А.Н. Красников
Впервые термин “феноменология религии” был использован голландским религиоведом Пьером Даниелем Шантепи де ла Соссе (1848-1920) в “Учебнике истории религии” (1897). Рассуждая о предмете и структуре современной ему науки о религии, он выделяет две основные религиоведческие дисциплины: историю религии и философию религии. При этом он упоминает о феноменологии религии, служащей связующим звеном между двумя основными дисциплинами. “Сопоставление и группирование различных религиозных явлений (феноменология религии) обеспечивают переход от истории религии к философии религии” 1. Данный фрагмент позволяет некоторым исследователям считать голландского религиоведа родоначальником широкого и весьма влиятельного в ХХ в. направления, называемого феноменологией религии.
Гораздо реже в связи с возникновением феноменологии религии упоминается современник и соотечественник П.Д. Шантепи де ла Соссе Корнелис Тиле (1830-1902), хотя он сформулировал тезис, оказавший большое влияние на становление и последующее развитие нового направления в изучении религии. “Антропология, — писал он, — не только показала универсальность религии как человеческого проявления, но и обнаружила, что способ, каким она проявляется, и элементы, из которых она состоит, везде и во все времена по существу одни и те же. Чтобы определить эти постоянно возрождающиеся явления, мы должны расчленить религию, иными словами, сначала прибегнуть к феноменолого-аналитическому ее рассмотрению” 2. В дальнейшем такое расчленение религии и выявление в ней инвариантных элементов стало считаться одной из важнейших задач феноменологических исследований.
Эти краткие замечания “отцов-основателей” религиоведения следует рассматривать как выражение смутного и не вполне осознанного представления о том, что, наряду с историей религии и философией религии, должна существовать еще одна религиоведческая дисциплина 3. В их трудах феноменология религии еще не самоидентифицировалась. Были сформулированы лишь некоторые задачи, но оставался неопределенным предмет исследований, очень низким, практически нулевым, был уровень разработки собственно феноменологических категорий, понятий и методов. Поэтому воззрения П.Д. Шантепи де ла Соссе и К. Тиле иногда обозначают термином “доклассическая феноменология религии”.
Лишь после первой мировой войны начинается становление классической феноменологии религии, и одним из ее основателей, по праву, считается немецкий мыслитель Рудольф Отто (1869-1937). Его небольшая по объему книга “Das Heilige” (1917) вызвала огромный резонанс в философских, теологических и религиоведческих кругах. Вокруг нее развернулась полемика, причем сразу же были высказаны не только положительные оценки, но и критические замечания. Правда, в то время критики оказались в меньшинстве, их аргументация потонула в мощном потоке хвалебных отзывов. Концепция Р. Отто, в которой теологические интересы переплетались с религиоведческими, а иногда и превалировали над ними, обрела общеевропейское звучание и определила одно из магистральных направлений развития феноменологии религии.
Главная заслуга Р. Отто, по мнению исследователей его творчества 4, состояла в детальной разработке категории “священное” и феноменологическом описании универсальной, сущностной структуры религиозного опыта. Священное, считает Р. Отто, должно пониматься как сложная, составная категория. Во многих религиях, в том числе в христианстве, большое внимание уделяется рациональному и моральному моментам священного. Однако рациональными предикатами, которые представляют собой ясные и отчетливые понятия, доступные мышлению, поддающиеся анализу и определению, не исчерпывается сущность священного. “Как таковое священное содержит в себе совершенно своеобразный момент, ускользающий от рационального, а потому оно, как arrēton, ineffabile, само по себе недоступно для понятийного постижения” 5.
Не исчерпывается священное и моральным моментом. “У нас вошло в привычку, — пишет Р. Отто, — говорить о священном в переносном, а не в изначальном смысле. Мы понимаем его как абсолютный нравственный предикат, как нечто совершенно благое. … Но такое употребление слова “священное” нельзя считать строгим. Хотя моральный момент входит в священное, оно включает в себя некий избыток, который и является его отличительной чертой. Более того, слово “священное” и соответствующие ему слова в семитских, латинском, греческом и других древних языках означают прежде всего и главным образом именно этот избыток. Они либо вообще не касаются морального момента, либо затрагивают его не изначально и уж никак не сводятся к нему исключительно” 6.
Чтобы получить этот “избыток”, представляющий исходный пункт и подлинное ядро любой религии, Р. Отто предлагает исключить из священного рациональный и моральный моменты. Для обозначения того, что остается после проведенной операции (священное минус моральное, минус рациональное вообще) немецкий теолог и религиовед использует термин “нуминозное” (от лат. numen – божество, божественное начало). Обращение в данном случае к латинской терминологии, отмечает М.А. Пылаев, обусловлено, по крайней мере, двумя обстоятельствами. “Во-первых, Р. Отто пытается избавиться от перегруженности оттенками смысла немецкого прилагательного göttlich (божественное), а также его синонимов в современных европейских языках. Он желает подчеркнуть своеобразие, исключительность религиозного чувства (ощущения нуминозного). Во-вторых, Р. Отто обозначает термином “нуминозное” некоторую изначальную данность (первую реальность), которая позднее приобретает рассудочно-дискурсивную определенность в названиях священных существ различных религий. Поэтому он желает показать отличие этой реальности от ее проявлений” 7.
Являясь христианским теологом, Р. Отто без всяких оговорок признает существование “нуминозного объекта”, однако главным предметом рассмотрения он делает те чувства и переживания, которые испытывает верующий при встрече с этим объектом. Конечно, трактовка религиозного опыта зависит от мировоззренческих установок исследователя и в первую очередь от того, какими качествами он наделяет нуминозный объект. Свои представления о Божестве Р. Отто черпал из Ветхого Завета и сочинений Мартина Лютера (1438-1546), получивших особое звучание после первой мировой войны. Острейшие социальные катаклизмы, которые потрясли мир в начале ХХ в., подорвали доверие к либерально-прогрессистским идеям, заставили людей усомниться в разумности и моральности происходящего, в своих возможностях оказывать влияние на окружающую действительность. В протестантской теологии это привело к оживлению идей о греховности человека и абсолютной трансцендентности Бога. Именно после первой мировой войны теологи вспомнили об образе грозного Божества, чьи деяния не укладываются в рамки человеческих представлений, чей гнев непредсказуем и ужасен, чье величие заставляет человека почувствовать себя “прахом и пеплом”. Такие воззрения А.П. Забияко справедливо называет теологией “страшного Бога”, подчеркивая, что в определенных условиях они выходят на передний план во всех христианских конфессиях, а может быть, и во всех религиях 8. В работе Р. Отто, отражающей теологические умонастроения того времени, нуминозный объект представлен прежде всего как mysterium tremendum (тайна, повергающая в трепет), и соответственно этому суть нуминозного – это переживание тайны.
Нуминозное, согласно Р. Отто, полностью иррационально, невыразимо в понятиях и не поддается определению. Провозгласив это, автор “Das Heilige” встает перед проблемой, которую безуспешно пытались решить мистики и иррационалисты всех времен и народов. Ведь если признать, что предмет рассмотрения невыразим в понятиях и не поддается определению, то следовало бы сомкнуть уста, отложить в сторону письменные принадлежности и заняться молчаливым созерцанием этого предмета 9. Но, как показывает история человеческой мысли, далеко не все мистики и иррационалисты были молчальниками. Многие из них стремились выразить свои переживания при помощи тех самых понятий и определений, которые признавались ими негодными для этой цели.
