие, тлеющие и дымящие. Так как за всейпроцессией не ведут верховую лошадь в длинной черной попоне, то, очевидно,хоронят не "кавалериста", а штатского. Процессия имеет печальный характер,более соответствующий значению ее, чем современные, - декоративные, сэлектрическими лампочками и грязноватыми белыми фраками на людях, несущихвместо факелов фонари. Гроб - всегда деревянный, обшитый бархатом илиглазетом с позументами. Металлических гробов тогда не было. Вступая на Невский, перейдя Лиговку, мы встречаем довольно широкиетротуары, в две плиты, постепенно затем расширенные до их настоящего вида.У тротуаров, в двух саженях одна от другой, поставлены невысокие чугунныетумбы, выкрашенные в черную краску. Перед большими праздниками их жирнокрасят вновь, причиняя тем некоторый ущерб платьям проходящих и задевающихза них франтих. В дни иллюминаций на них и около них ставятся зажженные ипортящие воздух едким дымом плошки. На Невском, Морской и некоторых изглавных улиц стоят на солидных чугунных столбах газовые фонари. Всеостальные местности в городе освещаются масляными фонарями начетырехугольных столбах, выкрашенных подобно будкам. Такой фонарь имеет четыре горелки перед металлическими щитками, но светдает лишь на очень близком расстоянии вокруг себя. В узкой Галерной улицетакие фонари висят довольно высоко на веревках, протянутых от домов собеих сторон улицы. По улице в разных направлениях движутся со скоростью,всегда удивлявшею иностранцев, дрожки, коляски и кареты самыхразнообразных фасонов. Кареты - часто четырехместные - на сложныхрессорах, с высокими козлами и откидной ступенькой у дверец. Площадкасзади кузова обыкновенно утыкана гвоздями, обращенными острием кверху, илиона заменяется обручем с остроконечными зубцами. Это делается для того,чтобы уличные ребятишки не устраивались сзади кареты, что подало повод всвое время Некрасову сказать: "Не сочувствуй ты горю людей, не читай тыгуманных книжонок, но не ставь за каретой гвоздей, чтоб, вскочив,накололся ребенок..." Кареты знатных лиц запряжены обыкновенно четверкой цугом, с форейторомна передней паре, кричащим обычное в то время: "Пади!" или "Эй, берегись!"На кучере цветная четырехугольная шапка, обшитая по краям шнурком сзавитками. У кучеров царской фамилии она голубая. На козлах карет высокихвоенных лиц, рядом с кучером, помещается лакей в шишаке [Этот шишаксостоял из обыкновенной военной каски, наверху острия которой было у бомбысрезано пламя. Такие же шишаки присвоены были в начале шестидесятых годовгородовым. (Примеч. автора.)], в синевато-серой шинели, капюшон которойобшит двумя широкими красными полосами, а если это экипаж иностранногопосланника, то рядом с кучером в кафтане, обшитом по борту позументом,сидит егерь в охотничьем наряде, нередко с полусаблей на чернойлакированной перевязи. Другой вид экипажей составляют пролетки, с довольноузким сиденьем, заставляющим едущих вдвоем держаться друг за друга.Пролетка - на стоячих рессорах и с низенькой спинкой, не дающейвозможности к ней прислониться. У богатых и деловых людей пролетка болееудобна. Иногда она имеет очень узкое сиденье, исключительно для одногочеловека, и называется "эгоисткой". В "собственные" пролетки нередко запряжены две лошади: в корню и на пристяжке. Передняя низко наклоняет голову к земле и,извиваясь, обыкновенно забрасывает седока пылью и комьями грязи. В свободное от постов время встречаются кареты, сквозь окна которыхвиднеются перины, одеяла и подушки. У кучера на правой руке сделанаперевязь из полотенца, а иногда из лент, которыми украшаются и гривылошадей. Это торжественно везут какое-нибудь купеческое приданое кпредстоящей свадьбе. Наряду с дрожками существует "калибер", или "гитара", своеобразноустроенная машина для передвижения, на продолговатом сиденье которой нужнопомещаться, если ехать вдвоем, боком друг к другу и