Чжуан-цзы* ВНУТРЕННИЙ РАЗДЕЛ *Глава I. БЕЗЗАБОТНОЕ СКИТАНИЕ [1] В Северном океане обитает рыба, зовут ее Кунь. Рыба эта так велика, чтов длину достигает неведомо сколько ли. Она может обернуться птицей, и туптицу зовут Пэн. А в длину птица Пэн достигает неведомо сколько тысяч ли.Поднатужившись, взмывает она ввысь, и ее огромные крылья застилаютнебосклон, словно грозовая туча. Раскачавшись на бурных волнах, птица летитв Южный океан, а Южный океан -- это такой же водоем, сотворенный природой. Вкниге "Цисе"[2] рассказывается об удивительных вещах. Там сказано: "Когдаптица Пэн летит в Южный океан, вода вокруг бурлит на три тысячи ли вглубину, а волны вздымаются ввысь на девяносто тысяч ли. Отдыхает же таптица один раз в шесть лун". Пыль, взлетающая из-под копыт диких коней, -- такова жизнь, наполняющаявсе твари земные. Голубизна неба -- подлинный ли его цвет? Или такполучается оттого, что небо недостижимо далеко от нас? А если оттудапосмотреть вниз, то, верно, мы увидим то же самое. По мелководью большие корабли не пройдут. Если же вылить чашку воды вямку на полу, то горчичное зернышко будет плавать там, словно корабль. Аесли поставить туда чашку, то окажется, что воды слишком мало, а корабльслишком велик. Если ветер слаб, то большие крылья он в полете не удержит.Птица Пэн может пролететь девяносто тысяч ли только потому, что ее крыльянесет могучий вихрь. И она может долететь до Южного океана потому лишь, чтовзмывает в поднебесье, не ведая преград. Цикада весело говорила горлице: "Я могу легко вспорхнуть на ветку вяза,а иной раз не долетаю до нее и снова падаю на землю. Мыслимое ли дело --лететь на юг целых девяносто тысяч ли?!" Те, кто отправляются на прогулку загород, трижды устраивают привал, чтобы перекусить, и возвращаются домойсытыми. Те, кто уезжают на сто ли от дома, берут с собой еды, сколько могутунести. А кто отправляется за тысячу ли, берет еды на три месяца. Откуда жезнать про это тем двум козявкам? С маленьким знанием не уразуметь большое знание. Короткий век несравнится с долгим веком. Ну, а мы-то сами как знаем про это?Мушки-однодневки не ведают про смену дня и ночи. Цикада, живущая одно лето,не знает, что такое смена времен года. Вот вам "короткий век". Далеко вюжных горах растет дерево минлин. Для него пятьсот лет -- все равно что однавесна, а другие пятьсот лет -- все равно что одна осень. В глубокойдревности росло на земле дерево чунь, и для него восемь тысяч лет были всеравно что одна весна, а другие восемь тысяч лет были все равно что однаосень. Вот вам и "долгий век". А Пэнцзу по сию пору славится своимдолголетием -- ну не грустно ли? Иньский царь Тан как раз об этом спрашивал у советника Цзи. Он спросил:"Есть ли предел у мироздания?" -- За беспредельным есть еще беспредельное. Далеко на пустынном Севере есть океан, и этот океан -- водоем,сотворенный природой. Обитает в нем рыба шириной в несколько тысяч ли, длиныже она неведомо какой, и зовется она Кунь. Еще есть птица, и зовется онаПэн. Ее спина велика, как гора Тайшань, а ее крылья подобны туче, закрывшейнебосклон. Раскачавшись на могучем вихре, она взмывает ввысь на девяностотысяч ли и парит выше облаков в голубых небесах. Потом она летит на юг иопускается в Южный океан. А болотный воробышек смеялся над ней, говоря:"Куда только ее несет? Вот я подпрыгну на пару локтей и возвращаюсь наземлю. Так я порхаю в кустах, а большего мне и не надо. И куда только несетэту птицу?" Такова разница между малым и великим. Пожалуй, точно так же думают о себе исправный чиновник, управляющийволостью, или добрый государь, владеющий целым царством. А Сун Жун-цзы надтакими смеялся. Да если бы целый свет его хвалил, он все равно бы незагордился. И если бы весь свет принялся его бранить, он бы не счел себяопозоренным. Он понимал, что такое различие между внутренним и внешним, онзнал, где слава, а где позор. Вот какой он был человек! Нет, он не старалсяугодить мирским нравам. И все-таки даже он не утвердился в самом себе так жепрочно, как стоит в земле дерево. Ле-цзы был великий мастер ездить верхом нашести ветрах [3], он проводил в странствиях десять и еще пять дней и