Гарри ТертлдавАгент ВизантииСлучайность в истории (Предисловие Айзека Азимова)Много раз бывало так, что судьбы человечества зависели от какого-либо единственного события, которое с равной вероятностью могло развиваться в том или ином направлении. Что, если бы Линкольн сказал в тот исторический день: «Я не пойду в театр сегодня вечером, мама. У меня разболелась голова»? Или если бы нацеленный на Франца-Фердинанда Австрийского пистолет Гаврилы Принципа дал осечку? Любимые мной «случайности в истории» касаются и научных открытий. Лео Сциллард – венгерский ученый, вынужденный покинуть Европу из-за гитлеровских антисемитских гонений. Он знал, что недавно открытое расщепление урана давало возможность для создания ядерной бомбы, и не желал, чтобы Гитлер первым получил это оружие. Ученый прилагал усилия, дабы побудить исследователей хранить результаты своих изысканий в тайне. Вместе с двумя другими вынужденными изгнанниками Юджином Вигнером и Эдвардом Теллером он смог убедить еще одного эмигранта, Альберта Эйнштейна, написать письмо президенту Франклину Рузвельту с предложением ускорить разработку секретного проекта создания ядерной бомбы, пока ее не успел заполучить Гитлер. Сциллард знал: только Эйнштейн обладал достаточным весом, чтобы к его мнению прислушались. Письмо отправлено в 1941 году, Рузвельт принял его к сведению и в том же году наконец подписал директиву о продвижении «Манхэттенского проекта». Он подписал документ в субботу, а у нас обычно неохотно приступают к новым начинаниям в конце недели. Можно представить, как в тот день Рузвельт бросает ручку на письменный стол и с раздражением произносит: «Черт с ним. Подождет. Подпишу в понедельник». Ведь это выглядело бы вполне естественно. Но Рузвельт подписал бумагу в субботу, шестого декабря 1941 года. Если бы он отложил дело до понедельника, он мог бы и вовсе не подписать директиву, потому что в воскресенье, седьмого декабря, случился Перл-Харбор, и после этого «Манхэттенский проект», вероятно, отложили бы в долгий ящик. И что могло бы произойти в этом случае? Получила бы Германия первой атомную бомбу? Или бомба так и не появилась бы до конца Второй мировой войны, а потом Советский Союз создал бы ее во время войны «холодной»? Или никто так бы и не сконструировал бомбу? Можно написать три различных продолжения истории, исходя из этого маленького «если бы» – если бы Рузвельт зевнул и сказал: «Подпишу в понедельник». Описывать историю с подобными «если» непросто. Из одной незначительной перемены следует другая, затем третья, пока дальнейшие события не преобразятся самым радикальным и невероятным образом, вступив в противоречие с тем, что мы считаем реальностью. Или же перемены могут привести к отклонениям, которые в силу особого рода социальной инерции проявятся только позднее и не станут чересчур отличаться от того, что мы называем реальностью, за исключением нескольких любопытных – и забавных – деталей. Писатели-фантасты порой смело идут навстречу трудностям. Есть два примера, которые я с готовностью вспоминаю на протяжении десятилетий. Один из них – это «Колеса Ифа» Л.Спрэга де Кампа, появившиеся в октябре 1940 года в журнале «Анноун». Речь там шла о временах, когда мусульмане победили в Турской битве, а кельтская церковь взяла верх над римской на Британских островах. Второй пример – повесть «Дарю вам праздник» Уорда Мура, вышедшая в ноябре 1952 года в журнале «Мэгэзин оф фэнтези энд сайенс фикшн». В этом произведении представлен мир, в котором Конфедерация выигрывает сражение под Геттисбергом и добивается независимости. Последний сюжет особенно захватывает, поскольку его персонажи фантазируют о возможных последствиях победы Союза и о неприкосновенности Америки. В результате они воображают поистине утопический мир. Вот еще одна попытка затронуть тему «если» в истории. Что, если бы потуги Юстиниана восстановить Римскую империю не истощили страну? Если бы Византийская империя смогла сдержать натиск персов-зороастрийцев? Если бы ислам так и не появился, а арабы не покорили Персию и не наносили постоянного урона Византийской империи? Смогла бы Византия спасти греко-римскую культуру и продолжить ее развитие в будущее? Прочтите плод воображения Гарри Тертлдава.