обращенными лицами впротивоположные стороны, а если ехать одному, то для большей устойчивостинужно сидеть верхом. Этот род передвижения особенно дешев в пятидесятыхгодах; от Знаменской площади до Адмиралтейства или до Сенной площади можнодоехать за десять копеек. На спине извозчиков висит на ремешке белыйжестяной билет с номером. На Невском нет ни трамваев, ни конно-железной дороги, а двигаютсягрузные, пузатые кареты огромного размера, со входною дверцей сзади, укоторой стоит, а иногда и сидит, кондуктор; это омнибусы, содержимые многолет купцом Синебрюховым и курсирующие преимущественно между городом и егоближайшими окрестностями - селом Александровским на Шлиссельбургскомтракте, Полюстровом возле Охты и т. д. Неуклюжие и громоздкие, запряженныечалыми лошадьми, они вмещают в себе до двадцати пассажиров и движутсямедленно, часто останавливаясь для приема и выпуска таковых. В первой половине шестидесятых годов появляются на улицах изящныеодноконные каретки "товарищества общественных экипажей". Для нихустановлена такса. На козлах сидит, в сером цилиндре и гороховом пальто,бритый кучер с длинным бичом в руках; лошади в шорах и английской упряжи.В населении быстро установилось, ввиду сходства бича с удочкой, популярноеназвание и кучера и экипажа "рыболовом". Разные злоупотребления со стороныпублики и самих рыболовов прекратили, за разорением товарищества, этоткратковременный способ передвижения. Между проходящими часто можно встретить бравого молодца, одетого вформенный короткий сюртук военного образца, в черной лакированной каске сгербом, с красивой полусаблей на перевязи и большой черной сумкой черезплечо. Это почтальон, которому популярный в сороковых годах, ныне забытый,поэт Мятлев посвятил стихотворение, начинающееся так: "Скачет, форменноодет, вестник радостей и бед; сумка черная на нем, кивер с бронзовыморлом. Сумка с виду хоть мала - много в ней добра и зла: часто рядом там лежит и банкротство и кредит..." и т. д. Среди идущих много военных: солдаты в длинных серых шинелях, надетых врукава, офицеры в шинелях светлосерого сукна с пелеринами внакидку. Увысших чинов высокие треугольные- шляпы с пучком черных или пестрыхпетушиных перьев наверху. К половине пятидесятых годов эти шляпызаменяются касками, а затем - кепи, шинели заменяются пальто, а генераламприсвоены ярко-красные брюки с золотым лампасом. На улицах много разносчиков с лотками, свободно останавливающихся наперекрестках для торговли игрушками, сбитнем, мочеными грушами, яблоками.Пред Гостиным двором и на углах мостов стоят продавцы калачей и саек,дешевой икры, рубцов и вареной печенки. У некоторых на головах лотки стоваром, большие лохани с рыбой и кадки с мороженым. Они невозбраннооглашают улицу и дворы, в которые заходят, восхвалением или названиемсвоего товара: "По грушу - по варену!", "Штокфиш!" и т. д. Торговцам фруктами посвящен был в те годы популярный романс:"Напрасно, разносчик, ты в окна глядишь, под бременем тягостной ноши;напрасно ты голосом громким кричишь: "Пельцыны, лимоны, хороши!" Этипельцыны и лимоны привозились тогда на кораблях и были гораздо большейредкостью, чем в последнее время. К разносчикам присоединяются торговцы платьем и татары, и дворы большихдомов оглашаются громкими предложениями: "Старого платья продать!" и"Халат, халат, халат!" До шестидесятых годов прохожие не курят - это строго воспрещается. Переходя через Знаменскую площадь, мы оставляем направо рядпараллельных улиц, застроенных деревянными домами, напоминающими далекуюпровинцию. Некоторые из них со ставнями на окнах, задернутых днем густымизанавесками, имеют незавидную репутацию, на которую завлекательноуказывают большие лампы с зеркальными рефлекторами в глубине всегдаоткрытого крыльца. Эти улицы, в которых обычно поселялись разного родаворожеи J и гадалки, пересекаются одной, сравнительно широкой, с