1. Идейно-художественное своеобразие «Губернских очерков» С.-Щ. «История одного города» как революционно-демократическая сатира на самодержавный режим и бюрократию. Проблема народа и власти. Художественное своеобразие.«Вятский плен» Салтыкова, начавшийся в 1848 году, продолжался до конца 1855-го. В январе 1856 года, после смерти Николая 1, он возвратился в Петербург с богатым запасом впечатлений: «...Я видел все безобразия провинциальной жизни,— рассказывал Салтыков,— но не вдумывался в них, а как-то машинально впитывал их телом и только по выезде из Вятки и по возвращении в Петербург, когда снова очутился в литературном кругу, я надумал изобразить пережитое в «Губернских очерках». В обстановке нарастающего общественного подъема «Губернские очерки» были восприняты как знамение времени надежд и ожиданий. «Губернские очерки» сразу же оказались соотнесенными с лучшими произведениями писателей «гоголевского направления». В выборе рассказчика, в картине жизни города Крутогорска, в характерах, в лирических отступлениях, в образе дороги, открывающем и завершающем книгу, прослеживаются связи «Губернских очерков» с реализмом Гоголя, Тургенева и других писателей. Но в этих перекличках как раз и открывается то особенное, что дает возможность говорить о щедринском начале в истории русской литературы. В «Губернских очерках», как в «Мертвых душах», как в «Записках охотника», заметно стремление к эпической широте изображения жизни, но ракурс ее рассмотрения у Щедрина оказывается иным. В очерках Салтыкова, жанре, популярном в то время, внимание сосредоточено на «одном из далеких углов России», которая рассматривается с близкого расстояния. В отличие от тургеневского рассказчика — охотника, в известной степени поднятого над жизнью и свободного в отношениях с ней, рассказчик Салтыкова — чиновник, «отставной надворный советник» Н. Щедрин. В провинции он — свой. Жизнь открывается ему «изнутри». Но Н. Щедрин — не просто чиновник в среде крутогорских обывателей. Это и литератор, зоркий наблюдатель жизни, чутко улавливающий разные ее голоса. В Крутогорске он «оставил часть самого себя» («...я люблю тебя далекий, никем не тронутый край!»). Все, о чем он пишет, «грустно и болезненно» отдается в душе его. Н. Щедрин предстает' в «записках» негодующим и лиричным, ироничным и тоскующим, одиноким и жаждущим «служить общему делу». Первым шагом к участию в «общем деле» и является для него «обнаружение зла, лжи и порока». Так выражалась в этот период литературная и общественно-политическая позиция автора «Губернских очерков». «Губернские очерки» — глубокое и разностороннее исследование провинциальной жизни на разных социальных уровнях, в разных сферах. В калейдоскопе «записок» Щедрина, рассказах, картинах, сценах, пейзажных зарисовках, лирических монологах рождается живой поток жизни в ее многоликости и многоголосье. «Губернские очерки» стояли у истоков «обличительной литературы», ставшей характерным явлением переходного времени. Но Щедрин обличал не отдельные лица и не частные злоупотребления властей, но самодержавно-крепостническую, бюрократическую систему в целом. Писатель показал, как она реализуется в одной из отдаленных губерний, а значит, и во всей России, определяя не только социальные отношения, но и нравственное состояние общества. Перед читателем открывается мир насилия и произвола, который порождает чиновников-хищников, фейеров, трясучкиных, купцов-стяжателей, бесполезно существующие «талантливые натуры». В этом мире страдает народ, отданный под власть помещиков и обираемый чиновниками. И тем не менее переворот в сознании, вызванный «Губернскими очерками»,— в другом. Книга поставила читателя лицом к лицу с такой правдой жизни, которая показала сдвинутость естественных представлений о человеке, человеческих отношениях и нравственных ценностях. Книга заставила удивиться и ужаснуться тому, что совершается каждодневно вокруг и становится нормой жизни. Обличение взяточников, казнокрадов, насилия и произвола было и до Щедрина. А вот чиновника, который бы, подобно щедринскому подьячему, не скрывал, не осуждал, но открыто хвастался (!) виртуозностью способов обмана и ограбления народа,— такого чиновника в русской литературе до Щедрина не было. Ирония и сарказм сменяются искренним сочувствием, когда речь идет о народе. В голосах народной толпы — крестьян и дворовых, ремесленников, солдат, странников, богомольцев — писателю слышится беспрерывный