Начало формы Конец формы Антуан Франсуа Прево История кавалера де Грие и Манон Леско ----------------------------------------------------------------------- Abbe Prevost. Manon Lescaut. Пер. с франц. - М.Петровский, М.Вахтерова. В кн.: "А.-Ф. Прево. История кавалера де Грие и Манон Леско". М., "Правда", 1989. OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2002 ----------------------------------------------------------------------- ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА "ЗАПИСОК ЗНАТНОГО ЧЕЛОВЕКА" Хотя я мог бы включить историю приключений кавалера де Грие в мои"Записки", мне показалось, ввиду отсутствия связи между ними, что читателюбудет приятнее видеть ее отдельно. Столь длинная повесть прервала быслишком надолго нить моей собственной истории. Как ни чужды мне притязанияна звание настоящего писателя, я хорошо знаю, что повествование должнобыть освобождено от лишних эпизодов, кои могут сделать его тяжелым итрудным для восприятия, - таково предписание Горация:Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat [Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время (лат.)].Даже не нужны ссылки на столь высокий авторитет, чтобы доказать этупростую истину, ибо сам здравый смысл подсказывает такое правило. Ежели читатели нашли приятной и занимательной историю моей жизни, смеюнадеяться, что они будут не менее удовлетворены этим добавлением к ней. Вповедении г-на де Грие они увидят злосчастный пример власти страстей надчеловеком. Мне предстоит изобразить ослепленного юношу, который,отказавшись от счастья и благополучия, добровольно подвергает себяжестоким бедствиям; обладая всеми качествами, сулящими ему самую блестящуюбудущность, он предпочитает жизнь темную и скитальческую всемпреимуществам богатства и высокого положения; предвидя свои несчастья, онне желает их избежать; изнемогая под тяжестью страданий, он отвергаетлекарства, предлагаемые ему непрестанно и способные в любое мгновение егоисцелить; словом, характер двойственный, смешение добродетелей и пороков,вечное противоборство добрых побуждений и дурных поступков. Таков фонкартины, которую я рисую. Лица здравомыслящие не посмотрят на этопроизведение как на работу бесполезную. Помимо приятного чтения, онинайдут здесь немало событий, которые могли бы послужить назидательнымпримером; а, по моему мнению, развлекая, наставлять читателей - значитоказывать им важную услугу. Размышляя о нравственных правилах, нельзя не дивиться, видя, как люди водно и то же время и уважают их, и пренебрегают ими; задаешься вопросом, вчем причина того странного свойства человеческого сердца, что, увлекаясьидеями добра и совершенства, оно на деле удаляется от них. Ежели людиизвестного умственного склада и воспитания присмотрятся, каковы самыеобычные темы их бесед или даже их одиноких раздумий, им нетрудно будетзаметить, что почти всегда они сводятся к каким-либо нравственнымрассуждениям. Самые сладостные минуты жизни своей они проводят наедине ссобой или с другом, в задушевной беседе о благе добродетели, о прелестяхдружбы, о путях к счастью, о слабостях натуры нашей, совращающих нас спути, и о средствах борьбы с ними. Гораций и Буало называют подобнуюбеседу одним из прекраснейших и необходимейших условий истинно счастливойжизни. Как же случается, что мы так легко падаем с высоты отвлеченныхразмышлений и вдруг оказываемся на уровне людей заурядных? Я впал взаблуждение, если довод, который сейчас приведу, не объясняет достаточнопротиворечия между нашими идеями и поведением нашим: именно потому, чтонравственные правила являются лишь неопределенными и общими принципами,весьма трудно бывает применить их к отдельным характерам и поступкам. Приведем пример. Души благородные чувствуют, что кротость ичеловечность - добродетели привлекательные, и склонны им следовать; но вту минуту, как надлежит эти добродетели осуществить, добрые намерениячасто остаются невыполненными. Возникает множество сомнений: действительнали это подходящий случай? И в какой мере надо следовать душевномупобуждению? Не ошибаешься ли ты относительно данного лица? Боишьсяоказаться в дураках, желая быть щедрым и