Осознавая всю сложность стоящей перед ним проблемы, Р. Отто раскрывает содержание нуминозного в привычной для человеческого мышления понятийной форме, но называет используемые им понятия “знаками”, “символами”, “идиограммами”. Этими понятиями обычно выражают “естественные чувства” более или менее схожие с нуминозными переживаниями, кое в чем аналогичные им, способные, в соответствии с “законом притяжения по сходству”, вызвать их, но все же не тождественные им. Нуминозное, по мысли немецкого теолога и религиоведа, не выходит из темноты чувств на свет понятийного понимания, оно остается невыразимым, а знаки, символы, идиограммы лишь намекают на то, что переживает верующий человек.
Условный и приблизительный характер понятий-знаков, символов, идиограмм не смущает Р. Отто. Он стремится с их помощью как можно ближе подобраться к ключевым моментам нуминозного, старательно подыскивая для этого слова и термины из разных языков и религиозных традиций. “Мы должны, — пишет он, — сколь возможно точно установить ближайшие идеограмматические обозначения моментов нуминозного. Этим мы закрепляем в постоянных “знаках” колеблющиеся чувственные явления, чтобы придти к однозначности и общезначимости того, что нам открылось, к формированию “строгого учения”, имеющего прочные скрепы и стремящегося к объективности, даже если оно имеет дело не с адекватными понятиями, а лишь с понятиями-символами. Речь в данном случае идет не о рациональном осмыслении иррационального, что само по себе невозможно, но о четком установлении моментов нуминозного, о “здравом учении”, противостоящем “иррационализму” и произволу мечтательной болтовни” 10.
Р. Отто выделяет четыре основных момента нуминозного: Kreaturgefühl (чувство тварности), Mysterium tremendum (тайна, повергающая в трепет), Fancinans (восхищение), Sanctum als numinoser Wert (священное как нуминозная ценность). При этом “чувство тварности” возникает на основе первичного нуминозного чувства – Realitäts-gefühle (чувство реальности нуминозного объекта), а момент Mysterium tremendum подразделяется в свою очередь на моменты Tremendum (трепет), Majestas (величие), Energicum (энергийность), Mysterium (тайна). Все эти моменты нуминозного раскрываются немецким феноменологом при помощи ряда идиограмм, которые подробно рассмотрены в отечественной литературе 11.
Важно отметить, что Р. Отто не только вдохновенно описал иррациональный аспект священного, он дал целостный анализ этой категории, в том числе рассмотрел соотношение иррационального и рационального моментов. Хотя нуминозное, по своей сути, иррационально, оно в ходе религиозной истории подвергается рационализации 12. При этом гармоничное сочетание иррационального и рационального моментов, по мнению Р. Отто, следует считать признаком высшего развития религии. “То, что в религии иррациональный момент всегда остается живым и бодрствующим, предохраняет ее от превращения в рационализм. То, что она в полноте хранит рациональный момент, предохраняет религию от падения в фанатизм и мистицизм, помогает ей стать религией культуры и человечности. Наличие обоих этих моментов в здоровой и совершенной гармонии задает масштаб, позволяющий говорить о превосходстве одной религии над другой. … В соответствии с этим мы говорим о превосходстве христианства над его земными сестрами-религиями. На глубоком иррациональном фундаменте возносятся строения его чистых и ясных понятий, чувств и переживаний” 13.
Еще одним существенным вкладом в становление и развитие феноменологии религии была идея Р. Отто об уникальности нуминозного и его полной автономности. “Оно не выводимо ни из какого другого чувства, не способно “развиваться” из другого. Это – качественно своеобразное, оригинальное, изначальное чувство, причем не во временном, а в принципиальном смысле” 14. Вслед за Р. Отто многие феноменологи стали подчеркивать, что религия, сущностью которой является нуминозное, должна рассматриваться как нечто sui generis 15, обладающее неповторимыми чертами и собственными законами развития. Акцент на уникальности религиозного опыта и автономном характере религии, характерный для протестантской теологии со времен Фридриха Шлейермахера (1768-1834) и перенесенный в религиоведение Р. Отто, позволил феноменологии размежеваться с другими религиоведческими дисциплинами, которые в той или иной степени редуцировали религию к нерелигиозным факторам, и заявить о своей самостоятельности. Предметом “новой науки” стало священное 16, причем не только как некая априорная данность, коренящаяся в глубинах человеческой души и пробуждающееся под влиянием внешних воздействий, но и как нечто существующее вне человека, как Ens a se 17, обладающее абсолютной святостью и проявляющееся в разнообразных формах.
Особенно отчетливо это прослеживается в творчестве Макса Шелера (1874-1928), который был одним из основателей и виднейшим представителем классической феноменологии религии. В 1916 г. выходит в свет книга М. Шелера “Формализм в этике и материальная этика ценностей”. Уже в этой работе автор формулирует основные положения разрабатываемого им учения о религии, в том числе свое понимание категории “священное” 18. Однако наиболее полное развитие феноменология религии М. Шелера получает в фундаментальном труде “О вечном в человеке” (1921).
На страницах этого труда большое внимание уделяется анализу воззрений Р. Отто. “Когда я, спустя несколько лет, — пишет М. Шелер, — перечитывал его прекрасную, глубокую и серьезно развивающую проблемы феноменологии религии книгу (имеется в виду “Das Heilige” – А.К.), я с удивлением обнаружил, насколько схожими оказались результаты совершенно независимо проведенных исследований – его и моего, если наивно и беззаботно обратиться к самой сути дела и оставить в стороне традиционные школьные учения, которыми он руководствовался” 19.
М. Шелер очень высоко оценивает используемый Р. Отто метод постепенного очищения феномена и его фиксации перед духовным взором, поскольку этот метод ведет к феноменологическому “усмотрению сущности” (Wesensschau). Он также высоко оценивает описательную часть книги Р. Отто, но выражает полное несогласие с ее теоретической частью. И это неудивительно. Если Р. Отто опирался на протестантскую теологию и философскую традицию, связанную с именами И. Канта и Якоба Фриза (1773-1843), то М. Шелер ко времени написания “О вечном в человеке” перешел в католичество, а в своих философских воззрениях был близок Эдмунду Гуссерлю (1859-1938), учение которого получало все большее распространение в Германии 20.
Критикуя элементы субъективизма, характерные для протестантской теологии и сохранившиеся в учении Р. Отто, М. Шелер называет себя сторонником “философского и теологического объективизма” и постоянно подчеркивает, что любому учению о религиозном акте и религиозном сознании должно соответствовать и даже предшествовать учение о божественном. Именно в этом ключе он выстраивает “сущностную феноменологию религии”, которая, по его мнению, должна стать “конечной основой” для всех остальных научных и философских подходов к изучению религии. “Сущностная феноменология религии, — пишет М. Шелер, — включает в себя три раздела: 1) сущностная онтика (Wesensontik) божественного; 2) учение о формах откровения, в которых божественное обнаруживает и являет себя человеку; 3) учение о религиозном акте, посредством которого человек подготавливается к восприятию содержания откровения и посредством которого схватывает его в вере” 21.
