© Жернаков В.Я., 2007. Все права защищены © Литературный Кыргызстан, 2007. Все права защищены Произведение публикуется с разрешения автора и издателя Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования Дата размещения на сайте www.literatura.kg: 2 июня 2009 годаВалерий ЖернаковОСЕННИЙ БОЛЬШАКСтихи разных лет. Поэтический сборник – итог многолетнего творчества выдающегося поэта нашей страныПубликуется по книге: Валерий Жернаков. Осенний большак. – Б.: Просвещение, 2007. – 254 с.ББК 58.2 (2 Ки) Ж-56 ISBN 5-86254-044-xСодержание – сборники стихов разных лет, включенные в книгу:Иные временаНа Шелковом путиИз книги «Урюковый цвет» (1977 г.)Из книги «Годы-лебеди» (1988 г.)Взоры подмастерьевЛитературные пародии_________________________________________________________________Крылатая раскованность строки(Вступительное слово Александра Никитенко)Творческая и житейская основательность, фатальная вера в себя и свой талант, умудренная сердечная несуетность – пожалуй, основные свойства большого русского поэта Валерия Жернакова, много лет живущего в селе Кара-Джигач у подножия гор Ала-Тоо.Вызывают глубокое уважение верность любимой сельщине, его крепкая состоятельность, просторный кирпичный дом по улице Виноградной, его всегда с иголочки сад и огород, дружная трудовая семья – красавица-жена, сын, дочери, внук. Большую часть жизни посвятил он учительству в сельской школе.У него – сотни выпускников, есть среди них и поэтесса Вера Кортикова. Наставник, преподаватель по профессии, Валерий Яковлевич по своей главной сути состоялся как поэт, то есть учитель человечества (по определению Валерия Брюсова).Высокие образцы самобытной лирики Жернакова одухотворяют дыханием прекрасного, подпитывают в сердце негасимую жажду идеала, дают эстетическое наслаждение совершенством многих строк, строф, стихотворений поэта. В них пульсирует и передается читателю осознанная сдержанная сила – верный признак выстраданной сокровенности чувств и дум.Чистота и опрятность замысла, святость насущной творческой сверхзадачи, вера в животворность разумного, доброго, вечного – вот, кажется, главные черты его поэзии.Валерий Жернаков хорошо знает сельскую нелегкую долю, умеет поэтически ярко воспеть крестьянскую обыденность, которая в гуще природы не лишена неизбывного очарования, дорогих сердцу примет и картин:^ Ото сна, от тепла, от дурманана подушке распластанных косулизну невзначай утром ранос мужиками на дальний покос. Это стихотворение («На сенокосе») – взгляд мудреца на неспешный ход бытия, взгляд, наполненный проникновенной благодарностью к жизни, в гуще которой есть место и любви, и легкой житейской иронии. Вообще, поэт любит как бы отстраниться иногда от милого и дорогого сердцу мира и согреть его своей легкой улыбкой. И это придает его творениям неповторимое своеобразие:^ Отдохну потихоньку в сторонке, утираясь отжатым платком.Обещали зимою буренкирасквитаться парным молоком. «Я медлю в век безмерных скоростей», – заявил когда-то известный советский поэт Евгений Винокуров. Это его стихотворение («Не спешу») заканчивается так:^ Все мчат! Летят! Подобно виражу,Авто заносит бешено по краюНад пропастью!Один я не спешу.Прикуриваю. Дым кольцом пускаю. Есть, есть они – этакие дюжие неспешные русские мужики, умеющие крепко делать свое дело, стоять на своем. В 1977 году во Фрунзе Валерий Жернаков издал свою поэтическую книгу «Урюковый цвет», а в 1988 году – еще одну, под названием «Годы-лебеди». Никуда он не спешил, никто никуда его не гнал, творил он мудро в своем Кара-Джигаче книгу дней своих. Почти тридцать лет ушло на «Осенний большак», и творческая взыскательность его автора несомненна.