Сергей Александрович Есенин (21 сентября 1895, с. Константиново Рязан. у. Рязан. губ. – 28 декабря 1925, Ленинград) 34 стих.* * * [Х3д|Х3м] Выткался на озере алый свет зари. На бору со звонами плачут глухари. Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло. Только мне не плачется – на душе светло. Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог, сядем в копны свежие под соседний стог. Зацелую допьяна, изомну, как цвет, хмельному от радости пересуду нет. Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты, унесу я пьяную до утра в кусты. И пускай со звонами плачут глухари, есть тоска весёлая в алостях зари.1910 * * * [Х4ж] Край родной, поля как святцы,рощи в венчиках иконных1…Я хотел бы затерятьсяв зеленях твоих стозвонных. По меже, на перемётке,резеда и риза кашки,и вызванивают в чёткиивы, кроткие монашки. Курит облаком болото,гарь в небесном коромысле.С тихой тайной для кого-тозатаил я в сердце мысли. Всё встречаю, всё приемлю,рад и счастлив душу вынуть.Я пришёл на эту землю,чтоб скорей её покинуть.1914 В хате [Х4дм] Пахнет рыхлыми драчёнами;у порога в дёжке квас,над печурками точёнымитараканы лезут в паз. Вьётся сажа над заслонкою,в печке нитки попелиц,а на лавке за солонкою – шелуха сырых яиц. Мать с ухватами не сладится,нагибается низко,старый кот к махотке крадетсяна парное молоко. Квохчут куры беспокойныенад оглоблями сохи,на дворе обедню стройнуюзапевают петухи. А в окне на сени скатые,от пугливой шумоты,из углов щенки кудлатыезаползают в хомуты.1914 * * * [Х4жм] Гой ты, Русь моя родная,хаты – в ризах образа…Не видать конца и края – только синь сосёт глаза. Как захожий богомолец,я смотрю твои поля.А у низеньких околицзвонко чахнут тополя. Пахнет яблоком и мёдомпо церквам твой кроткий Спас.И гудит за корогодомна лугах весёлый пляс. Побегу по мятой стёжкена приволь зелёных лех,мне навстречу, как серёжки,прозвенит девичий смех. Если крикнет рать святая:«Кинь ты Русь, живи в раю!» – я скажу: «Не надо рая,дайте родину мою».1914 * * * [Х4жм] Я – пастух; мои палаты – межи зыбистых полей,по горам зелёным – скатыс гарком гулких дупелей. Вяжут кружево над лесомв жёлтой пене облака.В тихой дрёме под навесомслышу шёпот сосняка. Светят зелено в сутёмыпод росою тополя.Я – пастух; мои хоромы – в мягкой зелени поля. Говорят со мной коровына кивливом языке.Духовитые дубровыкличут ветками к реке. Позабыв людское горе,сплю на вырублях сучья.Я молюсь на алы зори,причащаюсь у ручья.1914 * * * [Х3жм]Топи да болота,синий плат небес.Хвойной позолотойвзвенивает лес.Тенькает синицамеж лесных кудрей,тёмным елям снитсягомон косарей.По лугу со скрипомтянется обоз – суховатой липойпахнет от колёс.Слухают ракитыпосвист ветряной…Край ты мой забытый,край ты мой родной!1914 Песнь о собаке [дольник >3жм] Утром в ржаном закуте,где златятся рогожи в ряд,семерых ощенила сука,рыжих семерых щенят. До вечера она их ласкала,причёсывая языком,и струился снежок подталыйпод тёплым её животом. А вечером, когда курыобсиживают шесток,вышел хозяин хмурый,семерых всех поклал в мешок. По сугробам она бежала,поспевая за ним бежать.И так долго, долго дрожалаводы незамёрзшей гладь. А когда чуть плелась обратно,слизывая пот с боков,показался ей месяц над хатойодним из её щенков. В синюю высь звонко глядела она, скуля,а месяц скользил тонкийи скрылся за холм в полях. И глухо, как от подачки,когда бросят ей камень в смех,покатились глаза собачьизолотыми звёздами в снег.1915* * * [Х5ж/Х3м] В том краю, где жёлтая крапиваи сухой плетень,приютились к вербам сиротливоизбы деревень. Там в полях, за синей гущей лога,в зелени озёр,пролегла песчаная дорогадо сибирских гор. Затерялась Русь в Мордве и Чуди,нипочём ей страх.И идут по той дороге люди,люди в кандалах. Все они убийцы или воры,как судил им рок.Полюбил я грустные их взорыс впадинами щёк. Много зла от радости в убийцах,их сердца просты,Но кривятся в почернелых лицахголубые рты. Я одну мечту, скрывая, нежу,что я сердцем чист.