благодетельным; прослытьслабохарактерным, выказывая слишком большую нежность и чувствительность;словом, то опасаешься превысить меру, то - не выполнить долг, которыйслишком туманно определяется общими понятиями человечности и кротости. Притакой неуверенности только опыт или пример могут разумно направитьврожденную склонность к добру. Но опыт не такого рода преимущество,которое дано в удел всем; он зависит от разных положений, в какие человекпопадает волею судьбы. Остается, следовательно, только пример, который длямногих людей и должен служить руководством на пути добродетели. Именно такого рода читателям и могут быть крайне полезны произведения,подобные этому, по меньшей мере в том случае, когда они написаны человекомдостойным и здравомыслящим. Каждое событие, здесь излагаемое, есть лучсвета, назидание, заменяющее опыт; каждый эпизод есть образецнравственного поведения; остается лишь применить все это к обстоятельствамсвоей собственной жизни. Произведение в целом представляет собоюнравственный трактат, изложенный в виде занимательного рассказа. Строгий читатель оскорбится, быть может, тем, что я в мои годы взялсяза перо, чтобы описать любовные приключения и превратности судьбы; но,ежели рассуждение мое основательно, оно меня оправдывает; если же оноложно, ошибка моя послужит мне извинением. Примечание. По настоянию тех, кто ценит это маленькое произведение, мырешили очистить его от значительного числа грубых ошибок, вкравшихся вбольшинство его изданий. Кроме того, в него внесено несколько добавлений,которые показались нам необходимыми для полноты характеристик одного изглавных персонажей.^ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Прошу читателя последовать за мною в ту эпоху жизни моей, когда явстретился впервые с кавалером де Грие: то было приблизительно за полгодадо моего отъезда в Испанию. Хотя я редко покидал свое уединение, желаниеугодить дочери побуждало меня иногда предпринимать небольшие путешествия,которые я сокращал, насколько то было возможно. Однажды я возвращался из Руана, куда она просила меня съездитьпохлопотать в нормандском парламенте о земельных владениях моего деда поматеринской линии. Пустившись в путь через Эвре, мой первый ночлег, ясобирался на другой день отобедать в Пасси, отстоящем от него на пять илишесть миль. При въезде в деревню меня поразило смятение жителей; онивыбегали из домов, стремясь толпой к дверям скверной гостиницы, передкоторой стояли две крытые телеги. Вид лошадей, еще не распряженных идымившихся от усталости и жары, показывал, что повозки только что прибыли. Я задержался на минуту, чтобы осведомиться о причинах суматохи; но янемногого добился от любопытных поселян, которые, не обращая ни малейшеговнимания на мои расспросы, продолжали, беспорядочно толкаясь, сбегаться кгостинице; наконец появившийся в дверях полицейский с перевязью и мушкетомна плече по моему знаку приблизился ко мне; я попросил его изложить мнепричину беспорядка. "Пустое дело, сударь, - сказал он, - тут находитсяпроездом дюжина веселых девиц, которых я с товарищами сопровождаю доГавра, где мы погрузим их для отправки в Америку. Среди них есть несколькокрасоток, это, очевидно, и возбуждает любопытство добрых поселян". Получив такое разъяснение, я уже готов был двигаться далее, как меняостановили крики какой-то старухи, которая выбежала из гостиницы, ломаяруки и восклицая, что это варварство, что это гнусность, к которой нельзяостаться равнодушным. "В чем дело?" - обратился я к ней. "Ах! сударь,войдите сюда, - отвечала она, - и убедитесь, что от такого зрелища сердцеразрывается!" Влекомый любопытством, я спрыгнул с седла, передав лошадьмоему конюху. С трудом пробившись сквозь толпу, я вошел внутрь и былпоражен действительно трогательным зрелищем. Среди дюжины девиц, скованных по шести цепями, охватывавшими их вокругпояса, была одна, вид и наружность которой столь мало согласовались с ееположением, что в любых иных условиях я принял бы ее за даму,принадлежащую к высшему классу общества. Жалкое ее состояние, грязноебелье и платье столь мало ее портили, что ее облик возбудил во мнеуважение к ней и сострадание. Она старалась, насколько