Название: Дао воды Автор: "Черные" Бета: "Черные" Категория: слэш Пейринг: СС/ГП Рейтинг: NC-17 Жанр: драма/романс Дисклеймер: Черный — не значит злой, белый — не значит святой. Отказываемся от всего, включая предрассудки. Саммари: Все следует своему пути. Смерть приходит за жизнью, вершит свой суд судьба, но иногда заведенный порядок вещей нарушается. Предупреждение: AU Примечание: Фик написан на турнир «CHESSтная игра» на «Астрономической башне». Тема задания: Авторский фик 4 – Вода точит даже шахматные фигуры Ход: Ладья h8-g8^ Часть первая Мертвое море Черное, оно подходило ему безупречно. Опуская кончики пальцев в его прохладу, он чувствовал, что приобщается к той единственной форме небытия, что казалась приемлемой. Раньше он никогда не предполагал, что может существовать такое чувство покоя, что оно будет пронизывать каждый дюйм его души, усыпляя годами царивших в ней демонов. Если каждому воздается по заслугам, то да, он был рад, что венцом его жизненного пути стало это мертвое, неподвижное море, застывшее в ожидании грозы. В нем была сила и мощь, та самая сто раз сокрытая и еще тысячу раз перепрятанная главная тайна вселенной. Оно было тленом… Только тленом, хотя в первые дни он искал в нем плоть. Что-то бешеное и осязаемое, возможно, позабытую историю о том, кем он был, или сказку о человеке, которым никогда уже не будет. Мертвое море не мстило за излишние ожидания, наоборот, оно, казалось, приветствовало их, когда, выходя босым на каменистый берег, он дожидался, пока обманчиво темный небосвод покроется хрусталем первых звезд, и раскидывал в стороны руки, срывая голос в крике: – Ну вот же я! Вот… Ему было сложно признать факт собственного небытия. Очень сложно, но море поддерживало в любых стремлениях. Казалось, что его неподвижные воды тоже что-то тревожило, пусть даже всего лишь легкий бриз, и сырые капли стекали по лицу одинокого человека, имитируя слезы. Потому что принять изменения в себе сложно, и кто-то должен был оплакать его судьбу. Что поделать, если сил не нашлось ни у кого, кроме моря? Он смирился, принял странную философию стихии. День, год… Время относительно. Просто однажды человек не вышел провожать очередной закат, он был слишком занят поисками себя, попыткой обустроить жилище, потому что, наверное, единственно важным было то, что он все еще осознавал, что он есть, пусть даже застывшим у мертвой воды безликим остовом. За смирением, словно шагая за ним след в след, пришли призраки. Это он их так называл, потому что даже знакомые лица были размыты и чужды. Они ходили рядом, иногда даже пытались коснуться его руки, лаская надуманную кожу своим эфемерным холодом, а он не мог избавиться от ощущения, что разглядывает диковинных бледных медуз, что смотрят на него через толщу черной воды. Все так и было, он позволял себе их не замечать, даже старика с длинной седой бородой, что пытался до него докричаться. Тот все твердил что-то о вине, о том, как ему жаль, что все так сложилось, но человек молчал, он просто до надуманной боли в мышцах двигал огромные валуны, способные стать частью пристанища, строил какую-то основу своего пусть не существенного, но существования. А потом пришла женщина из прошлого и сказала, что все напрасно. Белая, она была такая ярко-белая, что он сравнивал ее с парящей в небе чайкой. Она не преследовала его, как другие, просто, однажды появившись, устроилась на покатом валуне и стала расчесывать волосы. Долго… Очень долго женщина не смотрела на него, упавшего на колени, набравшего полные кулаки гальки и сжавшего их так, словно он жаждал перемолоть камни в песок. В своем невнимании она была безжалостна, она испытывала его, как испытывала всегда. Ей хватало терпения, он еще помнил, как она умела терпеть. Зря… Все, что она делала, она делала зря. Понапрасну верила в него, ведь с первой их встречи было понятно, что его черную воду не подружить с ее огнем. Но она старалась, она подогревала его снова и снова, пока не поняла – ей ничего не дано изменить. Нет, она не сумела сделать это осознание красивым, она оставила его резко, зло, причинила боль, как всякое пламя, тут же устремившись к удобному, давно поджидающему ее очагу. А ему оставалось только стыть. День ото дня становиться все более мертвыми водами, и даже то, что она, отложив, наконец, в сторону гребень, сказала: – Ты ни в чем не