Конец формы Ален Рене Лесаж. Похождения Жиль Бласа из Сантильяны ----------------------------------------------------------------------- Alain Rene Lesage. Historie de Gil Blas de Santillane (1715-1735). Пер. с фр. - Г.Ярхо. М., "Правда", 1990. OCR & spellcheck by HarryFan, 1 March 2001 ----------------------------------------------------------------------- ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ОТ АВТОРА Поскольку существуют такие люди, которые не могут прочитать книгу, неотождествляя кого-либо с изображенными там порочными или смехотворнымихарактерами, то я заявляю сим хитроумным читателям, что они тщетно станутискать этого сходства в персонажах, встречающихся в настоящемпроизведении. Признаюсь всенародно: моей единственной целью было показатьчеловеческую жизнь такою, какая она есть, и, видит бог, я не имелнамерения изобразить кого-либо особливо. Пусть же никто из читателей неотносит на свой счет того, что применимо к другим в такой же мере, как и кнему самому; иначе он, говоря словами Федра (*1), разоблачит себянекстати: "Stulte nudabit animi conscientiam" (*2). В Кастилии, как и во Франции, встречаются медики, у которых вошло всистему пускать больным несколько больше крови, чем следует. Везде мывидим те же пороки и тех же чудаков. Каюсь, я не всегда точно следовалиспанским нравам, и те, кому ведомо, какую беспорядочную жизнь ведутмадридские актерки, пожалуй, упрекнут меня за то, что я недостаточно резкоизобразил их распутство; но я счел долгом смягчить картину, дабыприспособить ее к нашим обыкновениям.^ ЖИЛЬ БЛАС - ЧИТАТЕЛЮ Прежде нежели познакомиться с повестью моей жизни, выслушай,друг-читатель, притчу, которую я тебе поведаю (*3). Два школяра направились вместе из Пеньяфьеля в Саламанку. Ощутивусталость и жажду, остановились они у источника, повстречавшегося им напути. Когда же они усладили себя водой и предались отдыху, то невзначайзаметили подле себя камень на уровне земли, а на нем надпись из несколькихслов, уже слегка стертую временем и копытами скота, которого водили наводопой к этому источнику. Они плеснули на камень воды, чтоб его вымыть, ипрочли следующую кастильскую надпись: "Aqui esta encerrada el alma dellicenciado Pedra Garsias". (Здесь заключена душа лиценциата ПедроГарсиаса.) Не успел младший из школяров, юноша живой и легкомысленный, прочитатьнадпись, как, хохоча во все горло, воскликнул: - Что за диковинка? Здесь заключена душа... Заключенная душа! Хотел быя знать, что за чудак изобрел столь смехотворную эпитафию. С этими словами он встал, чтобы пуститься в путь. Но спутник его, болеерассудительный, подумал про себя: "Здесь кроется какая-то тайна; останусь тут и попытаюсь ее разгадать". А потому он отпустил товарища одного, а сам, не теряя времени, принялсякопать ножом вокруг камня. Он так усердствовал, что ему удалось этоткамень приподнять. Под ним нашел школяр кожаный кошель, который раскрыл.Там оказались сто дукатов и записка со следующими словами, написаннымипо-латыни: "У тебя хватило ума, чтоб разгадать смысл надписи, а потому будь моимнаследником и сделай из моих денег лучшее употребление, чем я". Обрадованный находкой, школяр положил камень на прежнее место инаправился по дороге в Саламанку, унося с собой "душу лиценциата". Кто бы ты ни был, друг-читатель, ты будешь похож либо на одного, либона другого из двух этих школяров. Если станешь читать мои похождения, неотдавая должного заключенным в них урокам морали, то не извлечешь никакойпользы из этого труда; но если прочтешь их со вниманием, то найдешь там,как говорит Гораций (*4), полезное, смешанное с приятным.