К А Л Л И С Ф Е Н1. С сыном богаСвященный храм бога Аммона — Зевса в сплошь безводной песчаной Ливийской пустыне подобен миражу. Здесь, на небольшом пространстве, густо засаженном плодовыми деревьями, маслинами и фиговыми паль-мами, единственное место в окрестности, где падает роса, журчит родник. Но он не похож на ключи, бьющие в других местах. В полдень вода в нем холодная как лед. Когда солнце склоняется к вечеру, она становится теплее, от вечера до полуночи все нагревается, и в полночь становится совершенно горячей. С полуночи она постепенно охлаждается, на рассвете уже холодна, а в полдень абсолютно ледяная. Эти изменения совершаются каждый день и постепенно. Есть там и соль, которую уже в готовом виде выкапывают из земли. Жрецы Аммона привозят ее в Египет. Отправляясь туда, они кладут ее в корзиночки, сплетенные из листьев финиковой пальмы, в подарок фара-ону или какому-нибудь важному вельможе. Зерна у соли крупные (попа-дались больше, чем в три пальца) и чистые как хрусталь. Египтяне и прочие благочестивые люди пользуются ею при жертвоприношениях, считая, что она чище морской. …Александра охватило желание отправиться сюда. Он хотел вопросить бога — говорили, что предсказания Аммона сбываются в точности и что именно он предсказал Персею и Гераклу их героическое будущее. Александр стремился подражать и тому, и другому; вдобавок, будучи из рода обоих, он возводил свои корни к Аммону, как возводят мифы происхождение Геракла и Персея к Зевсу. Итак, он отправился к Аммону, рассчитывая, что в точности узнает о своем прошлом и будущем. Александр со своими приближенными прошел 1600 стадий* вдоль моря по пустыне, но местами отнюдь не безводными, и затем повернул в глубь материка, в город Сивы, где находился оракул Аммона. Над путниками пролился обильный дождь, и это было приписано божественному вме-шательству. Бог помог еще раз: южный ветер в этой стране почти совсем заносит дороги песком; следы их исчезают, словно в море. Нельзя понять, куда идти: знаков, указывающих путь, нет. Нет ни горы, ни дерева, ни неподвижных холмов, по которым путники определяли бы свое направ-ление, как моряки по звездам. Войско Александра блуждало, проводники растерялись.Позже Каллисфен рассказывал, что перед караваном летело два ворона и что именно они служили проводниками… …Внезапно тишину оазиса нарушил дробный топот конских копыт. Всадник — запыхавшийся эллинский воин. Одежда на нем изодрана и висит клочьями, лицо, высушенное ветром и солнцем, измождено и желто, как пергамент. Он соскакивает с коня, бросается к ручью и, с жадностью набирая в рот воды, долго, с наслаждением полощет горло. Из храма выходит старый жрец. Обритую наголо голову спасает от раскаленного солнца капюшон белоснежной ризы. В руках жезл главного оракула… -Бог Аммон приветствует тебя, паломник! — вкрадчиво говорит он. -Не наделен правом первого! Сейчас сюда прибудет великий Алек-сандр, только что провозглашенный фараоном Египта, — важно сообщил воин. -Александр? У звона мечей и тишины храма разное небо. Что привело его сюда? — удивился жрец. — Сегодня неблагоприятный день для пред-сказаний… Воин оглядывается, ища укромное место. Найдя аллею и каменные скамейки на ней, кивает туда головой: -Отойдем в сторону… Они садятся на одну из скамей и о чем-то шепчутся. Жрец в знак согласия хлопает его по плечу. Воин отдает ему туго набитый кошель. Жрец развязывает его, вынимает монету, пробует на зуб, довольно улыбается и, услышав приближающийся топот копыт, уходит в храм. Воин берет коня за узду и постепенно скрывается за финиковыми паль-мами. Появляются Александр, Птолемей, Гефестион, Каллисфен. У всех измученный, усталый вид. Бодростью выделяется лишь Александр. Бро-сается в глаза его привычка при разговоре слегка наклонять голову влево. Все коротко стрижены, только у Александра и Каллисфена почти до плеч белокурые, слегка вьющиеся волосы. Их соратники или блон-дины, или с обесцвеченными волосами — дань тогдашней моде. Увидев родник, с радостным возгласом “Хайре!” ("Радуйся!") все бросаются к воде. Сняв военные доспехи — шлемы, короткие мечи, щиты, копья, — воины жадно пьют холодную воду, умываются, переодеваются, достав из кожаных мешков, привязанных к коням, одежды. Царь теперь в белоснежном хитоне, сверху пурпурная хламида — нечто вроде