Аркадий и Борис Стругацкие. Трудно быть богомТо были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться. Пьер АбелярДолжен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли? Эрнест ХемингуэйПРОЛОГЛожа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетивабыла из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумноскользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевоеустройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черноймедью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Чтокасается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считалдетством человечества, так как был ленив и неспособен к столярномуремеслу. Они причалили к северному берегу, где из желтого песчаного обрываторчали корявые корни мачтовых сосен. Анка бросила рулевое весло иоглянулась. Солнце уже поднялось над лесом, и все было голубое зеленое ижелтое - голубой туман над озером, темно-зеленые сосны и желтый берег натой стороне. И небо над всем этим было ясное, белесовато-синее. - Ничего там нет, - сказал Пашка. Ребята сидели, перегнувшись через борт, и глядели в воду. - Громадная щука, - уверенно сказал Антон. - С вот такими плавниками? - спросил Пашка. Антон промолчал. Анка тоже посмотрела в воду, но увидела толькособственное отражение. - Искупаться бы, - сказал Пашка, запуская руку по локоть в воду. -Холодная, - сообщил он. Антон перебрался на нос и спрыгнул на берег. Лодка закачалась. Антонвзялся за борт и выжидательно посмотрел на Пашку. Тогда Пашка поднялся,заложил весло за шею, как коромысло, и, извиваясь нижней частью туловища,пропел:Старый шкипер Вицлипуцли! Ты, приятель, не заснул? Берегись, к тебе несутся Стаи жареных акул!Антон молча рванул лодку. - Эй-эй! - закричал Пашка, хватаясь за борта. - Почему жареных? - спросила Анка. - Не знаю, - ответил Пашка. Они выбрались из лодки. - А верноздорово? Стаи жареных акул! Они потащили лодку на берег. Ноги проваливались во влажный песок, гдебыло полным-полно высохших иголок и сосновых шишек. Лодка была тяжелая искользкая, но они выволокли ее до самой кормы и остановились, тяжело дыша. - Ногу отдавил, - сказал Пашка и принялся поправлять красную повязкуна голове. Он внимательно следил за тем, чтобы узел повязки был точно надправым ухом, как у носатых ируканских пиратов. - Жизнь не дорога, о-хэй! -заявил он. Анка сосредоточенно сосала палец. - Занозила? - спросил Антон. - Нет. Содрала. У кого-то из вас такие когти... - Ну-ка, покажи. Она показала. - Да, - сказал Антон. - Травма. Ну, что будем делать? - На пле-чо - и вдоль берега, - предложил Пашка. - Стоило тогда вылезать из лодки, - сказал Антон. - На лодке и курица может, - объяснил Пашка. А по берегу: тростники -раз, обрывы - два, омуты - три. С налимами. И сомы есть. - Стаи жареных сомов, - сказал Антон. - А ты в омут нырял? - Ну, нырял. - Я не видел. Не довелось как-то увидеть. - Мало ли чего ты не видел. Анка повернулась к ним спиной, подняла арбалет и выстрелила в соснушагах в двадцати. Посыпалась кора. - Здорово, - сказал Пашка и сейчас же выстрелил из карабина. Онцелился в Анкину стрелу, но промазал. - Дыхание не задержал, - объяснилон. - А если бы задержал? - спросил Антон. Он смотрел на Анку. Анка сильным движением оттянула рычаг тетивы. Мускулы у нее былиотличные - Антон с удовольствием смотрел, как прокатился под смуглой кожейтвердый шарик бицепса. Анка очень тщательно прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрелас треском воткнулась в ствол немного ниже первой. - Зря мы это делаем, - сказала Анка, опуская арбалет. - Что? - спросил Антон. - Деревья портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука,так я его заставила зубами стрелы выдергивать. - Пашка, - сказал Антон. - Сбегал бы, у тебя зубы хорошие. - У меня зуб со свистом, - ответил Пашка. - Ладно, - сказала Анка. - Давайте что-нибудь делать. - Неохота мне лазить по обрывам, - сказал Антон. - Мне тоже неохота. Пошли прямо. - Куда? - спросил Пашка. - Куда глаза глядят. - Ну? - сказал Антон. - Значит, в сайву, - сказал Пашка. - Тошка, пошли на Забытое Шоссе.