^ КНИГА ПЕРВАЯ ГЛАВА I. О рождении Жиль Бласа и его воспитанииБлас из Сантильяны, родитель мой, прослужив изрядное время в войскахкоролевства Испанского, вернулся в тот город, из коего был родом. Там онженился на девушке скромного звания, уже не первой молодости, а спустядесять месяцев после их свадьбы появился на свет ваш покорный слуга. Затемони поселились в Овьедо, где принуждены были поступить в услужение: матьнанялась в камеристки, а отец в стремянные (*5). Поскольку у них не былодругих достатков, кроме жалованья, мне предстояло получить довольно плохоевоспитание, не будь у меня в городе дяди-каноника. Его звали Хиль Перес. Он приходился моей матери старшим братом, а мнебыл крестным отцом. Представьте себе низенького человечка, ростом в три споловиною фута, чрезмерно толстого, с головой, ушедшей в плечи, - таковбыл мой дядя. Вообще же он принадлежал к числу духовных особ, помышлявшихтолько о приятностях жизни, сиречь об ублажении утробы, и его пребенда(*6), отнюдь не маленькая, доставляла ему нужные для этого средства. Он приютил меня с самого младенчества и взял на себя заботу о моемобразовании. Я показался ему столь смышленым, что он решил развить моиумственные способности. Он купил букварь и принялся сам обучать меняграмоте; это было ему не менее полезно, чем его ученику, так как,показывая мне буквы, он снова принялся за чтение книг, каковое всегда былоу него в большом пренебрежении; благодаря этим усилиям он научился беглочитать требник, чего раньше никогда не умел. Он охотно сам обучил бы меняи латыни, что избавило бы его от расхода, но, увы, бедный Хиль Перес... онне ведал даже и азов этой науки. Не стану утверждать наверняка, но весьмавероятно, что он был самым невежественным каноником во всем капитуле. Покрайней мере я слыхал, что он получил свой приход не за ученость, а обязанбыл этим исключительно признательности неких добрых монахинь, которымнегласно оказывал разные услуги и которые благодаря своим знакомствамсумели доставить ему священство без экзамена. В силу этого дядя был вынужден отдать меня в обучение: он послал меня кдоктору Годинесу, слывшему самым искусным педагогом в Овьедо. Я так хорошовоспользовался его наставлениями, что по прошествии пяти-шести лет мог уженесколько разбирать греческих авторов и недурно справляться с латинскимипоэтами. Кроме того, я прилежно изучал логику, которая весьма приохотиламеня к рассуждениям. Мне так полюбились диспуты, что я останавливалпрохожих, равно знакомых и незнакомых, чтоб затевать дискуссии. Иногдапопадались мне любители словопрений ирландского пошиба (*7), которыетолько того и ждали. Стоило тогда взглянуть на наше препирательство. Чтоза жесты! что за гримасы! что за ужимки! Глаза сверкали яростью, на губахвыступала пена, - нас можно было скорее принять за одержимых, нежели зафилософов. Тем не менее благодаря этому я приобрел в городе репутацию ученого,чему дядя был очень рад, так как рассудил, что я скоро перестану быть емув тягость. - Ну, Жиль Блас, - сказал он мне как-то, - время твоего детства прошло.Тебе уже минуло семнадцать и ты стал смышленым малым; пора подумать о том,чтобы вывести тебя в люди. Я намерен послать тебя в Саламанкскийуниверситет. С той сметливостью, которую я в тебе замечаю, ты не преминешьполучить хорошую должность. Я дам тебе несколько дукатов на дорогу, атакже своего лошака, который стоит не менее десяти пистолей; ты продашьего в Саламанке и истратишь эти деньги на свое содержание, пока неустроишься на место. Трудно было сделать мне более приятное предложение, ибо я горелжеланием постранствовать. Однако у меня хватило выдержки скрыть своюрадость: когда дело дошло до отъезда, я притворился, будто огорченисключительно разлукою с дядей, коему был столь многим обязан, и растрогалэтим добряка, который отсыпал мне гораздо больше денег, чем я получил бы,если б он мог читать в глубине моей души. Перед тем как собраться в путь,я отправился обнять отца и мать, которые не поскупились на наставления.Они увещевали меня молить бога за дядю, жить, как должно честномучеловеку, не впутываться в дурные дела и, особливо, не посягать на чужоедобро. После весьма долгих поучений они наградили меня своимблагословением, что было единственным благом, какого я от них ожидал.Затем я тотчас же сел на лошака и выехал из города.^ ГЛАВА II. О страхе, испытанном Жиль Бласом по дороге в Пеньяфлор,о том, что он предпринял по прибытии в этот город, и о человеке,с которым там ужиналИтак, покинув Овьедо, очутился я на пеньяфлорской дороге, в открытомполе, полным хозяином собственных поступков, неважного лошака и сорокадобрых дукатов, не считая нескольких реалов, похищенных мною удостопочтенного дяди. Прежде всего я дал волю своему лошаку и позволил емуидти согласно его желанию, т.