1. Охватить в одном общем историческом очерке развитие разнооб­разных наук о природе едва ли в настоящее время посильно одному человеку

О научном мировоззрении I 1. Охватить в одном общем историческом очерке развитие разнооб­разных наук о природе едва ли в настоящее время посильно одному человеку. Для этого не сделана еще самая необходимая элементарная подготовительная работа; для этого требуются такие специальные зна­ния, которые в XX в. не могут быть уделом отдельного исследователя. Методы и традиции работы, разнообразный, нередко запутанный язык символов, неуклонно разрастающееся поле фактов, разнообразная и труд­ная предварительная подготовка, наконец, в некоторых областях сно­ровка и правильный взгляд, достигаемый только долголетней привыч­кой, – исключают возможность одновременно овладеть всеми этими науками, одинаково легко и полно разобраться во всех их конкретных явлениях и понять все их течения. А без этого, очевидно, нельзя дать историю развития этих областей знания, которая может быть написана только лицом, самостоятельно работавшим и мыслившим в кругу их яв­лений, может быть написана только специалистом. И я, конечно, не мог иметь даже в мысли дать вам в этих лекци­ях связную и полную картину развития и роста физико-химических и геологических наук, – наук, которые в настоящее время составляют наиболее глубоко и стройно развитую часть учения о природе. Но в об­ласти этих наук есть некоторые более основные проблемы, есть учения и явления, есть коренные методологические вопросы, есть, наконец, характерные точки зрения или представления о Космосе, которые неиз­бежно и одинаковым образом затрагивают всех специалистов, в какой бы области этих наук они ни работали. Каждый из них подходит к этим основным и общим явлениям с разных сторон, иногда касается их до­вольно бессознательно. Но по отношению к ним он неизбежно должен высказывать определенное суждение, должен иметь о них точное представление: иначе он не может быть самостоятельным работником даже в узкой области своей специальности. Задачей моего курса и является дать картину исторического разви­тия этих общих вопросов, если можно так выразиться, основных проблем современного точного описания природы. Такая задача на первый взгляд кажется неуловимой и чрезмерно широкой. Что считать за та­кие общие проблемы? На чем остановиться из того безграничного поля явлений, частностей и законностей, которые ежечасно и ежеминутно до­бываются и выковываются из материала природы тысячами научных ра­ботников, рассеянных на всем земном шаре? Неуклонно, несколько сот лет, растет и распространяется рабочая армия науки, и с каждым го­дом увеличивается количество явлений, ею фиксированных, открывают­ся все новые и новые пути в бесконечное! Мелкий факт и частное явление в исторической перспективе получают совершенно неожиданное освещение: наблюдения над ничтожными притяжениями легких тел на­гретым или поцарапанным янтарем привели к открытию явлений электричества, свойства магнитного железняка дали начало учению о магнетизме, изучение мелких геометрических фигур, наблю­давшихся в природе и получавшихся в технике, вылилось в стройные законы кристаллографии и открыло перед нашим научным взором ори­гинальную область векториальной структуры вещества... Эти и подоб­ные им тысячи фактов давно подавляющим образом отразились на мировоззрении исследователей природы, вылились в разные формы: из них сложились идея и сознание единства природы, чувство неуло­вимой, но прочной и глубокой связи, охватывающей все ее явления – идея Вселенной, Космоса. Они нашли себе место в афоризмах натур­философии: «Природа не делает скачков», «В Природе нет ни велико­го, ни малого», «В Природе нет ни начала, ни конца», «Мелкие и ничтожные причины производят в ней крупнейшие следствия»... Не­сомненно, среди ныне открываемых явлений и фактов или среди наб­людений, сложенных в вековом научном архиве, есть зародыши, кото­рые в будущем разовьются в новые важные отделы знания, подобно тому, как в доступной нашему взору фазе научного развития учения электричества, магнетизма, кристаллографии вытекли из изучения свойств янтаря, магнитного железняка или кристаллов. Но не дело исто­рика их отыскивать. Историк науки, как всякий историк, имеет дело с конкретно происходившим процессом, совершавшимся во времени, и имеет задачей изучение только тех фактов и явлений, влияние кото­рых уже проявилось. Он имеет дело с совершившимся процессом, а не с текущим явлением, в