"Этика" Преподаватель: Шемакин Ю. И

Московский Институт Радиотехники, Электроники и Автоматики (Технический университет)Синергетические системыТема:"Этика" Преподаватель: Шемакин Ю.И. Выполнил: Иванов П.А. Группа: МФ - 4 - 96 Москва, 2001ЭТИКА Этика есть наука о морали. Это определение является широко распространенным, с него начинаются едва ли не все учебники этики. Тем не менее оно не выдерживает логической критики. Определения такого типа — через род и видовое отличие — предполагают, что смысл неиз­вестного понятия (в нашем случае этики) раскрывается через известное (мораль) и что второе (определяющее) не зависит от первого (определяемого). Понятие морали этим требованиям не удовлетворяет, ибо терминологически оно является синонимом этики, содержательно в су­щественной мере зависит от нее. Тем самым определение "этика есть наука о морали" оказывается уязвимым сразу в двух отношениях: оно тавтологично и содержит в себе порочный круг. ^ Этимология и история терминов:этика, мораль, нравственность Термин "этика" — древнегреческого происхождения. Он берет начало от слова этос (ethos), означавшего в да­лекие времена Местопребывание — человеческое жилище, звериное логово, птичье гнездо. В этом значении оно употреблялось еще Гомером. Позднее данное слово при­обретает новый смысл — устойчивая природа како­го-либо явления, в том числе характер, внутренний нрав живых существ. В данном значении оно широко исполь­зуется в философии. Эмпедокл говорит об этосе первоэлементов. Гераклит говорит об этосе человека, имея в виду то, что на русский язык переводится словами "образ жизни", "характер": "Характер человека есть его демон". Вместе с новым значением слово "этос" приоб­ретает нормативный оттенок, обозначая такую устойчи­вую природу явления, которая вместе с тем выступает в качестве образца. Смещение и углубление значения слова "этос" (от местопребывания к характеру, устойчивой природе) явля­ется многозначительным: здесь можно усмотреть зависи­мость характера, устойчивой природы человека и животных от их совместного проживания, общежития. Аристотель, отталкиваясь от слова "этос" в значении характера, внутренней природы, нрава, образовал прила­гательное "этический" или "этосный" (ethicos) — относя­щийся к этосу. Им он обозначил особый класс качеств, относящихся к характеру человека, описывающих его совершенное состояние — этические добродетели. При терминологическом обозначении и содержательном опи­сании этических добродетелей Аристотель ссылается так­же на термин "привычка" (ethos), который от термина ethos в значении характера отличается только одной пер­вой буквой (эпсилон, пятая буква греческого алфавита, вместо эты — седьмой буквы). Этические добродетели (мужество, умеренность, щедрость и другие) отличаются как от природных свойств человека, аффектов, так и от качеств его ума (дианоэтических добродетелей). Уже от прилагательного "этический" Аристотель пришел к суще­ствительному "этика", являющемуся, с одной стороны, обобщением соответствующего класса добродетелей, а с другой — обозначением той области знаний, которая изучает человеческие добродетели (сочинения Аристотеля — "Никомахова этика", "Большая этика", "Эвдемова этика"— являются первыми, предметная область кото­рых обозначена словом "этика"). Термин "мораль" — и по содержанию и по истории возникновения— латинский аналог термина "этика"; В латинском языке есть слово "mos" (множественное число — "mores"), соответствующее древнегреческому этосу и обозначающее нрав, обычай, моду, устойчивый порядок. На его базе Цицерон с целью обогащения ла­тинского языка и с прямой ссылкой на опыт Аристотеля образовал прилагательное "моральный" (moralis) для обозначения этики, назвав ее philosophia moralis. Уже позднее, предположительно в IV веке, появляется слово "мораль" (moralitas), в качестве собирательной характе­ристики моральных проявлений. Множественное число от него— moralia — употреблялось как обозначение и моральной философии и ее предмета. В русском языке есть самобытный термин "нравствен­ность", являющийся в целом эквивалентом греческого слова "этика" и латинского слова "мораль". Насколько можно судить, он повторяет их историю. В русском словаре 1704 года (словарь Поликарпова) есть слово "нрав", но нет еще слов "нравственный"' и "нравствен­ность". В словаре 1780 года (словарь Нордстета) есть уже слово "нравственный", но