1967-12-14 La méprise du sujet supposé savoir – перевод Ювченко П. la Méprise du sujet supposé savoir prononcée à l’Institut français de Naples le 14 décembre 1967 fut publié dans Scilicet, n° 1, pp. 31-41.Qu’est-ce que l’inconscient ? La chose n’a pas encore été comprise. L’effort des psychanalystes pendant des décades ayant été à rassurer sur cette découverte, la plus révolutionnaire qui fût pour la pensée, d’en tenir l’expérience pour leur privilège, il est vrai que l’acquis en restait d’appréciation privée, les choses en arrivèrent à ce qu’ils fissent la rechute que leur ouvrait cet effort même, d’être motivé dans l’inconscient : d’avoir voulu s’en rassurer eux-mêmes, ils réussirent à oublier la découverte. Ils y eurent d’autant moins de peine que l’inconscient n’égare jamais mieux qu’à être pris sur le fait, mais surtout qu’ils omirent de relever ce que Freud en avait pourtant dénoté : que sa structure ne tombait sous le coup d’aucune représentation, étant plutôt de son usage qu’il n’y eût égard que pour s’en masquer (Rücksicht auf Darstellbarkeit). La politique que suppose toute provocation d’un marché, ne peut être que falsification : on y donnait alors innocemment, faute du secours des « sciences humaines ». C’est ainsi qu’on ne savait pas que c’en était une que de vouloir faire rassurant l’Unheimlich, le fort peu rassurant qu’est l’inconscient, de sa nature. La chose admise, tout est bon pour servir de modèle à rendre compte de l’inconscient : le pattern de comportement, la tendance instinctive voire la trace phylogénétique où se reconnaît la réminiscence de Platon : – l’âme a appris avant de naître, l’émergence développementale qui fausse le sens des phases dites prégénitales (orale, anale), et dérape à pousser l’ordre génital au sublime… Il faut entendre la momerie analytique se donner carrière là-dessus, de façon inattendue la France s’y étant distinguée de la pousser au ridicule. Il se corrige de ce qu’on sache tout ce qui peut s’y couvrir : la moins discrète coprophilie à l’occasion. Ajoutons à la liste la téléologie, pour faire scission des fins de vie aux fins de mort. Tout cela de n’être autre que représentation, intuition toujours naïve et, pour le dire, registre imaginaire, est assurément air à gonfler l’inconscient pour tous, voire chanson à susciter l’envie d’y voir chez aucun. Mais c’est aussi flouer chacun d’une vérité qui miroite à ne s’offrir qu’en fausses prises. Mais en quoi donc démontrées fausses, me dira t-on, que diable ? – Simplement de l’incompatibilité où la tromperie de l’inconscient se dénonce, de la surcharge rhétorique dont Freud le montre argumenter. Ces représentations s’additionnent, comme il se dit du chaudron, dont le méfait s’écarte de ce qu’il ne m’a pas été prêté 1°, de ce que, quand je l’ai eu, il était percé déjà 2°, de ce qu’il était parfaitement neuf 3°, au moment de le rendre. Et mets toi ça que tu me montres où tu voudras.Ce n’est tout de même pas du discours de l’inconscient que nous allons recueillir la théorie qui en rend compte. Que l’apologue de Freud fasse rire, prouve qu’il touche au bon endroit. Mais il ne dissipe pas l’obscurantisme qui le relègue aux amusettes. C’est ainsi que j’ai fait bâiller trois mois, à décrocher le lustre dont je croyais l’avoir une fois pour toutes éclairé, mon auditoire, à lui démontrer dans le Witz de Freud (le mot d’esprit, traduit-on) l’articulation même de l’inconscient. Ce n’était pas la verve qui me faisait défaut, qu’on m’en croie, ni, j’ose le dire, le talent. Là j’ai touché la force d’où résulte que le Witz, soit inconnu au bataillon des Instituts de psychanalyse, que la « psychanalyse appliquée » ait été le rayon réservé à Ernst Kris, le non médecin du trio new yorkais, et que le discours sur l’inconscient soit un discours condamné : il ne se soutient en effet que du poste sans espoir de tout métalangage. Il reste que les malins le sont moins que l’inconscient, et c’est ce qui suggère de l’opposer au Dieu d’Einstein. On sait que ce Dieu n’était pas du tout pour Einstein une façon de parler, quand plutôt faut-il dire qu’il le touchait du doigt de ce qui s’imposait : qu’il était compliqué certes, mais non pas malhonnête Ceci veut dire que ce qu’Einstein tient dans la physique (et c’est là un fait de sujet) pour constituer son partenaire, n’est pas mauvais joueur, qu’il n’est même pas joueur du tout, qu’il ne fait rien pour le dérouter, qu’il ne joue pas au plus fin. Suffit-il de se fier au contraste d’où ressortirait, marquons le, combien l’inconscient est plus simple, – et de ce qu’il roule les malins, faut-il le mettre plus haut que nous dans ce que nous croyons bien connaître sous le nom de malhonnêteté ? C’est là qu’il faut être prudent.Il ne suffit pas qu’il soit rusé, ou tout au moins qu’il en ait l’air. Conclure là est vite fait pour les béjaunes dont toute la déduction s’en trouvera farcie par la suite. Dieu merci ! pour ceux à qui j’ai eu à faire, j’avais l’histoire hégélienne à ma portée, dite de la ruse de la raison, pour leur faire sentir une différence où nous allons peut-être faire comprendre pourquoi ils sont perdus d’avance. Observons le comique, – je ne le leur ai jamais souligné, car avec les dispositions que nous leur avons vues plus haut, où cela serait-il allé ?, le comique de cette raison à qui il faut ces détours interminables pour nous mener à quoi ? à ce qui se désigne par la fin de l’histoire comme savoir absolu. Rappelons-nous ici la dérision