Но и я кого-нибудь зарежупод осенний свист. И меня по ветряному свею,по тому ль песку,поведут с верёвкою на шееполюбить тоску. И когда с улыбкой мимоходомраспрямлю я грудь,языком залижет непогодапрожитой мой путь.1915 Осень [Х5~6жжмм]Р.В. Иванову Тихо в чаще можжевеля по обрыву.Осень – рыжая кобыла – чешет гриву. Над речным покровом береговслышен синий лязг её подков. Схимник-ветер шагом осторожныммнёт листву по выступам дорожным и целует на рябиновом кустуязвы красные незримому Христу.1914-1916 * * * [Я4жм] За тёмной прядью перелесиц,в неколебимой синеве,ягнёночек кудрявый – месяцгуляет в голубой траве. В затихшем озере с осокойбодаются его рога, – и кажется с тропы далёкой – вода качает берега. А степь под пологом зелёнымкадит черёмуховый дыми за долинами по склонамсвивает полымя над ним. О, сторона ковыльной пущи,ты сердцу ровностью близка,но и в твоей таится гущесолончаковая тоска. И ты, как я, в печальной требе,забыв, кто друг тебе и враг,о розовом тоскуешь небеи голубиных облаках. Но и тебе из синей ширипугливо кажет темнотаи кандалы твоей Сибири,и горб Уральского хребта.1915-1916* * * [Х5~6жм] Не бродить, не мять в кустах багряныхлебеды и не искать следа.Со снопом волос твоих овсяныхотоснилась ты мне навсегда. С алым соком ягоды на коже,нежная, красивая, былана закат ты розовый похожаи, как снег, лучиста и светла. Зёрна глаз твоих осыпались, завяли.Имя тонкое растаяло, как звук,но остался в складках смятой шализапах мёда от невинных рук. В тихий час, когда заря на крыше,как котёнок, моет лапой рот,говор кроткий о тебе я слышуводяных поющих с ветром сот. Пусть порой мне шепчет синий вечер,что была ты песня и мечта,всё ж кто выдумал твой гибкий стан и плечи –к светлой тайне приложил уста. Не бродить, не мять в кустах багряныхлебеды и не искать следа.Со снопом волос твоих овсяныхотоснилась ты мне навсегда.1915-1916* * * [Я4мж] Устал я жить в родном краюв тоске по гречневым просторам,покину хижину мою,уйду бродягою и вором. Пойду по белым кудрям дняискать убогое жилище.И друг любимый на менянаточит нож за голенище. Весной и солнцем на лугуобвита жёлтая дорога.И та, чьё имя берегу,меня прогонит от порога. И вновь вернусь я в отчий дом,чужою радостью утешусь.В зелёный вечер под окномна рукаве своём повешусь. Седые вербы у плетнянежнее головы наклонят.И необмытого меняпод лай собачий похоронят. А месяц будет плыть и плыть,роняя вёсла по озёрам,и Русь всё так же будет жить,плясать и плакать у забора.1915-1916 * * * [Я4жм] Запели тёсаные дроги,бегут равнины и кусты.Опять часовни на дорогеи поминальные кресты. Опять я тёплой грустью боленот овсяного ветерка.И на извёстку колоколенневольно крестится рука. О Русь – малиновое полеи синь, упавшая в реку, – люблю до радости и болитвою озёрную тоску. Холодной скорби не измерить,ты на туманном берегу.Но не любить тебя, не верить – я научиться не могу. И не отдам я эти цепи,и не расстанусь с долгим сном,когда звенят родные степимолитвословным ковылём.1916* * * [Х5ж/Х3м; Х6ж] Проплясал, проплакал дождь весенний,замерла гроза.Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,подымать глаза... Скучно слушать под небесным древомвзмах незримых крыл:не разбудишь ты своим напевомдедовских могил! Привязало, осаднило словодаль твоих времен.Не в ветрах, а, знать, в томах тяжёлыхпрозвенит твой сон. Кто-то сядет, кто-то выгнет плечи,вытянет персты.Близок твой кому-то красный вечер,да не нужен ты. Всколыхнет он Брюсова и Блока,встормошит других.Но всё так же день взойдет с востока,так же вспыхнет миг. Не изменят лик земли напевы,не стряхнут листа...Навсегда твои пригвождены ко древукрасные уста. Навсегда простер глухие дланизвёздный твой Пилат.^ Или, Или, лама савахфани,отпусти в закат.1916-1917* * * [>Ан3жм] Разбуди меня завтра рано,о моя терпеливая мать!Я пойду за дорожным курганомдорогого гостя встречать. Я сегодня увидел в пущеслед широких колес на лугу.