Возможно, поэзия Жернакова в чем-то сродни старому вину – чем дольше выдержка, тем оно ценнее?^ Гудят в ночи усталые виски.Натруженно и глухо сердце бьется.Крылатая раскованность строкив мучительной бессоннице дается, – признался нам поэт. Скорее всего, это так. Но его поэтический дар столь неторопкий, что заглавная, третья книга обрела название «Осенний большак». Грустно, что не весенний, конечно, но ведь все-таки по-прежнему – большак! Вот почему, хотя поэту не 20 лет, и он далеко не в начале своего пути, голос его не утратил своей свежести и силы. Я сразу узнаю его средь многих, как, скажем, люблю и узнаю неповторимые голоса Марио Ланца, Бориса Штоколова или Вадима Козина. Вообще, большак – главный, магистральный ход бытия и духовного роста – глубоко в характере Валерия Жернакова, который всегда способен сыграть по-крупному.Один из признаков большого мастерства всякого поэта – умение глубоко знать и продолжать в новых условиях традиции русской классики. В 1915 году Сергей Есенин написал свою «Корову»:^ Дряхлая, выпали зубы.Свиток годов на рогах.Бил ее выгонщик грубыйНа перегонных полях... Эта тема кровного сострадания к братьям нашим меньшим, умения переживать чужую боль, как свою, нашла потом отражение и развитие в лучших вещах Ильи Сельвинского, Николая Заболоцкого, Анатолия Жигулина, Николая Рубцова...Валерий Жернаков как истинный сельчанин классически кратко и мастерски продолжил эту поэтическую перекличку.^ Скулящую рыжую сукумужик удавил на суку... Как вспомню – душевную мукув себе заглушить не могу.А сердце отчаянно ропщет,и мучает стыд за людей...У сонного прудика прощев тиши созерцать лебедей. Вся поэзия Жернакова – поэзия в первую очередь духовного жеста, поступка (Распахну рубахи тесный ворот, /прямо в поле выйду из ворот! /Говорят, что променял я город на поляны и на огород), выстраданного неприятия или, наоборот, активной поддержки дел и событий. Его лирический герой – сегодняшний лучший сын своей земли, всей глубиной собственного внутреннего мира ушедший далеко вперед, живущий в совершенно другом времени и измерении и призывающий нас подняться на его духовную высоту. И он имеет на это право:^ Я жить спешил и время торопил.Ползли минуты, улетали годы.Прошла пора, когда беспечен был,живу ровнее, отстаю от моды.Пора иная невзначай приспела. И шепчут губы, грусти не тая: «Где ж ты, былая молодость моя? Сорока дольше на колу сидела». Виртуозна, изящна, артистична поэтическая работа Жернакова в стихотворении «Вечный сюжет»:«Не затворяй ворот, постой. Пусти матроса на постой».^ Он ей сулил, шепча три слова, жениться, как вернется с лова.Нелегкий выпал Кате рок: все ждет пропавший катерок. Вот она – сила поэзии: целый роман – в шести строках!К образцам русской классики можно отнести и «Деревенский вечер»:^ На завалинке – собранье Зин и Кать – все б им лузгать семена да вслух икать.Возле девок – форум Ванек, Вась и Петь – доки парни похохатывать и петь.Недалече – громкий спор их пап и мам: кто главней: аятолла или имам?Вечера стоят июньские светлы. Запузонивают пташечки с ветлы. Надо заметить, поэт с неподдельным своеобразием умело пользуется таким элементом стиховой инструментовки, как омонимические, каламбурные рифмы, что тоже глубоко в традициях русской поэзии от Пушкина до Маяков-ского, Брюсова, Семена Кирсанова, Якова Козловского, в духе прочной взаимосвязи формы и содержания. Тут ведь главное – не переборщить, не выпятить свое умение играть словами, а достичь решения главной своей сверхзадачи – уверенно держаться на волне благодатной языковой стихии. Материал поэта – слово, и умение блеснуть всеми его бесконечными оттенками в угоду сокровенному смыслу – это и есть мастерство. Поэзия, конечно, полна смысла, но смысл у нее свой, подвластный поэтической сверхзадаче и необычной логике. Кубофутурист Алексей Крученых видел смысл поэзии, например, в отсутствии всякого смысла, делая поэтому ставку на заумный язык как самоцель:дыр бул щылУбещурскумвы со бурлэз Вот так и не иначе, без точек и запятых!