d’un tel savoir qu’a pu forger l’humour d’un Queneau, de s’être formé sur les mêmes bancs que moi en Hegel, soit son « dimanche de la vie », ou l’avènement du fainéant et du vaurien, montrant dans une paresse absolue le savoir propre à satisfaire l’animal ? ou seulement la sagesse qu’authentifie le rire sardonique de Kojève qui fut à tous deux notre maître.Tenons nous en à ce contraste : la ruse de la raison abattrait à la fin son jeu. Ceci nous ramène à ce sur quoi nous sommes passés un peu vite. Si la loi de nature (Dieu de la physique) est compliquée, comment se fait-il que nous ne l’atteignions qu’à jouer la règle de la pensée simple, entendons là : qui ne redouble pas son hypothèse de façon à en rendre aucune superflue ? Est-ce que ce qui s’est imagé là dans l’esprit d’Occam du rasoir, ne nous permettrait pas, du bout que nous savons, de faire hommage à l’inconscient d’un fil qui, somme toute, s’est révélé pas mal tranchant ? Voilà qui nous introduit peut-être mieux à cet aspect de l’inconscient, par quoi il ne s’ouvre pas tant qu’il ne s’ensuive qu’il se ferme. Dès lors rendu plus coriace à une seconde pulsation ? La chose est claire de l’avertissement où Freud a si bien prévu ce que nous avons commencé par relever, du rengrègement de refoulement qui s’est produit dans la moyenne clinique, se fiant à ses disciples pour y mettre du leur, d’une pente d’autant mieux intentionnée que moins intentionnelle à céder à l’irrésistible du behaviourisme pour paver cette voie. Où le propos présent fait apercevoir ce qui se formule, à qui lit Freud à notre école tout au moins : que la discipline behaviouriste se définit de la dénégation (Verneinung) du principe de réalité. Voilà t-il pas où rendre place à l’opération du rasoir, en soulignant que ma polémique ici non plus qu’ailleurs n’est digressive, pour démontrer que c’est au joint même de la psychanalyse à l’objet qu’elle suscite que le psychanalyste ouvre son sens d’en être le déchet pratique ? Car où il semble que je dénonce pour trahison la carence du psychanalyste je serre l’aporie dont j’articule cette année l’acte psychanalytique. Acte que je fonde d’une structure paradoxale de ce que l’objet y soit actif et le sujet subverti, et où j’inaugure la méthode d’une théorie de ce qu’elle ne puisse, en toute correction se tenir pour irresponsable de ce qui s’avère de faits par une pratique. Ainsi est-ce au vif de la pratique qui a fait pâlir l’inconscient, que j’ai maintenant à prendre son registre Il y faut ce que je dessine d’un procès noué de sa propre structure. Toute critique qui serait nostalgie d’un inconscient dans sa prime fleur, d’une pratique dans sa hardiesse encore sauvage, serait elle-même pur idéalisme. Simplement notre réalisme n’implique pas le progrès dans le mouvement qui se dessine de la simple succession. Il ne l’implique nullement parce qu’il le tient pour une des fantaisies les plus grossières de ce qui mérite en chaque temps d’être classé idéologie, ici comme effet de marché en tant qu’il est supposé par la valeur d’échange. Il y faut que le mouvement de l’univers du discours soit présenté au moins comme la croissance à intérêts composés d’un revenu d’investissement. Seulement quand il n’y a pas d’idée de progrès, comment apprécier la régression, la régression de la pensée naturellement ? Observons même combien cette référence à la pensée est sujette à caution tant qu’elle n’est pas définie, mais c’est aussi que nous ne pouvons la définir tant que nous n’avons pas répondu à la question de ce qu’est l’inconscient. Car l’inconscient, la première chose à en dire, ce qui veut dire son : ce que c’est, le quod est ñÛ¤Û, en tant que c’est le sujet de tout ce qui peut lui être attribué, c’est ce que Freud en dit d’abord en effet : c’est des pensées. Aussi bien le terme de régression de la pensée, a-t-il tout de même ici l’avantage d’inclure la pulsation indiquée par nos préliminaires : soit ce mouvement de retrait prédateur dont la succion vide en quelque sorte les représentations de leur implication de connaissance, ceci tantôt de l’aveu même des auteurs qui se prévalent de ce vidage (behaviouriste ou mythologisant au meilleur cas), tantôt de ce qu’ils n’en soutiennent la bulle qu’à la farcir de la « paraffine » d’un positivisme moins de saison encore ici qu’ailleurs (migration de la libido prétendu développement affectif). C’est du mouvement même de l’inconscient que procède la réduction de l’inconscient à l’inconscience, où le moment de la réduction se dérobe de ne pouvoir se mesurer du mouvement comme de sa cause. Nulle prétention de connaissance ne serait de mise ici, puisque nous ne savons même pas si l’inconscient a un être propre, et que c’est de ne pouvoir dire « c’est ça « qu’on l’a appelé du nom de ça ». (Es en allemand soit : ça, au sens où l’on dit « ça barde » ou « ça déconne »). En fait l’inconscient « c’est pas ça », ou bien « c’est ça, mais à la gomme ». jamais aux p’tits oignons. « je suis un tricheur de vie », dit un gosse de quatre ans en se lovant dans les bras de sa génitrice, devant son père qui vient de lui répondre : « Tu es beau » à sa question « Pourquoi tu me regardes ? » Et le père n’y reconnaît pas (même de ce que l’enfant dans l’intervalle l’ait feinté d’avoir perdu le goût de soi du jour où il a parlé) l’impasse que lui-même tente sur l’Autre, en jouant du mort. C’est au père qui me l’a dit, d’ici m’entendre ou non. Impossible de retrouver l’inconscient sans y mettre toute