Станислав Лем. Больница Преображения----------------------------------------------------------------------- Stanislaw Lem. Szpital Przemieniema. Пер. с польск. - А.Ермонский, М.Ипатов. "Собрание сочинений", т.12. М., "Текст", 1995. OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001 -----------------------------------------------------------------------ПОХОРОНЫВ Нечавах поезд останавливался на несколько минут. Стефан едва успелпробраться к дверям и спрыгнуть на землю, как паровоз, пыхтя, потащил засобой состав. Последний час пути Стефан терзался мыслью, что не сумеетвыбраться из вагона, - ни о чем другом и подумать не мог, даже о целисвоей поездки. И вот теперь он робко побрел куда-то, обжигаясь непривычносвежим после вагонной духоты воздухом, щурясь на солнце, чувствуя себя ираскованным, и беспомощным, будто после мучительного сна. Был самый конец февраля, небо все в серых тучах с раскаленными добелакраями. Подтачиваемый оттепелью снег тяжело оседал в котловинах и оврагах,обнажалась стерня, заросли кустарника, прорисовывались черные от грязидороги и глинистые склоны холмов. Монотонная белизна разрушалась печатьюхаоса - предвестника перемен. Эта мысль Стефану обошлась дорого: он не туда поставил ногу и в ботинкезахлюпала вода. От отвращения Стефана даже передернуло. Удалявшеесяпосапывание паровоза за бежинецкими холмами совсем заглохло, и тогда сталслышен какой-то шорох, похожий на стрекотание кузнечиков, - смазанные,налетавшие со всех сторон, однообразные голоса таяния. В мохнатом реглане,в мягкой фетровой шляпе и легких городских туфлях Стефан на этомбескрайнем предгорье выглядел весьма нелепо, он это понимал и сам. Подороге, взбиравшейся к деревне, неслись бурные, слепящие глаза ручьи.Перепрыгивая с камня на камень, Стефан добрался наконец до развилки ивзглянул на часы. Скоро час. О точном времени похорон не сообщалось, нонадо было поторопиться. Гроб с телом отправился из Келец еще вчера.Значит, он уже в доме дяди Ксаверия, а может, и в костеле, ибо втелеграмме было какое-то неясное упоминание о панихиде. Или просто оботпевании? Стефан не мог этого вспомнить и разозлился на себя за то, чторазмышляет о религиозных обрядах. До дядиного дома ходу минут десять, докладбища - столько же, но если погребальная процессия направится окольнымпутем, в костел... Стефан совсем растерялся, не зная, как быть. Он дошелдо поворота шоссе, постоял, вернулся на несколько шагов назад и опятьостановился. Заметил в поле старика крестьянина - тот шел по меже, наплече он тащил крест, какие обычно несут впереди погребального шествия.Стефан хотел было окликнуть его, но не решился. Стиснув зубы, онрешительно зашагал к кладбищу. Старик исчез за кладбищенской стеной. Но надеревенском проселке он не объявился, так что Стефан, наплевав на все,подобрал полы своего реглана, словно женщина подол, и отчаянно понесся полужам. Дорога, ведшая на кладбище, огибала невысокий пригорок, заросшийорешником. Стефан побежал напрямик, не обращая внимания на проваливающийсяпод ногами снег и хлеставшие по лицу ветки. Неожиданно чащобарасступилась. Он спрыгнул на дорогу возле самого кладбища. Тихо тут было ипусто, старика нигде не видать. Стефану вдруг расхотелось спешить.Обливаясь потом и тяжело дыша, он мрачно посмотрел на свои ноги - пощиколотку в грязи, бросил взгляд поверх калитки на кладбище. Там не былоникого. Стефан толкнул калитку, она пронзительно вскрикнула, тоскливоохнула и смолкла. Грязный, ноздреватый снег волнами укрывал могилы,расступаясь воронками у подножий крестов. Их деревянные шеренги доходилидо кустов одичавшей сирени; за ними тянулись каменные надгробья нечавскихсвященников и, чуть особняком, возвышался семейный склеп Тшинецких -черный, с золотыми датами и именами, с тремя березами у гранитногоизголовья. На свободном месте, которое, словно ничейная земля, отделялосклеп от других захоронений, глиняным пятном на белом зияласвежевыкопанная могила. Стефан озадаченно остановился. В склепе, видно,уже не было места, а на его расширение не хватило времени или средств, такчто Тшинецкому предстояло лежать в глине, как простому смертному. Стефанпредставил