Гриншпун Инна Падам, падам… Пьеса “Падам, падам…” Автор: Гриншпун Инна На сцене декорации маленькой гостиной, стены которой увешаны большими фотографиями Пиаф. Звучит музыка. Здесь явно собирались устроить «интимный» ужин для двоих, но что-то помешало… На столике два бокала, бутылка, свечи. Повсюду в беспорядке разбросаны предметы женского туалета. Кресла опрокинуты… Вбегает в развевающемся шёлковом халате немолодая, грубо накрашенная женщина. Судорожным движением хватает бокал, отпивает глоток и швыряет бокал в дверь, за которой, по-видимому, скрылся её случайный приятель.Симона. Ну и чёрт с тобой, альфонс дешёвый! Убирайся к своим шлюхам! Думаешь, я не знаю, что ты тратишь на них все мои деньги?! Что, что? Что ты сказал, негодяй? «Сумасшедшая старуха?» Жалкое ничтожество! Да, я – старуха! И я знаю своё место. За сомнительное удовольствие наслаждаться твоими хилыми достоинствами надо платить. Я не отказываюсь! Но ты… Ты нарушаешь все принятые в приличном обществе правила! Ты даже не хочешь притвориться, хоть на полчаса, чуть-чуть подыграть мне. Ну что тебе стоит сказать: «Момон, моя малышка… моя девочка… мой воробышек…» Так нет же! Нет денег – нет ласки! Сопляк! Поучился бы деликатному обращению с женщинами у сутенёров Менильмонтана. Вот это был шик! «Детка, ты сегодня потрясающе выглядишь: такая свеженькая, аппетитненькая, - так бы и проглотил! Да. Кстати! Поделись с дядюшкой Мено денежкой! Всё равно отберёт какой-нибудь негодяй, или пропьёшь в кабачке, а спиртное крайне вредно влияет на растущий организм!» Бывало, заупрямишься, начнёшь «петь» о новом платье, о зимних башмаках, а Мено даст по шее, аккуратно так, чтобы клиентов не распугать, деньги отберёт… Но всё любовно, по-отечески… А ты, дрянной, невоспитанный мальчишка, ещё прибежишь ко мне, когда я издам книгу о ней (указывает на одну из фотографий Пиаф) и стану безумно, фантастически, неправдоподобно богатой! Что, замер? Уже не спешишь к своим кривоногим подружкам? Предвкушаешь, как будешь потрошить мой кошелёк? А вот тебе! (Показывает неприличный жест) Видел? Вот! Вот! Вот! (В разных вариантах повторяет всё тот же жест, потом устало опускается на колени и жалобно уговаривает «дверь») Коко, вернись! Мамочка Момон купит тебе золотой портсигар и запонки с «тигровым глазом». Говорят, что он умножает «мужскую силу»… Тебе этого, конечно, не надо, я просто старая дура! Зато от маленького красного «Шевроле» ты не откажешься, ведь, правда?! Коко, не бросай меня! Прошу тебя, хотя бы в эту ночь, не оставляй меня наедине с этими фотографиями! Она когда-нибудь «достанет» меня, и я подожгу этот склеп вместе с её мужьями, любовниками, патефонными пластинками и голосами! Коко, ты слышишь эти голоса, или я просто схожу с ума? Не уходи! (Голос Эдит, которым она обращается к Момон, совершенно преображает её)Эдит. Момон, возьми себя в руки! Ты сейчас напоминаешь мне грязную лужу или полупотрошённую курицу. Женщина не должна так унижаться перед первой попавшейся парой брюк. Мужчина в доме, конечно, нужен: для порядка, для здоровья… В конце концов, кто-то же должен согревать меня длинными сырыми ночами! Не могу же я спать в обнимку с электрогрелкой! Но надо предвидеть момент, когда «грелка» остывает, и самой нанести пре-вен-тив-ный удар! Момона, запомни это умное выражение! Гораздо приличнее говорить «нанести превентивный удар», чем просто: «Дать коленом под зад надоевшему любовнику!» Симона, обращаясь к одной из фотографий.Симона. Давно ли ты стала такой образованной, милая Диди? Может, тебя научили этому твой папаша - алкоголик или твоя мамаша - певичка из третьеразрядного кабака?Эдит. Ну почему же «мой» папаша? Когда тебе выгодно, ты кричишь, что мы с тобой сёстры. Видите ли, Луи Гассион умудрился переспать и с твоей «старухой» в Марселе и с моей – в Париже… Это что, повод для того, чтобы посылать друг другу рождественские открытки? В таком случае, со мной в родстве состоит половина Франции!Симона. Можешь говорить, что хочешь, но мы с тобой похожи, как две капли «божоле», мы родились на одной улице, мы росли вместе и вместе начали выступать…Эдит. Всё так, малышка, и в то же время, всё не так. Конечно, я не буду утверждать, что мой отец – граф Парижский, а мать – урождённая Монморанси. Мы и в самом деле дети Бельвиля, дно Парижа – наша колыбель, школа и «Институт благородных девиц». Только и здесь Боженька внёс маленькую поправку… Ты родилась в больнице, а я прямо на улице!