широкого плаща без рукавов. Слышны возгласы: -Хвала тебе, родник-целитель! -Полторы тысячи стадий прошли, а усталости как не бывало!! Это источник чудес: в зной — холоднее льда, а ночью — теплее солнца… -Видно, сам Аммон коснулся его взором… Услышав имя бога, Александр нахмурился: -Все, кроме толстяка Каллисфена, остаются здесь, а мы идем в храм. Желаю поговорить с самим Аммоном — Зевсом… У порога царя и его секретаря-историографа встретил с добродушной улыбкой знакомый нам жрец-прорицатель: -Привет тебе, сын мой! Так обращается к тебе бог… -Я сам хочу поговорить с ним! Веди нас к нему! — не просит, а прика-зывает Александр. Переступив порог алтаря, Каллисфен в ужасе отпрянул. Жрец добро-душно рассмеялся: -Не бойся. Он и есть тот, с кем вам хотелось поговорить. От него полу-чите ответы на все ваши вопросы… Александр берет Каллисфена за толстую и короткую шею и властно приказывает: -Идем, трусливый софист! Или твоя философия велит всего остерегать-ся? Внутри храма их встречает нечто потрясающее: на раскачивающейся ладье восседает статуя бога Аммона. Его человеческое туловище с крате-рообразным пупом, усыпанным драгоценными камнями, баранья голова с мощными крутыми рогами и выпученные вращающиеся огромные с чай-ное блюдце глаза — вечная агония полузверя-получеловека - внушает благоговейный ужас. Неожиданно одновременно с львиным рыком, изда-ваемым идолом, грохочет гром, потрясая своды храма. -Привет тебе, сын мой! Так обращается к тебе бог, — поспешно “перево-дит” жрец растерянным паломникам. Александр с трудом напускает на себя царское высокомерие: -Слышу твой привет и радуюсь. Я хочу называться твоим сыном, но тем, которому ты даешь власть над всем миром. В твою честь я принес жертвы и скромные пока подвиги свои кладу на алтарь твой. — На плечи идола набрасывает баранью шкуру. — Геракла и Персея ты нарек великими, а что разглядишь в моем будущем? В ответ статуя энергично вращает глазами, мечет молнии и устрашаю-ще рычит. Александр в ожидании перевода грозно смотрит на жреца. -Бог подтверждает твое божественное происхождение, — поспешно молвит жрец. — Ты станешь властелином мира. Ты и раньше не знал поражений, а теперь в веках будешь прославлен за великие подвиги. Это ли не знак избранника бога? Для пущей убедительности его слов статуя Аммона — Зевса еще сильнее раскачивается в ладье, энергичнее вращает бараньими глазами. На суровом лице Александра заиграла улыбка, и он обратился непосредственно к “богу”: -Благодарю тебя, Аммон — Зевс! Буду тебе достойным сыном… А ты, мудрый прорицатель, что предскажешь: отвоюю ли я царство у Дария и подчиню себе всю Персию, а потом и весь обитаемый мир? От такого вопроса жрец растерялся. “Если я скажу утвердительно, то еще неизвестно, каков будет исход битвы, если отвечу “нет”, могу вызвать у него гнев и лишиться головы. И зачем я взял деньги у его гонца?” Все-таки на-шел хитрый выход: -Сегодня, сын мой, неудачный день для предсказаний, тем более для такого важного дела, когда будет решаться судьба всего мира. Нет, я не берусь предугадать. От такого ответа Александр пришел в ярость, схватил жреца за горло: -Как ты смеешь, ничтожный раб, перечить сыну Зевса и хитрить передо мной! Или тебе недостаточно заплатили за пророчества? Жрец с трудом вырвался из могучих рук и, от испуга еле ворочая язы-ком, все-таки избежал прямого ответа: -Могу лишь сказать, что ты непобедим… Александру этих слов было достаточно. Он улыбнулся и велел жрецу, чтобы писарь подтвердил его божественное происхождение - пусть засви-детельствует для истории , - и ушел. Из-за колонны появился Каллисфен. Он самоуверенным тоном заявил жрецу, что его судьба ничуть не интере-сует — о славе Великого заботится: воистину ли Александр — сын Аммона — Зевса? -А разве простому смертному дается такое бесстрашие и неуязвимость?- У жреца страх уже прошел , и он говорил привычно вкрадчиво. -Клянусь Зевсом, об этом узнает весь мир! Я воспою его величие на века!