е. шагом. Бросив поводья, я вынул из карманадукаты и принялся считать и пересчитывать их в шляпе. Мне никогда еще неприходилось видеть такой кучи денег. Я не уставал рассматривать их иперебирать. Когда я пересчитывал их, вероятно, в двадцатый раз, лошак мой,вздернув голову и уши, внезапно остановился посреди проезжей дороги. Ярешил, что он испугался, и принялся разглядывать, какая могла быть томупричина; тут я увидел на земле опрокинутую шляпу, а в ней четки с крупнымибусинами, и в ту же минуту услыхал жалобный голос, который произнесследующие слова: - Сеньор-проезжий, сжальтесь, Христа ради, над бедным изувеченнымсолдатом; сделайте милость, бросьте сколько-нибудь серебра в эту шляпу, ивам сторицей воздается на том свете. Я тотчас же посмотрел в ту сторону, откуда исходил голос, и в двадцати- тридцати шагах увидел под кустом человека, походившего на солдата ицелившегося в меня из пищали, дуло которой, показавшееся мне длиннее пики,опиралось на сошку. Я обомлел при виде этого зрелища, заставившего менятрепетать за церковное добро. Быстро спрятав дукаты, вытащил я несколькореалов и, подъехав к шляпе, предназначенной для принятия милостыни отнапуганных благодетелей, стал бросать в нее одну монету за другой, чтобвыказать солдату свою щедрость. Он остался доволен моим великодушием инадавал мне столько же благословений, сколько я пинков своему лошаку, дабыкак можно скорее уехать от солдата; однако проклятое животное, не считаясьс моим нетерпением, и не думало торопиться: от долгой привычки плестисьшагом под моим дядей оно разучилось скакать галопом. Это приключение показалось мне не очень-то благоприятнымпредзнаменованием для моего путешествия. Я думал о том, что далеко еще недобрался до Саламанки и что могу, пожалуй, нарваться и на худшую встречу.То, что дядя не поручил меня погонщику мулов (*8), вменял я ему в великуюнеосторожность. Действительно, ему надлежало позаботиться об этом; но онрассчитал, что мое путешествие обойдется ему дешевле, если он подарит мнесвоего лошака, и гораздо больше помышлял о сокращении расходов, нежели обопасностях, которые могли угрожать мне в пути. Желая исправить егооплошность, я решил, в случае благополучного прибытия в Пеньяфлор, продатьтам своего лошака и ехать с погонщиком до Асторги, а оттуда тем жеспособом до Саламанки. Хотя я никогда не покидал Овьедо, однако знал именавсех городов, лежавших на моем пути, ибо осведомился о том перед отъездом. Я благополучно прибыл в Пеньяфлор и остановился у ворот постоялогодвора, довольно пристойного на вид. Не успел я слезть с лошака, как мненавстречу вышел хозяин, приветствовавший меня с большой учтивостью. Он самотвязал мой чемодан, взвалил его на плечи и отвел мне комнату, в то времякак один из слуг ставил моего лошака на конюшню. Хозяин этот былвеличайшим болтуном во всей Астурии и столь же большим охотникомвыкладывать без всякой надобности свои собственные дела, сколь и узнаватьчужие; он поведал мне, что его зовут Андрес Коркуэло, что он долгопрослужил в королевской армии и что пятнадцать месяцев тому назад уволилсясо службы, чтоб жениться на девушке из Кастрополя, которая хотя и быланесколько черновата лицом, однако же не срамила вывески. Он наговорил мнееще кучу всякой всячины, без которой я мог бы отлично обойтись. Послетаких откровенностей он счел себя вправе требовать от меня того же испросил, откуда я еду, куда направляюсь и кто я такой. На это мне пришлосьотвечать по пунктам, потому что он каждый из задаваемых им вопросовсопровождал глубоким поклоном и при этом столь почтительно просил извинитьего любопытство, что у меня не хватало духу ему отказать. Это Вовлекло насв длинную беседу и подало мне повод сообщить о намерении и причинахотделаться от лошака, чтобы ехать дальше с погонщиком. Он весьма одобрилэто решение, но не ограничился несколькими словами, а принялсяразглагольствовать о всяких неприятных происшествиях, могущих постигнутьменя в дороге, и даже присовокупил несколько мрачных историй опутешественниках. Я думал, что он никогда не кончит. Тем не менее онумолк, сказав, что если я хочу