Станислав Лем.Мир на землеI. УдвоениеНе знаю, что делать. Имей я хотя бы возможность сказать "плохо моедело", это бы еще полбеды. Сказать "плохи наши дела" я не могу тоже. Ивообще, о собственной особе я могу говорить лишь частично, хотя япо-прежнему Ийон Тихий. Со старой привычкой разговаривать вслух во времябритья мне тоже пришлось расстаться, потому что левый глаз все время мешал,ехидно подмигивая. Сидя в ЛЕМе, я еще не успел понять, что случилось передсамым отлетом. Этот ЛЕМ не имел ничего общего с американским треножником, вкотором НАСА послала Армстронга и Олдрина за горсткой лунных камней. Он былтак назван для маскировки моей тайной миссии. Сам черт меня впутал в этумиссию. Возвратившись из созвездия Тельца, я никуда не собирался лететь покрайней мере год. Согласился я только во имя блага всего человечества. Японимал, что могу не вернуться. Как высчитал доктор Лопес, у меня был одиншанс на двадцать и восемь десятых. Это меня не остановило. Я человекрисковый. Двум смертям не бывать. Либо вернусь, либо нет, сказал я себе. Мнеи в голову не пришло, что я вернусь, но вернусь не я, а вроде бы "мы". Чтобыобъяснить это, придется раскрыть кое-какие сверхсекретные обстоятельства, номне уже все равно. То есть частично. Ведь писать я вынужден тоже частично, согромным трудом. Стучу на машинке правой рукой. Левую пришлось привязать кподлокотнику кресла, потому что она была против. Вырывала из каретки бумагу,ни на какие уговоры не поддавалась, а когда я попытался поставить ее наместо, подбила мне глаз. Все это следствие удвоения. У каждого из нас дваполушария мозга соединены большой спайкой. По-латыни--corpus callosum (Мозолистое тело.). Двести миллионов белых нервных волокон соединяют мозги,чтобы они могли собраться с мыслями -- у всех, только не у меня. Чик -- икончено. И даже чиканья не было, а был полигон, на котором лунные роботыиспытывали новое оружие. Меня занесло туда совершенно случайно. Я ужевыполнил задание, перехитрил этих мертвых тварей и возвращался к ЛЕМу, нотут мне захотелось пи-пи. Писсуаров на Луне нет. Впрочем, в безвоздушномпространстве проку от них никакого. В скафандре имеется специальный мешочек,точно такой же был у Армстронга и Олдрина. Так что можно где угодно и когдаугодно, но я стеснялся. Слишком уж я культурный или, скорее, был таким. Ведьнеудобно же прямо так, при ярком солнце, посередине Моря Ясности. Чутьподальше торчала большая глыба, ну, я и пошел туда, в ее тень. Кто же могзнать, что там уже действует это ультразвуковое поле. Облегчаясь, япочувствовал что-то вроде тихого щелчка в голове. Словно бы стрельнуло, не впозвоночнике, как иной раз бывает, а выше. В самом черепе. Это как раз ибыла дистанционная каллотомия, причем полная. Нигде не болело. Япочувствовал себя как-то странно, но это сразу прошло, и я зашагал к ЛЕМу.Правда, мне показалось, что все теперь какое-то не такое, и сам я тоже, но яобъяснял это возбуждением, естественным после стольких приключений. Правойрукой заведует левое полушарие мозга. Поэтому я сказал, что пишу сейчас лишьчастично. Правому полушарию мое писание, как видно, не по душе, раз оно мнемешает. Все ужасно запуталось. Я не могу сказать, что теперь я -- это толькомое левое полушарие. В чем-то приходится уступать правому, не сидеть же спривязанной рукой вечно. Я пытался задобрить его чем только мог -- впустую.Оно просто невыносимо. Агрессивное, вульгарное, невоспитанное. Хорошо еще,что; прочесть оно может не все, только некоторые части речи, легче всего --существительные. Так обычно бывает, я это знаю, потому что перечитал уймукниг о каллотомии. Глаголы и прилагательные ему не даются, а поскольку оновидит, что я тут выстукиваю, приходится изъясняться так, чтобы его незадеть. Удастся ли мне это, не знаю. Впрочем, никто не знает, отчего всянаша благовоспитанность засела в левом мозгу. На Луне я должен был высадиться тоже частично, но в совершенно другомсмысле -- тогда, до несчастного случая, я еще не был удвоен. Сам я долженбыл обращаться вокруг Луны по стационарной орбите, а на разведку выслатьсвоего теледубля. Такого пластикового, с сенсорными датчиками, чем-то дажепохожего на меня. Так вот: я сидел в ЛЕМе-1, а высадился ЛЕМ-2 с теледублем.