МОУ школа № 34«Пророк»«Анчар»ПУШКИН(К вопросу о религиозности поэта)Работу выполнил ученик 11 класса Бучинский ВасилийРуководитель учитель литературы Яковлева Ж. В.Иркутск, 2004 г.СОДЕРЖАНИЕВведение 3 Религиозность Пушкина 6 Пушкин-христианин 6 Пушкин-атеист 14Два стихотворения – два Пушкина 20 «Пророк» 20 Дата под текстом 20 Православный «Пророк» 21 «Пророк»-атеист 22 «Пророк»-революционер 23 «Анчар» 28 Традиционная характеристика стихотворения 28 Взгляд на «Анчар» как на лирическое стихотворение 29 «Анчар» – стихотворение, написанное атеистом 30 «Анчар» – стихотворение поэта-христианина 32 Сравнение стихотворений «Пророк» и «Анчар» 34 Основные выводы 37 Использованные материалы 39ВВЕДЕНИЕАлександр Сергеевич Пушкин – величайший деятель русской литературы. Он занимает центральное место во всей нашей культуре. Его жизненный путь нельзя назвать лёгким, но, возможно, именно благодаря такой судьбе гений поэта разгорелся так ярко, что до сих пор пушкинские произведения продолжают тщательно изучаться и выходят новые версии объяснений их смысла (среди тех, кто выдвигает эти версии, хочется отметить М. Арнштейна, Ю. Муравьёва, И. Андреева, В. Лепахина). Кажется, что поэт так и не понят до конца, ведь неспроста в последнее время в пушкиноведении с новой силой разгорелся спор вокруг вопроса о религиозности Пушкина. Эта тема и здесь станет одной из ключевых. Так кто же такой этот человек, заставивший говорить о себе несколько поколений литераторов и не дающий умолкнуть этим разговорам и сейчас? В своей работе я попытался ответить на этот вопрос. Основной целью моего исследования было отражение тех достижений, которыми располагает современное пушкиноведение. Одна из главных тем моей работы, как уже сказано выше, – религиозность Пушкина. Следует отметить, что интерес к религиозным мотивам в творчестве поэта и к религиозности его самого появился сравнительно поздно, а предметом исследования эта тема стала ещё позднее. Возникновение этого интереса связано с именами А. Григорьева, Ф. М. Достоевского, а начало исследований – с именем Д. Мережковского. Впоследствии эта тема многократно разрабатывалась и углублялась, и в настоящее время можно говорить о трёх её аспектах. Во-первых, это религиозность Пушкина как проявление внутренней духовной жизни, «религиозной бессознательно». Во-вторых, это христианство поэта как та религиозная и общекультурная почва, на которой возросло его творчество, и которой многим было обязано его мировоззрение. Наконец, в-третьих, нельзя пройти мимо православия Пушкина. Эта тема в его творчестве обусловлена тем, что поэт с детства был связан с православной обрядностью и православным бытом (этим он, прежде всего, был обязан своей няне и бабушке). Именно на этой теме я сделал основной акцент в своей работе. В противовес ей я поставил взгляд на Пушкина как на атеиста. На протяжении долгих десятилетий атеизм Пушкина принимался как нечто само собой разумеющееся и поэтому, как ни странно, в рассмотрении этого аспекта вопроса о религиозности поэта я столкнулся с некоторыми трудностями. Главная из них – фактическое отсутствие работ пушкинистов, доказывающих атеистичность Пушкина, или просто касающихся этого вопроса. Так в работах Бонди и Вересаева, которые были советскими исследователями творчества поэта, считавшими, что Пушкин являлся материалистом, чуждым религии, сложно найти материалы о нём как об атеисте – в таких публикациях не было смысла, ведь все знали, что он в бога не верил. Поэтому практически всё, что размещено в этой работе на тему атеистичности Пушкина, являются моими собственными исследованиями, в основу которых положены труды пушкинистов, считающих, что поэт является атеистом, но не рассматривавших специально этот вопрос. Главным образом, это работы В. Вересаева. Одна из них – «Пушкин в жизни» – представляет собой обозрение документов, касающихся Пушкина и его поступков (письма самого поэта и его знакомых – И. И. Пущина, А. П. Керн, Е. М. Хитрово и прочих, – автобиографии людей, принадлежавших к его кругу, тайные доносы на Пушкина в полицию). Другая – «Загадочный Пушкин» – сборник пушкинистских статей Вересаева, составленный и вышедший уже после его смерти. В последнее время вышло много работ пушкиноведов, рассматривающих вопрос о религиозности