ПредисловиеЯ – писатель-фантаст и историк. Не такая уж необычная комбинация, как может показаться на первый взгляд; вот еще несколько примеров: Барбара Хэмбли, Кэтрин Куртц, Джудит Тарр, Сюзан Шварц и Джон Ф. Карр использовали полученные в колледже знания, чтобы глубже и правдоподобнее показать придуманные ими миры. В моем случае связь двух занятий еще крепче. Если бы я не читал научной фантастики, вероятно, я бы не приступил к изучению истории Византии. Я учился в старших классах, когда прочел классическую книгу Л.Спрэга де Кампа «Да не опустится тьма!», в которой автор отправляет современного археолога в Италию шестого века. Я попытался разобраться, что в книге было выдумкой писателя и что соответствовало действительности, и это увлекло меня. Остальное – уже история. Эта книга во многом опирается на мой академический опыт. Она описывает альтернативный мир четырнадцатого века, и в этом мире Мухаммед, вместо того чтобы основать ислам, во время торговой поездки в Сирию обращается к христианству. В результате не состоялись великие арабские завоевания седьмого–девятого веков, которые в нашем реальном мире распространили ислам от Атлантики до Китая. Римская империя (а ее в средневековый период развития в западной науке принято называть Византийской) не уступила завоевателям Сирию, Палестину, Египет и Северную Африку, не была вынуждена вести жизненно важные сражения в Малой Азии и защищать осажденный Константинополь, потеря которого грозила империи крахом. Освобожденная от давления с востока империя активнее включилась в дела Западной Европы. За века она отвоевала Испанию у вестготов, Италию у лангобардов и южное побережье Франции у франков. Сохранившие независимость западные государства в равной мере завидовали Константинополю и боялись его. На востоке судьба давнего соперника Рима, Персии, тоже претерпела изменения по сравнению с ее судьбой в нашем мире. Без арабского вторжения Персия осталась великой державой, расположенной к западу от Китая и способной соперничать с Византийской империей на равных. Иногда две страны сталкивались открыто; чаще же они маневрировали, чтобы обрести те или иные выгоды и создать трудности для соперника. Каждая держава продолжала мечтать о недостижимой окончательной победе. Таков мир Василия Аргироса, солдата и агента империи. Возможно, этот мир консервативнее, чем наш, по крайней мере, он не претерпел столь критических перемен с классических времен. Но ни один мир не может существовать вечно, и Аргирос (как бы ни было печально) осознает это. Последнее хронологическое замечание: византийцы нечасто использовали Рождество Христово в качестве начала отсчета времени. Etos kosmou (год мира) начинался первого сентября и заканчивался тридцать первого августа, счет велся от сотворения мира, которое византийские ученые датировали первым сентября 5509 года до Рождества Христова. Значит, год 6814 от сотворения мира, когда начинается действие книги, продолжался с первого сентября 1305-го по тридцать первое августа 1306 года.I Etos kosmou 6814Степь к северу от Дуная напоминала Василию Аргиросу море. Широкая, зеленая и волнистая, казалось, она бесконечно уходила на восток, до страны Серинды [1] , из которой почти восемьсот лет назад великий римский император Юстиниан [2] похитил секрет выделки шелка.Степь напоминала море и с другой стороны. Она служила идеальной дорогой для неприятелей. Веками волны кочевников набегали на границы Римской империи: гунны и авары, болгары и венгры, печенеги и половцы, а теперь еще чжурчжени [3] . Иногда границы не выдерживали натиска, и варвары прорывались через них, угрожая даже Константинополю, столице империи.Усилием воли Аргирос отбросил мысли о море. Такие метафоры могли довести скакавшего верхом командира разведчиков до морской болезни. Он повернулся к своему спутнику, светловолосому юноше из Фессалоник по имени Димитрий – его назвали так в честь святого покровителя города. – Пока ничего. Проедем еще немного вперед. Димитрий поморщился. – Как скажете, господин. Не думаю, что эти черти рыскают где-нибудь поблизости. Может быть, нам стоит вернуться в лагерь? Я бы не прочь приложиться к меху с вином.Димитрий соответствовал трем требованиям, какие предъявлял к разведчикам военный писатель Маврикий [4] : он был красив, здоров и бдителен. Однако рассудительностью не отличался.