совсемне думал о собственном благополучии. Но хотя он умел летать, он все же немог обойтись без опоры. А вот если бы он мог оседлать истину Неба и Земли,править всеми переменами мироздания и странствовать в беспредельном, то ненуждался бы ни в какой опоре. Поэтому говорится: "Мудрый человек не имеетничего своего. Божественный человек не имеет заслуг. Духовный человек неимеет имени". Когда-то царь Яо [4], уступая Поднебесный мир Сюй Ю, говорил: "Коль нанебе светят солнце и луна, может ли огонь лучины сравниться с их сиянием? Ине напрасный ли труд поливать всходы, когда идет дождь? Займите, уважаемый,мое место, и в Поднебесной воцарится покой. Я же, как сам вижу, в государине гожусь, а потому прошу вас принять от меня во владение сей мир". Сюй Ю жеответил: "При вашем правлении Поднебесная процветает, для чего же мне менятьвас на троне? Ради громкого имени? Но имя перед сутью вещей -- все равно чтогость перед хозяином. Так неужели мне следует занять место гостя? Птица,вьющая гнездо в лесу, довольствуется одной веткой. Полевая мышь, пришедшаяна водопой к реке, выпьет воды ровно столько, сколько вместит ее брюхо.Ступайте, уважаемый, туда, откуда пришли. Поднебесный мир мне ни к чему!Даже если у повара на кухне нет порядка, хозяин дома и распорядительжертвоприношений не встанут вместо него к кухонному столу". Цзяньу сказал Лян Шу: "Мне доводилось слышать Цзе Юя. Его речизавораживают, но кажутся неразумными. Они увлекают в неведомые дали изаставляют забыть о знакомом и привычном. С изумлением внимал я этим речам,словно перед взором моим открывалась бесконечно убегающая вдаль река. Речиэти исполнены неизъяснимого величия. О, как далеки они от людских путей!" -- Что же это за речи? -- спросил Лян Шу. -- Далеко-далеко, на горе Гуишань, -- ответил Цзяньу, -- живутбожественные люди. Кожа их бела и чиста, как заледенелый снег, телом онинежны, как юные девушки. Они не едят зерна, вдыхают ветер и пьют росу. Ониездят в облачных колесницах, запряженных драконами, и в странствиях своихуносятся за пределы четырех морей. Их дух покоен и холоден как лед, так чтоничто живое не терпит урона, и земля родит в изобилии. Я счел эти речибезумными и не поверил им. -- Ну, конечно! -- воскликнул Лян Шу. -- Со слепым не будешь любоватьсякрасками картин. С глухим не станешь наслаждаться звуками колоколов ибарабанов. Но разве слепым и глухим бывает одно лишь тело? Сознание тожеможет быть слепым и глухим. Это как раз относится к тебе. В мире все едино,люди же любят вносить в мир путаницу и раздор -- как же не погрязнуть им всуете? А тем божественным людям ничто не может причинить вред. Даже еслислучится мировой потоп, они не утонут. И если нагрянет такая жара, чторасплавятся железо и камни и высохнут леса на горных вершинах, им не будетжарко. Да для них сам великий Яо или Шунь -- все равно что пыль или мякина.Неужели станут они заниматься ничтожными делишками этого мира? Один человек из царства Сун поехал в Юэ торговать шапками, а в техкраях люди бреются наголо, носят татуировку, а шапок им вовсе не нужно [5]. Когда Яо был царем Поднебесной, во всех пределах земли царил порядок. Апотом Яо встретился с четырьмя мудрыми мужами, побывал на далекой гореГуишань на север от реки Фэньшуй и позабыл о том, что царствовал вПоднебесной. Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: "Правитель Вэй подарил мне семена большойтыквы. Я посадил их в землю, и у меня выросла тыква весом с пуд. Если налитьв нее воду, она треснет под собственной тяжестью. А если разрубить ее исделать из нее чан, то мне его даже поставить будет некуда. Выходит, тыквамоя слишком велика и нет от нее никакого проку". Чжуан-цзы сказал: "Да ты, я вижу, не знаешь, как обращаться с великим!Один человек из Сун знал секрет приготовления мази, от которой в холоднойводе не трескаются руки. А знал он это потому, что в его семье из поколенияв поколение занимались вымачиванием пряжи. Какой-то чужеземный купецпрослышал про эту мазь и предложил тому человеку продать ее за сотнюзолотых. Сунец собрал родню и так рассудил: "Вот уже много поколений подрядмы вымачиваем пряжу, а скопили всего-навсего несколько золотых, давайтепродадим нашу мазь". Купец, получив мазь, преподнес ее правителю царства У.