стон. Однако именно в мире народной жизни — в житейских заботах о дне насущном, о хлебе, об урожае, о платке для Аннушки, в разговорах о рекрутчине, о земле, о техническом прогрессе — ощущается движение живой жизни в ее великом горе и великой надежде. В праздничном оживлении, в потоке странников и богомольцев Щедрина поражает готовность простого народа к духовному подвигу, рождается чувство единения с ним, в чем-то большом и общем. Будто сдвинувшаяся народная Россия, одержимая идеей обрести счастье, в своем обращении к богу несет надежду на высшую справедливость. Духовный мир народа и любовь к родине сливаются в мировосприятии писателя как положительные начала русской жизни, определяющие лирическую интонацию некоторых страниц «Губернских очерков». Но лирическая интонация здесь же перебивается иронией. Трезвый взгляд на жизнь разрушает идиллическую мечту о возможности всеобщего единения, да и «чистота» народной души порой вызывает сомнения. Жизнь рассеивает иллюзии, убеждает в том, что отношения социальные, бытовые, семейные — уродливы и аморальны. Однако «Губернские очерки» — книга не безнадежная. Взгляд автора устремлен в будущее. В «Губернских очерках» был найден и наиболее «подходящий», хотя и не единственный и изменявшийся в дальнейшем, жанр — цикл очерков. Щедрин тоже своеобразно связал в «Истории одного города» современность с прошлым. Во многих персонажах «Истории...» нетрудно усмотреть черты поведения и облика тех, кто правил Россией в XVIII или в первой четверти XIX столетия. Но внимание сатирика привлекало то, что должно было быть изжито, что издавна отягощало и омрачало русскую жизнь и что тем не менее продолжало в ней присутствовать и_в_60-е годы, уже после падения крепостного права. Знаменательно в этом смысле, что самое крепостное право в «Истории...» не упоминается — оно уже пало, и потому речи о нем впрямую здесь и нет. Идет же речь у Щедрина лишь о том, что определяло собою прежде и продолжало определять и в современности, по его собственному выражению, «необеспечен-ность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п.». Поэтому Щедрин и настаивал на том, что «не «историческую», а совершенно обыкновенную сатиру имел... в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною». Главным для Щедрина в его книге было решительное освобождение от всех привычных понятий, представлений о том, как творится история. Он и начал свою «Историю...» с того, что резко высмеял почтительно покорное, а в сущности рабски-несамостоятельное следование традиции, авторитету, как бы последние ни были высоки, хотя бы даже традиции и авторитету такого великого памятника культуры, как «Слово о полку Игореве». Щедрин твердо отводит вес принятые способы как видеть ход истории, так и говорить о ней. Он знает и помнит, что понять и оценить все можно, лишь избавившись от любых привычных шор, от заслоняющих ядро явлений оболочек. Город, где происходит действие, назван у Щедрина Глуповым. А первым в длинном ряду градоначальников мы встречаем Брудастого, того самого, с органчиком в голове вместо нормального, человеческого ее устройства.По первому же впечатлению щедринское изображение никак не сходится с изображаемым. А дальше последуют «фантастический путешественник», так и представляемый читателю, Прыщ с фаршированной головой и другие, им подобные. Между тем ведь в жизни правители России оставались похожими на людей. Они еще деятельно господствовали и угнетали. Но в самом деле управлять, определять, направление событий уже не могли. Их деятельность не требовала подлинных усилий ума и души. Выглядеть они еще продолжали как люди. Однако Щедрин уже открыл, что собственно человеческой материи при подобном типе общественно-исторического поведения сохраниться не может: если заглянуть внутрь —обнаружишьь обязательно какую-нибудь начинку, не больше. Щедрин он был убежден, что речь может идти не о конце человечества, но лишь о конце градоначальников и градоначальничества. звание человека стояло для Щедрина превыше всего, он не мог сохранить градоначальникам людского обли-чия. Как раз это было бы у Щедрина поношением человечества, согласием с казенными, мертвыми понятиями. Чем больше выводил он градоначальников за пределы рода людского, тем точней передавался в самом принципе неприемлемый для него характер всех их деяний. Мера внешнего несходства градоначальников с их жизненными прообразами становилась у Щедрина мерою постижения и осуждения их общественной природы. История Глупова виделась сатирику не только в своей мрачности и бессмысленности, но и в своей окончательной исчерпанности. Потому-то так законченно.