Эти военные роботы страх как свирепы к людям. В любом человеке видятпротивника. Так, во всяком случае, мне сказали. К сожалению, ЛЕМ-2 отказал,вот я и решил высадиться сам -- посмотреть, что с ним, потому что связь былане полностью прервана. Сидя в ЛЕМе-1 и не чувствуя уже ЛЕМа-2, я ощущал,однако, боль в животе, который, собственно, болел у меня не прямо, а порадио: они, оказывается, разломали у ЛЕМа оболочку, извлекли теледубля, азатем принялись потрошить и его. У себя на Орбите я не мог отключить этоткабель: живот, правда, перестал бы болеть, но я окончательно потерял бысвязь с дублем и не знал бы, где его искать. Море Ясности, на котором онугодил в ловушку, по размерам почти как Сахара. К тому же я перепутал кабели(они, правда, разного цвета, но их черт знает сколько), инструкция на случайаварии куда-то запропастилась, а ее поиски с болью в брюхе так меняразозлили, что вместо того, чтобы вызвать Землю, я решил высадиться, хотяменя заклинали не делать этого ни при каких обстоятельствах, мол, иначе мнеуже оттуда не выкарабкаться. Но отступать не в моих правилах. Кроме того,хотя ЛЕМ -- всего лишь машина, напичканная электроникой, мне было жальбросать его на поругание роботам. Как вижу, чем больше я объясняю, тем темнее все это становится. Начну,пожалуй, с самого начала. Впрочем, каким оно было, не знаю, должно быть, язапомнил его в основном правой половиной мозга, доступ к которой отрезан,так что я не могу собраться с мыслями. Я не помню множества вещей, и, чтобымало-помалу о них узнавать, мне приходится правой рукой объясняться жестамис левой, по системе глухонемых, да только левая часто отвечать не желает.Показывает, к примеру, фигу, и это еще самая вежливая демонстрация ееособого мнения. Трудновато одной рукой выпытывать что-то жестами у другой и в то жевремя поколачивать ее в воспитательных целях. Не стану. скрывать ничего.Может, в конце концов я и задал бы взбучку собственной левой руке, но дело втом, что только верхняя правая конечность сильнее левой. Ноги в этомотношении равноценны, к тому же на мизинце правой ноги у меня застарелаямозоль, и левой это известно. Когда случился тот инцидент в автобусе и ясилой засунул левую руку в карман, ее нога в отместку так надавила направую, что у меня в глазах потемнело. Не знаю, может быть, это признакупадка интеллектуальных способностей, вызванного моей половинчатостью, новижу, что написал глупость. Нога левой руки -- просто левая нога; временамимое несчастное тело словно распадается на два вражеских лагеря. Мне пришлось прервать эти заметки, потому что я попытался ударить себяногой. То есть левая нога -- правую, а значит, я не себя хотел ударить, ивовсе не я, то есть не весь я, но грамматика бессильна в такой ситуации. Яуже было решил снять ботинки, но передумал. Даже в таком несчастье человекне должен превращаться в шута. Что же мне теперь -- ноги переломать себесамому, чтобы узнать, как там было с аварийной инструкцией и с темикабелями? Мне, правда, уже случалось бороться с самим собой, но присовершенно других обстоятельствах. Один раз -- в петле времени, когда я,более ранний, дрался с более поздним; другой раз -- после отравлениябенигнаторами. Дрался, не отрицаю, но оставался нераздельным собой, икаждый, кто пожелает, может войти в мое положение. Разве в средневековьелюди не хлестали себя бичами покаяния ради? Но в теперешнее мое положение невойти никому. Это исключено. Я не могу даже сказать, что меня двое,--рассуждая здраво, и это неправда. Меня двое, но частично я существую тожелишь отчасти, то есть не в любой ситуации. Если вам угодно узнать, что сомною случилось, читайте без придирок и возражений все, что я напишу, дажеесли ничего не понимаете. Кое-что со временем прояснится. Не до конца,разумеется, до конца можно только путем каллотомии, точно так же, как нельзяобъяснить, что значит быть выдрой или черепахой. Если бы кто-нибудь, неважнокак, стал черепахой или опять же выдрой, он все равно не смог бы ничегосообщить, ведь животные не говорят и не пишут. Нормальные люди, каким и ябыл большую часть своей жизни, не понимают, как это человек с рассеченныммозгом может по-прежнему оставаться самим собой, а так оно, похоже, и есть,раз он говорит о себе "Я", а не "МЫ", ходит вполне нормально, рассуждаеттолково, за едой тоже не видно, будто бы правое полушарие не ведало, чтоделает левое (в моем случае -- пока речь не идет о крупяном супе); впрочем,кое-кто полагает, что каллотомия была известна уже в евангельские времена,ведь в Евангелии говорится о левой руке, которая не должна знать, что делаетправая -- хотя, по-моему, это не более !