Тут как раз в земли У вторглись войска Юэ, и уский царь послал свою армиювоевать с вражеской ратью. Дело было зимой, сражались воины на воде. И вышлотак, что воины У наголову разбили юэсцев, и уский царь в награду за мазьпожаловал тому купцу целый удел. Вот так благодаря одной и той же мази,смягчавшей кожу, один приобрел целый удел, а другой всю жизнь вымачивалпряжу. Получилось же так оттого, что эти люди по-разному использовали то,чем обладали". Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы: "У меня во дворе есть большое дерево, людизовут его Деревом Небес. Его ствол такой кривой, что к нему не приставишьотвес. Его ветви так извилисты, что к ним не приладишь угольник. Поставь егоу дороги -- и ни один плотник даже не взглянет на него. Так и слова твои:велики они, да нет от них проку, оттого люди не прислушиваются к ним". Чжуан-цзы сказал: "Не доводилось ли тебе видеть, как выслеживает добычудикая кошка? Она ползет, готовая каждый миг броситься направо и налево,вверх и вниз, но вдруг попадает в ловушку и гибнет в силках. А вот як:огромен, как заволокшая небо туча, но при своих размерах не может пойматьдаже мыши. Ты говоришь, что от твоего дерева пользы нет. Ну так посади его вДеревне, Которой нет нигде, водрузи его в Пустыне Беспредельного Простора игуляй вокруг него, не думая о делах, отдыхай под ним, предаваясь приятныммечтаниям. Там не срубит его топор и ничто не причинит ему урона. Когда ненаходят пользы, откуда взяться заботам?"^ Глава II. О ТОМ КАК ВЕЩИ ДРУГ ДРУГА УРАВНОВЕШИВАЮТ [6] Цзы-Ци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимаянебесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительностоял рядом. -- Что я вижу! -- воскликнул Яньчэн Янь. -- Как же такое может быть?^ Тело -- как высохшее дерево,Сердце -- как остывший пепел.Ведь вы, сидящий ныне передо мной,Не тот, кто сидел здесь прежде!-- Ты хорошо сказал, Янь! -- ответил Цзы-Ци. -- Ныне я похоронил себя.Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но неслыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхалеще флейты Неба. -- Позволь спросить об этом, -- сказал Яньчэн Янь. -- Великий Ком [7]выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз онприходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве неслышал ты его громоподобного пения? Вздымающие гребни гор, дупла исполинскихдеревьев в сотню обхватов -- как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, каквинная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер -- и онизавоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завываютгрозно: у-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: а-а-а! При слабом ветре --гармония малая, при сильном ветре -- гармония великая. Но стихнет вихрь, ивсе отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья? -- Значит, флейта земли -- вся тьма земных отверстий. Флейта человека-- полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта Неба? -- Десять тысяч разных голосов! Кто же это такой, кто позволяет им бытьтакими, какие они есть, и петь так, как им поется? [8]^ Большое знание безмятежно-покойно.Малое знание ищет, к чему приложить себя.Великая речь неприметно тиха,Малая речь гремит над ухом.Когда мы спим, душа отправляется в странствие.Пробудившись от сна, мы открываемся миру.^ Всякая привязанность -- обуза и путы,И сознание вечно бьется в тенетах.Одни в мыслях раскованны,другие проникновенны,третьи тщательны.Малый страх делает нас осторожными.Большой страх делает нас раскованными.Мысли устремляются вперед,как стрела, пущенная из лука:так стараются люди определить,где истина и где ложь.Словно связанные торжественной клятвой:так судят неуступчивые спорщики.Увядает, словно сад поздней осенью:такова судьба истины, за которую держатся упрямо.Остановилось движение, словно закупорен исток:так дряхлеет все живое.И в час неминуемой смертиНичто не может снова вернуть наск жизни.Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаяние, перемены инеизменность, благородные замыслы и низкие поступки -- как музыка,исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день иночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это?