поэта, настаивая на его православности. К ним относятся и И. М. Андреев, и В. Лепахин, и Б. Башилов, и И. А. Ильин, и многие другие. Поэтому работать в этом аспекте было намного проще и мои исследовательские функции ограничивались изложением тех достижений, которыми располагает пушкинистика в этой области. В качестве основного источника такого материала была взята книга современного крупного пушкиноведа В. С. Непомнящего «Да ведают потомки православных», представляющая собой сборник его лучших статей, вышедших в 90-е годы, на тему отношения поэта к православию и вообще к религии. Неплохо помогла в работе и всемирная сеть Интернет. Следует обратить внимание на то, что главной целью в освещении этого вопроса было рассмотрение религиозности самого поэта, а не его творений. Однако согласимся, что ответ на вопрос «Кто Пушкин – христианин или атеист?» следует искать в его творчестве, в котором он отразил свои внутренние глубоко личные, интимные мысли и соображения. Другой важной темой данной работы можно назвать становление позднего Пушкина, которое происходило в течение двух лет: началось в 1826 году стихотворением «Пророк» и закончилось в 1828 году «Анчаром». Эти две темы являются частями одной общей темы, которую можно назвать так: взгляд на религиозность Пушкина сквозь призму стихотворений «Пророк» и «Анчар».^ РЕЛИГИОЗНОСТЬ ПУШКИНАОдна из самых актуальных тем пушкинистики на сегодня – это вопрос о религиозности поэта. Он является причиной ожесточённых споров среди исследователей творчества Пушкина. Эта тема не такая простая, как кажется. Её рассмотрение – одна из ключевых задач данной работы. Для начала следует ознакомиться с обеими точками зрения более подробно.Пушкин – христианин Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедовано во всех концах земли, применено ко всем возможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицей народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием… А. С. Пушкин.1 Рассмотрим несколько легенд, обрисовывающих Пушкина как христианина. Одна из них рассказывает о приписываемом ему стихотворении «Я слышал в келии простой», где в уста некоего «старика» вложено стихотворное переложение молитвы «Отче наш»2: Отец людей, Отец Небесный, Да имя вечное Твоё Святится нашими устами, Да придет Царствие Твоё, Твоя да будет воля с нами, Как в небесах, так на земли, Насущный хлеб нам ниспосли Твоею щедрою рукою. И как прощаем мы людей, Так нас, ничтожных пред Тобою, Прости, Отец , Твоих детей. Не ввергни нас во искушенье, И от лукавого прельщенья Избави нас. Чтобы убедиться в том, что эти стихи не имеют никакого отношения к Пушкину, достаточно отметить, что изложенный выше текст – перевод с церковно-славянского языка на русский. Великий поэт переводил произведения с иностранного языка на родной по двум причинам. Во-первых, если идея, которую Пушкин желает изложить, уже высказана другими авторами. Во-вторых, если он хотел вместе с изложением чужого текста высказать собственную мысль, изменив, казалось бы, незначительно перевод по отношению к оригиналу. Эти изменения Пушкин вносил, опуская слова из исходного материала, добавляя их к нему, заменяя некоторые авторские фразы своими. В результате фактически получалось собственное пушкинское творение на основе текста, созданного иностранным автором. Эти преобразования он делал неспроста. Они изменяли смысл первоначального произведения так, как хотел Пушкин для выражения своих идей. Пример такого перевода – «Из Ариостова Orlando furioso» («Пред рыцарем блестит водами…»), где фраза «Наконец глазами и мыслями уставился он на камень, сам подобный равнодушному камню» (дословный перевод с итальянского) заменена на «И наконец на свой позор вперил он равнодушный взор», что явно искажает текст оригинала и является выражением личной мысли Пушкина. Т. е Пушкин, как правило, переводит для того, чтобы высказаться. Его перу принадлежит произведение «Отцы-пустынники и жёны непорочны…», являющееся одним из первых обращений русской светской поэзии к православной молитве. Это прежде всего выражение через лирическое стихотворение глубоко личного переживания поэтом молитвы, которую он любил с самого раннего детства, отголоски которой встречаются даже в последних строках «Гавриилиады». Переложение текста этой