большимпустырем и ведущей к Смольному монастырю, - Слоновой, названной такпотому, что на ней когда-то помещался особый двор для слонов, неоднократнодаримых русским императрицам персидским шахом. Ныне это Суворовскийпроспект. Невский вплоть до Аничкова моста вымощен булыжником. Мы встретимторцовую мостовую, лишь перейдя последний. Вступая на Невский, мыоставляем влево, на берегу Лиговки, деревянный одноэтажный с садиком домГалченкова, в котором, "упорствуя, волнуясь и спеша", работал и умерВиссарион Григорьевич Белинский. В этом доме происходил у него живой обменмыслями с небольшим кругом людей, умевших понять и оценить великогокритика. Здесь писались глубокие и возвышенные страницы его отзывов оразличных явлениях литературной жизни. Сюда незадолго до его смерти пришлоприглашение явиться "для беседы" с хозяином его в знаменитое Третьеотделение. Здесь Тургеневу пришлось выслушать рисующий Белинского упрек,обращенный им к жене, напоминавшей, что стынет поданный обед: "Как можнодумать об этом, когда мы еще не кончили спора о бытии бога". Отсюда прахБелинского в 1848 году отвезли на далекое Волкове кладбище, а его именинельзя было упоминать в печати. Могила долгое время была оставлена безухода, и даже "память благородная друзей дороги к ней не проторила..."(Некрасов). Дома на Невском в значительной степени имеют однообразный бесцветныйхарактер, постепенно по направлению к Аничкову мосту увеличиваясь в объемеи высоте. С правой стороны - ряд домов, в которых помещаются экипажныезаведения, с выставкою за стеклами широких окон обширных помещений карет, колясок и дрожек. Чередуясь с ними, идут в нижних этажах глубокиетемноватые помещения, в которых часто находятся театры марионеток,случайные выставки и кабинеты восковых фигур, очень популярные в то время. Нынешняя Надеждинская улица не так длинна, как теперь: на линиитеперешней Жуковской, тогда Малой Итальянской, существует сплошная стенаразных построек. Пройдя мимо нее, мы встречаем двухэтажный дом Меняева, разделенный надва флигеля, среди которых открывается обширный двор, с деревяннымкрасивым домиком посредине. На балконе одного из каменных флигелей,выходящем на Невский, сидит в халате, с длинной трубкой в руках и пьет чайтолстый человек с грубыми чертами обрюзглого лица. Это популярный ФаддейВенедиктович Булгарин, издатель и редактор "Северной пчелы" - единственнойв то время газеты, кроме "Русского инвалида" и "Полицейских ведомостей", - печатный поноситель и тайный доносительна живые литературные силы, пользующийся презрительным покровительствомшефа жандармов и начальника Третьего отделения. Газета его, благодаряисключительному положению, пользуется распространением, помещая иногда, влегковесных фельетонах бойкого редактора, рекомендации различных угодныхему магазинов и предприятий. Для характеристики "Видока Фиглярина", какназвал его Пушкин, намекая на известного французского сыщика Видока,достаточно припомнить стихи того же поэта: "Двойной присягою играя, полякв двойную цель попал: он Польшу спас от негодяя и русских братствомзапятнал". На углу Невского и Литейной, в угловом доме, помещается известный имного посещаемый трактир-ресторан "Палкин", где в буфетной комнате, снижним ярусом оконных стекол, в прозрачных красках изображающих сцены из"Собора Парижской богоматери" Гюго, любят собираться одинокие писатели, кбеседе которых прислушиваются любознательные посетители "Палкина". Здесьбывали нередко поэт Мей и писатель Строев и, с начала шестидесятых годов,заседает Н. Ф. Щербина, остроумная и подчас ядовитая беседа которогосоставляет один из привлекательных соблазнов этого заведения. Почти рядом дом графа Протасова, в лице которого звание гусарскогополковника оригинальным образом оказалось соединенным с должностьюобер-прокурора святейшего синода. В конце этой стороны Невского выситсябольшой и многолюдный