ΜВасилий Шукшин. Брат мой

µВасилий Шукшин. Брат мой...§В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки де­вушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова. Иван, за­драв голову, кричал кому-то: - Смотреть надо, а не ворон считать! Сверху что-то отвечали. - Слезь у меня, слезь... Я тут с тобой потолкую! - про­ворчал Иван. - Вы Громов? - А? - Громов Иван Николаич? - Ну. - Телеграмма... Иван взял телеграмму, прочитал... Посмотрел на девуш­ку, сел на груду кирпичей, вытер рукавом лоб. (Девушка, видно, знает содержание телеграммы, понимающе смотрит на бригадира, ждет с карандашиком и квитанцией, где Иван должен расписаться.) Иван еще раз прочитал телеграмму... Склонил голову на руки. Подошли двое рабочих из бригады. - Что, Иван? - Отец помирает, - сказал Иван, не поднимая головы. - Распишитесь, - попросила девушка. - А? - За телеграмму... Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла. - Наука. - Один из рабочих взял телеграмму; прочитал. - Семен-то... кто это? - Брат. - Нда... Подошли еще рабочие. - Что? - Отец у Ивана помирает. ...Взвыл с надсадной тоской паровоз. Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно....Сеня Громов, маленький, худой парень, сидел один в пустой избе, грустно и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица... Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича... И разошлись. Сеня остался один. ...Вошел Иван. Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся на­встречу... - Все уж... отнесли. Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, утк­нувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остано­виться и не мог... Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза. - Ладно, перестань. Ладно, Сеня... - Он все ждал... кхэх... На дверь все смотрел... - Ладно, Сеня. Братья не были похожи. Сеня - поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун - выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану - за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый... - Ладно, Сеня, ничего не сделаешь. Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся. - Что же один-то? - А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется. Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел. - Поглядел бы, какой он сделался последнее время - аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось... А до конца в памяти был. Иван глубоко затянулся сигаретой. - Может, поешь с дороги? - Пошли на могилу сходим. Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родитель­скую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол... Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца... Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда. - Завалится скоро, - сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. - Перебрать бы - никак руки не доходят. - Тут, я погляжу, все-то не лучше. - А кому строиться-то? Разъехались строители... города строить. Некоторое время шли молча. - Почему так пусто в деревне-то? - спросил Иван. - Как Мамай прошел. - Я ж тебе говорю... - Да ну, все, что ли, разъехались? - Много. А кто есть - все на уборке. - У вас совхоз, что ли? - Теперь совхоз... Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове - рядом совсем. - А сейчас где? - В Березовском. - А ты шоферишь все? - Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я - глав­ный. - Механик, что ли? - Старший шофер, какой механик. Пришли на кладбище. Остановились над свежей могилой, обнажили головы... Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведо­мой мольбе, - все это действует на живых извечно одинако­во: больно. Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам. - Давай помянем, - сказал он. Он, оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату... Иван выпил... Помолчал. Склонился, взял горсть влаж­ной земли с могилы, размял в руке, сказал: - Прости, отец. - Уберемся с хлебом - оградку сделаю, - пообещал Сеня. - И березу посажу. Налил себе, тоже выпил. - Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся. Обратно шли медленно. - У тебя в семье-то все хорошо? - расспрашивал Сеня. - Нету семьи, - неохотно ответил Иван. - Разошлись. - Почему? - Потом... Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не ре­шился. - Поживешь здесь хоть маленько-то? - Некогда, Сеня. - Поживи, братка. А то мне одному... Хоть с недельку. А? Иван переменил тему разговора: - Ты-то почему не женишься? Сеня горестно оживился. - Женись... когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, - он стукнул себя в грудь сухим крепким кулач­ком, - а им - хаханьки. Пулей прозвали - и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте уси­деть. Вон она - недалеко живет, Валька-то Ковалева... По­мнишь, нет? - Ефима Ковалева? - Но. - Так она же вот такая была... - А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту... как не знаю... Прямо задушил бы, гадину! - Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками. - Но я ее допеку, душа с меня вон. - Красивая девка? - На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь - во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая... Я как увижу, так полдня хвораю. - Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая? - Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиметра выше меня... - Кто? - Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как уви­дит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь - нет, может два часа си­деть и ни слова не скажет. Сидит и все - специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он си­дит. - Поговорил бы с ним. - Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты - бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что тре­буется! - Сеня постучал себе по лбу. - Я говорю, я - талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ни­чего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает! Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: "пулемет", "трещотка", "сорока на колу", "кор­сак" - все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, кур­носый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбуж­денно крутил головой; показывал руками, какого роста "ог­лобля" Валька Ковалева и как много у нее всего. - А она? - Что?.. - Она-то как к нему? - Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опа­саюсь, что он - сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне - я... да еще несколько. - Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся. - А что же мне остается делать? - остановился Сеня. - Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. - Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата. - Пойдем сей­час к ней, а? - Зачем? - Ты объяснишь ей, что внешность - это нуль! Ты суме­ешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное - это внутреннее содержание. А форма - это вон, оглобля. Пой­дем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то... - Ты не захмелел? - Да ничего! Что я? Я редко пью. Это счас уже... Пойдем. - Ну пошли. Уже вечерело. На улице появились люди - шли с работы. Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остано­вился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел: - Жираф дома? - Ой, - сказал карапуз, - он тебя мизинчиком подни­мет. - Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу. - Не обманешь? - Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, ска­жи: пошли, мол, крепость брать. Карапуз побежал в дом. - Зачем ты? - спросил Иван. - Счас увидишь... - Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет! - закричал еще на крыльце карапуз. - Пойдем, ни к чему это, - опять сказал Иван. - Подожди, подожди... Счас увидишь... На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в ра­бочей одежде. - Здорово, Микола! - вежливо поприветствовал Сеня. - Иди познакомься с братом. Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подо­шел к воротцам, протянул Ивану руку. - Микола. - Иван. - Костюм погладил? - спросил Сеня. - Он у меня всегда глаженный, - ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню. - Все, Микола. - Сеня высморкался на дорогу. - Боль­ше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы. Простодушный Микола беспокойно и вопросительно по­смотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал заку­ривать. - Мели, Емеля... - сказал Микола. - В общем, мы пошли. - Сеня первый деловито поша­гал к дому Ковалевых....Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом. - Куда вы?! Я же без кофты! - Видал? - спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке. - Это Валька? - удивился Иван. - Она. - Ну, Сеня... тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!.. - Пошли в дом. - Она же не одетая. - Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим. Ковалевы - отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по го­дам рослая, очень похожая на нее, - ужинали. Поздоровались. - Подсаживайтесь с нами, - пригласил хозяин. - Спасибо, мы только из-за стола. Братья присели на лавку у порога. Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день ру­ки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе погово­рить во время еды. - Не захватил отца-то, Иван. - Нет. - Чо же, долго ехать шибко? - Четверо суток почти. Хозяин качнул головой. - Эка... занесло тебя. Из горницы выглянула Валя. - Заходите. Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу, Иван ос­тался поговорить с хозяином. - Где робишь там? - На стройке. - Ничто получаешь-то, хорошо? - Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где? - А тоже вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и... Наоставляют вот, с такими, горя мало. - Старик кивнул в сторону невестки. - Да уеду я, уеду, Господи! - в сердцах сказала та. - Устроится он там маленько - уеду, лишнего куска не съем. - Мне куска не жалко, - все так же спокойно, ровно продолжал старик. - Меня вот на их зло берет. - Он по­смотрел на Ивана. - Уехать - дело нехитрое. А на кого зем­лю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут - им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось - год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то... раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то? Из горницы выглянул Сеня. - Иван, зайди к нам. Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе. Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал. - Здравствуй, Валя. - Здравствуйте. - Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглоли­цая, с большими серыми глазами... Высокую грудь туго обле­гала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко приче­санной головы, во взгляде даже. - Валя!.. - невольно сказал Иван, пожимая ей руку. - Ты когда успела так вырасти? - Годы, Иван... Вы уж сколько не были дома-то? - Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все рав­но не "выкай", я не привык как-то. Ты... ну Валя, Валя... Валя засмеялась довольная. - Что "Валя"? - Красавица ты прямо. - Да ну уж... - Вот так мы ее тут и испортили, - встрял Сеня. - Каж­дый, кто увидит: "Красавица! Красавица!" А ей на руку. - Сеня, ты же первый так начал, - с улыбкой сказала Валя. - Когда? - Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл? - Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие рас­пустили... - Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остает­ся фактом. - Иван сел на стул. - Как живешь-то, Валя? - Хорошо. - Валя внимательно посмотрела на Ивана, усмехнулась. - Надолго к нам? - Да не знаю, - неопределенно ответил Иван. Вспомни­лись слова старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них. - Курить здесь можно? - Пожалуйста. Я сейчас принесу чего-нибудь... - Валя вышла из горницы. - Видал, что делается? - спросил Сеня. - Видал. Неважные твои дела. - Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как но­жами... Видал, как счас прошла? Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце. - Вот сюда пепел. - Ты вот послушай его, если мне не веришь. Он больше нашего повидал, - начал Сеня. - Ну? - Валя опять весело посмотрела на Ивана. - Как было при царизме? - рассуждал Сеня. - Как? - спросила Валя. - Ручной труд. Эксплуатация человека человеком. - Сеня не мог сидеть, когда говорил. - Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого лучше эксплуатиро­вать? Миколу или меня? Миколу. На него можно два куля навалить, и он понесет. Со мной хуже: где сядешь, там и сле­зешь. Теперь: наше время - атомный век. Спрашивается, для чего мне надо расти с колокольню? Я нажимаю стартер, завожу машину и везу три тонны. Сейчас даже модно ма­леньким быть. Японцы, например, все маленькие, и ведь жи­вут - ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь - так все рады-радешеньки, без ума прямо! - Сеня не на шутку расходился. - Вырос детинушка. Ладно, он, допус­тим, один восемьдесят. А вот этот фактор у него работает? - Сеня постучал себя по лбу. - Пулемет ты, Сеня, - сказала Валя. - Наговорил сорок бочек... Ну, к чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я... какая же я модная? - Я про мужиков говорю. - Так если мужикам не надо быть здоровыми, то уж ба­бам-то и подавно. А я вон какая... Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и покраснела. - Куда же мне деваться-то такой? - спросила обоих. - Эксплуатации нет, кули не надо таскать. Что же мне, закры­вать глаза да головой в прорубь? Сеня беспомощно, с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот пожал плечами. - Иван, хорошо в городе? - спросила Валя, как-то из­лишне пристально глядя на него. Ей хотелось говорить с ним. - По-разному, Валя. Как везде. - Ну, с нами-то не сравнишь. - Сами виноваты! - опять встрял Сеня. - Умоляют лю­дей: записывайтесь в самодеятельность - нет, понимаешь... - Пошли вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них. - Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают в танцевальном кружке, а есть - драмати­ческий. В дверь горницы постучали. - Внимание. - Сеня поднял палец кверху. - Счас бу­дет - акт! - Да, - сказала Валя. Вошел Микола в бостоновом костюме. - Здрассте. - Здравствуй, Коля. Садись. Микола сел на стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что это его привычная поза. - Рассказал бы нам чего-нибудь про город, Иван, - по­просила Валя серьезно. - Как там живут? - Живут... Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно. - Микола, расскажи, - попросил Сеня. - На провокации не идем, - ответствовал Микола. - Иной раз посмотришь в кино, душа заболит, - загово­рила Валя. - Вот, думаешь, живут люди! Все нарядные хо­дят, чистенькие... В комнатах все блестит, все под руками... Господи. Правда, что ли, так живут? - Валя смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали. Иван долго молчал, задумчиво глядя на кончик сигареты. Опять некстати припомнились слова старика. Поднял го­лову, увидел, что его с интересом ждут, усмехнулся. - Я вам не скажу за всю Одессу... По-разному живут, ре­бята. Бывает, как в кино, бывает, похуже. Мне вот ночами часто деревня снится. Покос... Изба родительская. А давеча глянул на нее - и больно стало: то ли она постарела, то ли я... - Ну вот у тебя сколько комнат в квартире? - Сене не­приятно было упоминать об избе: его совести дело, что она заваливается, так он чувствовал. - Комнаты три? - Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня? - Кого же нам допрашивать больше? - спросила Ва­ля. - Друг друга, что ли?.. Мы и так все знаем. - Мне расскажите. - Я могу за всех ответить: середка на половинке жи­вем, - сказал Сеня. - Скучновато живем, - добавила Валя. - Выходи за Миколу, - посоветовал Сеня, - каждый день будешь со смеху умирать. Микола спокойно посмотрел на Сеню, хотел что-то ска­зать, но решил, видно, не стоит. - Замуж надо, действительно, - согласился Иван. - Замуж - не напасть... - непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана, спросила прямо: - А за кого замуж-то? Сене не подхожу - высокая, говорит, Микола - молчит. Не станешь же сама навязываться. Обоих женихов слова эти ударили по сердцу. - Минуточку!.. - взвился Сеня... Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул. - Легкая провокация. Валя запрокинула назад голову, громко, искренне расхо­хоталась. Все трое невольно засмотрелись на девушку, от­крыто любуясь ею. - Все хаханьки, - заметил Сеня. Микола пожирал Валю влюбленными глазами. Иван смотрел внимательно, несколько удивленно. Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала: - Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает... - Ну что, Сеня?.. Пойдем? - Иван поднялся. - Посидите, - с просительной ноткой в голосе сказала Валя, глядя на Ивана. И такой это был взгляд - необычный, что Микола, например, обратил на него внимание. - Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного. - Ну уж... - Правда. До свиданья. Сеня посмотрел на Миколу. Микола - на Сеню... Оба остались сидеть. Валя встала и пошла провожать Ивана. - У нас в сенцах темно... В прихожей отужинали. Младшей дочери не было дома. Невестка переодевала для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик рубил у порога табак в корытце. Иван остановился около него. - Самосад?.. - Он самый. Какой-то не крепкий нонче уродился. Листовухи добавлю - все слабый. Иван присел на корточки. - Дай-ка попробую... Давно не курил. - Спробуй, спробуй. Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана. - Валька, ужинать-то... простынет все, - сказала мать. - Потом, - откликнулась Валя. Дед с Иваном закурили. - Как? - Хорош! - Донничка ишо потом добавлю - ничего будет. - Ну, бывайте здоровы. - Мгм. Иван с Валей вышли в темные сени. - Давай руку, - сказала Валя. - А то тут лоб разбить можно. Вот здесь ступенька будет. - Где?.. Ага, вот она. - Вот... теперь ровно. Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папи­роски. Некоторое время молчали. - Ну, иди, а то там женихи-то... скучают. - Пусть маленько поскучают. - Сенька-то правда любит, Валя. - Я знаю. И Микола тоже. - Ну?.. - А я не люблю. Молчание. - Что делать? - спросила Валя. - Что делать... На нет - спроса нет. Обидно, конечно, за брата... Но этому горю не поможешь. - Нет, а что мне-то делать? - Валя!.. Ты уж сама большая - смотри. - А я любить хочу. - Пора. - А почему ты с женой разошелся? - Кто тебе сказал? - Сеня. - Во звонарь-то... успел уж. - Почему? - Сложно это, Валя... - Разлюбил? Или она тебя? - Иди к женихам-то. - Сколько поживешь у нас? - Не знаю... Побуду пока. Сеньке тяжело одному... Он хоть тараторит, крепится, а душонка болит...