Но да будет так! Не от него ли то, что и днем, и ночью с нами? Как будто быесть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзяне довериться, но невозможно узреть его образ! Не будь "другого", не было бы и моего "я" [9], а не будь моего "я", небыло бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы недалеки от истины, новсе еще не знаем, откуда приходят наши мысли. Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов [10] -- всеони присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мневсе одинаково, или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этоторган всеми прочими, как если бы они были его подданными? А может, органынашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в ролиправителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Нодаже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к егоподлинности, ни отнять от нее. Однажды получив свое тело, мы обладаем им до самой смерти и не можемвзять себе другое. Не зная покоя, мы плывем по бурным водам жизни,неудержимо стремясь, словно скачущий конь, к общему для всех концу. Как этопечально! Мы изнемогаем всю жизнь в бесплодных усилиях, в трудах и заботахпроводим дни и даже не ведаем, за что нам выпал такой удел. Как это горько!Для чего говорить о бессмертии, коли тело наше рано или поздно обратится впрах, а вместе с ним исчезнет и сознание? Вот поистине величайшая из людскихпечалей! Неужто жизнь человека и впрямь так неразумна? Или я один такойнеразумный, а другие умнее меня? Если вы следуете за своими сложившимисявзглядами, как за наставником, то кто среди людей не будет иметь наставника?Почему таким наставником может быть только тот, кто умеет делать выбор всоответствии со своими убеждениями? Ведь и невежда способен поступать также. Рассуждать об истине и лжи, прежде чем появится ясное понимание ихприроды, -- все равно что "отправляться в Юэ сегодня, а приехать туда вчера"[11]. Это значит объявлять существующим то, чего нет. А как несуществующеесделать существующим, не знал даже великий Юй. Я же и подавно знать о том немогу. Речь -- это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать,однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь?Или мы на самом деле ничего не говорим? Считают, что человеческая речьотлична от щебета птенца. Есть ли тут отличие? Или отличия нет? Отчего такзатемнен Путь, что существует истинное и ложное? Почему так невнятна речь,что существует правда и обман? Куда бы мы ни направлялись, как можем мы бытьбез Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего неможет быть? Путь затемняется человеческими пристрастиями, речь становитсяневнятной из-за цветистости. И вот уже возникает "правильное" и"неправильное", о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Ди, и то, чтоодни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того чтобыпринимать то, что они отрицают, и отрицать то, что они провозглашают, лучшеприйти к прозрению. Каждая вещь в мире есть "то", и каждая вещь в мире есть "это". Каждыйзнает то, что доступно ему, и не видит того, что доступно другому. Вотпочему говорится: "То рождается из этого, а это сообразуется с тем". Оттоголи утверждают, что "то" и "это" возникают одновременно? Следовательно, "врождении мы умираем" [12], возможное невозможно, а невозможное возможно,говоря "да", мы говорим "нет", а говоря "нет", говорим "да". Посему мудрецне делает этих различий, но смотрит на все в свете Небес и лишь следуетэтому [13]. Всякое "это" есть также "то", а всякое "то" есть также "это". Тамговорят "так" и "не так", имея свою точку зрения, и здесь говорят "так" и"не так", тоже имея свою точку зрения. Но существует ли в действительности"это" и "то", или такого различия вовсе не существует? Там, где "это" и "то"еще не противостоят друг другу, находится Ось Пути. Постигнув эту ось вцентре мирового круговорота, обретаем способность бесконечных превращений: инаши "да", и наши "нет" неисчерпаемы. Вот почему сказано: нет ничего лучше,чем прийти к прозрению. Вместо того чтобы доказывать, что палец не является пальцем, лучшесразу сказать, что непалец не является пальцем. Вместо того чтобыдоказывать, что "лошадь не является лошадью", лучше сразу сказать, чтонелошадь не является лошадью. Небо и Земля -- один палец, вся тьма вещей --одна лошадь [14]. Возможным называют то, что кажется возможным, а невозможным -- то, чтокажется невозможным. Дорога появляется, когда ее протопчут люди. Вещистановятся такими, какие они есть, когда им дают названия. Каковы же они?