и отлились у Щедрина типы градоначальников. Смех Щедрина горек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец пред стает в истинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем". Сатирик ни минуты не сомневается в том, что в собственно человеческом качестве градоначальников и сейчас уже больше не существует Когда речь шла о градоначальниках, Щедрин безоговорочно отвергал их право «уцелеть» в каком бы то ни было виде. Самой системе градоначальничества предстояло, по Щедрину, исчезнуть навсег-да и безостаточно. Населению же Глупова, полагал художник, приходит время устыдиться своей рабской покорности, бессмысленной и гибельной своей несамостоятельности, и, таким образом, перестав быть глуповцами, начать новую неглуповскую жизнь.2. Проблема капитализма в России. Изображение экономического и политического вытеснения дворянства буржуазией («Благонамеренные речи», «Убежище Монрепо»). «Господа Головлева» как социально-психологический роман. Головлещина – символ дворянства.На рубеже шестидесятых и семидесятых годов Щедрин определил происходившее тогда в России как вытеснение «старого ветхого человека» «новым ветхим человеком». Прогрессивной роли за буржуазным развитием писатель признать так никогда и не сумел. Вообще проблема «Щедрин и буржуазное развитие в России» достаточно сложна и требует еще специального и пристального изучения. Однако «надстроечные» проявления совершавшихся процессов схватывались Щедриным и быстро, и очень глубоко. В рождавшихся в 70-е годы «Благонамеренных речах» писатель остро запечатлел становление в русской действительности новых, небывалых для нее фигур и отношений. Так, к примеру, именно здесь читатель смог впервые увидеть, как вчерашний крепостной незаметно для других и почти неожиданно для самого себя становится «миллионщиком», «столпом» и одним из немногих хозяев жизни. Щедрин «выслеживал» подобные превращения в их постепенности и первоначальной разрозненности, не торопясь с выводами и заключениями. И соответственно складывался у него цикл очерков, друг от друга еще достаточно обособленных, намеренно между собою не всегда спаянных, не устремленных к некоему ответу, который пока мог бы быть для Салтыкова во всяком случае преждевременным. Но сквозь многообразие щедринских наблюдений стали прочерчиваться некие сквозные темы. В частности, открывалось, что слова и понятия, совсем недавно обозначавшие какие-то твердые, вроде бы незыблемые установления, потеряли реальное обеспечение, стали всего лишь «благонамеренными речами», прикрывающими никак не соответственные им поступки, образ жизни. У человека возникали совсем новые, утратившие прежнюю определенность отношения с им же самим произносимыми словами, с понятиями, которые недавно казались непоколебимыми... «Суждения общие», как обозначено это у Толстого, утрачивали над отдельным человеком реальную власть. Чуть не каждому доводилось теперь на свой риск и страх выстраивать собственные отношения со всею действительностью, хотя лишь весьма и весьма немногим дано было подняться до самостоятельности подлинной («...Между нами очень мало лицемеров и очень много лгунов, пустосвятов и пустословов»,— в присущей ему манере заметит Щедрин). На подобной основе и стали некоторые из очерков цикла «Благонамеренные речи» стягиваться в романное единство, каковым и явились выделившиеся из «Благонамеренных речей» «Господа Головлевы» (1875—1880).Действие «Господ Головлевых» начинается еще при крепостном праве в помещичьей усадьбе. Там же оно продолжается и потом. Крепостного права больше нет, а многие давние усадьбы все стоят. У Арины Петровны остались ее земли, ее хозяйство. И вроде бы можно все дела вести просто по-старому. Но и в головлевской помещице дает себя сейчас знать собственная инициатива. Она по-своему, своей властью и властностью пытается поддерживать в семье старый порядок, старые устои. И уверена, что она над семьей — хозяин, ее воля — единственная, решающая сила. Энергия ее при этом изначально подточена привычкой к прежним временам, внутренней ее от них неотделенностью. И, по удивительному выражению Щедрина, она «цепенеет в апатии властности». Еще более сложный процесс исследует Щедрин в Иудушке. Здесь открывается как бесповоротно обречена