виноват… Нет, эти слова уже ничего не могли изменить. Он не раскаялся. Ни толики, ни капли. Он кричал ей: – Вон! Он, терзаемый странной болью, вопил: – Убирайся! Видеть ее мертвой было еще хуже, чем осознавать собственное небытие. Потом он корчился на холодных камнях в ожидании бледно-розовой, щедро разбавленной серым цветом зари, пытаясь убедить себя, что мертво должно быть все вокруг. Что прошлое – это боль, которую надо отринуть. За гранью жизни должно быть либо все, либо ничего, но она отказала ему в праве на покой. Являлась снова и снова, русалкой выныривая из морской пены, ундиной застывая на камне в попытке вычесать какую то истину из своих серебристых локонов. Он боролся долго, наверное, слишком, потому что однажды попытался поймать ее руку и назвать единственно любимой, нужной, но у ее тела не оказалось осязаемых форм… Все, что он смог поймать, – это легкий аромат полуденного солнца, щедро разбавленный морской солью. Она не пыталась избежать его рук, у нее просто больше не было возможности податься им навстречу. Они оба не могли. Смерть всегда есть смерть, ее не преодолеть ни силе, ни воле. Можно только в очередной раз коснуться лбом гладкого камня и прошептать: – Не будет.Однажды, грустно посмеиваясь над ее попытками коснуться призрачными пальцами его лица, он услышал то, что всегда так хотел услышать: – Ты ведь хочешь знать лишь одно – любила ли я? – Она вздохнула. – Легче и правильнее все вокруг от моих слов не станет, но да, любила. Она ошибалась. Он заслушивался ее речью как чарующей музыкой. Даже здесь, на берегу мертвого моря, ее признания были нужны и важны. Ему казалось, что в них таится странная сила неразочарования. Он был не зря. Он ел, пил, мучался, дышал не напрасно. Она дарила своими словами мед. Долго дарила. Он снова стал ожидающим, это проще, чем быть хоть немного живущим. Каждое ее появление несло в себе жизнь, очередную «нетленную рыбу», способную плавать в его мертвом море. – А помнишь, – говорила она. – Нам было по двенадцать лет, и я тебя поцеловала. – Помню, – он даже не злился на то, что его руки обнимали только камень и холод. – У нас не было денег на новые украшения, и мать повесила над крыльцом связку засохшей прошлогодней омелы. Мне всегда казалось, что ты сделала это лишь потому, что хотела поднять мне настроение. Я ведь так стыдился тогда… Она кивнула. – …Всего. Ты все время чего-то стыдился, а я, занятая собственными чувствами, тебе совсем не помогала. Мне, наверное, стоило сказать, что та чахлая омела значила для меня куда больше, чем издевки моей сестры и все то, что говорили родители. Я любила их, они любили меня, но надо было просто забыть на миг о том, что я хорошая дочь. Перестать кому-то пытаться соответствовать… – То, что их впечатления о мире волшебников складывались на основании мнения обо мне или моей матери, наверное, было неприятно? Я пытался стать значимым, стать достойным тебя… Я старался, просто выбрал для достижения этой цели легкий, но неверный путь. Она заменила мед ядом. Возможно, не желая его оскорбить… Нет. Просто его не желая. – Это я выбрала путь, Северус. Однажды склонилась к мысли, что Джеймса мне любить проще. Его выбрало мое сердце, пусть даже преодолев все то, что я чувствовала к тебе. Я выбрала ровную дорогу. Не упрекай меня за это. Я не сожалею – никогда не умела и не хочу учиться. Для меня ты был слишком сложен, а я желала простого человеческого счастья. Джеймс дал его мне, пусть недолго, но оно у меня было. Его я люблю больше, но он не стер моих воспоминаний о сухой омеле. Ты – моя магия, то яркое чувство, что хотя бы раз в жизни нужно пережить, чтобы определиться с тем, чего же ты на самом деле хочешь. Я поняла, что не тебя, Северус. Однажды я осознала это со всей отчетливостью и это позволило мне быть жестокой. Нет, не быть… Он понял, что это позволило ей оставаться такой – жестокой. Доброта, сочувствие были не тем, в чем нуждался человек на берегу мертвого моря. Ему надо было что-то в себе переосмыслить. Он просил ее больше не приходить. Она согласилась и сдержала слово. Дни пошли чередой, приобрели закономерность. Человек на берегу дал им знакомые названия, и за понедельником следовал вторник. Он носил камешки на утес над морем и выкладывал их рядами, зачем-то отсчитывая недели и месяцы. Когда булыжников стало слишком много, откуда ни