чем проповедническая метафора. Один тип преследовал меня два месяца кряду, чтобы выпытать всю правду.Он посещал меня в самую неподходящую пору и изводил вопросами насчет того,сколько меня на самом деле. Из учебников, которые я ему дал, он ничего невычитал, как, впрочем, и я. Я снабжал его этой литературой, только чтобы онотвязался. Помню, я тогда решил купить себе ботинки без шнурков, сэластичной резинкой сверху; кажется, раньше их называли штиблетами. Дело втом, что, когда моей левой части не хотелось идти на прогулку, я не могзавязать шнурки. Что правая завязывала, левая тут же развязывала. Вот я ирешил купить эти штиблеты и пару кроссовок -- не для того, чтобы занятьсястоль модным ныне оздоровительным бегом, но чтобы дать урок своему правомумозгу, с которым тогда еще я не мог найти общий язык, а лишь набираютсязлости и синяков. Полагая, что продавец в обувном магазине -- обычныйторговый служащий, я что-то такое пробормотал в оправдание своегонеобычного поведения, а собственно, даже и не своего. Просто, когда он, сложкой для ботинок в руке, опустился передо мной на колено, я ухватил еголевой рукой за нос. То есть это она ухватила, а я начал оправдываться или,лучше сказать, валить все на нее. Даже если он примет меня за психа, думал я(откуда обыкновенному продавцу знать что-либо о каллотомии?), ботинки он мневсе равно продаст. И псих не должен ходить босиком. На беду продавецоказался подрабатывающим студентом философии и прямо-таки загорелся. -- Клянусь здравым смыслом и милосердием божьим, господин Тихий! --кричал он в моей квартире.-- Ведь логика утверждает, что вы либо один, либовас больше! Если ваша правая рука натягивает штаны, а левая ей мешает, этозначит, что за каждой из них стоит своя половина мозга, которая что-то тамсебе думает или по крайней мере желает, раз ей не по сердцу то, что посердцу другой. В противном случае передрались бы отрубленные руки и ноги,чего они, как известно, не делают! Тогда я дал ему Гадзанигу. Лучшая монография о рассеченном мозге ивытекающих отсюда последствиях -- книга профессора Гадзаниги "BisectedBrain"( "Рассеченный мозг" (англ.).), выпущенная еще в 1970 годуиздательством "Appleton Sentury Crofts" (Educational Division in MeredithCorporation" (Отдел по изданию учебной литературы корпорации"Мередит" (англ.).)), и пусть у меня мозги никогда не срастутся, еслия говорю неправду, если я выдумал этого Микеля Гадзанигу (Doctor of Medicine-- доктор медицины (англ.).) и его родителя (ему-то и посвященамонография), которого звали Данте Ахиллес Гадзанига и который тоже былдоктором -- М.D. (Doctor of medicine - Доктор медицины) Кто не верит, пустьнемедля бежит в ближайшую медицинскую книжную лавку, а меня оставит в покое. Этот тип, который преследовал меня, чтобы вытянуть показания насчетмоей удвоенной жизни, ничего не добился, а только довел до бешенства обамоих полушария сразу, раз уж я схватил его обеими руками за шкирку ивышвырнул за дверь. Такие временные перемирия в моем удвоенном существепорою случаются, но для меня это как было темным делом, так и осталось. Философ-недоросль звонил мне потом среди ночи, полагая, что спросонок явыдам свою невероятную тайну. Он просил меня прикладывать трубку то к левомууху, то к правому и не обращал внимания на красочные эпитеты, которых я длянего не жалел. Он упорно стоял на том, что идиотскими следует считать не его вопросы,а состояние, в котором я нахожусь, ведь оно противоречит антропологической,экзистенциальной и всей вообще философии человека как существа разумного исознающего собственную разумность. Он, должно быть, только что сдалэкзамены, потому что в разговоре сыпал Гегелями и Декартами ("Мыслю,следовательно, существую", а не "Мыслим, следовательно, существуем"),атаковал меня Гуссерлем и добивал Хайдеггером, доказывая, будто то, что сомной происходит, происходить не может, поскольку идет вразрез со всемиинтерпретациями духовной жизни, которыми мы обязаны не недоумкамкаким-нибудь, но гениальнейшим умам человечества, мыслителям, которые целыетысячелетия, начиная с древних греков, занимались интроспективным познаниемнашего "Я"; а тут приходит какой-то чудак с рассеченной большой спайкоймозга, с виду здоров как бык, но правая рука у него не ведает, что делает.