позволяли ей оковы,повернуться так, чтобы скрыть лицо от глаз зрителей; ее усилия спрятатьсябыли так естественны, что, казалось, происходили из чувства стыдливости. Так как шесть стражников, сопровождавших кучку несчастных,присутствовали здесь же в комнате, я отвел в сторону их начальника иобратился к нему, спросив, кто эта красавица. Он мог мне дать лишь самыеобщие сведения. "Мы взяли ее из Приюта по приказу начальника полиции, -сказал он. - По всему видно, не за хорошие дела она была заключена туда. Янесколько раз расспрашивал ее в пути; она упорно отмалчивается. Но, хотя уменя и нет приказа обращаться с ней лучше, нежели с другими, я о нейбольше забочусь, ибо, сдается мне, она малость достойнее своих подруг. Вонтот молодчик, - добавил полицейский, - может вам больше рассказать опричинах ее несчастья: он следует за ней от самого Парижа, не переставаяплакать. Должно быть, брат он ей, а не то полюбовник". Я обернулся к тому углу комнаты, где сидел молодой человек. Казалось,он был погружен в глубокую задумчивость; мне никогда не приходилось видетьболее живой картины скорби; одежда его была крайне проста; но человекахорошей семьи и воспитания отличишь с первого взгляда. Я подошел к нему;он поднялся мне навстречу, и я увидел в его глазах, в лице, во всех егодвижениях столько изящества и благородства, что почувствовал к немуискреннее расположение. "Не беспокойтесь, прошу вас, - сказал я,подсаживаясь к нему. Не удовлетворите ли вы моего любопытства касательнотой красавицы, как мне кажется, вовсе не созданной для жалостногосостояния, в котором я ее вижу?" Он вежливо мне отвечал, что не может сообщить, кто она, непредставившись мне сам, но что у него есть веские основания не открыватьсвоего имени. "Могу вам все же сказать то, что не тайна для этих негодяев,- продолжал он, указывая на полицейских, - я люблю ее со столь необоримойстрастью, что она делает меня несчастнейшим из смертных. Я все пустил вход в Париже, чтобы исхлопотать ей свободу; ни просьбами, ни хитростью, нисилой я ничего не добился. Я решил следовать за ней, хотя бы на крайсвета. Я сяду на корабль вместе с нею; отправлюсь в Америку. Но вот пределбесчеловечности: эти подлые мерзавцы, - прибавил он, говоря о полицейских,- не позволяют мне приближаться к ней. Я сделал попытку напасть на нихоткрыто в нескольких милях от Парижа. Я сговорился с четырьмя молодцами,обещавшими мне помочь за солидную плату; но предатели бросили меня встычке и бежали, захватив мои деньги. Невозможность достичь чего-либосилой заставила меня сложить оружие; я упросил стражников позволить мнехотя бы следовать за ними, обещая вознаграждение; жажда наживы побудила ихсогласиться. Они требовали платы всякий раз, как предоставляли мневозможность говорить с моей возлюбленной. Мой кошелек вскоре иссяк, итеперь, когда я остался без гроша, они стали столь жестоки, что грубоотталкивают меня, стоит мне сделать шаг в ее направлении. Всегокакую-нибудь минуту назад, когда я дерзнул приблизиться к ней, несмотря наих угрозы, они имели наглость прицелиться в меня из ружья; я вынужден,дабы удовлетворить их алчность и следовать дальше хотя бы пешком, продатьздесь дрянную клячу, что служила мне до сих пор верховой лошадью". Как ни спокойно, казалось, передавал он мне свою повесть, невольныеслезы катились у него из глаз. Странным и трогательным показалось мне этоприключение. "Не требую, чтобы вы открыли мне тайну ваших обстоятельств, -сказал я ему, - но, ежели я могу быть чем полезен, охотно предлагаю вамсвои услуги". - "Увы! - возразил он, - я не вижу ни слабого луча надежды;мне надлежит всецело покориться суровой судьбе моей. Я поеду в Америку;там буду, по крайней мере, свободен в своей любви; я написал одному издрузей, и он окажет мне некоторую помощь в Гавре. Главное затруднение моев том, чтобы попасть туда и чтобы облегчить хоть сколько-нибудь тяготыпутешествия несчастному этому созданию", - прибавил он, печально глядя насвою возлюбленную. "Позвольте же мне, - сказал я, - положить конец вашемузатруднению: прошу вас принять эту небольшую сумму денег; очень сожалею,что не могу вам помочь иначе". Я дал ему четыре