Симона. Ну надо же! Какой выразительный «знак судьбы»! Можно подумать, что приют для бедных Святой Моники гораздо комфортабельней бельвильской мостовой?!Эдит. Да, но мокрая мостовая родного Парижа, толстые полицейские, пахнущие чесноком и дешёвым вином, в роли повивальных бабок, папаша Гассион в каске и потёртом мундире… Бравый защитник Франции отпросился из окопов только на денёк, чтобы утешить беременную супругу… Папаша обнимает фонарный столб, потому что его качает от волнения и литра красненького, выпитого натощак… Чем не начало биографии «певицы из народа», «хрупкого на вид, но стойкого и мужественного парижского воробушка»? Кажется, так будут писать потом обо мне? А что касается моей избранности, то вспомни хотя бы «чудесное исцеление от слепоты». Хочешь-не хочешь, а там, наверху, кто-то очень умело и грамотно «лепил» мою судьбу.Симона. Это когда ты жила в борделе на севере Нормандии? Я ещё спрашивала у своей матери, где сестрёнка Диди, а она говорила: «В Нормандии, в доме для шлюх.» Кто такие шлюхи я знала хорошо, каждый день перекидывалась с ними парочкой слов, но что такое «дом» - для меня было тайной. Мамаша пояснила: «Дом – это гостиница, где шлюхи живут взаперти.» Мне было их жалко, ведь так приятно просто гулять по улицам. Эдит. Вот дурочка! Бордель в Бернейе был самым лучшим воспоминанием моего детства! Бабка работала там кухаркой, а тётка Мари была хозяйкой заведения. Они отмыли меня, нарядили в матросский костюмчик, а девицы просто не спускали меня с рук и закармливали конфетами. Врач заведения сказал, что я здоровый и крепкий ребёнок, но надо серьёзно заняться моими глазами. Одним словом, я была совершенно слепа! И тогда всё заведение во главе с тёткой Мари… Все: от хозяйки до дворника – отправились на богомолье в Лизье. Бедняжки! Они с таким трудом подобрали себе «приличную» одежду, а вот туфли у всех были «рабочие», лакированные и на безумных каблуках. Все дали обет Святой Терезе, что пожертвуют свой недельный заработок на нужды монастыря. В «перерыве» между двумя «гостями» девочки возносили жаркие молитвы, зажигали свечи и даже старались поменьше пить. В назначенный для «чуда» день было решено не принимать клиентов. Такое отступление от правил было позволено только на Страстной неделе, накануне Пасхи. И Святая Тереза не подвела своих самых верных и чистых душой поклонниц! Правда, доктор Блок утверждал, что помогли промывания и компрессы… Но что понимал старый материалист в чудесах! Я увидела солнце, потому что я была избрана для славы! Симона. Эдит Гассион – современная Жанна Д’Арк! Расскажи лучше, как тебя выставили из борделя!Эдит. Всё верно! Городская общественность обратила внимание моей бабушки, что: «пока ребёнок ничего не видел, он вполне мог проживать в «гнезде разврата». Но теперь… Это может окончательно подорвать устои цивилизованного общества.» Так я получила первый урок морали: стыдно, когда видно! Пришлось мне помотаться по дорогам с папашей Луи…Симона. Я тоже была ассистенткой Луи. Между прочим, наш отец был совсем неплохим уличным акробатом. Помнишь, как он расстилал вытертый коврик прямо на бульваре и орал хриплым голосом: «Месье-дам, представление начинается! Что увидите – то увидите! Без обмана, без показухи. Артист работает для вас без сетки, без страховки, даже без опилок под ногами!»Эдит. А начинал он с того, что отпивал порядочный глоток вина прямо из бутылки. Публике это нравилось: если ты пьёшь перед работой, значит, собираешься изрядно попотеть! Он знал законы улицы и законы жанра. «Месье-дам, среди вас есть любители, есть ценители, есть настоящие знатоки. В вашу честь и для вашего удовольствия я исполню номер, равного которому нет в мире – равновесие на больших пальцах. Король Англии схватил за ручку принца Уэльсского и выбежал из дворца, чтобы поглазеть на моё искусство. Перед талантом все равны! Хозяева лучших цирков Европы предлагали мне золотые горы, но я говорил им: «Парня из Менильмонтана не купишь! Заберите ваши деньги, я выбираю свободу!»Симона. Я всегда была более гибкой и растяжка у меня лучше! А тебя, Диди, папаша называл «деревяшкой». А как я делала «сальто-мортале»!