нет слова "нравственность". И только в словаре 1793 года (академический, словарь) в добавление к двум вышеназванным появляется слово "нравственность". Интересно заметить: немецкий тер­мин, обозначающий нравственность (Sittlichkeit), также воспроизводит историю и логику своих иноязычных и бо­лее древних эквивалентов. Согласно толковому словарю братьев Гримм, в XIII веке существовало слово "нрав" (Sitte), в XIV веке появляется слово "нравственный" (sittlicfa) и только в XVI веке возникает существительное "нравственность" (Sittlichkeit), обобщающее определен­ную реальность внутренней жизни человека и его отноше­ний с другими людьми. Таким образом, термины "этика", "мораль", "нравст­венность" приблизительно однотипны по своему этимо­логическому содержанию и истории возникновения. В хо­де развития культуры они приобретали различные смысловые оттенки, самым существенным из которых является разведение этики и морали (нравственности) как науки, области систематизированного знания, и ее предмета (или объекта). Попытка эта, хотя она имеет многовековую историю, не удалась. И язык и духовный опыт сопротив­ляются тому, чтобы закрепить за этикой исключительно или хотя бы даже преимущественно значение науки, а мо­раль лишить какого-либо теоретического статуса. В современном — и живом и литературном — русском языке все три термина содержательно пере­крещиваются и в принципе являются взаимозаменяемы­ми. Сказать "этические нормы", "моральные- нормы", "нравственные нормы" — значит сказать одно и то же. Складывается, конечно, определенная традиция привыч­ного словоупотребления, но она не является жесткой. К примеру, применительно к идеалам чаще обращаются к термину "нравственный" — нравственные идеалы. Нич­то, однако, не препятствует тому, чтобы то, что обозна­чается как "нравственные идеалы", назвать "этическими идеалами" или "моральными идеалами". Определенную область философского знания принято называть этикой или философской этикой, ее же нередко именуют нравст­венной философией, моральной философией. Злоупотреб­ления моральной проповедью мы, как правило, именуем морализаторством (морализированием); этот же процесс можно обозначить и как нравоучительство, этизирование. Знание само по себе не меняет предмет, а меняет наш взгляд на него. Одно время люди думали, что Со­лнце вращается вокруг Земли. Потом они стали считать, что Земля вращается вокруг Солнца. Это кардинальное изменение наших знаний само по себе никак не сказалось на реальном положении Солнца и Земли. Этическое зна­ние — совсем иного рода. Оно меняет сам предмет, формирует его. Как мы видели, и термин и понятие морали возникают в рамках систематизированной мыс­лительной деятельности. Этика может считать, что мо­раль дана богом. А может утверждать, что она обуслов­лена историческими обстоятельствами. Эти два взгляда, принятые всерьез, в их прямом и обязывающем значении, дают не просто два разных понимания, но и два разных состояния морали. Этику точнее было бы определить не как науку о морали, а как самосознающий моральный опыт. И это всегда субъективный опыт, то есть опыт того субъекта, который размышляет, сознает себя. Характеризуя эту особенность этики, Аристотель го­ворил, что ее целью являются не знания, а поступки. Не для того человек изучает этику, чтобы узнать, что такое добродетель, а для того, чтобы стать добродетельным. Или, говоря по-другому, мораль как та реальность, с ко­торой имеет дело этика, не может существовать вне обращения к этике. Она нуждается в этике, в ней получает продолжение и, завершение.^ Особенности этики Среди тайн, которые познает и преодолевает в своем опыте человек, самой непостижимой является он сам. Что такое человек, откуда и зачем он? Существуют разнообразные, взаимоисключающие ответы на эти воп­росы — от признания того, что человек есть создание бога, венец мироздания, до утверждения о том, что он является ошибкой эволюции, болезненной мутацией при­роды. Не рассматривая концепции человека по существу, заметим: само их взаимоисключающее многообразие яв­ляется выражением некоторых отличительных особенно­стей человеческого бытия. Жизнедеятельность всех живых существ, включая тех высших животных, которые в эволюционном ряду стоят близко к человеку и считаются родственными ему, зара­нее запрограммирована: она содержит в себе свою со­бственную норму. Человек составляет исключение, его