Аргирос же не соответствовал первому требованию Маврикия. Его брови срослись на лбу сплошной черной полосой. Глаза сохраняли странно-печальное выражение как у святого с иконы или человека, которому рано довелось многое пережить. А ведь ему шел еще только третий десяток, и он был не намного старше Димитрия. – Проедем еще полмили, – сказал Василий. – Потом, если ничего не обнаружим, повернем обратно. – Да, господин, – покорно согласился юноша. Они ехали дальше; высокая трава доставала до щиколоток всадников, а то и до брюха лошади. Аргирос чувствовал себя беззащитным в длинной тунике из козьей шерсти. Он жалел, что оставил свою кольчугу: чжурчжени – убийственно ловкие стрелки из лука. Но бряцание кольчуги выдавало бы разведчика, да и тяжесть стали замедляла ход лошади. Они пересекли небольшой ручей. В грязи на противоположном берегу виднелись отпечатки копыт: не лошадей, на которых ездили римляне, а неподкованных мохнатых степных лошадок. – Похоже, здесь их было с полдюжины, – заметил Димитрий. Он завертел головой, точно ожидал, что из кустов на него сейчас нападут конные чжурчжени. – Возможно, это разведывательный отряд, – предположил Аргирос. – Основные силы, должно быть, ненамного отстали. – Вернемся, – сказал встревоженный Димитрий. Он расчехлил лук и потянулся через плечо за стрелой. – Не буду спорить, – ответил Аргирос. – Мы нашли то, что искали. Ромеи развернули лошадей и отправились туда, откуда явились.Гипостратиг, генерал-лейтенант, по имени Андрей Гермониак, невысокий человек с ястребиным лицом, настороженно выслушал доклад Аргироса. Вид у военачальника был угрюмый, впрочем, как всегда: у него болел желудок. – Ладно, – сказал он, когда разведчик закончил. – Хорошая взбучка могла бы заставить этих разбойников держаться своего берега реки. Свободен. Аргирос отдал честь и вышел из палатки начальника. Через несколько минут послышался звук труб, подавших сигнал тревоги. Точно на учениях, солдаты надели кольчуги и украшенные перьями шлемы, потянулись за копьями и луками, мечами и кинжалами; они выстроились, чтобы выслушать обращение генерала и помолиться перед битвой. Как и многие солдаты, и особенно офицеры римской армии, Иоанн Текманий был армянином по крови, хотя говорил на усыпанном латинскими выражениями греческом языке без восточного акцента. По долгому опыту он знал, как следовало обращаться к солдатам. – Что ж, ребята, – начал он, – мы бивали этих негодяев и раньше на нашем берегу Дуная. А теперь осталось завершить дело и преподать варварам урок, который они запомнят. И мы способны справиться с этим, клянусь моей бородой. Эти слова вызвали среди солдат смех и веселье. Роскошная борода Иоанна наполовину скрывала его золоченую кольчугу. Он продолжал: – Император доверяет нам и ждет, что мы прогоним проклятых кочевников от наших границ. Если справимся, я знаю, мы получим заслуженную награду; Никифор, да благословит его Господь, не скряга. Он вышел из солдатских рядов, известное дело; он не забыл, как достается хлеб солдату. Отметив это, Текманий перешел к новым аргументам: – Повторяю: если битва будет выиграна, вы свое получите. Не стоит грабить трупы чжурчженей и их лагерь. Вы и сами можете погибнуть, и подставить под смерть своих товарищей. Тогда кто будет гулять на ваши наградные? Опять послышался смех, снявший напряжение, что и требовалось. – Не забывайте: биться храбро и подчиняться офицерам. А теперь помолимся о том, чтобы Господь помог нам сегодня. Священник в черной рясе, с собранными в пучок волосами присоединился к генералу возле переносного алтаря. Он осенил себя крестным знамением, Текманий и солдаты повторили этот жест. – Kirie eleison! Господи помилуй! Они пропели молитву еще и еще раз. То был гимн Трисвятого – песнь, которую повторяли вставая по утрам и вечерами после ужина. – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! После Трисвятой песни обычно следовали крики на латыни: «Nobiscum Deus! Господь с нами!» Но священник Текмания обладал воображением. Он не стал так резко завершать молитву, а вместо того пропел армии гимн великого мастера божественной поэзии, святого Муамета. – Нет Бога, кроме Отца нашего, и Христос – Сын Его, – пел Аргирос вместе со всеми.Муамет был его любимым святым и, вероятно, самым рьяным приверженцем церкви после Павла. Рожденный язычником в арабском городке в пустыне, он принял христианство, находясь по делам в Сирии, и уже не вернулся на родину. Он посвятил свою жизнь служению Христу, сочиняя один страстный гимн за другим, и быстро поднялся по церковной иерархической лестнице. Он закончил свои дни в сане архиепископа Нового Карфагена [5] в далекой Испании. Муамета канонизировали вскоре после смерти, и неудивительно, что его почитали как святого покровителя перемен.