Природу божественного М. Шелер раскрывает при помощи двух сущностных определений: оно – абсолютно сущее, оно – священное. Несмотря на разнообразие проявлений божественного в первобытных и развитых религиях, данные определения применимы к нему во всех случаях. Божественное, продолжает рассуждать М. Шелер, обнаруживает и являет себя в вещах и событиях природного мира, в человеческом сознании, в социальной и исторической реальности. Все это следует отнести к естественному откровению, которому соответствует естественная религия. Если божественное обнаруживает и являет себя посредством личностей (homines religiosi) и слова, то речь идет о позитивном откровении, которому соответствует позитивная религия.
Далее, М. Шелер подчеркивает важность сущностного рассмотрения стадий естественного и позитивного откровений. Божественное обнаруживает себя на всех уровнях бытия, но на разных уровнях оно проявляет разные свойства своей сущности и делает это с разной степенью адекватности. Естественное откровение может проявляться на уровнях неживой природы, живой природы, человеческой души, общества, и различные формы откровения схватываются различными видами религиозных актов. Если божественное обнаруживает и проявляет себя посредством личностей, то единственным способом выражения откровения служит слово. При этом позитивное откровение, выраженное в вербальной форме, также имеет разные стадии своего проявления, высшая из которых полностью раскрывает сущность божественного и личности, посредством которой божественное являет себя людям.
Поскольку божественное обнаруживает и являет себя посредством личностей, важнейшей задачей сущностной феноменологии религии следует считать определение типов homines religiosi. “Колдун, маг, провидец, мудрец, пророк, законодатель и судья, царь и герой, священник, спаситель, искупитель, посредник, мессия, и наконец, наивысшая для постижения форма — сущностная идея личности, которую Бог наделил своей личной сущностью и своим бытием. Таковы образцы религиозных личностей, их сущностные черты и их градация должны быть подвергнуты всестороннему изучению” 22. Для этого важно установить различие между ценностным типом личности, для обозначения которого М. Шелер использует термин “священный человек” (Heiliger), и другими ценностными типами личности, такими, например, как гений или герой. Затем необходимо провести различие между основателями религий и вторичными homines religiosi (апостолами, главами церквей, вероучителями, реформаторами и т.п.). Учет этих различий необходим при создании сущностной типологии религиозных личностей.
Признавая, что религия имеет социальную природу, М. Шелер провозглашает важнейшей задачей сущностной феноменологии религии исследование “социологических структурных форм”, принимаемых сообществами людей, к которым обращено откровение. К таким формам он относит церковь, секту, школу, монашеский орден и т.п. Внимание феноменологов религии должны также привлекать коллективные ритуалы, литургия, общая молитва, формы совместного благоговения и поклонения.
Еще одной задачей сущностной феноменологии религии, согласно М. Шелеру является изучение исторической последовательности форм естественного и позитивного откровений. Феноменологи должны также изучать историческую последовательность организационных и культовых форм религии. Только на этой основе возможно построение “исторической философии религии”.
Таков круг проблем, входящих в компетенцию сущностной феноменологии религии. “Однако, — оговаривается М. Шелер, — в наши намерения не входит разработка всей феноменологии религии. Мы ограничимся как можно более подробным рассмотрением религиозного акта” 23. Рассмотрение этого акта и его внутренней логики, по мнению М. Шелера, позволит наиболее полно постичь сущность божественного, которая схватывается верой, но продолжает пребывать в самом божественном. Божественное, проявляясь в природе, обществе и человеке, есть Ens a se, оно — объективно и независимо от субъекта веры. Оно постигается человеком лишь постольку, поскольку человек сопричастен Богу и изначально несет в себе элементы божественного.
Уделив главное внимание религиозному акту 24, М. Шелер неустанно подчеркивает, что сущностная феноменология религии должна включать не только философский анализ религиозного сознания, она призвана разрабатывать учение о божественном, а также изучать проявления божественного в природе, социальный и исторический аспекты религии. Такое понимание предмета исследования открывало широчайшие перспективы для формирующейся феноменологии религии.
Окончательное становление феноменологии религии обычно связывают с именем Герардуса ван дер Леува (1890-1950) и его работами “Введение в феноменологию религии” (1925) и “Феноменология религии” (1933). После их выхода в свет и вплоть до 50-х годов ХХ в. голландский теолог и религиовед был бесспорным лидером в области феноменологии религии. Сформулированная им методология исследования религии и основные положения его учения пользовались большим авторитетом в религиоведческом сообществе. Они до сих пор активно обсуждаются на Западе, хотя тональность суждений в настоящее время существенно изменилась. “Критики, — пишет современный исследователь феноменологии религии Аллен Дуглас, — часто выражают восхищение богатейшей коллекцией религиозных данных, содержащейся в работах ван дер Леува, но в то же время они выдвигают серьезные возражения в адрес его феноменологии религии. Они считают, что разработанная им концепция имеет в своей основе множество теологических и метафизических предпосылок, что она перегружена ценностными суждениями, излишне субъективна и в высшей степени спекулятивна, что в ней игнорируется исторический и культурный контекст религиозных явлений, а потому она представляет незначительную ценность для эмпирически ориентированных исследований” 25.
В своих работах Г. ван дер Леув уделял значительное внимание соотношению феноменологии религии и других религиоведческих дисциплин. Начав свою научную и преподавательскую деятельность как историк религии 26, Г. ван дер Леув всегда с должным почтением относился к избранной им в молодости дисциплине. История религии, пишет он, стремится ответить на вопросы “что?”, “где?”, “когда?” и требует от исследователя глубокого знания языка, истории и культуры народа, религию которого он изучает. Основу истории религии, несомненно, составляют фактические материалы, однако ученый не может ограничиваться их сбором. “Нет ничего важнее сбора материалов, но если ограничиться только этим, предупреждал Бедье научное сообщество еще в 1893 году, то трудно придумать более бессмысленное занятие. Сбор материалов не представляет ценности, если исследователь не руководствуется какой-нибудь гипотезой. Работайте на идею, пусть даже эта работа приведет к доказательству ложности вашей идеи. Собирайте материал, чтобы подтвердить некую гипотезу или опровергнуть ее, но никогда не делайте этого ради самого собирания, или собирайте тогда почтовые марки” 27.
Собранный материал нуждается, по мнению Г. ван дер Леува, в определенной обработке, а именно в описании, классификации и типологизации. И здесь на арену выступает феноменология религии, которая, в отличие от истории религии, является систематической дисциплиной 28. Феноменология религии не может существовать без того материала, который предоставляет ей история религии, но и история религии без феноменологии превращается в хаотическое нагромождение фактов. Отличие между этими дисциплинами чисто методологическое, поскольку они имеют один и тот же предмет исследования, но осваивают его по-разному.