жизнедеятельность не запрограммирована. В его поведе­нии нет никакой предзаданиости. Индивидуальные вариации поведения, порой большие, наблюдаются и у живо­тных. Однако тип поведения у них предзадан. Мы знаем, что в случае нормального развития. Получится из малень­кого ягненка или маленького волчонка. Но мы никогда не можем с уверенностью сказать, что получится из малень­кого человечка. Из него может получиться все, что угод­но. И когда про одного говорят, что он похож на ягненка, другого называют хищником, третьего сравнивают со змеей и т. д. — это больше, чем фигуральные выражения. Человек живет по нормам, которые он сам себе задает. Его действия носят целесообразный характер, то есть он действует сообразно целям, который перед собой ставит, Цель можно назвать причиной, которая находится не сзади, а впереди, дана как бы не до следствия, а после нее. Человек сам задает основания, причины своего пове­дения. Разные люди и один и тот же человек в разное время могут совершать разные, взаимоисключающие поступки. Ворон ворону глаз не выклюет, — говорит русская посло­вица. Животным присущ врожденный запрет братоубий­ства. Им свойственны инстинктивные тормозные механи­змы, ограничивающие проявления агрессивности против представителей своего вида. У человека ничего этого нет или ослаблено до очень опасного предела. Из Библии нам известно: Каин убил Авеля, Брат убивает брата. Существуют физиологические механизмы, в силу кото­рых проявления жизни являются источником приятных ощущений, а проявления смерти (ужас на лице, вид крови и т.д.) порождают инстинктивное отвращение. Человек может преодолевать и эти ограничения до такой степени, что способен радоваться страданиям (феномены садизма или мазохизма). Человек есть на все способная тварь — это суждение писателя и социолога А. А. Зиновьева является в такой же мере суровой оценкой, в какой в бес­пристрастной констатацией факта. Другим аспектом отмеченной особенности человечес­кого бытия является то, что человек находится в процессе непрерывного становления. Он всегда стремится стать иным, чем он есть на самом деле, подняться над самим собой. Он постоянно недоволен собой, обуреваем жела­нием быть другим, выйти за свои границы. Наиболее очевидно и вызывающе это обнаруживается в отношении к смерти. Человек смертей, как и все природное. Ничто не может отменить этого факта, никому и никогда не удава­лось обойти его. Встреча индивида с собственной смер­тью абсолютно неминуема. Тем не менее человек не может принять этого факта, бунтует против него, бросает ему вызов. Стремление к бессмертию — специфическое стремление человека. Мало сказать: человек не тождествен самому себе. Следует добавить: эту нетождественность он восприни­мает как недостаток. Он движим желанием быть другим, но это состояние вечного становления он не может при­нять как норму. Он в то же время желает освободиться от желания быть другим. Человеку свойственно представ­лять жизнь в виде иерархии, нижней точкой которой является растительный и животный мир, а верхней — не­кое гипотетическое, идеальное состояние, именуемое одними богом, другими — коммунизмом, третьими — точ­кой омегой и т. д. Сам человек в этой иерархии находится посередине. Он не внизу и не наверху. Он на лестнице, которая ведет снизу вверх. При описании особенности человеческого бытия в философии неоплатонизма испо­льзовался образ человека, который по пояс находится в воде. Бытие человека изначально раздвоено: он стре­мится выйти из воды, но остается в ней; он находится в воде, но стремится выйти из нее. Человек занимает в космосе срединное положение и по определению является незавершенным существом. Стремление к заверше­нию, которое может быть названо одновременно и стре­млением к совершенству, — отличительная особенность человека. Мораль и есть отношение человека к себе в перспективе собственного стремления к совершенству, идеалу. Эта замкнутость на идеал, совершенство выражает­ся в том, что в человеческих мотивах и соответствующих им действиях есть пласт, который не может получить эмпирически доказательного объяснения, не умещается в границы закона причинности и принципа полезности. Человек, как уже отмечалось, не хочет мириться со смертью. Это - закон природы. Однако мы знаем много случаев, когда люди идут на смерть за свои убеждения, считая их важнее жизни. Такой способ поведения мы называем героическим. Из