Анна Ахматова в дневниках Л. В

205-213. Анна Ахматова в дневниках Л.В.Шапориной (1930-е — 50-е годы)Публикация Валерия Сажина(Ленинград)Жанр дневника в России 1920-30-х гг. чем далее, тем все более схо­дил на нет — причины тому настолько очевидны, что, видимо, указы­вать на них нет необходимости. Еще реже среди их немногочислен­ного круга встретим такие, где откровенно и с пониманием того, что в стране происходило, записывались бы перипетии этого тревожно­го времени. Тем не менее, такие дневники есть, и хотя бы и неболь­шое их число опровергает ту легенду, якобы страна в лице своих кон­кретных сограждан жила в неведении о происходивших в ней траге­диях или в молчаливом страхе. Таков дневник Любови Васильевны Шапориной (урожд. Яковле­вой; 1877-1967) — художницы, организатора театра марионеток в Пет­рограде 1919 г. Она не только ясно ощущала, как культурная жизнь страны год от года, от ступени к ступени опускается в пропасть, не просто с негодованием относилась к растущему числу соглядатаев и предателей вокруг — Л.В.Шапорина все это бесстрашно фиксиро­вала, называя имена стукачей, возмущаясь «сытыми мордами Ста­лина и Молотова» на газетных фотографиях 1939 г., отказывалась верить «признаниям» арестованных друзей. Для настоящей публи­кации выбраны сюжеты, связанные с встречами Л.В.Шапориной и А.А.Ахматовой1. Некоторые описки исправлены без оговорок. Не все встречающиеся по тексту имена ясны публикатору. Но, быть может, важнее расшифровок некоторых имен те суждения поэта, которые зафиксировала Л.В.Шапорина, и сочувственные описания облика Анны Ахматовой в многотрудных обстоятельствах ее жизни.1931 октября 30. Летом в доме Ел[ены] Ив[ановны] жили Ва­лентина Андреевна [Щеголева] с Анной Ахматовой, Радловы и [Валентина] Ходасевич2. Ахматова, которую я так близко увидала и узнала впервые, — редко обаятельный человек. Я часами могла говорить с ней, любуясь ее тонким, нервным ли­цом.1933 ноября 2. Третьего дня у меня была Анна Ахматова. Вот у кого сохранилась и поступь и благородство былых дней. Я ее мало знаю и ее личная жизнь мне мало понятна — Лурье, Пунин3. — Но она обаятельна — и она никому не поклонилась и ничем не поступилась. У ее сына ее улыбка. Про него, поговорив с ним, О.Мандельштам сказал Анне Андреевне: «Вам будет трудно уберечь его, в нем есть гибельность». Они были в Третьяковской галерее, в отделе икон. Увидав Владимир­скую Божью Матерь — он приложился к ней. «Я, — говорит А.А., — была в полном ужасе, что ты делаешь?» — На что он мне спокойно ответил: «Но ведь она же чудотворная!».1939 июль 17. Сволочи. Я не могу — меня переполняет та­кая невероятная злоба, ненависть, презрение, — и что мож­но сделать? Ни одного журналиста не осталось из тех, кто имел голос и голову на плечах — Радек, Бухарин, Старчаков. Жив ли умница А.О.4 Ему инкриминировали (и он признался в этом!) покушение на Ворошилова! Мы знаем, как при Ежо­ве, да и не только при Ежове, люди сознавались в несущест­вующих преступлениях. Как Крейслер5 видел пол, залитый кровью в комнате, куда его ввели на допрос. Его били по ще­кам. А.Ахматова рассказывала мне со слов сына, — что в прошлом июне 1938 г. были такие избиения, что людям пере­ламывали ребра, ключицы. Сын Ахматовой обвиняется в по­кушении на Жданова.1944 сентября 22. Встретила на улице Анну Ахматову. Она стояла на углу Пантелеймон[ов]ской и кого-то ждала. Она ста­ла грузной женщиной, но профиль все тот же или почти. Что-то есть немного старческое в нижней части лица. Разговори­лись: «Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти до­ма, эти 2 миллиона теней, которые над ними витают, теней умерших с голода. Это нельзя было допустить, надо было эва­куировать всех в августе, в сентябре. Оставить 50 000 — на них бы хватило продуктов. Это чудовищная ошибка властей. Все здесь ужасно. Во всех людях моральное разрушение, падение. (Ахматова говорила страшно озлобленно и все сильнее озлоб­ляясь, буквально с пеной у рта, летели брызги слюны.) Все женщины ненормальные». — «Не вижу, — вставила я репли­ку, — Л.