котором ни последствия, ни причины не вы­лились в уловимые для нашего взгляда формы. Конечно, будущий исто­рик науки увидит эти скрытые для нас зародыши или темные для нас нити процессов. Тогда он нарисует новую картину даже той эпохи, ко­торая теперь, как будто, имеет определенное и более или менее закон­ченное выражение. Поясню эту мысль на недавно пережитом нами прошлом: с 60–х го­дов XIX столетия в области биологических наук совершился перелом благодаря проникновению в них учения об эволюции. Еще живы лица, сознательно пережившие этот великий переворот в научном миросозер­цании. Один из основателей эволюционного учения – Чарльз Дар­вин1 – тогда же указал некоторых своих предшественников. До него историческая роль этих – нередко одиноких и скромных – работников была совершенно темна и невидна; с тех пор приобрели значение и ос­ветились многие давно указанные факты и открытия, совершенно неза­метные и мелкие с точки зрения господствовавших раньше воззрений. История биологических наук в области основных проблем, общих воп­росов и методологических приемов получила для нас совершенно иной облик, чем для историков науки первой половины XIX ст. – для Кювье, Бленвиля или Уэвелла. Только со второй половины прошлого века ока­залось возможным проследить значение эволюционных идей в истории научной мысли, увидеть, если можно так выразиться, осязать их зако­номерный и своеобразный рост непрерывно в течение столетий. Но это явилось простым следствием того, что на наших глазах закончился здесь один из периодов развития научной мысли, завершился опреде­ленный шедший во времени процесс, и историк науки, исходя из него, получил возможность проследить уходящие далеко в глубь веков его корни, восстановить постепенную картину раскрытия перед человече­ским умом идей эволюции2. К прежде выведенным им историческим процессам, шедшим в биологических науках, прибавился новый; изме­нилось общее его впечатление о пережитой эпохе. Историк науки должен всегда иметь, таким образом, в виду, что картина, им даваемая, неполна и ограничена; среди известного в изу­чаемую им эпоху скрыты зародыши будущих широких обобщений и глу­боких явлений, зародыши, которые не могут быть им поняты. В оставляемом им в стороне материале идут может быть самые важные нити ве­ликих идей, которые для него неизбежно остаются закрытыми и невидными. Это и понятно, так как он имеет дело с неоконченным – и может быть с бесконечным – процессом развития или раскрытия че­ловеческого разума. Но мало этого — историк не может выдвинуть вперед изучение фак­тов или идей, по существу более важных, широких или глубоких даже в тех случаях, когда он может уловить их значение, если только эти факты не оказали еще соответствующего влияния на развитие науч­ной мысли. Он должен являться строгим наблюдателем происходивших процессов, он должен останавливаться только на тех явлениях, которые уже отразились определенным, явно выразившимся образом, влияние которых может быть прослежено во времени. Так, несомненно, по существу безотносительно к историческому про­цессу, строение звездного мира или миров является более глубоким и более основным вопросом, чем законы нашей планетной системы. Но в истории человеческой мысли развитие идей о внутреннем устрой­стве планетной системы сыграло крупнейшую роль, оказало могущест­венное влияние на ход работ во всех без исключения областях знания; тогда как идеи о внутренней структуре звездных систем до сих пор не получили точного выражения, их история кажется нам бессвязным со­бранием бесплодных усилий и смелых фантазий. Конечно, идеи о бес­конечности мира, о безначальности звездных миров, о подчинении их тем же законам, какие господствуют в ближайшей к нам группе не­бесных тел, мысли о тождественности их состава с нашей землей – глубоко проникли в сознание исследователей. Но внутреннее их строе­ние, те, очевидно, новые явления, какие рисуются нам и чувствуются нами в этих наиболее широких проявлениях Космоса, еще находятся в стадии научного зарождения, еще ждут определенного выражения. Изучение двойных звезд, Млечного Пути или удивительно пустых пространств около созвездия Креста в южном полушарии весьма веро­ятно откроет перед человеком совершенно неожиданные горизонты при­роды; тогда все многочисленные, веками идущие стремления, наблюде­ния и фантазии, связанные с этими темными для нас вопросами, полу­чат новое выражение и обнаружат все свое значение. Только тогда откроется смысл процесса, несомненно происходящего в научном созна­нии нашего времени, но для нас темного и непонятного, ибо его конеч­ный результат неизвестен нашему поколению. Когда он раскроется, то, подобно тому, как некогда под влиянием эволюционных идей, изменит­ся представление будущего историка о совершавшемся в наше время процессе научной мысли. Но в изучаемый период времени эти яв­ления не проявили себя осязательным образом; процесс мысли, иду­щий в этой области, не раскрылся и не подлежит историческому изу­чению3. 