Совсем другая связь, считает Г. ван дер Леув, существует между психологией и феноменологией религии. Они близки друг другу методологически, но имеют несовпадающие предметы исследования. В одной из статей, написанных в 1928 г. в Германии, голландский религиовед фактически отождествляет методологию современной ему субъективистской психологии и методологию феноменологии религии 29. Общим для них является использование, с одной стороны, интроспекции, позволяющей исследователю прояснить свой внутренний мир, с другой стороны, эмпатии 30, которая способствует проникновению в объект исследования. “Наш метод, таким образом, заключается в постоянном сравнении, непрерывном сопоставлении того, что говорит нам история о религиозном опыте других эпох, народов и личностей, с тем, что мы узнаем о собственном опыте. Мы можем приблизиться к чужому лишь сравнивая его со своим.… Следовательно, принцип “познай самого себя” стоит на первом месте в нашем исследовании. Но если мы хотим проникнуть в сущность явлений, а не довольствоваться их внешней стороной, мы должны привести собственный внутренний мир в соответствие с этими явлениями, вчувствоваться, вжиться в них” 31.
Без выполнения этих процедур не может обойтись ни психолог, ни феноменолог религии. Однако психологию интересуют только религиозные чувства и переживания, в то время как феноменология исследует все религиозные феномены. Предмет феноменологии религии оказывается гораздо шире, чем предмет психологии религии. Даже обращаясь к человеку, феноменология рассматривает религиозную личность во всей ее полноте, а не только ее чувства и переживания. Такой ход мысли голландского теолога и религиоведа позволяет утверждать, что разработанная им феноменология прокладывает путь от психологии религии к религиозной антропологии.
Многие исследователи творчества Г. ван дер Леува отмечают также, что его феноменология ведет от истории религии к теологии, и с этим суждением трудно не согласиться. Однако в трудах голландского ученого достаточно отчетливо проводится грань между феноменологией религии, философией религии и теологией. Феноменология религии, по мысли Г. ван дер Леува, “…не обладает нормативным характером и этим она отличается от философии религии и от теологии. Феноменология была бы последней в ряду дисциплин, пренебрегающих вопросом о ценности и истинности религиозных явлений. Она знает, что понять многие религиозные явления можно только с учетом их притязаний на истинность. Но вопрос об их истинности она заключает в скобки, она воздерживается от оценочных суждений (Еpochē). … Проблему истинности она оставляет теологии, которая рассматривает религиозные явления в свете откровения, и философии религии, которая, изучив основы религиозного познания (гносеология), формирует суждение о ценности той или иной религиозной данности (аксиология), чтобы, в конечном счете, принять решение об ее истинности или ложности (метафизика)” 32.
Таким образом, голландский религиовед не только указал на отличия феноменологии религии от истории и психологии религии, но и развел феноменологию религии с философией религии и теологией, очертив тем самым границы формирующейся дисциплины. Трактовка феноменологии религии как отдельного направления или самостоятельной отрасли религиоведческого знания со времен Г. ван дер Леува получила широчайшее распространение среди исследователей религии. Правда, как отмечают сами феноменологи религии, до сих пор продолжаются споры о предмете этой дисциплины, о месте феноменологии религии в ряду других религиоведческих дисциплин, о ее взаимоотношениях с теологией, философией, историей, психологией, социологией религии.
Зародившись в Голландии и Германии, феноменология религии нашла там многочисленных сторонников. В Германии виднейшими феноменологами религии были Фридрих Хейлер (1892-1967) и Йоахим Вах (1898-1955). В голландско-скандинавском первой половины ХХ в. заметно выделялись Эдвард Леманн (1862-1930) и Уильям Бреде Кристенсен (1867-1953). Вскоре феноменология религии получила распространение в других странах континентальной Европы. Во Франции, например, в феноменологическом ключе работал Гастон Бергер (1896-1960), а в Италии – Рафаэль Петтацони (1883-1959). Под влиянием Й. Ваха, эмигрировавшего в Америку в 1935 г., феноменология религии нашла своих последователей в США. Основанная Й. Вахом Чикагская школа, наиболее известными представителями которой считаются М. Элиаде, Дж. Китагава, Ч. Лонг, Ф. Эшби, отличалась феноменологической и исторической ориентацией. Несколько позже и с гораздо большими трудностями феноменология религии упрочилась в Англии, где она представлена в первую очередь трудами Ниниана Смарта.
Важно подчеркнуть, что феноменология религии, получив распространение в разных странах, стала пользоваться огромным авторитетом среди исследователей религии, более того, она стала претендовать на роль общей религиоведческой теории. Многие идеи феноменологии религии оказались созвучными христианской мысли ХХ в. и вошли в арсенал протестантской и католической теологий. Но даже в этот “звездный” для нее период феноменология религии не сумела конституироваться в отчетливо выраженное религиоведческое направление. Совершенно справедливо суждение о том, что в первой половине ХХ в. существовало столько феноменологий религии, сколько существовало феноменологов религии. “Не представляется возможным поэтому, — пишет Ю.А. Кимелев, — говорить о феноменологии религии как о системном образовании. Ее нельзя назвать теоретической школой в строгом смысле слова. Тем не менее можно выявить некоторые общие моменты, которые воспроизводятся так или иначе во всех построениях, относимых к феноменологии религии” 33. Особенно отчетливо эти общие моменты прослеживаются в сфере методологии.
Все феноменологи религии использовали такие методы, как сравнительный анализ и классификация различных типов религиозных феноменов 34. Этим методам отдавали предпочтение представители так называемой дескриптивной феноменологии религии, получившей распространение в Голландии, Дании, Норвегии, Швеции. Они подчеркивали эмпирический и описательный характер своей дисциплины и зачастую ставили знак равенства между феноменологией религии и сравнительным религиоведением. Сторонники такого подхода к изучению религии очень редко использовали в своих построениях категории, понятия и методы философской феноменологии, и лишь с большой натяжкой могут быть названы феноменологами религии.
Методы сравнения и классификации использовались и теми религиоведами, которые демонстрировали свою близость к философской феноменологии и ставили своей целью “усмотрение сущности религиозных феноменов, их глубинных структур и значений”. Для достижения этой цели они вынуждены были сопоставлять религиозные феномены, выявлять их сходства и различия, классифицировать их, определять “инвариантное ядро” феноменов, относящихся к тому или иному классу и т.п. Таким образом, методы сравнения и классификации, играющие важную роль в первоначальном религиоведении, стали широко использоваться в классической феноменологии религии.
Многие феноменологи религии использовали также метод, обозначаемый греческим термином “еpochē” (приостановка суждений, воздержание от суждений). Этот термин, имевший длительную историю, но изрядно подзабытый европейскими мыслителями, был введен в философский контекст ХХ в. Э. Гуссерлем, а затем получил хождение в религиоведении. Не вдаваясь в подробности гуссерлевской трактовки еpochē 35, можно в самом первом приближении сказать, что, руководствуясь этим методом, исследователь должен сменить “естественную установку” (философские, научные и обыденные представления о реальном мире) на “феноменологическую” (выделение сознания в качестве единственного объекта рассмотрения). Для этого ему следует “заключать в скобки” все наработанные человеческой мыслью суждения о пространственно-временном существовании, поскольку они мешают сосредоточиться на сознании (или “субъективности”, или “Я”).