жизнь, погребаемая под суммой слов обветшавших, лишенных уже действительной почвы, как безысходно разрушительны могут оказаться даже и "одни речи, еще недавно выглядевшие всего только благонамеренно. Порфирий Головлев замыкается в мир слов, пытаясь ими одолеть, в "буквальном смысле заговорить все и всех вокруг, отвести реальность, с которой он все меньше справляется, как бы в небытие, укрыться от нее в словах. Потому-то и называет его Щедрин именно Иудушкой, а не Иудой, и не Иудино предательство имеется тут в виду. В произносимые им слова Иудушка сам верить не может. Он лишь пользуется ими как орудием самоутверждения и воздействия на других. И, переставая быть средством естественного человеческого общения, они перестают связывать Иудушку с миром. Призванные отвести от реальности тех, с кем Иудушка сталкивается, они постепенно все больше и больше заслоняют эту же реальность ему самому. Так погружается Иудушка в бессмысленнейшие, пустопорожние свои подсчеты и рассуждения, предается пустомыслию, полностью отрешенному от действительности. Происходит отчуждение слова одновременно и от стоящей за ним конкретности бытия, и от пользующихся им людей. Слово вообще перестает что-нибудь значить. Спасения для Порфирия Головлева нет. Нарастает окончательное и необратимое разобщение его со всеми людьми. Рядом с ним — одни могилы. Ничему живому уцелеть здесь не дано. На страницах щедринского романа вымирает весь головлевский род. Историческая выморочность входит в кровь, проникает в естество, передается из поколения в поколение. «Головлевы» еще не были завершены, а финал Иудушки был всем как будто совершенно ясен. И все-таки Щедрин называет теперь своего героя не Иудушкой, но Порфирием Владимирычем. Помянут «искупитель в терновом венце», могила матери... Самая тональность повествования меняется совершенно. Создатель «Головлевых» сумел это художнически обнаружить и художнически же утвердить. Не остывая ни на минуту к «злобе дня», Щедрин входил и в такие сферы бытия, которые сам однажды, говоря о Достоевском, назвал «областью предведений и предчувствий».3. Творчество С.-Щ. в 80-е гг. «Современная идиллия» Как сатирический роман. Проблематика и художественное своеобразие «Сказок» С.-Щ.Последнее десятилетие в жизни и творчестве Салтыкова-Щедрина оказалось наиболее мучительным. Мучительным — в отношении физическом (писатель был тяжело болен) и в отношении нравственном: в стране господствовала жесточайшая реакция. В начале 80-х годов Салтыков-Щедрин публикует сатирический цикл «За рубежом». В 1881 — 1882 годах он печатает «Письма к тетеньке», касающиеся «исключительно современности». Вслед за «Письмами к тетеньке» Щедрин возобновил работу над «Современной идиллией». Замысел, возникший и частично реализованный еще в 1877—1878 годах, оказался теперь в высшей степени актуальным. Единый по замыслу, сюжету и композиции роман «Современная идиллия» показывает, как складывается личная судьба человека под влиянием «внутренней политики». В соответствии с духом времени герои романа, либеральничающие интеллигенты Рассказчик и Глумов, по совету Молчалина, решили «годить»: очистили письменные столы от бумаг и книг, отказались от чтения, «свободного обмена мыслей» и очень скоро, утратив «человеческий образ», превратились в «идеально-благонамеренных скотин». Злоключения и «подвиги» героев втягивают в орбиту их действий массу лиц, типов, рожденных временем: «негодяи», квартальные надзиратели, адвокат Балалайкин, «штучка» купца Парамонова, нищие мужики, арендатор Ошмянский, меценат Кубышкин и многие другие. Известные фешенебельные ресторации и трактиры, увеселительные заведения, полицейский участок, адвокатская контора, пароход, усадьба Проплеванная, Кашинский окружной суд, редакция газеты «Словесное удобрение» и т. п. дают возможность писателю охватить самые разнообразные жизненные сферы, осветить многие острые проблемы жизни политической, социальной, экономической, нравственной. В «Современной идиллии» встает чудовищная картина нравственного растления общества под давлением «внутренней политики». «Негодяй» становится «властителем дум современности». Контрреволюция, уголовщина, беззастенчивое воровство, сбл а го-намеренность» раскрываются писателем как явления, обусловленные друг другом. Однако герои романа, пережив процесс «мучительного оподле-ния», потрясенные содеянным, почувствовали «тоску проснувшегося Стыда...». Сама природа человеческая не выдержала