Литературный Институт им. А.М. Горького Патологическая ложь с элементами правды в романе Захара Прилепина«Патологии»Курсовая работа по дисциплине “Современная русская литература”Студент: Алексеев К.А. 5 курс, заочное отделение(Преподаватель Болычев Игорь Иванович) Москва 2008 год ВступлениеГоворят метать бисер перед свиньями – дело неблагодарное. Даже в Евангелие об это сказано. И возможно я бы выбрал другую тему для курсовой работы. Тем более, который год я собирался написать о том, о чем давно задумывал: о повести Валентина Распутина “Дочь Ивана – мать Ивана” или же о ультраавангардном романе Елены Чудиновой “Мечеть Парижской Богоматери”. А уж коли невмоготу охота обратиться к современным баталистам, то и тут выбор богатый: Владислав Шурыгин “Письма мёртвого капитана” или тот же “Алхан-Юрт” Аркадия Бабченко или ещё ряд чуть менее известных авторов. В общем, тем для написания работы – непаханое поле. Не скрою, хоть на семинарах мы не раз вспоминали имя Захара Прилепина, а в различных печатных изданиях я то и дело натыкался на громогласные рецензии в отношении его романов “Патологии” и “Санькя”, у меня не возникало мысли посвятить работу именно его творчеству. Да что там курсовую – до относительно недавнего времени у меня даже руки не дошли приобрести данные книги. В общем, начал я потихоньку собираться с мыслями на свою излюбленную военную тематику и даже название курсовой уже придумал: “Тема локальных военных конфликтов в современной прозе. “Алхан-юрт” Аркадия Бабченко и “Письма мёртвого капитана” Владислава Шурыгина”. Однако, жизнь внесла свои коррективы. Вначале я поехал в служебную командировку в Ингушетию, где на базе одной из тактических группировок с нашим 7 отрядом специального назначения МВД «Росич», по соседству находился сводный отряд милиции. Там-то я и повстречался с пожилым прапорщиком-сапером Михалычем из Дзержинского ОМОНа, где с 1995 по 2000 год служил Евгений Николаевич Прилепин, (так зовут по паспорту автора), писатель, лауреат ряда международных литературных премий, председатель Нижегородского отделения Национал-большевистской партии, член центрального политсовета “Другой России”… Как выяснилось Михалыч, в отличие от меня читал оба романа своего бывшего сослуживца Прилепина и довольно конкретно высказал свое мнение по поводу его творчества. Потому, вернувшись в Москву, я первым делом обошёл все книжные магазины, в надежде купить знаменитые романы бывшего Дзержинского омоновца, а ныне соратника Каспарова и Немцова, но, увы, нигде не нашёл. Обнаружить их мне удалось лишь в книжной лавке при издательстве “Ад Маргинем”, которое и выпустило в свет творения Прилепина. А уж прочтя и “Патологии” пальцы сами собой потянулись к клавиатуре компьютера.^ Патологическая ложь с элементами правды. Роман «Патологи» начинается с обыденной и довольно правдиво описанной сцены: главный герой гуляет с трехлетним приёмышем на берегу реки. Сама картина и чувства главного героя изображены более чем достоверно и это подкупает.«Когда я и приёмыш путешествуем по городу, я начинаю сомневаться во всём. Я сомневаюсь, что цветочные горшки не падают с балконов, а дворняги не кидаются на людей, я сомневаюсь в том, что оборванный в конце месяца провод телеграфного столба не даёт ток, а канализационные люки не проваливаются, открывая кипящую тьму. Мы бережёмся всего. Мальчик доверяет мне, разве я вправе его подвести?»* Понятное дело, любой, кто имеет за плечами опыт материнства или отцовства, и сам испытывал подобные чувства, тут же мысленно воскликнет «Верю!». И после, когда маршрутка, на которой возвращались главный герой с ребёнком, срывается с моста и падает в воду, поневоле начинаешь сопереживать в этом, видя в этом свои собственный страхи и переживания, воплощённые на первых страницах романа. Правда, дочитав «Патологии» до конца, я так и не понял, к чему был дан этот эпизод в начале. Нигде больше ни приёмыш, ни послевоенная жизнь главного героя в книге не возникает. Более всего данный приём подходит к ружью, висящему в первом акте спектакля, но так и не выстрелившему, а наоборот, куда-то бесследно испарившемуся. Впрочем, дальнейшие сцены романа напрочь вытеснили из моего сознание этот непонятный ход автора. После пролога сразу же следует сцена военного аэродрома в Моздоке. И вновь точное, правдивое описание жизни этого беспокойного, вечно прифронтового