Треплет ветер под облачной кущейзолотую его дугу. На рассвете он завтра промчится,шапку-месяц пригнув под кустом,и игриво взмахнёт кобылицанад равниною красным хвостом. Разбуди меня завтра рано,засвети в нашей горнице свет.Говорят, что я скоро станузнаменитый русский поэт. Воспою я тебя и гостя,нашу печь, петуха и кров...И на песни мои прольётсямолоко твоих рыжих коров.1917* * * [Х4ж] Нивы сжаты, рощи голы, От воды туман и сырость. Колесом за сини горы солнце тихое скатилось. Дремлет взрытая дорога. Ей сегодня примечталось, что совсем-совсем немного ждать зимы седой осталось. Ах, и сам я в чаще звонкой увидал вчера в тумане: рыжий месяц жеребёнком запрягался в наши сани.1917* * * [>Ан3м] Я покинул родимый дом,голубую оставил Русь.В три звезды березняк над прудомтеплит матери старой грусть. Золотою лягушкой лунараспласталась на тихой воде.Словно яблонный цвет, сединау отца пролилась в бороде. Я не скоро, не скоро вернусь!Долго петь и звенеть пурге.Стережет голубую Русьстарый клён на одной ноге. И я знаю, есть радость в нёмтем, кто листьев целует дождь,оттого что тот старый клёиголовой на меня похож.1918* * * [Ан3жм] Закружилась листва золотаяв розоватой воде на пруду,словно бабочек лёгкая стаяс замираньем летит на звезду. Я сегодня влюблён в этот вечер,близок сердцу желтеющий дол.Отрок-ветер по самые плечизаголил на берёзке подол. И в душе и в долине прохлада,синий сумрак как стадо овец,за калиткою смолкшего садапрозвенит и замрёт бубенец. Я еще никогда бережливотак не слушал разумную плоть,хорошо бы, как ветками ива,опрокинуться в розовость вод. Хорошо бы, на стог улыбаясь,мордой месяца сено жевать...Где ты, где, моя тихая радость – всё любя, ничего не желать?1918* * * [>Ан3мж] По-осеннему кычет сованад раздольем дорожной рани.Облетает моя голова,куст волос золотистый вянет. Полевое, степное «ку-гу»,здравствуй, мать голубая осина!Скоро месяц, купаясь в снегу,сядет в редкие кудри сына. Скоро мне без листвы холодеть,звоном звёзд насыпая уши.Без меня будут юноши петь,не меня будут старцы слушать. Новый с поля придёт поэт,в новом лес огласится свисте.По-осеннему сыплет ветр,по-осеннему шепчут листья.1920* * * [Х5ж~дм] Не жалею, не зову, не плачу,всё пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться,сердце, тронутое холодком,и страна берёзового ситцане заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты всё реже, режерасшевеливаешь пламень уст.О моя утраченная свежесть,буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях,жизнь моя? иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюпроскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны,тихо льётся с клёнов листьев медь...Будь же ты вовек благословенно,что пришло процвесть и умереть.1921* * * [Х5ж; Х6ж] Я обманывать себя не стану, Залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом? Не злодей я и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам. Я всего лишь уличный повеса, Улыбающийся встречным лицам. Я московский озорной гуляка. По всему тверскому околотку В переулках каждая собака Знает мою лёгкую походку. Каждая задрипанная лошадь Головой кивает мне навстречу. Для зверей приятель я хороший, Каждый стих мой душу зверя лечит. Я хожу в цилиндре не для женщин — В глупой страсти сердце жить не в силе, В нем удобней, грусть свою уменьшив, Золото овса давать кобыле. Средь людей я дружбы не имею, Я иному покорился царству. Каждому здесь кобелю на шею Я готов отдать мой лучший галстук. И теперь уж я болеть не стану. Прояснилась омуть в сердце мглистом. Оттого прослыл я шарлатаном, Оттого прослыл я скандалистом.1922* * * [>Д~Аф3ж~дм, 2-3] Грубым даётся радость.Нежным даётся печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак. Эта прямая дорога Меня привела в кабак. Что ж вы ругаетесь, дьяволы? Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал За рюмку свои штаны. Мутно гляжу на окна. В сердце тоска и зной. Катится, в солнце измокнув, Улица передо мной. А на улице мальчик сопливый. Воздух поджарен и сух. Мальчик такой счастливый И ковыряет в носу. Ковыряй, ковыряй, мой милый, Суй туда палец весь, Только вот с эфтой силой В душу мою не лезь. Я уж готов. Я робкий. Глянь на бутылок рать! Я собираю пробки – Душу мою затыкать.^ ПЕРСИДСКИЕ МОТИВЫ * * * [Х5жм; Х6м] Я спросил сегодня у менялы,что даёт за полтумана по рублю,как сказать мне для прекрасной Лалыпо-персидски нежное «люблю»? Я спросил сегодня у менялылегче ветра, тише Ванских струй,как назвать мне для прекрасной Лалыслово ласковое «поцелуй»? И ещё спросил я у менялы,в сердце робость глубже притая,как сказать мне для прекрасной Лалы,как сказать ей, что она «моя»? И ответил мне меняла кратко:о любви в словах не говорят,о любви вздыхают лишь украдкой,да глаза, как яхонты, горят. Поцелуй названья не имеет,поцелуй не надпись на гробах.Красной розой поцелуи веют,лепестками тая на губах. От любви не требуют поруки,с нею знают радость и беду.«Ты – моя» сказать лишь могут руки,что срывали чёрную чадру.1924 * * * [Ан3мж; >Ан3] Шаганэ ты моя, Шаганэ!Потому, что я с севера, что ли,я готов рассказать тебе поле,про волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ. Потому, что я с севера, что ли,что луна там огромней в сто раз,как бы ни был красив Шираз,он не лучше рязанских раздолий.Потому, что я с севера, что ли. Я готов рассказать тебе поле,эти волосы взял я у ржи,если хочешь, на палец вяжи – я нисколько не чувствую боли.Я готов рассказать тебе поле. Про волнистую рожь при лунепо кудрям ты моим догадайся.Дорогая, шути, улыбайся,не буди только память во мнепро волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ!Там, на севере, девушка тоже,на тебя она страшно похожа,может, думает обо мне...Шаганэ ты моя, Шаганэ.1924* * * [Х5жм] Мы теперь уходим понемногув ту страну, где тишь и благодать.Может быть, и скоро мне в дорогубренные пожитки собирать. Милые берёзовые чащи!Ты, земля! И вы, равнин пески!Перед этим сонмом уходящихя не в силах скрыть моей тоски. Слишком я любил на этом светевсё, что душу облекает в плоть.Мир осинам, что, раскинув ветви,загляделись в розовую водь. Много дум я в тишине продумал,много песен про себя сложил,и на этой на земле угрюмойсчастлив тем, что я дышал и жил. Счастлив тем, что целовал я женщин,мял цветы, валялся на травеи зверьё, как братьев наших меньших,никогда не бил по голове. Знаю я, что не цветут там чащи,не звенит лебяжьей шеей рожь.Оттого пред сонмом уходящихя всегда испытываю дрожь. Знаю я, что в той стране не будетэтих нив, златящихся во мгле.Оттого и дороги мне люди,что живут со мною на земле.1924Отговорила роща золотая... [Я5жм; Я6м] Отговорила роща золотаяберёзовым, весёлым языком,и журавли, печально пролетая,уж не жалеют больше ни о ком. Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник – пройдёт, зайдёт и вновь оставит дом.О всех ушедших грезит конопляникс широким месяцем над голубым прудом. Стою один среди равнины голой,а журавлей относит ветер в даль,я полон дум о юности весёлой,но ничего в прошедшем мне не жаль. Не жаль мне лет, растраченных напрасно,не жаль души сиреневую цветь.В саду горит костёр рябины красной.Но никого не может он согреть. Не обгорят рябиновые кисти,от желтизны не пропадет трава,как дерево роняет тихо листья,так я роняю грустные слова. И если время, ветром разметая,сгребёт их все в один ненужный ком...скажите так... что роща золотаяотговорила милым языком.1924Письмо матери [Х5жм] Ты жива ещё, моя старушка?Жив и я. Привет тебе, привет!Пусть струится над твоей избушкойтот вечерний несказанный свет. Пишут мне, что ты, тая тревогу,загрустила шибко обо мне,что ты часто ходишь на дорогув старомодном ветхом шушуне. И тебе в вечернем синем мракечасто видится одно и то ж:будто кто-то мне в кабацкой дракесаданул под сердце финский нож. Ничего, родная! Успокойся.Это только тягостная бредь.