http://www.lgz.ru/article/12862/Лев ПИРОГОВ Пять шестыхЖдём очередной «Национальный бестселлер» // Литературная газета. – 2010. – «22. – 2-8 июня. – С.5 Шестого июня в Санкт-Петербурге будет объявлен очередной лауреат премии «Национальный бестселлер». То есть – как раз вовремя.Потому что лето, потому что на дачу.Не знаю, как у кого, а у меня книги делятся на «представительские» – те, что выставлены в городской квартире в шкафу (вдруг гости придут) и «для души». Эти я на даче читаю.Потому что по-хорошему – где же ещё читать? С лопатой наломаешься – становишься на человека похож. Душа распрямляется, лишнее отсыхает, остаётся только то, из чего ты есть. У вас, поди, тоже так.Пополнит ли очередной «Нацбест» наши с вами дачные полки?Давайте посмотрим.На премию претендуют шесть книг. Об одной из них – «Ёлтышевы» Романа Сенчина мне уже приходилось писать в хвалебном тоне («ЛГ», № 45, 2009), а стало быть, она не пополнит. Рука у меня тяжёлая.Остаются пять из шести.^ Олег Лукошин. Капитализм («Урал», № 4, 2009)Краткое содержание: парень с «Капиталом» Маркса в котомке скитается в поисках заработка по стране, сталкивается с людским горем и людской жестокостью, размышляет о жизни и мечтает о революции. Потом отчаивается, идёт на самоубийственный бунт, и революция неожиданно происходит – как положено, «в мировом масштабе»: оказывается, он был не один такой.Стилистически безупречный текст. Автор, что называется, «нашёл свою интонацию». Правда, интонация – как характер: её хорошо иметь, но нехорошо показывать. Хорошую книгу закрыл и думаешь: «Да-а… вот оно как в жизни бывает». А обычную закрыл и думаешь: «Хорошо написана».В данном случае хорошо написана мрачная, в сенчинском духе, история современной российской жизни – с детскими смертями, безмерным человеческим унижением и беспросветным обывательским смирением, – но в пародийной обёртке.Пародируется не жизнь, а «литература» – её мнимая неспособность выразить трагизм жизни «невзаправдашними», то есть игровыми по своей природе художественными средствами. Это то, что называется «постмодернистской чувствительностью», законную неуверенность в своих силах художник переадресует искусству как таковому: не я виноват – оно виновато.Обычным инструментом «постмодернистской чувствительности» является «обнажение приёма»: например, нарочитое выпячивание искусственности, «литературности» письма. Олег Лукошин взял за основу особый синтаксис, изобретённый Зощенко и Платоновым: дескать, когда простой человек пытается выразить значимую мысль, он неизбежно сползает в страшноватый канцелярит. А ведь создание литературного произведения – это как раз и есть необходимость такого значимого высказывания. Всякий литературный язык искусственен – вот эту-то искусственность, эту ситуацию «сопротивления языка» Лукошин и пародирует.Вернее говоря, стилизует. Пародия существует «для посмеяться», стилизация решает другие задачи. Простак в ситуации «культурного говорения» смешон лишь в чужих для него жанрах «официальной культуры» (роман, повесть, элегия какая-нибудь), в народных жанрах (сказка, анекдот, городской романс, болельщицкая кричалка) он абсолютно органичен.«Капитализм» – это сказка.То, что она выросла из пародии, идёт ей на пользу: заведомая стилизация «под сказку» как раз и получилась бы уязвимой для пародии, а «Капитализм» со своей пародийностью с самого начала боролся – и поборол.Сказке можно простить и формальный финал, не разрешающий конфликта с точки зрения «официальной» литературы. Ну свадебка, ну революция, ну мёд-пиво. Добрым молодцам урок, по-любому.Брать ли эту книгу на полку – зависит от того, являетесь ли вы добрым молодцем, но если «Капитализм» победит, это будет большая удача премии.^ Андрей Аствацатуров. Люди в голомКраткое содержание: из-за государственного антисемитизма внук академика с трудом поступил в 1986 году на филологический факультет – и другие правдивые истории.Начинается в многообещающем (хоть мозолящем глаза) жанре «Похороните меня за плинтусом», но потом проваливается в жанр околоинтеллигентских анекдотцев: хохмы, байки, самодовольство, мелкая, по щиколотку, жизнь. Глубже персонаж в неё не проваливается.Это невозбранно для персонажа, но от автора с его подразумеваемыми способностями к обобщению и оценке ждёшь большего.Тяга к высоким смыслам выдаёт плебея, интеллигентному человеку сойдёт и так, он высок по праву рождения. И всё же, когда читаешь Трифонова или Довлатова (тоже любивших наклонить брата-интеллигента пониже), чувствуешь дистанцию между персонажем и автором. Как бы внутренне плох или хорош ни оказывался персонаж в той или иной ситуации, смысловое пространство текста с ним не слипается; текст всегда оказывается просторнее представленных в нём обстоятельств. А тут… ну как если бы Акакий Акакиевич Башмачкин сам записал свою историю. Подозреваю, что пожалеть его в этом случае было бы весьма затруднительно.В интернетовском жаргоне есть словечко «лытдыбр», означающее бытовую дневниковую запись, обладающую потенциальной ценностью для читателя (в соответствии с учением Лакана каждое письмо находит своего адресата). Вот «Люди в голом» такой лытдыбр и есть. Охотники – в соответствии с учением – найдутся.