Но сложившиеся к ХХ в. концепции сознания также нуждаются, по мнению Э. Гуссерля, в кардинальном очищении. Все они перегружены предпосылками, искажающими подлинную картину. Отсюда делается вывод о необходимости второго этапа феноменологического epochē. На этом этапе в скобки должны быть заключены философские, научные и обыденные суждения о самом сознании и духовных процессах, находящих свое выражение в сфере человеческой культуры. Последовательное прохождение этих двух этапов, по мысли немецкого феноменолога, обеспечивает беспредпосылочное созерцание сознания и его чистых структур. Воздерживаясь от указанных выше суждений, исследователь получает возможность войти в “поток сознания”, состоящий из феноменов, и подвергнуть его трасцендентально-феноменологическому анализу. Данный анализ подразумевает применение еще целого ряда методологических процедур, а его конечной целью провозглашается “усмотрение сущностей” через феномены сознания.
Эта сложная и чрезмерно жесткая методологическая программа была упрощена и смягчена в рамках классической феноменологии религии. Феноменологов религии, которые, за редким исключением, были христианскими теологами, не устраивал подчеркнутый субъективизм гуссерлевской трактовки метода еpochē. Их интересовали не только феномены сознания (хотя этому уделялось большое внимание), но и религиозные феномены, обладающие “объективной реальностью” в самом традиционном значении этого термина. Не могли они оставить вне рассмотрения и то, что Р. Отто называл “нуминозным объектом”. В теоретических построениях классической феноменологии религии нуминозный объект, в явной или неявной форме, выступал в роли первоосновы, или сущности всех религиозных феноменов. Соответственно этому метод epochē получал весьма неожиданные толкования. Например, М. Шелер, считавший, что учению о религиозном акте должно соответствовать и даже предшествовать учение о божественном, и постоянно подчеркивающий, что божественное есть Ens a se, усмотрел много общего между феноменологическим epochē и методом апофатической теологии. “Феноменологи, используя этот метод (будь то в нашей или другой области исследования), — писал М. Шелер, — недостаточно осознают, что в основе его (как чистого метода) лежит метод так называемой “негативной теологии”. Ибо метод негативной теологии возник из глубокого понимания того, что божественное и священное, как таковое, есть изначальная данность, которая может быть обнаружена лишь путем постепенного ее очищения от приписываемых ей качеств или путем аналогий с этими качествами… Таким образом, феноменология как ориентация и метод исследования уже со времен Плотина стала применяться в области теологии” 36.
Важно также отметить, что метод epochē, в гуссерлевской трактовке, предполагал достижение совершенно беспредпосылочного созерцания феноменов сознания, а “…феноменологи религии интерпретировали “заключение в скобки” как воздержание от непроверенных предпосылок или как экспликацию и уточнение предпосылок, но не как их полное отрицание” 37. В данном случае позиция феноменологов религии представляется более взвешенной и реалистичной, поскольку, занимаясь любым видом познавательной деятельности, невозможно “заключить в скобки” все экзистенциальные, истинностные и ценностные суждения и достичь беспредпосылочного, мировоззренчески-нейтрального и абсолютно объективного знания. Сам Э. Гуссерль в поздних работах вынужден был согласиться с этим. Сейчас с этим соглашаются все, кто более или менее профессионально занимается проблемами человеческого мышления и познания: эпистемологи, методологи, историки науки и философии, антропологи, психологи, религиоведы, специалисты из других областей “науки о духе”.
Но если принять тезис о том, что достижение беспредпосылочного, мировоззренчески-нейтрального и абсолютно объективного знания невозможно, то важнейшее значение приобретает вопрос о том, какие суждения феноменологи религии “заключали в скобки”, а какие оставляли за скобками. Ответ на этот вопрос в лаконичной и прозрачной форме дал Г. ван дер Леув: “Вера и интеллектуальное воздержание от суждений (epochē) не исключают друг друга” 38. Отсюда следует, что феноменолог может в своих исследованиях руководствоваться религиозными и даже конфессиональными предпосылками. Желательно, конечно, вуалировать эти предпосылки рассуждениями об эмпирическом характере, мировоззренческой невовлеченности и объективности разрабатываемых концепций. В скобки же феноменологи религии методично заключали предпосылки внеконфессионального, светского и критического отношения к религии, которые играли существенную роль в предшествующем религиоведении 39.
Такая трактовка epochē наложила отпечаток на теоретические построения виднейших феноменологов религии. Их претензии на мировоззренческую нейтральность и объективность на самом деле обернулись отказом от критических подходов к изучению религии и очевидной даже для самих феноменологов теологизацией науки о религии. Недаром Р. Отто называл свои воззрения “христианским религиоведением”, и это суждение справедливо по отношению ко всей классической феноменологии религии.
Претензии на мировоззренческую нейтральность и объективность выглядят еще более несостоятельными, когда феноменологи религии говорят о необходимости использования в религиоведении метода эмпатии. Этот метод в той или иной степени применялся всеми феноменологами религии, но наибольшее внимание ему уделил норвежско-голландский религиовед У.Б. Кристенсен. Он был известным специалистом по религиям Египта, Греции, Рима, Персии и Месопотамии. В ходе своих изысканий историк и феноменолог религии пришел к выводу об ограниченности сравнительного и исторического методов изучения религий.
Ограниченность сравнительного метода, по мнению У.Б. Кристенсена, “…обусловлена самим предметом исследования, то есть абсолютным характером любой веры. Каждый верующий человек смотрит на свою религию как на уникальную, автономную и абсолютную реальность. Она обладает абсолютной ценностью, а потому не подлежит сравнению. Это верно не только для христиан, но и для сторонников любой нехристианской религии. Это верно не только для любой религии в целом, но также для всех ее частей и каждого отдельного религиозного верования” 40.
С не меньшими трудностями, чем компаративист, сталкивается историк религий, поскольку он дистанцирован от того, что намерен исследовать. Он может лишь сблизиться с чужой для него религией, в то время как для верующего человека его религия является образом жизни, он слит с ней воедино. Историк обязан стремиться к пониманию чужой религии, но он всегда осознает, что это неполное понимание, а лишь приближение к тому, как понимает свою религию верующий человек. “Экзистенциальная природа религиозного факта, — пишет У.Б. Кристенсен, — никогда не раскрывается в ходе исследования. Она не поддается определению. Здесь мы усматриваем ограниченность исторического исследования” 41.
Для преодоления ограниченности сравнительного и исторического методов изучения религии необходима феноменологическая эмпатия, или вчувствование в “веру верующих людей”. При этом важно отказаться от эволюционистского предрассудка, согласно которому все религии можно выстроить по ранжиру и с умным видом рассуждать о примитивных, более сложных и достигших высшего на данный момент развития религиозных системах. Исследователь религии, по мнению У.Б. Кристенсена, должен исходить из того, что “верующие всегда правы”, и испытывать симпатию 42 к объекту своего исследования. Только так он сможет встать на позицию верующих людей и понять их религию.