Помнишь? - Еще бы! - Знаешь, Анечка... - начал Пашка. - Я тебе не Анечка, - резко сказала Анка. Она терпеть не могла, когдаее называли не Анка, а как-нибудь еще. Антон это хорошо запомнил. Он быстро сказал: - Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда идет,совершенно неизвестно. - А вы там были? - Были. Но не успели исследовать. - Дорога из ниоткуда в никуда, - изрек оправившийся Пашка. - Это здорово! - сказала Анка. Глаза у нее стали как черные щелки. -Пошли. К вечеру дойдем? - Ну что ты! До двенадцати дойдем. Они полезли вверх по обрыву. На краю обрыва Пашка обернулся. Внизубыло синее озеро с желтоватыми проплешинами отмелей, лодка на песке ибольшие расходящиеся круги на спокойной маслянистой воде у берега -вероятно, это плеснула та самая щука. И Пашка ощутил обычныйнеопределенный восторг, как всегда, когда они с Тошкой удирали изинтерната и впереди был день полной независимости с неразведаннымиместами, с земляникой, с горячими безлюдными лугами, с серыми ящерицами, следяной водой в неожиданных родниках. И, как всегда, ему захотелосьзаорать и высоко подпрыгнуть, и он немедленно сделал это, и Антон, смеясь,поглядел на него, и он увидел в глазах Антона совершенное понимание. ААнка вложила два пальца в рот и лихо свистнула, и они вошли в лес. Лес был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косыесолнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотыхпятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещалиневидимые пичужки. Анка шла впереди, держа арбалет под мышкой, и время от временинагибалась за кровавыми, будто лакированными, ягодами земляники. Антон шелследом с добрым боевым устройством маршала Тоца на плече. Колчан с добрымибоевыми стрелами тяжко похлопывал его по заду. Он шел и поглядывал наАнкину шею - загорелую, почти черную, с выступающими позвонками. Иногда онозирался, ища Пашку, но Пашки не было видно, только по временам то справа,то слева вспыхивала на солнце его красная повязка. Антон представил себе,как Пашка бесшумно скользит между соснами с карабином наготове, вытянуввперед хищное худое лицо с облупленным носом. Пашка крался по сайве, асайва не шутит. Сайва, приятель, спросит - и надо успеть ответить, подумалАнтон и пригнулся было, но впереди была Анка, и она могла оглянуться.Получилось бы нелепо. Анка оглянулась и спросила: - Вы ушли тихо? Антон пожал плечами. - Кто же уходит громко? - Я, кажется, все-таки нашумела, - озабоченно сказала Анка. - Яуронила таз - и вдруг в коридоре шаги. Наверное, Дева Катя - она сегодня вдежурных. Пришлось прыгать в клумбу. Как ты думаешь, Тошка, что за цветырастут на этой клумбе? Антон сморщил лоб. - У тебя под окном? Не знаю. А что? - Очень упорные цветы. "Не гнет их ветер, не валит буря". В нихпрыгают несколько лет, а им хоть бы что. - Интересно, - сказал Антон глубокомысленно. Он вспомнил, что под егоокном тоже клумба с цветами, которые "не гнет ветер и не валит буря". Ноон никогда не обращал на это внимания. Анка остановилась, подождала его и протянула горсть земляники. Антонаккуратно взял три ягоды. - Бери еще, - сказала Анка. - Спасибо, - сказал Антон. - Я люблю собирать по одной. А Дева Катявообще ничего, верно? - Это кому как, - сказала Анка. - Когда человеку каждый вечерзаявляют, что у него ноги то в грязи, то в пыли... Она замолчала. Было удивительно хорошо идти с нею по лесу плечом кплечу вдвоем, касаясь голыми локтями, и поглядывать на нее - какая онакрасивая, ловкая и необычно доброжелательная и какие у нее большие серыеглаза с черными ресницами. - Да, - сказал Антон, протягивая руку, чтобы снять блеснувшую насолнце паутину. - Уж у нее-то ноги не пыльные. Если тебя через лужи носятна руках, тогда, понимаешь, не запылишься... - Кто это ее носит? - Генрих с метеостанции. Знаешь, здоровый такой, с белыми волосами. - Правда? - А чего такого? Каждый малек знает, что они влюблены. Они опять замолчали. Антон глянул на Анку. Глаза у Анки были какчерные щелочки. - А когда это было? - спросила она. - Да было в одну лунную ночь, - ответил Антон без всякой охоты. -Только ты смотри не разболтай. Анка усмехнулась. - Никто тебя за язык не тянул, Тошка, - сказала она. - Хочешьземляники? Антон машинально сгреб ягоды с испачканной ладошки и сунул в рот. Нелюблю болтунов, подумал он. Терпеть не могу трепачей. Он вдруг нашеларгумент. - Тебя тоже когда-нибудь будут таскать на руках. Тебе приятно будет,если начнут об этом болтать? - Откуда ты взял, что я собираюсь болтать? - рассеянно сказала Анка.