Эдит. Дурочка, я никогда бы не обратила на тебя внимания, если бы ты не умела чего-то такого, что вызвало бы моё удивление. Мне всегда хотелось кем-нибудь восхищаться! Как я любила необыкновенных людей! А необыкновенными для меня были все: все, кто одевался лучше, кто жил на Елисейских полях, кто выступал в роскошных мюзик-холлах! Но одно я знала твёрдо: я – великая певица! У папаши Гассиона был любимый трюк. Он объявлял, что я сейчас сделаю прыжок через горящий обруч. В последний момент, со слезой в голосе, старина Луи говорил, что у меня высокая температура, и почтеннейшая публика из чувства сострадания расходилась, оставив ему денежки. Как-то раз подвыпивший рабочий стал требовать свои кровные десять су. Тогда Гассион ущипнул меня и прошипел: «Спой им что-нибудь душещипательное!» И я запела самую трогательную из всех известных мне песен: «Я пахну потом и вином, Девчонка из предместья. Семи ветрам открыт мой дом, Но как тепло нам вместе. Скажу всю правду не тая: Ни капельки не стыдно! Сегодня ночью я твоя, А завтра – будет видно!»В семь лет я уже умела подбирать репертуар, чтоб достал до самых печёнок, чтоб сморкались и подпевали. Песня не должна быть «ни о чём». Публика должна держаться за животы от смеха или рыдать, как по покойнику, а иначе и не стоит выходить на сцену! Папа Луи крепко-накрепко вбил в меня эту науку. Спасибо и на этом…Симона. А в благодарность ты бросила его!Эдит. Что же ты хочешь?! Он приводил каждый месяц новых «тётенек», а эти сучки знали только один метод воспитания: чуть что – хлестали меня по щекам. Последний раз это было, когда мне исполнилось пятнадцать. Мадам Беатрис не понравилось, что я сплю со своим дружком в её постели. А что мне, прикажете, на улице спать? Пришлось собрать вещички и начать самостоятельную жизнь.Симона. Тут ты и вспомнила о своей маленькой сестричке!Эдит. Не могла же я выступать одна! Это выглядит вульгарно! Публика могла подумать, что я прошу милостыню. «Странствующая труппа «Диди и Дада» проездом из Марселя в Руан, с кратковременной остановкой в Париже! Акробатические этюды и популярные куплеты!» – вот это звучит заманчиво! Кроме того, в любой момент мог появиться импресарио, который предложил бы мне выгодный контракт…Симона. На улице Мартир и в квартале Сен-Пьер нас слушали проститутки, солдаты, прачки… Ну, пару раз останавливались полицейские, и то, чтобы согнать нас с тротуара. Где ты видела там хоть одного приличного господина, который мыл бы ноги чаще одного раза в месяц? Даже сутенёры, поделившие квартал на «зоны влияния», не трогали нас, такие мы были жалкие, худые и грязные. Эдит. Не ври! Я всегда была неотразима для мужиков! Помнишь того мальчишку, Луи Дюпона? Он втрескался в меня с первого взгляда! Мы тут же распили бутылочку «Перно»…Симона. И ты тут же потащила его к нам в гостиницу! Втроём на одной кровати! Думаешь, я могла заснуть хоть на минуту, пока вы там исполняли на пару «гимн любви»? И это в первый же день!Эдит. Момон, любовь – это не вопрос времени, а вопрос количества. Для меня в один день умещается больше любви, чем в десять лет. Почтенные буржуа растягивают свои чувства. Они расчётливы, скупы, поэтому и становятся богатыми. Они не разводят костра из всех своих дров. Может быть, их система хороша для денег, но для любви не годится! И чем, скажи на милость, мы тебе мешали? Кровать была широкой, одеяло мы на себя не тянули...Симона. А через два месяца ты восторженно объявила всем, что у тебя будет ребёнок!Эдит. Согласись, сестричка, мало кому удаётся так правильно устроить свою жизнь. В семнадцать лет у меня уже был любящий муж…Симона. Безработный Луи-Малыш дико ревновал тебя, запрещал петь и бил ежедневно всем, что попадалось под руку…Эдит. Все мои мужчины били меня! От сцен и криков я расцветала. Когда любовь остывает, её нужно или разогреть, или выбросить. Это не тот продукт, который хранится в прохладном месте! Так вот, у меня был муж, дом…Симона. Гостиницы, из которых нас регулярно выселяли за неуплату. Луи украл у своей мамаши три вилки, три ножа и три стакана. Тарелок ты не захотела…Эдит. Я никогда не буду мыть посуду! И заметь, Момон, я никогда в жизни не мыла посуду, потому что я уже тогда была Великая Эдит! На чём я остановилась? Муж, дом и ребёнок…Симона. Мы не приготовили ни одной пелёнки. Ты, наверное, думала, что ребёнок может, как Святой Франциск, гулять с голым задом или собиралась заворачивать его в газету? Когда ты, распевая песенки, отправилась в больницу, все «девочки» Бельвиля скинулись и купили приданое малышке Марсель. Ты даже не знала, что младенцу не дают сырое молоко и жёваный хлеб в тряпочке!