Они такие, какие есть. Почему они не таковы? Они не таковы потому, чтотакими не являются. Каждой вещи изначально свойственно особое качество, икаждая вещь изначально имеет свои возможности. Нет вещи, которая была былишена присущих ей качеств и возможностей. Посему, если кто-то произвольнопротивопоставляет прокаженного красавице Сиши, былинку -- столбу, аблагородство -- подлости, то пусть собирает все это воедино. Их разделение-- это их созидание, их созидание -- это их разрушение. Но все вещи --рождающиеся и погибающие -- друг друга проницают и сходятся воедино. Толькочеловек, постигший правду до конца, знает, что все приходит к одному. Он неприбегает к частным суждениям, но оставляет все сущее на обычном месте [15].Обычное определяется полезным, полезное -- проникновением в суть вещей, апроникновение -- доступным. Как только мы приходим к доступному, нам уже нетнужды идти далеко. Тут наши утверждения исчерпывают себя. Остановиться наэтом и не знать, почему так происходит, -- вот это и значит пребывать вПути. Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все едино, называется "трипоутру". Что такое "три поутру"? Жил-был один человек, содержавший в домеобезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: "Утром дам вамтри меры желудей, а вечером -- четыре". Обезьяны рассердились. Тогда онсказал: "Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером -- три". И всеобезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, какнужно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, чтоназывается, "следовал тому, что есть". Посему мудрый приводит к согласиюутверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга. Это называется"идти двумя путями сразу" [16]. Люди древности в своих знаниях достигли предела. Чего же они достигли?Они знали, что изначально вещи не существуют, -- вот предел, вот вся безднасмысла, и добавить к этому нечего. Те, кто шли за ними, считали, что вещисуществуют, но нет границ между вещами. Те, кто шли потом, считали, чтограницы между вещами существуют, но никакая вещь не может быть "этим" или"тем". Противопоставление "этого" и "того" -- вот причина затемнения Пути. Акогда Пути нанесен ущерб, возникает любовная привязанность. Действительно лив мире Путь понес ущерб и возникла любовная привязанность, или ничего этогоне было? Когда Чжао Вэнь играл на своей лютне -- вот это было нанесениеущерба Пути и возникновение любовной привязанности. А когда лютня Чжао Вэнямолчала, Путь не терпел ущерба, и не появлялось любовной привязанности [17].Чжао Вэнь, играющий на лютне, мастер Куан, отбивающий такт посохом, иХуэй-цзы, опирающийся на столик, -- какими познаниями обладали эти трое?Знание каждого из них было совершенным, а потому предания о них дошли и донаших дней. Но каждый из них в своих пристрастиях отличался от других ипритом старался разъяснить лишь то, к чему сам питал пристрастие, а потомуумалчивал о других точках зрения. Вот почему они кончили никчемными спорамио "твердости" и "белизне", а сын Чжао Вэня остался всего лишь обладателемлютни отца, так и не сумев достичь высот в музыке. Если о таких людях можносказать, что они добились успеха, то в таком случае и я небезуспешно прожилсвою жизнь. А может, следует сказать, что эти люди не добились успеха? Втаком случае ни я, ни кто-нибудь другой не изведал в жизни успеха. Вотпочему истинно мудрый презирает блеск изощренных речей. Он не придумываетистины, а оставляет все вещи на их обычном месте. Вот это и называется"осветить вещи светочем разума". Предположим, я высказываю суждение о чем-тои не знаю, следует ли его определять как "истинное" или как "неистинное". Нокаким