2. Возвратимся к поставленной задаче, к вопросу о том, на каких же идеях, методах или стремлениях наук можно и должно останавливаться при изучении развития не отдельной науки, а всей науки, естествозна­ния, взятого в целом или в крупных частях. На этот вопрос, кажется мне, можно ответить точно. Область, доступная такому исследованию, определяется строго и ясно. Ибо ему подлежат только такого рода проблемы и явления, которые влияли на постепенный рост и на выяс­нение научного мировоззрения. Все же явления, обобщения или проблемы, которые не отразились на процессе выработки научного миросозерцания, могут быть оставлены в стороне. Они имеют значение только в истории развития отдельных научных дисциплин, отдельных наук. Что такое «научное мировоззрение»? Есть ли это нечто точное, ясное и неизменное, или медленно, или быстро меняющееся в течение долгого, векового развития человеческого сознания? Какие явления и ка­кие процессы научной мысли оно охватывает? Несомненно, далеко не все научные проблемы и вопросы могут иметь значение для понимания законов его образования. Из множест­ва процессов сложения научной мысли должны быть выбраны некото­рые. Так, например, открытие Америки, объезд Африки, открытие Австралии имели огромное значение для научного мировоззрения, но стремление к северному или к южному полюсам, исследование внут­ренности Австралии, несмотря на крупный интерес, какой имели и име­ют эти много веков идущие работы для истории развития географии, – все эти проблемы не оказали большого влияния на рост научного миро­воззрения. Мы знаем, что наше мировоззрение в настоящее время не изменится – какой бы вид не приняли в будущем карты близполярных мест – конечно, если при этом не откроются какие-нибудь новые неожиданные явления, и техника не придаст нового и крупного значе­ния холодным и пустынным местам около полюсов. История открытия внутренности австралийского континента представляет удивительную картину человеческой энергии и научной силы, резкое и глубоко поучи­тельное проявление научного сознания; эти открытия дали нам карти­ну своеобразных и новых форм земной поверхности; они оставили за­метный след в экономической истории человеческих обществ, благодаря нахождению исключительно богатых месторождений золота, но они не оказали уловимого влияния на наше общее научное мировоззрение. Они служат лишь лишним проявлением – среди множества других – неодолимого стремления научной мысли ввести в область своего веде­ния все ей доступное. Они являются одними из последних эпигонов того великого движения, которое в сознательной форме планомерно началось в Португалии, благодаря трудам принца Генриха в первой половине XV столетия, и привело в конце концов к мировым географическим от­крытиям XVI века. Еще последние кругосветные путешествия ве­ликих мореплавателей XVIII столетия, исследование Азии с ее древней и своеобразной культурой, отчасти картография густонаселенной Афри­ки – более или менее сильно и могущественно отразились на нашем научном мировоззрении; но тот исторический процесс, который привел к исследованию внутренности австралийского континента, шел вне яв­лений, подлежащих нашему изучению. То же самое можно более или менее ясно проследить и в области других наук; исторический процесс некоторых решенных в настоящее время научных вопросов может быть оставлен совсем в стороне при изу­чении научного мировоззрения, тогда как другие, может быть, на пер­вый взгляд менее важные явления должны быть приняты во внимание. Это резко видно, например, на истории химических соединений. Так, открытие свойств и характера угольной кислоты – сперва в форме «лесного газа» (gas silvestre) Ван-Гельмонтом в начале XVII столетия, затем позже Блэком в середине XVIII в. – получило совершенно исключительное значение в развитии нашего мировоззрения4; на ней впер­вые было выяснено понятие о газах. Изучение ее свойств и ее соеди­нений послужило началом крушения теории флогистона и развития