дом купца Лыткина, в котором обитают многие изартистов Александрийской сцены. В нем произошла в половине пятидесятых годов одна из житейских драм,произведшая сильное впечатление. На верх парадной лестницы с широкимпролетом, ведшей в четвертый этаж, забралась старая, седая женщина,почемуто позвонила у ближайших дверей и, бросившись вниз, разбилавыступавший на толстой чугунной трубе газовый фонарь, погнула самую трубуи убилась до смерти, плавая в луже крови, которая всосалась в пол изпесчаника и оставила трудно смываемое пятно. Оказалось, что несчастнаяжила в отдаленном углу Петербурга с нежно любимой воспитанницей, молодойдевушкой. Со всем жаром последней и запоздалой страсти она влюбилась впосещавшего их почтового чиновника. Он сделал предложение воспитаннице, истаруха, скрывая свои чувства, хлопотала о приданом для нее, оприготовлениях к свадьбе и присутствовала на бракосочетании, но на другойдень ушла из своей опустевшей квартиры, бродила по Петербургу и, так какреки и каналы были покрыты льдом, облюбовала широкий пролет в домеЛыткина, чтобы покончить со своей невыносимой тоской. Пятно внизу пролета,которого нельзя было миновать проходящим жильцам, производило тягостноевпечатление, и самоубийство постепенно создало ряд фантастическихрассказов в то бедное общественными интересами время. В доме сталирассказывать, что старуха появляется по ночам на лестнице и раскрываетсвои безжизненные объятия поздно возвращающимся домой, и один из жильцов,человек суеверный и нередко нетрезвый, под влиянием этих рассказов дажевыехал из дома. Левая сторона Невского проспекта представляет необычный для настоящеговремени вид. Там, где теперь начинается Пушкинская улица, названнаяпервоначально Новой, тянется длинный забор, а за ним огороды. Новая улицасоздалась лишь в половине семидесятых годов. Узкая, с маленькой площадкой,на которой позже поставлен ничтожный памятник Пушкину, обставленнаягромадными домами, она с самого своего открытия привлекла многолюдноенаселение, среди которого были настолько частые случаи самоубийства, чтопришлось ввиду того, что в то время о каждом самоубийстве производилосьследствие со вскрытием трупа, командировать к местному судебномуследователю нескольких помощников. Быть может, скученность обитателей икакой-то угрюмый вид этой улицы оказались не без влияния на омраченную иисстрадавшуюся душу тех, кто находил, что "mori licet, cui vivere nonplacet" [лучше умереть тому, кому не хочется жить (лат.)]. Первая улица налево - Николаевская (по-новому улица Марата) называласьпрежде Грязною и была немощенная до своего переименования после смертиНиколая I. С нее был ход на Ямскую, называвшуюся так от близлежавшейЯмской слободы на Лиговке, где были обширные извозчичьи дворы и стойла дляпочтовых лошадей. Эта слобода во второй половине пятидесятых годоввыгорела, причем в ужасном пожаре, продолжавшемся несколько дней, сгореломного лошадей, упиравшихся от страху, когда их пытались вывести из горящихзданий. Ямская улица была впоследствии переименована в улицу Достоевского,ибо здесь находился дом казарменного типа, лестница которого с железнымиперилами вела к обшитым войлоком и продранной клеенкой дверям в квартиру,где в скромной обстановке, граничившей с бедностью, жил и умер Достоевский. От 29 до 31 января 1881 года эта лестница была запружена лицами всехвозрастов и общественных положений, стремившихся ко гробу, в котором, слицом исхудалым и проникнутым глубоким выражением, похожим на радость,почивал великий писатель и столь же великий страдалец. У Аничкова моста с левой стороны и в то время уже высилсямонументальный дом князей Белосельских-Белозерских, впоследствии дворецвеликого князя Сергея Александровича. Дойдя до этих мест, мы сворачиваемна Литейную, где узкий тротуар идет мимо редких, но красивых казенныхкаменных домов, перемежающихся с деревянными. На