молитвы следует только после вступления, чрезвычайно подробно излагающего отношение поэта к ней. И здесь присутствуют изменения текста оригинала, расставляющие акценты на тех или иных его местах, что показывает личное отношение автора к нему. Что же касается стихотворения «Отец людей, отец небесный…», предписываемого Пушкину, то смысла в таком переводе не было, т. к. в нём не выражается никаких личных идей, выраженных через изменение оригинала. Эти стихи не являются и примером того, как поэт, переводя текст, просто выражает собственную мысль, потому что церковно-славянский язык был известен в то время всем русским, и не было необходимости в таком переводе (Пушкин отличался удивительным чувством меры и не мог выполнить работу, уже завершённую до него). Кроме того, стихи среднего достоинства не могут быть созданы гением, чьи творения украшают сокровищницу мировой культуры. Целая система легенд связана с отношениями Пушкина и митрополита Московского Филарета3. Основаны они на случае, произошедшем в конце 1829-го года, когда в печати появилось стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…». Знакомая Пушкина Е. М. Хитрово, находящаяся в личном общении с Филаретом, в не дошедшей до нас записке пригласила Пушкина на встречу с Преосвященным. Филарет написал стихотворение, которое собирался прочесть ему. Ответная записка поэта к Елизавете Михайловне (оригинал был написан по-французски) гласила: «Вы должны считать меня неблагодарным, очень дурным человеком. Но заклинаю вас не судить по внешности. Мне невозможно предоставить себя в ваше распоряжение – хотя, не говоря уже о счастье быть у вас, одного любопытства было бы достаточно для того, чтобы привлечь меня. Стихи христианина, русского епископа, в ответ на скептические куплеты! – это право большая удача. А. П.». Получив отказ, Филарет отправил к Пушкину через Е. М. Хитрово рукопись своих стихов, и 19 января 1830 года появляется новое стихотворение поэта – «В часы забав иль праздной скуки…», - полное покаяния и благодарности. Такая резкая перемена отношения поэта к Филарету объясняется легко тем, что Пушкин, скорее всего, не знал, что за стихи сочинил Филарет. Наверняка он вообще не знал, с какой целью организовывалась его встреча с главой Русской церкви. Есть предание со слов прославленного старца Варсонофия о том, как Пушкин, придя домой из Успенского собора, где владыка Филарет говорил проповедь, потребовал у жены бумаги и чернил и, рыдая, тут же сочинил это стихотворение. История настолько трогательна, что некоторому её распространению не помешала очевидная недостоверность. Число и год, которыми датировано стихотворение, указывают на то, что Пушкин ещё даже не был помолвлен с Н. Н. Гончаровой. Имеется также легенда о личных втречах Пушкина и митрополита Московского. Она основывается на тексте послания к Филарету: «Бывало… звон я прерывал… твой голос… Меня внезапно поражал. Я лил потоки слёз… Твоих речей…», - создаётся впечатление неоднократного общения поэта и главы русской церкви. Нельзя не учесть факта, что если бы личное знакомство между ними и их встречи имели место на самом деле, то такого рода события не могли бы не найти хоть какого-то отражения в дневниках Пушкина, но он нигде не писал об этом. А если вспомнить записку к Хитрово, написанную всего на две недели раньше до стихотворения, то вся эта легенда рушится. Однако откуда же тогда в стихотворении глаголы, форма которых указывает на неоднократное общение? Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, что как «Дар напрасный, дар случайный…» Пушкина, так и «Не напрасно, не случайно…» Филарета написаны в форме обращения, послания к Богу. Значит, и третье стихотворение должно быть обращено к Богу. Это объясняет ту форму, в которой было написано «В часы забав иль праздной скуки…»: его текст не был адресован лично Филарету, и его общение с Пушкиным не имело места. Есть ещё одна легенда, связанная с этим стихотворением, а точнее – с его последней строфой: Твоим огнём душа палима, Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе серафима В священном ужасе поэт. Якобы у Пушкина был ещё и другой вариант финала, который «остался в черновике»: Твоим огнём душа согрета, Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе Филарета В священном