Валерий Жернаков в стихотворений «Ей» (а кому же еще! Это ведь она не поняла его, не оценила его высоких порывов!) поставил другую задачу и, думается, с блеском решил ее:^ Сердце беспокоятжизни виражисев имо дыго яшады бойто лжи.Кстати и некстатиговорю упрямобудунеза бятегая доро ямо. Незатертые символы рыцаря Печального Образа! Сколько боли в этих «мычащих» слогах жгучей обиды, адресованных, видимо, той, кто отвергла руку и сердце! Хотя, если вчитаться: я тебя не забуду, дорогая моя... Все мои годы я жил, дыша тобой.Чудинка, озорство, баловство – блестки уникального ремесла, свойства искушенного профессионала – это тоже Валерий Жернаков:У совнет усов.А совестьу сов есть? («Арабески») Или:Чем баять о поэтике,усвой азы по этике. Или:ЗАГАДКАЯ мала, как на карте Япония.Угадайте-ка: кто же я?(Пони я). Или:Друг, не спеши себя обречь На лобовой ушиб об речь. Целомудренны его стихи о любви:^ Сидим с тобой, безмолвием томясь.Стучат часы.Трещат в печи поленья.Я все забыл, лишь помню первый вальс,твои глаза и музыки свеченье. Или:^ Словно зорька, светла моя память,будто снова с косичками ты,светлоглазая, ловишь губамихлопья снежные с высоты. Или:Вспоминаю тебя в белом платьепосреди несказанной весны.Май лилов.Мы беспечно юны.Ранних сумерек зыбки объятья. Или:Ты – солнышко,а я – подсолнух твой. Валерий Жернаков щедр на поэтические детали и краски:^ Над неоглядной далью синевысветлы оттенки теплого опала. Или:А вчера рябиновое маревопервый снег по склонам погасил. Себе любимому поэт посвятил искусные акростихи, опять же полные фактурой родной сельщины:^ Жидкий свет источает луна,егозит ветерок низовой.Раскидала по весям веснанезабудковый свет луговой.Астроликие блики в ночи.Костерки затухающих звезд.Омовейного утра лучивоспевает ликующий дрозд. Вся эта словописная акварель – совершенно в его духе природолюба и жизнепевца!Душа поэта – большая, неуемная сестра простора, дитя сельских предгорий. Она хранит милые сердцу пустяки, деревенские незабвенные приметы. Все в поэзии Жернакова проникнуто солнцем, светом жизни, любви ко всему земному, мимолетному и преходящему, но нетленному в русской поэзии от Есенина до Рубцова. Взращен «Осенний большак» родниковой чистоты талантом, чудом сохранившимся перед немалой мутью нашей жизни. Прекрасное всегда рядом, но не всякому дано его увидеть, а тем более ярко и точно воспеть в собственных стихах. Жернакову это удалось.Стихотворения Валерия Жернакова не надуманы и на первый взгляд безыскусны. Но за этой кажущейся безыскусностью виден чистый лирический дар самобытного русского поэта, как бы с классической легкостью вливающего в свои певучие строки музыку бытия. Отсюда совсем недалеко и до фирменной жернаковской лаконичности, афористичности, подкупающей интонационной исповедальности:^ Жизнь – неизвестная дорога,никем не пройденная вспять.Или:Не надо мне счастья такого:кряхтя, по течению плыть,мутить первородное слово,старея, удачливым слыть.Или:Улетевшие птицы вернутся,улетевшие дни – никогда.Или:Если мне неуютно и грустноот предчувствия близкой беды,я-то знаю, врачует искусношелест листьев и лепет воды.Или:У Волги ли,у храма Покрова,среди полей немеюще робею.