надругательства над нею «внутренней политики» и возопила о спасении. Политическая реакция наступала. В начале 80-х годов журнал «Отечественные записки» получил два предостережения, а в апреле 1884 года был закрыт. Щедрин пережил этот удар как личную трагедию. Сказочный жанр и раньше привлекал внимание сатирика. Первые три сказки «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть» и «Дикий помещик» были написаны еще в 1869 году. Некоторые сказки органично вошли в более крупные произведения: например, «Сказка о ретивом начальнике» в «Современной идиллии». Отдельные сказочные образы, особенно зоологические уподобления, часто встречались уже в раннем творчестве писателя. Вообще фантастика, свойственная сатире Щедрина, способность улавливать «животные» проявления жизни обусловили органичность зарождения в его художественном сознании сказочного жанра. Самая безудержная фантастика в сказочном мире Щедрина пронизана реальным «духом времени» и выражает его. Под влиянием времени преображаются традиционные персонажи сказок. Заяц оказывается «здравомыслящим» или «самоотверженным», волк — «бедным», баран — «непомнящим», орел — «меценатом». А рядом с ними появляются не закрепленные традицией, художественно осмысленные Щедриным как знамение времени образы вяленой воблы, премудрого пискаря, карася-идеалиста, чижика со своим горем и т. п. И все они, звери, птицы, рыбы, уже не люди, а скорее «очеловеченные» животные, вершат суд и расправу, ведут «научные» диспуты, дрожат, проповедуют... Вырисовывается «какая-то фантасмагория», в мареве которой лишь кое-где проступают человеческие лица. Обобщенный образ народа с наибольшей эмоциональной силой воплощен в сказке «Коняга», отличающейся от других особой «высокостью» содержания. Высмеяв разговоры о мужике «пустоплясов», Щедрин, может быть, единственный из писателей-современников отказался от всякой идеализации крестьянской жизни, крестьянского труда и даже деревенской природы. И жизнь, и труд, и природа открываются ему через вековечные страдания мужика и Коняги. В сказке выражено не просто сочувствие и сострадание но глубокое понимание той безмерной трагической безысходностикоторая таится в самом бессмертии мужика и Коняги. Казалось бы, речь идет о самом насущном: корм, борозда, работа, обожженные солнцем плечи, разбитые ноги. Но «нет конца работе», «нет конца полю», «никогда не потухнет этот огненный шар» солнца, «никогда не прекратятся дожди, грозы, вьюги, мороз...», «нет конца жизни»... Мера страданий народа, определяемая духовным, нравственным потенциалом самого писателя, вырастает до вселенских масштабов, не подвластных времени. Трезвый мыслитель, Щедрин не может и не хочет «выдумывать» особой «сказочной силы», которая облегчила бы страдания народа. Очевидно, сила в самом народе. Мысль о необходимости пробуждения народного сознания, поисков правды, нравственной ответственности человека за жизнь не подлежит сомнению и составляет пафос всей книги. Особое место в ней занимают сказки о правдоискателях: «Путем-дорогою», «Приключение с Крамольниковым», «Христова ночь», «Ворон-челобитчик», «Рождественская сказка» и др. В них раскрывается трудность борьбы за правду и все-таки необходимость ее. Знаменательно, что в большинстве сказок правдоискатели имеют человеческий облик и тем самым определяется мера человеческого начала в сказочном мире Щедрина,Своего рода идейным заключением книги стала сказка-элегия «Приключение с Крамольниковым», носящая исповедальный характер. Герой ее литератор Крамольников внутренне близок автору.4. Рассказы Лескова о праведниках. Проблема нашего национального характера стала одной из главных для литературы 60-80-х годов, тесно связанной с деятельностью разночинных революционеров, а позднее народников. В «Благонамеренных речах» сатирик показал русскому массовому читателю - читателю-«простецу», как он говорил, - всю ложь и лицемерие идеологических основ дворянско-буржуазного государства. Он обнажил фальшь благонамеренных речей адвокатов этого государства, которые «забрасывают вас всевозможными «краеугольными камнями», говорят о различных «основах» и тут же «на камни паскудят и на основы плюют». Писатель разоблачил грабительский характер буржуазной собственности, уважение к которой у народа воспитывалось с детства; вскрыл аморальность буржуазных семейных отношений и этических норм. Цикл «Убежище Монрепо» (1878-1879) осветил положение мелких и средних дворян в