возьмись, появилось любопытство. Захотелось пройти куда-то по кромке неподвижной воды узнать, что там – за горизонтом, но он не пошел искать какие-то истины. Возможно, страшась того, что может найти. Пейзаж вокруг немного менялся от тех усилий, что человек прикладывал к тому, чтобы привнести в него что-то свое. На берегу выросли четыре стены, которым, правда, не хватало крыши, но за все время, что человек провел на берегу, ни разу не пошел дождь, так что, наверное, в жилище вообще не было никакой необходимости. Просто мужчина иногда чувствовал потребность отгородиться от того, что его окружало, спрятаться, пусть даже только от мертвого моря. Тогда он завешивал побелевшей от соли мантией дверной проем и сворачивался калачиком на камнях, накрываясь с головой сюртуком в попытке спрятаться еще и от звезд. Он закрывал глаза и… Думал? Нет, ему не о чем было размышлять. Мечтал? Это было бессмысленно. К чему мечты тому, у кого не осталось ничего, кроме камня и черных вод. Вспоминал? Да, наверное, это правильный ответ, вот только его память содержала не так уж много приятных вещей, поэтому он даже не пытался вспомнить, какие краски его когда-то завораживали в женщине-чайке или за что винился навязчивый старик. Его мысли занимали совсем иные вещи. Он размышлял о том, как приятно было зимой, вернувшись с улицы, немного разворошить кочергой угли в камине и протянуть руки к огню, а потом, устроившись на диване с интересной книгой, позволить себе стаканчик виски. Или весной, когда только начинается пробуждение природы, до утра бродить по залитому серебряным светом луны лесу. Хмелея от аромата свежести, вздрагивать, когда холодные капли талой воды падают с крон деревьев за воротник, вспоминать, зачем, собственно, отправился бродить меж исполинских стволов и для каких ингредиентов предназначены холщовые мешочки, разложенные по карманам. Приятно думать о том, что лето всегда оставляло на языке вкус яблочного пирога: домовые эльфы пекли их десятками, пытаясь использовать с пользой каждый плод с трех плодовых деревьев, что росли у ворот замка. Целые яблоки оставляли в погребе до возвращения студентов, а вот червивые и подгнившие аккуратно обрезали и готовили пироги. Он всегда старался вернуться в замок именно в ту пору, когда яблони начинали плодоносить. Можно было, проявив за столом обычную сдержанность, вечером умыкнуть с кухни целый пирог и, потребовав кофейник крепчайшего кофе, до утра предаваться полнейшей вакханалии, смакуя каждый кусок. Иногда от излишка коричной присыпки начинало щекотать в носу, и чихание с фырканьем перерастало в тихий смех над собственным мальчишеством. Жаль, что на смену летнему покою всегда приходила осень. Человек у моря всегда вспоминал об осени с грустью, когда-то в юности он любил всю эту игру в красный паровоз. Нет, не за толкотню в вагонах, галдеж первогодок на сортировке или унылый холод в гостиной факультета. Все это было потом, позднее, а вскакивая на подножку поезда, он отчего-то чувствовал, что в этот момент ворует у жизни что-то важное. Увозит сказочную принцессу из ее маленького уютного домика, в котором она росла, обласканная и любимая, как и положено добрым феям, в мир, который, может, и не столь безупречен, но, по крайней мере, предназначен только для них двоих. Потом радость осени ушла, она стала просто временем года, которому ничего не дано изменить в его судьбе. Дальше – хуже; она снова наполнилась гвалтом знакомых и незнакомых голосов и людьми, до мигрени, до едва сдерживаемого раздражения вторгавшимися в его личное пространство. Человек у моря слишком дорожил им, чтобы считаться приветливым или дружелюбным. Таких, как он, чаще называли асоциальными типами. Он никогда не думал, что однажды ему будет не хватать этого отравляющего гомона. А сейчас… Он вспоминал о нем чаще, чем об уюте зимы, бодрости весны или вкусе лета. Звезды тем и прекрасны, что холодны, море на то и мертво, что не несет в себе ничего, кроме покоя. Призраки… Стать их собеседником – наверное, значило до конца признать, что его тоже нет. Возможно, однажды он решился бы, если бы его хоть раз навестил тот, с кем действительно хотелось поговорить, но приходили лишь привидения, от которых он желал отвернуться. Быть может, в этом крылась причина того, что однажды он отправился в путь. Вышел на рассвете, рассовав по карманам запас камней