продать лошака, то он знает честногобарышника, который его купит. Я отвечал, что он меня очень обяжет, еслипошлет за барышником; но Коркуэло услужливо отправился к нему сам. Вскоре он вернулся с названным человеком, которого и представил мне,рассыпаясь в похвалах его честности. Мы втроем пошли на двор, куда вывелии моего лошака. Его несколько раз поводили взад и вперед перед барышником,который принялся рассматривать животное с ног до головы. При этом он непреминул сказать о нем много дурного. Признаюсь, что много хорошего инельзя было сказать, но, будь это даже лошак самого папы, барышник всеравно бы его охаял. Так, он уверял, что лошак наделен всеми существующимипороками, и, чтоб вернее меня убедить, ссылался на хозяина, у которого,вероятно, были свои причины с ним соглашаться. - За сколько же вы рассчитываете продать эту негодную скотину? -равнодушно спросил меня барышник. После похвал, которыми он его осыпал, а также аттестации сеньораКоркуэло, которого я считал искренним человеком и хорошим знатоком, я былготов отдать лошака хоть даром; поэтому я сказал торговцу, что полагаюсьна его честность: пусть оценит животное по совести, а я удовлетворюсь егооценкой. Тогда, строя из себя честного человека, он возразил мне, что,упомянув о совести, я затронул его слабое место. Действительно, оно было унего не из сильных, так как вместо того, чтоб определить стоимость лошакав десять или двадцать пистолей, как сделал дядя, он не постыдилсяпредложить мне три дуката, которые я принял с не меньшей радостью, чемесли б нажил на этой сделке. После того как я столь выгодно отделался от лошака, хозяин повел меня кпогонщику, который на следующий день намеревался ехать в Асторгу. Этотпогонщик сказал мне, что тронется в путь до рассвета и что сам придет меняразбудить. Мы договорились о цене как за наем лошака, так и за харчи.Когда все было обусловлено, я вернулся на постоялый двор вместе сКоркуэло, который по дороге принялся рассказывать мне историю погонщика исообщил все, что об этом говорили в городе. Он собирался оглушать меня идальше своей невыносимой болтовней, но тут, к счастью, его прервалчеловек, обратившийся к нему с большой учтивостью. Я покинул их и продолжал путь, не подозревая, что этот разговор можетиметь ко мне какое-нибудь отношение. Придя на постоялый двор, я потребовал ужин. День был постный, и мнестали готовить яичницу. Пока ее стряпали, я разговорился с хозяйкой,которую до того не видал. Она показалась мне довольно приглядной; вобхождении же она была столь бойка, что, не предупреди меня о том муж, я би сам понял, почему эта харчевня привлекала так много посетителей. Когдаподали заказанную мною яичницу, я уселся один за стол. Не успел япроглотить и первого куска, как вошел хозяин в сопровождении тогочеловека, который остановил его на улице. Кавалер этот носил длиннуюрапиру, и на глаз ему можно было дать лет тридцать. Он подошел ко мне свосторженным видом (*9). - Сеньор студент, - сказал он, - я сейчас только узнал, что вы не ктоиной, как сеньор Жиль Блас из Сантильяны, украшение Овьедо и светочфилософии. Возможно ли, что вы - тот наиученейший человек, тот светлый ум,слава коего столь велика в здешних краях? Вы даже не ведаете, - продолжалон, обращаясь к хозяину и к хозяйке, - вы даже не ведаете того, кого усебя принимаете. В вашем доме - сокровище: вы зрите в сем благородномсеньоре восьмое чудо света. Затем повернувшись ко мне, он обнял меня за шею и продолжал: - Простите мою восторженность, я не в силах совладеть с радостью,которую вызывает во мне ваше присутствие. Я не смог ответить ему тотчас же, ибо он так сжал меня, что мненевозможно было дышать; но, высвободив, наконец, голову из его объятий, ясказал ему: - Сеньор кавальеро, я не подозревал, что имя мое столь известно вПеньяфлоре. - Как? Известно? - продолжал он в том же тоне. - Мы отмечаем всехвеликих людей на двадцать миль в окружности. Вас почитают здесь за чудо,и, безусловно, настанет день, когда Испания будет так же гордиться тем,что произвела вас на свет, как Греция - рождением своих семи мудрецов. За этой тирадой последовали новые объятия, которые мне пришлосьвыдержать, рискуя