ГАРСИА ЛОРКА, ФЕДЕРИКО (Garca Lorca, Federico) (1898-1936), испанский поэт и драматург. Родился 5 июня 1898 в селении Фуэнте-Вакерос, в семье зажиточного андалусского землевладельца. Изучал право в Гранадском университете и литературу в Мадридском; с детских лет интересовался музыкой. Это его увлечение было поддержано М.де Фалья, который ввел Лорку в мир "глубокого пения" (cante jondo) - одной из древнейших и самых характерных традиций андалусского народного творчества. Лорка обладал талантом художника и в 1927 выставлял свои работы в Барселоне. Через два года, во время короткой поездки в Нью-Йорк, написал книгу стихов Поэт в Нью-Йорке (Poeta en Nueva York, опубл. посмертно в 1940), а вернувшись в Испанию, проявил еще одну сторону своего многогранного дарования: возглавил студенческую театральную труппу "Балаган", стремившуюся возродить в Испании интерес к классической национальной драматургии. В 1933 Лорка отправился в Буэнос-Айрес руководить постановкой своих пьес. В августе 1936 Лорка был расстрелян франкистами в Гранаде, хотя не принадлежал ни к какой политической партии.После Гражданской войны Гарсия Лорка стал самым любимым поэтом Испании, но мировую известность ему принесли драматургические произведения. Первая его книга стихов (Libro de poemas, 1921) была отмечена влиянием Р.Дарио и Х.Р.Хименеса, но уже здесь отчетливо выявились две отличительные черты его дарования: музыкальность стиха и связь с народной культурой. Во второй книге, Песни (Canciones, 1927), Лорка впервые соединяет глубочайший лиризм с драматическим видением жизни, характерным для андалусских песен. Под лирической формой огромное эмоциональное напряжение, которое отражает его восприятие жизни как рокового предначертания судьбы. Эта драматическая концепция в лирическом воплощении нашла наиболее адекватное выражение в двух книгах, с которыми в первую очередь связана популярность Лорки-поэта: Цыганское романсеро (Romancero gitano, 1928) и Поэма о канте хондо (El Poema del cante jondo, 1931).От драматических по своему характеру ранних стихов Лорка перешел к драматургии. В 1930 он написал пьесу Волшебная башмачница (La Zapatera prodigiosa), за которой в 1933 последовала Любовь дона Перлимплина (Amor de Don Perlimpln con Belisa en su jardn, 1941). Тогда же он создает свой первый драматический шедевр, трагедию Кровавая свадьба (Bodas de sangre), премьера которой состоялась в Мадриде 8 марта 1933 и имела огромный успех.Лорка написал еще две трагедии, Иерма (Yerma, 1935) и Дом Бернарды Альбы (La Casa de Bernarda Alba). В 1935 он возвращается к лирической поэзии и публикует Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу (Llanto por Ignacio Snchez Mehas), написанный на смерть знаменитого тореадора, его близкого друга.ДОЖДЬ Есть в дожде откровенье - потаенная нежность. И старинная сладость примиренной дремоты, пробуждается с ним безыскусная песня, и трепещет душа усыпленной природы.Это землю лобзают поцелуем лазурным, первобытное снова оживает поверье. Сочетаются Небо и Земля, как впервые, и великая кротость разлита в предвечерье.Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам, овевает священным дуновением моря, вызывает внезапно бытие на погостах, а в душе сожаленье о немыслимых зорях,роковое томленье по загубленной жизни, неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!" Или призрак тревожный невозможного утра и страдание плоти, где таится угроза.В этом сером звучанье пробуждается нежность, небо нашего сердца просияет глубоко, но надежды невольно обращаются в скорби, созерцая погибель этих капель на стеклах.Эти капли - глаза бесконечности - смотрят в бесконечность родную, в материнское око.