на шесть дней, просто шел день и ночь, не обманывая себя надуманной усталостью. Казалось, было легко потеряться во времени, когда вокруг только море, скалы, и даже утесы напоминают друг друга как близнецы. Но, выбросив три камня, человек повернул назад и вернулся к своему недостроенному дому. Там он переночевал, позволив своим воспоминаниям наполнить себя очередной жаждой какого-то пути, и снова отправился в дорогу, захватив больше камней. После тринадцатого путешествия он перестал их считать, только по привычке нагружал карманы камнями и все чаще ловил себя на мысли – а зачем возвращаться к какой-то начальной точке, если все вокруг все равно неизменно? Устройство нового дома не займет много времени, да и нужен ли этот самый дом? Ну зачем, в самом деле, пытаться спрятаться от мертвого моря или немеркнущих звезд? Они ведь никак не посягали на его одиночество, были не в состоянии его разрушить. Так зачем все эти бесплодные усилия? Но он чувствовал, что поступает правильно. Возможно, в самом характере человека была сила, не позволявшая ему сдаться, стать частью вещей вроде мертвого моря, даже несмотря на то, каким понятным, одурманивающе родным оно было. Может быть, именно осознание этой внутренней борьбы, его упрямство привели к тому, что однажды человек встретил кого-то способного дать ответы. *** Никогда раньше во время своих путешествий в поисках «чего-то» он не находил костей, а тут на все таком же безразличном ко всему берегу обнаружил не просто фрагменты останков, а целый скелет крылатого ящера, в мире волшебников именуемого драконом. Спустя череду однообразных дней подобное открытие привело путника в состояние, близкое к шоку. Он осторожно приблизился к вольготно расположившемуся на берегу скелету и тронул кончиками пальцев выбеленные морской солью кости. Челюсти предостерегающе клацнули, и человек невольно сделал шаг назад, а когда скелет зашевелился, пытаясь встать на костистые лапы, и вовсе счел разумным спрятаться за ближайший валун. Костяной дракон с трудом, но все же поднялся. В тусклом свете утреннего солнца его покрытый ракушками и кристаллами соли скелет блестел так, что у единственного очевидца этих событий зарябило в глазах. Дракон брезгливо отскреб со своих оголенных ребер несколько присохших черных водорослей, а затем довольно почтительно постучал гигантским когтем по камню, за которым прятался человек, и пробасил: – Форма довольно необычная. – Форма? Мужчина покинул свое укрытие. Он, возможно, не слишком хорошо представлял, какие опасности могут подстерегать его на этой стадии существования и чем может обернуться эта встреча на берегу мертвого моря, но ощущения, что дракон таит в себе угрозу, у него не возникло. Гигантский ящер прокомментировал это довольно странно. Он сел на ту часть скелета, что названа была бы тазом, и попытался отгрызть от того, что когда-то было крылом, особенно крупную ракушку. – Плохо, – когда его попытка кончилась неудачей, пояснил он, сокрушенно глядя на осколки одного из зубов. – Где же крики «черт возьми, говорящий скелет»? Человек сел на теплую гальку и равнодушно произнес: – Черт возьми, говорящий скелет. – М-да… – заметил дракон. – Ситуация. И давно ты здесь? – Сто сорок восемь недель с того момента, как начал считать дни. Сколько времени прошло до этого, понятия не имею. Похоже, равнодушие человека раздражало скелет, и если бы костяная морда могла как-то выражать эмоции, то их сочетание было бы раздосадованно растерянным. – А ты вообще понимаешь, что… – Мертв? – Человек кивнул. – Об этом не так сложно было догадаться. Иначе что заменило бы в моей памяти одни декорации другими? Тени, которые приходят ко мне… Среди них я не нашел ни одной, обладателя которой я запомнил здравствующим. Вывод напрашивается сам собой. В нем нет даже ничего отрицающего магию. Ведь единственное, чего нет в ее основе – так это рутины. Все давно изменилось бы, будь мое состояние последствием какого-либо заклятья. Но я не помню никаких заклинаний, только клыки, рвущие плоть. Это было не настолько больно, чтобы я сошел с ума и сейчас мое тело гнило где-то в закрытых палатах Святого Мунго, пока мозг бродит по бесконечному побережью, развлекая себя фантазиями на тему общения с суповым набором для любителей трансильванской колдовской кухни. Произнеся все это, мужчина вспомнил, что когда-то был