себе, что пережил дядя Анзельм, когда распорядился привезтисюда останки, но выхода не было: некогда Нечавы принадлежали Тшинецким,здесь их всех и хоронили, и, хотя сейчас тут уцелел только дом дядюшкиКсаверия, традиция поддерживалась, и после каждой кончины семья направляласо всей Польши своих представителей на похороны. С крестов, с веточек дикой сирени свисали прозрачные сосульки, тихощелкали срывавшиеся с них капли и дырявили снег. Стефан постоял надоткрытой могилой. Надо было идти домой, но ему так этого не хотелось, чтоон решил побродить по деревенскому кладбищу. Фамилии, выжженныераскаленной проволокой на дощечках, превратились в черные подтеки, многиевообще стерлись, остались только чистые доски. Проваливаясь то и дело вснег - ноги у него совсем закоченели, - Стефан обошел кладбище и вдругостановился у могилы, над которой возвышался большой березовый крест сприбитым к нему куском жести. Виднелась на нем надпись, выведеннаязамысловатой вязью:Прохожий Расскажи Польше Что Тут Лежат Ее Сыны Что Они Были Ей Верны До Последней МинутыНиже - фамилии и воинские звания. Последним значился неизвестныйсолдат. Была еще сентябрьская дата 1939 года. С того сентября не прошло ишести месяцев, но надпись не пощадили бы ненастье и морозы, если бы неподновляла ее чья-то заботливая рука. О памяти свидетельствовали такжепихтовые ветки, укрывавшие могилу, на удивление небольшую: трудно былоповерить, что здесь покоятся несколько человек, Стефан постоял немного,растроганный и одновременно смущенный, ибо не знал, надо ли ему снятьшляпу; так ничего и не решив, пошел дальше. В леденящем снегу отчаянномерзли ноги; постукивая туфлей о туфлю, он взглянул на часы. Было двадцатьминут второго, и следовало бы поторопиться, если он хочет вовремя попастьв усадьбу, но Стефан подумал, что, дождавшись здесь похоронную процессию,он удачно сократит свое пребывание на траурной церемонии, так что вернулсяк выкопанной могиле, которая готова была принять тело дяди Лешека.Заглянув в пустую яму, Стефан обнаружил, что она очень глубокая. Ему быливедомы тайны погребальной техники, и он сообразил, что могилу углубилисознательно, дабы в будущем в ней мог поместиться еще один гроб - теткиАнели, вдовы дяди Лешека. Открытие это неприятно поразило Стефана, словноон невзначай увидел нечто отвратительное; он невольно отпрянул от могилы иуставился на ряды покосившихся крестов. Уединение, казалось, обострило еговосприимчивость; сейчас то, что различие в имущественном положениисохраняется и в сообществе мертвых, показалось ему абсурдом и подлостью.Комок подкатил к горлу. Вокруг - полнейшая тишина. Ни звука не доносилосьиз ближайшего села, даже вороны, чье карканье сопровождало Стефана, покаон бродил по кладбищу, совсем угомонились. Короткие тени от крестов лежалина снегу, холод поднимался по ногам и подбирался к самому сердцу.Ссутулившись, Стефан запрятал руки в карманы и в правом обнаружилмаленький сверток - хлеб, который мать успела сунуть ему, когда он выходилиз дома. Ему вдруг страшно захотелось есть, он вытащил из кармана свертоки развернул тонкую бумагу. Между ломтиками хлеба розовел лепесток ветчины.Стефан поднес было кусок ко рту, но есть над разверстой могилой не смог.Он убеждал себя, что это предрассудок, - подумаешь, всего-то яма, вырытаяв глине, - но пересилить себя так и не сумел. Держа хлеб в руке, побрел ккладбищенским воротам. Попадались и безымянные кресты, в их корявыхочертаниях тщетно было бы доискиваться каких-либо индивидуальных черт,способных что-то рассказать об их владельцах-покойниках. Стефан подумал,что забота о сохранности могил - выражение родившейся в незапамятныевремена веры в то, что вопреки утверждениям религии, вопреки очевидностигниения, вопреки тому, что подсказывают нам чувства, умершие под землейвлачат какое-то существование, может, неудобное, может, даже жалкое, новлачат его до тех пор, пока над землей еще стоят какие-то опознавательныезнаки. Стефан добрался до ворот, еще раз взглянул издали на ряды утопающих вснегу крестов и желтоватое пятно вырытой могилы, затем вышел на раскисшуюдорогу. Додумав до конца последнюю