левая, с ногами та же история, к тому же одни эксперты утверждают, чтосознает он только с левой стороны, а правая -- всего лишь бездушный автомат,вторые -- что сознаний два, но правое поражено немотой, поскольку центрБрока расположен в левой височной доле, третьи -- что у него два частичноавтономных сознания, и это уже верх всего. Раз нельзя частично выскочить изпоезда, кричал он, или частично умереть, то нельзя и частично мыслить! Задверь я его уже не выбрасывал -- как-то мне его стало жаль. С отчаяния онпопытался меня подкупить. Он называл это дружеским презентом. Он клялся, что840 долларов -- это все его сбережения, на каникулы с девушкой, но он готовотказаться от них и даже от нее, лишь бы я поведал ему как на духу, КТОмыслит, когда мыслит мое правое полушарие, а Я не знаю, ЧТО оно мыслит;когда же я отослал его к профессору Экклезу (стороннику сознания с левойстороны, полагавшему, что правая вообще не мыслит), он отозвался об этомученом зазорными словами. Он уже знал, что я помаленьку научил свое правоеполушарие языку глухонемых, и требовал, чтобы к Экклезу пошел я и объяснилему, что он заблуждается. По вечерам, вместо того чтобы посещать лекции, онрылся в медицинских журналах; он уже знал, что нервные пути устроеныкрест-накрест, и искал в самых толстых компендиумах ответа на вопрос, закаким чертом это понадобилось, чего это ради правый мозг заведует левойполовиной тела, и наоборот, но об этом, понятно, нигде ни единого слова небыло. Либо это помогает нам быть человеком, рассуждал он, либо мешает.Психоаналитиков он изучил тоже и нашел одного, утверждавшего, будто в левомполушарии помещается сознание, а в правом -- подсознание, но мне удалосьвыбить у него из головы эту чушь. Я, по понятным причинам, был куданачитаннее. Не желая драться ни с самим собою, ни с юношей, снедаемым жаждойпознания, я уехал или, скорее, бежал от него в Нью-Йорк -- и попал из огня вполымя. Я снял крохотную квартирку в Манхэттене и ездил, на метро или наавтобусе, в Публичную библиотеку; там я читал Хосатица, Вернера, Такера,Вудса, Шапиро, Риклана, Шварца, Швартца, Швартса, Сэ-Мэ-Халаши, Росси,Лишмена, Кеньона, Харви, Фишера, Коэна, Брамбека и чуть ли не три десяткаразных Раппо-портов, и по дороге едва ли не всякий раз случались скандалы,потому что всех хорошеньких женщин, а блондинок особенно, я норовил ущипнутьпониже спины. Занималась этим, разумеется, моя левая рука (и притом невсегда в толкучке), но попробуйте объясните это в немногих словах! Хужевсего было не то, что я раз-другой получил оплеуху, но то, что обычно этиженщины вовсе не считали себя обиженными. Напротив, они усматривали в моемщипке приглашение к небольшому романчику, а уж о романчиках мне думалосьтогда меньше всего. Насколько я мог понять, оплеухами меня насаждалиактивистки women's liberation (Движение за женскую эмансипацию(англ.)) -- крайне редко, однако, так как хорошеньких среди них раз,два и обчелся. Видя, что самому мне не выбраться из моего кошмарного состояния, ясвязался со светилами медицинской науки. И они мною занялись, а как же. Ябыл подвергнут всевозможным анализам, рентгеноскопии, стахистоскопии,воздействию электротоком, обмотан четырьмястами электродами, привязан кспециальному креслу, был вынужден часами разглядывать сквозь узкую смотровующель яблоки, вилки, столы, гребешки, грибы, сигары, стаканы, собак,стариков, голых женщин, грудных младенцев и несколько тысяч других вещей,которые проецировали на белый экран, после чего мне сказали (хотя я и безних это знал), что когда мне показывают биллиардный шар так, чтобы еговидело лишь мое левое полушарие, то правая рука, опущенная в мешок сразличными предметами, не может вынуть оттуда такой же шар, и наоборот, ибоне знает десница, что делает шуйца. Тогда они признали мой случай банальными потеряли ко мне интерес, так как я ни словечка не проронил о том, что учусвою безъязыкую половину языку глухонемых. Я ведь хотел узнать от нихчто-нибудь о себе, а пополнять их профессиональный багаж было не в моихинтересах.