ужасе поэт. Уже рифмовка четверостишья «согрета – сует – Филарета – поэт» убеждает нас, что оно не принадлежит Пушкину. Хотя подобный случай можно отыскать в его «Евгении Онегине»: Но день протёк, и нет ответа, Другой настал; все нет как нет. Бледна как тень, с утра одета, Татьяна ждёт: когда ж ответ? Удручающее однообразие окончаний абсолютно соответствует положению: напряжённое, нервически-тревожное ожидание Татьяной ответа на письмо Онегину озвучено словно тупо-монотонными ударами сердца или тоскливым стуком часов, отмеряющих неумолимо растягивающееся время. Поистине звук и смысл у Пушкина составляют одно целое. Может ли точно так же быть «озвучено» чувство потрясённости от проникновенных и доброжелательных стихов, охваченности «священным ужасом», сопровождающееся «слезами»? Это было бы слишком монотонно и стало бы некой пародией на пушкинские стихи. Гений Пушкина не мог – со своим чувствительным, тонким слухом – создать такое четверостишие. Кроме того, ничто не мешает нам представить – пусть и весьма условно – некую фигуру поэта, который «на лире вдохновенноё бряцал…»; внятен нам и образ серафима: в «Пророке» с мечом, в ответе Филарету – с «арфой». Но реальный, во плоти, митрополит Московский, играющий на арфе?.. Из этого следует, что Пушкин не мог создать четверостишие, которое ему приписывается. Ещё несколько легенд, связанных с религиозностью Пушкина, будут рассмотрены ниже, а сейчас следует перейти к рассмотрению позиции пушкинистов, «выступающих» за православность поэта. К ним относится, например, В. С. Непомнящий. В своей книге «Да ведают потомки православных» он очень убедительно доказывает гипотезу о религиозности поэта. Одновременно он разоблачает попытки «поднажать» на Пушкина, чтобы сделать его «более православным»: приведён случай, когда издатель специально изменяет авторский текст с этой целью, отмечается, что в последнее время порой возрождаются самые примитивные методы отстаивания такой позиции – вплоть до сверки произведений Пушкина с христианскими догматами и Библией. Там же высказывается утверждение, что «связи Пушкина с нашим исповеданием куда более глубоки, чем думают иные доброхоты, - и именно в силу своей глубины не лезут в глаза»4. И это не лишено смысла, ведь неспроста сам поэт писал: «Цель искусства есть идеал, а не нравоучение». То есть, даже будучи ревностным христианином, Пушкин не стал бы в открытую «заявлять об этом» в своём творчестве. Протоиерей Александр Семёнов – Тян-Шанский, чьи слова процитированы в вышеуказанной пушкинистской книге, сказал5: «Христианское искусство должно отражать целостность христианской души… Мир Пушкина построен иерархически, и это есть следствие не какого-либо, а христианского мировоззрения, мировосприятия. Пушкин даёт нам один большой жизненный урок. Даёт он его своим смирением в самом главном, что дано было ему совершить. Смирение это в том, что, получив свыше чудесный дар, он не покусился присвоить его себе безвозвратно для своего личного возвеличивания или игры». Тому же автору принадлежат слова: «В христианском мире сила искусства имеет, конечно, свои границы… Оно только призывает войти во храм христианской жизни, но затихает, умолкает у самого жертвенника, у Престола… там да молчит всякая плоть». Это вполне сходится с пушкинскими идеями. В свете этого достойно внимания то, что перед тем как затихнуть, умолкнуть навсегда, Пушкин подвёл итог своему делу в стихотворении, строение которого непоколебимо иерархично, в котором и авторское «я» («Я памятник себе воздвиг…»), и все высокие человеческие ценности, о коих идёт речь,- всё затихает, умолкает перед «Веленьем Божиим», всё поглощается темой послушания созидательной Высшей воле. Ещё одно высказывание, помещённое там же принадлежит архимандриту Константину Зайцеву6: «Пушкин был европейцем большим, чем каждый отдельно взятый европеец… Но везде и всегда он оставался русским… по той памяти сердца, которая крепче всего определяет народную принадлежность. Он был русским в самой сердцевине своего духа. Он сумел сохранить… ту самую душу русского человека, свойством которой является потребность иметь глаза, устремлены к Небу, и мерилом Правды неизменно имеющую устремлённость к Царству Божию…». Полнота и ясность непосредственного пушкинского созерцания Божьего