- восторженно воскликнул Каллисфен. Он отступил в сторону, чтобы поправить золотую пряжку на туфле. Жрец взглянул на небо через потолочное окошко храма и искоса на Каллисфен пробормотал тихо, как бы про себя: -Опасным ремеслом владеешь… Огни и воды по плечу многим, но не каждому под силу гимны. Знай: сотворивший кумира от него и погибнет… Каллисфен все расслышал, возмутился: -Ты лжешь! Твой острый ум притупило время. Слава Александру!2. Нечаянное убийствоС давних пор существовала традиция, когда македонский царь приг-лашал на свои пиры вельмож. При этом случалось, пили лишнее. В походе это было тем более естественно, что тело иссыхало от восточной жары, а вода была скверная. Вино привлекало уже тем, что утоляло жажду. Тут можно забыться, снять стресс, возникающий при каждой битве. Но весе-лье иной раз переходило в ссору: как-то полководцы Кратер и Гефестион кинулись с оружием друг на друга. Мы знаем только один случай, когда Александра, опьяненного вином, охватил приступ гнева. Но царю самому пришлось более всех сожалеть о последствиях. Это была страшная ночь в Мараканде( ныне Самарканд), стоившая жизни Клиту. Мнение, что этот досадный случай произошел вследствие пьяной ссоры, давно опровергнуто учеными. Теперь доказано, что пары вина только вытащили на свет старые противоречия, загнанные вглубь, но никоим образом не забытые. Еще оставалось немало таких, кому совершенно не нравился Аммон как царский отец или политика терпимости, проводимая Александром, эти люди чувствовали, что новый курс каким-то образом ведет к ущемлению основных человеческих прав. Тем не менее ветераны, служившие еще при Филиппе и помнившие прошлое, понимали, что надо молчать. Каждый остерегался и старался скрыть свое недовольство. Александр знал, конечно, об этих подводных течениях, но всегда нахо-дил преданных помощников и единомышленников.Случай с Филотом, казненного за участие в заговоре против Александра, послужил пробным камнем. Те, кто поощрял бесповоротное осуждение как подозреваемого, так и убийство его почтенного отца, получили знаки царской милости. Это относится, в частности, к Гефестиону и Кену, военная карьера которых началась именно с этого момента. Но Птолемей тоже отличался предан-ностью , потому что вскоре был назначен в личную охрану царя и мы встречаем его среди ведущих военачальников. Что касается Кратера, то ему, самому надежному полководцу Александра, некуда было уже подни-маться. О внешней покорности Клита царю говорить не приходится. Он спас жизнь Александру в битве при Гранике, а его сестра Ланика, когда-то была кормилицей будущего царя. Но все-таки напряженность в их отно-шениях существовала, Александр назначил Клита сатрапом Бактрии, хотя эту должность обычно занимали военачальники средней руки. Не исклю-чено к тому же, что Клит слишком подчеркивал свою заслугу при Грани-ке; наконец, Александру, может статься, тягостно было видеть рядом человека, который молча его осуждает. Немудрено, что царь решает уда-лить его из армии под благовидным предлогом. И Клит понял это. Как настоящий солдат, он подчинился приказу и совладал со своей обидой. Он держался твердо, пока вино не развязало ему язык. И тогда прорвались наружу и его гнев против нового курса в целом, и недовольство своим положением. События празднично начавшейся и трагически совершившейся ночи лучше всего описаны у Хареса, который в качестве гофмейстера (да прос-тит меня читатель за современный язык) наблюдал всю сцену собственны-ми глазами. Его рассказ утрачен, но он лег в основу повествования Плу-тарха. Наверное, вполне справедливо, что современные исследователи предпочитают его. Была осень 328 г. до н. э. Клит не так давно получил назначение. Насту-пил праздник в честь Диониса, который ежегодно отмечают македонцы. По этому поводу Александр закатил пир. Среди гостей прежде всего были личная охрана царя и высшие военачальники. Отчаянные смельчаки в бою, гордые своими заслугами. Те, кто постарше, похвалялись участием в сражениях еще при Филиппе. Молодежь гордилась своими подвигами в походах Александра. А какая разновидность греков, как бы отражавшее всю пестроту представителей этого народа. Здесь присутствовали и способные военачальники, и опытные чиновники, и, конечно же, красно-баи-лицемеры, шутники и льстецы. Именно последние и нужны были царю за ужином: это они своим остроумием и шутками превращали попойку в балаган и придавали ей необходимый блеск. Хитрые лисы и насмешливые сороки, они всегда знали что-нибудь новенькое. Их отли-чало от остальных то, что они не говорили постоянно о собственных подвигах (их они и не совершали); они говорили о деяниях царя и с