бы оно ни было, если мы объединим "истинное" и "неистинное" в однукатегорию, то исчезнет всякое отличие от иного суждения. Воспользуюсь однимпримером. Положим, есть "начало" и есть "то, что еще не начало бытьначалом". Тогда есть "то, что еще не начало быть тем, что еще не начало бытьначалом". Положим, есть "бытие" и есть "небытие". Тогда есть "то, что еще неесть бытие" и есть "то, что еще не есть то, что еще не есть бытие". Внезапномы приходим к "небытию" и не знаем, что же на самом деле существует: "бытие"или "небытие"? А что до меня, то я, несомненно, что-то сказал, но так и незнаю, сказал ли я в конце концов что-нибудь, или же я на самом деле ничегоне сказал? [18] В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гораТайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юномвозрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет сомной одно. Коль скоро мы составляем одно -- что еще тут можно сказать? Но уж колимы заговорили об одном, то можно ли обойтись без слов? Единое и слова о немсоставляют два, а два и одно составляют три. Начиная отсюда, дажеискуснейший математик не доберется до конца чисел, что уж говорить обобыкновенном человеке! Даже идя от несуществующего к существующему, мыдолжны считать до трех. Что уж говорить, когда мы пойдем от существующего ксуществующему! Но не будем делать этого. Будем следовать данному, и не болеетого [19]. Путь изначально не имеет пределов, слова изначально не имеютустановленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины,появляются разграничения. Попробую сказать об этих разграничениях:существует левое и существует правое, существуют приличия и существует долг,существует определение и существует толкование, существует спор и борьба.Все это называют восьмью достоинствами. То, что пребывает за пределамимироздания, мудрый принимает, а о том не ведет речей. О том, что пребывает впределах мироздания, мудрый говорит, но не выносит суждений. Касательнодеяний прежних царей, о которых поминают в летописи, мудрый выноситсуждения, но не ищет им объяснений. Воистину, в каждом определении есть нечто неопределимое, в каждомдоказательстве есть нечто недоказуемое. Почему это так? Мудрый хранит правдув себе, а обыкновенные люди ведут споры, чтобы похвастаться своими знаниями.Вот почему говорится: "В споре есть нечто не замечаемое спорщиками".^ Великий Путь не называем.Великое доказательство бессловесно.Великая человечность нечеловечна.Великая честность не блюдет приличий.Великая храбрость не горит отвагой.Путь, проявивший себя, перестает быть Путем. Речь, ставшая словом, невыражает правды. Человечность, которая всегда добра, не свершит добро.Показная честность не внушает доверия. Храбрость, не знающая удержу, неприносит победы. Все эти пять вещей закруглены и обтекаемы, как шар, номогут вдруг обрести острые углы. Знать, как остановиться на незнаемом, -- это есть совершенство. Кто жезнает бессловесное доказательство и неизъяснимый Путь? Вот что такое, есликто-нибудь способен это знать, Небесная Кладовая. Добавляй в нее -- и она непереполнится. Черпай из нее -- и она не оскудеет, и неведомо, почему этотак. Сие зовется потаенным светом [20]. Беззубый спросил у Ван Ни: "Знаете ли вы, в чем вещи подобны другдругу?" -- Как я могу это знать? -- ответил Ван Ни. -- Знаете ли вы то, что вы не знаете? -- Как я могу это знать? -- Стало быть, никто ничего не знает? -- Как я могу это знать? Однако же попробую объясниться: откуда вызнаете, что то, что я называю знанием, не является незнанием? И откуда вызнаете, что то, что я называю незнанием, не является на самом деле знанием?