Когда служба закончилась, солдаты выстроились тремя дивизиями под большим и ярким знаменем командующего ими мерарха. У мойрархов, или полковых командиров, были флаги поменьше, тогда как флажки тагмат – рот – скорее напоминали вымпелы. Тагматы имели разную численность – от двухсот до четырехсот человек, чтобы враг не мог точно оценить размер армии простым подсчетом знамен. Небольшой резерв оставался для защиты лагеря и обоза. Из-под копыт лошадей вылетали комья земли и облака пыли. Аргиросу нравилось быть разведчиком и держаться дальше от удушливого смрада. Солдаты из второй шеренги станут задыхаться уже через час марша. Разведчики ехали впереди и высматривали облака пыли, по которым можно определить положение армии чжурчженей. По тому же признаку и враг мог заметить приближение византийцев. Аргирос жевал кусок ячменной лепешки и жесткого копченого мяса. Он хлебнул воды из походной фляжки. Димитрий, улыбнувшись, облизал губы и в свою очередь тоже отхлебнул из фляжки. Аргирос подозревал, что во фляжке Димитрия, вопреки приказам, было вино. Василий нахмурился. Бой – чересчур опасное дело, чтобы на него можно было идти в подпитии. Справедливости ради стоило отметить, что вино не влияло на боеспособность Димитрия. И именно он первым заметил серо-коричневое облако над горизонтом на северо-востоке. – Там! – крикнул он. Убедившись, что несколько его товарищей тоже увидели облако, разведчик повернул назад – доложить Текманию. Остальные устремились вперед, чтобы ближе присмотреться к чжурчженям. Все кочевники умеют распределяться по равнине, и их войско кажется многочисленнее, чем оно есть на самом деле. Рассыпаясь по степи, они вступают в бой не полками и соединениями, как цивилизованные народы вроде римлян или персов, а племенами и кланами и выстраиваются в боевом порядке только в самый последний момент. К тому же они любят устраивать засады, что еще более требует тщательной разведки. Впереди был отлогий подъем. Напряженно всматриваясь в даль, Аргирос заметил группу кочевников на невысоком пригорке: несомненно, это была вражеская разведка. – Нападем на них, – сказал он. – Возвышенность позволит нам увидеть их войско, а они не смогут наблюдать за нашим. Натягивая тетиву, римские разведчики пришпорили лошадей. Чжурчжени заметили нападающих и развернулись, чтобы приготовиться к защите, оставив несколько человек для наблюдения за римской армией. Лошади кочевников мельче, чем у их противников, а панцири – из вареной кожи, в отличие от излюбленных тяжелых кольчуг римлян. Сбоку у степняков висели кривые сабли, но больше всего кочевники полагались на укрепленные рогом луки. Один чжурчжень поднялся в стременах, коротких, как принято у равнинных кочевников, и выстрелил в римских разведчиков. Стрела не долетела и упала в высокую степную траву. – Держитесь! – крикнул своим людям Аргирос. – Их луки превосходят наши, так что нам вряд ли удастся попасть в них с такого расстояния. – Я сильнее любого проклятого чжурчженя! – крикнул Димитрий и выстрелил из лука. Все, чего он достиг, – только потерял стрелу. Заржала раненная в бок лошадь. Обезумевшее животное вынесло всадника из строя. Через мгновение чжурчжень схватился за горло и вылетел из седла. Римляне издали радостный возглас, приветствуя удачный выстрел. Над ухом Аргироса с угрожающим осиным жужжанием пролетела стрела. Рядом послышался стон, а затем – ругательства, и Аргирос решил, что, должно быть, кто-то несерьезно ранен. Как и другие разведчики, он принялся пускать стрелы так часто, как только мог. Сорок стрел понеслись с громким свистом. Со стороны чжурчженей воздух тоже заполнился звуками смерти. Люди и лошади падали с обеих сторон. Римляне наступали, зная, что их лошади и доспехи давали им преимущества в рукопашном бою. Аргирос ожидал, что кочевники сломятся и рассыплются по равнине, точно ртуть. Но вместо того они оголили сабли, быстро выстраиваясь, чтобы защитить небольшую группу, по-прежнему остававшуюся на возвышенности. У одного из кочевников – человека постарше, с сединой в волосах, – возле лица была длинная труба, нацеленная на основные силы римлян. Если бы Аргирос не держал меч в правой