- Я вообще не люблю болтунов. - Слушай, что ты задумала? - Ничего особенного. - Анка пожала плечами. Немного погодя онадоверительно сообщила: - Знаешь, мне ужасно надоело каждый божий вечердважды мыть ноги. Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва. Они вышли на тропинку. Тропинка вела вниз, и лес становился всетемнее и темнее. Здесь буйно росли папоротник и высокая сырая трава.Стволы сосен были покрыты мхом и белой пеной лишайников. Но сайва нешутит. Хриплый голос, в котором не было ничего человеческого, неожиданнопроревел: - Стой! Бросай оружие - ты, благородный дон, и ты, дона! Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить. Точным движением Антонсшиб Анку в папоротники налево, а сам прыгнул в папоротники направо,покатился и залег за гнилым пнем. Хриплое эхо еще отдавалось в стволахсосен, а тропинка была уже пуста. Наступила тишина. Антон, завалившись на бок, вертел колесико, натягивая тетиву. Хлопнулвыстрел, на Антона посыпался какой-то мусор. Хриплый нечеловеческий голоссообщил: - Дон поражен в пятку! Антон застонал и подтянул ногу. - Да не в эту, в правую, - поправил голос. Было слышно, как Пашка хихикает. Антон осторожно выглянул из-за пня,но ничего не было видно в сумеречной зеленой каше. В этот момент раздался пронзительный свист и шум, как будто упалодерево. - Уау!.. - сдавленно заорал Пашка. - Пощады! Пощады! Не убивайтеменя! Антон сразу вскочил. Навстречу ему из папоротников, пятясь, вылезПашка. Руки его были подняты над головой. Голос Анки спросил: - Тошка, ты видишь его? - Как на ладони, - одобрительно отозвался Антон. - Не поворачиваться!- крикнул он Пашке. - Руки за голову! Пашка покорно заложил руки за голову и объявил: - Я ничего не скажу. - Что полагается с ним делать, Тошка? - спросила Анка. - Сейчас увидишь, - сказал Антон и удобно уселся на пень, положиварбалет на колени. - Имя! - рявкнул он голосом Гексы Ируканского. Пашка изобразил спиной презрение и неповиновение. Антон выстрелил.Тяжелая стрела с треском вонзилась в ветку над Пашкиной головой. - Ого! - сказал голос Анки. - Меня зовут Бон Саранча, - неохотно признался Пашка. - "И здесь он,по-видимому, лжет - один из тех, кто были с ним". - Известный насильник и убийца, - пояснил Антон. - Но он никогданичего не делает даром. Кто послал тебя? - Меня послал дон Сатарина Беспощадный, - соврал Пашка. Антон презрительно сказал: - Вот эта рука оборвала нить зловонной жизни дона Сатарины два годаназад в Урочище Тяжелых Мечей. - Давай я всажу в него стрелу? - предложила Анка. - Я совершенно забыл, - поспешно сказал Пашка. - В действительностименя послал Арата Красивый. Он обещал мне сто золотых за ваши головы. Антон хлопнул себя по коленям. - Вот брехун! - вскричал он. - Да разве станет Арата связываться стаким негодяем, как ты! - Можно я все-таки всажу в него стрелу? - кровожадно спросила Анка. Антон демонически захохотал. - Между прочим, - сказал Пашка, - у тебя отстрелена правая пятка.