мира отражают идеалы такой высоты, которая граничит с неотмирностью, составляющей одну из ключевых черт православного строя мысли и чувств. Пушкину принадлежит множество произведений, насквозь пропитанных духом православия, и обогативших православную культуру.. Среди них – драма «Борис Годунов» и упомянутое выше стихотворение «Отцы-пустынники и жёны непорочны…». Бесспорно, Пушкин – представитель передовой интеллигенции первой половины девятнадцатого века. Но это не должно быть тем критерием, по которому следует дать определение ему, как атеисту, потому что многие декабристы были верующими7, что нередко сочеталось с самыми передовыми общественно политическими воззрениями. Среди таких лиц было множество его друзей. Пушкин посещал службы в церкви, участвовал в православных обрядах. Ему принадлежат слова: «Ум ищет божества, а сердце не находит» (то есть он настойчиво искал веры). Можно перечислять и перечислять его высказывания, поступки, случаи в его жизни и прочие «неопровержимые» доказательства, указывающие на то, что поэт был настоящим христианином, но не стоит в них углубляться, а лучше перейти к рассмотрению Пушкина с «атеистской» точки зрения. Пушкин – атеист Ум ищет божества, а сердце не находит… А. С. Пушкин. Существует много легенд, рассказывающих, что Пушкин был «афеем» (именно этим словом он заменял слово «атеист»). Рассмотрим одну из них – ту, которая говорит, опять-таки, об отношениях поэта с Филаретом.8 Получив приглашение от Хитрово на встречу с Филаретом, написавшим ответ на его «Дар напрасный, дар случайный…», Пушкин отвечает довольно грубой и неуважительной запиской на французском языке. Через некоторое время поэт встретился с Е. М. Хитрово, которая передала ему рукопись «Не напрасно, не случайно…». Опишем эту встречу подробнее, так, как о ней рассказано в письме князя П. А. Вяземского А. И. Тургеневу, датированном 25 апреля 1830 года: « - Вчера я была у владыки. Между прочим, он передал мне стихи свои – ответ на ваше стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…». Пушкин встрепенулся и живо спросил: - Вот как? Филарет пишет стихи!.. Это интересно. Покажите. Елизавета Михайловна достала из секретера листок и благоговейно протянула его Пушкину. Он стал читать: Не напрасно, не случайно Жизнь от Бога мне дана, Не без воли Бога тайной И на казнь осуждена. Сам я своенравной властью Зло из тёмных бездн воззвал, Сам наполнил душу страстью, Ум сомненьем взволновал… Глаза заблестели самолюбивой обидой. Так и звучал в ушах учительский, сурово отчитывающий голос… Виделось Пушкину сухое лицо владыки с глазами, как чёрные гвозди, с тонкими, недобрыми губами. Старый лукавец, карьерист. Великосветская дама, а не владыка: ряса, как юбка, в обращении какое-то кокетство, всё время словно роль играет… И тоже – в позе пророка-обличителя, напоминающего о боге! Вспомнись мне, забвенный мною! Просияй сквозь сумрак дум,- И созиждется тобою Сердце чисто, светел ум. Пушкин закатился звонким хохотом. - Браво! Вынырнули из глубины и быстро побежали в голове звонкие задорные созвучия, заостряясь в колющую эпиграмму. Глаза блеснули хищно. - Ну, отвечу же я его высокопреосвященству! Елизавета Михайловна с болью слушала его смех над тем, что в ней вызывало такой благоговейный восторг. Эти два человека – владыка и поэт – были для неё самыми дорогими людьми в мире… Елизавета Михайловна ласкающе положила свою пухлую руку на маленькую руку Пушкина. - Пушкин, я вас прошу – не отвечайте! Он нервно отдёрнул руку. Елизавета Михайловна прикусила губу. Со скорбью она ощущала, что вызывала в нём трепет почти отвращения физического. И, как всегда при её попытке преступить границу, он озабоченно взглянул на часы, быстро встал и взялся за шляпу. - Пора ехать!.. Нет, уж я ему отвечу!.. И он вышел, громко смеясь». Это самая правдивая легенда о Пушкине9. Возможно, эта сцена имела место в реальной жизни. В связи с этим бытует мнение, что стихотворение «В часы забав иль праздной скуки…» - всего лишь насмешка, эпиграмма, иронично написанная в форме покаяния. Но вряд ли это так. Эти стихи – всего лишь ответ на филаретово «Не напрасно, не случайно…». В приведённом тексте письма не сказано, что Пушкин изъявил желание написать эпиграмму – это только догадка князя Вяземского и, возможно, Е. М. Хитрово. Ответные стихи необязательно должны высмеять исходное произведение. Даже если Пушкин желал насмеяться над стихотворением Филарета, то вполне мог просто написать ответ, превосходящий послание или сопоставимый с ним по духовной высоте идеи, воплощённой в нём. Наверняка так оно и было, и надо сказать, что Пушкину это удалось. Рассмотрим несколько фактов из жизни поэта, «подтверждающих» то, что он «афей». 