Я.Рыбакову6». — «Л.Я. никуда не выходила, ничего не видала. Все ненормальные. Со мною дверь в дверь жила семья Смирновых, — жена мне рассказала, что как-то муж ее спро­сил, которого из детей мы зарежем первого. А я этих детей на руках вынянчила7. Никаких героев здесь нет, и если женщи­ны более стойко вынесли голод — то все дело здесь в жиро­вых прослойках, клетчатке, а не в героизме. Вы думаете, я хо­тела уезжать — я не хотела этого, мне два раза предлагали самолет и наконец сказали, что за мной приедет летчик. Все здесь ужасно, ужасно».1946 августа 17. Утром, я была еще не одета, прибегает Ан­на Ивановна — глаза на лбу: «Я должна вам рассказать, это так страшно, так страшно!» Вчера вечером состоялось тор­жественное собрание писателей в Смольном под председа­тельством Жданова. За ним на эстраду вышли Прокофьев, Саянов, Попков, все бледные, расстроенные: в Москве состо­ялось совещание при участии Сталина, рассматривали де­ятельность ленинградских писателей, журналов «Звезда» и «Ленинград», «на страницах которых печатались пошлые рас­сказы и романы Зощенко и салонно-аристократические сти­хи Ахматовой». Полились ведра помоев на того и на другого. Писатели выступали один подлее другого, каялись, били се­бя в грудь, обвиняли во всем Тихонова, оставил-де их без ру­ководства. Постановили исключить из Союза писателей Ан­ну Ахматову и Зощенко. Их, к счастью, в зале не было8. 1946 сентябрь 28. Дилакторская рассказала мне следующее. Ахматовой позвонили и сказали, что через полчаса к ней приедет секретарь Гарримана, профессор такой-то. Обстановка у А.А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески. Кое-как привели в порядок, она пригласила двух приятельниц и приняла профессора. Он говорил по-русски. Через некоторое время он опять приходит в 8 часов, сидит до 9-10-12-ти. Ахматова не знает, что делать: ведь нечем угостить человека. Хозяйство у нее общее с Пуниными — они легли спать и дверь к ним закрыта. На 5 человек собрали 3 чашки, подали кислой капусты. Он просидел до 2 часов ночи. Может быть, он ждал ухода приятельниц и хотел поговорить с ней наедине? Ахматову очень любят в Англии9.1946 января 20. В сумерки на углу Шпалерной10 и Литейного встретила А.Ахматову, окликнула ее и пошли вместе. Я ей сказала, что была у нее под впечатлением выступления Фадеева в Праге. Все, что было до этого, не могло меня удивить, т.к. ничего, кроме гнусностей, я и не ждала, но писатель, рус­ский интеллигент, — это возмутило меня до глубины души. — «А мне его было только очень жаль, — ответила А.А., — ведь он был послан нарочно для этого, ему было приказано так выступить. Я знаю, что он не любит мои стихи. Я ни на кого ничуть не обижаюсь, я это искренне говорю, ничего из этого всего не случится. Стихи мои не станут хуже. Ведь вскоре по­сле появления моей книги "Из шести книг" она была запре­щена, был устроен скандал редактору, издательству». — Тог­да не затрагивали А.А., как человека, и даже как поэта — и такое отношение она приписывает влиянию А.Н.Толстого, ко­торый любил ее стихи". — «Приезжал Фадеев, было бурное заседание в Союзе писателей и Фадеев страшно ругал мою книжку. Я не присутствовала на этом заседании. Но была вскоре на каком-то вечере там же. Фадеев увидел меня, соско­чил с эстрады, целовал руки, объяснялся в любви. Скольких травили! Когда в 29 году началась травля Е.И.Замятина12, я вышла демонстративно из Союза, вернулась туда только в 40-м13». — А.А. взяла меня под руку, другой рукой опиралась на палку. — «Травили Шостаковича, но, конечно, никого так сильно, как меня. Уж такая я скандальная женщина». Муж­чины, по ее словам, хуже, сильнее реагируют на такую трав­лю. Замятин переживал очень тяжело тот период. Вспомни­ли Добычина14, который кончил самоубийством. Он был мо­лод и не уверен в себе. Эйхенбаум — единственный из писа­телей отказался выступить против нее, сказав, что он старый человек и никто ему не поверит, если он начнет бранить Ах­матову, которую всегда любил. Его отовсюду сняли. Жена его очень волновалась за него, боялась и умерла15. Книги А.