золотых незаметно от стражи, ибо рассудил, что, узнавоб этой сумме, они станут продавать ему свои услуги дороже. Мне дажепришло в голову сторговаться с ними, чтобы купить молодому любовникупостоянное право разговора со своей возлюбленной вплоть до Гавра. Поманивк себе начальника стражи, я сделал ему соответствующее предложение. Он,видимо, устыдился, несмотря на присущее ему нахальство. "Мы, сударь, незапрещали ему говорить с девицей, - сказал он смущенно, - но он желал бытьподле нее все время; это нам неудобно, и справедливость требует, чтоб онплатил за причиняемое неудобство". - "Ну, хорошо, - сказал я, - сколько жевам следует, чтобы это вам было не в тягость?" Он имел дерзостьпотребовать два золотых. Я тотчас дал их ему. "Смотрите, однако, -присовокупил я, - без надувательства! Я оставляю свой адрес молодомучеловеку, дабы он известил меня обо всем, и знайте, что я найду способдобиться вашего наказания". Все это обошлось мне в шесть золотых. Непринужденная, живая искренность, с какою молодой незнакомец выразилмне свою благодарность, окончательно убедила меня в том, что я имею дело счеловеком из хорошей семьи, заслуживающим моей щедрости. Прежде чем уйти,я обратился с несколькими словами к его возлюбленной. Она мне отвечала стакой милой, очаровательной скромностью, что, уходя, я невольно предалсяразмышлениям о непостижимости женского характера. Вернувшись в свое уединение, я больше не имел никаких известий об этомприключении. Прошло около двух лет, и я совсем уже забыл про него, когданеожиданный случай дал мне возможность узнать до конца все обстоятельствадела. Я прибыл из Лондона в Кале с маркизом де..., моим учеником. Мыостановились, если не изменяет мне память, в "Золотом льве", где покаким-то причинам вынуждены были провести целый день и следующую ночь.Когда я гулял в послеобеденное время по улице, мне показалось, что я вижуопять молодого незнакомца, с которым встретился тогда в Пасси. Он былвесьма плохо одет и гораздо бледнее, чем в первое наше свидание; на руке унего висел старый дорожный мешок, указывавший на то, что он только чтоприбыл в город. Он обладал лицом слишком красивым, чтобы его можно было забыть, и ятотчас же признал его. "Подойдемте-ка к этому молодому человеку", -пригласил я маркиза. Радость юноши была неописуема, когда он тоже признал меня. "Омилостивый государь, - воскликнул он, целуя мне руку, - наконец-то я могуеще раз выразить вам мою вечную признательность!" Я спросил, откуда онтеперь. Он отвечал, что прибыл морем из Гавра, куда вернулся незадолгоперед тем из Америки. "Вам, видимо, туго приходится, - сказал я ему, -ступайте к "Золотому льву", где я стою, я тотчас следую за вами". Я вернулся в гостиницу, сгорая от нетерпения узнать подробности егонесчастной судьбы и обстоятельства его поездки в Америку; я окружил егозаботами и распорядился, чтобы у него ни в чем не было недостатка. Он незаставил себя упрашивать и вскоре рассказал историю своей жизни. "Вы стольблагородно со мной поступаете, - обратился он ко мне, - что я бы упрекалсебя в самой черной неблагодарности, утаив что-либо от вас. Поведаю вам нетолько мои беды и несчастья, но и мою распущенность, и постыднейшие моислабости: уверен, что строгий ваш суд не помешает вам пожалеть меня". Должен предупредить здесь читателя, что я записал его историю почтитотчас по прослушивании ее и, следовательно, не должно быть местасомнениям в точности и верности моего рассказа. Заявляю, что верностьпростирается вплоть до передачи размышлений и чувств, которые юныйавантюрист выражал с самым отменным изяществом. Итак, вот его повесть, ккоторой я не прибавлю до самого ее окончания ни слова от себя.Мне было семнадцать лет, и я заканчивал курс философских наук в Амьене,куда был послан родителями, принадлежащими к одной из лучших фамилий П...