Не такой уж горький я пропойца,чтоб, тебя не видя, умереть. Я по-прежнему такой же нежныйи мечтаю только лишь о том,чтоб скорее от тоски мятежнойворотиться в низенький наш дом. Я вернусь, когда раскинет ветвипо-весеннему наш белый сад.Только ты меня уж на рассветене буди, как восемь лет назад. Не буди того, что отмечталось,не волнуй того, что не сбылось, – слишком раннюю утрату и усталостьиспытать мне в жизни привелось. И молиться не учи меня. Не надо!К старому возврата больше нет.Ты одна мне помощь и отрада,ты одна мне несказанный свет. Так забудь же про свою тревогу,не грусти так шибко обо мне.Не ходи так часто на дорогув старомодном ветхом шушуне.1924Собаке Качалова [Я4~5~6мж] Дай, Джим, на счастье лапу мне,такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунена тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне. Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть самое простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,не знаешь ты, что жить на свете стоит. Хозяин твой и мил и знаменит.И у него гостей бывает в доме много,и каждый, улыбаясь, норовиттебя по шерсти бархатной потрогать. Ты по-собачьи дьявольски красив,с такою милою доверчивой приятцей.И, никого ни капли не спросив,как пьяный друг, ты лезешь целоваться. Мой милый Джим, среди твоих гостейтак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,сюда случайно вдруг не заходила? Она придёт, даю тебе поруку.И без меня, в её уставясь взгляд,ты за меня лизни ей нежно рукуза всё, в чём был и не был виноват.1925* * * [>Д4ж] Свищет ветер, серебряный ветер,в шёлковом шелесте снежного шума.В первый раз я в себе заметил – так я ещё никогда не думал. Пусть на окошках гнилая сырость,я не жалею, и я не печален.Мне всё равно эта жизнь полюбилась,так полюбилась, как будто вначале. Взглянет ли женщина с тихой улыбкой – я уж взволнован. Какие плечи!Тройка ль проскачет дорогой зыбкой – я уже в ней и скачу далече. О, мое счастье и все удачи!Счастье людское землёй любимо.Тот, кто хоть раз на земле заплачет, – значит, удача промчалась мимо. Жить нужно легче, жить нужно проще,всё принимая, что есть на свете.Вот почему, обалдев, над рощейсвищет ветер, серебряный ветер.1925* * * [Х6ж] Над окошком месяц. Под окошком ветер.Облетевший тополь серебрист и светел. Дальний плач тальянки, голос одинокий – и такой родимый, и такой далёкий. Плачет и смеётся песня лиховая.Где ты, моя липа? Липа вековая? Я и сам когда-то в праздник спозаранкувыходил к любимой, развернув тальянку. А теперь я милой ничего не значу.Под чужую песню и смеюсь и плачу.август 1925Чёрный человек [дольник >4жм, акцентный] Друг мой, друг мой,я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститнад пустым и безлюдным полем,то ль, как рощу в сентябрь,осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами,как крыльями птица.Ей на шее ногимаячить больше невмочь.Чёрный человек,чёрный, чёрный,чёрный человекна кровать ко мне садится,чёрный человекспать не даёт мне всю ночь. Чёрный человекводит пальцем по мерзкой книгеи, гнусавя надо мной,как над усопшим монах,читает мне жизнькакого-то прохвоста и забулдыги,нагоняя на душу тоску и страх.Чёрный человек, чёрный, чёрный! «Слушай, слушай, – бормочет он мне, – в книге много прекраснейшихмыслей и планов.Этот человекпроживал в странесамых отвратительныхгромил и шарлатанов. В декабре в той странеснег до дьявола чист,и метели заводятвесёлые прялки.Был человек тот авантюрист,но самой высокойи лучшей марки. Был он изящен,к тому ж поэт,хоть с небольшой,но ухватистой силою,и какую-то женщину,сорока с лишним лет,называл скверной девочкойи своею милою. Счастье, – говорил он, – есть ловкость ума и рук.Все неловкие души за несчастных всегда известны.Это ничего,что много мукприносят изломанныеи лживые жесты. В грозы, в бури,в житейскую стынь,при тяжёлых утратахи когда тебе грустно,казаться улыбчивым и простым – самое высшее в мире искусство». «Чёрный человек!Ты не смеешь этого!Ты ведь не на службеживёшь водолазовой.Что мне до жизнискандального поэта.