Пора бы тебе истечь кровью. - Дудки! - возразил Антон. - Во-первых, я все время жую кору белогодерева, а во-вторых, две прекрасные варварки уже перевязали мне раны. Папоротники зашевелились, и Анка вышла на тропинку. На щеке ее былацарапина, колени были вымазаны в земле и зелени. - Пора бросить его в болото, - объявила она. - Когда враг не сдается,его уничтожают. Пашка опустил руки. - Вообще-то ты играешь не по правилам, - сказал он Антону. - У тебявсе время получается, что Гекса хороший человек. - Много ты знаешь! - сказал Антон и тоже вышел на тропинку. - Сайване шутит, грязный наемник. Анка вернула Пашке карабин. - Вы что, всегда так палите друг в друга? - спросила она с завистью. - А как же! - удивился Пашка. - Что, нам кричать: "Кх-кх! Пу-пу!" -что ли? В игре нужен элемент риска! Антон небрежно сказал: - Например, мы часто играем в Вильгельма Телля. - По очереди, - подхватил Пашка. - Сегодня я стою с яблоком, а завтраон. Анка оглядела их. - Вот как? - медленно сказала она. - Интересно было бы посмотреть. - Мы бы с удовольствием, - ехидно сказал Антон. - Яблока вот нет. Пашка широко ухмылялся. Тогда Анка сорвала у него с головы пиратскуюповязку и быстро свернула из нее длинный кулек. - Яблоко - это условность, - сказала она. - Вот отличная мишень.Сыграем в Вильгельма Телля. Антон взял красный кулек и внимательно осмотрел его. Он взглянул наАнку - глаза у нее были как щелочки. А Пашка развлекался - ему быловесело. Антон протянул ему кулек. - "В тридцати шагах промаха в карту не дам, - ровным голосом сказалон. - Разумеется, из знакомых пистолетов". - "Право? - сказала Анка и обратилась к Пашке: - А ты, мой друг,попадешь ли в карту на тридцати шагах?" Пашка пристраивал колпак на голове. - "Когда-нибудь мы попробуем, - сказал он, скаля зубы. - В свое времяя стрелял не худо". Антон повернулся и пошел по тропинке, вслух считая шаги: - Пятнадцать... шестнадцать... семнадцать... Пашка что-то сказал - Антон не расслышал, и Анка громко рассмеялась.Как-то слишком громко. - Тридцать, - сказал Антон и повернулся. На тридцати шагах Пашка выглядел совсем маленьким. Красныйтреугольник кулька торчал у него на голове, как шутовской колпак. Пашкаухмылялся. Он все еще играл. Антон нагнулся и стал неторопливо натягиватьтетиву. - Благословляю тебя, отец мой Вильгельм! - крикнул Пашка. - Иблагодарю тебя за все, что бы ни случилось. Антон наложил стрелу и выпрямился. Пашка и Анка смотрели на него. Онистояли рядом. Тропинка была как темный сырой коридор между высоких зеленыхстен. Антон поднял арбалет. Боевое устройство маршала Тоца сталонеобычайно тяжелым. Руки дрожат, подумал Антон. Плохо. Зря. Он вспомнил,как зимой они с Пашкой целый час кидали снежки в чугунную шишку на столбеограды. Кидали с двадцати шагов, с пятнадцати и с десяти - и никак немогли попасть. А потом, когда уже надоело и они уходили, Пашка небрежно,не глядя бросил последний снежок и попал. Антон изо всех сил вдавилприклад в плечо. Анка стоит слишком близко, подумал он. Он хотел былокрикнуть ей, чтобы она отошла, но понял, что это было бы глупо. Выше. Ещевыше... Еще... Его вдруг охватила уверенность, что, если он дажеповернется к ним спиной, фунтовая стрела все равно вонзится точно вПашкину переносицу, между веселыми зелеными глазами. Он открыл глаза ипосмотрел на Пашку. Пашка больше не ухмылялся. А Анка медленно-медленноподнимала руку с растопыренными пальцами, и лицо у нее было напряженное иочень взрослое. Тогда Антон поднял арбалет еще выше и нажал на спусковойкрючок. Он не видел, куда ушла стрела. - Промазал, - сказал он очень громко. Переступая на негнущихся ногах, он двинулся по тропинке. Пашка вытеркрасным кульком лицо, встряхнув, развернул его и стал повязывать голову.Анка нагнулась и подобрала свой арбалет. Если она этой штукой трахнет меняпо голове, подумал Антон, я ей скажу спасибо. Но Анка даже не взглянула нанего. Она повернулась к Пашке и спросила: - Пошли? - Сейчас, - сказал Пашка. Он посмотрел на Антона и молча постучал себя согнутым пальцем по лбу. - А ты уже испугался, - сказал Антон. Пашка еще раз постучал себя пальцем по лбу и пошел за Анкой. Антонплелся следом и старался подавить в себе сомнения. А что я, собственно, сделал, вяло думал он. Чего они надулись? НуПашка ладно, он испугался. Только еще неизвестно, кто больше трусил -Вильгельм-папа или Телль-сын. Но Анка-то чего? Надо думать, перепугаласьза Пашку. А что мне было делать? Вот тащусь за ними, как родственник.