углу Бассейной и Литейной- двухэтажный дом издателя "Отечественных записок" А. А. Краевского,опытного и деятельного литературного предпринимателя, у которого долгоработал Белинский. В этом доме много лет жил Н. А. Некрасов, после рядатяжких годов житейских испытаний, когда ему приходилось голодать ихолодать, ходить зимой в соломенной шляпе, расписываться за неграмотных вКазенной палате и предлагать на Сенной свои услуги желающим написатьпрошение, - когда он с полным основанием мог сказать, что "праздник жизни- молодости годы - я убил под тяжестью труда, и поэтом, баловнем свободы,другом лени - не был никогда". Этот труд, в связи с большим поэтическимдаром, вдохновляемым "музой мести и печали", создал ему видное положение,и уже в шестидесятых годах у крыльца его квартиры стоял собственный экипажиздателя и редактора влиятельного "Современника", а в двери квартирыходили такие люди, как Тургенев, Анненков и Добролюбов. У подъезда этойквартиры в 1877 году собралась огромная толпа поклонников поэта и вовнушительном шествии проводила его многострадальный прах на кладбище. Вэтом же доме жил, до переселения на юг России, знаменитый хирург и педагогНиколай Иванович Пирогов - один из тех людей, которые составляют настоящуюславу России. Вероятно, отсюда хотел он навсегда уехать за границу, послетого как, вернувшись с Кавказа, где в течение девяти месяцев на поляхсражения по целым дням производил свои изумительные операции и применялдля обезболивания эфир, был самым грубым образом принят военным министром,князем Чернышевым, и должен был выслушать, во враждебной ему конференцииМедико-хирургической академии, строгий выговор за несоблюдениесостоявшегося в его отсутствие приказа о каких-то выпушках или петличкахна мундире. Идя далее по направлению к Неве, мы встречаем на углу Кирочнойодноэтажный, выкрашенный в темную краску, узкий деревянный дом, в которомжил военный министр Александра I - Аракчеев. На этом месте теперь стоитгромадный Дом армии и флота, в котором происходил в 1917 году процессдругого, зловещей памяти, военного министра - Сухомлинова. Далее, переддеревянным Литейным мостом через Неву, против Арсенала с выдвинутыми передним старинными пушками, стоит Старый арсенал, построенный при ЕкатеринеII, довольно заброшенный и неприютный. В нем в 1866 году были открытыновые судебные установления, пришедшие на смену старых безгласных ипродажных судов, служивших бездушной канцелярской волоките, называвшейся,вопреки истине, правосудием. Литейный мост манит нас перейти на Выборгскую сторону, где тянутсяздания Медико-хирургической академии, в одной из длинных и невзрачныходноэтажных построек которой помещается госпиталь для душевнобольных, всовершенно несоответствующей своему назначению обстановке, несмотря накоторую там, с начала шестидесятых годов, читает, иногда сидя на кроватибольного, увлекательные лекции сухощавый человек с проницательным взоромдышащих умом глаз. Это отец русской психиатрии - Иван Михайлович Балинский. От академии мы сворачиваем вправо и по длинной Симбирской улице,совершенно провинциального типа, очень хорошо описанной Гончаровым в"Обломове", приходим, миновав Новый арсенал, в пригородную местность,носящую название Полюстрово - от близлежащего селения, в котором находятсяжелезистые минеральные воды, ныне заброшенные, но в то время довольноусердно посещаемые. Полюстрово, около которого часто бродят группы цыган,отделяется от Невы обширным парком, с искусственными развалинамисредневекового замка и с великолепным домом с башенками графаКушелева-Безбородко. К этому дому в пятидесятых годах подъезжали иподплывали многочисленные посетители, привлекаемые гостеприимствомхозяина, сделавшегося первым издателем "Русского слова" и любившего игратьроль мецената. У него, между прочим, бывал Александр Дюма-отец, во времяпосещения им Петербурга перед