руке, он осенил бы себя крестным знамением. Казалось, какой-то чжурчженьский колдун направлял на греков глаз дьявола. Затем Василию пришлось отвлечься от колдуна, если это и правда был колдун. Кочевник в овчине и лисьей шапке попытался ударить Аргироса в лицо. Тот с трудом отвел атаку и ударил противника мечом. Кочевник уклонился. Довольный удачным маневром, он усмехнулся, сверкнув белыми зубами, которые особенно выделялись на фоне смуглого лица, перепачканного грязью и пылью. Они обменивались ударами примерно с минуту, никак не в силах достать друг друга. Краем глаза Аргирос заметил длинное копье с семью воловьими хвостами – штандарт чжурчженьской армии. – Уходим! – крикнул Аргирос разведчикам. – Уходим, пока они нас не раздавили! В отличие от франков и саксов из Северной Франции и Германии ромеи никогда не шли в бой ради славы. Они не стыдились отступить перед лицом превосходящей силы. Стесненный противник охотно позволил им уйти. Аргирос осмотрелся, дабы убедиться, что всем его людям удалось выйти из боя. – Димитрий, глупец, вернись! – крикнул он. Разведчик из Фессалоник смог прорвать передовую оборону чжурчженей и, как будто вино убедило его в собственной неуязвимости, бросился на группу кочевников, среди которых был и человек с трубой. Как и следовало ожидать, безрассудство привело к беде. Димитрию не удалось приблизиться к чжурчженям ближе, чем на пятьдесят ярдов; их стрелы поразили сначала его самого, а затем и его лошадь. Аргирос ничего не смог предпринять, чтобы отомстить за товарища, потому что вся армия чжурчженей устремилась в наступление. Он вывел разведчиков к еще одной небольшой возвышенности, хотя с нее поле сражения просматривалось хуже, чем с занятого врагами пригорка. Василий отправил одного из своих людей доложить положение дел Текманию, а другого послал за стрелами. Он рассчитывал, что боец вернется до того, как маленький отряд опять привлечет внимание кочевников. При любой возможности Аргирос продолжал наблюдать за группой вражеских разведчиков, которая теперь находилась на расстоянии в милю. Всадники двигались вперед-назад. Как ни щурился Аргирос, ему не удавалось разглядеть, куда подевался кочевник с трубой. Василий нахмурился. Раньше ему не приходилось видеть ничего подобного, поэтому незнакомый предмет казался весьма подозрительным. Услышав радостные возгласы разведчиков, Аргирос обернулся и увидел римскую армию. План Текмания казался ясным. По его приказу две тагматы на правом фланге выдвинулись чуть вперед по сравнению с остальными, прикрывая собой сильный отряд, который при столкновении двух армий был готов вырваться вперед и выйти во фланг чжурчженей. С позиций кочевников этот римский отряд был не виден. Но дело обернулось иначе. Маневрируя и перестраиваясь перед римской кавалерией, чжурчженьские всадники сдвинулись к своему левому флангу. – Они поняли замысел! – с тревогой воскликнул Аргирос. – Григорий, быстро скачи к Текманию! Разведчик понесся галопом, но битва развязалась до того, как он успел доскакать до генерала. Римлянам не удалось развернуть окружение с фланга; они оказались под таким натиском, что даже воины второго ряда изо всех сил старались не допустить, чтобы чжурчжени окружили их самих. Проявив находчивость, Текманий попробовал растянуть левый фланг своего строя, чтобы перекрыть правый фланг кочевников. Чжурчженьский хан, должно быть, читал его мысли. Противник пресек попытку греков в самом зачатке. И не то чтобы кочевники превосходили силы римлян, вовсе нет. Но создавалось впечатление, что они предвосхищали любое предпринимаемое Текманием движение. Вернулся разведчик со стрелами. – Слава Богу, успел, – сказал он, вытаскивая пучки стрел из седельных сумок. – Что-то они чересчур проворны сегодня. Сквозь грохот баталии прорвались призывные звуки горнов – это был приказ отступать. Отступление всегда рискованно: легко впасть в панику и беспорядочное бегство. А с кочевниками это даже вдвойне опасно. В отличие от римлян и персов жители равнин более подвижны, они охотно бросаются в погоню и преследуют бегущих до конца в надежде разгромить. Хотя сегодня Текманий терпел поражение, все же он знал свое дело. При отступлении было не так уж важно, что враги могли предугадывать его решения – они и так были очевидны. Его целью было просто сохранить свои силы в определенном порядке и вывести их к лагерю. И