городка: грязные солдаты, смолящие «Астру», какие-то мешки, чадящая рядом со «взлёткой» печка-«буржуйка». Монолог командира СОБРа, возвращающегося со своими бойцами домой, на Большую Землю: «Главное, чтобы командир у вас был упрямый. Чтоб вас не засунули в какую-нибудь задницу. К черту их приказы! Вон, рязанских вывезли в чисто поле, заставили окапываться. А через неделю сняли. Но четверых навсегда «окопали». А у нас всего двое раненых за все время. Потому что мы клали на их приказы…» Что тут говорить: против правды не попрешь. Лично знаю и даже был свидетелем не одного случая, когда вот так вот, по решению «умного» командования целые соединения и даже тактические группировки вот так вот размещали на открытом месте, окружённым лесистыми горами и пока те окапывались да возводили защитные сооружения, их методично отстреливали боевики. И вновь хочется воскликнуть: «Верю!». Вообще Прилепин(надо отдать должное его безусловному таланту) относительно неплохо с одной стороны построил композицию своего романа. Жизнь постоянно борется со смертью: в персонажах много беспечности, поглощенности заботами насыщения и отдыха, много надежды на то, что все-таки ничего страшного не случится. Смерть усмехается, временно утверждая людей в их правоте, из самых тяжелых, ночных, страшных ситуаций позволяя им возвращаться целыми и невредимыми — чтобы подпустить их поближе. Напряжение в романе создается за счет ощущения прерывистого — от задания к заданию — движения к гибели. Эпизоды войны не чередуются бездумно, а подчинены логике сюжета о постепенно надвигающейся смерти и наивной самонадеянности жизни, не сумевшей предотвратить свое поражение. Композиционная выстроенность — одно из главных достижений Прилепина. Ибо композиция — ахиллесова пята “военной” прозы. Война однообразна и склонна к самоповторам — при том, что человек каждый ее день переживает как первый и неповторимый. Эта особенность войны как предмета изображения толкает большинство авторов на не слишком мотивированный отбор эпизодов для произведения. Ведь в каждом из них будет увлекательная для читателя близость смерти и драматизм, появляющийся, как второе лицо войны, почти без авторских усилий, — и в то же время каждый из них будет, по сути, похож на другой. В романе двенадцать эпизодов, ставящих персонажей под угрозу смерти. Задания особые, задания рядовые, бои, несчастные случаи. До поры до времени персонажам романа везет. Первые, короткие и победительные, главы проносятся с легкомысленным присвистом: героям все нипочем. Все удается легко, смерть воспринимается отдаленно и смешливо. Так, первый эпизод — пост на крыше школы — демонстрирует несерьезное, наивно-мечтательное отношение героев к войне: “Мне кажется смешным, что мы, здоровые мужики, ползаем по крыше”; “Саня ложится на спину, смотрит в небо. „Ты чего, атаку сверху ожидаешь?” «…Бьет автомат, небо разрезают трассеры. Далеко от нас. Они уходят в небо...” “Мешают гранаты, располагающиеся в передних карманах. Вытаскиваю их. Они смешно валятся и пытаются укатиться, влажно блестят боками, как игрушечные ”. Написано правдиво и достоверно, что там говорить – сам поймал себя на том, что всё это я не раз пережил, бывая там, за речкой Терек. Но вот персонажи впервые сталкиваются с настоящей смертью — она проходит в опасной близости от них, хотя все-таки мимо. Без приключений сопроводившие колонну машин во Владикавказ, герои узнают, что на другой дороге обстреляны возвращавшиеся домой дембеля. Траурный парад мертвых тел на площадке возле местного аэропорта — эта сцена впервые поразит реальностью военной смерти и героев, и читателей. Во время обстрела местного рыночка гибнет кто-то из десанта. “Смерть к нам заглянула”, — говорит по этому поводу командир. Постепенно главы становятся длиннее, насыщенней. Самая долгая — восьмая, она — поворот. Пик блаженства и беспечности. Смерть отступает как можно дальше, чтобы разбежаться и больнее ударить с разгона. Командир направляет солдат на взятие селения с боевиками, предупреждая, что “будет большой удачей, если каждый второй из нас вернется раненым”, но обещавший стать трагедией эпизод оканчивается без жертв: “Кажется, нам опять повезло...” Герои окончательно теряют чувство реальности. На следующее задание — отыскать трех солдат, уехавших за водкой и пропавших, — выезжают уже под хмельком, хотя раньше позволяли