подвергнуться участи Антея (*10). Обладай я хотьмалейшим жизненным опытом, я не поверил бы его восторгам и гиперболам; яраскусил бы по его чрезмерной льстивости, что имею дело с одним из техпаразитов, встречающихся во всех городах, которые, увидев приезжего,заводят с ним знакомство, чтоб набить брюхо за его счет; но молодость мояи тщеславие побудили меня судить иначе. Мой поклонник показался мнечрезвычайно вежливым человеком, и я пригласил его отужинать со мной. - О! С величайшим удовольствием! - воскликнул он. - Я слишкомпризнателен судьбе за встречу с прославленным Жиль Бласом из Сантильяны,чтоб не использовать такую удачу возможно дольше. Хоть я и не чувствуюособенного аппетита, - продолжал он, - все же сяду за стол компании ради исъем несколько кусочков из вежливости. С этими словами мой панегирист уселся напротив меня. Ему подали прибор.Он набросился на яичницу с такой жадностью, точно не ел три дня. Поусердию, с которым он за нее принялся, я увидел, что он справится с неюочень скоро. Поэтому я заказал вторую, которую приготовили так быстро, -что нам подали ее, когда мы (или, вернее сказать, он) кончали первую. Темне менее он продолжал усердствовать с той же скоростью и, уплетая за обещеки, успевал отсыпать мне одну похвалу за другой, что не мало льстилосамодовольству моей скромной особы. При этом он часто прикладывался кстакану то за мое здоровье, то за здоровье моих родителей, счастье коихобладать таким сыном, как я, он не уставал превозносить. В то же время онподливал вина и в мой стакан и уговаривал не отставать. Я недурно отвечална все здравицы, которые он провозглашал в мою честь; это, а также егольстивые речи привели меня незаметно в столь хорошее настроение, что, видявторую яичницу наполовину съеденной, я спросил хозяина, не найдется ли унего рыбы. Сеньор Коркуэло, который, по-видимому, был заодно с паразитом,ответил мне на это: - У меня есть отменная форель, но она обойдется дорого тому, ктовздумает ею полакомиться. Жирен для вас этот кусочек. - Жирен? - воскликнул мой прихвостень, повышая голос. - Да вы не всвоем уме, любезный; знайте, что нет у вас ничего такого, что было быслишком хорошо для сеньора Жиль Бласа из Сантильяны, который заслуживает,чтоб с ним обращались, как с царственной особой. Я остался весьма доволен его отповедью трактирщику, ибо он этим толькоопередил мое намерение. Чувствуя себя оскорбленным, я немедленно сказалКоркуэло: - Тащите сюда вашу форель и не беспокойтесь об остальном. Хозяин, который только того и ждал, принялся приправлять рыбу и вскорепоставил ее перед нами. При виде этого нового блюда глаза моегоприхлебателя так и заискрились радостью, и он снова выполнил актвежливости, то есть налег на рыбу так же, как перед тем на яичницу. Однакоже и ему пришлось сдаться из опасения последствий, так как он наелся доотвала. Наконец, напившись и насытившись всласть, он решил прикончить этукомедию. - Сеньор Жиль Блас, - сказал он, вставая из-за стола, - я слишкомдоволен вашим превосходным угощением, чтоб покинуть вас, не давшиполезного совета, в котором вы, по-видимому, нуждаетесь. Итак, впредьостерегайтесь похвал. Не доверяйте незнакомцам. Вам могут встретитьсятакие, которые, как я, захотят позабавиться над вашим легковерием, а можетбыть, зайдут и еще дальше; не будьте у них в дураках и не верьте всякомуна слово, что вы восьмое чудо света. Сказав это, он расхохотался мне в лицо и удалился. Эта насмешка была для меня не менее чувствительна, чем величайшиенесчастья, приключавшиеся со мной впоследствии. Я не мог утешиться, чтодал так грубо себя провести, или, вернее, не мог примириться с чувствомуязвленной гордости. "Как? - воскликнул я, - этот негодяй просто насмехался надо мной? Оностановил моего хозяина лишь для того, чтоб выпытать про меня всюподноготную, а скорее всего, оба они были заодно. Ах, бедный Жиль Блас!