конце 70-х годов. Автор снова обращается к важнейшей теме: что дала России реформа, как она отразилась на различных слоях населения, каково будущее русской буржуазии? Салтыков-Щедрин показывает семью дворян Прогореловых, чья деревня все больше и больше опутывается сетями местного кулака Груздева; правдиво отмечает, что на смену дворянству идет буржуазия, но не выражает ни сожаления, ни сочувствия отмирающему классу. В «Круглом годе» сатирик страстно и самоотверженно борется против молодых бюрократов-монархистов вроде Феденьки Неугодова, против диких репрессий правительства, напуганного размахом революционной борьбы народовольцев, защищает честную журналистику и литературу - «светоч идей», «источник жизни» - от правительства и от «московских кликуш» Каткова и Леонтьева. У Лескова есть целый цикл повестей и рассказов на тему праведничества. Любовь, мастерство, красота, преступление - все перемешано иеще в одном рассказе Н.С.Лескова - «Запечатленный ангел». Здесь неткакого-то одного главного героя; есть рассказчик и икона, вокруг которойразворачивается действие. Из-за нее сталкиваются веры (официальная истарообрядческая), из-за нее же творят чудеса красоты и идут насамопожертвование, жертвуя не только жизнью, но и душой. Выходит, радиодного и того же можно и убить и спасти? И даже истинная вера не спасает отгреха? Фанатичное поклонение даже самой высокой идее ведет кидолопоклонству, а, следовательно, суете и суемудрию, когда за главноепринимается нечто мелкое и неважное. И грань между добродетелью и грехомнеуловима, каждый человек несет в себе и то, и другое. Но обычные,погрязшие в житейских делах и проблемах люди, переступающие мораль, незамечая этого, открывают в себе высоты духа «…ради любви людей к людям,явленной в сию страшную ночь». Так и русский характер совмещает в себе веру и безверие, силу ислабость, низость и величественность. Он многолик, как люди, воплощающиеего. Но ненаносные, истинные его черты проявляются лишь в самом простом и вто же время неповторимом - в отношении людей друг к другу, в любви. Лишь быона не потерялась, не была погублена действительностью, дала людям силы жить. В повести "Очарованный странник" (1873) Лесков, не идеализируя героя и не упрощая его, создает целостный, но противоречивый, неуравновешенный характер. Иван Северьянович может быть и дико жестоким, необузданным в своих кипучих страстях. Но его натура по-настоящему раскрывается в добрых и рыцарски бескорыстных делах ради других, в самоотверженных подвигах, в способности справиться с любым делом. Простодушие и человечность, практическая сметка и упорство, мужество и выносливость, чувство долга и любовь к родине - таковы замечательные черты лесковского странника. Простодушие и человечность, практическая сметка и упорство, мужество и выносливость, чувство долга и любовь к родине - таковы замечательные черты лесковского странника. Изображаемые Лесковым положительные типы противостояли "меркантильному веку", утверждаемому капитализмом, который нес обесценивание личности простого человека, превращал его в стереотип, в "полтину". Лесков средствами художественной литературы сопротивлялся бессердечию и эгоизму людей "банкового периода", нашествию буржуазно-мещанской чумы, умертвляющей все поэтическое и яркое в человеке. Своеобразие Лескова в том и состоит, что оптимистическое изображение им положительного и героического, талантливого и необыкновенного в русском народе неизбежно сопровождается и горькой иронией, когда автор со скорбью рассказывает о печальной и часто трагической судьбе представителей народа. Левша маленький, невзрачный, темный человек, который "расчет силы" не знает, потому что в "науках не зашелся" и вместо четырех правил сложения из арифметики все бредет еще по "Псалтирю да по Полусоннику". Но присущие ему богатство натуры, трудолюбие, достоинство, высота нравственного чувства и врожденная деликатность неизмеримо возвышают его над всеми тупыми и жестокими хозяевами жизни. Конечно, Левша верил в царя-батюшку и был религиозным человеком. Образ Левши под пером Лескова превращается в обобщенный символ русского народа. В глазах Лескова нравственная ценность человека заключена в его органической связи с живой национальной стихией - с родной землей и ее природой, с ее людьми и традициями, которые уходят в далекое прошлое. Самым замечательным было то, что Лесков, превосходный знаток жизни своего времени, не подчинился той