современной теории горения, наконец – исследование этого тела яви­лось исходным пунктом точной научной аналогии между животным и растительным организмами. Очевидно, процесс развития идей в связи с этим химическим соединением выступает вперед в истории научного мировоззрения; и в то же время история огромного – почти безгранич­ного – количества других химических тел может быть свободно остав­лена в стороне, в том числе развитие наших знаний о таких важных природных группах, каковыми являются силикаты или белки. Таким образом, далеко не все процессы развития научных идей должны подлежать изучению для выяснения развития научного миро­воззрения. Но само научное мировоззрение не есть что-нибудь закон­ченное, ясное, готовое; оно достигалось человеком постепенно, долгим и трудным путем. В разные исторические эпохи оно было различно. Изучая прошлое человечества, мы всюду видим начала или отдельные части нашего современного мировоззрения в чуждой нам обстановке и в чуждой нашему сознанию связи, в концепциях и построениях дав­но прошедших времен. В течение хода веков можно проследить, как чуж­дое нам мировоззрение прошлых поколений постепенно менялось и при­обретало современный вид. Но в течение всей этой вековой, долгой эволюции мировоззрение оставалось научным. 3. Весьма часто приходится слышать, что то, что научно, то верно, правильно, то служит выражением чистой и неизменной истины. В действительности, однако, это не так. Неизменная научная истина со­ставляет тот далекий идеал, к которому стремится наука и над кото­рым постоянно работают ее рабочие. Только некоторые все еще очень небольшие части научного мировоззрения неопровержимо доказаны или вполне соответствуют в данное время формальной действительности и являются научными истинами5. Отдельные его части, комплексы фактов, точно и строго наблюдаемые, могут вполне соответствовать дейст­вительности, быть несомненными, но их объяснение, их связь с други­ми явлениями природы, их значение рисуются и представляются нам различно в разные эпохи. Несомненно всегда, во всякую эпоху, истин­ное и верное тесно перемешано и связано со схемами и построениями нашего разума. Научное мировоззрение не дает нам картины мира в действительном его состоянии. Оно не выражается только в непре­ложных «законах Природы», оно не заключается целиком в точно опре­деленных фактах или констатированных явлениях. Научное мировоззре­ние не есть картина Космоса, которая раскрывается в своих вечных и незыблемых чертах перед изучающим ее, независимым от Космоса, человеческим разумом. Так рисовалась картина бытия и научной рабо­ты философам – рационалистам XVII и XVIII веков и их научным по­следователям. Но давно уже исторический ход развития науки заставил отойти от такого резко дуалистического6, хотя иногда и бессознатель­ного взгляда на природу. Сознательно или бессознательно современные научные работники исходят в своих исследованиях от совершенно иных представлений о характере и задачах научного мировоззрения. Научное мировоззрение есть создание и выражение человеческого духа; наравне с ним проявлением той же работы служат религиозное мировоззрение, искусство, общественная и личная этика, социальная жизнь, философская мысль или созерцание. Подобно этим крупным от­ражениям человеческой личности, и научное мировоззрение меняется в разные эпохи у разных народов, имеет свои законы изменения и опре­деленные ясные формы проявления. В прошлые эпохи исторической жизни научное мировоззрение зани­мало разное место в сознании человека, временно отходит на далекий план, иногда вновь занимает господствующее положение. В последние 5 – 6 столетий наблюдается неуклонно идущее, все усиливающееся его значение в сознании и в жизни культурной и образованной части че­ловечества, быстрый и живой прогресс в его построениях и обобщени­ях. В отдельных крупных явлениях уже достигнута научная истина, в других мы ясно к ней приближаемся, видим зарю ее зарождения. Под влиянием таких успехов, идущих непрерывно в течение многих поколений, начинает все более укореняться убеждение в тождествен­ности научного мировоззрения с научной истиной. Эта уверенность быстро разбивается изучением его истории. Так, мы теперь знаем, что Земля обращается вокруг Солнца вместе с другими планетами. Этот факт и бесконечное множество его следст­вий мы можем проверять различным образом и везде находить полное совпадение с действительностью. Это научно установленное явление кладется в основу нашего