язвительным, и те, кто удосуживался или осмеливался охарактеризовать его манеру изъясняться, сравнивали язык, что все еще ворочался у него во рту, с жалом. Дракон отчего-то умилился всему услышанному, по крайней мере, он не выглядел готовым оскорбиться и даже подтвердил это: – Ну, все же ты не настолько смирился с положением вещей, как мы опасались. Возможно, существовали более важные вопросы, но человек, укутав колени порядком изодранной мантией, задал лишь два. – Смирился? Мы? Не то чтобы ему на самом деле было интересно. У этого мужчины было одно достоинство – он умел ждать. Его терпение при определенном стечении обстоятельств было безгранично. Если поверить в то, что время в месте, ставшем его новым пристанищем, можно было счесть близким к реальности, то значит, он провел на берегу уже больше трех лет. На что потратил их? Поговорил пару раз с белой, как чайка, женщиной. Это уже не позволяло ему считать себя ни отчаявшимся, ни свихнувшимся от одиночества. В прошлой жизни у человека были куда более сложные годы терпения и ожидания. Он десять лет провел в водовороте не слишком интересной ему жизни, просто тратя время на то, чтобы дожить до того часа, когда мальчик, которого нужно было защитить, придет, чтобы еще больше изгадить своим присутствием и без того скверный мир. Что по сравнению с тем нелепо потраченным временем три года относительного покоя? Ничто. Человек и не требовал от дракона никаких важных ответов, потому что знал: чем настойчивее спрашиваешь – тем меньше правды получаешь. – Смирение – это плохо, – весомо сказал дракон. Человек пожал плечами, задумчиво глядя на свинцово-серое небо. – Странно. А мне всегда казалось, что смирение – это добродетель, противоположная гордыне. Если бы ящер мог нахмуриться, он бы сейчас наверняка с удовольствием это сделал. – Пожалуй, это будет самая сложная и неблагодарная работа, которая когда-либо у меня была. Видишь ли, Северус… Человека раздосадовало услышанное имя. Не потому, что оно не нравилось ему или было недостаточно благозвучным, просто неприятно удивляло то, что он, кажется, о нем практически позабыл. Было ли это к лучшему? Не было, даже несмотря на то, что за этим именем тянулась целая вереница воспоминаний, которые мало кто счел бы приятными. Казалось, вместе с именем начали стираться и они, но человека это нисколько не вдохновило, он был жаден, когда речь шла о его прошлом, он ни с кем не хотел его делить. – Северус, – тихо сказал он, заставляя язык снова привыкнуть произносить это имя, словно это по-прежнему самое обычное дело. Вышло с первого раза, и мужчина слабо улыбнулся. – Да, именно так. – Эй, ты чего? – полюбопытствовал дракон. – Может, я переоценил твою вменяемость? Человек легко согласился: – Такое бывает. Его сейчас больше интересовали те факты, что тащило из недр его памяти произнесенное имя. Человек считал, что даже покойники имеют право на прошлое, но, кажется, дракона такое его самоопределение не устраивало. – Кстати, о смерти. Не так уж ты и мертв, знаешь ли. – В смысле? – А тебя не смущал тот факт, что все вокруг несколько более эфемерны, чем ты сам? Человек пожал плечами. – Кто может знать все законы мирозданья? Я понятия не имею, как меня видят те, кто удосуживается разглядеть. Возможно, для них я такая же бесплотная тень. Дракон согласился. – Звучит логично, но, видишь ли, все несколько иначе. Они отличаются от тебя. Эти души уже приняли собственную смерть, а твой дух еще не свободен. Человек задумался. – Что значит – принять или не принять? Я, кажется, не отрицаю, что меня в той или иной степени не существует. – Не все в этом мире зависит от желаний. Есть еще факты, влиять на которые мы не можем. Твое нынешнее состояние, то, что ты по сравнению с другими более материален, пока не всецело подчиняется процессам, которые происходят в твоей голове. Это всего лишь означает, что твое тело еще не мертво, даже если сейчас оно не в состоянии вместить твою душу. Человек покачал головой. – Не может быть. Была повреждена сонная артерия, яремная вена, и, если я правильно помню свои ощущения, клыки змеи задели даже блуждающий нерв. Вследствие обширной кровопотери у меня в течение пары минут полностью нарушилось кровоснабжение мозга, и мы с ним отправились в небытие. Я уже не упоминаю о яде Нагини. – А почему не упоминаешь? – спросил дракон. – Потому что меня бы он не убил. После его воздействия не умер даже такой никчемный человек, как Артур Уизли, что уж говорить обо мне.