вос-торгом грелись в лучах его славы. Александр не мешал им и милостиво выслушивал их льстивые речи. Наконец, здесь присутствовали и иранцы, потому что нельзя было оста-вить их без внимания. Среди македонской грубости и эллинской болтовни они вряд ли чувствовали себя уютно. Трудности для них начинались уже с языка, но особенно загадочными казались им литературные, мифологи-ческие примеры и отрывочные фразы какого-то Еврипида, которого на диво хорошо знали даже македонские рубаки, почитавшие его словно своего национального поэта. Таково было это общество этеров и “царских гостей”, которое собра-лось теперь в маракандской крепости. Выпито было уже порядочно. Вино разгорячило гостей. В разгаре весе-лого пиршества кто-то стал петь песенки, в которых высмеивались полко-водцы, недавно потерпевшие поражение от варваров. Точнее, это был на-мек на поражение македонского вспомогательного корпуса при Полити-мете. Царь и сам был причастен к этому поражению, потому что именно он выделил недостаточно крупные соединения и не позаботился о назна-чении толковых военачальников. Поэтому, видимо, ему нравилось, что в неудаче винили только военачальников, участвовавших в этом бою. Но ведь они сражались до последнего и все пали смертью храбрых, так что нельзя не подивиться тому, как Александр допустил, чтобы грек-купле-тист насмехался над памятью этих людей. Должно быть, причиной послу-жило крепкое согдийское вино: это оно притупило восприятие царя к происходящему на пиру. Старшие из присутствовавших сердились и бранили сочинителя и пев-ца, но Александр и окружавшие его молодые люди слушали с удоволь-ствием и просили певца продолжать. Это задело Клита. Признанный смельчак, самый безупречный из всадников, он счел необходимым защи-тить честь павших товарищей: -Недостойно во вражеской стране, среди варваров смеяться над маке-донцами, которые и в беде выше греческих шутов! Александр и трезвый не терпел никаких возражений, теперь же обоз-лился сильнее обычного. Уязвленный, он уже не разбирал слов и хотел одного — уколоть в ответ: -Сам себя изобличает тот, кто называет трусость бедой. Обвинить в трусости человека, спасшего его в пылу боя, было чудо-вищно. Возмущенный до глубины души Клит, вскочив, ответил безрассуд-ному царю: -Не этому ли трусу, отпрыск богов, обязан ты своим спасением в тот час, когда ты уже повернулся спиной к персидским мечам? Только кровь македонцев и вот эти рубцы сделали тебя, Александр, тем, чем ты являе-шься сейчас, когда напрашиваешься в сыновья Аммону и отрекаешься от твоего родного отца Филиппа. Ответ был злой: необоснованный упрек в трусости возвращался к Александру. Но Клит задел тут и святая святых царя — его мистическое причисление к сану богов. Теперь ни тот, ни другой не могли остановить-ся. Царь с ожесточением спросил: -Негодяй, ты думаешь, мне приятно, что ты всегда безнаказанно ведешь такие речи и призываешь македонцев к неповиновению? На что Клит ответил: -Мы и без того наказаны за наши усилия. Позавидуешь мертвым, кото-рые не видели, как македонцев бьют мидийскими розгами и как им при-ходится обращаться к персам-придворным, чтобы получить доступ к тебе. Теперь уже Клит коснулся того, что запрещалось строго-настрого: кри-тиковать мероприятия, служившие политике слияния народов. Тут вме-шались сотрапезники. Приближенные царя резко осадили Клита, между тем как старшие благоразумно старались погасить ссору. У Александра была даже минута отрезвления, когда он отвернулся от Клита и с горькой иронией обратился к двум грекам, сидевшим поблизости от него: -Эллины должны чувствовать себя среди македонцев, как полубоги среди хищных зверей, не правда ли? На этом ссора могла прекратиться, однако Клит решил воспользовать-ся моментом и высказать все, что у него накипело в душе: -Царю, конечно, незачем стесняться, пусть он говорит что вздумается, но пусть знает, что не стоит приглашать к своему столу свободных и при-выкших к свободным речам людей. Ему лучше жить среди варваров и рабов, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и персидс-кой одеждой. Дольше царь не мог сдерживать себя. С неудержимой яростью он мет-нул в Клита яблоко, и рука его стала искать кинжал. Нож, однако, Пто-лемей позаботился убрать подальше. Между тем приближенные окружили Александра и осторожно постарались