мировоззрения и отвечает научной истине. А между тем до начала XVII столетия и даже до начала XVIII, до ра­бот Коперника, Кеплера, Ньютона, могли держаться другие представления, которые входили в состав научного мировоззрения. Они были так­же научны, но не отвечали формальной действительности; они могли существовать только постольку, только до тех пор, пока логически вы­веденные из них следствия точно совпадали с известной тогда об­ластью явлений, или выводы из других научных теорий не вполне ей отвечали или ей противоречили. Долгое время после Кеплера дер­жались картезианские воззрения, и одновременно с Ньютоном развивал свои взгляды Гюйгенс. Последние признания коперниковой системы в ее новейших развитиях произошли в цивилизованном мире уже в кон­це XVIII и даже в начале XIX столетия, когда пали последние цер­ковные препятствия православной церкви в России7 и католической в Риме8. Оставляя в стороне эти препятствия, вышедшие из посторон­них науке соображений, мы совершенно иначе должны относиться к тем теориям, с которыми боролись Коперник, Кеплер, Ньютон и их после­дователи. Эти теории так же, как сама птолемеева система, из которой они так или иначе исходили, представляли строго научную дисципли­ну: они входили как части в научное мировоззрение. Коперник, приняв, что Земля вращается вокруг Солнца, в то же время сохранил часть эпициклов и вспомогательных кругов для объяснения движения других планет – ибо иначе он не мог объяснять фактов9. Найдя формальную истину для Земли, он в то же время не мог вполне разорвать со ста­рой теорией, противоречившей его основным положениям. Поэтому его ученые противники – Тихо Браге10 или Клавиус11 – имели полное право не принимать его основного положения, а, сохраняя единство по­нимания, пытались улучшить старинную теорию эпициклов, стараясь объяснить при этом все те точные факты, которые были выставлены, благодаря новым открытиям, Коперником и его сторонниками в защиту новой теории. Точно так же после открытия законов движения планет Кеплером, лишь в грубых чертах в то время проверенных на опыте, законы Кеплера из вполне научных соображений оставлялись в сторо­не великими учеными и философами XVII столетия. Их не принимали представители механического мировоззрения – Галилей12, с одной сто­роны, Декарт и картезианцы в широком смысле – с другой, ибо Кеп­лер для объяснения открытых им правильностей мог выдвинуть только духов небесных светил, целесообразно двигающих светила в небесном пространстве...13 Должен был явиться Ньютон, чтобы окончательно решить с формальной точки зрения этот вопрос и сделать в науке не­возможными все изменения и приспособления птолемеевой системы. И она исчезла до конца. Но было бы крупной ошибкой считать борь­бу копернико-ньютоновой системы с птолемеевой борьбой двух мировоз­зрений, научного и чуждого науке; это внутренняя борьба между представителями одного научного мировоззрения. Для тех и для других лиц окончательным критерием, поводом к изменению взглядов служат точно констатированные факты; те и другие к объяснению природы идут пу­тем наблюдения и опыта, путем точного исчисления и измерения. На взгляды лучших представителей обеих теорий сознательно одинако­во мало влияли соображения, чуждые науке, исходившие ли из фило­софских, религиозных или социальных обстоятельств. До тех пор, пока научно не была доказана невозможность основных посылок птолемеевой системы, она могла быть частью научного мировоззрения. Труды лиц, самостоятельно работавших в области птолемеевой системы, поражают нас научной строгостью работы. Мы не должны забывать, что именно их трудами целиком выработаны точные методы измерительных наук. На этой теории развились тригонометрия и графические приемы рабо­ты; приспособляясь к ней, зародилась сферическая тригонометрия; на почве той же теории выросли измерительные приборы астрономии и математики, послужившие необходимым исходным пунктом для всех других точных наук. Над этими приборами работали как раз против­ники коперникова мировоззрения. Не говоря уже о выдающихся трудах Тихо Браге и Бюрги14, но и менее крупные наблюдатели: Биневиц (Апиан)15, Нониус16, Клавиус и т. д. оставили ясный след в этой об­ласти человеческого мышления. Когда теперь в музеях попадаются, к сожалению, немногие сохранившиеся приборы, связанные с системой эпициклов, с удивлением останавливаешься перед отчетливостью отдел­ки этих измерительных аппаратов. Благодаря сознательному стремле­нию соединить