Эдит. Зато моя девочка всегда была шикарно одета! У меня не было никакого желания стирать подгузники, поэтому я пела, прижимая её к груди, а на все деньги тут же покупала малышке всё новое. Попробуй только сказать, что я не любила свою дочь! Мы никогда не расставались с ней. Она была самой красивой, самой умной и самой здоровой девочкой! Если бы этот подонок Луи не забрал бы у меня мою Сэсэль, она бы не подхватила менингит в его гнилой хибаре.Симона. Мы неслись, как сумасшедшие, в больницу для бедных… Может быть, если бы ты уже была ЭДИТ ПИАФ, они бы спасли нашу малышку! Профессор не пустил двух замарашек даже на порог своего кабинета. А утром всё было кончено… Ты хотела оставить себе на память прядку волос, но отрезать её было нечем.Эдит. И смотритель морга одолжил мне пилочку для ногтей. Головка ребёнка качалась из стороны в сторону… Качалась… Качалась… Больше у меня никогда не будет детей. Наверное, это тоже «знак судьбы»: Бог дал мне талант, но взамен отнял самое дорогое. И так было всегда… Всё! Я не хочу больше об этом! Хочу на улицу, там легко и свободно. Там меня знают и любят.Симона. Кто? Пьяные матросы? Солдаты Иностранного легиона? Парижское отребье? После смерти Марсель ты вообще сошла с рельс: вино и мужики, мужики и вино! Сколько их было?!Эдит. А сколько бы ни было! Мне всегда было мало любви! А кто в этой жизни может любить по-настоящему? Легионеры, матросы, воры! Они видели смерть, поэтому так умеют наслаждаться жизнью. Они не требуют от тебя клятв в верности до гроба! Они не просят ждать их вечно! Они не умеют красиво говорить, зато в их объятьях ты чувствуешь себя королевой! Я ни на мгновенье не забывала их. Я пела о моих «солдатах удачи» и их подружках-проститутках королеве Англии и президенту Америки! А они слушали и плакали.Симона. Эти «крутые парни» чуть было не сломали твою жизнь! Это из-за них погиб Папа Лепле.Эдит. Молчи, дрянь! Я не хотела… Я так любила доброго Папу! Я не хотела…Симона. Как-то мы забрели на улицу Фероньер. Нам ничего не подавали, потому что совсем рядом ослепительно сияли, шумели, взрывались фейерверками Елисейские поля. Ты была похожа на тухлую рыбу, выброшенную прибоем на песок: рот раскрывала, но ничего не было слышно.Эдит. И тут пришёл ОН! Понимаешь, Момон, я сразу поняла, что это ОН. Седеющий блондин с голубыми глазами, голубой костюм, голубой галстук…Симона. И сам он был ГОЛУБОЙ-ПРЕГОЛУБОЙ!Эдит. Десять франков! Он дал мне целых десять франков и пригласил спеть вечером в его роскошном варьетте «Джернис». Надо отдать должное этим ребятам в розовых подштанниках: у них есть стиль! Луи Лепле сразу понял, что я – звезда! Симона. Дурочка! Лепле был настоящей акулой шоу-бизнеса. Публике надоели слащавые шансонье, ноющие о небесной любви, ей обрыдли разухабистые куплетисты. Парижу хотелось чего-то нового. Папа ничем не рисковал. Ты была ни на кого не похожа. Он рассчитал всё правильно: либо его уличная певица сумеет встряхнуть тех, кто называет себя «весь Париж» и где-то между сердцем и желудком у них что-то шевельнётся, либо, глядя на неё, они будут хохотать до упаду. В любом случае, они скажут: «Ах, этот Лепле! Всегда откопает что-то новенькое!»Эдит. Тогда ты не была такой умной и злой. Целую ночь мы с тобой вязали вечернее платье… Оно должно было быть чёрным, обязательно чёрным, потому что это самый изысканный цвет! Оно должно было быть очень простым, потому что я бедная девчонка с улицы! Оно должно было быть очень красивым, потому что я шла покорять Париж! А ты, безрукая курица, запорола мне рукава.Симона. Неправда! Я прекрасно вязала! Это ты каждый раз бросала спицы и орала, как безумная: «Я – великая певица! Меня будет знать весь мир! Я накуплю себе тысячу платьев!»Эдит. Это ты-то прекрасно вязала? А кто постоянно терял петли? Не потому ли моё миленькое платьице так напоминало рыболовную сеть?! Симона. Ладно, ладно… Вязала ты всегда лучше меня. Всем своим любовникам ты дарила свитера немыслимых попугайских расцветок. Так что, «сборную Эдит» можно было без труда узнать по стилю «Пожар в джунглях». И с рукавами всё бы было в порядке, просто, нам не хватило времени.Эдит. Когда папа Лепле увидел меня в чёрном балахоне с одним рукавом, он чуть не лишился чувств. Он тряс меня и кричал: «Идиотка! Ты хочешь в ЭТОМ выйти на мою сцену? Посмотри на свои руки! Это не руки, а спички!» Всё! Это был конец!