la gomme, puisque c’est sa fonction d’effacer le sujet. D’où les aphorismes de Lacan : « L’inconscient est structuré comme un langage », ou bien encore « L’inconscient, c’est le discours de l’Autre ». Ceci rappelle que l’inconscient, ce n’est pas de perdre la mémoire ; c’est de ne pas se rappeler de ce qu’on sait. Car il faut dire, selon l’usage du non puriste : « je m’en rappelle1 », soit : je me rappelle à l’être (de la représentation) à partir de cela. De quoi ? D’un signifiant. Je ne m’en rappelle plus. Ça veut dire, je ne me retrouve pas là-dedans. Ça ne me provoque à nulle représentation d’où se prouve que j’aie habité là. Cette représentation, c’est ce qu’on appelle souvenir2. Le souvenir, le glisser dessous, est de deux sources qu’on a confondues jusqu’ici : 1) l’insertion du vivant dans la réalité qui est ce qu’il en imagine et qui peut se mesurer à la façon dont il y réagit ; 2) le lien du sujet à un discours d’où il peut être réprimé, c’est-à-dire ne pas savoir que ce discours l’implique. Le formidable tableau de l’amnésie dite d’identité, devrait ici être édifiant. Il y faut impliquer que l’usage du nom propre, de ce qu’il soit social, n’y livre pas que ce soit là son origine. Dès lors on peut bien appeler amnésie l’ordre d’éclipse qui se suspend à sa perte : l’énigme ne s’en distingue que mieux que le sujet n’y perde aucun bénéfice de l’appris.Tout ce qui est de l’inconscient, ne joue que sur des effets de langage. C’est quelque chose qui se dit, sans que le sujet s’y représente ni qu’il s’y dise, – ni qu’il sache ce qu’il dit.Là n’est pas la difficulté. L’ordre d’indétermination que constitue le rapport du sujet à un savoir qui le dépasse, résulte, peut-on dire, de notre pratique, qui l’implique, aussi loin qu’elle est interprétative.Mais qu’il puisse y avoir un dire qui se dise sans qu’on sache qui le dit, voilà à quoi la pensée se dérobe : c’est une résistance ontique. (Je joue sur le mot on en français, dont je fais, non sans titre, un support de l’être, un ö un étant, et non pas la figure de l’omnitude : bref le sujet supposé savoir.)Si on, l’omnitude, a fini par s’habituer à l’interprétation, c’est d’autant plus facilement qu’il y a beau temps qu’elle y est faite, par la religion. C’est même par là qu’une certaine obscénité universitaire, celle qui se dénomme l’herméneutique trouve son beurre dans la psychanalyse. Au nom du pattern, et du phylos évoqué plus haut, de l’étalon-amour qui est la pierre philosophale du fiduciaire intersubjectif et sans que personne se soit jamais arrêté au mystère de cette hétéroclite Trinité, l’interprétation donne toute satisfaction… à qui à propos ? Avant tout au psychanalyste qui y déploie le moralisme bénisseur dont les dessous sont dits plus haut.C’est-à-dire qui se couvre de n’agir en tout cas que pour le bien conformisme, héritage et ferveur réconciliatrice, font la triple mamelle qu’offre celui-là au petit nombre de ceux qui, d’en avoir entendu l’appel, en sont déjà élus. Ainsi les pierres où son patient trébuche, ne sont plus que les pavés de ses bonnes intentions, à lui, façon sans doute pour le psychanalyste de ne pas renier la mouvance de l’enfer à quoi Freud s’était résigné (^ Si nequeo flectere Superos…). Mais ce n’est peut-être pas à cette pastorale, de ce propos de bergerie, que Freud procédait. Il suffit de le lire. Et qu’il ait appelé mythologie la pulsion, ne veut pas dire qu’il ne faut pas prendre au sérieux ce qu’il y montre. Ce qui s’y démontre, dirons-nous plutôt, c’est la structure de ce désir dont Spinoza a formulé que c’est l’essence de l’homme. Ce désir, qui de la désidération qu’il avoue dans les langues romanes, subit ici la déflation, qui le ramène à son désêtre. Et il est assez bouffon, si le psychanalyste a bien touché, de son inhérence à la pulsion anale, que l’or, c’est de la merde, de le voir bourrer du doigt la plaie au flanc qu’est l’amour, avec la pommade de l’authentique, dont l’or fons et… origo. C’est pourquoi le psychanalyste n’interprète plus comme à la belle époque, on le sait. C’est pour, lui-même, en avoir souillé la source vive. Mais comme il faut bien qu’il marche droit, il sèvre, c’est-à-dire qu’il corrige le désir et qu’il s’imagine qu’il sèvre (frustration, agression…, etc.). ^ Castigat mores, dirons-nous : ridendo ? Non, hélas ! C’est sans rire : il châtre les mœurs de son propre ridicule.L’interprétation, il la reporte sur le transfert qui nous ramène à notre on.Ce que le psychanalyste d’aujourd’hui épargne au psychanalysant, c’est bien ce que nous avons dit plus haut : ce n’est pas ce qui le concerne, qu’il est bientôt prêt à gober puisqu’on y met les formes, les formes de la potion… Il ouvrira son gentil petit bec de bécot; l’ouvrira, l’ouvrira pas. Non, ce que le psychanalyste couvre, parce que lui-même s’en couvre, C’est qu’il puisse se dire quelque chose, sans qu’aucun sujet le sache.