Умри со стыда: ведь ты дал им отличный повод тебя одурачить. Онисостряпают из этого презабавную историю, которая, быть может, дойдет доОвьедо и доставит тебе там великую честь. Родители твои раскаются, что такусердно напутствовали болвана: зачем было предостерегать меня, чтоб яникого не обманывал, они лучше посоветовали бы мне самому не попадатьсявпросак". Терзаемый досадой и волнуемый этими обидными мыслями, я заперся у себяв горнице и лег на постель, но заснуть мне не удалось, и не успел я ещесомкнуть глаз, как явился погонщик, который только меня и дожидался, чтоботправиться в путь. Я тотчас же встал, и, пока я одевался, пришел Коркуэлосо счетом, в котором форель, разумеется, не была забыта; мне не толькопришлось заплатить все, что он за нее запросил, но, отдавая ему деньги,еще выслушать, к своему огорчению, как этот живодер вспоминал провчерашнюю историю. Заплатив втридорога за ужин, оказавшийся для меня стольнеудобоваримым, я захватил чемодан и отправился к погонщику, посылая ковсем чертям объедалу, хозяина и его постоялый двор.ГЛАВА III. О соблазне, в который впал погонщик по дороге;о том, что из сего воспоследовало, и как Жиль Блас,убегая от Сциллы, попал в ХарибдуПогонщик сопровождал не одного меня; с нами ехали еще два пеньяфлорскихбарчука, молодой псаломщик из Мондонедо, пустившийся в странствия, и юныймещанин из Асторги, возвращавшийся домой в обществе молодой особы, скоторой он перед тем обвенчался в Верко. Мы не замедлили перезнакомиться,и каждый сообщил, откуда и куда едет. Новобрачная, несмотря на молодость,была так черномаза и непривлекательна, что мне не доставляло никакогоудовольствия смотреть на нее; тем не менее юность и полнота этой особыпрельстили погонщика, который вознамерился добиться ее благосклонности. Впродолжение всего дня обдумывал он этот славный подвиг и отложил еговыполнение до последнего ночлега. Это произошло в Какавелосе. Погонщикпредложил нам остановиться на первом постоялом дворе при въезде вместечко. Эта харчевня была расположена скорее в предместье, нежели всамом селении, а хозяин ее был известен погонщику как человек неболтливыйи сговорчивый. Наш вожатый позаботился о том, чтобы нас отвели в одну иззадних горниц, где предоставил нам спокойно утолить голод. Но к концуужина он ворвался разъяренный. - Тысяча смертей! - крикнул он. - Меня обокрали! В моей кожаной сумкебыло сто пистолей. Не допущу, чтоб они пропали. Сейчас же иду к здешнемусудье, а он в таких делах шуток не любит: всех вас будут пытать, пока неповинитесь и не вернете денег. Сказав это совершенно естественным тоном, он вышел, а мы остались вполном недоумении. Нам и в голову не приходило заподозрить его в этой уловке, так как мыбыли слишком мало знакомы, чтобы доверять друг другу. Более того, я питалподозрение к молодому псаломщику, а он, быть может, думал то же самое обомне. К тому же все мы были порядочными простаками. Мы не имели никакогопредставления о формальностях, соблюдаемых в таких случаях, ичистосердечно поверили, что нас с места в карьер подвергнут пытке.Поэтому, поддавшись страху, все мы сгоряча выбежали из горницы. Однибросились на улицу, другие в сад, - каждый искал спасения в бегстве. Юныйновобрачный, столь же напуганный мыслью о пытке, сколь и все остальные,пустился наутек, как некий новый Эней (*11), нимало не заботясь о супруге.Тогда погонщик, еще более невоздержанный, чем его мулы, в восторге оттого, что его стратегия увенчалась желаемым успехом, направился, - как яузнал впоследствии, - к новобрачной, чтобы похвастаться своей гениальнойвыдумкой, а также воспользоваться случаем; но сия астурийская Лукреция(*12), которой скверная рожа погонщика придала силы, оказала энергичноесопротивление и принялась кричать во все горло. Патруль, случайнопроходивший мимо постоялого двора, который и без того был ему известен какместо, достойное внимания полиции, вошел туда и осведомился о причинекрика. Хозяин, распевавший на кухне и притворявшийся, что ничего неслышит, был вынужден проводить начальника дозора и стражников в горницу,откуда раздавались крики. Они пришли как раз вовремя: астурийкаокончательно выбилась из сил. Узнав, в чем дело, начальник, человек грубый и крутой, закатилвлюбленному погонщику пять или шесть ударов древком своей алебарды и началпоносить его в выражениях, не менее оскорбительных для целомудрия, чемпоступок, который их вызвал. Этим, однако, не кончилось: он взял виновногопод стражу и отвел к судье