А. бы­ли изъяты из продажи, было запрещено их и продавать и по­купать. Но на днях разрешили продажу.1948 февраля 17. Вчера была Сретенская Анна. Днем я за­шла к Анне Андреевне Ахматовой. Снесла цветов: вновь по­явившихся желтых нарциссов. Она лежит, аритмия сердца, предполагают грудную жабу; в общем, замучили. Сократили сына16, ее работу о Пушкине не приняли. Никаких средств к существованию. Все это я знаю со стороны. Сама А.А., конеч­но, ни на что не жалуется. Кажется, она была рада моему при­ходу. Я было начала что-то рассказывать — она приложила палец к губам и показала глазами наверх. В стене над ее тахтой какой-то закрытый не то отдушник, не то вентилятор. — «Неужели?» — «Да, и проверено». Звукоулавливатель. О, Гос­поди. Я смотрела на нее и любовалась строгой красотой и бла­городством ее лица с зачесанными назад седыми густыми во­лосами. 1948 февраля 28. Сегодня в Союзе писателей вечер памяти А.Н.Толстого. Я совсем было собралась уходить, как пришла А.А.Ахматова. Я страшно обрадовалась ей. Ей стало лучше, она встала, зашла к Рыбаковой, узнала у них мой адрес. Московский Литфонд предложил ей санаторию и 3000 руб[лей]. Я очень советовала ей воспользоваться этим предложением и поехать. А.А. рассказала, как она узнала, что к ней в комнату поставлен микрофон. Она должна была выступать, кажется, в Доме ученых и, очевидно, предполагали, что сын уедет с ней вместе. Но сын почему-то остался и услыхал стук над потолком, звук бурава. С потолка в двух местах обсыпалось немного известки, посередине комнаты и на ее подушку. — «Я всегда боюсь, что кто-нибудь что-нибудь ляпнет и поэтому у меня всегда очень напряженное состояние, когда кто-либо приходит». — Мы заговорили о композиторах — с ними обошлись, по ее мнению, мягко и корректно по сравнению с тем постановлением, которое ее касалось. Никого не обругали. — «Обзывать блудницей меня, с сорокалетним писатель­ским стажем...» — На мои слова, что она единственная не ка­ялась и не просила прощения, А.А. ответила: «Мне не предъ­являли никакого обвинения и мне не в чем каяться. Я пони­маю, что Зощенко написал письма Сталину. Его обвинили в клевете — он доказывал, что он не клеветник».1948 сентября 19. Была вчера в церкви, отвела душу и зашла к А.А.Ахматовой, благо воскресенье — мой выходной день. Был уже час, но она еще лежала. Все лето чувствовала себя плохо. Хозяйство, хотя и небольшое, очень ее утомляет, день ходит, день лежит. Вернулся сын, который ведет самую трудную часть хозяйства, т.е. закупки. А.А. встала и мы по­шли с ней в Летний сад. Она мне рассказала, что Пунин ждал ареста после того, как в Университете было арестовано 18 человек. Он все надеялся, что дочь с внучкой успеют вернуться — его арестовали за несколько дней до их возвращения. Девочке не сказали об аресте, «просто уехал»17. — «У меня самое болезненное из чувств — это жалость, и я умру от жалости к Ирочке и Ане», — сказала А.А. Отец девочки убит на войне", ей трудно дается ученье. Н.Н. с ней очень много за­нимался, она очень его любила и звала папой. Она грустит и плачет постоянно и все спрашивает, куда папа уехал и ког­да он вернется. Гумилев был расстрелян 25 августа. Пунин арестован 26-го. — «Отбросив всякие суеверия, — говорит А.А., — все-таки призадумаешься».1949 декабрь 2119. Вчера днем ко мне зашла А.А.Ахматова. Доктор велел ей пролежать дней 10 — но какая же возмож­ность лежать в полном одиночестве, когда надо вести хоть ми­нимальное хозяйство. Я занялась приготовлением кофе, А.А. сидела молча, глядя полураскрытыми глазами в окно. Такое у нее было скорбное, исстрадавшееся, измученное выраже­ние лица. — «Почему арестовали сына, не в связи ли это с де­лом Ник.