^ Méné, méné, thékel, oupharsin. Si ça apparaît sur le mur pour que tout le monde le lise, ça vous fout un empire par terre. La chose est rapportée en bon lieu. Mais du même souffle, on en attribue la farce au Tout-Puissant, de sorte que le trou est refermé du même coup dont on le rapporte, et l’on ne prend même pas garde que par cet artifice le fracas lui-même sert de rempart au désir majeur, le désir de dormir. Celui dont Freud fait la dernière instance du rêve. Pourtant ne pourrions-nous nous apercevoir que la seule différence, mais la différence qui réduit au néant ce dont elle diffère, la différence d’être, celle sans quoi l’inconscient de Freud est futile, c’est qu’à l’opposé de tout ce qui a été avant lui produit sous le label de l’inconscient, il marque bien que c’est d’un lieu qui diffère de toute prise du sujet qu’un savoir est livré, puisqu’il ne s’y rend qu’à ce qui du sujet est la méprise ? Le Vergreifen (cf. Freud : la méprise, c’est son mot pour les actes dits symptomatiques), dépassant le Begriff (ou la prise), promeut un rien qui s’affirme et s’impose de ce que sa négation même l’indique à la confirmation qui ne fera pas défaut de son effet dans la séquence. Une question soudain se lève, de faire apparaître la réponse qui en prémunissait de lui être sup-posée. Le savoir qui ne se livre qu’à la méprise du sujet quel peut bien être le sujet à le savoir avant ? Si la découverte du nombre transfini, nous pouvons fort bien la supposer s’être ouverte de ce que Cantor ait achoppé à tripoter diagonalement des décimales, nous n’irons pas pour autant à réduire la question de la fureur que sa construction déchaîne chez un Kronecker. Mais que cette question ne nous masque pas cette autre concernant le savoir ainsi surgi : où peut-on dire que le nombre transfini, comme « rien que savoir », attendait celui qui devait se faire son trouveur ? Si ce n’est en aucun sujet, C’est en quel on de l’être ? Le sujet supposé savoir, Dieu lui-même pour l’appeler par le nom que lui donne Pascal, quand on précise à son inverse : non pas le Dieu d’Abraham, d’Isaac et de Jacob, mais le Dieu des philosophes, le voici débusqué de sa latence dans toute théorie. Theoria, serait-ce la place au monde de la théo-logie ? – De la chrétienne assurément depuis qu’elle existe, moyennant quoi l’athée nous apparaît celui qui y tient le plus fort. On s’en doutait : et que ce Dieu-là était un peu malade. Ce n’est pas la cure d’œcuménisme qui va le rendre plus vaillant, ni l’Autre avec un grand A, celui de Lacan, non plus je crains. Pour la Dio-logie qu’il conviendrait d’en séparer : et dont les Pères s’étagent de Moïse à James Joyce en passant par Maître Eckhart, il nous semble que c’est encore Freud qui lui marque le mieux sa place. Comme je l’ai dit : sans cette place marquée, la théorie psychanalytique se réduirait à ce qu’elle est pour le meilleur et pour le pire, un délire du type schrébérien : Freud, lui, ne s’y et pas trompé et ne recule pas à le reconnaître (cf. précisément son « cas Schreber »). Cette place du Dieu-le-Père, c’est celle que j’ai désignée comme le Nom-du-Père et que je me proposais d’illustrer dans ce qui devait être ma treizième année de séminaire (ma onzième à Sainte-Anne), quand un passage à l’acte de mes collègues psychanalystes m’a forcé d’y mettre un terme, après sa première leçon. Je ne reprendrai jamais ce thème, y voyant le signe que ce sceau ne saurait être encore levé pour la psychanalyse. En effet c’est à un rapport si béant qu’est suspendue la position du psychanalyste. Non pas seulement est-il requis de construire la théorie de la méprise essentielle au sujet de la théorie : ce que nous appelons le sujet supposé savoir. Une théorie incluant un manque qui doit se retrouver à tous les niveaux, s’inscrire ici en indétermination, là en certitude, et former le nœud de l’ininterprétable, je m’y emploie non certes sans en éprouver l’atopie sans précédent. La question est ici : que suis je pour oser une telle élaboration ? La réponse est simple : un psychanalyste. C’est une réponse suffisante, si l’on en limite la portée à ceci que j’ai d’un psychanalyste la pratique. Or c’est bien dans la pratique d’abord que le psychanalyste a à s’égaler à la structure qui le détermine non pas dans sa forme mentale, hélas ! c’est bien là qu’est l’impasse, mais dans sa position de sujet en tant qu’inscrite dans le réel : une telle inscription est ce qui définit proprement l’acte. Dans la structure de la méprise du sujet supposé savoir, le psychanalyste (mais qui est, et où est, et quand est, épuisez la lyre des catégories, c’est-à-dire l’indétermination de son sujet, le psychanalyste ?), le psychanalyste pourtant doit trouver la certitude de son acte et la béance qui fait sa loi. Irai-je à rappeler à ceux qui en savent quelque chose, l’irréductibilité de ce qui en reste à la fin de la psychanalyse, et que Freud a pointé (dans ^ Analyse finie et indéfinie) sous les termes de la castration voire de l’envie du pénis ? Peut-il être évité que m’adressant à une audience que rien ne prépare à cette intrusion de l’acte psychanalytique, puisque cet acte ne se présente à elle que sous des déguisements qui le ravalent et le dévient, le sujet que mon discours cerne, ne demeure ce qu’il reste pour notre réalité de fiction psychologisante : au pire le sujet de la représentation, le sujet de l’évêque Berkeley, point d’impasse de l’idéalisme, au mieux le sujet de la communication, l’intersubjectif du message et de l’information, hors d’état même de contribuer à notre affaire ? Bien qu’on ait été pour me produire en cette rencontre, jusqu’à me dire que j’étais à Naples populaire, je ne puis voir dans le succès de mes Écrits plus que le signe que mon travail émerge en ce moment du pressentiment universel, qui ressortit d’autres émergences plus opaques. Cette interprétation est sûrement juste, s’il s’avère que cet écho se produit au-delà du champ français, où cet accueil s’explique mieux de l’exclusion où je l’ai vingt ans maintenu. Aucun critique, depuis la parution de mon