Потом я пошел к профессору С. Туртельтаубу, который со всеми остальнымибыл на ножах, но он, вместо того чтобы просветить меня относительно моегосостояния, стал мне жаловаться, какая это клика и мафия, и поначалу я слушалего в оба уха, полагая, что он поносит коллег из высоконаучных соображений.Туртельтауб, однако, не мог им простить того, что они похоронили его проект.Когда я последний раз был у господ Глобуса и Заводника или, может, еще укаких-то светил -- что-то они у меня путаются, столько их было,-- то, узнав,что я хожу к Туртельтаубу, они поначалу даже обиделись, а потом заявили, чтоон исключен из сообщества ученых по этическим соображениям. Туртельтауб,оказывается, хотел, чтобы убийцам, приговоренным к смерти или пожизненномузаключению, предлагали замену наказания на операцию каллотомии. Мол, до сихпор ей подвергали исключительно эпилептиков, по медицинским показаниям, инеизвестно, каковы будут последствия рассечения спайки у обыкновенных людей;и каждый, не исключая его самого, будучи приговорен к электрическому стулу,допустим, за убиение тещи, наверняка предпочел бы рассечение corpuscallosum; но тогда член Верховного суда на пенсии Клессенфенгер постановил,что, даже если оставить в стороне этику, дело это опасное: ведь если быоказалось, что, приступая к умерщвлению тещи, с заранее обдуманнымнамерением действовало лишь левое полушарие Туртель-тауба, а правое ничегоне знало -- или даже протестовало, но уступило доминирующему левому и послевнутримозговой борьбы дошло-таки до убийства,-- возник бы кошмарныйпрецедент, ибо одно полушарие надлежало увести в тюрьму, а второе, полностьюоправдав, освободить из-под стражи. То есть убийца был бы приговорен ксмерти на пятьдесят процентов. Не имея возможности получить то, о чем он мечтал, Туртельтауб поневоледовольствовался обезьянами (очень дорогими, в отличие от убийц), а дотацииему все урезали и урезали, и он горевал, что кончит крысами и морскимисвинками, хотя это вовсе не то же самое. Вдобавок активистки Общества охраныживотных и Союза борьбы с вивисекцией регулярно били у него стекла, и даже его машину кто-то поджег. Страховая компания не хотела платить; дескать, нетдоказательств, что это не сам он спалил собственный автомобиль, рассчитываяубить двух зайцев сразу: привлечь к суду защитниц животных, а заодноматериально обогатиться, ведь машина была старая. Он меня до того замучил,что я решил переменить тему и упомянул о языке знаков, уроки которого мояправая рука давала левой. Лучше бы я этого не делал. Он тут же позвонилГлобусу или, может, Максвеллу и объявил, что продемонстрирует вНеврологическом обществе случай, который сотрет их всех в порошок. Видя,куда повернуло дело, я выбежал от Туртельтауба не прощаясь и поехал прямо всвою гостиницу, но те уже подстерегали меня в холле. Увидев их возбужденныелица и глаза, горящие нездоровым исследовательским энтузиазмом, я сказал,что так уж и быть, я пойду с ними в клинику, только сперва переоденусь усебя; пока они ждали внизу, я сбежал с двенадцатого этажа по пожарнойлестнице и на первом же такси помчался в аэропорт. Мне было, собственно, всеравно, куда лететь, лишь бы подальше от этих ученых, а так как ближайшийрейс был в Сан-Диего, я туда и отправился; там, в маленькой сквернойгостинице -- это был настоящий притон, кишащий темными личностями,-- даже нераспаковав чемодана, я позвонил Тарантоге, чтобы попросить у него помощи. Тарантога, к счастью, был дома. Настоящие друзья познаются в беде. Онприлетел в Сан-Диего ночью, и, когда я рассказал ему все, возможно ясней иподробней, он решил мною заняться -- как человек доброй души, а не какученый. По его совету я сменил гостиницу и начал отпускать бороду, а он темвременем отправился на поиски такого эксперта, для которого клятваГиппократа важнее, чем возможность прославиться за мой счет. На третий деньмы едва не поссорились: он пришел порадовать меня хорошими новостями, а япроявил благодарность лишь частично. Его вывела из себя моя левосторонняямимика -- я все время по-идиотски ему подмигивал. Я объяснил, правда, чтоэто не я, а лишь правое полушарие моего мозга, над которым я не властен, ион уже стал успокаиваться, но потом принялся упрекать меня снова. Дескать,что-то тут не в порядке: даже если меня двое в едином теле, то по ехидным исаркастическим минам, которые я наполовину строю, видно как на ладони, что яуже раньше -- по крайней мере, частично -- питал к нему неприязнь, которая ипроявилась теперь в форме черной неблагодарности, а он полагает, что либо тыцеликом друг, либо не друг вовсе. Пятидесятипроцентная дружба не в еговкусе. Все же в конце концов мне удалось его успокоить, а когда он ушел, якупил себе повязку на глаз. Специалиста для меня он отыскал далековато -- в Австралии, и мы вместеполетели в Мельбурн. Это был профессор Джошуа Макинтайр; он читал там курснейрофизиологии, а его отец был сердечным приятелем отца Тарантоги и чуть лидаже не дальним родственником. Макинтайр внушал доверие уже своим видом.Высокий, с седой шевелюрой ежиком, удивительно спокойный, толковый и, какзаверил меня Тарантога, добросердечный. Так что можно было не опасаться, чтоон захочет использовать меня в своих целях или стакнется с американцами,которые уже лезли из кожи, стараясь напасть на мой след. Тщательнообследовав меня, что заняло три часа, он поставил на письменный стол бутылкувиски, налил мне и себе; когда же атмосфера стала совершенно приятельской,заложил ногу за ногу, помолчал, собираясь с мыслями, и произнес: -- Господин Тихий, я буду обращаться к вам на вы -- но лишь потому, чтотак принято. Можно считать установленным, что большая спайка мозга рассеченау вас от comissura anterior до posterior ( От передней комиссуры (спайки) дозадней (лат.)), хотя на черепе нет и следа трепанационного шрама... -- Так я же и говорю, профессор,-- перебил я его,-- никакой трепанациине было, а было поражение новейшим оружием. Это, наверно, оружие будущего:не надо никого убивать, достаточно подвергнуть вражескую армию дистанционнойцеребеллотомии ( Церебеллотомия -- рассечение мозжечка.). С отсеченным отостального мозга мозжечком любой солдат сразу же рухнет на землю, словнопарализованный. Так мне сказали в том ведомстве, называть которое я не имеюправа. Но по случайности я встал к тому ультразвуковому полю боком, или, каквыражаются медики, саггитально (Саггитальная плоскость делит тело продольнона левую и правую половины.). Хотя и это не наверняка -- тамошние роботы,видите ли, орудуют скрыто, и механизм воздействия этого поля не вполнеясен... -- Неважно,-- сказал профессор, глядя на меня своими добрыми, умнымиглазами сквозь золотые очки.-- Внемедицинские обстоятельства нас в даннуюминуту не интересуют. Что же касается количества сознаний в подвергнутомкаллотомии человеке, то тут к настоящему времени существуют восемнадцатьтеорий. Поскольку каждая из них имеет экспериментальное подтверждение,понятно, что ни одна не может быть ни совершенно ошибочной, ни совершенноистинной. Вы не один, но вас и не двое, о дробных числах тоже говорить неприходится. -- Так сколько же меня, собственно, есть? -- спросил я удивленно. -- Нет хороших ответов на плохо поставленные вопросы. Представьте себедвух близнецов, которые от рождения только и делают, что пилят двуручнойпилой дрова. Они трудятся в полном согласии, иначе не смогли бы пилить; еслиже забрать у них эту пилу, они уподобятся вам в вашем нынешнем состоянии. -- Но ведь каждый из них, пилит он или не пилит, обладаетодним-единственным сознанием,-- разочарованно заметил я.-- Ваши коллеги вАмерике, профессор, рассказали мне множество подобных притч. О близнецах спилой тоже. -- Ну, ясно,-- сказал Макинтайр и подмигнул левым глазом, так что ядаже подумал, не рассечено ли и у него что-нибудь.-- Мои американскиеколлеги беспросветно темны, а такие сравнения курам на смех. Эту историю сблизнецами, выдуманную одним американцем, я привел нарочно -- как примерошибочного подхода. Если изобразить работу мозга графически, у вас онавыглядит как большая буква Y, поскольку сохраняется единый ствол мозга исредний мозг. Это -- основание игрека, а полушария у вас разделены, как еговерхняя часть. Понимаете? Интуитивно это можно легко...