себе выпивать строго после успешного выполнения задачи. Даже Егор, до сей поры чутко прислушивавшийся к шагам смерти, одурачено расслабляется: “„Быть может, чеченский боевик, только что видевший нас, сейчас связывается со своим напарником — высматривающим цель в том районе, куда мы въезжаем?” — думаю я, словно пытаясь себя напугать. Но дальше мне думать лень, и я решаю про себя: „А по фиг...”” Задание, как по велению сказочной щуки, выполнилось само: трое пропавших сами нашлись, а нашим героям от них перепало — курица да бутылок восемь водки. Кураж в потерявших бдительность спецназовцах вырастает до самонадеянности: “„Вася, запомни, нас никто не имеет права убить, пока мы все это не порешим”, — говорит водителю Язва” — эти слова уже не звучат как шутка. Водитель лихо пьет прямо за рулем… Жизнь распоясалась на территории смерти, забыла об уважении к опасности — наутро окончательно потерявший стыд и страх Егор думает в больной лени похмелья: “„Почему нас не обстреляли вчера? Сейчас бы я спокойно лежал в гробу. Возможно, вскоре домой бы полетел””. Вообще авторских удач в романе Прилепина довольно много. И вероятно, если бы не некоторые с виду незначительные места, ставящие под сомнение всю достоверность романа, то моя работа, посвящённая этому произведению, была бы написана в прежнем восторженно-пафосном стиле, подобно тому, как контрольная на первом курсе Литинститута, посвящённая ранним романам моего любимого Юрия Полякова. Нет, уверен, я бы конечно нашёл бы в тексте ряд авторских ошибок или мест с которыми я категорично не согласен, но тем не менее общий тон моего настоящего опуса был бы совсем иным… Впрочем, обо всем по порядку. Итак, вернёмся в начало романа. Борт из Моздока приземляется в Северном, на окраине Грозного. Прилетевших спецназовцев грузят в бронированные «Уралы» и везут к пункту временной дислокации через весь город. По улицам ходят люди. Навстречу попадается колонна омоновцев. Сидя на броне, они улыбаются повстречавшимся им на пути коллегам и у главного героя возникает счастливая мысль: «Значит на самом деле здесь все не так плохо? Здесь не убивают на каждом углу?». Сцена, подтверждаю, более чем достоверная. Но уже в следующем абзаце все радикально меняется. «На обочине крутиться волчком собака… Виляя хвостом она кидается в сторону нашего грузовика…Шея вскидывает ствол и стреляет собаке в голову, трижды, одиночными и каждый раз попадает. Кажется, что черепная коробка открывается, как крышка чайника… Колонна едет дальше…» Мне интересно, какое впечатление произвела на обычного рядового, миролюбивого и жизнелюбивого читателя эта сцена с убийством совсем неповинной твари? Нет, понятное дело, этих четвероногих друзей рода людского приходилось убивать в Чечне и не раз. Правда, как правило, для вполне определённой цели – дабы с голоду не опухнуть. Сам не раз кушал на войне рагу из собачатины, которую, если с умом приготовить, не уступит по вкусу той же баранине. Но, как правило, псов даже в самые жаркие бои за Грозный отстреливали тайком, а тут, ни с того, ни с сего, средь бела дня! Что говорить, даже меня от этой сцены передёрнуло, хотя отношение к собакам у меня, как у охотника со стажем, мягко говоря, потребительское. «Работает» псина по зверю – одно дело, а коль толку от нее нет – в расход. А что говорить про других читателей, большинство которых без ума обожает братьев наших меньших? «Зверье! Палачи! Тупые убийцы!» – вот самое мягкое, что сказали бы они про героев романа – наших воинов, посланных восстанавливать в Чечне конституционный порядок. Но, кроме этого, есть в данной сцене и ещё один момент, неясный для гражданского человека, но зато военный или милиционер, побывавшие «за речкой» мгновенно разглядят в нём голимую ложь. Представьте себе: вы опытный боевой командир, ведете колонну в пункт временной дислокации. И вдруг в кузове одной из ваших машин один за другим звучат три выстрела! Каковы будут ваши действия? Правильно – остановить колонну, разобраться что произошло и наказать виновных. Ибо беспричинная стрельба в кузове набитом людьми – это ЧП. Тем паче, что согласно тексту «Патологий», командир у наших героев не желторотый сопляк, а … «Семен Семенович Куцый, лицо героическое. Весь в медалях – «парадку» не поднимешь. Афган прошёл, потом в Чернобыле на самую высокую трубу советских флаг водрузил, в честь победы над ядерным