Ник.?» — «Вот и вы повторяете, кто-нибудь вам ска­зал, обыватели только шушукаются, сплетничают и все аб­солютно ко всему равнодушны, никому ни до кого нет дела. Разве для ареста нужны причины?» — У нее был доктор из платной Максимилиановской лечебницы. — «Но это был ско­рее бандит или провокатор». — Первое, что он сказал: «Я ду­мал встретить здесь более богатую обстановку». А затем, вы­слушивая сердце, спросил, не повлияло ли на ее здоровье по­становление от 14 августа 1946 г., на что А.А. ответила: «Не думаю».1949 февраля 2. Вчера [...] часу в десятом зашла Анна Андреевна. Она пробыла три недели в Москве, возила переда­чу сыну. — «"Да, он у нас"; как это услышишь, — она обе ру­ки прижала к груди, — (так все не отдаешь отчета, не веришь), — и только тогда все ясно становится, как услышишь эти сло­ва: он у нас». — А.А. предполагает, что его взяли и вышлют без всякого дела и нового обвинения, а только потому, что он был уже однажды «репрессирован» (слово, которое официально употребляется). «Все сейчас перечитывают "Воскресение", — сказала А.А., — и плачут. У меня в Москве был Пастернак и говорил, что читал "Воскресение" мальчиком, когда его отец делал к нему иллюстрации. Тогда ему роман показался скучным. Он пере­читал теперь и плакал. Я не плакала и не поверила в полное и окончательное воскресение Нехлюдова. Катюша — да. Та ушла от зла. А Нехлюдов так неустойчив, так впечатлителен. Он только что был счастлив. Попасть в знакомую и близкую ему обстановку у губернатора и вдруг случайно попавшееся ему в руки Евангелие и случайно открытая страница произ­вела полный переворот. Не верится!»1951 май 13. Была вчера у меня А.А. Как силен дух у рус­ской женщины. Тебе отмщение, Господи, но Ты воздай.ПРИМЕЧАНИЯ1 Здесь публикуются фрагменты из дневника Л.В.Шапориной, хро­нологическими рамками которых служат 1931-1951 гг. Дневник болеепозднего времени хранится в Пушкинском Доме: «Записи об Ахма­товой имеются в дневнике художницы и переводчицы Л.В.Шапори­ной, относящемся к 1957-1967 гг. (ф.698)» (Р.Д.Тименчик, А.В.Лавров. Ма­териалы А.А.Ахматовой в Рукописном отделе Пушкинского Дома. —Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год. Л.,1976, с.81).2 Елена Ивановна — одна из знакомых Л.В.Шапориной; Валенти­на Андреевна Щеголева (урожд. Богуславская, 1878-1931) — драмати­ческая актриса, жена пушкиниста П.Е.Щеголева, близкая приятель­ница Ахматовой, посвятившей ей стихотворение «Причитание» (1922);Радловы — видимо, Сергей Эрнестович (1892-1958) — театральный ре­жиссер и его жена Анна Дмитриевна (урожд. Дармолатова, 1891-1949)— поэтесса и переводчица; Валентина Михайловна Ходасевич (1894-1970) — художница. Пользуемся приятной возможностью поблагодарить С.А.Рейсера и Р.Д.Тименчика за доброе отношение к нашей работе.3 Артур Сергеевич Лурье (1892-1966) — композитор, близкий другАхматовой в пореволюционные годы, в 1922 г. эмигрировал; НиколайНиколаевич Пунин (1888-1953) — искусствовед, муж Ахматовой в 1923-38гг., погиб в лагере.4 Александр Осипович Старчаков (1892-1938) — журналист, лите­ратурный критик; много писал, в частности, о творчестве А.Н.Толстого.Арестован во второй половине 30-х гг., погиб в заключении. См. о немв комментарии В.Грекова к публикации «Письма А.Н.Толстого кН.В.Крандиевской» («Минувшее». Исторический альманах. Вып. 3. Па­риж, 1987, с.325).5 Крейслер — сведениями о нем не располагаем. 'Лидия Яковлевна Рыбакова (урожд. Гальперина, 1885-1953) — близкая приятельница Ахматовой, жена юриста и коллекционера предметов искусства Иосифа Израилевича Рыбакова (1880-1938), по­гибшего в годы террора. Рыбаковы жили неподалеку от Фонтанного Дома, на набережной Невы.7 Ахматова была очень привязана к детям своих соседей Вале и Ване Смирновым. Старший, Валя, погиб при бомбардировке во вре­мя блокады, когда Ахматова находилась уже в эвакуации; его памя­ти она посвятила стихотворение «Постучись кулачком — я открою...» (1942). О Смирновых см. на многих страницах книги Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (Том 1, изд. 2-е, испр. и доп. Париж, 1984, С.57, 61, 79, 83, 89-90, 115-116, 136, 150-151, 161, 163, 177-178 и др.), а также в книге Анатолия Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой» («Новый мир», 1989, № 3, с.112).8 Об этом заседании см. в записках Д.