Ношу в себе заветные слова,а вслух сказать –все как-то не посмею. Все это, конечно же, потому, что^ Годы в прошлом – их целая свита. Это с ними судьба наша свита воедино, и вывод простой: невзирая на позу и тогу, жизнь бесстрастно ведет нас к итогу, не давая нам прав на простой. Жернаков отнюдь не сторонник простоев, пробуксовок, как творческих, так и житейских. Я благодарен судьбе, что мне посчастливилось быть одним из первых читателей нового сборника. Думается, те, кому он попадет в бережные руки, по достоинству оценят подвижничество его автора, ни на минуту не прекращавшего работу над этой главной книгой своей жизни. Нет сомнения, что «Осенний большак» займет одно из главных мест на ветровом большаке современной русской поэзии.^ Александр НИКИТЕНКО,член Союза писателей СССРИные времена***Гряньте, громы, стозвучным аккордом весенним, полосните лучистым дождём по лицу. Гряньте, громы, как гимн пробуждения. Славьте Землю, многострадальную роженицу! Превеликое солнце над нами сияет нетленно. Живи! А споткнёшься – за матушку-землю зубами держись. Да будет она, несравненная, благословенна, такая земная, такая короткая жизнь!ПутникВесенний большак моих песен. Осенний большак моих лет. Мой путь неприкаянно тесен, Другого, пригожее, нет.Мне взором, исполненным неги, лелеять за солнцем вослед и заросли секуренеги, ковыль и густой бересклет.Я шёл, напрягаясь от ноши, то всхлипывал, то ликовал. Дорога сожгла мне подошвы, и ветер мне горло сорвал.То мост впереди, то развилка, то жарит, то ливень польёт. – Гляди-ка, гляди: жив курилка! Плетётся и что-то поет.^ На сенокосеОто сна, от тепла, от дурмана на подушке распластанных кос улизну невзначай утром рано с мужиками на дальний покос.Там весна обронила колечко, там приветное эхо живет. Там парит тихоструйная речка, соловей соловеть не дает.Обласкаем взлобки и откосы от густой травостойной красы. Рассыпаются спелые росы фейерверками из-под косы.Посвист кос под широкие махи, под ядрёную русскую речь. Утро пестуют бабочки, птахи. Свет идет от берёзовых свеч.Отдохну потихоньку в сторонке, утираясь отжатым платком. Обещали зимою бурёнки расквитаться парным молоком.Верещит надоедливо муха. Полежу на ковре изо мха. Булькотит возле самого уха в закопчённом ведёрке уха.***Апологеты Беловежской Пущи. Деянья их печально вездесущи. Нa нынешних плацдармах, словно кущи, чащобы тупомыслия все гуще.***Моя мама была молодой. Отцвела, оталела косынка. Одинокая жизнь – не волынка, постарела и стала седой.Мы с братишкой, её пацаны, неприглядные дети войны, грызуны кукурузных лепёшек, в перештопанной рвани одежек лаской не были обделены.Стынут в памяти чёрствые корки, окропленные вдовьей слезой, под намокшею кровлей – подпорки, в хате дождик. Братишка босой. Каждой осенью, каждой весной зябко квасится пол земляной.Подошли неизбежные сроки, и поднялись сынки на крыло. По крутым большакам, по осоке, по судьбе повело, понесло.Приносил почтальон письмецо. Я спешил к ней прохладною ранью. Вот калитка, вот наше крыльцо. Вот окошко с цветущей геранью.Тихо звякнет дверное кольцо, колыхнется в окне задергушка, глянет в белом платочке старушка, засияет родное лицо…Не судьба нам с родимою вместе продираться сквозь наше житьё. Смотрит в небо голубенький крестик на печальной могиле её.СлепойРасскажи, как в луга через пойму речкой тянется сизый дымок. Я не вижу тебя, только помню, и от памяти той изнемог.Сколько эта продлится, не знаю, неприветливых дней череда. Вспоминаю тебя, вспоминаю и боюсь позабыть навсегда.Ерундовым стихом не обижу ни очей, ни округлости плеч. Я не вижу тебя, только слышу стук шагов и усталую речь.Не реальны пустые посулы, не тверда без опоры рука. Студит ветер небритые скулы, и слеза непривычно горька.Жгучей влагою кружку наполню, растоплю в горле стылый комок. Я не вижу тебя, только помню, и от памяти той изнемог.