реактором… И здесь, в Чечне уже повоевать успел…» Однако боевой командир Семеныч, когда в кузове начинают стрелять и ухом не ведет. Фантастика! Впрочем, по сравнению с тем, что происходит в следующих главах, этот эпизод выглядит невинной опечаткой. После нескольких суток ничего не делания на базе, подразделение бросают на зачистку в Заводской район, в то место, откуда боевики с завидной регулярностью обстреливают посты федеральных сил. В принципе задача для спецподразделения более чем привычная. Вот только выполнять ее последние взялись, довольно странно. Вместо того, что бы погрузиться на имеющиеся в отряде «бэттэры» и мигом домчаться до места, командир и бойцы совершают десятикилометровый марш-бросок по предрассветному Грозному. Для тех кто не представляет себе, чем чреват подобный маневр, описанный в романе, поясню: бегущая колонная людей – лакомая цель для боевиков. Да за то время, пока эти спецназовцы пыхтели, преодолевая расстояние по дороге, наблюдатели боевиков давно бы уже сообщили об этих четырех десятках сумасшедших, и на одном из отрезков пути их стопроцентно бы ждала засада. Достаточно было от силы пять-шесть моджахедов, чтобы уничтожить весь этот отряд. В реале такому бы командиру за подобный приказ оторвали голову сами подчиненные. А кроме того боевики, за которыми таким идиотским способом выдвинулся на охоту этот отряд, услышав бег этого войска заблаговременно ушли бы из прочесываемого района. Это в принципе и получилось: по прибытии на место в развалинах домов отряд обнаруживает только оборудованные позиции чеченцев, а самих моджахедов давно и след простыл. Но дальше начинается и вовсе из ряда вон выходящее. Во-первых куда-то таинственно исчезает бравый и бывалый командир отряда майор Куцый. Во всяком случае, когда бойцы на протяжении трех с половиной страниц безрезультатно прочёсывают окрестности и самовольно выставляют некое подобие заслона на трассе, Семен Семеныч нигде не мелькает даже эпизодически. А тем временем, бойцы замечают слоняющихся по заводу нескольких чеченцев, безоружных и не особо прячущихся. Мне например, сходу стало ясно, что пришли эти люди не зачем-нибудь, а поживиться чем-нибудь нужным на разрушенном нефтезаводе, к примеру тем же цветметом. И автор, спустя пару абзацев поясняет читателю тоже самое. Однако, бойцы сначала хладнокровно избивают, а потом и вовсе показательно расстреливают их. Причем, повторяю, без какого либо приказа командира, который, как уже говорилось выше, куда-то загадочно исчез, ну прямо как сквозь землю провалился. Прилепин со смаком описывает, как агонизируют тела расстрелянных и переживания главного героя Егора Ташевского поэтому поводу: " Убиваемые шевелятся, вздрагивают плечами, сгибают-разгибают ноги, будто впали в дурной сон и вот-вот должны проснуться... Подбежал Плохиш с канистрой. Аккуратно облил расстрелянных. - А вдруг они не... боевики? -спрашивает Скворец у меня за спиной. Я молчу…» Комментарии, как говориться, излишни. Не отстают от товарищей и та часть спецназовцев, которые устроили засаду на дороге. Видя появившуюся на горизонте одинокую машину, в которой сидят мужчина и женщина, они изрешечивают автомобиль пулями, а потом сжигают вместе с трупами. Знакомая картинка, не правда ли? Один к одному списана с нашумевшего дела капитана Ульмана. Правда, там офицер расстрелял людей и сжег их тела по приказу командования, а тут доблестные бойцы совершили это по собственному почину. Поскольку, повторюсь с сотый раз, их командир куда-то испарился с самого начала операции. Впрочем, в следующей сцене, по прибытию на базу Семёныч вновь возникает. Вот он, сверкая нажитой в Чернобыле лысиной, задумчиво ходит перед строем. Да, положение у него – злейшему врагу не позавидуешь. Подчиненные только что сотворили невиданное преступление, со множеством трупов. Что в реальности бы сделал командир, (ибо подобные инциденты, не спорю, в Чечне случались, правда далеко не в таких масштабах описанных Прилепиным), оказавшись на месте Семеныча? Нет, он скорее всего не стал бы посыпать голову пеплом и бежать с повинной в прокуратуру, дабы сдать туда своих провинившихся охламонов. Но разнос бы всему личному составу устроил такой, что никому бы мало не показалось. Конкретным виновникам разбил бы морду, а потом отправил их от греха подальше на Большую Землю, дабы прокурорские и правозащитники, которых в