Позвольте теперь спросить: если человек переночует на сырой земле, у негозаболит поясница и отнимется полтела. А вот случится ли такое с лосем? Есличеловек поселится на дереве, он будет дрожать от страха, а вот так ли будетчувствовать себя обезьяна? Кто же из этих троих знает, где лучше жить? Людиедят мясо домашних животных, олени едят траву, сороконожки лакомятсячервячками, а совы охотятся за мышами. Кому из этих четырех ведом истинныйвкус пищи? Обезьяны брачуются с обезьянами, олени дружат с лосями, угрииграют с рыбками. Маоцзян и Сиши слыли первыми красавицами среди людей, норыбы, завидев их, тотчас уплыли бы в глубину, а птицы, завидев их,взметнулись бы в небеса. И если бы их увидели олени, они бы с испугу убежалив лес. Кто же среди них знает, что такое истинная красота? По моемуразумению, правила доброго поведения, суждения об истине и лжи запутанны иневнятны. Мне в них не разобратьсяБеззубый спросил: "Если вы не можетеотличить пользу от вреда, то уж совершенный человек, несомненно, знает эторазличие, правда?" Ван Ни ответил: "Совершенный человек живет духовным! Даже еслизагорятся великие болота, он не почувствует жары. Даже если замерзнутвеликие реки, ему не будет холодно. Даже если молнии расколют великие горы,а ураганы поднимут на море волны до самого неба, он не поддастся страху.Такой человек странствует с облаками и туманами, ездит верхом на солнце илуне и уносится в своих скитаниях за пределы четырех морей. Ни жизнь, нисмерть ничего в нем не меняют, тем паче мысли о пользе и вреде!" Цюйцяо-цзы спросил у Чанъу-цзы: "Я слышал от Конфуция, что мудрый необременяет себя мирскими делами, не ищет выгоды, не старается избегнутьлишений, ни к чему не стремится и даже не держится за Путь. Порой он молчит-- и все выскажет, порой говорит -- и ничего не скажет. Так он странствуетдушой за пределами мира пыли и грязи. Конфуций считал, что это всесумасбродные речи, а я думаю, что так ведут себя те, кто постиглисокровенный Путь. А что вы думаете?" Чанъу-цзы ответил: "Эти речи смутили бы даже Желтого Владыку, разве могуразуметь их Конфуций? К тому же ты слишком скор в суждениях. Видишь яйцо --и уже хочешь слышать петушиный крик, видишь лук -- и хочешь, чтобы тебеподали жаркое из дичи. Я расскажу тебе, как придется, а ты уж, как придется,послушай, хорошо? Может ли кто-нибудь встать рядом с солнцем и луной, заключить в своиобъятия вселенную, жить заодно со всем сущим, принимать все, что случается вмире, и не видеть различия между людьми низкими и возвышенными? Обыкновенныелюди трудятся не покладая рук. Мудрый действует не умствуя, и для негодесять тысяч лет -- как одно мгновение. Для него все вещи в мире существуютсами по себе и друг друга в себя вмещают. Откуда мне знать, чтопривязанность к жизни не есть обман? Могу ли я быть уверенным в том, чточеловек, страшащийся смерти, не похож на того, кто покинул свой дом и боитсявернуться? Красавица Ли была дочерью пограничного стражника во владении Ай.Когда правитель Цзинь забрал ее к себе, она рыдала так, что рукава ее платьястали мокрыми от слез. Но когда она поселилась во дворце правителя,разделила с ним ложе и вкусила дорогие яства, она пожалела о том, чтоплакала. Так откуда мне знать, не раскаивается ли мертвый в том, что преждемолил о продлении жизни? Кто во сне пьет вино, проснувшись, льет слезы. Ктово сне льет слезы, проснувшись, отправляется на охоту. Когда нам что-нибудьснится, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы можем даже гадать по своемусну и, лишь проснувшись, знаем, что то был сон. Но есть еще великоепробуждение, после которого узнаешь, что есть великий сон. А глупцы думают,что они бодрствуют и доподлинно знают, кто в мире царь, а кто пастух. Дочего же они тупы! И вы, и Конфуций -- это только сон, и то, что я называювас сном, тоже сон. Речи эти кажутся загадочными, но, если после многихтысяч поколений в мире появится великий мудрец, понимающий их смысл, всявечность времен покажется одним быстротечным днем!" Положим, мы затеяли с тобой спор, и ты победил меня, а я не смогпереспорить тебя, значит ли это, что ты и в самом деле прав, а я на самомделе не прав? А если я победил тебя, а ты не смог переспорить меня, значитли это, что прав именно я, а ты не прав? Обязательно ли кто-то из нас долженбыть прав, а кто-то не прав? Или мы можем быть оба правы и оба не правы? Иесли мы сами не можем решить, кто из нас прав, а кто нет, то другие люди темболее не сделают этого за нас. Кто же рассудит нас? Если придет кто-нибудь,кто согласится с тобой, то как ему рассудить нас? А если кто-то третий будетсогласен со мной, то и ему не удастся нас рассудить. Если же, наконец,позвать того, кто не согласен ни со мной, ни с тобой, то такой человек темболее не поможет нам установить истину. А если позвать того, кто согласитсясо мной и с тобой, то мы опять-таки не доберемся до истины. Выходит, ни я,ни ты, ни кто-либо другой не можем установить общую для всех истину. На когоже нам надеяться? Противоречивые суждения о вещах друг друга поддерживают, а если ониперестают поддерживать друг друга, следует привести их к равновесию на весахНебес [21]. Будем же следовать вольному потоку жизни и исчерпаем до концасвой земной срок! Но что значит "привести к равновесию на весах Небес"?