свою мысль, он ясно осознал нелепостькладбищенских церемониалов, а собственное участие в сегодняшних похоронахпосчитал делом постыдным. Он даже мысленно попенял родителям за то, чтоони впутали его в эту историю, тем более нелепую, что он, собственно, и небыл тут сам по себе, а лишь представлял больного отца. Стефан неторопливо принялся за бутерброд с ветчиной; каждый кусокприходилось обильно смачивать слюной, глотал он с трудом, в горле совсемпересохло. А мысли обгоняли друг друга. Да, так оно и есть, рассуждал он,люди какой-то самой глухой к очевидным доводам частью своего естестваверят в это открытое мною сейчас "бытие умерших". Иначе, если бы забота омогилах была лишь выражением любви к ушедшему и скорби о нем, ониудовлетворялись бы заботой о надземной, зримой части могилы. Однако, еслисвести причины кладбищенских хлопот людей к такого рода чувствам, нельзяобъяснить, почему они так стремятся устроить трупы поудобнее, почемупокойников обряжают, кладут им подушечку под голову и помещают их вфутляры, которые, насколько возможно, защищают их от воздействия силприроды. Теми, кто так поступает, должна руководить слепая и нелепая верав дальнейшее существование умерших - то жуткое, пугающее живыхсуществование в тесноте заколоченного гроба, которое, как подсказывает иминтуиция, видимо, все же лучше полнейшего исчезновения и слияния с землей. Не отдавая себе в этом отчета, Стефан зашагал в сторону села иколокольни костела, блестевшей на солнце. На повороте шоссе он вдругзаметил какое-то движение и еще прежде, чем понял, в чем дело, торопливосунул бутерброд в карман. Там, где шоссе огибало цепь холмов, пробегая у подножья ее крутой,глинистой стены, показалось темное пятно погребального шествия. Люди былитак далеко, что он не различал лиц, видел только плывший впереди крест, аза ним - белые пятнышки стихарей, крышу автомобиля и подальше - множествокрохотных фигурок, которые шли так медленно, словно топтались на месте.Двигались они наверняка степенно, но издали казались такими маленькими,что все это выглядело гротескно. Трудно было отнестись к этому карликовомушествию всерьез и с надлежащей миной поджидать его здесь, но и отправитьсяему навстречу было не легче. Шествие напоминало разбросанных как попало,обряженных в черное кукол; сгрудившись, они пробирались под крутымглинистым откосом, и ветер доносил оттуда ошметки каких-то невнятныхпричитаний. Стефану хотелось оказаться там как можно скорее, однако он нерешался сделать и шага и, обнажив голову - ветер тут же взлохматил емуволосы, - остался стоять у обочины. Человек непосвященный не смог быразобрать: то ли это опоздавший участник траурного обряда, то ли простослучайный прохожий. Процессия приближалась, и фигуры идущих росли, вот ониуже переступили незримую границу того "далека", эффект которого произвелтакое странное впечатление на зрителя. Наконец Стефан узнал старикакрестьянина, шагавшего впереди с крестом, обоих ксендзов, ползущий за нимигрузовик с соседней лесопилки и, наконец, все бредущее врассыпнуюсемейство. Нескладное пение деревенских баб не умолкало ни на минуту, акогда до процессии оставалось всего несколько шагов, послышался церковныйзвон - сперва несколько робких звуков, потом удар полновесный, мощный,величественно растекающийся окрест. Услышав звуки колокола, Стефанподумал, что сперва потянул за веревку меньшой из Шымчаков, Вицек,которого тут же отогнал рыжий Томек, единственный, кому доверялосьзвонить, - но тут же и спохватился: "меньшой" Вицек должен быть ужевзрослым парнем в его, Стефана, возрасте, а о Томеке, с тех пор как онподался в город, ни слуху ни духу. Но значит, борьбу за право звонитьпродолжало в Нечавах юное поколение. Бывают в жизни положения, не предусмотренные учебниками хорошего тона,столь сложные и щепетильные, что найти выход из них способен лишь тот, ктообладает большим тактом и очень уверен в себе. Стефан, лишенный этихдостоинств, не имел понятия, как ему присоединиться к шествию; он пребывалв нерешительности, чувствуя, что его наверняка заметили, и это толькоусугубляло его замешательство. К счастью, перед самым костелом