Чечне было всегда как собак не резанных, не нашли концов и не раздули из случившегося вселенский скандал. Но что же делает в книге героический майор Куцый? Он обводит своих бойцов долгим взглядом, а потом… поздравляет их «с боевым крещением»! Да-да, и вдобавок, дает команду достать из НЗ десять бутылок водки, дабы обмыть этот кровавый «почин». Вот это да! Теперь уже для любого читателя герои романа становятся отъявленными убийцами, которых надо ставить к стенке без суда и следствия. Что в романе в конце концов и делают боевики, возведенные стараниями Прилепина в ранг народных мстителей. Дальше вновь сюжет изобилует правдивыми сценами и правдоподобными описаниями окопного жития-бытия наших бойцов в стреляющем Грозном. Прилепин(опять же надо отдать должное его таланту), довольно умело и достоверно показывает тамошний окружающий мир и состояние людей, оказавшемся в этом дурдоме, официально именуемым «наведением конституционного порядка» и «контртеррористической операцией». Правда, и тут встречаются так называемые «ляпы», но далеко не случайные. Вот, к примеру, описывается организация охраны пункта временной дислокации отряда. Все достоверно: старая разбитая школа, мешки с песком в окнах, посты на крыше… Зато по периметру ограждения ни одного часового и даже калитка не охраняется. Заходи кто хочешь и режь этих спецназовцев, что называется тепленькими! Нет, не спорю, конечно в Чечне разгильдяйства хватало, но не до такой же степени! Да, напивался бывало народ от тоски и безысходности, но в этом случае действовало одно непреложное правило: определенное количество людей, включая кого-то из командования, оставалось кристально трезвыми. В том числе и те, кому предстояло дежурить в течение ночи в охранении. В романе Прилепина ничего подобного и близко нет. Да и сам описанный им «спецназ» выглядит бандой опившихся и обкурившихся анаши школьников, которые от нечего делать где-то раздобыли оружие и двинули на Кавказ в поисках приключений. И даже их командир, «афганец» Семеныч, больше напоминает не бывалого обстрелянного воина, а состарившегося сверхсрочника, просидевшего всю службу на вещевом или продовольственном складе вдали от войны. Впрочем, отвлечемся пока от последнего, ибо роман написал не в жанре хронологии, а в жанре рестроспекции. Картинки из неспокойного стреляющего Грозного перемежаются с воспоминаниями главного героя о мирной жизни. О детстве и о так называемом довоенном романе с двадцатилетней студенткой по имени Даша. Этот кусок заслуживает особого внимания. Понятное дело, в «горячей» командировке, вдали от дома и женского общества по любому каждому здоровому мужику вспоминаются подобные моменты интимно-сокровенного плана. Правда, поведение героя в мирной жизни начинает навевать сомнение в его адекватности. Так получилось, что главный герой далеко не первый мужчина у своей возлюбленной Даши. Точнее, двадцать седьмой – в порыве откровенности она сообщает, что до встречи с ним, Егором Ташевским, она переспала с двадцатью шестью мужчинами. И герой наш, будущий спецназовец, начинает по этому поводу страшно мучиться. Вот лишь пара цитат из текста, относительно приличных.« Ее мужчины не были призраками – они наполняли пространство вокруг меня… Даша позволяла им себя целовать, трогать, жать, мять рвать… «Тихо-тихо», – говорила она им, возбужденным. Позволяла себя раздевать: свитерок через голову, с трехсекундным отрывом от губ, джинсики сползали с трудом и она запрокинувшись на спину вскидывала ножки… Со второй или третьей попытки ее мужчины расстегивали лифчик, выпадали огромные, ослепительные и белые как дыни груди, с потемневшими от возбуждения сосками, похожими на полюса спелого арбуза…» Скрестить дыню с арбузом, для сравнения с женской грудью – до этого пока еще в отечественной литературе никто не додумывался. Прилепин в этом стал своеобразным пионером. Для полноты чувств осталось только сравнить другой женский орган с «пропастью во ржи»… Далее Женя-Захар, устами Егора Ташевского распаляется еще больше:«Спустя три дня я задал какой-то пошлый вопрос, множество глупых мужских вопросов: «Кто из них был первым? А кто последним? Кто был в середине и в какой последовательности ты с ними спала?», «Как у тебя с каждым все происходило?». А потом, получив обстоятельные ответы, задал самый главный для себя вопрос: «Не знаю ли я кого-нибудь из этого списка?»