Взять и уйти. Поверну сейчас налево, там хорошее болото. Может, совупоймаю. Но он даже не замедлил шага. Это значит навсегда, подумал он. Ончитал, что так бывает очень часто. Они вышли на заброшенную дорогу даже раньше, чем думали. Солнцестояло высоко, было жарко. За шиворотом кололись хвойные иголки. Дорогабыла бетонная, из двух рядов серо-рыжих растрескавшихся плит. В стыкахмежду плитами росла густая сухая трава. На обочинах было полно пыльногорепейника. Над дорогой с гудением пролетали бронзовки, и одна нахальностукнула Антона прямо в лоб. Было тихо и томно. - Глядите! - сказал Пашка. Над серединой дороги на ржавой проволоке, протянутой поперек, виселкруглый жестяной диск, покрытый облупившейся краской. Судя по всему, тамбыл изображен желтый прямоугольник на красном фоне. - Что это? - без особого интереса спросила Анка. - Автомобильный знак, - сказал Пашка. - "Въезд запрещен". - "Кирпич", - пояснил Антон. - А зачем он? - спросила Анка. - Значит, вон туда ехать нельзя, - сказал Пашка. - А зачем тогда дорога? Пашка пожал плечами. - Это же очень старое шоссе, - сказал он. - Анизотропное шоссе, - заявил Антон. Анка стояла к нему спиной. -Движение только в одну сторону. - Мудры были предки, задумчиво сказал Пашка. - Этак едешь-едешькилометров двести, вдруг - хлоп! - "кирпич". И ехать дальше нельзя, испросить не у кого. - Представляешь, что там может быть за этим знаком! - сказала Анка.Она огляделась. Кругом на много километров был безлюдный лес, и не у когобыло спросить, что там может быть за этим знаком. - А вдруг это вовсе и не"кирпич"? - сказала она. - Краска-то вся облупилась... Тогда Антон тщательно прицелился и выстрелил. Было бы здорово, еслибы стрела перебила проволоку и знак упал бы прямо к ногам Анки. Но стрелапопала в верхнюю часть знака, пробила ржавую жесть, и вниз посыпаласьтолько высохшая краска. - Дурак, - сказала Анка, не оборачиваясь. Это было первое слово, с которым она обратилась к Антону после игры в Вильгельма Телля. Антон криво улыбнулся. - "And enterprises of great and moment, - произнес он, - with thisregard their current turn away and loose name of action". ("И начинанья,вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют время действия"(Шекспир, "Гамлет"). Верный Пашка закричал: - Ребята, здесь прошла машина! Уже после грозы! Вон трава примята! Ивот... Везет Пашке, подумал Антон. Он стал разглядывать следы на дороге итоже увидел примятую траву и черную полосу от протекторов в том месте, гдеавтомобиль затормозил перед выбоиной в бетоне. - Ага! - сказал Пашка. - Он выскочил из-под знака. Это было ясно каждому, но Антон возразил: - Ничего подобного, он ехал с той стороны. Пашка поднял на него изумленные глаза. - Ты что, ослеп? - Он ехал с той стороны, - упрямо повторил Антон. - Пошли по следу. - Ерунду ты городишь! - возмутился Пашка. - Во-первых, никакойпорядочный водитель не поедет под "кирпич". Во-вторых, смотри: вотвыбоина, вот тормозной след... Так откуда он ехал? - Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак. Пашка взбеленился. - Иди куда хочешь! - сказал он, слегка заикаясь. - Недоумок. Совсемобалдел от жары! Антон повернулся и, глядя прямо перед собой, пошел под знак. Емухотелось только одного: чтобы впереди оказался какой-нибудь взорванныймост и чтобы нужно было прорваться на ту сторону. Какое мне дело до этогопорядочного! - думал он. - Пусть идут, куда хотят... со своим Пашенькой.Он вспомнил, как Анка срезала Павла, когда тот назвал ее Анечкой, и емустало немного легче. Он оглянулся. Пашку он увидел сразу: Бон Саранча, согнувшись в три погибели, шел последу таинственной машины. Ржавый диск над дорогой тихонько покачивался, исквозь дырку мелькало синее небо. А на обочине сидела Анка, уперев локти вголые колени и положив подбородок на сжатые кулаки....Они возвращались уже в сумерках. Ребята гребли, а Анка сидела наруле. Над черным лесом поднималась красная луна, неистово вопили лягушки. - Так здорово все было задумано, - сказала Анка грустно. - Эх, вы!.. Ребята промолчали. Затем Пашка вполголоса спросил: - Тошка, что там было, под знаком? - Взорванный мост, - ответил Антон. - И скелет фашиста, прикованныйцепями к пулемету. Он подумал и добавил: - Пулемет весь врос в землю... - Н-да... - сказал Пашка. - Бывает. А я там одному машину помогпочинить.1Когда Румата миновал могилу святого Мики - седьмую по счету ипоследнюю на этой дороге, было уже совсем темно. Хваленый хамахарскийжеребец, взятый у дона Тамэо за карточный долг, оказался сущим барахлом.