Такой подход к изучению религии выдвигает ряд требований к самому исследователю. Во-первых, он должен быть верующим человеком. “Мы никогда не сможем понять сущность религии, — отмечает У.Б. Кристенсен, — если не знаем из своего собственного опыта, что такое религия” 43. Ему вторят Р. Отто, М. Шелер, Г. ван дер Леув, Й. Вах и другие феноменологи религии. До сих пор в теологических и религиоведческих кругах это мнение имеет широкое хождение. Тем самым подчеркивается, что неверующим людям, агностикам и атеистам лучше не приступать к изучению религии, ибо они все равно не способны проникнуть в суть дела 44. Во-вторых, далеко не каждый верующий, считают феноменологи религии, может заниматься религиоведческими исследованиями. Он должен с симпатией относится ко всем религиям, а это предполагает толерантность и религиозную свободу, которые культивировались главным образом в протестантизме XIX — первой половины ХХ в. Другими словами, феноменологи религии в имплицитной форме исключали из числа религиоведов не только неверующих, но и большинство верующих людей, поскольку для многих из них симпатетическое отношение к другим религиям было неприемлемым. Идеальный исследователь религии, с позиций феноменологов религии, – это протестантский теолог, интересующийся разными религиозными традициями, в крайнем случае – католический мыслитель “новой волны”.
Следует отметить, что феноменологическая эмпатия, включающая в себя элементы субъективизма 45, вступает в противоречие с феноменологическим еpochē, которое должно обеспечивать объективность изучения религиозных феноменов. Тенденция к субъективизму возрастает при использовании феноменологами религии метода “эйдетического видения”, который подразумевает интуитивное усмотрение сущностей, лежащих в основе религиозных феноменов. “Эйдетическое видение, — пишет отечественный исследователь феноменологии религии Ю.А. Кимелев, — предполагающее в качестве необходимых условий использование эмпатии, т.е. вчувствования, интуиции, а также наличие собственного религиозного опыта, неибежно ведет к определенному, порой очень значительному субъективизму в исследовательской практике. Обвинение в субъективизме, по существу перечеркивает объективность, которая, как утверждается феноменологами, достигается с помощью “эпохе”, стало главным обвинением со стороны критиков феноменологии религии” 46.
Термин “эйдетическое видение” был введен Э. Гуссерлем, который считал, что сущности (эйдосы) феноменов сознания могут быть схвачены только путем прямой интуиции. “Доказывающие методы” пригодны для естествознания, но не для “нового стиля философствования”. Такое противопоставление научных (в более широком смысле рациональных) методов познания и метода непосредственного, интуитивного усмотрения сущностей феноменов характерно для весьма влиятельных направлений западной философии ХХ в. Прослеживается оно и в классической феноменологии религии. Никто из представителей этой дисциплины, за исключением, пожалуй, М. Шелера и Поля Рикёра (род. 1913), не использовал термин “эйдетическое видение” в его строгом философско-феноменологическом смысле. И все же многие феноменологи религии ставили своей целью постижение сущностей религиозных феноменов, их глубинных структур и значений, а основным методом достижения поставленной цели считали интуицию.
Зачастую это вело к необоснованным обобщениям и априорным теоретическим построениям. Сами феноменологи религии настойчиво повторяют, что они являются сторонниками эмпирического подхода, свободного от априорных предпосылок и суждений. Противоположного мнения придерживаются современные исследователи феноменологии религии. “Наиболее частое обвинение в адрес феноменологии религии, — пишет А. Дуглас, — состоит в том, что ее выводы не имеют достаточного эмпирического обоснования, а потому произвольны, субъективны и ненаучны. Критики подчеркивают, что феноменологические универсальные структуры и значения не подкрепляются эмпирическими данными и не поддаются верификации” 47.
Априоризм феноменологических схем особенно отчетливо прослеживается в трудах Р. Отто и М. Элиаде. Оттовская трактовка категорий “священное” и “нуминозное” подразумевает, что они носят не только общехристианский, но и общерелигиозный характер. Однако более или менее серьезный анализ идиограмм, при помощи которых Р. Отто раскрывает содержание этих категорий, показывает, что они явно не подходят для описания и объяснения всего многообразия религиозных верований. “Р. Отто включает в состав категории святости такие признаки, которые предполагают денотат, обладающий качествами трансцендентности, совершенной инаковости, абсолютности. Однако представления о реальностях, обладающих такими качествами, не могли сложиться в архаическом сознании. Это абстракции достаточно высокого порядка, требующие развитого религиозного языка и изощренного спекулятивными размышлениями сознания. Признаки, выделенные Р. Отто, и особенно иерархия этих признаков, как представляется, не могут претендовать на универсальность и статус первофеномена религии. В категории святости Р. Отто легко просматриваются иудео-христианские представления в их лютеровском толковании, мистические интуиции, а также влияние мирочувствования немецкого романтизма” 48.
Неоднозначное отношение к себе вызвали религиоведческие работы М. Элиаде, которые выходили огромными тиражами и были переведены на многие языки. Они имеют множество поклонников, но серьезные ученые (этнографы, мифологи, историки религий) относятся к ним, мягко говоря, скептически. В 1966 г., когда М. Элиаде уже вошел в число наиболее почитаемых и читаемых авторов, английский антрополог Эдмунд Лич посвятил его работам обзорную статью, напечатанную в “New York Review of Books” под названием “Проповеди человека на лестнице”. “В самых резких выражениях он обвиняет Элиаде в том, что тот приводит факты, не поддающиеся эмпирической проверке или же опровергаемые ею, что он ослепляет читателя феерверком примеров и ссылок, которые не подкрепляются источниками. По мнению Лича, автор часто ссылается на устаревшие или недостоверные сведения, а при этом “вещает как пророк с высот”” 49.
С тех пор никто не смог опровергнуть содержательную часть критики Э. Лича. Все больше исследователей мифологии и религии присоединяются к этой критике и неизменно подчеркивают априоризм теоретических схем М. Элиаде. Такие же оценки даются другим феноменологическим концепциям религии. Все они, за исключением чисто дескриптивистских концепций, грешат априоризмом, поскольку ни одна “сущность”, ни одна “универсальная структура”, ни одно “глубинное значение” религиозных феноменов не могут быть выявлены в ходе эмпирико-индуктивистского исследования, а интуиции феноменологов религии теснейшим образом связаны и их мировоззренческими установками.
Важнейшим методологическим принципом классической феноменологии религии является антиредукционизм. Может показаться, что этот принцип был перенесен в феноменологию религии из философии Э. Гуссерля, в которой большое внимание уделялось критике редукционизма, в том числе такой его разновидности, как “психологизм”. Однако главным источником антиредукционизма классической феноменологии религии была либеральная протестантская теология, в той или иной форме развивавшая тезис об автономности религии, ее уникальности и несводимости к другим сферам индивидуальной и общественной жизни.
Утверждение, что религия – это реальность sui generis, и отрицание любых попыток интерпретировать религиозные феномены средствами лингвистического анализа, антропологии, социологии, психологии, истории и других наук четко прослеживаются в трудах виднейших представителей классической феноменологии религии. Это, кстати, позволяло им обосновывать автономность самой феноменологии религии, ее самостоятельный статус в ряду других религиоведческих дисциплин.