^ Кукушка накукуетС верховий юных лет летит к нам чистый свет и головы седеющие студит.Послушай-ка, жена, налей полней вина. Ты знаешь: жизнь одна, другой не будет.Нам как-то не с руки чернить свои деньки, кивая на пеньки былых подножек.Твои ученики, твои выпускники несут душевный свет. Он твою радость множит.Опять пришла весна. Душа забот полна, на вольной воле солнышко ликует.В нехватке светлых лет большой печали нет: попросим – и кукушка накукует.АнтитезыНикулин, Вицин, Моргунов – любимцы наших пацанов. Их имидж неизбывно человечен.Шушкевич, Ельцин и Кравчук – предтеча олигархов и бандюг, смурной их имидж пакостью отмечен.Никулин, Вицин, Моргунов – они из радости минувших киноснов. Проделки их по-доброму беспечны.Шушкевич, Ельцин и Кравчук среди базаров наших и лачуг людской хулой надолго обеспечены.***И я не зачахну от скуки, не сгину из жизни зазря, покуда берёт на поруки меня молодая заря.Не ровны сердечные стуки, никчемны авось да кабы. Слечу на крутом виадуке моей несуразной судьбы.Увы, мне в раю не фасонить, мне выпадет сущностью всей по имени-отчеству помнить своих яснооких друзей.Коль вечностью буду повенчан, привидятся кромка земли и лики возлюбленных женщин, светлеющих в зыбкой дали.У водыНаверно, со времени она слыла голубою она. Прелестны над гладью затона небесные полутона.Водица мне душу голубит, а милой глаза голубит. То ветер по рябушке блудит, то гладь серебрянкой лудит.Сидим при негромкой беседе и на поплавочек глядим, то рыбкой волшебною бредим, а то – ежевику едим.МузаСлужа рифмованным речам толпы стопузой, он часто грезил по ночам незримой музой.Судьба явила, как во сне, презент изгою – увидеть фею при луне совсем нагою.Поэт сей раз не пил вина, кумекал ясно. Была до одури она собой прекрасна.Светла и статна, как свеча, и совершенна. Он очарованно молчал, глазел блаженно.Неповторимый свет с небес ей пал на плечи. У барда бедного исчез феномен речи.Льняные локоны, виясь, текли на спину. С предгорий облачная вязь сошла в долину.Лукаво лунный ветерок ласкал ей груди. И соловей озвучил срок ночных прелюдий.Кругляшкой мраморно теплел её животик. Бедняга в жизни не имел таких экзотик.Это она ему была заветной музой. С другой бы жизнь его слыла пустой обузой.Непривлекательный удел – быть не у дела. И он во все глаза глядел осоловело.Маня греховностью мирской, белели чресла...Он потянулся к ней рукой – и все исчезло.^ А я-то думал...Осенней сырью грудь моя наволгла, знать, недалек неведомый предел. А я-то думал: жить мне долго-долго, ещё немало обломаю дел.А я-то думал, что ещё успею свою мечту-синицу изловить, карабкался по жизненному свею, судьбе робея счёты предъявить.А нынче малость сердце приустало и потускнели глазоньки поди. А я-то думал, что ещё немало и радости, и света впереди.А жизнь, она летит, как поезд скорый, по сонму дней, по частоколу шпал.…Мне индюшок припомнился, который все думал, думал – и во щи попал.^ По улице Советской Я иду долиной. На затылке кепи. В лайковой перчатке смуглая рука.С. ЕсенинЯ иду без прежней прыти молодецкой, будто конь, кивая пыльной головой, по центральной сельской улице Советской, а точнее – ныне Кондучаловой.От бугра Бек-Тоо до теле«Орбиты» тихомерным шагом будет три км. Тихие усадьбы зеленью повиты. Наверху – антенны, в окнах – макраме.Помнится, когда-то разом неоглядно зеленели карты молодых кустов, наливались солнцем гроздья винограда – божее медовье тридцати сортов.Здесь сады растили. Хлеб и масло были. Без унынья жили, а теперь – нельзя. Всё перекопали и порастащили, всё перекроили новые князья.Я иду долиной по дороге длинной. Верещит сорока в сонной тишине. Вот и дом, в котором жил мой друг старинный, там теперь другие профили в окне.