К тому же, говорят, Андрей Аствацатуров является хорошим преподавателем того самого университета, в который некогда с таким трудом пробился его герой, а хорошему человеку и порадеть не жалко.Шансы на победу один к шести; полка, боюсь, не выдержит.^ Павел Крусанов. Мёртвый языкКраткое содержание: четверо молодых людей (мальчик–девочка, мальчик–девочка) изъясняются на смеси многостраничных достоевских «монологов у вазы» с левой западной «ситуционистской» критикой. Это не мешает, а скорее, помогает им найти «душ Ставрогина» – что-то вроде бани Свидригайлова: место, из которого сквозит вечностью.В этот момент читать становится интересно, но ненадолго.Весьма умный, точный в публицистических определениях, философский в хорошем смысле слова роман, к сожалению, не снаряжён необходимыми костылями в виде характеров, конфликта и других девятнадцативековых предрассудков, удерживающих на плаву читательское внимание. Что называется, «атмосферное кино». Только вот атмосфера уж больно… сокуровская. Не зажируешь. Где-то с середины хочется спросить: «Ничего, что я здесь сижу?»Роман якобы написан «мёртвым языком» (герои не говорят «зацени, йоу», как положено атмосферным молодым людям, а говорят «взрослость – всего лишь повышенная степень социализации, как в мире попранной традиции, так и в прекрасной империи духа, где правят служение и долг, а не желание расслабиться и наслаждаться процессом скольжения к смерти»), но отменяет ли это задачу коммуникации? Не уверен. У того же Достоевского всё же как – всё же по-человечьи: приехали, женились, убили… А тут – сплошное «кья-кья» и «цить-цить-цить».Спасибо, хоть закончилось хорошо – мальчики и девочки превратились в белочек, вечность оказалась не так страшна, как все думали.Шансы на победу тем не менее высоки: всё-таки этим романом Павел Васильевич Крусанов показал Пелевину, кто Пелевин, а кто тварь дрожащая, а Пелевин, например, лауреатом был… На полку – не знаю, не уверен, надо ещё пожить.^ Василий Авченко. Правый рульКраткое содержание: Дальний Восток и Восточная Сибирь в поисках национальной идеи.Ну не так сразу на самом деле.Просто там машины всё больше японские, праворульные, не как у людей. Что для думающего человека не может не составлять проблему. Представьте, что до определённой долготы население разбивает яйцо с тупого конца, а после – с острого. Чем это чревато, понимаете сами.Или, скажем, половина левши, а половина правши.Из-за меньшего расколы случались.Запретить «ахтунги» нельзя: это всё равно что обязать половину страны ходить пешком, а не запретить – «транспортная теорема» получится. (Не помню точно, что это такое, но вроде бы от неё много вертикалей власти порушилось.) Всюду клин.Очень хорошо (с точки зрения слога и занимательности) написанная книга очерков и эссе об автомобилях и автовладельцах. Некоторые её недостатки трудно поставить в упрёк автору. Ну вот например: нет картинок. Описывается та или иная модель, её волнующие обводы, а посмотреть? Складывается впечатление, что издатели презентуют книгу как факт чистой эстетики. А она могла бы проходить по разделу «это интересно», то есть иметь более завидную судьбу. Как книги про футбол, например. Брать своё – там, где лежит своё. И в гробу видать премии.Интересно, что в финал «Национального бестселлера» регулярно попадают такие книги: в прошлом году была про петербургские памятники, теперь вот – про японские машины. Что бы это значило, интересно знать.Я не очень сильно люблю машины, поэтому шансы «Правого руля» на победу кажутся мне стремящимися к нулю. Но если предположить, что кроме меня в мире есть и другие люди, то кому-нибудь на полку наверняка сгодится.^ Эдуард Кочергин. Крещённые крестамиКраткое содержание: послевоенным летом 1945 года семилетний ребёнок бежит из детприёмника НКВД под Омском и в течение шести лет, ещё половину жизни, добирается домой в Ленинград. Ловят, снова бежит. Паханы, начальники, поезда, вокзалы, воры-компрачикосы, инвалиды-«обрубки».– Дорогие народные спасители, товарищи военные солдаты и дядечки офицеры, разрешите вам спеть о великом Сталине и показать его профиль!– Образ великого Сталина могут создавать только заслуженные товарищи-художники…Очень сильная по-человечески книга. Думаю, она и станет победительницей. Во всяком случае, мне трудно представить себя на месте члена жюри голосующим за что-то другое. Тут не книга вообще – тут жизнь. Читая, забываешь о том, что читаешь книгу. Будь она ещё каким-нибудь там «соединением жизненного опыта с авторским вымыслом», можно было бы предъявить претензии по части вымысла. Зачем, дескать, не то, а это изобразил. Но тут уж что запомнилось, то и изобразилось.А литература – ну что литература. «Подлиповцы» Решетникова, «Странники» Шишкова, «Ташкент – город хлебный» Неверова – дальше, дальше. Теперь вот ещё «Крещённые крестами», спасибо бывшему послевоенному беспризорнику Эдуарду Кочергину.Про полку, думаю, всё понятно. Одно только – стоит дорого. Кабы её теперь ещё исхитриться в мягкой обложке издать, чтобы на всех хватило. * * *Ну и ещё раз что касается «Ёлтышевых» Романа Сенчина. Я бы, конечно, очень хотел жить в стране, где этот роман если бы не стал, то хотя бы оказался назван «национальным бестселлером». Но я отдаю себе отчёт в том, что я в ней не живу.Вот и остаются «кресты», то есть гробы отеческие.Единственный выход.