процессияостановилась, один из ксендзов подошел к кабине грузовика и о чем-тоспросил водителя, и тот закивал в знак согласия, а незнакомые Стефанумужики залезли в кузов и принялись стаскивать гроб. Началась общаянеразбериха; воспользовавшись этим, Стефан успел присоединиться к группе,топтавшейся у грузовика. И тут же увидел коренастую фигуру и седеющую,втянутую в плечи голову дяди Ксаверия, который поддерживал под руку теткуАнелю - она была вся в черном; в это время кто-то тихо позвал его: нужныбыли люди, чтобы внести гроб в костел. Стефан метнулся туда, но,поскольку, как обычно, когда требовалось на глазах у всех совершитьмало-мальски ответственное деяние, он порол горячку, его готовность кдействию проявилась лишь в нервическом притоптывании подле кузовагрузовика. Наконец гроб вознесся над головами присутствующих без егопомощи, Стефану же досталось нести медвежью бурку, которую в последнююминуту сбросил с себя и протянул ему старший брат отца, дядя Анзельм. Бурку эту Стефан внес в храм, войдя одним из последних, но он былубежден, что, волоча эту огромную медвежью шкуру, он помогает тому, чтобыцеремония проходила надлежащим образом. Колокол закончил свою однообразнуюпеснь коротким ударом, словно поперхнулся, оба ксендза на минуту куда-топропали, потом снова появились, а тем временем семейство рассаживалось, иот алтаря поплыли первые латинские слова заупокойной молитвы. Стефану ничто не мешало сесть, свободных мест на скамейках было полно,да и дядина бурка оттягивала руки, но он предпочел остаться со своей ношейв нефе - может, и потому, что стоять было тяжело, и он словно бырасплачивался этим за свою недавнюю робость. Гроб уже поставили противалтаря, и дядя Анзельм, зажегши вокруг него свечи, направился прямо кСтефану, чем даже немного смутил молодого человека (тот посчитал, что теньот колонны, за которой он стоял, не выдаст его). Положив Стефану руку наплечо, дядя под распев священников прошептал: - Отец болен? - Да, дядя. Вчера у него был приступ. - Все камни, да? - спросил Анзельм своим пронзительным шепотом и хотелбыло взять бурку у Стефана, но тот, однако, не хотел отдавать ее ибормотал: - Да нет, пожалуйста, я уж подержу... - Ну, отдай же, осел, тут ведь холод собачий! - возразил дядядобродушно, но почти не понижая голоса, накинул на плечи бурку и подошел кскамье, на которой сидела вдова, оставив Стефана в дураках; молодойчеловек почувствовал, что у него запылали щеки. Это, в сущности, пустяковое происшествие вконец испортило емунастроение. Успокоился он нескоро и только тогда, когда заметил дядюКсаверия, сидевшего на последней скамье, с самого края. Стефан дажеразвеселился немного, подумав, как нелепо должен чувствовать себя тутКсаверий, этот воинствующий безбожник, который пытался наставлять на путьистинный каждого вновь прибывающего приходского священника. Это был старыйхолостяк, горячая голова и правдолюб, азартный подписчик библиотеки Боя[более ста томов переводов произведений французской классическойлитературы, выпущенных в 30-е годы XX в. известным писателем, критиком ипереводчиком Тадеушем Бой-Желемским (1874-1941)], сторонник регулированиярождаемости и вдобавок единственный врач на двенадцать километров окрест.В свое время родственники из Келец попытались выжить его из старого дома,годами воюя с ним в повятовых и окружных судах, но Ксаверий выиграл всепроцессы, да еще так хитроумно, как он сам говорил, им нахамил, что ониничего не смогли с ним поделать. Сейчас он сидел спокойно, огромные рукилежали на пюпитре; от поверженной родии его отделяла пустая скамья. Едва зазвучал проникновенный голос органа, как в душе Стефаназабрезжило воспоминание о давнишнем ощущении пылкой и смиренной святости,которое обжигало ему душу, когда он был еще совсем ребенком; к органноймузыке он всегда испытывал глубочайшее уважение. Заупокойная служба шла повсем правилам; один из ксендзов раздул кадило в маленькой жаровне и обошелгроб, обволакивая его клубами пахучего - правда, немного отдававшего гарью- дыма. Стефан поискал глазами вдову - она сидела во втором ряду,согбенная, покорная, удивительно равнодушная к словам ксендзов, которые