поездкой по России, послужившей поводом дляряда совершенно неправдоподобных выводов и рассказов в описании им своегопутешествия. Свойственник домохозяина, один из довольно известных впятидесятых годах поэтов, усиленно предававшийся "бесу пьянства", на одномиз таких обедов, сильно нагрузившись уже за закуской, после настойчивыхнамеков о желании присутствующего светского общества услышать какой-нибудьэкспромт, встал, пошатываясь, и к ужасу хозяина произнес: "Графы играфини! Счастье вам во всем, мне ж - в одном графине, и притом большом",- и грузно опустился на свое место. На противоположном берегу Невы, из-за лесных складов, с которых поночам раздается перекличка сторожей "слуша-а-ай", виднеется Таврическийдворец - местопребывание не находящихся на действительной службепрестарелых фрейлин. Там живут, между прочим, две старушки С., провысокомерие старшей из которых злые языки рассказывают, что, верная своейпривычке, она, даже представ пред вечным судиею, наведет на него лорнет искажет по-французски: "Очень рада вас видеть. Я много раз слышала о вас вдоме Татьяны Борисовны Потемкиной (известной своим богомольствомаристократки). Представьте мне ваших архангелов". Обширный парк при дворце, недоступный для публики, окружен глубокимрвом и обнесен деревянным, заостренным наверху частоколом. Эта местностьсчитается почти загородной. От нее идут: Сергиевская, Фурштадская иКирочная улицы, и отсюда же, с пустой площади, на которой впоследствии былвыстроен манеж Саперного батальона, обращенный затем в церковь Косьмы иДамиана, начинается Знаменская улица. Здесь на углу, невдалеке отпустынного тогда Преображенского плаца, жил долгое время поэт АлексейНиколаевич Апухтин, несправедливо определяемый критикой как светскийписатель, несмотря на его глубокие по содержанию и превосходные по стиху"Реквием", "Сумасшедший", "Недостроенный памятник", "Год в монастыре" и"Из бумаг прокурора". Одержимый болезненной тучностью и страдая откакой-то непережитой за всю жизнь сердечной драмы, Апухтин, в сущности,был весь, и в жизни, и в произведениях, проникнут печальным настроением,сквозь которое иногда пробивались остроумные выходки. Он сам посмеивалсянад собой, находя печальным положение человека, для которого жизнь прожитьлегче, чем перейти поле, и рассказывая об удивленном вопросе маленькойдевочки, показывающей на него пальцем и спрашивающей: "Мама, это человекили нарочно?" Знаменскую пересекают Бассейная и Озерный переулок, носящиесвои названия от обширного бассейна, находящегося на границе Песков,впоследствии засыпанного с разведением на его месте сада. В Озерномпереулке существует до сих пор уединенный, с садом, обнесенным прочнымзабором, деревянный дом с мезонином. Это местопребывание в двадцатых годахКондратия Селиванова, основателя и главы скопческой ереси. В этом доме доконца семидесятых годов, а может быть и позже, был так называемый"скопческий корабль", происходили радения и, вероятно, производилисьбезумные членовредительства, основанные на ложном понимании слов Христа.Здесь, по легенде, бывал и Александр I, сначала благосклонно относившийсяк Селиванову, место погребения которого в Шлиссельбурге сделалось потомпредметом благочестивых паломничеств сектантов, называвших себя "белымиголубями". Пройдя Бассейную и перейдя с Литейной в Симеоновский переулок, мыоставляем вправо Моховую улицу, которая в восемнадцатом столетииназывалась Хамовой. В конце нее, в доме Э 3, поселился в пятидесятых годахИван Александрович Гончаров. Часто можно было видеть знаменитого творца"Обломова" и "Обрыва", идущего медленной походкой, в обеденное время, вгостиницу "Франция" на Мойке или в редакцию "Вестника Европы" на Галерной. Иногда у него за пазухой пальто сидит любимая им собачка. Апатичноевыражение лица и полузакрытые глаза пешехода могли бы дать повод думать,что он сам олицетворение своего знамен