Я вел жизнь столь разумную и скромную, что учителя ставили меня в примервсему коллежу. Притом я не делал никаких особых усилий, чтобы заслужитьсию похвалу; но, обладая от природы характером мягким и спокойным, яучился охотно и с прилежанием, и мне вменялось в заслугу то, что было лишьследствием естественного отвращения к пороку. Мое происхождение, успехи взанятиях и некоторые внешние качества расположили ко мне всех достойныхжителей города. Я закончил публичные испытания с такой прекрасной аттестацией, чтоприсутствовавший на них епископ предложил мне принять духовный сан,суливший, по словам его, еще большие отличия, нежели Мальтийский орден, ккоему предназначали меня родители. По их желанию я уже носил орденскийкрест, а вместе с ним имя кавалера де Грие; приближались вакации, и яготовился возвратиться к отцу, который обещал в скором времени отправитьменя в Академию. Единственное, что меня печалило, когда я покидал Амьен, былорасставание с другом, связанным со мной постоянными, нежными узами. Он былна несколько лет старше меня. Мы воспитывались вместе, но, происходя избедной семьи, он был поставлен в необходимость принять духовный сан ипосле моего отъезда оставался в Амьене для занятий богословскими науками.Он обладал множеством достоинств. Вы узнаете его с лучших сторон впродолжение моей истории, особенно же со стороны великодушия и преданностив дружбе, которыми он превосходит славнейшие примеры древности. Если быследовал я тогда его советам, я бы всегда был мудр и счастлив. Если бывнял я его увещаниям, хотя бы из глубины бездны, куда увлекали менястрасти, я спас бы что-нибудь при крушении моего состояния и доброгоимени. Но его заботы не принесли ему ничего, кроме горя при виде ихбесполезности, а иногда и грубого отпора со стороны неблагодарного,который обижался на них, как на назойливые приставания. Я назначил срок отъезда из Амьена. Увы! почему я не назначил его днемраньше? Я прибыл бы в отчий дом непорочным и добродетельным. Как разнакануне расставания моего с городом я гулял со своим другом, имя которогоТиберж; мы встретили аррасскую почтовую карету и последовали за ней догостиницы, где останавливаются дилижансы. У нас не было к тому иногоповода, кроме пустого любопытства. Из нее вышло несколько женщин, сейчасже удалившихся в гостиницу; одна только, совсем еще юная, одинокоподжидала во дворе, пока пожилой человек, очевидно ее провожатый, хлопоталоколо ее поклажи. Она показалась мне столь очаровательной, что я, которыйникогда прежде не задумывался над различием полов, никогда не смотрелвнимательно ни на одну девушку и своим благоразумием и сдержанностьювызывал общее восхищение, мгновенно воспылал чувством, охватившим меня досамозабвения. Большим моим недостатком была чрезвычайная робость изастенчивость; но тут эти свойства нисколько не остановили меня, и я прямонаправился к той, которая покорила мое сердце. Хотя она была еще моложе меня, она не казалась смущенной знаками моеговнимания. Я обратился к ней с вопросом: что привело ее в Амьен и есть ли унее тут знакомые? Она отвечала мне простодушно, что родители посылают ее вмонастырь. Любовь настолько уже овладела всем моим существом с той минуты,как воцарилась в моем сердце, что я принял эту весть как смертельный удармоим надеждам. Я говорил с таким пылом, что она сразу догадалась о моихчувствах, ибо была гораздо опытнее меня; ее решили поместить в монастырьпротив воли, несомненно, с целью обуздать ее склонность к удовольствиям,которая уже обнаружилась и которая впоследствии послужила причиной всех ееи моих несчастий. Я оспаривал жестокое намерение ее родителей всемидоводами, какие только подсказывали мне моя расцветающая любовь и моешкольное красноречие. Она не выказывала ни строгости, ни удивления. Послеминуты молчания она сказала, что предвидит слишком ясно горестную участьсвою, но такова, очевидно, воля неба, раз оно не дает никаких средствэтого избежать. Нежность ее взоров, очаровательный налет печали в ееречах, а может быть, моя собственная судьба, влекшая меня к гибели, недали мне ни минуты колебаться с ответом. Я стал уверять, что ежели онатолько положится на мою честь и на бесконечную любовь, которую уже внушиламне, я не пожалею жизни, чтобы освободить ее от тирании родителей исделать счастливой. Я всегда удивлялся, размышляя впоследствии, откудаявилось у меня тогда столько смелости и находчивости; но Амура никогда быне сделали божеством, если бы он не творил чудес. Я прибавил еще тысячуубедительных