И за каплею капля на стекле замутненном, трепеща, остается, как алмазная рана. Но, поэты воды, эти капли провидят то, что толпы потоков не узнают в туманах.О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья, дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий, дождь хороший и мирный, только ты - настоящий, ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях души светлых ручьев, незаметные росы. Нисходя на равнины, ты медлительным звоном открываешь в груди сокровенные розы.Тишине ты лепечешь первобытную песню и листве повторяешь золотое преданье, а пустынное сердце постигает их горько в безысходной и черной пентаграмме страданья.В сердце те же печали, что в дожде просветленном, примиренная скорбь о несбыточном часе. Для меня в небесах возникает созвездье, но мешает мне сердце созерцать это счастье.О мой дождь молчаливый, ты любимец растений, ты на клавишах звучных - утешение в боли, и душе человека ты даришь тот же отзвук, ту же мглу, что душе усыпленного поля!^ ЕСЛИ Б МОГ ПО ЛУНЕ ГАДАТЬ ЯЯ твое повторяю имя по ночам во тьме молчаливой, когда собираются звезды к лунному водопою и смутные листья дремлют, свесившись над тропою. И кажусь я себе в эту пору пустотою из звуков и боли, обезумевшими часами, что о прошлом поют поневоле.Я твое повторяю имя этой ночью во тьме молчаливой, и звучит оно так отдаленно, как еще никогда не звучало. Это имя дальше, чем звезды, и печальней, чем дождь усталый.Полюблю ли тебя я снова, как любить я умел когда-то? Разве сердце мое виновато? И какою любовь моя станет, когда белый туман растает? Будет тихой и светлой? Не знаю. Если б мог по луне гадать я, как ромашку, ее обрывая! ЭЛЕГИЯОкутана дымкой тревожных желаний, идешь, омываясь вечерней прохладой. Как вянущий нард эти сумерки плоти, увенчанной таинством женского взгляда.Несешь на губах чистоты неиспитой печаль; в золотой дионисовой чаше бесплодного лона несешь паучка, который заткал твой огонь неугасший в цветущие ткани; ничей еще рот на них раскаленные розы не выжег.Несешь осторожно в точеных ладонях моточек несбывшихся снов и в притихших глазах горький голод по детскому зову. И там, во владеньях мечты запредельной, виденья уюта и скрип колыбели, вплетенный в напев голубой колыбельной.Лишь тронь твое тело любовь, как Церера, ты в мир снизошла б со снопами пшеницы; из этой груди, как у девы Марии, могли бы два млечных истока пробиться.Нетронутый лотос, ничьи поцелуи во мгле этих пламенных бедер не канут, и темные волосы перебирать, как струны, ничьи уже пальцы не станут.О таинство женственности, словно поле, ты ветер поишь ароматом нектара, Венера, покрытая шалью манильской, вкусившая терпкость вина и гитары.О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют кувшинки саэт, и закаты, и звезды, и рыжая пена гвоздик под крылами поит ароматом осенние гнезда.Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка, тебя от креста не захочет избавить. Твои поцелуи - в ночи безрассветной среди виноградников спящая заводь.Но тени растут у тебя под глазами, и в смоли волос пробивается пепел, и грудь расплывается, благоухая, и никнет спины твоей великолепье.Горишь ты бесплодным огнем материнства, скорбящая дева, печали пучина, высокие звезды ночные, как гвозди, все вогнаны в сердце твое до единой.Ты - плоть Андалузии, зеркало края, где женщины страстные муки проносят, легко веерами играя. И прячут под пестрой расцветкой нарядов, под сжатой у самого горла мантильей следы полосующих взглядов.Проходишь туманами Осени, дева, как Клара, Инее или нежная Бланка; тебе же, увитой лозой виноградной, под звуки тимпана плясать бы вакханкой.