Как бы неохотно, смущаясь, а на самом деле ловя от этого страшный кайф(Даша любила, когда «кровоточило») она назвала мне фамилию молодого преподавателя философии из нашего института… – Где это у вас происходило? – возбужденно начал выпытывать я. – Прямо в институте, после лекций. Знаешь, там на втором этаже есть маленький коридорчик… Нас там тогда декан заметил… – Декан? Он узнал тебя? – Не знаю. Мы бочком стояли, я лицом к стеночке.. Декан голову опустил и шагу набавил…» С того момента все мысли главного героя посвящены только своим так называемым предшественникам.«Мужчины выходили из самых нежданных уголков и закоулков ее жизни. Обмолвившись о ком-то из них, она, если я просил, всегда охотно рассказывала о них. Но меня это не удовлетворяло: они говорила о духовной стороне их отношений, а меня интересовала физическая. Я хотел представить, как эти руки и эти губы…Я смотрел на нее сумасшедшими глазами и молчал.«Я так мечтаю зайти с тесаком за пазухой к каждому из твоих кавалеров. Я мечтаю отрезать у них их х… и собрать их в один пакет – большой пакет, наполненный скурвившимися яйцами и членами… Я хочу принести этот пакет тебе и сказать: «На! Это – твое!»…» В общем, прочтя эти строки, даже человеку далёкому от медицины, становится ясно: у главного героя( а возможно и у самого автора) проблемы с психикой и довольно серьёзные. А уж следующий эпизод дает уже почти точный диагноз болезни Егора Ташевского, когда он едет в институт что бы побывать, извиняюсь за выражение, на месте случки своей возлюбленной и преподавателя.«Перепрыгивая через две ступеньки я добежал до второго этажа и свернул в тот самый коридорчик. Там я поозирался немного, посмотрел на пол, будто ожидая увидеть сохранившееся с той поры густые капли. «А как же могло тут капнуть? – подумал я. – Они же небось не раздевались тут донага. Значит она стояла приспустив джинсики и трусики до колен. И если капнуло, то сразу в трусики, или в джинсики…» Стыдливо оглянувшись, нет ли кого, рядом, я подошел к тому углу, где все происходило, прижался лицом к стене, как когда-то Даша…» Следующие абзацы мне даже как-то неловко цитировать, поэтому я лишь вкратце перескажу их смысл в более или менее приличной интерпретации. Выйдя из коридорчика, мучимый видениями соития своей Даши с доцентом, Егор начинает бесцельно бродить по институту, покуда не встречает того самого преподавателя, который направляется в сторону туалета. Главный герой крадучись движется за ним, отслеживает его путь от двери до кабинки, потом, радуясь, что доцент забыл закрыть кабинку на защелку, резко заглядывает туда… Зачем же будущий спецназовец Ташевский так рьяно хочет подглядеть, как бывший половой партнер его девушки справляет малую нужду? Да для того чтобы( как бы выразиться попристойней) лично увидеть тот орган, с помощью которого сладострастный преподаватель вторгался в его возлюбленную. Каково? Я вполне могу предположить, что данные случаи взяты из жизни самого автора и впрямь страдающего какой-нибудь патологией, созвучной названию и содержанию его опуса. Только вот зачем вываливать эту шизофреническую похабщину на страницы романа о войне? Свое суждение по этому поводу я выскажу позже, а пока вернемся к продолжению сюжета романа. Итак, как я уже писал выше, организация службы на базе отряда спецназа отличается просто вопиющим раздолбайством: кроме поста охранения на крыше, часовые не выставляются нигде. Представить такое в реале трудно: за все свои командировки в Чечню и прочие горячие точки я повидал всякое, в том числе и разгильдяйства, из-за которого гибли люди, хватало. Но не до такой же степени, как описано в романе: жить-то всем охота! Причем отряд, где служит наш «патологически-сексуальный» Егор Ташевский, существует не автономно в стреляющем Грозном: на базу постоянно приезжают проверяющие из группировки, а куратор отряда из регионального оперативного штаба МВД, подполковник по прозвищу Черная Метка и вовсе практически днюет и ночует на базе. Неужели никто не обратил внимание, что пункт временной дислокации отряда практически не охраняется не сделал втык командиру? Никогда в это не поверю. Впрочем, без этого не было бы следующей сцены – захвата базы отряда боевиками. Этому предшествует еще один «выдающийся» эпизод о спецоперации в селе «…то ли Пионерское, то ли Комсомольское…». Там вообще происходит нечто из ряда