сложность с точностью, здесь впервые выросла своеоб­разная современная техника научных приборов, это могущественнейшее ныне орудие всего точного знания. Наконец, научное качество работ ученых последователей теории Птолемея видно и в том, что на их наблюдениях в значительной степени развилось противоположное им мировоззрение; труды и методы Региомонтана17 были в числе важных опор­ных пунктов Коперника, а Кеплер вывел свои законы, пользуясь дра­гоценными многолетними наблюдениями Браге и его учеников18. Таким образом, «научное мировоззрение» не является синонимом истины точно так, как не являются ею религиозные или философские системы. Все они представляют лишь подходы к ней, различные проявле­ния человеческого духа. Признаки научного мировоззрения совсем другие. И эти признаки таковы, что птолемеево представление о Вселен­ной входило, по справедливости, в состав научного мировоззрения извест­ной эпохи, и что в настоящее время в нашем научном мировоззрении есть части, столь же мало отвечающие действительности, как мало ей отвечали царившая долгие века система эпициклов. И эти по существу неверные звенья нашего научного мировоззрения входили в него до тех пор, пока не была доказана их невозможность, невозможность какого бы то ни было развития птолемеевой системы, как доказывал Ньютон в 1686 г. своими великими «Philosophiae Naturalis Principia». Однако – и после того – еще десятки лет в научной среде держались старые воззрения. Десятки лет ньютоновы идеи не могли проникнуть в обществен­ное сознание. В английских университетах картезианство держалось 30 – 40 лет после издания «Principia»; еще позже проникли во Францию и Германию идеи Ньютона19. 4. Именем научного мировоззрения мы называем представление о яв­лениях, доступных научному изучению, которое дается наукой; под этим именем мы подразумеваем определенное отношение к окружающему нас миру явлений, при котором каждое явление входит в рамки научного изучения и находит объяснение, не противоречащее основным принципам научного искания. Отдельные частные явления соединяются вместе как части одного целого, и в конце концов получается одна картина Вселен­ной, Космоса, в которую входят и движения небесных светил, и строе­ние мельчайших организмов, превращения человеческих обществ, истори­ческие явления, логические законы мышления или бесконечные законы формы и числа, даваемые математикой. Из бесчисленного множества от­носящихся сюда фактов и явлений научное мировоззрение обусловли­вается только немногими основными чертами Космоса. В него входят также теории и явления, вызванные борьбой или воздействием других мировоззрений, одновременно живых в человечестве. Наконец, безусловно, всегда оно проникнуто сознательным волевым стремлением человеческой личности расширить пределы знания, охватить мыслью все окружающее. В общем, основные черты такого мировоззрения будут неизменны, какую бы область наук мы ни взяли за исходную – будут ли то науки исторические, естественно-исторические или социальные, или науки абст­рактные, опытные, наблюдательные или описательные. Все они приведут к одному научному мировоззрению, подчеркивая и развивая некоторые его части. В основе этого мировоззрения лежит метод научной работы, известное определенное отношение человека к подлежащему научному изучению явлению. Совершенно так же, как искусство немыслимо без какой-нибудь определенной формы выражения, будь то звуковые элемен­ты гармонии или законы, связанные с красками, или метрическая форма стиха; как религия не существует без общего в теории многим людям и поколениям культа и без той или иной формы выражения мистическо­го настроения; как нет общественной жизни без групп людей, связанных между собой в повседневной жизни в строго отграниченные от других таких же групп формы, рассчитанные на поколения; как нет философии без рационалистического самоуглубления в человеческую природу или в мышление, без логически обоснованного языка и без положительного или отрицательного введения в миросозерцание мистического элемента, так нет науки без научного метода. Этот научный метод не есть всегда ору­дие, которым строится научное мировоззрение, но это есть всегда то ору­дие, которым оно проверяется. Этот метод есть только иногда средство достижения научной истины или научного мировоззрения, но им всегда проверяется правильность включения данного факта, явления или об­общения в науку, в научное мышление. Некоторые части даже современного научного мировоззрения