идеализации народа, которая главенствовала в среде русской интеллигенции 70-80-х годов. Автор "Левши" не льстит народу, но и не принижает его. Он изображает народ в соответствии с конкретными историческими условиями, а вместе с тем проникает и в таящиеся в народе богатейшие возможности к творчеству, изобретательности, служению родине.5. Самые разнообразные по своему социальному статусу герои в произведениях Лескова получили возможность выразить себя в своём собственном слове и таким образом выступить как бы независимо от их творца. Лесков смог реализовать этот творческий принцип благодаря своим выдающимся филологическим способностям. Его «священники говорят по-духовному, нигилисты - по-нигилистически, мужики - по-мужицки, выскочки из них и скоморохи с выкрутасами».Сочный, колоритный язык лесковских персонажей соответствовал яркому красочному миру его творчества, в котором царит очарованность жизнью, несмотря на все её несовершенства и трагические противоречия. Жизнь в восприятии Лескова необыкновенно интересна. Самые обыденные явления, попадая в художественный мир его произведений, преображаются в увлекательную историю, в острый анекдот или в «весёлую старую сказку, под которую сквозь какую-то тёплую дрёму свежо и ласково улыбается сердце». Под стать этому полусказочному, «полному таинственной прелести миру» и любимые герои Лескова - чудаки и «праведники», люди с цельной натурой и щедрой душой. Ни у кого из русских писателей мы не встретим такого количества положительных героев. Острый критицизм по отношению к русской действительности и активная гражданская позиция побуждали писателя к поискам положительных начал русской жизни. И основные надежды на нравственное возрождение русского общества, без которого он не мыслил социального и экономического прогресса, Лесков возлагал на лучших людей всех сословий, будь то священник Савелий Туберозов из «Соборян», полицейский («Однодум»), офицеры («Инженеры-бессребреники», «Кадетский монастырь»), крестьянин («Несмертельный Голован»), солдат («Человек на часах»), ремесленник («Левша»), помещица («Захудалый род»).Жанр Л, насквозь пропитанный филологизмом, - это «сказ» («Левша», «Леон дворецкий сын», «Запечатленный ангел»), где речевая мозаика, постановка лексики и голоса являются главным организующим принципом. Этот жанр отчасти лубочный, отчасти антикварный. Здесь царит «народная этимология» в самых «чрезмерных» формах. Для лесковского филологизма характерно еще то, что персонажи его всегда отмечены своей профессией, своим соц. и нац. знаком. Они - представители того или другого жаргона, диалекта. Средняя речь, речь обыкновенного интеллигента, Л обходится. Характерно и то, что диалекты эти используются им в большинстве случаев в комическом плане, чем повышается игровая функция языка. Это относится и к ученому языку, и к языку духовенства ( ср. дьякона Ахиллу в «Соборянах» или дьякона в «Путешествии с нигилистом»), и к нац. языкам. Укр. язык в «Заячьем ремизе» использован именно как комический элемент, а в других вещах то и дело фигурирует ломаный рус. язык - в устах то немца, то поляка, то грека. Даже такой «общественный» роман, как «Некуда», наполнен всякого рода языковыми анекдотами и пародиями - черта, типичная для рассказчика, для эстрадника. Но кроме области комического сказа у Л есть еще и область противоположная - область возвышенной декламации. Многие его вещи написаны, как он сам говорил, «музыкальным речитативом» - метрической прозой, приближающейся к стиху. Такие куски есть в «Обойденных», в «Островитянах», в «Расточителе» - в местах наибольшего напряжения. В ранних вещах Л своеобразно комбинирует стилевые традиции и приемы, взятые им у польских, укр. и рус. писателей. Но в позднейших произведениях эта связь 6. «Бедные люди» Ф.М. Достоевского и натуральная школа. Особенности раскрытия темы «маленького человека» в «Бедных людях» и «Двойнике».