-- профессор запнулсяи вскрикнул, получив от меня удар по коленной чашечке. -- Это не я, это моя левая нога! -- поспешно объяснил я.-- Извините,честное слово, я не хотел... Макинтайр понимающе улыбнулся (но в этой улыбке было что-то фальшивое,словно у психиатра, всем своим видом показывающего, что сумасшедший, которыйего укусил, человек нормальный и симпатичный), встал и отодвинулся вместе состулом на безопасное расстояние. -- Правое полушарие обычно гораздо агрессивнее левого, это факт,--сказал он, осторожно ощупывая колено.-- Вы, однако, могли бы держать ногисплетенными. Да и руки, знаете, тоже. Так нам будет легче беседовать... -- Я уже пробовал -- затекают. А потом, позволю себе заметить, вашигре^ ничего мне не объясняет. Где начинается в нем сознание -- подразвилкой, в развилке, еще выше или -- как там еще? -- Совершенно определенно сказать нельзя,-- ответил профессор,продолжая покачивать ушибленной ногой, которую он усердно массировал.--Мозг, любезнейший господин Тихий, состоит из множества функциональныхподсистем, которые у нормального человека взаимодействуют по-разному привыполнении разных заданий. У вас подсистемы самого высокого уровня полностьюразъединены и потому не могут взаимодействовать. -- Об этих подсистемах я тоже уже наслышался, разрешите заметить. Я нехотел бы выглядеть невежливым -- во всяком случае, могу вас заверить,профессор, что этого не хочет мое левое полушарие, которое сейчас обращаетсяк вам,-- но я по-прежнему ничего не знаю. Ведь я живу совершенно нормально-- ем, хожу, сплю, читаю, только приходится следить за левой рукой и ногой,потому что они затевают скандалы без всякого предупреждения. Я хочу узнать,КТО подстраивает мне эти фокусы? Если мой мозг, то почему Я ничего об этомне знаю? -- Потому что полушарие, виновное в этом, безгласно, господин Тихий.Центр речи находится в левом полушарии, в височной до... На полу между нами лежали мотки проводов от множества аппаратов, припомощи которых Макинтайр меня обследовал. Я заметил, что моя левая ноганачинает как бы играть этими проводами. Она намотала себе на щиколоткутолстый кабель в черной блестящей изоляции, чему я особого значения непридал, и вдруг, дернувшись назад, потянула за кабель, который, оказывается,обвивал ножку профессорского стула. Стул встал дыбом, а профессор грохнулсяна линолеум. Я мог убедиться, однако, что передо мною опытный врач ивладеющий собой ученый; поднимаясь с пола, он произнес почти совершенноспокойно: -- Ничего, ничего. Ради Бога, не беспокойтесь. Правое полушариезаведует ориентацией в пространстве; неудивительно, что оно гораздо ловчее втакого рода делах. Но я просил бы вас еще раз, господин Тихий, сестьподальше от стола, от проводов и вообще от всего. Это облегчит нам беседу ивыбор подходящей для нашего случая терапии. -- Я хочу только знать, где мое сознание,-- ответил я, сматывая проводс ноги, что давалось мне нелегко -- та словно бы приросла к полу.--Ведь это, казалось бы, я дернул стул, а в то же время у меня не было такогонамерения. Так КТО же это сделал? -- Ваша левая нижняя конечность, управляемая правым полушарием. --Профессор поправил съехавшие очки, отодвинул стул чуть подальше, но посленекоторого раздумья не сел, а остался стоять, ухватившись за спинку стула. Яподумал -- каким из полушарий, не знаю,-- уж не борется ли он с искушениемперейти в контратаку? -- Так мы можем толковать до Судного дня,-- заметил я, чувствуя, какнапрягается левая сторона моего тела. На всякий случай я сплел ноги и руки.Макинтайр, внимательно наблюдая за мной, продолжал дружеским тоном: -- Левое полушарие доминирует благодаря центрам речи. Разговаривая свами, я разговариваю, следовательно, с левым полушарием, а правое может лишьприслушиваться к нашей беседе. Речью оно владеет в очень незначительнойстепени. -- У других -- пожалуй, но только не у меня,-- возразил я, на всякийслучай придерживая правой рукой запястье левой.