удержать его от необдуманного поступка. Их поведение придало его мыслям неожиданное направление. Оружие украдено, он окружен. Не то же ли было с Дарием, когда Бесс напал на него? Опасность! Охваченный неожиданным страхом, Алек-сандр позвал стражу и велел подать сигнал тревоги. Поскольку трубач медлил, царь бросился на него и стал избивать. Благоразумные придворные воспользовались этой минутой, чтобы силой выставить упиравшегося Клита из зала. Птолемей, сохранивший ясную голову, вывел его за пределы крепости и только после этого вер-нулся. Оставшись один и еще сильнее захмелев от ночного воздуха, Клит вбил себе в голову мысль, совершенно его захватившую. Ему вспомни-лись стихи Еврипида, которые так подходили к моменту и так метко били по Александру. С упрямством пьяного он вернулся во дворец, миновал стражу и ока-зался снова перед царем. Направляясь к нему, он наглым тоном прочел стихи из “Андромахи”, в которых говорится о самомнении владык, приписывающих себе победы, одержанные другими:^ Как плох обычай наш. Когда трофейУ эллинов победный ставит войскоМежду врагов лежащих, но не теПрославлены, которые жизнью рисковали,А вождь один себе хвалу берет... Тогда, не владея собой, Александр выхватил у стражника копье и прон-зил им Клита. Кровь и молчание окружавших отрезвили царя. Он понял, что совер-шил непоправимое. Вырвав копье из тела Клита, он направил его на себя, к горлу. Копье отняли у него силой. Мертвого унесли. Всю ночь и последующие дни Александр провел в раскаянии. Его тер-зал стыд, он искренне жалел былого товарища, а еще больше — свою добрую Ланику, которую собственной рукой лишил любимого брата. Но горше всего было сознание того, что он поступил не по-царски. Александр, ощущавший себя почти богом, стыдился теперь показаться на людях. К нему привели Каллисфена и он пытался кроткой и ласковой речью смягчить горе царя и воскликнул: -И это Александр, на которого смотрит весь мир! Вот он лежит, рыдая, словно раб, страшась закона и порицания людей, хотя он сам должен быть для них законом и мерою справедливости, если только он победил врагов для того, чтобы править и повелевать, а не для того, чтобы быть прислу-жником пустой молвы. Разве ты не знаешь, что Зевс для того посадил с со-бой рядом Справедливость и Правосудие, дабы все, что совершается пове-лителем, было правым и справедливым? Такими речами Каллисфен несколько успокоил царя, но зато на буду-щее время внушил ему еще большую надменность и пренебрежение к за-конам. Александр вновь занялся делами лишь после того, когда войсковое собрание услужливо вынесло решение, что царь действовал справедливо, в столкновении виноват сам Клит и в этом ужасном случае были замеша-ны сверхъестественные силы. Это произошло под влиянием Диониса, грозный облик которого известен по “Вакханкам” Еврипида, а также по таинственному воздействию вина на души людей. Александр действовал по воле Диониса, а Клит пренебрег предзнаменованиями — все это можно считать проявлением воли богов. Как же оценил поступок царя историк Арриан? “Я сильно порицаю Клита за его дерзкое поведение с царем; Александра я жалею в этой беде; он обнаружил, что находится во власти двух пороков, а именно — гнева и пьянства. Разумному человеку не подобает быть во власти даже одного из них. И тут, однако, хвалю Александра за то, что он сразу понял, какое страшное дело совершил... Что он не отнесся к своему преступлению как к чему-то незначительному, не стал защищать себя (такой защитник хуже преступника), а осознал свое падение, человеку свойственное”. Не следует, однако, думать, что раскаяние Александра привело к изме-нению его политики. Александр был неумолим, и всякое сопротивление только ожесточало его. В гибели Клита он усматривал нечто символичное. Конечно, гнев и опьянение сделали свое дело. Но создается впечатление, что в своем возбуждении Александр лишь утратил выдержку, а из глуби-ны души поднялись инстинктивные стихийные силы. Как бы то ни было, царь продолжал стремиться к осуществлению своих целей с еще большей настойчивостью. Александр считал себя выше лю-дей, их прав и обязанностей. Клит не просто упрекнул царя. Он высказал сокровенное желание Александра, по поведению которого уже можно было догадаться о его ближайших планах. Пройдет всего год, и царь потребует, чтобы