были достигнуты не путем научного искания или научной мысли – они вошли в науку извне: из религиозных идей, из философии, из общественной жизни, из искусства. Но они удержались в ней только потому, что вы­держали пробу научного метода. Таково происхождение даже основных, наиболее характерных черт точного знания, тех, которые временами считаются наиболее ярким его условием. Так, столь общее и древнее стремление научного миросозерца­ния выразить все в числах, искание кругом простых числовых отношений проникло в науку из самого древнего искусства – из музыки. Исходя из нее, числовые искания проникли путем религиозного вдохновения в самые древние научные системы. В китайской науке, например, в меди­цине20 играют определенную роль числовые соотношения, очевидно, находящиеся в связи с чуждой нам формой китайской музыкальной шкалы тонов. Первые следы влияния нашей музыкальной гармонии мы видим уже в некоторых гимнах Ригведы, в которых числовые соотношения ми­рового устройства находятся в известной аналогии с музыкой, с песнью21. Известно, как далеко в глубь веков идет обладание пре­красно настроенными музыкальными инструментами; вероятно, еще раньше зарождается песня, музыкальная закономерная обработка чело­веческого голоса. Тесно связанная с религиозным культом, влияя на него и сама изменяясь и углубляясь под его впечатлением, быстро развива­лась и укоренялась музыкальная гармония. Очень скоро и ясно были уловлены простые численные в ней соотношения. Через Пифагора и пи­фагорейцев концепции музыки проникли в науку и надолго охватили ее22. С тех пор искание гармонии (в широком смысле), искание число­вых соотношений является основным элементом научной работы. Найдя числовые соотношения, наш ум успокаивается, так как нам кажется, что вопрос, который нас мучил – решен. В концепциях ученых нашего века число и числовое соотношение играют такую же мистическую роль, какую они играли в древних общинах, связанных религиозным культом, в созерцании служителей храмов, откуда они проникли и охватили науч­ное мировоззрение. Здесь еще теперь видны и живы ясные следы древ­ней связи науки с религией. От религии же, как и все другие духовные проявления человеческой личности, произошла наука. Каждому известны выражения: Вселенная, Космос, Мировая гармо­ния. В настоящее время мы соединяем с этими представлениями идею о закономерности всех процессов, подлежащих нашему изучению. Преж­де понимали их совсем иначе. Наблюдая правильные – простые число­вые – соотношения между гармоническими тонами музыки и производя­щими их предметами, полагали, что зависимость между ними сохраняет­ся всегда; думали, что каждому двигающемуся предмету, каждому явлению, находящемуся в простых численных соотношениях с другими или образующему с ним правильную геометрическую фигуру (отдельные линии которой, как уже нашли пифагорейцы, находятся в простых чис­ленных соотношениях), соответствует свой тон, неслышный нашему грубому уху, но проникаемый нашим внутренним созерцанием. Тогда считали, что путем самоуглубления, погружения в тайники души можно слышать гармонию небесных светил, небесных сфер, всего окружающего. Известно, как глубоко такое искание и убеждение охватывало душу Кеп­лера, когда оно привело его к открытию его вечных законов. В глубоких и широких религиозных построениях отцов церкви и ученых теологов средних веков та же идея получила другое выражение: все существую­щие и гармонически расположенные светила поют славу творцу, и тоны этой мировой гармонии, неслышные нам, слышны ему наверху, а нам выражаются в закономерности и правильности окружающего нас мира. Телеологическая идея религиозного мировоззрения нашла здесь свое поэтическое и глубоко настроенное выражение. В научной области и до сих пор живо то же сознание: очень ярко его выразил типич­ный представитель формально дуалистического научного мировоззрения XVIII столетия Лаплас, который считал возможным выразить все со­вершающееся в мировом порядке одной широкой, всеобъемлющей мате­матической формулой. В «Космосе» Гумбольдта – создании той же эпохи,но более проникнутом религиозным чувством и натурфилософским созер­цанием, – видим мы ясное выражение того же настроения. Оно же сказывается в существовании в науке таких числовых соотношений, по существу приблизительных, которым не находится никакого рационального объяснения, например, в так называемом законе Тициу­са23о расстояниях между планетами солнечной системы, относящихся между собой, как