-- Оно у меня действительнонемое, но я, знаете ли, обучил его языку глухонемых. Сколько здоровья мнеэто стоило! -- Не может быть! В глазах профессора появился блеск, который я уже видел у егоамериканских собратьев; я пожалел о своей откровенности, но было уже поздно. -- Да ведь оно не владеет глагольными формами! Это доказано... -- Ну и что? Можно и без глаголов. -- Тогда, пожалуйста, спросите его, то есть себя -- то есть его, хочу ясказать,-- что оно думает о нашей беседе? Сможете? Волей-неволей я взял свою левую руку и начал ласково поглаживать ееправой (это, я знал, хорошо помогает), а потом стал подавать условные знаки,касаясь левой ладони. Вскоре ее пальцы зашевелились. Я следил за нимикакое-то время, после чего, стараясь скрыть свою злость, положил левую рукуна колено, хотя та и сопротивлялась. Разумеется, она тут же чувствительноущипнула меня за бедро. Этого следовало ожидать, но я не хотел устраиватьпредставление, сражаясь с самим собой на глазах у профессора. -- И что же она сказала? -- спросил профессор, неосторожно высовываясьиз-за стула. -- Ничего интересного.-- Но я же отчетливо видел -- она подавала какие-то знаки. Илиони были не скоординированы? -- Нет, почему же, прекрасно скоординированы, только это глупость. -- Так говорите! В науке глупостей нет! -- Она сказала: "Ты задница!" Профессор даже не улыбнулся, до того он был увлечен. -- Нет, правда?Тогда спросите ее, пожалуйста, обо мне. -- Как вам будет угодно. Я снова взял свою левую руку и пальцем указал на профессора; на этотраз ее даже не пришлось особенно уговаривать -- она ответила моментально. -Ну, ну? -- "Тоже задница". -- Прямо так и сказал? -- Да. Глаголы ей действительно не даются, однако понять можно. Но япо-прежнему не знаю, КТО говорит. Пусть жестами, это ведь все равно. С вамия разговариваю ртом, а с ней должен пальцами, как же все это понять? У меняв голове есть и Я, и какой-то ОН? Если есть ОН, то почему я ничего не знаю онем и вообще не ощущаю его -- ни его переживаний, ни эмоций, вообще ничего,хотя ОН в МОЕЙ голове и составляет часть МОЕГО мозга? Ведь он не снаружи.Ладно бы еще обыкновенное раздвоение сознания, если бы все у меня тамперемешалось -- это я еще мог бы понять. Так нет же! Откуда он взялся, этотОН? Что, он тоже Ийон Тихий? А если даже так, почему мне приходитсяобъясняться с ним окольным путем, через руку, и получать ответы тожеокольным путем, скажите на милость? Он -- или оно, если это полушарие моегомозга,-- не на такое еще способен. Если бы он хоть был -- или оно было -- нев своем уме! Ведь оно то и дело впутывает меня в скандальные истории. Не видя больше нужды таиться от профессора, я рассказал ему обинцидентах в автобусе и метро. Он был вне себя от любопытства. -- Значит,только блондинки? -- Да. Пусть крашеные, это не имеет значения. -- Ачто-нибудь еще оно себе позволяет? -- В автобусе -- нет. -- А в другойобстановке? -- Не знаю, не пробовал. То есть я не давал ему такой возможности. Илией, если угодно. Раз уж вам так интересны детали, добавлю, что несколько разя получал за это пощечины и был вне себя от ярости и смущения, ведь никакойвины за собой я не чувствовал; а в то же время мне было почему-то забавно.Но однажды я получил оплеуху по левой щеке, и тогда мне было совсем несмешно. Я над этим задумался и решил, что могу объяснить, в чем тут дело. -- Ну конечно! -- воскликнул профессор.-- Левый Тихий получал оплеухиза правого, и именно это правого забавляло. А вот когда правому досталось заправого, это вовсе не показалось ему забавным, ведь он получил, так сказать,не только за свое, но и в свою часть лица. -- Вот именно. Значит, какая-то связь вроде бы есть в бедной моейголове, только скорее эмоциональная, чем рациональная. Эмоции, впрочем, онтоже испытывает, хотя я ничего об этом не знаю. Допустим, онибессознательные, но возможно ли это? В конце концов, этот Экклез с еготеорией бессознательных инстинктов плетет чушь. Высмотреть в толпемиловидную блондинку, маневрировать так, чтобы приблизиться к ней, поначалунеизвестно зачем, встать за нею и так далее,-- тут ведь целый продуманныйплан, а не какие-то там инстинкты. Продуманный, а значит, осознаваемый. НоКЕМ? КТО тут обдумывает? Кто обладает этим сознанием, если не Я? -- Ах, знаете,-- сказал все еще заметно возбужденный профессор,-- этоможно, в конце