приближенные приветство-вали его коленопреклонением. Он хотел слыть среди всех вершителем и мировых и человеческих судеб.3. Царский поцелуйАлександр уже много лет искал такую форму государства, которая больше соответствовала бы его личности и новым сложившимся взаимо-отношениям. С этой целью он и воспользовался услугами оракула Ам-мона. Теперь с помощью проскинезы – обряда коленопреклонения - он сразу хотел превратиться в Великого царя,как называли персы монарха целой державы, и получить таким образом более чем божественные права. Возможно, это самый смелый, гениальнейший из его планов, который, несмотря на неудачу, был шедевром психологического расчета. Он ясно понимал, что павший ниц долго не сможет освободиться от нравственных последствий своего поступка. Остальное свершится само собой. Прецедент перейдет в обычай, к которому должны будут поневоле приспособиться все. Как проходила попытка внедрения обряда коленопреклонения? Пусть читатель не сочтет меня нескромным, но я обращусь к эпизодам из моей пьесы “Властелин”, в которой, как и подобает в драматургии, лаконично и емко показан весь процесс, начиная с репетиции…В литературе такой прием не нов…Дворец Дария в Персеполе. Здесь теперь постоянная резиденция Алек-сандра. Похоже, ему по вкусу восточные нравы. Сам он в персидском одея-нии, даже шальвары надел. С ним Г е ф е с т и о н. У входа стоит стража из персидских воинов. А л е к с а н д р. Эй, евнух!Появляется бывший е в н у х Дария, взятый в плен, но оставленный Александром служить у него. Он падает ниц перед царем, целует землю меж пальцев рук. ( Гефестиону). Как тебе нравится, мой Патрокл, такое выражение преданности? Хорошим ритуалом и нам не следует гнушать-ся… Г е ф е с т и о н ( с горькой иронией). Ты и так немало позаимствовал у варваров. Ходишь в их нарядах, велишь пороть, калечишь своих… А л е к с а н д р( сухо). Рука справедливости карает за дело…( Евнуху). Иди. ( Тот, поклонившись еще раз, удаляется. Александр рассуждает вслух). Начнем со свиты - коленопреклонение и …поцелуй в уста? Г е ф е с т и о н ( сдерживая возмущение). Унизить грека - саму Свободу поставить на колени! А л е к с а н д р. Унизить? Согнутая спина вовсе не признак рабства, а форма уважения и преданности царю. Г е ф е с т и о н. Для Востока, но не для свободной Эллады! Царь для нее - равный среди равных, только лучший из разных. Потому и…царь… А л е к с а н д р ( сдерживая раздражение). Послушай, мой Патрокл… Я -сын Аммона-Зевса и для меня нет ни греков, ни персов, ни даже родной Ма-кедонии сынов…Итак, мой друг, припомним детство и поиграем в новый ри-туал. Представь, что ты перс и только из плена. А я, как прежде, царь. Ты грациозно преклони колено и землю меж рук влюбленно целуй… Гефестион! Очнись! ( Гефестион стоит как вкопанный). О дух гордыни! Что же… Возь-ми мой трон. Садись, садись! Верти царевым саном и задавай хороший тон рабу и варвару. ( Насильно усаживает друга на трон). А я на колени встану…( Ловко приклоняет колено, падает ниц, целует землю меж пальцев. И так правдоподобен Александр в этой согбенной позе, что невольно вызывает вос-хищенный смех у Гефестиона). Г е ф е с т и о н ( смеется). Кто ты, Александр? Великий полководец или великий актер? Владей своим троном. Он - только твой! По праву! А л е к с а н д р ( неопределенно). Как сказать…Не так уж он для тебя ве-лик…Вдруг у меня наследников не будет. Тогда есть ты - мой приемник Ге-вестион! И троном моим владеть только тебе, если смерть настигнет вдруг сына Аммона-Зевса. Г е ф е с т и о н ( с искренней тревогой). Немудрено, если ты не сме-нишь риск воина на мудрость стратега. Мужество твое как у Ахилла, а твой отец Филипп заменял его хироумием Одиссея.Помнишь, как он оп-равдывал свое отступление? " Я отступил подобно барану, чтобы сильнее ударить рогами".Смеются.