Критика редукционизма, который был неотъемлемой чертой религиоведческих концепций ХIХ – начала ХХ в., приняла столь всеобъемлющий и резкий характер, что до сих пор обвинение в редукционизме воспринимается некоторыми религиоведами как обвинение в научной несостоятельности. Однако все больше исследователей религии начинают осознавать недостатки антиредукционистской установки. По мнению критиков феноменологии религии, антиредукционизм “…имеет в своей основе теологическое намерение защитить религию от секулярного анализа. Наиболее общая критика антиредукционизма сводится к тому, что все методологические подходы с необходимостью являются редукционистскими. Положение о несводимости религии к чему-либо также следует считать редукционистским, поскольку оно жестко регламентирует, какие феномены нужно исследовать, какие аспекты религиозных феноменов должны быть описаны и какие значения подлежат интерпретации. Феноменологи религии не могут доказать, что другие редукционистские подходы являются ложными, а их подход к изучению религиозных феноменов единственно верным” 50. В свете этой критики феноменологи религии вынуждены смягчать антиредукционистскую установку, однако она продолжает играть важную роль в феноменологических построениях, поскольку взаимосвязана с другими методологическими принципами, в частности с принципом интенциональности.
Термин “интенциональность”, широко использовавшийся в схоластике, был введен на новом витке развития западной философии Францем Брентано (1838-1917). В учении Э. Гуссерля этот термин становится одним из ключевых. Он означает направленность сознания на предмет. По мысли Э. Гуссерля, сознание всегда есть “сознание о…” (Bewußsein von…), сознание чего-нибудь, а потому все акты сознания – восприятие, воспоминание, фантазия, желание, формы мышления и рефлексии – наполняются соответствующим предметным содержанием. Интенциональность конституирует явления сознания, наделяя их значениями и смыслами.
Термин “интенциональность” редко встречается в трудах представителей классической феноменологии религии. Еще реже он воспроизводится в той сложной трактовке, которую давал ему Э. Гуссерль. Это позволяет некоторым исследователям сделать вывод, “…что постулат об интенциональности мышления можно использовать применительно к феноменологии религии или с серьезными оговорками, или в переносном смысле” 51. Данный вывод, кстати, можно распространить на всю гуссерлевскую терминологию, используемую феноменологами религии. И все же элементы интенциональности явственно прослеживаются в классической феноменологии религии. “Для Отто, — пишет А. Дуглас, — априорная структура религиозного сознания есть сознание, направленное на “нуминозный объект”. Феноменологическо-психологическая техника Ван дер Леува и диалектика священного Элиаде представляют собой методы постижения интенциональных характеристик религиозных явлений” 52. В значительной степени элементы интенциональности присутствуют в учении М. Шелера о религиозном акте. Однако абсолютизация активности человеческого сознания (а именно это свойство выражается понятием “интенциональность”) таит в себе опасность солипсизма, о которой предупреждал сам Э. Гуссерль. Феноменологи религии вняли этому предупреждению, они не ограничивались рассмотрением религиозного сознания, а тезис о том, что человеческое сознание конституирует религиозные явления, придавая им значения и смыслы, для большинства из них был просто неприемлем.
Еще одной методологической установкой классической феноменологии религии является постоянно декларируемый самими феноменологами аисторизм. Эта установка была обусловлена, по крайней мере, двумя причинами. Во-первых, желая выделить феноменологию религии в качестве самостоятельной религиоведческой дисциплины, ее представители вынуждены были проводить четкую демаркацию между историей религий и феноменологией религии. Во-вторых, аисторизм феноменологии религии был обусловлен целью феноменологических исследований – усмотрением инвариантных сущностей, структур, значений религиозных явлений. Неудивительно, что религиозные феномены рассматривались вне исторических и причинно-следственных связей. Подчеркивалось также, что феноменология религии не занимается проблемами становления и развития религии, не использует эволюционистские или антиэволюционистские теории религии. “В противовес историческому подходу, который всегда является диахроническим, феноменологический подход преподносит данные в синхронической и классификаторской манере, зачастую независимо от их исторической последовательности. Поэтому многие считают, что феноменология религии крайне аисторична, а временами анахронична” 53.
При этом следует отметить, что виднейшие представители классической феноменологии религии всегда писали о тесной взаимосвязи своей дисциплины и истории религий. История религий, по их мнению, предоставляет данные для феноменологии религии, а феноменология религии подвергает эти данные систематической обработке и обеспечивает теоретическую базу для истории религии. Предельно отчетливо эту позицию сформулировал итальянский феноменолог религии Р. Петтацони. “Феноменология и история, — утверждает он, — дополняют друг друга. Феноменология не может обойтись без этнологии, филологии и других исторических дисциплин. Со своей стороны, феноменология открывает историческим дисциплинам самую суть религиозности, которую те уловить не могут. С этой точки зрения религиозная феноменология представляет собой религиозное понимание (Verständniss) истории; это история в ее религиозном измерении” 54.
Идея о том, что феноменология религии должна выполнять функции общей теории по отношению к другим религиоведческим дисциплинам, получила широкое распространение среди исследователей религии первой половины ХХ в. Это привело к весьма неприятным для научного религиоведения последствиям. Разработанные в феноменологии религии методы, категории и понятия способствовали разрушению религиоведческой парадигмы, которая сформировалась к началу ХХ в. Полным разрывом с методологией раннего религиоведения стало использование феноменологами религии принципов эмпатии, интуитивизма, априоризма, антиредукционизма, интенциональности, аисторизма. Реально это означало возврат от строго научных методов изучения религии к теологическим, правда, осуществлялся этот возврат путем обогащения традиционного теологического подхода концептуальными наработками новейшей по тем временам идеалистической философии.
Списоклитературы
1 Lehrbuch der Religionsgeschichte. Erster Band. Freiburg und Leipzig, 1897. S. 5.
2 Tiele C. Grundzuge der Religionswissenschaft. Tubingen und Leipzig, 1904. S. 5.
3 Смутность и недостаточная осознанность этого представления подтверждаются тем, что в более поздних изданиях “Учебника истории религии” П.Д. Шантепи де ла Соссе отказался от дальнейшей разработки термина “феноменология религии”, а К. Тиле включил феноменологический анализ религии в раздел, который он назвал “онтологическое исследование”.
4 Из отечественных исследователей концепцию Р. Отто в той или иной степени затрагивали Ю.А. Кимелев, К.И. Никонов, Д.М. Угринович, И.Н. Яблоков. Но пионерами российского оттоведения все же следует считать М. А. Пылаева (Пылаев М.А. Философия религии Р. Отто. Дисс. … канд. философ. наук. М., 1997. Машинопись; Пылаев М.А. Феноменология религии Рудольфа Отто. М., 2000) и А. П. Забияко (Забияко А.П. Категория святости. Сравнительное исследование лингворелигиозных традиций. М., 1998). В работах этих ученых воззрения Р. Отто были подвергнуты основательному анализу и получили определенные, хотя не всегда бесспорные, оценки.
5 Otto R. Das Heilige. Uber das Irrationale in der Idee des Gottlichen und sein Verchaltnis zum Rationalen. Gotha, 1926. S. 5.
6 Ibidem.
7 Пылаев М.А. Феноменология религии Рудольфа Отто. С. 19.
8 См.: Забияко А.П. Категория святости. Сравнительное исследование лингворелигиозных традиций. С. 163.
9 В своих опытах по усовершенствованию христианской практики Р. Отто пошел именно этим путем. Проводимые им богослужения, которые должны были вызывать у верующих нуминозную настроенность души, заканчивались длительным молчанием (см.: Ludwig T. Otto Rudolf // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. P. 141).