9 апреля 1821 года в Одессе Пушкин, проведя утро с Пестелем, нашёл его «умным человеком во всём смысле этого слова»10, «одним из самых оригинальных умов» и записал (по-французски) понравившееся изречение собеседника: «Сердцем я материалист, но мой разум этому противится. Наверняка, вышеупомянутая фраза «Ум ищет божества, а сердце не находит…», созданная поэтом, была заимствована у Пестеля и изменена, чтобы отразить собственные мысли:^ Ум ищет божества, а сердце не находит…Эти мысли указывают на убеждения, которые нельзя не назвать атеистскими. Из Одессы в Михайловское Пушкин был сослан за строки перехваченного письма, где, между прочим, говорилось: «Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я ещё встретил. Он исписал листов тысяча, чтобы доказать, что не может быть существа разумного, творца и правителя, мимоходом уничтожая слабые доказательства существования бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная». Но самым убедительным доказательством атеистичности Пушкина служит создание им «Гавриилиады»11, крайне кощунственной по содержанию сточки зрения церкви. Эта, безусловно, атеистская поэма, являющаяся пародией на евангельский «рассказ» о благовещении, на библейское грехопадение Адама и Евы, одновременно представляет собой подражание12 Вольтеру и Парни, ярким деятелям эпохи Просвещения, славившимся своими материалистскими мыслями и убеждениями. Эта поэма послужила причиной расследования, которое могло привести к самым печальным для Пушкина последствиям. Дело кончилось отречением его от своего творения. Вообще идеи Вольтера и Парни проникли в его голову ещё в отрочестве, когда он с упоением читал их произведения, находящиеся в отцовской библиотеке13. Они повлияли на будущее духовное развитие поэта, благоприятствуя развитию у него атеистских взглядов. Как видно, версия о том, что Пушкин был атеистом, подкреплена доказательствами не хуже, чем версия о том, что он был христианином. Этот вопрос ещё долго, а, может быть, всегда, будет темой интересных дискуссий и споров, ну а мы продолжим наше исследование творчества Пушкина. ^ Два стихотворения – два Пушкина«ПРОРОК»Дата под текстом14 Под стихотворением А. С. Пушкина «Пророк» стоит дата «8 сентября» 1826 года. Она играет очень важную роль для определения адресата стихотворения и для понимания его содержания. Дело в том, что не всегда дата под стихотворением обозначает время его создания. В некоторых случаях она ставится, чтобы соотнести содержание стихотворения с тем или иным знаменательным событием, случившимся именно в этот день. Например: 19 октября – день лицейской годовщины, 26 мая – день рождения Пушкина (эта дата стоит под стихотворением «Дар напрасный, дар случайный…»). Такого рода даты несут особую смысловую нагрузку: прочитываемый в их свете поэтический текст обретает дополнительный смысл, как правило, без учёта этой даты, без понимания того, с каким важным событием связывает поэт метафоры и образность помеченного этой датой текста. Какое же знаменательное для Пушкина событие произошло 8 сентября 1828 года? В этот день состоялась его встреча с Императором Всея Руси Николаем Павловичем Романовым. Появление посреди ночи с третьего на четвёртое сентября в Михайловском офицера с предписанием доставить Пушкина в Псков для того, чтобы оттуда отправить его на встречу с императором, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Только что повенчанный на царствование Николай первым делом велит доставить к себе Пушкина… для чего? В голову поэта, естественно, приходили самые мрачные предположения относительно своей дальнейшей участи. Он сжёг свою «Михайловскую тетрадь», в которой были автобиографические записки, черновики каких-то стихов, рукопись некоторых сцен из «Бориса Годунова», быть может, с недостаточно завуалированными намёками на Александра I (впрочем, и в изданном несколькими