Симона. Как во сне, как в бреду я вспоминаю тёмный зал, слабо освещённую сцену и Лепле, который своими тонкими наманикюренными пальцами набрасывает на тебя шёлковый фиолетовый платок. Интересно, откуда он взялся?Эдит. По преданию, платок одолжила мне жена великого Мориса Шевалье. Вот какие люди пришли послушать уличную певичку! Лётчик Мермоз, который только что совершил перелёт из Парижа в Рио-де-Жанейро, король мюзик-холла Шевалье и обворожительная Мистенгет прибежали в «Джернис» прямо со своего концерта в «Олимпии», писатель Жан Кокто держал за руку юного актёра Жана Маре, их роман только начинался, - я ещё никого не знала тогда. А они меня уже знали!Симона. Как они могли знать тебя, Диди? У тебя ещё не было имени. Прямо перед выходом на сцену Папа Лепле спросил, как тебя объявлять. Эдит. Марианна де Тревиль! (качает головой) Иветта Юггер! (вновь качает головой) Эдит Гассион! Нет! Нет и нет! Повернув меня к свету, пристально вглядевшись в мои безумные глаза, он нарёк меня новым именем. Симона. Меня чуть не стошнило, когда Лепле объявил: «Итак, с улицы – в кабаре! МАЛЮТКА ПИАФ!» «Пиаф» на парижском жаргоне означает «воробышек». Разве это имя для артистки?Эдит. Что ты понимаешь? «Малютка Пиаф» – это так выразительно! Славненький воробышек, прыгает, чирикает, ничего не боится! Безродное дитя улицы! У Папы Лепле всегда был стиль!Звучит музыкаЭдит. «У девчонок Монмартра ни кола, ни двора! У девчонок Бельвиля в кармане дыра! С кем бы мне, бедолаге, провести вечерок? Может быть сиротинку приласкает дружок?»Симона. И слова –дерьмо, и музыка – дерьмо, но голос… Её голос звенел и переливался, наполняя зал. Они уже не звенели бокалами, не стучали ножами, не пережёвывали, чавкая, свой бифштекс! Все эти нарядные люди в мехах и бриллиантах слушали крошечного воробышка, расправившего крылья.Песня Пиаф продолжаетсяСимона. Я плакала, Диди! Ты слышишь, я плакала!Эдит. Ну и дура! А у меня так пересохло в горле, что я могла плеваться песком. Еле дотянула до конца песни. Всё, конец, болваны! Я уже всё сказала! Что же вы молчите?Симона. От града, ливня, шквала аплодисментов чуть не сорвало крышу. Тебя поздравляли, обнимали, приглашали за столики, но ты зря радовалась, Диди! Ты их удивила, но не покорила! Они были в нокауте, но не у твоих ног. Париж любит между устрицами и лимбургским сыром послушать о нищете и грязи, а потом запить неприятные ощущения хорошим глотком шампанского «Дом Периньон».Эдит. А ты думаешь, я этого не понимала. Да я впитала это с молоком матери, вернее, с красным винишком, которым моя матушка разбавляла молоко, чтобы дитя спало покрепче и не мешало мамочке гулять… Я с рождения умела всему на свете давать точную цену: восторгам, затрещинам, недовольному шипению, поцелуям, женской дружбе и мужской верности. Я была стреляным воробьём и меня на мякине не проведёшь! Но этот вечер я запомнила на всю жизнь. С тех пор я всегда одевала для выступлений только чёрные платья! Носила только фиолетовые платки! А руки прижимала к бёдрам. Вот так, почти «по швам», как стойкий оловянный солдатик, который занял последний рубеж обороны.Звучит музыка. Эдит танцует с бесконечной чередой «кавалеров»Симона. А что твои прежние увлечения? Куда же подевались все эти Анри-Кувалда, Пьер-Длинный Нож и Большой Роже с его чёрным блестящим револьвером?Эдит(беспечно) Они всегда были где-то неподалёку, в соседнем бистро, в тени домов, на лавочке у входа в «Джернис». После концерта я убегала с ними в ночь, и нам было хорошо! Танец продолжают «апаши». Их движения гораздо грубее и выразительнее.Эдит(продолжает) Можно подумать, что блестящие завсегдатаи мюзик-холлов падали в обморок от моих «мальчиков»! Для этой публики считалось высшим шиком после ужина пройтись по солдатским борделям на улице Рю-де-ла-Пе или матросским кабачкам Сент-Антуана. Папа Лепле меня не осуждал и даже подружился с Рено-Легионером.Симона. Подружился! Если раньше Лепле находил себе «приятелей» среди танцоров кордебалета, то теперь, с твоей лёгкой руки, к нему стали захаживать крепкие парни Монмартра. Это тебе не худосочные Коко и Лулу, с бледной кожей и накокаиненными глазками! Наши мальчики могли, с божьей помощью, вытрясти душу и кошелёк из любого толстого «кота». Бедняга Лепле! Тебе слишком дорого стоила Малютка Пиаф!Грубовато-вкрадчивый «мужской» танец обрывается звуком выстрела.Эдит. Это неправда! Неправда! Он просто спит. Папа, скажи им, что ты просто спишь! Я ни в чём не виновата, месье комиссар! Я так любила его!