А л е к с а н д р ( спохватившись, строго). Мой отец - Аммон-Зевс. А Фи-липп - житейская благопристойность для толпы. Г е ф е с т и о н. Воистину - все так. А л е к с а н д р ( хитро). Ну, если так, то и тебе подобает перед сыном бога показать свои актерские способности…Итак, коленопреклонение…^ Гефестион неуклюже пытается пасть ниц, но спотыкается о ковер и падает. ( Хохочет). Да, не привык ты падать с коня, командующий кава-лерией! Посмотрим еще раз, как это делает пеший. ( Хлопает в ладоши). Евнух! ( По-является е в н у х и падает ниц). Как прост и как правдив в проявлении покорности... ( Евнуху). Можешь идти! ( Тот уходит. Повели-тельно). Вот тебе мой царский указ: сегодня же обучить свиту новому ритуалу - введем его по всему двору. Обрати внимание на Каллисфена - строптив, заносчив, но… пользуется в войсках и у населения уважением. Уговори его, а за остальными дело не станет. ( Полушепотом). А знаешь, почему я внедряю у эллинов чуждый им ритуал? Г е ф е с т и о н ( простодушно). Чтобы напомнить о безграничном праве царя и сына Зевса. А л е к с а н д р. Ты прав, мой нехитрый Патрокл. Это особенно важно сейчас. Многим надоело воевать, начинаются брожения, недовольства…Д н е м п о з ж еА л е к с а н д р в персидских одеждах, на голове — изысканный и укра-шенный драгоценностями тюрбан. Его свита, не считая Гефестиона, в греческих нарядах. Горят чаши с огнем. А л е к с а н д р (Гефестиону). Все готово для ритуала, мой Патрокл? Виночерпий, вино разбавлено? Тогда налей в мой царский кубок. П р о т е й. Питье для лягушек — не для меня. Налей-ка чистого вина. А л е к с а н д р. Нет, мой славный выпивоха, на этот раз все будут пить из моего кубка. А где же Каллисфен? Его я хотел видеть первым гостем... Г е ф е с т и о н. Он не любитель пирушек, но на эту придет обязательно. Появляется К а л л и с ф е н. Вот и он, мой Ахилл. А л е к с а н д р. Не называй меня Ахиллом. Гомер в своей “Илиаде” изобразил его скифом. К а л л и с ф е н. Это какой-то переписчик ошибся. Как же тогда щит Ахилла? Если верить Гомеру, он выкован самим хромым Гефестом. Оттого и внушает ужас врагам. А л е к с а н д р. Не щит внушает, а рука его носителя. Надень-ка его ты... Поглядим, какой ужас ты нам внушишь... (^ Снимает со стены щит, надевает его на руку Каллисфена. Дружный хохот сотрясает своды двор-ца.) Да, стремя скакуна верблюда не украсит...Каллисфен с силой освобождается от щита и, потеряв равновесие, падает на колени... (^ С издевкой.) О, что я вижу! Наш “профессор” спешит исполнить ритуал коленопреклонения! Но придержи свой пыл... (Вешает щит на место. Садится на трон, делает глоток из золотого кубка и указывает пальцем на Гефестиона.) Первым будешь ты.Гефестион делает глоток из царского кубка, падает ниц и затем целует царя в губы. Принимаю! Следующий. Протей! Тебя, вижу, замучила жажда... (^ Делает глоток, протягивает кубок Протею. Тот большими глотками осушает кубок и впивается в губы Александра. Царь с трудом отрывается от него. Смех.) Я ведь не гетера... И женат... А поклон? (Тот преклоняет колена, целует землю меж пальцев рук.) Принимаю. Виночерпий, налей еще, этот пьяница может выпить море. Царский кубок для него — напер-сток. (Виночерпий наливает.) А... Птолемей... Иди, иди, друг детства! Птолемей изящно выполняет весь ритуал. А вот теперь я пью за нашего ученого и ритора!Каллисфен направляется к алтарю. В этот момент Александр оборачи-вается к Гефестиону. Каллисфен, видя это, медлит, делает глоток из кубка, затем, не совершив обряда коленопреклонения, приближается к царю. Александр милостиво склоняется для поцелуя, но тут раздается подобострастный крик одного из приближенных: -Не дари, о, царь, поцелуя тому, кто не почтил тебя!^ Александр взбешен: он не слишком царствен в эту минуту и отказывает Каллисфену в поцелуе. (Указывая жестом на выход.) Таков тебе ответ. К а л л и с ф е н (отходя от алтаря. Громко). Где властвует гордыня, там в мыслях бога нет...^ Уходит. Неловкая пауза. П р о т е й (желая свести все в шутку). Негнущейся спине мешает кол проглоченный... П т о л е м е й: И стоит ли сей ум, отточенный тупым кинжалом, щита Ахилла? П р о т е й. Лишь тот рождает силу, что полыхает винным жаром. Но если рассудок слаб, вина не пей! А л е к с а н д р (гася в глазах недобрый блеск). Все мрачное достойно забвения. Верните Каллисфена и пир продолжим. Персидские вельможи — живее к общему веселью, я зелье сладкое хочу вкусить за вас…^ Гефестион возвращается с Каллисфеном. Г е ф е с т и о н (виночерпию). Вина ему, да побыстрее! К а л л и с ф е н. Вина не пью, и ты это знаешь... П р о т е й. То-то и глупец... Искал бы истину на дне кубка — прослыл бы мудрецом… (Виночерпию) Налей-ка еще! Клянусь Зевсом, храбрее нашего царя не было на земле да и на небе! Сколько