вон выходящее. По информации, в одном из домов села скрываются боевики и отряд под прикрытием бронетехники выдвигается в данный населенный пункт. Все чин по чину, описано правдиво. Руководящие операцией Семеныч и Черная Метка, даже принимают излишние меры безопасности – к селу отряд подходит хоронясь за бронетранспортерами, перебегая каждые несколько метров «двойками», одна пара бойцов страхует другую. Тут уж поневоле зауважаешь данных парней. И куда только делась их былая беспечность! Наверное все-таки в конце концов Семеныч очнулся от своего сомнамбулического состояния и навел шороху в подразделении! Ан нет, спустя пару абзацев все возвращается на круги своя. Как только отряд входит в село командиры как и прежде куда-то загадочно исчезают, бронетехника, въехав в чеченский аул тоже испаряется во мгновение ока, а сами бойцы начинают «зачистку» по принципу: «Как никогда нельзя поступать, если ты не полный Даун». К означенному дому, где по оперативной информации скрываются члены незаконных вооруженных формирований, бойцы подходят уже в открытую, не страхуя друг друга. Тем же Макаром, вразвалочку они входят во двор и достигают строения. В этот миг из окна им высовывается дуло автомата. Что бы сделали даже самые недалекие и неподготовленные бойцы в данной ситуации? Правильно – попадали, попрятались, открыли бы по дому огонь из всех стволов, плюс закидали бы окна и двери гранатами. Однако в романе все происходит с точностью до наоборот. Спецназовец по кличке Конь хватает за дуло автомата и пытается отобрать оружие у засевшего у оконного проема боевика. Не отстают от него и два других бойца: под шумок они ныряют в дверь дома, очевидно решившие отобрать голыми руками стволы у матерых боевиков. И в это момент на сцене вновь возникает бравый майор Куцый. Однако он не подает своим олухам единственную необходимую команду: «В укрытие!», не пытается рассредоточить бойцов вокруг дома, не начинает корректировать огонь подчиненных. Что же делает этот «бывалый» командир в «Патологиях»? А то, до чего бы не додумался даже дебильный и вдобавок обкурившийся анаши салага первого месяца службы – майор подбегает к двери и дает длинную очередь вслед заскочившим туда своим бойцам! А потом дает команду и вслед нашим спецназовцам летят гранаты…«…Едва утихают раскаты разрывов, Семеныч вновь заглядывает в дверной проем и дает еще одну длинную очередь.« Куда же он палит? А? Там же Шея и Тельман! Он же их убьет!» – в страхе думает наконец-то очухавшийся от ступора главный герой Егор Ташевский. Исход данной спецоперации ясен даже ребенку. Шея и Тельман погибают (скорее всего от пуль своего же родного командира), боевики под шумок покидают дом, который так и не додумались окружить. Закономерный финал. После возвращения на базу Семеныч отбывает в Ханкалу: доложить о результатах операции и отвезти убитых для отправки домой. Одновременно с ним в который раз таинственно испаряются все офицеры, во главе с начштаба. Пользуясь случаем личный состав напивается вусмерть. Все до единого. Даже те, кто были должны нести вахту на единственном посту охраны – на крыше школы. Понятное дело, по закону жанра именно в эту ночь, когда бравые бойцы валяются на базе в стельку пьяные, боевики собравшись в кучу, устраивают нападение на Грозный и Ханкалу. Естественно «под раздачу» попадает и пункт временной дислокации отряда, где спят как убитые наши герои. По идее, моджахеды должны были попросту бесшумно проникнуть на открытую настежь и совершенно неохраняемую базу и так же бесшумно вырезать все это разгильдяйское войско. Вероятно так бы все и произошло, если бы… не наш главный герой Егор Ташевский. Проснувшись среди ночи от дикого желания справить естественные надобности, он спускается вниз к туалету в на входе в сортир сталкивается с двумя вооруженными бородачами, которые волокут под руки отрядного доктора, дядю Юру, со спущенными штанами. «Небось прямо на толчке захватили…» отстраненно думает главный герой, напрочь забыв про свой автомат, хотя момент, что бы спасти доктора как нельзя подходящий: руки боевиков заняты пленником, их оружие болтается за спиной. Но Егорушка только провожает их мутным взглядом и только когда враги скрываются за распахнутой настежь калиткой базы, бросает им вслед совершенно детскую реплику: «Эй, вы! Отпустите дядю Юру!». Впрочем, с такого перепоя немудрено забыть не