вузоры латыни то и дело вплетали ее фамилию, а значит, и фамилию покойного,повторяя ее нараспев, торжественно и, казалось, настойчиво, - нообращались они не к кому-нибудь из живых, только к Провидению: его онипросили, его умоляли, от него они чуть ли ни требовали проявитьснисхождение к тому, кого уже не было. Орган умолк, и снова надо было брать на плечи гроб, воздвигнутый навозвышении перед алтарем, но теперь Стефан даже не пытался к немуприблизиться; все встали и, покашливая, готовились продолжить путь. В тотмомент, когда гроб, слегка покачиваясь, выплывал из полутемного нефа наступеньки костела, произошел казус: продолговатый тяжелый ящик угрожающенакренился вперед, но тут же лес воздетых рук вернул ему равновесие, и он,еще сильнее раскачиваясь, словно возбужденный тем, что едва не произошло,выскользнул навстречу солнцу, теперь уже почти касавшемуся земли. В эту минуту у Стефана промелькнула крайне нелепая и чудовищная мысль,что в гробу, конечно же, дядя Лешек, ибо он всегда любил откалывать разныеномера, особенно по торжественным случаям. Мысль эту он тут же пресек,вернее, повернул ее в русло вполне здравого рассуждения: все это абсурд, ив гробу вовсе не дядя, а лишь какие-то крохи от него, что-то, оставшеесяот него, такое постыдное и неприличное, что для устранения этого из мираздравствующих изобрели и инсценировали всю эту, несколько затянутую ислегка отдающую притворством процедуру. Тем временем он вместе со всеми шел за гробом к распахнутым настежьворотам кладбища. Окружающая Стефана процессия состояла из каких-нибудьдвадцати человек; здесь, поодаль от гроба, они производили довольностранное впечатление, поскольку одежда их представляла собой нечто среднеемежду дорожной (почти все приехали в Нечавы издалека) и праздничнымнарядом, причем черный цвет преобладал. Вдобавок большинство мужчин были ванглийских башмаках с крагами, а некоторые дамы - в похожих на сапогивысоких, отороченных мехом ботинках. На ком-то - Стефан не мог узнать егосо спины - была шинель без знаков различия; петлицы словно выдраны, шинельтуго перетягивал ремень; эта шинель, которая надолго приковала к себевзгляд Стефана, служила здесь единственным напоминанием о Сентябрьскойкампании; впрочем, нет, решил он тут же, свидетельствовало о ней такжеотсутствие тех, кто в иных обстоятельствах явился бы сюда непременно:скажем, дяди Антония и кузена Петра, сейчас оба они в немецком плену. Пение, а скорее завывание деревенских баб, повторяющих протяжное"Вечный покой ниспошли ему, Господи...", какое-то время раздражало Стефана, но вскоре перестало доходить до его сознания. Процессиярастянулась, потом сгрудилась у кладбищенских ворот и вслед за высокоподнятым гробом потекла черным ручейком между крестов. Над разверстоймогилой снова начались молитвы. Стефану это уже поднадоело, и он дажеподумал, что, будь он верующим, счел бы эти беспрестанно повторяющиесяпросьбы навязчивостью по отношению к тому, к кому они обращены. Он еще не успел додумать этого до конца, как кто-то потянул его зарукав. Стефан оглянулся и увидел обрамленное меховым воротником широкое, сорлиным носом, лицо дяди Анзельма, который спросил его - опять слишкомгромко: - Ты что-нибудь ел сегодня? - и, не дождавшись ответа, быстро добавил:- Не беспокойся, будет битое! Он хлопнул племянника по спине и, сутулясь, стал пробираться междусобравшимися, которые окружали пустую еще могилу. К каждому он прикасалсяпальцем и шевелил губами - Стефана это очень поразило, но потом онразгадал прозаический смысл дядиных действий: Анзельм попроступересчитывал присутствующих. И затем громким шепотом дал какое-тораспоряжение парнишке, который с простоватой учтивостью выбрался изчерного круга, а оказавшись за воротами, рванул прямиком к дому Ксаверия. Покончив с хозяйственными делами, дядя Анзельм снова то ли умышленно,то ли случайно встал рядом со Стефаном и даже улучил момент, чтобыобратить его внимание на живописность группы, обступившей могилу. В этовремя четверо рослых мужиков подняли гроб и начали опускать его наверевках в яму, пока он не улегся на дно, но немного косо, так что одномуиз них пришлось, упершись