Д. «На докладе Жданова» («Память». Исторический сборник. Вып. 2. Москва, 1977 — Париж, 1979). ' Рассказ интересен как образец «фольклора» в близком к Ахма­товой кругу: имеется в виду встреча в Фонтанном Доме с «Гостем из будущего» (фамилию американского политического деятеля Гарри-мана одна из рассказчиц назвала по ошибке, спутав его с Черчил­лем, который, впрочем, в таком контексте также не имел отношения к описываемому эпизоду). Точнее см. об этом в воспоминаниях Исайи Берлина «Встречи с русскими писателями: 1945 и 1956» («Slavica Hierosolymitana», vol. V/VI, 1981, с.622-641; другой.перевод см. в только что вышедшей отдельным изданием кн.: Анатолий Найман. Расска­зы о Анне Ахматовой. М., «Художественная литература», 1989, с.267-292), а также в публикации [Александра Некрича) «Заметки Исайи Берлина о посещении Ленинграда 12-20 ноября 1945 года» («Обозре­ние». Аналитический журнал «Русской мысли» (Париж), № 4, апрель 1983, с.37-40).10 На углу Шпалерной улицы (историческое наименование нынеш­ней улицы Воинова) и Литейного проспекта находится здание, в ко­тором неизменно располагаются основные службы ленинградского НКВД-КГБ.1' Одно из редких ахматовских упоминаний А.НДЪлстого с поло­жительным оттенком. Другое известное нам аналогичное свидетель­ство — в воспоминаниях Исайи Берлина (см. прим. 9): «Алексей Толс­той меня любил. Когда мы были в Ташкенте, он ходил в лиловых ру­башках a la russe и любил говорить о том, как нам будет вместе хоро­шо, когда мы вернемся из эвакуации. Он был удивительно талантли­вый и интересный писатель, очаровательный негодяй, человек бур­ного темперамента. Его уже нет. Он был способен на все, на все; он был чудовищным антисемитом; он был отчаянным авантюристом, не­надежным другом. Он любил лишь молодость, власть и жизненную силу. Он не окончил своего "Петра Великого", потому что говорил, что он мог писать только о молодом Петре. "Что мне делать с ними все­ми старыми?" Он был похож на Долохова и называл меня Аннуш­кой, — меня это коробило, — но он мне нравился, хотя он и был при­чиной гибели лучшего поэта нашей эпохи, которого я любила и ко­торый любил меня» (Мандельштама) («Slavica Hierosolymitana», c.627; ср. перевод в отд. изд. книги Анатолия Наймана, с.275).12О преследованиях Евг.Замятина, завершившихся его выходомиз Союза писателей и последовавшим в дальнейшем отъездом на За­пад, подробно изложено в публикации Джона Малмстада и ЛазаряФлейшмана «Из биографии Замятина (по новым материалам)» («Stan­ford Slavic Studies», vol. 1, 1987).13См.: ^ Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой (см. прим. 7),с.60-61.14Леонид Иванович Добычин (1896-1936) — прозаик, жил в Ленин­граде.15О верности дружбе литературоведа Бориса Михайловича Эйхен­баума (1886-1959) свидетельствуется во многих воспоминаниях. Эйхен­баум — автор первой монографии об Ахматовой («Анна Ахматова.Опыт анализа». Пб, 1923), а также статьи о ней «Роман-лирика» (см.в его кн.: «О литературе. Работы разных лет». М., 1987, с.351-352, 499-501). Жена Эйхенбаума — Раиса Борисовна (урожд. Брауде, 1890-1946).16Лев Николаевич Гумилев (р. 1912) был уволен с работы незадол­го до своего последнего, по счету четвертого ареста осенью 1949 г. См.о нем в кн.: Лидия Чуковская. Указ. соч., с.265-266.17Н.Н.Пунин был в последний раз взят 26 августа 1949, наканунеареста Л.Н.Гумилева; после этого на волю уже не вернулся. Дочь егоот первого брака — Ирина Николаевна Лунина; внучка — Анна Ген-риховна Каминская.18Генрих Янович Каминский (19201941) — первый муж И.Н.Пуни-ной, погиб на фронте в самом начале войны.19Запись сделана в день громогласно отмечавшегося 70-летия Ста-