Гордыня, невольно прозвучавшая в его голосе, рассмешила ящера. – Что, опыты на себе ставил? – Отчасти, – легко согласился человек. – Разве вы можете утверждать, насколько качественно изготовили яд, если он не опробован? – Звучит жутковато. – На самом деле все не так уж ужасно. У меня не было особого желания кого-то травить, чтобы удостовериться в качестве своих зелий. Каждый раз готовить противоядие утомительно, проще было выработать у себя иммунитет, потребляя небольшие дозы ядов. Это полезный навык, пару раз он спасал мне жизнь, когда находились люди, считавшие, что в том или ином раскладе я – совершенно лишняя карта. Дракон хмыкнул и, потягиваясь с явным удовольствием, захрустел костями. – Да уж, насыщенная у тебя была жизнь. Человек пожал плечами. – Не очень. Спорить с ним ящеру, похоже, было неинтересно. – Так или иначе, ты рассуждаешь о своей смерти, основываясь на перечне естественных причин и следствий, а есть еще высшие силы, вмешательство которых делает все непостижимым. Если я говорю, что твое тело не мертво, значит, так оно и есть. Мужчина задумался. – Причины, по которым я должен доверять мнению скелета? Дракон рассмеялся. – Думаешь, мне нравится так выглядеть? Эта форма, между прочим, – плод исключительно твоего больного воображения. Человек усмехнулся в ответ. – Ну, разумеется. Жаль только, что я не припоминаю, чтобы в нем роились настолько странные образы. Может, выбрать что-то более подходящее… Дракон оживился. – Первая мудрая мысль за весь день. Я бы не отказался от чего-то более пристойного, как и подобает хранителю. – Ангелу-хранителю? – уточнил человек. Скелет кивнул. – Ну, можно сказать и так. Дальнейшие события заставили его озадачиться. Человек встал и молча пошел по берегу. – Стой! Ты куда? – недоумевал дракон, но мужчина даже не обернулся, шагая по направлению к месту, которое уже привык назвать домом. Его поведение не было обосновано ничем, кроме острой неприязни к словосочетанию «ангел-хранитель». В его прошлой жизни эти два слова никогда не приводили ни к чему хорошему. Он наконец точно вспомнил, в чем провинился старик с белой бородой. Кажется, тем, что пытался навязать ему подобную работу в отношении мальчика по имени Гарри. Вот только человек, которому нравилось мертвое море, ангелом быть не умел. Почему? Он не верил ни в райские кущи, ни в геенну ада. Ни во что, собственно, не верил, считая, что человек, который приписывает свое везение опеке каких-то там ангелов или списывает неудачи на происки чертей, не заслуживает ничего, кроме презрения. Упомянутые драконом высшие силы имели, по мнению мужчины, право на существование – и только. А что касается его собственной судьбы, то тут все решения он предпочитал принимать самостоятельно и не перекладывал ответственность за них на чужие плечи. Ради пары ответов на не слишком важные вопросы позволить кому-то взять на себя заботу о его участи? «Увольте меня от этого», – сказал сам себе человек, решив, что со всеми вопросами о своем существовании однажды разберется сам, если вообще почувствует необходимость разбираться в чем-либо. – Да постой же ты! – кричал дракон. – Мне нужно столько тебе рассказать... Человек на секунду замер, а потом заявил: – В услугах ангела-хранителя не заинтересован, – и ускорил шаг. *** – По морям и океанам ^ Злая нас ведет звезда, Бродим мы по разным странам И нигде не вьем гнезда! Стала нашим капитаном Черная, как ночь, вражда! Что там унывать, Нам нечего терять. Пей до дна! Будет волна, Кровью полна! Он укрылся сюртуком с головой и, тихо выругавшись, заткнул уши пальцами. Дракон, пользующийся отсутствием крыши, опустил голову так, чтобы его пасть оказалась ближе к человеку, и в два раза громче прежнего затянул припев: – ^ Приятель, смелей разворачивай парус, Йо-хо-хо, веселись, как черт! Одних убило пулями, Других убила старость. Йо-хо-хо, все равно за борт! Шла вторая неделя пытки вокалом костяного ящера. Если сначала человек только посмеивался над заверениями дракона: «Так или иначе, но ты все равно меня выслушаешь», и уходил по берегу в поисках какого-то занятия или просто сидел у воды, разглядывая звезды, то после того как скелет придумал свою кару за полное игнорирование его присутствия, у человека