livre, n’ayant fait son métier qui est de rendre compte, à part un nommé Jean-Marie Auzias, dans un de ces petits livres-torchon dont la légèreté pour la poche n’excuse pas les négligences typographiques, cela s’appelle : Clefs du structuralisme : le chapitre IX m’est consacré et ma référence est utilisée dans les autres. Jean-Marie Auzias, je répète, est un critique estimable, avis rara.Malgré son cas, je n’attends de ceux à qui ici je parle que de confirmer le malentendu. Retenez au moins ce dont vous témoigne ce texte que j’ai jeté à votre adresse : c’est que mon entreprise ne dépasse pas l’acte où elle est prise, et que donc elle n’a de chance que de sa méprise. Encore de l’acte psychanalytique faut-il dire qu’à être de sa révélation originelle, l’acte qui ne réussit jamais si bien que d’être manqué, cette définition n’implique pas (non plus qu’ailleurs en notre champ) la réciprocité, notion si chère à la divagation psychologique. C’est dire qu’il ne suffit pas qu’il échoue pour réussir, que le ratage à lui seul n’ouvre pas la dimension de la méprise ici en questionUn certain retard de la pensée dans la psychanalyse, – en laissant aux jeux de l’imaginaire tout ce qui peut se proférer d’une expérience poursuivie à la place que Freud lui a faite, constitue un ratage sans plus de signification. C’est pourquoi il est toute une part de mon enseignement qui n’est pas acte analytique, mais thèse, et polémique à elle inhérente, sur les conditions qui redoublent la méprise propre à l’acte, d’un échec dans sa retombée. De n’avoir pu changer ces conditions, laisse mon effort dans le suspens de cet échec. La fausse méprise, ces deux termes noués au titre d’une comédie de Marivaux, trouvent ici un sens renouvelé qui n’implique nulle vérité de trouvaille. C’est à Rome qu’en mémoire d’un tournant de mon entreprise, demain je donnerai, comme il se peut, la mesure de cet échec avec ses raisons. Le sort dira s’il reste gros de l’avenir qui est aux mains de ceux que j’ai formés. J. L. ^ Ошибка предположительно знающего субъекталекция прочитана во Французском институте в Неаполе 14 декабря 1967, опубликована в Scilicet, № 1, стр. 31-41. Что же такое бессознательное? Предмет еще не был понят. Десятилетиями психоаналитики стараются обнадежиться этим революционным для мышления открытием, извлечь из него опыт для создания привилегии; но так как подобное человек может оценить в себе лишь сам, дошло до того, что психоаналитики отказались даже от плодов усилий по работе с бессознательным: пожелав обнадежить себя сами, они смогли забыть об открытии. Они об этом меньше печалились и потому, что бессознательное никогда не обнаруживается лучше, чем когда схвачено по факту и главное, они пропустили пояснение, которое все же очертил Фрейд: что структура бессознательного не рушится ни от одной репрезентации, скорее, использует ее, и обращается к репрезентации лишь за маскировкой (Rücksicht auf Darstellbarkeit - соображения о репрезентации).Фальшивая политика, которая управляет рынком путем провокаций, выглядит наивно-безобидно за неимением поддержки «гуманитарных наук». Вот так же и не было известно, как бы так захотеть и чтобы сделалось надежным Unheimlich, бессознательное, столь ненадежное, как и сама его природа. Считается допустимым, что моделью для объяснения бессознательного может служить что угодно: паттерн поведения, инстинктивные склонности вплоть до филогенетики. В этом уже узнается «воспоминание» у Платона: - душа еще до рождения постигла сущность созревания, что искажает смысл так называемых прегенитальных фаз (оральной, анальной), и несется сдвигать последовательность полового развития в высшие сферы... Необходимо понимать, что это аналитическое лицедейство, которым стряпают себе карьеру невиданным образом даже для Франции, изысканной до чудаковатости. Происходит поправка на все известное, чем можно прикрыться: нескрываемая копрофилия по удобному случаю.Добавим к списку телеологию, чтобы отделить итоги жизни от итогов смерти. Все эти объяснения – это наивные интуитивные представления, которые вместо бессознательного объясняют нам только воображаемое. За счет этого значение бессознательного либо безмерно раздувают, либо же это песенка заканчивается тем, что ни у кого бессознательного нет. Но пусть эти представления не лишают каждого той правды, отражение которой видно в ложных отблесках. Но чем же они ложные, скажут мне, какого черта?- Да просто несоответствие или обман бессознательного разоблачаются риторическими перегрузками, как это аргументировано доказывает Фрейд. Эти репрезентации перемешиваются, как он высказался, как в котле, где ошибка устраняется из-за того, что:во-первых, она не была мне доступна,во-вторых, когда я ее получил, она уже была искажена,в-третьих, в момент ее выдачи. И дальше сами разбирайтесь. Если кто-то отдает себе в этом отчет, то всю теорию мы будем брать не из дискурса бессознательного. Ежели басни Фрейда смешат, это доказывает, что он коснулся в правильном месте. Но он не рассеял обскурантизм, низводящий его самого до развлечения.Я точно так же заставлял мою аудиторию зевать три месяца, вместо того, чтобы отцепить люстру и раз и навсегда сделать ясным в Witz Фрейда (переводится как острота) саму артикуляцию бессознательного. Дело было не в недостатке пыла, уж поверьте мне, ни в недостатке, осмелюсь сказать, таланта.