Клевера, суглинки, сполохи осоки. Бедный виноградник на корню зачах. Нету возле школы тополей высоких, что садил когда-то дедушка Ачах.Вряд ли сад фруктовый позабыть могли вы, там теперь в подстрижку травяная голь, там цвели когда-то яблони и сливы, а теперь играют иностранцы в гольф.Пионерский галстук – прежней жизни метка. Кумачовый отсвет на былое пал. Некуда податься малолетним деткам, в детском саде ныне турки правят бал.Я иду, печалясь о юдоли детской. Не гудят комбайны, не дымит завод. Не бежит водица улицей Советской, сохнут огороды, сушь который год.Свет души подвластен мрачному аресту, нету прежней мочи одолеть мечту. Важным приложеньем у пустого места восседает чинно сельский окмоту.В недалёкой были мы светлее жили, но добро и память нынче не в чести. Всё перетоптали, все перекроили..... Яковенко Павел Фёдорыч1, прости.***Моя радость в глазах твоих затерялась. Возврати мне её из задумчиво-карих глубин. Долго память живет, не приемля дешевую жалость. Гордо память живет, вся со мною один на один.Ничего не забыто: ни губы, ни сны, ни тропинки. Гулко сердце стучит, отзвук юности давней храня. В окнах хмурятся ночи, и крутятся дни, как пластинки, и считают снежинки морщинки у глаз у меня.В этот час у тебя на щеках – новогодний румянец. Скоро звякнут часы, к тосту новых друзей торопя. В эту жизнь я влюблен, завожу с ней отчаянный танец и целую её вместо горькой и зябкой тебя.^ Светло помечтАемЗа винцом или, может, за чаем посидим, погрустим без причин. О минувшем светло помечтаем. О грядущем пока помолчим.Не хватает бывалого духа и весенних бодрящих интриг. Вы – пока что ещё молодуха. Я не молод, но клёвый старик.Мы приметные русские люди, узнаваемы лики и стать. С нами всякое было и будет. Мы такими и грезили стать.Дни мелькают, стираются числа. На погостах теснятся кресты. Хорошо, что душа не закисла. Не беда, что карманы пусты.Пусть неярки порой мои взоры и не клеится дней череда. Привечают нас синие горы и не прочь приютить навсегда.Всё мечтаю увидеть вблизи я журавлей величавый полёт. Может сбудется: мати Россия напоследок к себе позовёт.НеудачникПомню, в университете он искал свою весну. Среди девичьих соцветий углядел тебя одну.Караван плывёт гусиный, с высоты небес трубя. Сероглазая Полина, он боготворил тебя.Важным пробовал казаться, сам тайком глаза косил. Позабыть и отказаться, видно, не хватало сил.Он судьбу свою, кокетку, проглядел, не ухватил. Будни лет, как вагонетку, по наклонной прокатил.Билась инициатива головою о косяк: выходило дело криво или наперекосяк.Были дни его крылаты, впору лезть на пьедестал, но успешным и богатым, к удивлению, не стал.Время веки нам смыкает, разлюбезная моя. В жизни всякое бывает, этот он – наверно, я.Вот сижу в тенетах дома, на судьбу свою ропщу и мечтаю, как Обломов, о тебе тайком грущу.Громко свистнув на прощанье, поезд мой ушел уже. Слышу чайника ворчанье у камина неглиже.ОнаОна ещё пока не обрела округлых линий девичьего тела, но пальчиком уже из-за угла манит на недвусмысленное дело.Я не из тех, кто портит борозду, и не монах, ласкающий лампадки, на вензеля дешёвые не падкий, за ней, ополоумев, не пойду.Там не до чувств, любовью окрыленных. Там взгляды беспардонны и грубы. Её мечта больная о зелёных зашорена убогостью судьбы.Твоя тропа неужто не видна? Пойдёшь по ней – там низменная яма. Пора домой. Иди. Там у окна не спит и ожидает дочку мама.КомаДеловая толпа впала весело в раж, изощрилась мещанской отвагой. Агроном и портной, музыкант и алкаш звонко ржут над слепцом-бедолагой.У него чернотой зенки застеклены и движения так несуразны: что-нибудь на пути от стены до стены зацепить, опрокинуть горазды.