числа довольно простой геометрической прогрессии. Между Юпитером и Марсом, вопреки этому «закону», было пустое про­странство; под влиянием этих идей сюда направились искания ожидае­мой там новой планеты, искания, действительно приведшие в начале XIX столетия к открытию астероидов24. Обобщения, аналогичные «зако­ну» Тициуса, проникают во всю историю естествознания; в виде эмпири­ческих числовых законов они господствуют в областях, связанных с мо­лекулярными явлениями вещества. Они служат могущественным орудием работы, хотя и отбрасываются дальнейшим ходом науки; они являются простым выражением стремления к нахождению мировой гармонии. Живые и глубокие проявления этого древнего чувства видим мы во всех течениях современного научного мировоззрения. Весьма часто приходится слышать убеждение, не соответствующее ходу научного развития, будто точное знание достигается лишь при получении математической формулы, лишь тогда, когда к объяснению явления и к его точному описанию могут быть приложены символы и построения математики. Это стремление сослужило и служит огромную службу в развитии научного мировоззрения, но привнесено ему оно извне, не вытекает из хода научной мысли. Оно привело к созданию новых отделов знания, которые едва ли бы иначе возникли, например, математической логики или социальной физики. Но нет никаких основа­ний думать, что при дальнейшем развитии науки все явления, доступ­ные научному объяснению, подведутся под математические формулы или под так или иначе выраженные числовые правильные соотношения; нельзя думать, что в этом заключается конечная цель научной работы. И все же никто не может отрицать значения такого искания, такой веры, так как только они позволяют раздвигать рамки научного знания; благодаря им охватится все, что может быть выражено в математических формулах, и раздвинется научное познание. Все же явления, к которым не приложимы схемы математического языка, не изменяются от такого стремления. Об них, как волна о скалу, разобьются математические обо­лочки – идеальное создание нашего разума. В одном из самых интересных и глубоких научных споров, которые происходят в наше время в области так называемых неорганических наук, в спорах между сторонниками энергетического и механического мировоззрений – мы видим на каждом шагу чувства числовой мировой гармонии...25 5. И, однако, такое проникшее извне воззрение или убеждение не могло бы существовать в науке, не могло бы влиять и складывать науч­ное мировоззрение, если бы оно не поддавалось научному методу иссле­дования. Это испытанное наукой орудие искания подвергает пробе все, что так или иначе вступает в область научного мировоззрения. Каждый вывод взвешивается, факт проверяется, и все, что оказывается противо­речащим научным методам, беспощадно отбрасывается. Понятно, что выражение явления в числе или в геометрической фи­гуре вполне соответствует этим основным условиям научного искания. Понятно, почему такое стремление к числу, к числовой или к математи­ческой гармонии, войдя в область научной мысли, укоренилось и разви­лось в ней, проникло ее всю, нашло настоящее поле своего приложения. Наиболее характерной стороной научной работы и научного искания является отношение человека к вопросу, подлежащему изучению. В этом не может быть различия между научными работниками, и все, что попа­дает в научное мировоззрение, так или иначе проходит через горнило научного отношения к предмету; оно удерживается в нем только до тех пор, пока оно его выдерживает. Мы говорим в науке о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюда­тельным путем, о научном констатировании факта или явления, об опре­делении ошибки, т. е. возможных колебаний в данном утверждении. И, действительно, эти черты отношения человека к предмету исследова­ния являются наиболее характерными. Наука и научное мировоззрение являются результатом такой, ни перед чем не останавливающейся и все проникающей, работы человеческого мышления. Этим путем создалось огромное количество точно исследованных фактов и явлений. Применяя к ним логические приемы работы как путем дедукции, так и индукции, наука постепенно уясняет, расширяет и строит свое мировоззрение. Но это не значит, чтобы наука и научное мировоззрение развивались и двигались исключительно путем логического исследования таких фак­тов и явлений. Чрезвычайно характерную черту научного движения со­ставляет то, что оно расширяется и распространяется не только путем таких логических я