Тут я коснулся сил, из которых следует, что Witz, работа известная батальонам Института психоанализа только как «прикладной психоанализ», была проблеском для Эрнста Криса, не-доктора из Нью-Йоркского трио, и что дискурс бессознательного обречен: в итоге он лишь носит это звание безо всякой надежды на метаязык. Остаются еще хитрецы, умаляющие бессознательное, и это сводится к противопоставлению его Богу Энштейна. Известно, что Бог для Энштейна не был лишь манерой высказываться, скорее, стоит сказать, что он его касался при возникновении такой необходимости: что он, конечно, был сложным, но не бесчестным. Тот, кого Энштейн поддерживает в физике (и здесь это субъективный фактор) для создания своего партнера, не является плохим игроком, он вовсе даже не игрок, и он ничего не делает, чтобы сбивать с толку, и он даже не играет при тщательном рассмотрении. Достаточно ли полагаться на тот контраст, который – подчеркнем это – дает понять, насколько бессознательное проще? Из-за того, что бессознательное легко вертит даже хитрецами, стоит ли нам полагать бессознательное сосредоточием бесчестности? Именно в этом нужно быть осмотрительными.Недостаточно, чтобы оно было коварным, или хотя бы таким казалось. Можно быстренько слепить выводы для птенцов-желторотиков, где все построения в итоге скомкались бы в фарш. Слава тебе Господи! для тех, кому бы это подошло, у меня была гегелианская историйка на мой лад, состоящая из ухищрений разума, чтобы дать им прочувствовать разницу и чтобы наконец-то нам стало ясно, почему они проиграли заранее.Изучим комическое, - я им его никогда не выделял, ведь ввиду высказанных выше положений, куда бы это завело?, комическое, исходя из этого соображения, чего же оно бесконечно избегает и к чему нас приводит? к тому, что проявляется концом истории как абсолютное знание.Вспомним-ка тут насмешку такого знания, которая смогла сковать юмор Кено (Раймон Кено – фр. литератор сер. ХХ в. – прим.перев.), которая созрела на тех же скамьях, что и я со своим Гегелем, либо же его «воскресенье жизни», где появляется лодырь и шалопай, демонстрирующий в абсолютной лености знание, годное для удовлетворения животного? или просто мудрость, удостоверяющую сардонический смех Кожева, ставшего учителем нам обоим.Задержимся на этом контрасте: пусть коварство рассудка доведет свою игру до конца.Это рассуждение приводит к тому, мимо чего мы прошли слишком быстро. Если закон природы (Бог в физике) сложен, как же так происходит, что мы достигаем его, лишь играя по правилам простой мысли, услышим-ка ее: кто не воспроизводит свою гипотезу до тех пор, пока она не лишится всех излишеств? То ли это, что отобразилось в уме Оккама бритвой, не позволяя нам на грани нашего знания сполна отдать должное бессознательному, которое, в конце концов, оказалось неплохим резчиком?Вот кто, пожалуй, лучше введет нас в этот аспект бессознательного, открывая бессознательное настолько, насколько это следует из его закрытости. Но не потеряем ли мы так из виду вторичные проявления? Фрейд хорошо предвидел то, что мы начали вскрывать, это ясно из его предупреждения об усилении разрядки, которое происходит в клиническом смысле, нарастая за счет производных, чтобы ими же сойти за отклонение, тем более умышленное, чем менее преднамеренной будет сдача непреодолимости бихевиоризма, чтобы проторить этот путь. Это высказывание позволяет заметить, кому в нашей школе чтение Фрейда пошло впрок: что сам бихевиоризм как дисциплина определяется отрицанием (Verneinung) принципа реальности.Вот где бы разгуляться бритве, и я этим подчеркиваю, что ни от чего не намерен уклоняться в своей полемике, ни тут, ни далее; я показываю и отстаиваю то, что даже в связке психоанализа с объектом аналитик обнаруживает свое значение из существования полезного мусора, так?Если покажется, что я осуждаю недостатки психоаналитика ради его предательства, то я уберу все сомнения, формулируя в этом году свой взгляд на психоаналитический акт. Акт, который я основываю на той парадоксальной структуре, что объект в нем активен, а субъект извращен, и там же я открываю метод теории тем, что она не может, при всех исправлениях, поддерживаться теми, кто безответственно довольствуются фактами из практики.И еще, не от резвости ли практики поблекло то бессознательное, которое я сейчас расписываюНужно, чтобы я обрисовал процесс, связанный собственной структурой. Любая критика, ностальгирующая по бессознательному в цветении первой юности, по практике в ее еще дикой тогда дерзости, сама будет чистым идеализмом. Просто наш реализм не подразумевает прогресса в движении, который вырисовывается из самого факта последовательности. Он этого никак не подразумевает, потому что придерживает это для одной из самых пошлых фантазий, заслуживающей в любые времена определяться как идеология; здесь как с влиянием обменного курса на состояние рынка. Нужно, чтобы движение универсума дискурса было представлено, по меньшей мере, как рост сложных процентов по инвестиционным доходам.Но только когда речь не идет о прогрессе, как оценить регрессию, собственно, регрессию мысли? Давайте изучим, как эта отсылка к еще не определенной мысли формирует долговое обязательство; но тут дело и в том, что мы не можем дать определение, пока мы не ответили на вопрос о том, что же есть бессознательное. Так как бессознательное, перво-наперво, это тот, кто хочет сказать свое: что же это, quod est tñ tÛ ¤stÛ, и поскольку это субъект всего, что может быть с ним соотнесено, это в сущности то, что Фрейд говорит об этом вначале: это мысли.