только про «Калашников» висящий на плече, но и самого себя. На крик Егора просыпаются несколько спецназовцев. Им, выбежавшим на лестницу, Ташевский тупо поясняет: только что в туалет ворвались «чехи» и уволокли с собой нашего доктора. Естественно, услышав сей детский лепет, сослуживцы решают, что у их товарища случился приступ белой горячки, но тут в проеме калитки появляется похищенный доктор с отрубленными по локоть руками. Здесь стоит только подивиться мастерству моджахедов. Одно дело за одну минуту отрезать голову, и совсем другое отрубить руки. В первом случае это просто (заранее извиняюсь за столь детальные подробности) достаточно запрокинуть голову назад, полоснуть ножом от уха до уха, одновременно ударом колена ломая шейные позвонки, а после перерезать сухожилия. Именно так на Кавказе режут баранов и для местных подобная процедура никогда не составляла особого труда. Но вот руки… Для этого боевикам надо было иметь с собой либо здоровенный мясницкий топор, либо специальную пилу с ножовкой. И даже, если представить, что штурмовые группы басаевцев таскают с собой эти неудобные и абсолютно не нужные в боевых действиях предметы, вряд ли бы им удалось за столь рекордное время ампутировать верхние конечности врачу. Но даже если и поверить в этот фантастический факт, то в здесь есть еще одна серьезная несостыковка: в реальном случае врач не смог бы идти, «потрясая окровавленными культями», поскольку попросту бы потерял сознание от болевого шока(при условии, что у него выдержало бы сердце, вытерпеть все это). Так зачем Прилепин смакует эту абсолютно неправдоподобную сцену? Не лучше было бы сделать так, что пленнику отрезали бы не руки, а голову, как множество раз случалось в реальности на той войне? Что это: авторская небрежность или какой-то тайный умысел? На этот вопрос, как и на предыдущие, касающиеся предыдущих фактов вопиющей лжи автора, равно как и смачно описанных шизофренических страданий главного героя, по поводу предыдущих любовников его пассии, я приберегу на финал данного моего опуса.Следующая дальше сцена суточного боя в осажденной школе описана до жестокости достоверно. Пережив ужас первых атак врага, спецназовцы уже сами рвутся в бой, мстя за погибших друзей. И даже контуженные и раненые не желают под шумок уходить по руслу реки, потому что уже их всех связывает какое-то смертельное братство. Придет время, и во время боя выбитые из своего здания бойцы не будут уже чувствовать ни холода, ни голода, будут брести часами по холодной воде, ибо выйти из воды - означало умереть. Придет время, и Егор сам своими руками, весь в грязи и в крови, сумеет первым задушить накинувшегося на него наемника-украинца. И снять с него сухие ботинки, снять с него хоть грязный, но сухой бушлат, оставив на дороге, усеянной трупами русских СОБРовцев, свою разорванную и насквозь мокрую оледенелую одежду. И выживет, один из немногих, добравшись до своих. Нельзя не сказать и о другом, то, в чем роман безусловно выигрывает по сравнению с рядом других произведений о чеченской войне – соединение, с одной стороны, той доподлинной окопной правды, которую знают лишь те, кто сам воевал, деталей военного быта, а с другой стороны, талантливого исполнения литературного замысла. Но вот наступает финал. Уцелевшие бойцы – Плохиш, Егор и Хасан, покидают Чечню. Колонна катит обратно в Северный, где долгожданная вертушка на Моздок, а оттуда – военный борт до подмосковного Чкаловского. Казалось бы можно ставить точку но… автор вновь производит нечто вроде контрольного выстрела в душу читателя. Выясняется, что все боевые деньги, в том числе и солидное пособие семьям погибших уже давно присвоили себе командир отряда и подполковник Черная Метка. В душе читателя все обрывается… Все продано и предано. Даже своими боевыми товарищами, с которыми все эти сорок пять дней войны ты сражался бок о бок. Однако мне, в отличие от гражданских читателей, в том числе и известного литератора Владимира Бондаренко, в числе других критиков написавшим хвалебную оду роману Прилепина, неясно одно. Каким образом смогли присвоить «боевые» и «похоронные» деньги обычный командир отряда и какой-то там чин из Ханкалы? Создается такое впечатление, что те самые «боевые» привозят прямо в Чечню неконтролируемыми мешками и тот же Семен Семеныч Куцый, ухватив этот самый мешок, решил для себя: «А хрен вам всем! Жа