вместе с обвинительницей, которая, несмотря набеспорядок своего туалета, пожелала пойти лично и потребовать возмездия запокушение. Судья выслушал новобрачную и, поглядев на нее внимательно,решил, что обвиняемый не заслуживает никакого снисхождения. Он приказалтут же раздеть его и выпороть в своем присутствии; затем он распорядилсяотправить истицу в Асторгу под эскортом двух стражников за счет и наиждивении делинквента, если муж ее не сыщется до следующего дня. Что касается меня, то, испуганный, быть может, более прочих, я кинулсяв окрестности, пересек не знаю сколько полей и зарослей, и, перепрыгиваячерез все попадавшиеся мне овраги, очутился на опушке леса. Только чтособрался я броситься туда и скрыться в самой гуще кустов, как передо мноювыросло двое всадников. - Кто идет? - крикнули они, и так как я от изумления не мог им сразуответить, то они подъехали ближе. Приставив мне к груди по пистолету, они потребовали, чтобы я сказал им,кто я такой, откуда иду, что намеревался делать в этом лесу и, вособенности, чтобы я ничего от них не утаивал. Этот способ допросапоказался мне не лучше пытки, которую предвещал нам погонщик. Я отвечал,что жил до той поры в Овьедо, а теперь направляюсь в Саламанку, и, сообщивим даже про тревогу в харчевне, сознался, что страх перед пыткой заставилменя обратиться в бегство. Услыхав этот рассказ, свидетельствовавший омоем простодушии, всадники расхохотались и один из них сказал мне: - Успокойся, друг мой; отправляйся с нами и не бойся ничего: мыдоставим тебя в безопасное место. После этого он приказал мне сесть позади него на лошадь, и мыуглубились в лес. Я не знал, что мне думать об этой встрече, которая, однако, казалосьмне, не предвещала ничего зловещего. Если б эти люди, говорил я себе, былиграбителями, они обобрали бы меня, а, быть может, даже и убили. Наверное,это какие-нибудь добрые дворяне, живущие в этой местности; заметив мойиспуг, они, видимо, сжалились надо мной и из милосердия везут к себе. Но янедолго оставался в неизвестности. Свернув несколько раз, в глубокоммолчании, с тропинки на тропинку, мы очутились у подножья пригорка, где исошли с лошадей. - Здесь мы живем, - сказал мне один из всадников. Однако сколько я ни оглядывала по сторонам, кругом не было видно нидома, ни хижины, ни вообще какого бы то ни было признака жилья. Между тем,те два человека приподняли большой, заваленный землей и ветвями деревянныйтрап, который прикрывал начало длинного хода, спускавшегося в подземелье;лошади сами устремились туда, как животные, видимо, к тому привычные.Всадники приказали мне войти вместе с ними; затем они опустили трап спомощью привязанных к нему для этого веревок, - и вот достойный племянникмоего дяди Переса оказался пойманным, как крыса в крысоловке.^ ГЛАВА IV. Описание подземелья и того, что Жиль Блас там увиделТут мне стало ясно, к какого сорта людям я попал, и не трудно понять,что это открытие рассеяло мои первоначальные опасения. Меня обуял ужас,гораздо более сильный и обоснованный; я решил, что мне предстоитрасстаться не только с дукатами, но и с жизнью. Почитая себя, такимобразом, жертвой, ведомой на заклание, я шел ни жив ни мертв между двумясвоими провожатыми, которые, чувствуя, как я дрожу, увещевали меняотбросить всякий страх. Мы прошли приблизительно шагов двести, всезаворачивая и спускаясь, и очутились в конюшне, освещенной двумя большимижелезными светильниками, подвешенными к своду. Там хранился изрядный запассоломы и стояло несколько бочек с ячменем. Конюшня свободно вмещала додвадцати лошадей; но в это время там были только те две, на которых мыприехали. Старый негр, еще довольно, впрочем, бодрый на вид, привязывал ихк стойлу. Мы вышли из конюшни и при тусклом свете нескольких других светильников(которые, казалось, освещали эти места только для того, чтобы показатьвесь их ужас) достигли кухни, где старуха поджаривала на жаровне мясо иготовила ужин. Кухню украшали необходимые кухонные принадлежности, и тутже виднелась кладовая, снабженная всевозможными припасами. Стряпуха(наружность ее необходимо описать) была особой лет шестидесяти с лишком. Вмолодости она, по-видимому, была очень яркой