У судьбы его бренной курки взведены, и тоска несусветная точит. Сердце хочет порой погребной тишины, а душа, ерепенясь, не хочет.До него не дойдет многозначащий взгляд, не пленит ни походка, ни локон. А гнусавые гномы на ухо твердят, что успешный тетеря и лох он.Безнадёжная кома, начало конца, приближенье грядущей печали. Осмеяли взахлёб бедолагу-слепца и весельем себя обаяли.^ Не заикаюсьЯ за пределами бродил иных субстанций. Мне сберегли душевный пыл протуберанцы.Когда знаменья окрылил астральный полдень, явиться соблаговолил мне лик Господень.И молвил Он, давя на «е»: – О, чадо, кайся и про смурное бытие не заикайся.Моги неправых посрамить и образумить, смоги благое сотворить, не можно нюнить.Живу я гордо, е-мое: ни в чём не каюсь и про дряное житие не заикаюсь.Не возникаю – ни скабрезно, ни любезно. Бесполезно.^ Маруся и попсаУ моей Маруси – длинная коса. Только не во вкусе у неё попса.Странная манера, право, смехота – в такты под фанеру раскрыванье рта.Тут не до вокала – только бы в накал и толпа свистала, и певец скакал.Ни к чему Марусе эта канитель – раздражают «пуси- муси» Кати Лель.Под речитативы или под прихлоп слушайте учтиво и не хмурьте лоб.Глупое бестемье не живит глаза. Пусть в груди защемит, прошибёт слеза.Небеса хотели, чтоб пленяли нас трели Гвердцетели, штоколовский бас.Будет сердце верно биться в унисон. Спой нам, Анна Герман, спой, наш друг Кобзон.Если всё чудесней спорятся дела – это значит песня на душу легла.ДругуНам светло, мы с тобою седы. Нам хватает тепла и еды. Наша юность над нами витает – воt её-то нам и не хватает.Заболею чудинкой одной, может, сбудется, может, рискнем: соберемся грядущей весной и, как прежде, в футбол сыгранём.Нам причуды, желания эти – будто юности давней вино. Вот уже наши выросли дети, будет внуков и внучек полно.Проживём мы без охов и ахов, Пусть колдун-календарь будет чист. Се ля ви, неуёмный Малахов, старый друг мой, технарь, футболист!^ Тихая бухтаПаруса свежим бризом надуты. Блёстки капель стекают с весла. Золотая коса Тихой бухты на озерное лоно легла.В знойный час разомлела душа. Вот причалила к берегу лодка, и пошла, удивляя походкой, топлес-диво, песочком шурша.Что-то сердце застукало звонко, голубей засияла вода. Чья ты блажь и судьба, амазонка, ты откуда, скажи, и куда?Гибкий стан её, стройные ноги, тайной ауры ласковый свет. Завсегдатаи, пляжные доки, восхищённо вздыхают вослед.Лишь подняв недовольные брови, в окруженьи завистливых дур захотят вперебой позлословить топ-модели дебелых фигур.О создатель, какая смуглянка! И зелёный русалочий взгляд, и нездешняя эта осанка помнить Тихую бухту велят.У причала качается лодка. Бирюзов лучезарный пейзаж. Шоколадная топлес-молодка растревожила дремлющий пляж.Через годы, какой ни лопух ты, встрепенётся и вспомнит душа, как плывёт по косе Тихой бухты топлес-диво, песочком шурша.РадугаЛаскала нас июльская прохлада, подаренная тучкой дождевой. Ты шла, смеясь, по тропочке из сада, босая фея с мокрой головой.Прилипло к телу тоненькое платье. По мокрому асфальту мы бредем. Как трепетны несмелые объятья, как мятно пахнут волосы дождем!И мы блаженны, как от приворота, и ничего на свете больше нет... Все это там, за дальним поворотом, за поворотом в три десятка лет.По жилам кровь без вас не забалует, не позовут рисковые пути. Уже не задохнуться в поцелуе и ваших русых кос не расплести.Под парусами с новыми друзьями вас увлекли иные берега.Те наши дни, омытые дождями, прекрасны, будто радуга-дуга.^ Не слышно. Не видноВремя тасует эпохи под наши стоны и вздохи. Нежат напрасно невежды наши пустые надежды.Явь двадцать первого века – судеб людских дискотека. Жизнь подгребает к концу, и шутковать не к лицу.