Вернемся к регрессии мысли, способно ли это понятие продолжить ход мысли наших предшественников: это хищное движение на выход с высасыванием из пальца парочки репрезентаций из применения знания, и тогда это исповедь авторов, которые поднимаются либо за счет подобного опустошения (бихевиорист или мифологизатор в лучшем случае), либо за счет того, что они могут поддержать пузырь, только нафаршировав его «парафином» из позитивизма по здешней короткой сезонной моде (миграция либидо, выставляемая как эмоциональное развитие).Из самого движения бессознательного следует уменьшение бессознательного до бессознательности, где момент уменьшения обирает себя невозможностью отталкиваться от движения как от своего основания.Никакая претензия на знание не была бы здесь уместна, ведь мы не знаем даже, есть ли у бессознательного собственное бытие, и что эта невозможность сказать «это есть оно «что это было названо именем оно». (Es по-немецки: оно, в том смысле, когда говорится, что что-то «грузит» или «охрененно»). В итоге бессознательное «это не оно», или «такое же, но с перламутровыми пуговицами». И никогда из выделанной овчинки.«Я обманщик жизни», говорит четырехлетний карапуз, попадая в ловушку своей способности к воспроизводству, перед отцом, который только что ответил ему: «Ты красивый» на его вопрос «Чего смотришь на меня»? И отец не узнает в этом (даже из того, что ребенок потом обманывал его, что якобы потерял вкус к ощущению себя с того дня, как он заговорил) тупик, который сам по себе прикрывает Другого, играя в смерть. Это к отцу, который мне это рассказал, согласен он со мной или нет.Невозможно найти бессознательное, не приделав к нему все перламутровые пуговицы, потому что его функция состоит в уничтожении субъекта. Отсюда афоризмы Лакана: «Бессознательное структурировано как язык», или же еще «Бессознательное, это дискурс Другого».Это напоминает, что бессознательное, это не потерять память; это не вспоминать о том, что уже известно. Ведь высказывание: «я об этом вспоминаю», если отбросить пуризм значит: «я вспоминаю о бытии (репрезентации) начиная отсюда». Откуда? От означающего.Я уже не помню. Это значит, я уже себя не нахожу в этом. Это от меня не требует ни одной репрезентации, из которой следовало бы, что я в этом жил.Эта репрезентация – то, что мы называем воспоминанием. Воспоминание, если проехаться по нему, исходит из двух источников, которые все до сих пор путали: введение живого в реальность, которая есть то, что он о ней воображает, и которая может измеряться тем, как он на нее реагирует;связь субъекта с дискурсом, откуда он может быть убран, то есть не знать, что этот дискурс подразумевает для него.Прекрасная картина амнезии, называемой идентичностью, должна была бы здесь стать назидательной.Нужно учесть, что использование имен собственных, помимо социальной необходимости, не раскрывает тут своих истоков. И здесь мы можем назвать амнезию затмением, которое продлевается аж до собственной гибели: тайное послание не различимо тем лучше, что субъект не теряет никакой выгоды от познания.Все, что исходит из бессознательного, играет на особенностях языка. Это что-то, что говорится так, чтобы субъект не выражал себя в этом и ничем не выказал себя в этом, - и чтобы он не знал, что именно он говорит.Трудность не в этом. Порядок неопределимости, который составляет отношение субъекта к превосходящему его знанию, есть результат, если можно так высказаться, нашей практики, которая его навязывает настолько, настолько она интерпретативна. Чтобы тот, кто высказывается, мог иметь высказывание без того, чтобы было известно кто говорит; вот в чем мысль себя обирает: это онтологическое противостояние. (Я играю словом on во французском языке – безличной формой – из этого я извлекаю, предупредив, поддержку для бытия, ö и вовсе не фигуру обобщения: короче, это предположительно знающий субъект).Если, обобщая, мы привыкли интерпретировать, то это тем легче, что было сделано намного раньше религией.Именно этим некая университетская непристойность, величающая себя герменевтикой, зарабатывает на свой хлеб с маслом в психоанализе.Именем паттерна, и вознесенной phylos, и эталона-любви, этакого философского камня посредников интерсубъективности, и без того чтобы кто-то хоть когда-то притормозил перед тайной этой пестрой Троицы, интерпретация дает полное удовлетворение… но кому же? В первую очередь, психоаналитику, который кутается в благословляющий морализм, где исподнее считается высшей ценностью.Тройное вымя питает небольшое число тех, кто услышали зов, уже будучи избранными, кто никогда не станет действовать: соображения конформизма, уважение наследия и жажда примирения. Таким образом, камни, о которые его пациент спотыкается, не что иное, как устланная его добрыми намереньями дорога, годный способ для психоаналитика не отвергать движения того ада, из-за которого Фрейд ушел в отставку (Si nequeo flectere Superos - если не можем попасть в рай, то пойдем хоть в ад). Ну уж и не к этой пасторали, не к этому подобию овечьей загородки вел Фрейд. Достаточно почитать его. И то, что он назвал мифологией теорию влечений, еще не значит, что не нужно принимать всерьез описываемое в ней. То, что демонстрирует эта теория, мы, скорее, назовем структурой желания, сформулированного Спинозой как горючее человека. Проявленное в структуре романских языков желание освободиться от высшего влияния претерпевает тут дефляцию, которая приводит к его небытию. Довольно карикатурно, если психоаналитик верно нащупал, из своей склонности к анальным импульсам, что золото это дерьмо, а затем стал где-то сбоку расколупывать ранку любови, и затирать ее мазью аутентичности, трактуя золото как fons et… origo – начало… начал. Вот почему психоаналитик не интерпретирует более как во времена belle époque, мы-то знаем. То есть, он сам плюнул себе в колодец. Но так как хорошо было бы встать с четверенек, он пытается стать самостоятельным, то есть он ограничивает желание и воображает, что от этого становится самостоятельнее (фрустрация, агрессия… и т.