годами позже варианте пьесы таких намёков более, чем достаточно). В пятом часу утра поэт уезжает. Наконец, в первой половине дня 8 сентября 1828 года поэт предстал перед государем. Вот так он вспоминал свою встречу с царём (слова по-французски переданы А. Г. Хомутовой): «Всего покрытого грязью меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?» Я отвечал как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» - «Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога!» - «Довольно ты подурачился, - возразил император, - надеюсь, теперь ты будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне всё, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором».15 А вот как высказывался об этой встрече царь Николай (взято из «Записок» князя М. А. Корфа, изданных в 1900 году): «Я, - говорил государь, - впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его е привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного… Что сделали бы вы , если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил я его, между прочим. – Стал бы в ряды мятежников, - отвечал он. На вопрос мой, переменился ли образ его мыслей и даёт ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря, но очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул руку с обещанием – сделаться другим».16 Вот так со слов Аркадия Осиповича Россета Я. К. Грот описывает диалог между Пушкиным и царём: «… император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: «Что же ты теперь пишешь?» - «Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга». – «Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?» - «Цензура не пропускает и самых невинных вещей: она действует крайне нерассудительно». – «Ну, так я сам буду твоим цензором, - сказал государь. – Присылай мне всё, что напишешь».17 Вот, собственно, что и произошло 8 сентября 1826 года, когда уставший, невыспавшийся, изнервничавшийся и ухе готовый разделить участь декабристов опальный поэт неожиданно оказался воскрешён и был щедро осыпан милостями нового государя. Поэтому не удивительно, что Пушкин «посвятил» этому событию одно из лучших своих стихотворений. Рассмотрим теперь стихотворение «Пророк» через призму религиозности поэта и изложим мнение о нём представителей двух разных групп пушкинистов.Православный «Пророк» Охарактеризуем стихотворение с точки зрения пушкинистов, отстаивающих идею о православности поэта. Для этого вновь вернёмся к монографии В. Непомнящего «Да ведают потомки православных»18, где он проводит исследование текста «Пророка» и доказывает религиозность идеи этого произведения. Рассмотрим его аргументы более подробно. Физическому преображению поэта в пророка посвящены двадцать четыре из тридцати строк. В точном центре этих двадцати четырёх строк – И внял я неба содроганье, И горний ангелов полёт, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. Вот, что внял поэт-пророк своим новым слухом (слух – главное для поэта). Перед нами – вертикальная картина мироздания, услышанная вся разом, но непросто физически, от верха до низа, а метафизически, от горнего до дольнего. Дав поэту-пророку её услышать, Бог повелевает ему глаголом жечь сердца. Стало быть, глагол этот – о тайне мироздания. Однако почему слово о таком знании должно жечь? У Пушкина вся громада мироздания звучит, происходит и свершается ради человека. Это и есть тайна, которую услышал, узнал и постигнул пророк и о чём ему велено говорить людям. И как может это знание не жечь сердец, если оно неизбежно напоминает, что человеческое существование на каждом шагу очевидным и постыдным образом не отвечает предназначению и достоинству существа, для которого совершается всё бытие?