Нам бы и вам не мешало под наважденье хорала скинуть душевную смуту – сапу, подобную спруту.Жалко, что наши хоры сгинули в тартарары.Граждане, как это вышло: песен широких не слышно?! Серые будни верша, тихо скудеет душа.Мощью народных хоров меряны дали миров, судьбы российские меряны. Уральский, Рязанский да Северный – славные, где они все? Что ли утопли в попсе?Ни раздольного, сердцу близкого, хора Пятницкого, ни Сибирского.Грустно. Не слышно. Не видно. За державу обидно.***От колыбельного тепла наш путь – до тризны. Спасибо, Солнце и Земля, за праздник Жизни.На Шелковом путиОткровениеВ редких письмах как часто укоры шлют мне русичи, душу знобя: применял, мол, просторы на горы, чем они охмурили тебя?Не забыли меня, не простили за уход от лесов и лугов, за другие края, что сманили поднебесным сияньем снегов.Ах, смешные, к чему наговоры и досадная грусть у плетня! Так уж вышло, что синие горы покорили однажды меня.Виноват ли, что сердце запело от березовых рощ вдалеке, что калина у вас переспела без меня в приунывшем леске!Над горами закаты алеют, как гранатовый сок на губах. Не судите, что стал я смуглее и волной иссык-кульской пропах, что лелею утесов гордыни, на вершинах стою не дыша... Но однажды по русской равнине заскучает невольно душа.Растревожен далекою далью, несусветной тоской обуян, загрущу по лесам Приуралья, по красе земляничных полян.И спешу я тогда на вокзалы, к самолетам ревущим бегу, чтобы только уткнуться устало мне в траву на покосном лугу.Росной влагой по пояс промочен, упаду под копну без забот – пусть над ухом кузнечик стрекочет и соловушка в чаще поет!Стихнет боль и отчаянье сгинет. Над лугами забрезжит рассвет, как в апреле по Чуйской долине алой дымкой – урюковый цвет.^ Осенний пал в ущелье КегетыОсенний пал румянит склоны гор. Пунцово тлеют заросли урючин. Прозрачно голубеющий простор расцвечен солнцем, птахами озвучен.Давай махнем с тобою по грибы за перевал, в берёзовую рощу, где тронешь ствол – и кажется воочию, что руки узловаты и грубы.Затих печально палых листьев хруст: на зорьке иней вдруг засеребрился. Но густ ещё смородиновый куст, багряно рдеет ветка барбариса!На перекатах радужно светла, глядится в небо речка Кегетинка. Берёза – длиннокосая блондинка – на бережок два клёна привела.Сбегают стайки туек и арчи вперегонки к воде по косогору, где на траве рассыпаны узоры калёных листьев с веток алычи.Осенний пал в ущелье Кегеты... Парят орлы над всполохами красок. В доспехах льда, как витязи из сказок, скрестили пики дальние хребты.Прохладны до озноба вечера. Закатный свет бледнеет постепенно. Приносит ветер пряный запах сена и горький дым чабанского костра.^ Утро на джайлооСонный диск полинялой луны приютил на заре Тянь-Шань. На джайлоо храпят скакуны, рвутся с привязей в росную рань.Ржут раскатисто. Рвут удила. Ветер истово в гривах свистит. Расступается ночи мгла. Эхом носится стук копыт.По весне в жилах кровь горяча. Что ему – жеребцу – камча!Время людям и солнцу вставать, слушать пенье ликующих птиц, самовары пора раздувать и строптивых доить кобылиц.Бьются в донья упругие струи и звенят, как комуза струны.Обжигает лицо вода. В травах горбятся валуны. Побрели по лугам стада. Сели к чаю кружком чабаны.В загорелых руках белы, будто лилии, пиалы.Посветлел аксакал Тянь-Шань, подпирая снегами зенит. По ущельям весенняя рань луговыми шмелями звенит.***С севера по скошенной меже зимушка завьюженная движется. Мне она прописана, как ижица, вот и неспокойно на душе. Непогодь в окно затарабанила. Осень выбивается из сил. А вчера рябиновое марево первый снег по склонам погасил.Потемнела стынущая улица. Помутн