посиневшими руками в края ямы, пнуть гробсапогом. Такая бесцеремонность по отношению к предмету, который до этогомгновенья был окружен всеобщим почтением, покоробила Стефана. В этом фактеон увидел еще одно подтверждение своей мысли о том, что живые, как бы онини изощрялись, стараясь смягчить чудовищно резкий переход от жизни ксмерти, все-таки никак не умеют отыскать и занять единообразнуюпоследовательную позицию по отношению к покойным. Когда лопаты, трудившиеся с рвением, переходящим в исступленность,засыпали могилу и выровняли продолговатую кучу глины, явственнообнаружилась военная специфика этих похорон, ибо немыслимо было, чтобыуходящие с кладбища оставили могилу одного из Тшинецких не усыпаннойцветами, однако в ту первую послесентябрьскую зиму об этом нечего было идумать. Подвели даже оранжереи соседней усадьбы Пшетуловичей, посколькустекла были выбиты во время боев, так что своеобразное надгробиеобразовалось лишь из охапок елового лапника. И вот, по прочтении последнеймолитвы, сотворив крестное знамение, собравшиеся один за другим сталисловно украдкой поворачиваться спиной к зазеленевшему холмику из глины игуськом потянулись снежными тропами на залитый водой, грязный сельскийпроселок. Когда ксендзы, промерзшие, как и все, сняли свои белые стихари, онисразу стали выглядеть как-то обыденно. Подобная же, хотя и менееразительная, перемена произошла с остальными, улетучилась торжественнаясерьезность, не осталось и следа от эдакой замедленной плавности движенийи взглядов, и наивному наблюдателю могло бы показаться, что эти люди досей поры все время ходили на цыпочках, а теперь вдруг пошли нормальнымшагом. На обратном пути Стефан изо всех сил старался не попадаться на глазатетке Анеле - вдове; не то чтобы он ее не любил или ей не сочувствовал,напротив, ему было жаль тетку, тем более что он знал, какой они с дядейбыли счастливой супружеской парой, но как он ни старался, не мог выдавитьиз себя ни единого слова соболезнования. Эти душевные терзания и загналиего в первые ряды возвращавшихся, где дядя Ксаверий вел под руку теткуМеланью Скочинскую. Картина была столь странной и редкостной, что Стефанпросто обомлел, ибо дядя терпеть не мог Меланью, называл ее ампулкой состарым ядом и говаривал, что необходимо дезинфицировать землю, по которойступала ее нога. Тетка Меланья, старая дева, с незапамятных времензанималась разжиганием внутрисемейных раздоров, наслаждаясь сладкой рольюнейтрального человека: она переносила из дома в дом ядовитые колкости исплетни, из-за чего вспыхивали великие обиды и случалось множествонеприятностей, так как все Тшинецкие отличались и горячностью, инеобыкновенной твердостью в однажды зароненных в их души чувствах. ЗавидяСтефана, Ксаверий еще издали крикнул: - Приветствую тебя, брат во Эскулапе! Диплом уже получил, а? Стефан, естественно, остановился, чтобы поздороваться, и с размахуклюнул носом озябшую длань тетки-девицы, затем они уже втроем пошли кдому, вынырнувшему из-за деревьев, - самая настоящая усадебка, цветаяичного желтка, с классическими маленькими колоннами и огромной верандой,смотрящей на фруктовый сад. У входа остановились, поджидая остальных. ДядяКсаверий вдруг почувствовал себя хозяином - он с таким жаром сталприглашать всех в дом, словно родственники только и думали, чторазбежаться по заснеженным и топким полям. Уже в дверях Стефан подвергсянедолгим, но мучительным истязаниям приветствиями: отложенные до окончанияпохорон, теперь они обрушились на него лавиной. Приходилось быть начеку,чтобы, целуя попеременно ручки и колючие щеки, не склониться ненароком кмужской руке - такое иногда с ним случалось. Он даже не заметил, как,наслушавшись шарканья подошв и шелеста рукавов снимаемых одежд, оказался вгостиной. Увидя огромные напольные часы с бронзовыми гирями, он вдругпочувствовал себя дома: вот там, у противоположной стены, под рогатымоленьим черепом, стелили для него постель, когда он приезжал в Нечавы наканикулы; но углам стояли одряхлевшие кресла, с которыми он днем сражался,добираясь до их волосяного нутра, а ночью его иногда будил басовитый бойчасов, и щит циферблата призрачно