Симона. Ты хотела увидеть своё имя, написанное огромными буквами на стенах всех парижских домов? Ты преуспела в этом, Диди. Твои огромные фотографии украшали все журналы и газеты. «Малютка Пиаф убила своего покровителя!», «Она поставляла ему развлечения!», «Смерть в кабаре!», «Любовь втроём!» А твои вчерашние обожатели, поившие тебя шампанским и называвшие «мадемуазель Пиаф», дружно посоветовали тебе вернуться на мостовую.Музыка. Эдит тихо поёт: «Старьёвщик, старьёвщик, копаясь в тряпье, Ты сердце моё не видал? Найдёшь, отогреешь – спасибо тебе! Ты правильно всё угадал. В лохмотьях кровавых осколки любви… Ты их собери в платок. Меня за тележкой своей позови, Ведь мир не так уж жесток!»Эдит. Мостовая была уже мала для меня! Семь месяцев славы, запаха кулис, ярких огней, навсегда отравили мою кровь. Я должна была петь на сцене! Должна!Симона. Кому ты нужна была теперь? Маленькая, некрасивая… Твои женские прелести отпросились на выходной, но так и не вернулись, как загулявшая горничная! Раньше твоей «изюминкой» было то, что ты пришла с улицы. От тебя не требовали ничего, тебе всё прощали. Забавный зверёк, вылепленный из парижской сырости и придорожной грязи… Но сейчас ты уже не с улицы, ты – из «Джерниса». Папы Лепле нет, и никто не захочет делать «звезду» из уродины с уголовной историей в качестве рекламы.Эдит. Это я – уродина? Да я всегда была безумно хороша. (Пытается подкраситься, причесаться, чем ещё больше обезображивает себя) Ну у кого ещё ты видела такие огромные глаза, нежную кожу, тонкие пальцы? А мой чувственный рот? Мужики просто сходили с ума от меня! Никогда, ты свидетель этому, Момон, никогда я не оставалась одна. Когда судьба поворачивалась ко мне своей грязной изнанкой, всегда приходил ОН!Симона(вспоминая) «Сестричка Момон, ОН сам разыскал меня, ОН хочет помочь, ОН верит в то, что я – великая певица, только надо чуть-чуть приодеться и подучиться. А ещё у НЕГО голубые глаза» Сколько раз я слышала это! Каждый раз у НИХ оказывались голубые глаза. Голубые глаза были барометром. Эдит обнаруживала их даже у негров. А вот когда я слышала: «По-моему, мы с тобой ошиблись. У него какие-то серовато-стальные глаза!» Я делала безошибочный вывод, что любовнику пора собирать чемоданы. Эдит. Реймон Ассо… Поэт, журналист, музыкант, а главное, какой мужчина! Сестричка, это – как удар молнии!Симона. Остаётся надеется, что его «громоотвод» не подведёт!Эдит. Как тебе не стыдно! У нас чистые отношения, любовь учителя к маленькой ученице. Кстати, у нас сейчас будет урок. Возьми его жену Мадлен и прогуляйся с ней часа два-три, пока мы будем «распеваться»…Музыка. Танец Эдит и Реймона.Симона. Надо отдать должное Реймону Ассо: они не только «распевались». Он учил её пользоваться столовыми приборами, не вытирать руки о скатерть, не обгладывать по-собачьи кости. Терпеливо объяснял Эдит, что Виктор Гюго не сможет написать для неё песню, потому что давным-давно умер, что при знакомстве с королём… Он верил, что его Диди будет петь для королей и королев! При знакомстве с королём не надо интересоваться, как у него дела на работе и симпатичная ли у него секретарша. Эдит. А я злилась, убегала погулять на Большие Бульвары, возвращалась пьяная, получала пару хорошеньких затрещин и опять училась!Он тщательно и бережно создавал «стиль Пиаф», неповторимый репертуар Пиаф. Я рассказывала ему всё: о легионерах, сутенёрах, проститутках, английских моряках в портовых кабачках и случайных прохожих в глухих подворотнях. А он внимательно слушал, хмурился и писал стихи. Потом Реймон привёл композитора Маргерит Моно. Мы с ней были похожи, как бальная туфелька и солдатский сапог. Маргерит витала в облаках поэзии и музыки, а мы её заставляли писать об уличных девках, солдатах и их неверных возлюбленных. Симона. Вот так, под звуки фортепиано, под крики Реймона: «Ты одеваешься, как шлюха! Ты ешь, как свинья! Ты читаешь, как шестилетний ребёнок!», под треск пощёчин рождалась на свет новая программа, с которой ты вскоре выступила в самом большом довоенном варьетте Парижа. Но меня уже с тобой не было. Сестричка Момон стала не нужна «великой Пиаф», и ты выбросила меня за дверь.Эдит. Буду я ещё руки пачкать! Я в это время гуляла с Маргерит по роскошным магазинам, а «выставлял» тебя мой милый Реймон. Ты не вписывалась в мой новый образ. Пришлось расстаться с тобой до лучших времён.