войска, понимая необходимость держаться, подчинялись приказам командира даже точнее, чем бывало при победном наступлении. Отделенные чжурчженями от своих, римские разведчики уходили от погони. Не имея знакомых ориентиров, Аргирос взглянул на солнце. К его удивлению, оно уже было совсем низко на западе. Наконец показался ряд ив, растущих вдоль берега реки, которые были видны и со стороны лагеря. – Теперь вверх по течению, – указал он. Разведчики первыми достигли лагеря, потому что им не пришлось сражаться на обратном пути. Люди из тагматы, охранявшей обоз, обступили их и засыпали вопросами. Они тревожно закричали, услышав от Аргироса и его товарищей дурные новости. Потом, согласно приказу, запрягли волов в повозки и развернули их так, чтобы образовать по краю рва вокруг лагеря баррикаду, защищавшую от стрел. Несмотря на помощь разведчиков, работа не была завершена, когда приблизилась по-прежнему преследуемая противником римская армия. Нескольких волов ранило, и их пришлось зарубить секирами, чтобы в яростной агонии они не разнесли телеги. Тагма за тагмой в лагерь по четырем оставленным через ров проездам возвращались римские кавалеристы. Роты, которым было предписано удержать кочевников на расстоянии от ворот лагеря, разбрасывали проволочные ежи за спинами проезжавших товарищей. Затем, уже после захода солнца, все солдаты вошли в лагерь. Эта ночь и последующие три дня оказались самыми неприятными в жизни Аргироса. Стоны раненых, вопли и возгласы чжурчженей не давали заснуть, а град посылаемых наугад стрел продолжал до зари осыпать лагерь. Когда рассвело, кочевники попытались атаковать римские позиции. Прицельной стрельбой из луков удалось отбить нападение. Враги отошли на безопасное расстояние и осадили лагерь. Андрей Гермониак помогал поднять боевой дух римлян. Он ходил от тагмы к тагме и повторял: – Пожелаем им счастья. У нас есть вода, да и провизии в телегах на неделю. А что будут скоро есть чжурчжени? Вопрос был риторический, но кто-то выкрикнул: – Вшей! Нечистоплотность кочевников вошла в поговорку. Генерал-лейтенант мрачно усмехнулся. – Они не смогут кормить своих вшей больше двух дней. В конце концов им придется вернуться к своим стадам. Так и вышло, хотя кочевники продержались на день больше, чем предсказывал Гермониак. Когда разведка подтвердила, что кочевники действительно ушли, Текманий созвал офицеров на совет в свою палатку, чтобы обсудить дальнейшие планы римлян. – Мне претит возвращаться к Дунаю с поджатым хвостом, но чжурчжени – да покроет святой Андрей, покровитель Константинополя, тело их хана язвами, – должно быть, слышали все мои приказы. Еще одно такое сражение, и у нас не будет армии, с которой можно вернуться. – Они не могли так точно проникнуть в наши планы, – возразил Константин Дукас. Он командовал правофланговой дивизией, обходной маневр которой разгадали кочевники. – Они должны были зависнуть у нас над головами, чтобы понять их. Похоже, сам дьявол подсказывал хану, что мы намеревались делать. Гермониак, человек с длинным прямым носом, устремил взгляд на ворчливого мерарха. – Некоторые все валят на дьявола, лишь бы не признавать свои собственные ошибки. Дукас покраснел от злости. Аргирос обычно соглашался с генерал-лейтенантом. Однако сейчас он поднял руку и ждал, когда на него обратят внимание. Наконец Текманий спросил: – Что такое, Василий? – О дьяволе много рассуждают, хотя вряд ли кто-нибудь его видел, но на этот раз я склоняюсь к тому, что его превосходительство господин Дукас прав, – заявил Аргирос. В ответ на это Гермониак, до сих пор неплохо относившийся к Василию, удостоил его раздраженным взглядом. Аргирос вздохнул и поведал историю о трубе, которую видел в руках седовласого чжурчженя. – Я решил, что это как-то связано с оком дьявола, – заключил он. – Бессмыслица, – заметил один из полковых командиров. – Разве может нам повредить колдовство жалкого язычника после наших молитв перед битвой и благословения священника? Бог не допустит этого. – Бог предопределяет все по собственной воле, а не по нашей, – сказал Текманий. – Все мы грешники; возможно, наших молитв и благословений недостаточно, чтобы одолеть наши слабости. Он перекрестился, и офицеры последовали его примеру. – И все же здесь не обошлось без сильного заклинания, – настаивал Дукас. Командиры вокруг кивнули в знак согласия. Знакомый с логикой Аристотеля мерарх добавил: – Если мы не выясним, что это за труба и как она действует, варвары вновь используют ее против Римской империи. – Если получится, – добавил Текманий, – мы могли бы доставить ее к священнику для изгнания бесов. Познав природу колдовства, он сможет противостоять ему. Генерал и офицеры выжидательно взирали на Аргироса. Он понял, чего от него ждут, и уже жалел, что так неосмотрительно проговорился. Если Текманий хотел подтолкнуть Аргироса к самоубийству, почему бы ему просто не одолжить кинжал?