мерцал из мрака отраженным луннымсвечением - круглый, холодный, размазанный сном и мертвенно светящийся,совсем как луна. Стефану, однако, не удалось предаться воспоминаниямдетства: в гостиной становилось все оживленнее. Дамы рассаживались вкресла, мужчины стояли кто где, прячась в облаках папиросного дыма,разговор еще не завязался по-настоящему, а обе створки дверей в столовуюуже распахнулись, и на пороге появился Анзельм. С суровым добродушиемслегка рассеянного цезаря он пригласил всех к столу. Разумеется, опоминках не было и речи, слово это прозвучало бы неуместно - попростуопечаленных и уставших с дороги родственников приглашали скромноперекусить. Был тут, среди родни, и один из ксендзов, что возглавляли процессию накладбище. Худой, с желтоватым, утомленным, но улыбающимся лицом, словнорадовался, что все прошло так гладко. Этот ксендз, низко, но сдостоинством склонив голову, беседовал со старейшиной рода Тишнецких -тетушкой-бабушкой Ядвигой, маленькой старушкой в длинном и слишкомсвободном платье, в котором, казалось, она пребывала испокон веку, атеперь вот увяла и съежилась, и потому ей приходится держать рукимолитвенно воздетыми, дабы кружевные манжеты не сползали до кончиковвысохших пальцев. Ее чуть плоское и в общем-то нестарое лицо былоотрешенным и упрямым, словно она, вовсе не слушая ксендза, замышлялакакую-то старчески наивную шалость. Обозревая собравшихся круглымиголубыми глазами, она внезапно обнаружила Стефана и согнутым в крючокпальцем поманила его. Молодой врач набрался духу и подошел, ксендз замер,а тетка-бабка разглядывала Стефана снизу вверх внимательно и вроде дажелукаво и наконец проговорила поразительно низким голосом: - Стефан, сын Стефана и Михалины? - Да, да, - с готовностью поддакнул он. Тетушка-бабка улыбнулась ему - довольная то ли своей памятливостью, толи видом внучатого племянника; взяла его руку своей костистой, высохшей отстарости ручкой, поднесла ее к глазам, осмотрела с обеих сторон и потомвдруг отпустила, словно не нашла в ней ничего интересного. Опятьпосмотрела своими светлыми глазами в глаза ошеломленного всем этим Стефанаи сказала: - А знаешь ли ты, что твой отец хотел стать святым? Тихонько трижды прокудахтала и, не дав Стефану сказать ни слова,прибавила ни к селу ни к городу: - У нас еще где-то есть его пеленки, сохранились. Потом уставилась прямо перед собой и больше не подавала голоса. Междутем дядя Анзельм появился снова и уже энергичнее пригласил всех встоловую, затем отвесил грациозный поклон тетке-бабке и двинулся с ней впервой паре; за ними последовали другие. Тетушка-бабушка не забыла проСтефана, так как выразила желание, чтобы он сел рядом с ней, и тотисполнил ее желание с радостным отчаянием: случается человеку испытыватьподобные сочетания полярно противоположных чувств. Суета, сопровождавшаярассаживание по местам, стихла; появился отсутствовавший доселе хозяин,дядя Ксаверий, с огромной фаянсовой супницей, источавшей крепкий ароматбигоса, и, обходя всех по очереди, своей эскулапской рукой с пожелтевшимиот никотина пальцами черпал половником бигос и низвергал его в тарелки стакой удалью, что женщины шарахались, опасаясь за свои туалеты, -настроение за столом сразу поднялось. Говорили об одном и том же: о погодеи надеждах на весеннее наступление союзников. Слева от Стефана сидел высокий, плечистый мужчина, который еще накладбище привлек его внимание своей армейской шинелью. Это был родственникматери Стефана, Гжегож Недзиц, арендатор с Познанщины. Он все времямолчал, а когда менял позу, застывал в ней надолго, точно аршин проглотил,и только улыбался бесхитростно, робко и как-то очень по-детски, словноизвиняясь за неудобство, которое он доставляет своим присутствием; улыбкаэта резко контрастировала с его загорелым, усатым лицом и одеждой - еенаверняка сшили дома из солдатского одеяла, так как сидело все на немужасно. Чувствовалось, что подобные встречи за столом после похорон дляприсутствующих не в новинку, и Стефан вспомнил, что в последний раз онвидел всю родню за трапезой на Рождество в Келецах. Это давало пищу дляразмышлений, ибо всеобщие примирения были редки, и родственниковсплачивали исключительно похороны, но, хотя тогда никто из близких и нескончался, накал всеобщего горя был схож, поскольку происходило это вскорепосле похорон отчизны, - следовательно, тогдашнее согласие вовсе и не былоисключением из правила. Стефан чувствовал себя неуютно в этом обществе, притом по многимпричинам. Он вообще не любил больших, а особенно - торжественных сборищ.