д.). Castigat mores, бичует нравы, скажем мы: ridendo, смеясь? Увы, нет! Тут не до смеха: он выхолащивает нравы исходя из своих собственных странностей. Интерпретация, он ее сводит к переносу, снова приводящего нас к безличной форме, нашему оn. Выше мы сказала, как сегодняшний психоаналитик накапливает материал от анализанта: это все не к нему относится, а то, что он сможет проглотить, нужно облечь в форму, в форму жиденького… и тогда он приоткроет свой хорошенький клювик, если не закапризничает. Нет, то, что покрывает психоаналитик, это и то, чем он покрывается сам, Он заставляет себя сказать хоть что-нибудь, даже если до субъекта не дойдет это знание.^ Méné, méné, thékel, oupharsin. Тебя оценили и сочли негодным. Если это проступает на стене, чтобы все это читали, то вам подпортили царствие на земле. Значит, это звучит в нужном месте. И на одном махе с этим приписывают фарс Всемогущества, как если бы дыра закрылась сразу как о ней сказано, и во внимание не принимается даже то, что бряцанье этой поделки само является основным барьером для главного желания, желания спать. То, что Фрейд сделал последней инстанцией сновидения. Не были бы вы так добры заметить, что единственное отличие, но такое, которое сводит в ничто то, что оно отличает, отличие бытия, то, без которого бессознательное Фрейда ничтожно, отличие в противовес всему что раньше выпустили под лейблом бессознательного, отличие, отмечающее все из области обращения к субъекту при появлении знания, возникает лишь когда речь заходит об том, что является для субъекта ошибкой?Vergreifen (означ. у Фрейда: ошибка, это его слово для симптоматических действий), обходит Begriff (или же представление), производя пустоту, что проявляется и утверждается в том, что даже отрицание ошибки является индикатором согласия с тем, что она не изменит последующих действий.Внезапно возникает вопрос, показывать ли ответ, который защитит его от противо-поставлений. Знание может возникать лишь в ошибке субъекта, и как же мы заранее узнаем, каков из себя субъект?Говоря об открытии числовых множеств, мы легко можем его предположить из того, как Кантор споткнулся о пустячную диагональ десятичных дробей, но мы себе не упростим вопрос, размышляя о ярости, которые его конструкции возбудили в Кронекере. Но пусть этот вопрос не заслоняет другой, относящийся к возникшему так знанию: с чего мы взяли, что числовые множества, которые «всего-навсего надо было узнать», ждали того, кто должен был стать их изобретателем? Если этого нет ни в одном субъекте, то Это тот, в котором содержится on бытия? Предположительно знающий субъект, сам господь Бог, как называл его Паскаль, смотря на него с изнанки: это не Бог Авраама, Исаака и Якова, но Бог философов, вот он сияет своим латентным присутствием из любой теории. Theoria, станет ли она местом для мира théo-логии? - Это в христианской традиции с тех пор, как она существует, и приуменьшая это, атеист показывает того, кто за нее крепче всех держится. Мы догадывались: этот Бог немного больноват. Вменяемым его не сделает ни служитель экуменизма, ни лакановский Другой с большой буквы Д, даже и не надеюсь.Для Dio-логии нужно было бы отделиться от этого: его Отцы нагромождают все от Моисея до Джеймса Джойса, не забывая и Мейстера Экхарта, но сдается нам, что опять-таки Фрейд лучше всего указал его место. Как я и говорил: без этого указания мест психоаналитическая теория ужалась бы до крайних точек, до разбора бреда типа шреберского: сам Фрейд в этом не ошибся и не побоялся это признать (означ. в точности его «случай Шребера»).Это место Бога-Отца, это то, что я обозначил как Имя-Отца и то, что я предлагал иллюстрировать тем, чем должен был стать тринадцатый год семинаров (мой одиннадцатый в св. Анне), когда один пассаж моих коллег-психоаналитиков заставил меня отложить этот замысел после первого же урока. Более я не вернусь к этой теме, я увидел в этом знак, что сия печать не может быть сорвана даже ради психоанализа.В итоге, на этом разверзнутом соответствии подвешена позиция психоаналитика. Не потому ли он призван создать теорию главной ошибки для субъекта теории: то, что мы назовем предположительно знающим субъектом.Теорию, включающую нехватку, проявленную на всех уровнях, прописать здесь это в неопределяемости, здесь конечно, и сформировать узлы неинтерпретируемого; я этим пользуюсь неуверенно, чтобы не подтвердить беспрецедентное исключение. Вопрос тут вот в чем: что я такое, чтобы осмелиться на подобную разборку? Ответ прост: психоаналитик. Этого ответа достаточно, если к тому же учесть, что я практикующий психоаналитик.Ведь именно начиная с практики психоаналитик должен пренебречь структурой, которая его определяет даже не в ментальной форме, увы! именно тут тупик, но в его позиции субъекта, поскольку он закреплен в реальности: это закрепление надлежащим образом определяет действие. В структуре ошибки предположительно знающего субъекта, психоаналитик (но кто это, и где он, и когда он, заткните лиру категорий, психоаналитик это значит индетерминированность своего субъекта?), пси