– Трусливый негодяй! – взорвался Андрей Гермониак, когда Аргирос явился к нему на следующее утро. – Если ты не подчиняешься приказам своего генерала, тем хуже для тебя. – Нет, господин, – твердо ответил командир разведчиков, несмотря на то что многие прислушивались к разговору. – Хуже для меня, если я стану им следовать. Это равносильно самоубийству, что является смертным грехом. Лучше испытать гнев моего начальника Текмания в этом мире, чем терпеть вечные муки ада в ином. – Ты уверен, а? Посмотрим. – Аргирос и не предполагал, какая мерзкая ухмылка у генерал-лейтенанта. – Если ты не исполняешь свой долг во имя святых, ты не заслуживаешь своего чина. Мы назначим другого командира в ваше подразделение, так что ты скоро узнаешь, каково это – служить простым солдатом. Аргирос машинально отдал честь. Гермониак с минуту злобно смотрел на него, сжав кулаки. – Убирайся с моих глаз, – наконец сказал он. – Только потому, что ты когда-то был хорошим воином, я не стану тебя наказывать плетьми, никчемный человек. Аргирос снова отдал честь и вышел. Солдаты расступились, когда он проходил мимо. Некоторые уставились на него, другие отводили взгляд. Кто-то плюнул ему под ноги. Лошади стояли в паре минут ходьбы от палатки генерал-лейтенанта, но весть о разжаловании Аргироса каким-то таинственным образом опередила его. Конюхи смотрели на Василия с открытыми ртами, точно на громом пораженного. Не обращая на них внимания, он молча влез на лошадь и подъехал к палатке Юстина из Тарса, еще несколько минут назад бывшего его помощником, а теперь, вероятно, его нового командира. Юстин покраснел, заметив приближавшегося Аргироса, и еще сильнее зарделся, когда Аргирос приветствовал его. – Какие будут приказания, господин? – сухо спросил Аргирос. – Ну, господин, э-э, Василий, э-э, солдат, почему бы тебе не отправиться в тройном патруле на восток вместо Трибониана? Его рана еще болит, так что ему пока трудно сидеть в седле. – Есть, господин, – ответил Аргирос упавшим голосом. Он развернул лошадь и направился к восточным воротам лагеря, где его должны были поджидать двое других патрульных разведчиков. Поскольку он сам составлял списки патрулей, то знал, что его спутниками будут Бардан Филиппик и Александр Араб. Юстин обошелся с ним мягко; оба солдата – сильные, опытные, хотя Александр обладал взрывным темпераментом и мог вспылить, если кто-то пытался обмануть его. В присутствии Аргироса солдаты нервничали. Рука Бардана дернулась для приветствия, но он сразу же опустил ее. – Куда, господин? – спросил Александр. – Ты не должен звать меня господином, это я буду звать тебя господином. И ты сам скажешь, куда следует ехать. – Я мечтал об этом неделями, – ответил Бардан. Но сказал он это без задней мысли, пытаясь пошутить и снять напряжение. И Аргирос впервые после разжалования позволил себе улыбнуться. Это было самое спокойное патрулирование, в котором ему приходилось бывать. По крайней мере, поначалу. Бардан и Александр осторожничали и говорили мало, а присутствие Василия удерживало их от разговора на тему, которую им не терпелось обсудить, – о его проступке. Бардан, более общительный из двоих, наконец коснулся трудного вопроса. Лагерь растворился далеко позади; поблизости не было видно признаков чжурчженей. Три всадника скакали в одиночестве. И Аргирос не удивился, когда Бардан спросил: – Прошу прощения, но чем ты не угодил генерал-лейтенанту? – Я совершил промах на собрании офицеров, – ответил Аргирос. Он не желал распространяться об этом, но Бардан и Александр ждали пояснений, и ему пришлось продолжить: – Я указал Гермониаку, что он был не прав, вступив в спор с Константином Дукасом. Наверно, я не вовремя вступил в разговор, и Гермониак ополчился на меня. – Так бывает всегда, когда вмешиваешься в спор людей выше тебя положением, – заметил Александр с арабским фатализмом. – Или