Между тем в горнице происходил такой разговор: - Тебе надо громоотводом работать, - советовал Сеня. - А тебе - комиком, - невозмутимо отвечал Микола. - Ты хоть знаешь, сколько комики получают? - снисхо­дительно спросил Сеня. - По зубам в основном. За провокации. - Комики даже лауреаты есть, комики есть депутаты Верховного Совета. Вы ж не понимаете ничего... - А с какого этажа их спускают оттуда? - Кого? - Комиков. - Я - комик? Ладно. Вот она счас придет, я буду мол­чать. Ты ж за счет меня только держишься, потому что я го­ворю, а тебе молчать можно. А счас я буду молчать. Посмот­рю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт. Микола молчал. - Много вывезли сегодня? - спросил Сеня. - Двенадцать ездок. Потом сразу два комбайна стали. Пока возились - стемнело. - Сделали? - Один. Ты ничего не заметил своим фактором? - Чего заметил? - Так. - Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале. - Чего заметил-то? Молчание. - Ладно, счас я тоже буду молчать. - Зря, - сказал Микола. - Чего я не заметил? Молчание. - Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом. Вошла Валя. Села на кровать. - Ну, что будем делать? Молчание. Долгое. - Вы что, поругались, что ли? Молчание. - Сень? Молчание. - Коля? Молчание. - Что случилось-то? - Провоцируют, - пояснил Микола. - Кто провоцирует? - Вон... - Микола кивнул на Сеню. - Я провожу опыт, - кратко сказал Сеня. - Какой опыт? Сеня сделал знак рукой. Долго молчали все трое. - Да ну вас! - рассердилась Валя. - Сидят, как два сыча. Молчание. - Тогда я ложусь спать. - Сенька, брось, - взволновался Микола. Сеня замотал головой - нет. А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых - дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына. - Ванька!.. - кричала жена Настя. - Где это ты их видел нынче, Ванек-то?! Они только в сказках остались - Вани-ду­рачки. Умру, не дам Ванькой назвать. - Сама ты дура, - тоже резко говорил Василий. - Сей­час в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в го­родах... - На черта он мне сдался, твой город! Там с ума начнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу... - Да сын-то мой! - заорал Василий. Он был в рабочей одежде - заехал на время домой; у ворот стояла его маши­на. - Или чей? - А мне он кто?! Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя. - Можно к вам? - спросил Иван. - О! - удивился Василий. - Иван! Заходи. Поздоровались. - Что за шум, а драки нет? - А вон - сына не дает Ванькой назвать. - И не дам, - стояла на своем Настя. - А как ты хочешь? - спросил ее Иван. - Валериком. - Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе... - Мне ваш город не указ. Иван заглянул в кроватку к младенцу. - Лежит... А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета? - спросил он Настю. - Не рано? - Не рано. - Зря. Иваны еще сгодятся. - Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы бу­дем жить с Валериком. Правда, сынок? - Мать подошла то­же к кроватке, склонилась над сыном. - Уй ти, мой малень­кий, мой холесенький... Иваном. Еще чего! - Ну, Валерик - это тоже не подарок, - заметил Иван, отходя от кроватки. - Да плохо просто! - загорячился опять Василий. - Чем нехорошо - Иван Васильевич?.. Царь был Иван Василье­вич... - У нас счас, скажи, царей нету, - тютюшкалась мать с младенцем. - Нету, скажи, царей, нечего на них и огляды­ваться. - Ну что ты будешь делать? - с отчаянием сказал Васи­лий. - Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой - Валерик... Он должен быть мужиком, а не... - Будет Валериком. - Нет, не будет! - Нет, будет! - Назовите в честь деда какого-нибудь, - посоветовал Иван. - В честь твоего отца или твоего. - Да они обои - Иваны! - воскликнул Василий. - В том-то и дело!Домой Микола пришел мрачный и решительный. - Ты чего такой? - спросил отец. Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, за­думался. - А? - Так. Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног. На печке лежал хворый дед Северьян. До прихода Миколы они разговаривали и теперь верну­лись к разговору. - Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались - землищи-то! И давай. Ну, год, два, три - пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и совету­ют: "Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте". Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остано­вился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали... И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем - и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ни­чего не сделаешь - сожгем только землю... - Сказали бы начальству. - А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!.. - Тять, я жениться надумал, - сказал Микола. - Эка!.. - удивился отец. - Кого же брать хочешь? - Вальку Ковалеву, - негромко ответил Микола. Отец кивнул головой: слышал кое-что. - Ты говорил с ней насчет этого? - Та-а... - Микола мучительно сморщился. - Нет. - Я сватать не пойду, - твердо заявил отец. - Почему? - Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовст­во: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва до­говорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то... ты вечно, Микола... - все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется. - Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, - сердито сказал дед Северьян. - Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл? Тимофей недовольно нахмурился. - Ведь не пойдет она за него. Слышал я - бабенки тре­пались - не глянется он ей. - Пойдет! - сказал дед. - За такого парня!.. Чего ей еще надо? - Почему ты думаешь, что не пойдет? - спросил Ми­кола. - Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!.. - Пойдем, тять. Я один не сумею. - Счас, что ли? - испугался отец. - Счас. - Ты что, опупел? - Надо... А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жиз­ни сделай... - Тимоха, помоги парню. - Да почему счас-то? Кто так делает?.. - А то поздно будет. Фактор один появился... поздно будет. - Какой фактор? - Ну... поздно будет. Ее спровоцируют. - Тимоха... - Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-пол­ночь - сваты заявились. Завтра хохотать все будут. - Вот как раз счас самое время идти, - рассуждал дед с печки. - Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет. Тимофей вздохнул, задумался. - Какой фактор-то? - спросил он сына. - Сенька, что ли? - Нет. - Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится - сходишь, не похудеешь. Сде­лай одолжение парню. А девка правда хорошая - на ней па­хать можно. - Пойдем, тять. - Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет... - Та-а... - Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор по­явился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть - поздно будет. Опередить надо. Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брю­ки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негну­щимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке. - Тц... сердце мое чует - на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то? - Днем хуже. - Какая тебе разница, Тимофей? - Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой. - Чего там? - Пуговица не лезет, мать ее... - Подрежь ножницами петельку-то, - посоветовал дед. Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом. - Чего бы сделать над собой? - спросил он деда. Дед подумал. - Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно - ты: "Ха-ха-ха-ха..." Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами. - Пол-литра-то брать, что ли? - спросил Тимофей отца. - Возьмите в карман, - сказал дед. - Понадобится - она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеи­вайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава... слова сказать не сумеете.Сеня был уже дома, когда пришел Иван. - Что так скоро? - спросил Иван. - Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал. - Чего доказал? - Что он без меня совсем пропадет. - Чем доказал-то? - Молчал. - Ну? - Ну, она нас обоих выгнала. - Обои вы комики... Как дети, честное слово. - Нет, пусть он теперь не вякает. - Что, девок, что ли, не хватает в деревне? - Они не такие... - Зря ты, Сенька... Ты же видишь, не любит она тебя. Сеня - в майке и в длинных трусах - задумался около сундука. - Видать-то я вижу, братка, - серьезно и грустно сказал он. - А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут... болит. И ничего не могу сделать. Девки есть... полно. Но все не такие. - Чем она тебе так уж?.. - Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроум­ный какой-то становлюсь, жизнерадостный... Счас уж - ка­кое горе, и то... вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил. Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слу­шал брата, то ли думал о чем-то своем. - А так просто жениться - лишь бы жениться - не­охота. Вон ребята женются... Год-два поживут - и уже на­доели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да вы­пить с дружками, она - ругается. И как скоро ругаться вы­учиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так. - Всем охота, - сказал Иван. - Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди... - Они ж не со зла. - Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та... вся открытая. А есть любители - кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так - от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься. - Да меня вроде ничего... любят. - Хм... - Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные... Жалко порой делается. - Мало били... не рассуждал бы так. - Тебе что, часто попадало? - Я так, к слову. - Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. - Это хорошо, что ты парень весе­лый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как... собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик - не ребенок. Помолчали. Иван прошелся по избе, остановился у окна. - Тишина на улице... Ни песен, ни гармошки. Как повы­мерло все. - Наработались люди - не до песен. - Раньше-то что, не работали, что ли? - Молодежи больше было. - А где Ванька Свистунов? Тоже уехал? - Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил. - А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька. - С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет. - Нда-а... - Да жить можно! - сказал Сеня, словно возражая кому. - От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж... разбаловались люди, от крестьянской работы отвы­кли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать бу­дешь? - А ты? - Я не хочу что-то. - Я тоже. - Ты где был-то? - К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли... Шел счас дорогой, разду­мался... - Какие мысли? - Всякие. Нехорошо как-то стало. - Залезла бы тебе одна мысль в голову - вот было бы дело. - Какая? - Остаться здесь. Я не из-за себя, а так... вообще. А чего? Все равно же... семьи там нету... - А ты сам не подумывал уехать отсюда? - спросил Иван. - Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил - тя­нет домой. - Привык бы. Меня первое время тоже тянуло... - Сам же говоришь: покос снится. - Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел - все я вроде вот в этой избе. Помолчали. - Он сколько в больнице лежал? - Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой. - Он знал или нет, что у него?.. - Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: "Я знаю, у меня рак". Я успокоил его, бумажки всякие начал совать - вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает... - Что говорил? - Ничего. Молчал. Тебя ждал... - Пораньше бы телеграмму-то дал. - Я думал, поживет еще. Кхах... Не надо про это... Забу­дешься - вроде ничего, а как... это... Лучше не надо. - Не буду. - С семьей-то почему не получилось? - Та... длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним... На работе у себя. Ну ее к... Тоже не хочу об этом. - Любил? - Дочь жалко... Иной раз подкатит вот сюда - хоть на стенку лезь. - Видаешь ее? - Переехали они... В другом городе. Не надо, Сеня. Долго молчали. - Остался бы здесь, правда. - Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано. Выключили свет, легли. Но не спалось обоим - лежали с открытыми глазами, ду­мали....Утром чуть свет к братьям пришла Валя. - Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь... - Сразу в маленькой избе сделалось как будто про­сторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. - Сеня, давай за картошкой!.. Мя­со-то есть? - Господи! - воскликнул Сеня. - Завались! В погребе. - Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то за­плесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу - вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо. Сеня побежал в погреб. Иван неумело - ногой - начал было скатывать половик. - Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалит­ся - нагнуться-то боишься? Вот так... Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы? - Какая это деревенская?.. - Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего. - Брось ты? - Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол по­мог, правда. Еще как доят-то!.. - Руками? Валя засмеялась. - Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего... Смеш­но только смотреть на них. Неси. Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Раз­вернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса. - Картошки я начищу. - Давай. Мимо ворот по улице прошел на работу Микола. Увидев Валю во дворе Громовых, склонил голову и прибавил шаг. - Что же не здороваешься, Коль? - крикнула Валя. Микола буркнул что-то и свернул в переулок. Валя посмотрела на Ивана и засмеялась. - Чего ты? - Так. Смешинка в рот попала. Держи крепче... Пыли-то! Жени ты его ради Христа, Иван. А то старуха-то измучи­