появилось острое желание прекратить свое существование даже в такой необременительной форме. Правда, по утрам дракон куда-то улетал, смешно размахивая в воздухе своими костями, но к полудню всегда возвращался с новым запасом песен о пиратах, а вскоре сосредоточился на одной, заметив, что мужчину она раздражает больше остальных. Удивляться тут было нечему: именно при ее исполнении ящер немилосердно фальшивил. Вот и сейчас, оценив произведенный эффект, он театрально прокашлялся и затянул второй куплет: – ^ Берег, принимай обломки, Мертвых похоронит враг! Скроют от людей потемки "Подвиги" морских бродяг. Проклянут не раз потомки Черный наш пиратский флаг! Нас родила тьма, Мы бродим, как чума. Близится час, Слушай приказ. Дьявол за нас! Эгей! – Все, – сказал человек, отбрасывая в сторону свою потрепанную одежду. – Я слушаю. Только, если можно, вкратце, по существу и без упоминаний ангелов. – Да? – дракон пошаркал лапой по обтесанной морем гальке. – Жалость-то какая, у меня как раз было настроение пару часов попеть. – Но под яростным взглядом человека он стушевался, хотя и попытался еще хоть миг насладиться собственным триумфом. – Что, на самом деле так плохо? – Отвратительно. Ты вообще имеешь представление о том, чем октавы отличаются одна от другой? – Нет, – признался дракон. – Нотной грамоте не обучен, но это, пожалуй, не так важно, раз уж у нас наконец завязался разговор. Помнится, до того как ты начал демонстрировать вопиющее безразличие к моим словам, мы говорили о твоей смерти, вернее, обстоятельствах, из-за которых твоя душа здесь, а тело все еще существует. – Ну и как такое возможно, учитывая перечень озвученных мною травм? – с безразличием поинтересовался человек. Дракон вздохнул. – Ну, скажем так, несмотря на значительную кровопотерю, сочетание воздействия яда змеи с противодействием того иммунитета, что тебе удалось у себя выработать, замедлило обменные процессы, и ты из-за всех пережитых волнений впал в состояние, именуемое летаргическим сном. – Даже в самых тяжёлых случаях летаргический сон можно отличить от смерти, что исключает возможность ошибочного погребения живых. Так что меня в таком случае уже давно оживил бы любой мало-мальски грамотный колдомедик. К тому же при летаргии человек замечает все внешние раздражители, просто не может на них реагировать. Выбери другое объяснение, – посоветовал мужчина дракону. Тот задумался. – Слушай, ну чего ты такой щепетильный… Кома устроит? – В целом, да, так как мои травмы предполагают угнетение центральной нервной системы. – Дракон улыбнулся, но человек добавил: – Однако в случае неоказания мне своевременной помощи мой мозг уже мертв, а значит, тело совершенно непригодно. Ящер разозлился. – Да нормальное оно, я тебе говорю, и ничего с твоими мозгами не сделалось. Что вообще может статься с такой помойкой? – Интересно, – ухмыльнулся мужчина. – Наносить оскорбления только из-за того, что не хватает ума или образования все объяснить… Ты случайно не мое альтер эго? – Мерлин упаси, я просто не колдомедик и не в состоянии озвучить все тонкости. В общем, ситуация такова: ты впал в кому и тебя похоронили, наложив на тело чары сохранения. – Что недосуг проверить было? А чары зачем? Я же не Дамблдор, чтобы мой склеп еще веками посещали потомки. – Кто знает. Видимо, слишком много похорон нужно было организовать, вот никто и не обратил внимания, что ты еще живой. А чары на всех накладывали. Некоторые тела родственники смогли забрать только через несколько дней, не отдавать же им начавшие разлагаться останки? – Самое нелогичное и лженаучное объяснение, которое я когда-либо слышал. – Знаешь, – доверительно сообщил дракон, – они вообще нелогичны и лженаучны. Раз уж возникла такая ситуация, надо же было что-то делать… – Какая ситуация? – Ты что-нибудь слышал о Книге судеб? – Как и все волшебники, которым в детстве рассказывали сказки. – Ну так вот, спешу тебя обрадовать: она действительно существует. Там все о нас – жизнь, смерть и даже существование в загробном мире. Но иногда некоторые вещи начинают происходить не по написанному, ведь люди обладают собственной волей, и тех, кто пишет в Книге, это даже не слишком расстраивает. Они принципиальны лишь в двух вопросах: когда нам родиться и когда умереть. Все остальное человек может выбрать сам. – И какое все это имеет отношение ко мне? – Видишь