доводов. Прекрасная незнакомка хорошо знала, что в мои годы не бываютобманщиками; она поведала мне, что, если бы я вдруг нашел способ вернутьей свободу, она почитала бы себя обязанной мне больше, чем жизнью. Яотвечал, что готов на все; но, не имея достаточной опытности, чтобы сразуизобрести средства услужить ей, я ограничился общим уверением, от которогоне могло быть большого толку ни для нее, ни для меня. Тем временем старыйаргус присоединился к нам, и мои надежды должны были рухнуть, если бынаходчивая девица не пришла на помощь моей недогадливости. Я был пораженнеожиданностью, Когда при появлении провожатого она называла меня своимдвоюродным братом и, не выказав ни малейшего смущения, объявила мне, чтотак счастлива встретить меня в Амьене, что решила отложить до завтравступление в монастырь ради удовольствия поужинать со мною. Я отличнопонял и оценил ее хитрость; я предложил ей остановиться в гостинице,хозяин которой, до переселения в Амьен, прослужил долгое время в кучерах умоего отца и был всецело мне предан. Я сам сопровождал ее туда; старый провожатый ворчал сквозь зубы,приятель же мой Тиберж, ровно ничего не понимая в этой сцене, молчаследовал за мною: он не слышал нашей беседы, прогуливаясь по двору, покудая говорил о любви моей прекрасной даме. Опасаясь его благоразумия, яотделался от него, послав его с каким-то поручением. Итак, придя вгостиницу, я мог отдаться удовольствию беседы наедине с властительницеюмоего сердца. Я скоро убедился, что я не такой ребенок, как мог думать. Сердце моеоткрылось множеству сладостных чувств, о которых я и не подозревал, нежныйпыл разлился по всем моим жилам. Я пребывал в состоянии восторга, нанесколько времени лишившего меня дара речи и выражавшегося лишь в нежныхвзглядах. Мадемуазель Манон Леско, - так она назвала себя, - видимо, была оченьдовольна действием своих чар. Мне казалось, что она увлечена не менеемоего; она призналась, что находит меня милым и с радостью будет почитатьсебя обязанной мне своей свободой. Пожелав узнать, кто я такой, она ещеболее растрогалась, ибо, будучи заурядного происхождения, была польщенатем, что покорила такого человека, как я. Мы стали обсуждать, какимобразом принадлежать друг другу. После недолгих размышлений мы не нашли иного пути, кроме бегства.Следовало обмануть бдительного провожатого, который хоть и слуга, а был нетак прост; мы решили, что за ночь я снаряжу почтовую карету и рано утром,до его пробуждения, вернусь в гостиницу; что мы бежим украдкою инаправимся прямо в Париж, где тотчас же обвенчаемся. В кошельке у менябыло около пятидесяти экю - плод мелких сбережений, у нее былоприблизительно вдвое больше. По неопытности мы воображали, что сумма этанеисчерпаема; не менее того рассчитывали мы и на успех других нашихзамыслов. Поужинав с большим, чем когда-либо удовольствием, я удалился хлопотатьо выполнении нашего плана. Мои приготовления значительно упрощались темобстоятельством, что, назначив отъезд домой на следующий день, я уже ранеесобрал свои пожитки. Итак, мне ничего не стоило отправить дорожный сундукв гостиницу и заказать карету к пяти часам утра, когда городские воротабывали уже отперты, но оставалось одно препятствие, которое я не принял врасчет, и оно чуть было не разрушило весь мой план. Тиберж, хотя и старший меня всего тремя годами, был юношей зрелого умаи строгих правил; ко мне питал он исключительно нежные чувства. Вид столькрасивой девицы, как мадемуазель Манон, мое рвение сопровождать и старанияотделаться от него возбудили в нем некоторые подозрения. Он не посмелвернуться в гостиницу, где оставил нас, боясь явиться некстати; но решилдожидаться моего прихода у меня дома, где я и застал его, хотя было ужедесять часов вечера. Его присутствие меня немало огорчило. Ему ничего нестоило обнаружить мое смущение. "Уверен, - откровенно обратился он ко мне,- что вы замышляете нечто, что желаете скрыть от меня; вижу то по вашемулицу". Я отвечал довольно резко, что не обязан отдавать ему отчет в каждоммоем шаге. "Согласен, - возразил он, - но вы всегда относились ко мне какк другу, а это предполагает некоторое доверие и откровенность с вашей стороны". Он