Пожалуйста, другимчитай и рассказывай». Чёрный человекглядит на меня в упор.И глаза покрываютсяголубой блевотой, – словно хочет сказать мне,что я жулик и вор,так бесстыдно и наглообокравший кого-то.. . . . . . . . . . . .Друг мой, друг мой,я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститнад пустым и безлюдным полем,то ль, как рощу в сентябрь,осыпает мозги алкоголь. Ночь морозная.Тих покой перекрёстка.Я один у окошка,ни гостя, ни друга не жду.Вся равнина покрытасыпучей и мягкой извёсткой,и деревья, как всадники,съехались в нашем саду. Где-то плачетночная зловещая птица.Деревянные всадникисеют копытливый стук.Вот опять этот чёрныйна кресло моё садится,приподняв свой цилиндри откинув небрежно сюртук. «Слушай, слушай! – хрипит он, смотря мне в лицо,сам всё ближеи ближе клонится. – Я не видел, чтоб кто-нибудьиз подлецовтак ненужно и глупострадал бессонницей. Ах, положим, ошибся!Ведь нынче луна.Что же нужно ещёнапоённому дрёмой мирику?Может, с толстыми ляжкамитайно придёт «она»,и ты будешь читатьсвою дохлую томную лирику? Ах, люблю я поэтов!Забавный народ.В них всегда нахожу яисторию, сердцу знакомую, – как прыщавой курсисткедлинноволосый уродговорит о мирах,половой истекая истомою. Не знаю, не помню,в одном селе,может, в Калуге,а может, в Рязани,жил мальчикв простой крестьянской семье,желтоволосый,с голубыми глазами... И вот стал он взрослым,к тому ж поэт,хоть с небольшой,но ухватистой силою,и какую-то женщину,сорока с лишним лет,называл скверной девочкойи своею милою». «Чёрный человек!Ты прескверный гость.Эта слава давнопро тебя разносится».Я взбешён, разъярён,и летит моя трость – прямо к морде его, в переносицу.... . . . . . . . . . . . ...Месяц умер,синеет в окошко рассвет.Ах ты, ночь!Что ты, ночь, наковеркала?Я в цилиндре стою.Никого со мной нет.Я один...И разбитое зеркало...14 ноября 1925* * * [Х6ж = пеон III] Клён ты мой опавший, клён заледенелый,что стоишь нагнувшись под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал?Словно за деревню погулять ты вышел. И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,утонул в сугробе, приморозил ногу. Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,не дойду до дома с дружеской попойки. Там вон встретил вербу, там сосну приметил,распевал им песни под метель о лете. Сам себе казался я таким же клёном,только не опавшим, а вовсю зелёным, и, утратив скромность, одуревши в доску,как жену чужую, обнимал берёзку.28 ноября 1925* * * [Х5жм; Х6м] Ты меня не любишь, не жалеешь,разве я немного не красив?Не смотря в лицо, от страсти млеешь,мне на плечи руки опустив. Молодая, с чувственным оскалом,я с тобой не нежен и не груб.Расскажи мне, скольких ты ласкала?Сколько рук ты помнишь? Сколько губ? Знаю я – они прошли, как тени,не коснувшись твоего огня,многим ты садилась на колени,а теперь сидишь вот у меня. Пусть твои полузакрыты очии ты думаешь о ком-нибудь другом,я ведь сам люблю тебя не очень,утопая в дальнем дорогом. Этот пыл не называй судьбою,легкодумна вспыльчивая связь, – как случайно встретился с тобою,улыбнусь, спокойно разойдясь. Да и ты пойдёшь своей дорогойраспылять безрадостные дни,только нецелованных не трогай,только негоревших не мани. И когда с другим по переулкуты пройдёшь, болтая про любовь,может быть, я выйду на прогулку,и с тобою встретимся мы вновь. Отвернув к другому ближе плечии немного наклонившись вниз,ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»Я отвечу: «Добрый вечер, miss». И ничто души не потревожит,и ничто её не бросит в дрожь, – кто любил, уж тот любить не может,кто сгорел, того не подожжёшь.4 декабря 1925* * * [Х5жм; Х6ж] До свиданья, друг мой, до свиданья.Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеобещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, без руки, без слова, не грусти и не печаль бровей, – в этой жизни умирать не ново,но и жить, конечно, не новей.1925 1 Край любимый! Сердцу снятся // скирды солнца в водах лонных.