Он вспотел, сбил ноги и двигался скверной, вихляющейся рысью. Руматасжимал ему коленями бока, хлестал между ушами перчаткой, но он толькоуныло мотал головой, не ускоряя шага. Вдоль дороги тянулись кусты, похожиев сумраке на клубы застывшего дыма. Нестерпимо звенели комары. В мутномнебе дрожали редкие тусклые звезды. Дул порывами несильный ветер, теплый ихолодный одновременно, как всегда осенью в этой приморской стране сдушными, пыльными днями и зябкими вечерами. Румата плотнее закутался в плащ и бросил поводья. Торопиться не имелосмысла. До полуночи оставался час, а Икающий лес уже выступил надгоризонтом черной зубчатой кромкой. По сторонам тянулись распаханные поля,мерцали под звездами болота, воняющие неживой ржавчиной, темнели курганы исгнившие частоколы времен Вторжения. Далеко слева вспыхивало и гаслоугрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленныходнообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавнопереименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные иАнгельские. На сотни миль - от берегов Пролива и до сайвы Икающего леса -простиралась эта страна, накрытая одеялом комариных туч, раздираемаяоврагами, затопляемая болотами, пораженная лихорадками, морами и зловоннымнасморком. У поворота дороги от кустов отделилась темная фигура. Жеребецшарахнулся, задирая голову. Румата подхватил поводья, привычно поддернулна правой руке кружева и положил ладонь на рукоятку меча, всматриваясь.Человек у дороги снял шляпу. - Добрый вечер, благородный дон, - тихо сказал он. - Прошу извинения. - В чем дело? - осведомился Румата, прислушиваясь. Бесшумных засад не бывает. Разбойников выдает скрип тетивы, серыештурмовички неудержимо рыгают от скверного пива, баронские дружинникиалчно сопят и гремят железом, а монахи - охотники за рабами - шумночешутся. Но в кустах было тихо. Видимо, этот человек не был наводчиком. Даон и не был похож на наводчика - маленький плотный горожанин в небогатомплаще. - Разрешите мне бежать рядом с вами? - сказал он, кланяясь. - Изволь, - сказал Румата, шевельнув поводьями. - Можешь взяться застремя. Горожанин пошел рядом. Он держал шляпу в руке, и на его теменисветлела изрядная лысина. Приказчик, подумал Румата. Ходит по баронам ипрасолам, скупает лен или пеньку. Смелый приказчик, однако... А можетбыть, и не приказчик. Может быть, книгочей. Беглец. Изгой. Сейчас их многона ночных дорогах, больше чем приказчиков... А может быть, шпион. - Кто ты такой и откуда? - спросил Румата. - Меня зовут Киун, - печально сказал горожанин. - Я иду из Арканара. - Б_е_ж_и_ш_ь_ из Арканара, - сказал Румата, наклонившись. - Бегу, - печально согласился горожанин. Чудак какой-то, подумал Румата. Или все-таки шпион? Надо проверить...А почему, собственно, надо? Кому надо? Кто я такой, чтобы его проверять?Да не желаю я его проверять! Почему бы мне просто не поверить? Вот идетгорожанин, явный книгочей, бежит, спасая жизнь... Ему одиноко, емустрашно, он слаб, он ищет защиты... Встретился ему аристократ. Аристократыпо глупости и из спеси в политике не разбираются, а мечи у них длинные, исерых они не любят. Почему бы горожанину Киуну не найти бескорыстнуюзащиту у глупого и спесивого аристократа? И все. Не буду я его проверять.Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемсядрузьями... - Киун... - произнес он. - Я знавал одного Киуна. Продавец снадобий иалхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник? - Увы, да, - сказал Киун. - Правда, дальний родственник, но им всеравно... до двенадцатого потомка. - И куда же ты бежишь, Киун? - Куда-нибудь... Подальше. Многие бегут в Ирукан. Попробую и я вИрукан. - Так-так, - произнес Румата. - И ты вообразил, что благородный донпроведет тебя через заставу? Киун промолчал. - Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, ктотакой алхимик Киун с Жестяной улицы? Киун молчал. Что-то я не то говорю, подумал Румата. Он привстал настременах и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади: - Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях противбога, короны и спокойствия. Киун молчал. - А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всемсердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что этоневозможно? Киун молчал. Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная теньвиселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э,все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватилКиуна за плечо и повернул лицом к себе. - А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этимбродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам.Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что жеты молчишь, грамотей Киун? Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукойРуматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало впридорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этотплеск, он отчаянно крикнул: - Ну, вешай! Вешай, предатель! Румата перевел дыхание и отпустил Киуна. - Я пошутил, - сказал он. - Не бойся. - Ложь, ложь... - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!.. - Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты тамбросил, - промокнет... Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями поплащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит,так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы,пряча за пазуху сверток. - Книги, конечно, - сказал Румата. Киун помотал головой. - Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга. - О чем же ты пишешь? - Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон. Румата вздохнул. - Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем. Долгое время они молчали. - Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня. - Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И всешутят одинаково. Даже благородный Румата. Румата удивился. - Ты знаешь мое имя? - Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я такобрадовался, встретив вас на дороге... Ну, конечно, вот что он имел в виду, когда назвал меня предателем,подумал Румата. Он сказал: - Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов. - Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко исытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, чтоговорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовымосведомителем в таверне "Серая Радость". Как хорошо, как почтенно! В шестьчасов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешитко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платитдон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногдая делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляютсяко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то,что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительнуюбессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен наглазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастнохихикать... Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Яуслышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотическойшколы... - И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата. - А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что людиВаги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают вовнутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок итопят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что вшколе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор.Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, иобмочился от страха... Впереди сквозь кустарник мелькнули огоньки корчмы Скелета Бако. Киунспоткнулся и замолчал. - Что случилось? - спросил Румата. - Там серый патруль, - пробормотал Киун. - Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение,почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серуюбоевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык зазубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потомучто сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм. Киун съежился и втянул голову в плечи. - Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдинуязык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своегогосподина, каковой господин положен простолюдину от века... У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Изоткрытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости.В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако вдраной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держалтесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышелотдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставивбоевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок.Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни исипло взревел: - С-стой! Как там тебя... Ты, бла-ародный!.. Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись. - ...А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорилон, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой -враг мой"... Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Руматавидел, как блестит от пота его лысина. - Стой, говорят! - заорал штурмовик. Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминаяразом бога, черта и всякую благородную сволочь. Человек пять, подумал Румата, поддергивая манжеты. Пьяные мясники.Вздор. Они миновали корчму и свернули к лесу. - Я мог бы идти быстрее, если надо, - сказал Киун неестественнотвердым голосом. - Вздор! - сказал Румата, осаживая жеребца. - Было бы скучно проехатьстолько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочетсяподраться, Киун? Все разговоры, разговоры... - Нет, - сказал Киун. - Мне никогда не хочется драться. - В том-то и беда, - пробормотал Румата, поворачивая жеребца инеторопливо натягивая перчатки. Из-за поворота выскочили два всадника и, увидев его, разомостановились. - Эй ты, благородный дон! - закричал один. - А ну, предъявиподорожную! - Хамье! - стеклянным голосом произнес Румата. - Вы же неграмотны,зачем вам подорожная? Он толкнул жеребца коленом и рысью двинулся навстречу штурмовикам.Трусят, подумал он. Мнутся... Ну хоть пару оплеух! Нет... Ничего невыйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и,кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будемспокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, какбоги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность... Он подъехал вплотную. Штурмовики неуверенно подняли топоры ипопятились. - Н-ну? - сказал Румата. - Так это, значит, что? - растерянно сказал первый штурмовик. - Такэто, значит, благородный дон Румата? Второй штурмовик сейчас же повернул коня и галопом умчался прочь.Первый все пятился, опустив топор. - Прощенья просим, благородный дон, - скороговоркой говорил он. -Обознались. Ошибочка произошла. Дело государственное, ошибочки всегдавозможны. Ребята малость подпили, горят рвением... - Он стал отъезжатьбоком. - Сами понимаете, время тяжелое... Ловим беглых грамотеев.Нежелательно бы нам, чтобы жалобы у вас были, благородный дон... Румата повернулся к нему спиной. - Благородному дону счастливого пути! - с облегчением сказал вследштурмовик. Когда он уехал, Румата негромко позвал: - Киун! Никто не отозвался. - Эй, Киун! И опять никто не отозвался. Прислушавшись, Румата различил сквозькомариный звон шорох кустов. Киун торопливо пробирался через поле назапад, туда, где в двадцати милях проходила ируканская граница. Вот и все,подумал Румата. Вот и весь разговор. Всегда одно и то же. Проверка,настороженный обмен двусмысленными притчами... Целыми неделями тратишьдушу на пошлую болтовню со всяким отребьем, а когда встречаешь настоящегочеловека, поговорить нет времени. Нужно прикрыть, спасти, отправить вбезопасное место, и он уходит, так и не поняв, имел ли дело с другом или скапризным выродком. Да и сам ты ничего не узнаешь о