так настойчиво стал убеждать меня поделиться с ним моейтайной, что, будучи всегда с ним прямодушен, я и теперь всецело доверилему свое страстное увлечение. Он принял мой рассказ с нескрываемымнедовольством, повергшим меня в трепет. Особенно раскаивался я вболтливости, с какой расписал ему весь план нашего бегства. Он заявил, чтопитает ко мне слишком преданную дружбу, чтобы не воспротивиться этой затеевсеми силами; что представит мне сначала все доводы, могущие меняостановить; но что, ежели я не откажусь и после этого от своегонесчастного решения, он предупредит о том лиц, которые смогут пресечь егов корне. Засим обратился он ко мне со строгой речью, длившейся болеечетверти часа и закончившейся новой угрозой донести на меня, если я не дамему слова поступать более разумно и осмотрительно. Я был в отчаянии, что выдал себя так некстати. Но так как за последниедва-три часа любовь крайне изощрила мой ум, я умолчал о том, чтовыполнение плана назначено на следующее утро, и решил при помощи уловкиобойти затруднение. "Тиберж, - сказал я, - до сих пор считал я вас задруга и хотел испытать вас своим доверием. Я действительно влюблен, я необманул вас; но бегство - не такой шаг, чтобы решиться на негонеобдуманно. Зайдите завтра за мной в девять утра; я постараюсьпознакомить вас с моей возлюбленной, и судите тогда сами, достойна ли онамоего решения". Он покинул меня с бесконечными уверениями в своей дружбе. Всю ночь я приводил в порядок дела и, чуть забрезжило утро, был уже вгостинице мадемуазель Манон. Она ожидала у окна, выходившего на улицу, и,завидев меня, сама отворила мне двери. Бесшумно мы вышли наружу. У нее былтолько сундучок с бельем, и я донес его собственноручно. Карета была ужеподана; не медля ни минуты, мы покинули город. Впоследствии я сообщу о поведении Тибержа, когда обнаружил он моевероломство. Рвение его не угасло. Вы увидите, куда оно его завело исколько пролил я слез, размышляя о том, какова была его награда. Мы так гнали лошадей, что прибыли в Сен-Дени еще до ночи. Я скакалверхом подле кареты, вследствие чего мы могли вести разговор лишь во времяперемены лошадей; но, едва только мы завидели Париж, то есть почувствовалисебя почти в безопасности, мы позволили себе подкрепиться, ибо ничего неели с самого Амьена. Как ни был я влюблен в Манон, она сумела меня убедитьв не менее сильном ответном чувстве. Столь мало сдержанны были мы в своихласках, что не имели терпения ждать, когда останемся наедине. Кучер итрактирщики смотрели на нас с восхищением и, как я заметил, были поражены,видя такое неистовство любви в детях нашего возраста. Намеренье обвенчаться было забыто в Сен-Дени; мы преступили законыцеркви и стали супругами, нимало над тем не задумавшись. Несомненно, что,обладая характером нежным и постоянным, я был бы счастлив всю жизнь, еслибы Манон оставалась мне верной. Чем более я узнавал ее, тем более новыхмилых качеств открывал я в ней. Ее ум, ее сердце, нежность и красотасоздавали цепь столь крепкую и столь очаровательную, что я пожертвовал бывсем моим благополучием, чтобы только быть навеки окованным ею. Ужаснаяпревратность судьбы! То, что составляет мое отчаяние, могло составить мнесчастье! Я стал несчастнейшим из людей именно благодаря своемупостоянству, хотя, казалось, вправе был ожидать сладчайшей участи исовершеннейших даяний любви. В Париже сняли мы меблированное помещение на улице В... и, на мою беду,рядом с домом известного откупщика, г-на де Б... Прошло три недели, втечение коих я столь преисполнен был страстью, что и думать позабыл ородных и о том, как огорчен отец моим отсутствием. Тем временем, посколькуповедение мое не заключало в себе ни малейшей доли распутства, а также иМанон вела себя безупречно, спокойствие жизни нашей мало-помалу пробудилово мне сознание долга. Я принял решение по возможности примириться с отцом. Возлюбленная моябыла так мила, что я не сомневался в хорошем от нее впечатлении, если бынашел средство ознакомить отца с ее благонравием и достойным поведением;одним словом, я льстил себя надеждой получить от него разрешение женитьсяна ней, не видя возможности осуществить это без его согласия. Я