«Пророк»-атеист Помимо православной существует ещё и атеистская точка зрения на смысл этих стихов. Обратимся к комментарию, написанному С. Бонди для сборника стихов Пушкина, напечатанному издательством «Детская литература» в 1965 году. В этом замечательном стихотворении зрелого Пушкина говорится об идеале поэта и о том, какими свойствами должен он (в отличие от обычного человека обладать),чтобы достойно выполнять своё назначение. Если в других стихотворениях, говоря о поэзии и поэте, Пушкин пользуется аллегорическими образами античной мифологии, то здесь он обращается к библейскому тексту. В стихотворении рассказывается о том, как посланник бога, серафим преобразует всю природу человека, чтобы сделать из него поэта-пророка. У него открываются глаза («зеницы») – он может теперь всё видеть и понимать («вещие», то есть мудрые «зеницы»); он слышит и как в небе летают ангелы, и как растёт трава. Это тонкое и мудрое понимание реальной действительности нельзя передать обыкновенной речью («и празднословной и лукавой»), и серафим даёт ему «жало мудрыя змеи» вместо языка; наконец вместо обычного «сердца трепетного» он вдвигает ему в грудь «угль, пылающий огнём»: ведь только на самом жарком накале своих чувств поэт способен создавать высокопоэтические произведения. Но и этого полного преображения, изменения всех чувств и способностей человека оказывается недостаточно: «Как труп в пустыне я лежал…». Нужна ещё высокая цель, высокая идея, во имя которой поэт творит и которая оживляет, даёт смысл, содержание тому, что он так глубоко и точно видит и слышит, так жарко чувствует и так тонко и мудро умеет выразить в слове. Эта «цель», эта «большая идея» образно обозначена, как «бога глас», взывающий к «пророку», как воля бога, наполняющая его душу, оживляющая её («Восстань, пророк…») и повелевающая ему «жечь сердца людей» своим поэтическим словом («глаголом»), показывая им подлинную, верную, неприкрашенную правду жизни.«Пророк»-революционер19 Ещё одна, пожалуй, самая необычная точка зрения на смысл «Пророка» cвязана с легендой о том, что в первоначальном виде стихотворение заканчивалось иначе. Многие знакомые Пушкина уверяли, что эти стихи были написаны в качестве послания друзьям-декабристам в Сибирь и что в конце их стояли четыре строчки, гневно и мятежно описывающие Николая I. По этим же данным когда в Михайловское прибыл офицер с предписанием доставить Пушкина в Псков для дальнейшего препровождения в Чудов дворец на встречу с императором, он взял с собой рукописи «Пророка» в его первоначальном виде, «Бориса Годунова» и ещё нескольких своих стихотворений. Поэт намеревался вручить их царю в случае неблагоприятного исхода его объяснений с ним. Понятно, что результатом такого исхода могла стать, по меньшей мере, ещё одна ссылка, и на этот раз – в Сибирь. Будучи во дворце, Пушкин нарочно выронил на лестнице захваченный им с собой листок, заключавший в себе «Пророка», видимо, опасаясь, что его обыщут и передадут рукопись к царю до их встречи (и тогда разговор поэта с императором точно имел бы неблагоприятный исход). Уходя от царя, Пушкин поднял листок с текстом стихов, и возвратясь в гостиницу, тотчас сжёг его. Эту легенду косвенно подтверждают два факта: во-первых, это отсутствие черновика стихотворения, известен лишь вариант первой строки – «Великой скорбию томим»20 – и это второй факт (действительно, слово «скорбия», скорее всего, означает переживания автора, вызванные участью декабристов). Ну а теперь приведём всё стихотворение в том варианте, в котором, если верить легенде, Пушкин сочинил его изначально: Великой скорбию томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился. Перстами лёгкими как сон Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полёт, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим при И вырвал грешный мой язык, И празднословный и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассёк мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнём, Во грудь отверстую водвинул. Как труп в пустыне я лежал, И бога глас ко мне взывал: «Восстань, восстань, пророк России, В позорны ризы облачись, Иди, и с вервием вкруг выи К убийце гнусному явись». Теперь кратко проанализируем стихотворение «Пророк» в данном варианте21. Его тема – преображение поэта в пророка, человека, получившего от бога знания обо всех секретах мироздания. Путь к таким познаниям проходил через невероятные страдания поэта. Здесь можно провести параллель с лишениями, которые терпел сам Пушкин (в момент написания этого стихотворения он находился в ссылке в Михайловском уже приблизительно год). Вместе с познаниями герой стихотворения получил миссию, которую он должен был исполнить. Эта миссия описана в последних четырёх строках стихотворения. Это прозрачный намёк на Николая I гневного обличительного содержания. При чём следует отметить, что слово «явись» вероятно означает