медведь поборет льва, или лев медведя, но кролик всегда в проигрыше. – Львы и медведи, – фыркнул Бардан. – Я б сказал, это чертовски скверно, если бы меня спросили. – Но никто не спросил, – сказал Аргирос. – Знаю, – весело согласился Бардан. – Скверно и то, что они не уволили кое-кого из других офицеров вместо тебя. Есть такие, которым я многим обязан, так что я был бы только рад их отставке. А ты – ну, ты тоже еще тот упрямец и негодяй, но я должен признать, что ты – честный малый. – Благодарю тебя и за такую оценку. – Не за что. Другого от офицеров мы и не ждем, хотя обычно наши ожидания не оправдываются. Скоро ты об этом узнаешь. Постепенно они приближались к небольшой реке с растущими вдоль нее деревьями. Хорошее место для чжурчженьской засады. Бардан и Александр машинально взглянули на Аргироса: старые привычки забываются с трудом. – Разделимся, – предложил он, поняв, что в их глазах он еще оставался офицером. Это было приятно сознавать, но лишь слегка. – Вы езжайте к южной стороне рощи. Не приближайтесь к ней на расстояние полета стрелы. Я – на север. Мы перейдем речку вброд и встретимся на той стороне. Двое разведчиков кивнули и пустили лошадей вниз по течению. Ни один из них не обернулся на Аргироса; их внимание было приковано к деревьям и к тому, что могло скрываться в них. Аргирос направился в своем направлении. Он въехал в воду с восточного берега. Но не развернулся навстречу римлянам, а быстрой рысью продолжал скакать на север. Он представлял себе, как сильно испугаются Бардан с Александром, когда подъедут к условленному месту встречи и не обнаружат его. Первое, что они, несомненно, сделают, – это вернутся на западный берег речки, чтобы проверить, не попал ли он в засаду. А потом отправятся по его следам. Должны. Василий не знал, как они поступят, определив направление его движения. Вряд ли станут преследовать: ведь он поскакал прямо в сторону чжурчженей. Но даже если они погонятся за ним, это неважно. К тому моменту он уже опередит их на полчаса и на несколько миль – этого достаточно, чтобы запутать следы. В результате его спутникам останется одно – вернуться к Иоанну Текманию и доложить, что Аргирос дезертировал. Так оно и есть. Это и было его намерением.Конечно, больше всего следовало опасаться, что первый же встречный чжурчжень с ходу выстрелит в него. Поэтому Василий ехал открыто, одной рукой держась за пояс и подняв вверх другую. Это помогло: заметивший его кочевник решил доставить пленника в свой лагерь. Однако степняк не раздумывая отобрал у Аргироса лук, меч и кинжал. Римлянин ожидал этого и не сопротивлялся. Палатки кочевников были беспорядочно разбросаны на пространстве в три раза обширнее площади римского лагеря, хотя Аргирос полагал, что численность чжурчженей меньше. Сами черные юрты были знакомы: просторные, округлые, покрытые войлоком. Римляне сотни лет назад позаимствовали этот фасон у обитателей степей. Там и сям по лагерю бродили люди, шлепая тяжелой обувью. Кочевники слишком много времени проводили в седле, а потому на земле чувствовали себя неловко, как многие птицы. Они останавливались и разглядывали Аргироса, и его начали утомлять их слишком навязчивые взгляды. Ханская юрта была больше остальных. Перед ней торчал воткнутый в землю штандарт с воловьими хвостами. Человек, пленивший Аргироса, что-то выкрикнул на мелодичном чжурчженьском языке, на котором римлянин знал всего лишь пару непристойных выражений. Завеса у двери юрты отклонилась, и оттуда появились двое мужчин. Один из них, несомненно, хан: вокруг него распространялась такая же аура власти, какой обладал Текманий. Хан был невысоким коренастым человеком лет сорока пяти, с близко посаженными глазами и широким лицом, как у большинства кочевников, но со снабженным горбинкой носом. Правую щеку украшал шрам. У хана была редкая бородка, а на верхней губе росли длинные волосы, свисавшие ниже рта – узкого, точно прорезанного мечом. Хан выслушал соплеменника, первым увидевшего Аргироса, и повернулся к римлянину. – Я Тоссук. Ты расскажешь мне всю правду. Его греческий был неправильным, но вполне понятным. Аргирос опустил голову. – Я расскажу тебе правду, о могущественный хан. Тоссук не сдержал нетерпеливого жеста. Его туника была из коричневого бархата, но того же покроя, что и меховые и кожаные одежды остальных чжурчженей: открытая сверху донизу и закрепленная трем