сообщилсвое намерение Манон, дав ей понять, что, помимо побуждений сыновней любвии долга, следует считаться и с жизненной необходимостью, ибо средства нашикрайне истощились и я начинаю терять уверенность в том, что онинеиссякаемы. Манон холодно отнеслась к моему намерению. Однако все ее возражениябыли мною приняты за проявление с ее стороны нежного чувства и за боязньменя потерять в случае, если отец мой, узнав место нашего убежища, не дастсвоего согласия на брак; и я ничуть не подозревал жестокого удара, которыйбыл уже занесен надо мною. На доводы о неотложной необходимости онаотвечала, что у нас есть еще на что прожить несколько недель, а затем онарассчитывает на привязанность к ней и помощь родственников, к которымнапишет в провинцию. Она подсластила отказ свой столь нежными и страстнымиласками, что, живя только ею одной и не питая ни малейшего недоверия к еечувству, я принял все ее возражения и со всем согласился. Я предоставил ей распоряжаться нашим кошельком и заботиться об оплатеежедневных расходов. Немного спустя я заметил, что стол наш улучшился, а унее появилось несколько новых, довольно дорогих нарядов. Зная, что у наседва-едва оставалось каких-нибудь двенадцать - пятнадцать пистолей, явыразил изумление явному приращению нашего богатства. Смеясь, просила онаменя не смущаться этим обстоятельством. "Разве не обещала я вам изыскатьсредства?" - сказала она. И я был слишком еще наивен в своей любви к ней,чтобы поддаться какой-либо тревоге. Однажды вышел я после полудня, предупредив ее, что буду в отсутствиидольше обычного. Вернувшись, я был удивлен, прождав у дверей минутыдве-три, пока мне отворили. Единственной прислугой у нас была девушкаприблизительно нашего возраста. Когда она впускала меня, я обратился к нейс вопросом, почему меня заставили так долго ждать. Она смущенно отвечала,что не слышала моего стука. Я стучал всего один раз и поэтому заметил ей:"Но если вы не слышали, почему же пошли мне отворять?" Вопрос мой привелее в такое замешательство, что, не находя ответа, она принялась плакать,уверяя, что это не ее вина, что барыня запретила ей отворять, прежде чемг-н де Б... не уйдет по другой лестнице, примыкавшей к спальной. В моемсмущении я не имел сил войти в дом. Я решил вновь спуститься на улицу подпредлогом какого-то дела и приказал девушке передать барыне, что вернусьчерез минуту, запретив ей, однако, сообщать, что она говорила мне о г-неде Б... Охватившая меня тоска была столь велика, что, сходя по лестнице, япроливал слезы, не ведая еще, какое чувство было их источником. Я вошел впервую попавшуюся кофейную и, заняв место у столика, оперся головой наруки, дабы размыслить о происшедшем. Я не смел вызвать в памяти то, о чемтолько что услышал; мне хотелось счесть это лишь обманом слуха, и многораз я готов был уже встать и вернуться домой, не показывая вида, что ячто-либо заметил. Измена Манон мне представилась столь невероятной, что ябоялся оскорбить ее подозрением. Я обожал ее, это было несомненно; я далей не больше доказательств любви, чем получил от нее: как же я мог ееобвинять в меньшей искренности, в меньшем постоянстве сравнительно сомною? Какой ей смысл было меня обманывать? Всего три часа назад осыпалаона меня самыми нежными ласками и с упоением отдавалась моим; собственноесердце знал я не лучше ее сердца. "Нет, нет, - восклицал я, - невозможно,чтобы Манон мне изменила! Ей ведомо, что жизнь моя посвящена лишь ейодной; она слишком хорошо знает, как я обожаю ее! За что же ей меняненавидеть?" А между тем посещение и тайное бегство г-на де Б... приводили меня азамешательство. Я вспомнил также разные мелкие покупки Манон, которые явнопревосходили наши средства. Они наводили на мысль о щедротах нового еелюбовника. А ее уверения, что она изыщет денежные средства из какого-тоневедомого источника?! Всем этим догадкам я не мог найти тогоудовлетворительного объяснения, какого жаждало мое сердце. С другой стороны, я почти не расставался с ней с тех пор, как мыпоселились в Париже. Занятия, прогулки, развлечения - повсюду мы быливместе. Боже мой! да мы бы не вынесли огорчения даже минутной разлуки! Намбеспрестанно надо было гово