Далее: видя здесь ксендза, он знал заранее, что присутствие духовного лицанеминуемо спровоцирует Ксаверия на богохульство и подковырки, а скандаловСтефан просто не выносил. Наконец, он чувствовал себя скверно потому, чтоего отец (которого он здесь представлял) не пользовался у родни добройславой, - он единственный, насколько помнится, изобретатель средипомещиков и врачей, да еще такой, который, хоть ему и было уже подшестьдесят, ничего, собственно, не изобрел. Настроения этого не смягчало соседство Гжегожа Недзица; он, казалось,родился молчуном, так как на попытки завязать разговор отвечал лишь болеетеплой, чем обычно, улыбкой и благодарным взглядом, который он на миготрывал от тарелки, - но Стефану этого было мало, он жаждал погрузиться вбеседу, тем более что заметил зловещие вспышки в глазах Ксаверия: тот явнок чему-то готовился. И вот, когда воцарилась относительная тишина,нарушаемая только стуком ложек по тарелкам, дядя промолвил: - А ты, дорогой мой Стефанек, в костеле, наверное, чувствовал себя, какевнух в гареме, верно? Реплика эта должна была рикошетом задеть ксендза, и дядя, судя повсему, планировал острое продолжение, но ему не удалось насладитьсяреакцией на свои слова, ибо родственники, как по команде, заговорилигромко и торопливо, благо лес знали, что Ксаверий подобные вещи говоритьдолжен и единственное противоядие - немедленно глушить их общим громкимразговором. Потом одна из прислуживавших баб вызвала дядю в кухню напоиски грудинки, которая куда-то запропастилась, и трапеза была прервананеожиданной паузой. Стефан скрашивал ее созерцанием коллекции родственныхфизиономий. Пальму первенства он бесспорно отдавал дяде Анзельму. Широкийв плечах, грузный, но не тучный, скорее массивный, лицо не красивое, нобарственно породистое, и он знал этому цену! Пожалуй, наряду с медвежьейбуркой, только это лицо и осталось у него, некогда владельца обширныхугодий, утраченных лет двадцать назад. Якобы благодарясельскохозяйственным экспериментам - но на этот счет Стефан не знал ничегоопределенного. Наверняка было известно лишь то, что Анзельм энергичен,задирист и вспыльчив одновременно; причем предаваться гневу он умел, какникто в семействе, - по пять, а то и десять лет, так что даже тетя Меланьязабывала, из-за чего, собственно, разгорелся сыр-бор. В эти затяжныераздоры никто не отваживался вмешиваться, так как, если дядя обнаруживал,что родственник не знает причины его обид, гнев Анзельма автоматическираспространялся и на незадачливого посредника. Именно так ожегся отецСтефана. Однако самые сильные враждебные чувства в душе дяди Анзельма, каки вообще в семье, стихали, когда умирал родственник; вызванная такимобразом "treuga Dei" [благословенная пауза (лат.)] продолжалась, взависимости от обстоятельств, несколько дней или чуть больше недели. Тогдаего врожденная доброта отражалась в каждом взгляде и слове - такаябесконечно щедрая и незлопамятная, что всякий раз Стефан бывал глубокоубежден, что это не временное перемирие, а окончательный отказ от гнева.Но потом нарушенный соприкосновением со смертью строй дядиных чувстввосстанавливался, неумолимая суровость воцарялась на годы, и ничто неменялось - до следующих похорон. Эта неподвластность дяди Анзельма и его чувств времени необычайнонравилась Стефану в детстве; позже, в университетские годы, он отчастиразгадал, в чем дело. Некогда гневливость дяди опиралась на егоматериальное могущество, на его владения, то есть, проще говоря, набудущее наследство, но благодаря стойкости характера Анзельм не лишился всемейном кругу способности гневаться и после потери состояния, и егопобаивались по-прежнему, хотя гнев его уже не подкреплялся угрозой лишениянаследства. Но, даже обнаружив этот ключ, С