Симона. Говоря точнее, до худших времён. Как только судьба накручивала тебе хвост, ты вспоминала о бедной Симоне и приближала меня на время. Несмотря ни на что, я была на твоём концерте! Просто купила билет на галёрку, и проплакала, как дура, стиснутая со всех сторон беснующейся от восторга толпой. Эдит, ты – великая певица! Эдит поёт: «Я не знаю, как его звали, Может, просто - легионер. У него глаза цвета стали И отсутствие строгих манер. Пахла ночь раскалённой пустыней, Наша страсть – обнажённый нерв. Только память моя не остынет! Я люблю тебя, легионер!» Песня Пиаф и танец «прощания».Эдит. Не плачь, Момон! Рёймон прогнал тебя, а я вскоре прогнала Реймона. Мне уже не нужен был учитель. Тот, кто спит со мной в разных постелях, не может влиять на меня. Представьте себе, что я ночью захотела любимого мужчину. И что?! Мне звонить в колокольчик и вызывать его, как этого… как его… ма-жор-до-ма?! Мой мужчина должен быть только моим. А кроме того, я уже была Эдит Пиаф! Знаешь, что писал обо мне Жан Кокто: что у меня лоб Бонапарта и глаза только что прозревшего слепца, что я «исторгаю из своей узкой груди великие стенания ночи», что я – «апрельский соловей, исполняющий свою любовную песню». Вот тебе и Малютка Пиаф!С тех пор в моей карьере уже не было спадов и простоев. Вперёд и вверх!Нарастает тревожная музыка: обрывки военных маршей, «Марсельезы», популярных песенок Шевалье, Кросби, джазовых композиций и песен Пиаф.Симона. Нет, вы только послушайте её! Ты можешь думать о чём-нибудь другом? Все твои мысли вертятся вокруг мужиков и сцены! Вспомни, что ты сказала, когда началась Вторая Мировая война?Эдит. Нужно купить консервов, сигарет и вина! В практическом уме мне не откажешь! А чего нам было бояться? Куда бежать? Что могли отнять у меня немцы? Мою девственность? Немножко опоздали! В конце концов, они такие же солдаты, как мои легионеры! Буду петь для них!Симона. Ну и дрянь же ты, Диди! Мы были свидетелями исторических мгновений!Эдит. Иди к чёрту! Если это История, то я предпочитаю о ней читать, а не участвовать в ней! Симона. В то время, когда наши храбрые мальчики уходили с генералом Де Голлем, чтобы сражаться с захватчиками…Эдит. В то же самое время наши УМНЫЕ мальчики уходили с маршалом Петеном на юг, чтобы преспокойно сотрудничать с захватчиками! Париж ненадолго опустел, замер, ослеп, закрыв тяжёлыми шторами свои зеркальные витрины, затих в ожидании. Они промаршировали по Елисейским полям без выстрелов, без взрывов. Красивые белокурые юноши в зелёной полевой форме… Открылись магазины и кафе, жизнь вернулась в прежнюю колею. Только мадам Жакоб, старая консьержка из дома напротив, так и ушла в вечность, держа в одной руке чемодан, в другой – клетку с канарейкой…Симона. Да, ты и в самом деле не Жанна Д Арк! В тебе нет ни капли патриотизма. Ты пела, пила, занималась любовью, как будто ничего не произошло.Эдит. А чем я могла помочь Сопротивлению? Я не умею стрелять, взрывать поезда, похищать секретные карты. Я умею только петь. Ты помнишь песенку «Наше знамя», которую боши запретили исполнять? Публика ревела от восторга и сжимала кулаки, когда я стояла в красных, синих и белых лучах прожекторов, в ярком свете французского флага, и пела, пела назло им!На бастионе старом Четыре смельчака. Они стоят недаром Под пулями врага. Не спит Бельвиль любимый, Не спит родной Монмартр. Отступят злые зимы, Опять вернётся март. Над старым бастионом Взовьётся наше знамя. Звучит припев знакомый, В душе рождая пламя.И беззвучно, одним дыханием мы все вместе пели запрещённую «Марсельезу». У тебя есть ещё вопросы по поводу моего патриотизма? Симона. Милая моя героиня! Ты всегда говорила, что парижанин, по своей сути, – маленький обыватель. Его не интересует ничего кроме собственного брюха.Эдит. Это правда, но во всех нас сидит маленький Гаврош, настоящий парижский «гамен» – уличный мальчишка, плюющий на любую власть и всему предпочитающий свободу. Хоть раз в жизни в каждом французе этот Гаврош просыпается. Несколько раз, просто так, риска ради, я возила в лагеря для военнопленных поддельные документы. Что ещё? Прятала у себя моих музыкантов-евреев…Симона. Не без пользы для себя, моя практичная Диди! Бедняга Мишель Эмер ввалился к нам тощий, измождённый, только что сбежавший из концлагеря. Признайся, ты перетрусила не не шутку.Эдит. А потом помогла ему переправиться в Касабланку. Думаешь, это было так легко? Любезничала с немецкими офицерами, выступила бесплатно в полицейском управлении, а денег-то сколько потратила!