подвигов совершил Геракл? Тринадцать. А наш Александр? Трудно сосчитать. Истинно – сын Зевса: и силы его неисчерпаемы... (Пьет.) А л е к с а н д р (польщенный). Да уж, драться с разъяренным львом и победить его, не каждый способен…Сейчас наш знаменитый ритор пора-дует нас мудрым, веским словом в честь Македонии! И в мир забвенья весь этот ритуал! Я против воли никого не заставляю. Мой Каллисфен! Ты сердце мне отдал, отдай же и слова, что прославляют мощь ладоней, сжимающих копье. К а л л и с ф е н ( растроганно). Мой царь, ты строптивость мою прос-тил и тем смутил мой дух. А это больше, чем преклоненные колена…Ты царь царей и это истина…Ты был им всегда. Однажды спросили тебя: не примешь ли участия в олимпийских играх? И ты ответил: « Если моими соперниками будут цари!» Филипп чеканил на монетах изображение своих победных колесниц, ты же презирал бахвалов и от каждой новой победы отца в битвах мрачнел. « Мальчики, - говорил ты нам, - отец успеет зах-ватить все и мне не удастся совершить ничего великого». А когда ты укротил дикого, могучего коня Букефала, которого никто даже не осмели-вался даже оседлать, восхищенный Филипп сказал, прослезившись: «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала».^ Восторженные крики, смех, аплодисменты. Уже тогда македонцы называли Александра своим царем, а Филиппа – его полководцем…И было нашему царю всего шестнадцать лет… Сколько побед им одержано за эти годы? Их по звездам не перечесть. И Александр принес варварам культуру Греции – самую высокую в мире. Да не помер-кнет слава твоя, Александр!^ Аплодисменты, восторженные крики, бросают Каллисфену свои венки. А л е к с а н д р ( польщен). Ты, Каллисфен, великолепный оратор. Но вспомни же слова Еврипида: « На прекрасную тему речь сказать легко!» А луч прекрасного во тьме пронзительней и ярче… Не так ли, Каллисфен? Так нарисуй нам теневую сторону деяний наших. Да посмешнее, позлее! Хороший смех – он души лечит от зазнайства. К а л л и с ф е н ( выдержав паузу). Нет родины в миру, а есть Вселенная. И царь ей один дан – наш Александр. Что народы тебе? Ее обряды, наря-ды? Пустое все – придумано для мелких и жалких утех.^ Одобрительный ропот.Здесь немы все – от лени и обжорства, хоть спины не гнут – не то что коле-на – но невдомек досель таким: в плену они или из плена…^ Все настороженно притихли. Я тоже считаю, что Александр достоин всяческой чести, которая подо-бает человеку; люди, однако, провели строгую границу между почестями, которые воздаются людям, и теми, которые воздаются богам: им строят храмы, ставят статуи, выделяют для них священные участки, приносят жертвы и совершают возлияния, сочиняют в их честь гимны, а для людей пишут хвалебные песни. Особо важен обряд преклонения. Люди, здоро-ваясь, целуют друг друга, но божества пребывают высоко над нами, и прикасаться к ним кощунство. Поэтому мы величаем их, склоняясь перед ними, в честь богов устраивают хоры, поют пеаны. Нет ничего удиви-тельного в том, что разных богов, клянусь Зевсом, и чтят по-разному; героям воздают ведь тоже почести иные, чем богам. Не подобает все это перемешать и привести в полный беспорядок, возведя людей на недосягаемую высоту и оказывая им преувеличенные почести, и в то же время низвергать и прини-жать, по крайней мере, насколько это от нас зависит, богов, почитая их наравне с людьми. Александр ведь не вынес бы, если бы честному человеку присвоены были поднятием рук или неправильным голосованием царские почести. Еще справедливее будут боги в своем гневе на тех, которые присва-ивают себе божеские почести или соглашаются на их присвоение. Для Александра более чем достаточно быть и считаться самым храбрым из храбрецов, самым царственным из царей, из военачальников самым достойным этого звания. И самому Гераклу при его жизни эллины не воздавали божеских почестей и стали чтить его как бога не сразу после смерти, а только потом, по велению дельфийского оракула. Если же человеку, который рассуждает в варварской стране, приходится иметь и варварский образ мыслей, то, прошу тебя, Александр, вспомни об Элладе, ради которой предпринял ты весь этот поход, пожелав присоединить Азию к Элладе. Подумай: вернувшись туда, ты и эллинов оставишь в покое и только на македонцев наложишь это бесчестие? Или вообще почести тебе будут оказ