Осенью 1844 года Достоевский выходит в отставку и, как сообщал он в сентябре брату, заканчивает «роман в объеме ,,Eugenie Grandet"». To был первый его роман — «Бедные люди». В нем Достоевский ставит цель, которую не ставили ни Гоголь, ни писатели «натуральной школы», хотя во многом он еще близок «гоголевскому направлению:». Он стремится показать, что человек по самой природе своей есть существо самоценное и свободное и что никакая зависимость от среды не может окончательно истребить в человеке сознание своей человеческой ценности. Чтобы решить эту задачу, писатель раскрывает внутренний мир героя в его письмах к единственно близкому ему человеку. Переписка между немолодым титулярным советником Макаром Девушкиным и его дальней родственницей семнадцатилетней Варенькой Доброселовой определяет жанр и способ изображения человека в «Бедных людях». Истоки этой жанровой формы — в эпистолярном романе сентименталистов и романтиков, в таких его образцах, как «Новая Элоиза» Ж--Ж. Руссо, «Жак» Жорж Занд и особенно близкий Достоевскому роман Гете «Страдания юного Вертера». На них воспитывался интерес писателя к тому нравственному и эмоциональному содержанию личности, которое доступно лишь самопознанию и может быть выражено через интимное признание, через откровенное слово человека о самом себе. К этому присоединялась и склонность самого Достоевского к усиленной рефлексии и умение дать ей точное и тонкое словесное выражение. Внутренний сюжет «Бедных людей» состоит в том, что в герое мучительно трудно пробивается на свет его человеческая сущность, исключительную важность такого сюжета понял Белинский еще в 1842 году, выдвигая новый, соответствующий аналитическим возможностям реализма взгляд на человека, когда художник выводит «наружу все, что таится внутри того человека и что, может быть, составляет тайну для самого этого человека». Не случайно именно о «Бедных людях» он вскоре скажет, что «роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому». Перед всей действительностью, перед громадой дымящего и гремящего Петербурга Макар испытывает постоянное чувство страха и самоумаления. Достоевский дает такому жизнеощущению героязайти бесконечно далеко. Третируемый действительностью, Макар готов сам стать исполнителем вынесенных ему жестоких социальных приговоров. И доходит до такого состояния, что зачеркивает себя не только перед лицом власти, государства, общества, но и перед лицом бога, отказывая себе в праве молитвы и покаяния в грехах, ибо заключает он, «недостойно мне с господом богом уговариваться».Человека в себе Девушкин находит и возвышает по мере того, как растет его чувство к Вареньке, которую он любит удивительной, лишь в изображении Достоевского возможной любовью. Само появление эротического оттенка в отношении к Вареньке свидетельствует, что те жалкие формы, которые приданы личности героя жизнью, условиями среды, все-таки не есть его окончательное определение.Как медленно и трудно вырабатывается самосознание Девушкина, раскрывается в его речи. Герой упорно ищет свой «слог», пытается прежде всего в слове утвердить свою человеческую самостоятельность и полноценность. В первых письмах Макар в отчаянии оттого, что «слогу нет никакого»: с этим он связывает свои неудачи на службе, свою социальную ущербность. Макар не находит своего слова в какой-либо готовой, в том числе и в литературной, форме. В этом проявилось полемическое отношение Достоевского к существовавшим тогда литературно-стилевым традициям, ни одной из которых писатель целиком не принял, но преодолевал их, создавая новое слово героя и автора.Среди устаревших речевых форм, среди канцелярских и книжных штампов, среди пережитков сентименталистской и романтической литературности герой постепенно отыскивает путь к настоящему «слогу». Собственное слово Девушкина одухотворяется, облагораживается любовью. В моменты высшего проявления любви у него, как чувствует то он сам, «слог формируется», формируется речевое лицо, личность. Вместе с этим смелеет и углубляется мысль, уходит косноязычие, бормотание, появляется, индивидуальный— голос. Преодолевается бедность положения.На подъеме творческих сил Достоевский создает в 1845—1846 годах следующее значительное произведение — повесть «Двойник». Герой ее титулярный советник Яков Петрович Голядкин стоит в том же ряду «затертых средой» героев, что и Девушкин. что гоголевские Башмачкин я Поприщин. В плане развития социальной идеи «Двойник» тесно примыкает к «петербургским повестям» Гоголя я к установкам «натуральной школы». В психологической же разработке темы «маленького человека» Достоевский далеко уходят от Гоголя и современных писателей. Он детально прослеживает процесс разрушения личности в герое, который не в силах согласить в себе противоречивые моральные требования общества*. Выражением его расщепленного сознания становится появление двойника — Голядкина-младшего. Так возникает одна из значительнейших сквозных тем в творчестве Достоевского — тема