Глаза твои, словно угрюмая повесть о прожитой жизни, нескладной и блеклой. Одна среди бедной своей обстановки глядишь на прохожих сквозь мутные стекла. Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты убогонькой улочки провинциальной, как колокол где-то звонит одиноко, далекий-далекий, печальный-печальный.Напрасно ты слушаешь плачущий ветер - никто не встревожит твой слух серенадой. В глазах, еще полных привычного зова, все больше унынья, все больше надсада; но девичье сердце в груди изнуренной все вспыхнуть способно с единого взгляда.В могилу сойдет твое тело, и ветер умчит твое имя. Заря из земли этой темной взойдет над костями твоими. Взойдут из грудей твоих белых две розы, из глаз - две гвоздики, рассвета багряней, а скорбь твоя в небе звездой возгорится, сияньем сестер затмевая и раня.^ ОСЕННЯЯ ПЕСНЯСегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, но глохнут в душе тумана моя тропинка и песня. Свет мои крылья ломает, и боль печали и знанья в чистом источнике мысли полощет воспоминанья.Все розы сегодня белы, как горе мое, как возмездье, а если они не белы, то снег их выбелил вместе. Прежде как радуга были. А снег идет над душою. Снежинки души - поцелуи и целые сцены порою; они во тьме, но сияют для того, кто несет их с собою.На розах снежинки растают, но снег души остается, и в лапах бегущих лет он саваном обернется.Тает ли этот снег, когда смерть нас с тобой уносит? Или будет и снег другой и другие - лучшие - розы? Узнаем ли мир и покой согласно ученью Христову? Или навек невозможно решенье вопроса такого?А если любовь - лишь обман? Кто влагает в нас жизни дыханье, если только сумерек тень нам дает настоящее знанье. Добра - его, может быть, нет,- и Зла - оно рядом и ранит.Если надежда погаснет и начнется непониманье, то какой же факел на свете осветит земные блужданья?Если вымысел - синева, что станет с невинностью, с чудом? Что с сердцем, что с сердцем станет, если стрел у любви не будет?Если смерть - это только смерть, что станет с поэтом бездомным и с вещами, которые спят оттого, что никто их не вспомнит? О солнце, солнце надежд! Воды прозрачность и ясность! Сердца детей! Новолунье! Души камней безгласных! Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, сегодня все розы белы, как горе мое, как возмездье.^ ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ IВыходят веселые дети из шумной школы, вплетают в апрельский ветер свой смех веселый. Какою свежестью дышит покой душистый! Улица дремлет и слышит смех серебристый. IIИду по садам вечерним, в цветы одетым, а грусть я свою, наверно, оставил где-то. На кладбище, над черепами забывших время, трепещет земля цветами, взросло их семя. И кипарисы, покрыты пыльцою нежной, вперили пустые орбиты в простор безбрежный, качая своей утомленной главой зеленой.Апрель, ты несешь нам звезды, вешние воды, зажги золотые гнезда в глазах природы!^ МАЛАЯ ПЕСНЯУ соловья на крылах влага вечерних рос, капельки пьют луну, свет ее сонных грез.Мрамор фонтана впитал тысячи мокрых звезд и поцелуи струй.Девушки в скверах "прощай" вслед мне, потупя взгляд, шепчут. "Прощай" мне вслед колокола говорят. Стоя в обнимку, деревья в сумраке тают. А я, плача, слоняюсь по улице, нелеп, безутешен, пьян печалью де Бержерака и Дон-Кихота, избавитель, спешу на зов бесконечного-невозможного, маятника часов. Ирисы вянут, едва коснется их голос мой, обрызганный кровью заката. У песни моей смешной пыльный наряд паяца. Куда ты исчезла вдруг, любовь? Ты в гнезде паучьем. И солнце, точно паук, лапами золотыми тащит меня во тьму. Ни в чем не знать мне удачи: я сам как Амур-мальчуган, и слезы мои что стрелы, а сердце - тугой колчан.Мне ничего не надо, лишь боль с собой унесу, как мальчик из сказки забытой, покинутый в темном лесу.