ли, ты не должен был умереть там, в Визжащей хижине, это противоречит записям о тебе в Книге судеб. Но обстоятельства сложились так, что спасти тебя не представлялось возможным. Человек пожал плечами. – И что? Переписали бы пару строк – и дело с концом. Дракон вздохнул. – К сожалению, тут все не так просто. Смерть не может отнять больше, чем дает Жизнь. Это поддерживает мир в равновесии. Когда нарушается заведенный порядок вещей, человек получает право выбора – жить ему или умереть. Поэтому твое тело существует вопреки всем законам логики, а душа находится здесь. – Где здесь? – В твоем персональном лимбо. Это место – твое личное "нигде", мистер Снейп, оно между жизнью и смертью. Ты порождаешь его, твое подвешенное состояние. Лимбо перестанет существовать, как только ты сделаешь выбор. – Ты здесь для того, чтобы заставить меня его сделать? Дракон покачал головой. – Нет. Сейчас никто ни в одном из миров не может заставить тебя сделать что-либо. – Тогда какова цель твоего присутствия? – Видишь ли, обычно те, кто оказываются в твоей ситуации, довольно быстро что-то выбирают. Они либо забывают себя и их лимбо перестают существовать, когда однажды они покидают его, устремляясь за знакомыми призраками, либо их жажда жить берет свое, они отчаянно ищут способ вернуться к тем, кого оставили в мире живых и однажды обретают путь. Но ты никуда не движешься. Твоя память не желает оставить в прошлом мир живых, но и пути назад ты не ищешь. Отчего так? Человек пожал плечами, глядя на сверкающие на темном небосводе хрусталики звезд. У него не было ответа на заданный вопрос, только странное чувство, что именно сейчас его душа как никогда далека от тревог, и он действительно может думать только о тех вещах, что его согревают, и забывать о боли. Если для этого потребуется навсегда забыть собственное имя? Что ж, пусть будет так. Главное – что ему по-настоящему нравится это мертвое море. Не то, что за ним, не то, что вне его границ, ему просто действительно хорошо наедине с собой. Как-то менять это состояние совершенно не хотелось. – Нет такого призрака, за которым мне стоило бы идти, и не существует никого в мире живых, к кому хотелось бы возвращаться. Я как-то не нажил близких людей. – А как же она? – тихо спросил дракон. Человек без лишних подсказок понял, о ком он говорит, но только пожал плечами. – Она свой выбор сделала, и его уже ничто не изменит. Наверное, должно быть прискорбно, что для того, чтобы осознать это, пришлось умереть, но мне, если честно, все равно. – А друзья? – Не обзавелся как-то. Дракон раздраженно клацнул зубами. – Ну хоть приятели, а? Кому-то же будет тебя не хватать? Человек усмехнулся. – Пару приятелей, пожалуй, могу назвать, но, поверь мне, Люциуса Малфоя больше опечалит несвоевременная доставка свежей газеты, чем моя кончина. По крайней мере, она вызовет у него больше эмоций. А его жена дольше платье в магазине выбирает, чем горюет по кому-либо, кто не ее драгоценный сын. – Да уж, – угрюмо сказал ящер. – Кажется, я начинаю понимать, почему ты здесь застрял. – Только ведь лимбо ни для кого не может стать домом. Он перевалочный пункт, а отнюдь не точка назначения. – На этот счет существует какое-то правило, с которым ты меня пока не ознакомил? Ответа у дракона не нашлось.– Понятия не имею. Надо проконсультироваться с начальством. Человек встал и, подобрав сюртук, снова улегся на камни, накрывшись с головой. – Ну так иди и общайся с кем захочешь. Меня все устраивает. – Да что тут может устраивать? – изумился дракон. – Хоть бы жильем приличным обзавелся. – И как это, по-твоему, сделать? – спросил человек. – Мерлин, да это же твое лимбо. Просто прояви фантазию. *** Дракон, если верить камням, разложенным на утесе, отсутствовал больше десяти дней. Сначала человек не раздумывал над его словами не в силу каких-то объективных причин – ему просто не хотелось. Однако зерно сомнений, что он позволил в себе посеять, начало медленно давать всходы. Его робкие ростки мужчина заметил, когда утром вместо того, чтобы в очередной раз просто насладиться покоем мертвого моря, представил легкий бриз, разгоняющий волны, на вершине которых пенились бы белые барашки, которые, достигая берега, ложились тающей «сахарной ватой» вокруг щиколоток и исчезали, стоило пошевелить ногой. Возможно, с фантазией у человека были некоторые пробле