блондинкой, так как время,которое сделало ее волосы седыми, все же оказалось вынужденным пощадитьотдельные пряди и оставить им их прежнюю окраску. Помимо оливкового цветалица, она отличалась заостренным и приподнятым подбородком, а также сильновытянутыми губами; крупный орлиный нос заглядывал ей в рот, а зрачки глазбыли приятнейшего пурпурного цвета. - Любезная Леонарда, - сказал один из всадников, представляя меня этомупрекрасному ангелу тьмы, - вот мы привели к вам молодого человека. Затем, обернувшись ко мне и заметив, как я бледен и расстроен, ондобавил: - Откинь страх, друг мой: никто не собирается тебя обижать. Нам нуженслуга в помощь нашей стряпухе; ты повстречался нам, и это для тебя великоесчастье. Ты заменишь юношу, умершего недели две тому назад. Это был оченьхрупкий молодой человек. Ты кажешься мне поздоровее, и не умрешь такскоро. Правда, ты никогда больше не увидишь солнечного света, но затобудешь жить в тепле и кормиться всласть. Дни свои будешь проводить сЛеонардой, которая от природы весьма человеколюбива; вообще можешь себе нив чем не отказывать. А теперь, - добавил он, - я покажу тебе, что тыимеешь дело не с голодранцами. С этими словами он взял факел и приказал мне следовать за ним. Мы направились в погреб, где я узрел бесчисленное множество хорошозакупоренных глиняных бутылок и кувшинов, в которых, по его словам,хранилось превосходное вино. Затем он провел меня через ряд помещений. Водних лежали куски полотна, в других шерстяные и шелковые ткани. Я увиделтакже в одной из горниц груды золота и серебра, не считая множества посудыс разными гербами. После этого я проследовал за ним в большой зал,освещенный тремя медными люстрами, откуда можно было пройти в остальныепомещения. Здесь он снова задал мне ряд вопросов. Так, он спросил, какменя зовут и почему я покинул Овьедо. Я удовлетворил его любопытство. - Послушай, Жиль Блас, - сказал он, - ты покинул родину, чтобы найтихорошее место; так, видно, ты родился в сорочке, раз попал к нам в руки. Яуже говорил тебе, что ты будешь жить у нас среди всяческого изобилия икупаться в золоте и серебре. Кроме того, ты здесь в полной безопасности:это подземелье расположено так, что стражники Священного братства (*13)могут сколько угодно рыскать по лесу и все же его не найти. Вход в негоизвестен только мне и моим товарищам. Ты спросишь, пожалуй, как удалосьнам вырыть его незаметно для окрестных жителей. Узнай же, друг мой, чтоэто не наших рук дело, а что существует оно с очень давних времен. Послетого как мавры стали властителями Гренады, Арагонии и почти всей Испании,христиане, не желая подпасть под иго неверных, обратились в бегство (*14)и укрылись в здешних местах, в Бискайе и в Астурии, куда удалился такжехрабрый дон Пелако. Эти беглецы, разбившись на мелкие кучки, жили в горахи лесах. Одни поселились в пещерах, другие вырыли подземелья, к числукоторых принадлежит и это. Когда им выпало, наконец, счастье прогнатьврагов из Испании, они вернулись в города. С тех пор эти убежища служатприютом для людей нашего ремесла. Правда, Священное братство обнаружило иуничтожило некоторые из них; все же многие еще уцелели, и, благодарениенебу, я живу здесь безнаказанно уже около пятнадцати лет. Меня зовутатаман Роландо. Я - главарь шайки, а человек, которого ты видел, один измоих всадников.^ ГЛАВА V. О прибытии в подземелье еще нескольких разбойникови о приятной беседе, которую они вели между собойНе успел сеньор Роландо довести до конца свою речь, как в залепоявилось шесть новых физиономий. То были податаманье и пять разбойников,которые вернулись нагруженные добычей. Они внесли две плетенки, биткомнабитые сахаром, корицею, перцем, винными ягодами, миндалем и изюмом.Податаманье обратился к Роландо и рассказал, что они отобрали эти корзиныу одного бенавентского бакалейщика, прихватив также и его мула. После тогокак он доложил начальству о своей экспедиции, разбойники отнесли вкладовую добычу, отнятую у бакалейщика. Затем никто уже не помышлял ни очем, кроме веселья. В зале накрыли большой стол, а меня послали на кухню,где сеньора Леонарда посвятила меня в мои обязанности. Подчинившись злойсудьбе, у