Отвечу: "истинное" есть также "неистинное", "правильное" -- это также"неправильное". Если истина и в самом деле является истиной, то онаотличается от неистинного, и тут не о чем спорить. Если правильное и в самомделе является правильным, то оно отличается от неправильного, и тут тоже нео чем спорить. Забудем о наших летах, забудем о наших обязанностях,достигнем беспредельного и будем пребывать в нем без конца. Полутень спросила у Тени: "Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь наместе, раньше ты сидела, теперь стоишь. Почему ты так непостоянна в своихпоступках?" Тень ответила: "А не потому ли я такая, что я от чего-то завишу? Аможет, то, от чего я завишу, тоже от чего-то зависит? Может быть, я завишуот чешуйки на хребте змеи или от крылышек цикады? Откуда я могу знать,почему я такая или другая?" Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой -- счастливойбабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе незнала, что она -- Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я -- ЧжуанЧжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он --бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она -- Чжуан Чжоу. А ведьмежду Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такоепревращение вещей!^ Глава III. ГЛАВНОЕ ВО ВСКАРМЛИВАНИИ ЖИЗНИ [22] Наша жизнь имеет предел, а знанию предела нет. Имея предел, гнаться забеспредельным гибельно. А пытаться употребить в таких обстоятельствах знание-- верная гибель. Делая добро, избегай славы; делая зло, избегай наказания. Идя срединнымпутем, можно себя уберечь, благополучно прожить свои годы, вскормить родныхлюдей, исчерпать свой земной срок. Повар Дин разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой,навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: вжик! бах!Сверкающий нож словно пляшет в воздухе -- то в такт мелодии "Тутовая роща",то в ритме песен Цзиншоу [23]. -- Прекрасно! -- воскликнул царь Вэнь-хой. -- Сколь высоко твоеискусство, повар! Отложив нож, повар Дин сказал в ответ: "Ваш слуга любит Путь, а он вышеобыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я виделперед собой только туши быков, но минуло три года -- и я уже не видел ихперед собой! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, яперестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовномужеланию. Вверяясь Небесному порядку, я веду нож через главные сочленения,непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, ипотому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже окостях. Хороший повар меняет свой нож раз в год -- потому что он режет.Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц -- потому что он рубит. А япользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш,а нож все еще выглядит таким, словно он только что сошел с точильного камня.Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имееттолщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдетсяпредостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать летмой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня. Однакоже всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придетсянелегко, и собираю воедино мое внимание. Я пристально вглядываюсь в этоместо, двигаюсь медленно и плавно, веду нож старательно, и вдруг тушараспадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку,с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу егона место". -- Превосходно! -- воскликнул царь Вэнь-хой. -- Послушав повара Дина, японял, как нужно вскармливать жизнь. Когда Гунвэнь Сюан