Симона. Зато он целую неделю согревал твою постель и написал для тебя знаменитого «Аккордеониста». Ты потом включала эту песню во все свои концерты. Звучит «Аккордеонист». Танец.Эдит. А что, прикажешь, мне заниматься благотворительностью? Я не Святая Тереза! В трудные годы, когда всё выдаётся по карточкам, приходится довольствоваться тощим Мишелем, похожим на испуганную сову.Симона. Бедный Мишель! Он был не только прекрасным поэтом, но и верным другом. Когда наши вошли в Париж, когда все смеялись, пели, бросались на шею танкистам Леклерка, морякам, бойцам Сопротивления в чёрных беретах, тебе пришлось предстать перед Комиссией по чистке.Эдит. Наши маленькие испуганные обыватели сразу стали такими храбрыми, как будто лично они освободили Францию. Бедняги брали реванш за четыре года страха, унижений и предательства. По улицам толпы «героев» гнали бедных парижских проституток, которые просто работали, просто спали с немецкими солдатами. Их ловили и брили им головы. Симона. На комиссию не подействовали рассказы о посещениях лагерей, о «детских шалостях» с французским флагом, но добрые слова Мишеля Эмера помогли тебе. Ты могла выступать, могла петь, могла любить! Кто там был следующий?Итальянская песенка. Тема Ива Монтана (что-нибудь из его песен).Эдит. ОН ворвался в мою жизнь, как солнечный свет, как весна, как глоток свежего воздуха. Высокий, кудрявый, ГОЛУБОГЛАЗЫЙ…Симона. Уймись, Диди! Глаза у него были золотисто-карие, но в остальном ты права! Зачем клеветать на мальчика? Он относился ко мне по-товарищески, по крайней мере, не требовал, чтобы мы с тобой расстались.Эдит. Этот маленький наглец подошёл ко мне после концерта и сказал с невыносимым марсельским акцентом: «Мадам Пиаф! Я хочу выступать с Вами! Испытайте меня! Есть несколько сногсшибательных песенок!» Симона.(иронически) Прослушивание состоялось той же ночью! Не сомневаюсь, что «испытание» он с честью выдержал! Это при таких-то данных! Одно плохо: пел Иво Ливи так себе… Эдит. Я сделаю из него человека! Прошло время, когда меня «лепили»! Теперь я открываю собственный завод по шлифовке деревянных чурбанов! Эй, Иво, у тебя омерзительный акцент! Засунь карандаш…Куда? А сам не догадываешься? Ладно, шучу! Зажми карандаш зубами и произноси слова песен перед зеркалом! Это не твоя забота «зачем»! Делай, что тебе говорят! Что за вульгарные жесты! Что за походка! Не разыгрывай из себя «крутого парня»! Ты вырос в приличной рабочей семье, а я – на улице! Я собью с тебя «крутизну»! Марш к пианино! Всё! Не могу больше! Полное дерьмо!Всё это сопровождается песнями Пиаф «Милорд», «Джонни» и очень реалистичным танцем. Сцена может заканчиваться откровенной пощёчиной (Эдит бьёт, потом Эдит бьют)Эдит. Прости, ну, прости меня! Ты гений! Ты красавчик! Я тебя так люблю! Поехали к Картье, я присмотрела для тебя миленький портсигарчик и чудесные запонки с «тигровым глазом». Говорят, он повышает потенцию! Что ты, милый! Я не о тебе подумала! В этом деле ты и впрямь – гений! Хочешь посмотреть афиши нашего концерта? Твоё имя рядом с моим… Ты прав, «Ив Монтан» напечатано чуть помельче, но какой классный псевдоним я для тебя придумала! Не хмурься! Обними свою Диди! Никогда, ни на минуту, не оставляй меня одну! Танец любви и покоя… Заметив какой-нибудь выразительный жест:Эдит. Замри! Повтори это движение! Сто раз повтори его перед зеркалом! И не смотри на меня так укоризненно. Любовь – это моя жизнь, мой воздух, моё Солнце, а профессия – это моя Вселенная! Понял разницу?Музыкальный номер, где перекликаются песни Пиаф, Ива Монтана, звуки аплодисментов, танец Ива с другими женщинами.Симона. Вот так всегда! Ты выводила их «в люди», а они изменяли тебе с первой попавшейся «юбкой»! И предлоги находили самые благовидные: они, видишь ли, обиделись! Тебе больше аплодировали, тебя пригласили на передачу, о тебе написали статью, а о них упомянуто вскользь, в духе «Господин Пиаф, благодаря мощной поддержке своей патронессы, выдавил из себя две-три нефальшивые ноты!»Эдит. К моему Иву это не относилось. Ему Бог дал не только талант и внешность, но и ум, иронический взгляд на мир. Знаешь, Момон, мне рассказывали, что много лет спустя, когда он уже был известным певцом, звездой Голливуда, мужем красавицы-актрисы, его пригласили в Советскую Россию. Ив пошёл в самый крупный московский магазин и ку