10 Otto R. Das Heilige. S. 80-81.
11 См.: Забияко А.П. Категория святости. Сравнительное исследование лингворелигиозных традиций. С. 172-197; Пылаев М.А. Феноменология религии Рудольфа Отто. С. 18-26.
12 Для объяснения процесса постепенного вхождения иррационального и рационального моментов друг в друга Р. Отто использует кантианские идеи априоризма, синтетического познания априори и схематизма. Этот аспект учения Р. Отто подробно рассматривается в кн.: Пылаев М.А. Феноменология религии Рудольфа Отто. С. 26-35.
13 Otto R. Das Heilige. S. 182.
14 Ibid. S. 61-62.
15 В своем роде, своеобразный (лат.).
16 Существует, на первый взгляд, поверхностный, но очень эффективный критерий, позволяющий отличать феноменологов от всех прочих исследователей религии. Таким критерием является частое использование категории “священное”. Например, если в работе какого-либо автора речь идет о священном времени, священном пространстве, священном числе, священном предмете, священном человеке и т.п., то можно с большой степенью достоверности утверждать, что он принадлежит к числу феноменологов религии. То же самое относится к категории “нуминозное”. Она стала столь часто использоваться феноменологами религии, что в религиоведческой среде возник каламбур: “Students of religion tended to suffer not from neurosis but from numinosis” (исследователи религии страдают в основном не от невроза (речь, очевидно, идет о фрейдистской концепции религии – А.К.), а от нуминозного).
17 Самосущее, сущее в самом себе (лат.).
18 Шелеровская трактовка категории “священное” анализируется в ст.: Забияко А.П. Феноменология и аксиология святого в философии религии М. Шелера // Религиоведение. 2001. № 2. С.109-113 .
19 Scheler M. Vom Ewigen im Menschen. Leipzig, 1921. Erster Band. S. 592-593.
20 Распространению философской феноменологии в Германии способствовала деятельность Гёттингенского и Мюнхенского кружков, а также публиковавшийся с 1913 по 1930 г. “Jarbuch für Philosophie und phänomenologische Forschung”, главным редактором которого был Э. Гуссерль. Правда, вплоть до 30-х годов ХХ в. философская феноменология развивалась главным образом в Германии, лишь затем она нашла последователей во Франции и других странах.
21 Scheler M. Vom Ewigen im Menschen. Erster Band. S. 376.
22 Ibid. S. 377.
23 Ibid. S. 378-379.
24 Учение М. Шелера о религиозном акте и коррелятивном ему предмете рассматривается в кн.: Кимелев Ю.А. Современная буржуазная философско-религиозная антропология. М., 1985.
25 Douglas A. Phenomenology of Religion // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. New York-London, 1987. P. 278.
26 В 1916 г. Г. ван дер Леув получил степень доктора теологии, защитив диссертацию “Представления о богах в древнеегипетских текстах пирамид”, а преподавать начал в 1918 г. на кафедре истории религии в Гронингенском университете.
27 Leeuw G. van der. Einfuhrung in die Phanomenologie der Religion. Darmstadt, 1961. S. 2.
28 Говоря о том, что феноменологии религии должна заниматься описанием, классификацией и типологизацией религиозных феноменов, Г. ван дер Леув следует традиции, заложенной П.Д. Шантепи де ла Соссе и получившей развитие в голландско-скандинавском религиоведении. Правда, затем он выходит за рамки этой традиции и выдвигает задачу понимания религиозных феноменов. Это позволяет считать Г. ван дер Леува основателем интерпретативной феноменологии религии, которая в современной литературе противопоставляется дескриптивной феноменологии религии.
29 См.: Classical Approaches to the Study of Religion. Aims, Methods end Theories of Research. Vol. 1. The Hague-Paris, 1973. P. 406.
30 От англ. empathy – вчувствование, сопереживание, умение поставить себя на место другого.
31 Leeuw G. van der. Einfuhrung in die Phanomenologie der Religion. S. 8.
32 Ibid. S. 2-3.
33 Кимелев Ю.А. Философия религии. М., 1998. С. 27.
34 На первых этапах развития религиоведения классификации подвергались главным образом религии мира. С возникновением феноменологии религии акценты изменились. Исследователи стали классифицировать не столько религии, сколько религиозные феномены различных культур и эпох, распределяя их по рубрикам: “молитва”, “жертвоприношение”, “миф” и т.п.
35 Ни один феноменолог религии не использовал гуссерлевский метод еpoche во всей его полноте. Вызывает сомнение, использовал ли его сам Э. Гуссерль. По крайней мере, когда один из студентов после лекции спросил его, каким образом можно осуществить еpoche, возмущенный профессор ответил: “Как, черт подери, я могу это знать? Я ведь философ”.
36 Scheler M. Vom Evigen im Menschen. Erster Band. S. 393-394.
37 Douglas A. Phenomenology of Religion // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. P. 275.
38 Classical Approaches to the Study of Religion. Vol. 1. P. 420.
39 Здесь отчетливо прослеживается разрыв классической феноменологии религии с религиоведением ХIХ – начала ХХ в., которое тоже декларировало свою беспристрастность и объективность. При этом религиоведы ХIХ – начала ХХ в. “заключали в скобки” суждения христианской теологии и руководствовались предпосылками светской философии и науки того времени.
40 Classical Approaches to the Study of Religion. Vol. 1. P. 390-391.
41 Ibid. P. 391.
42 С этим связано очень важное для феноменологии религии понятие “симпатическое понимание”.
43 Classical Approaches to the Study of Religion. Vol. 1. P. 393.
44 В этой связи вспоминается отношение С. Къеркегора к творчеству Л. Фейербаха. Датский философ и поэт, будучи глубоко верующим человеком, называл Л. Фейербаха “злым демоном”. Однако он тщательно прочитал фейербахову “Сущность христианства” и записал в своем дневнике, что никто из теологов и религиозных философов не внес столь значительный вклад в изучение христианства.
45 Невозможно объективно доказать, вчувствовался ли исследователь “в веру верующих людей”, сумел ли он встать на их точку зрения. В конечном счете, эмпатия оказывается интуицией самого исследователя, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.
46 Кимелев Ю.А. Философия религии. С. 28.
47 Douglas A. Phenomenology of Religion // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. P. 280.
48 Забияко А.П. Категория святости. Сравнительное исследование лингворелигиозных традиций. М., 1998. С. 196-197.
49 Дараган Н.Я. Очерк жизни и творчества Мирча Элиаде // Элиаде М. Космос и история. М., 1987. С. 21.
Назад
50 Douglas A. Phenomenology of Religion // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. P. 282.
51 Пылаев М.А. Феноменология религии Рудольфа Отто. С. 44.
52 Douglas A. Phenomenology of Religion // The Encyclopedia of Religion. Vol. 11. P. 281.
53 King U. Historical and Phenomenological Approaches to the Study of Religion. Some major developments and issues under debate since 1950 // Contemporary Approaches to the Study of Religion. Berlin-New York-Amsterdam, 1984. Vol. 1. P. 39.
54 Петтацони Р. Высшее существо: феноменологическая структура и историческое развитие // Религиоведение. 2002. № 1. С. 154.