двух возможных вариантов поведения в бизнесе, один из которых сулит доход в один миллион рублей, а второй в десять раз больше, человек изберет второй. Однако есть поступки, которые он не совершит ни за какие деньги. Нет такой корысти, которая оправдала бы предательство друга, измену Родине, пото­му что и дружба, и любовь к Родине ценны сами по себе. Они бескорыстны. Мораль есть та область героического и бескорыстного в человеке, которая не выводится из обстоятельств и не сводится к ним, а имеет автономный, то есть самозаконодательный характер. Она беспричинна и неутилитарна. Древнегреческий философ и врач Секст Эмпирик опи­сывает такую ситуацию: человек, который находится пой ножом хирурга, выносит сопряженную с этим боль, а его близкие, наблюдающие со стороны, не выносят ее и пада­ют в обморок. Почему так происходит? Возможны раз­личные ответы на этот вопрос. Для самого Секста Эм­пирика данный пример иллюстрировал тезис скептичес­кой философии, согласно которому основным источни­ком страданий является воображение: сознание того, что страдание — это плохо, приносит более сильные страда­ния, чем само страдание. Если же говорить о моральной основе описанной ситуации, то ее можно сформулиро­вать так: сострадание для человеческой личности более значимо, чем страдание. Или, если выразить ту же мысль иначе, страдания других людей могут оказывать на чело­века более сильное воздействие, чем его собственные страдания. Поскольку точкой отсчета морали является некое идеальное состояние, которое по определению бесконеч­но, неисчерпаемо совершенно, то она не может не нахо­диться в отрицательном отношении к любому наличному состоянию, которое всегда конечно, ограниченно. Мо­раль в ее конкретном выражении поэтому всегда имеет характер запретов; Позитивная формулировка в данном случае означала бы парадокс сосчитанной бесконечности. Этот вывод может вызвать возражения, так как существует немало этических предложений, заключающих по­зитивное содержание и имеющих форму предписаний (будь милосерден, люби ближнего и т. д.). Они, однако, всегда являются настолько общими, неопределенными, что их Можно рассматривать как вариации одного единственного требования — требования быть моральным. Строгий, конкретный и, самое главное, проверяемый смысл имеют только моральные запреты. Как говорил Монтень самый тонкий кончик циркуля является слиш­ком толстым для математической точки. Точно так же реально практикуемые нормы не могут считаться воп­лощением этики. Индивиды и их поступки отличаются друг от друга только мерой морального несовершенства. В человеке, начиная с древности, выделяются три составляющие: тело, душа, дух. Мораль является характеристикой души. Не тела. Не духа. А души. С одной стороны, существуют аффекты, природные инстинкты и стремления — все то, что сопряжено с удовольствиями и страданиями. С другой стороны, существует созерца­тельная деятельность, выводящая человека в чистые сфе­ры абсолютного. Первое воплощается во всей прагмати­ке жизни. Второе— в высших формах духовной деятель­ности, искусстве, философии, религии. Душа есть плос­кость пересечения аффектов и духа, их переход друг в друга. Это — не аффекты, а способность последних слушаться указаний духа как высшей инстанции. Это — и не дух, а его способность быть управляющим нача­лом по отношению к аффектам. Тело и дух образуют как бы два полюса души, ее разумную и неразумную, высшую и низшую части. Если тело есть животное начало в человеке, а дух —божественное начало в нем, то душа представляет собой самое человеческое в человеке. Тело привязывает человека к земле, скручивает его обручем ненасытных желаний, духом он созерцает вечное. Душа представляет собой соединение одного с другим, она характеризует человека в его движении от низшего к вы­сшему, от животного к богу, от конечного к бесконеч­ному, показывает меру преодоленности животно-неразумного начала и меру воплощенности божественно-ра­зумного начала. Качественное Состояние души выражается в морали. Мораль, собственно, и есть анатомия души. Подобно тому как дух бывает истинным или ложным, тело — сильным или слабым, так и душа бывает доброй или злой, точнее, добродетельной или порочной (недобродетельной). Вовсе не случайно образный строй куль­туры связывает душу и мораль с одним и тем же челове­ческим органом — сердцем. Чем же определяется то или иное состояние души, а соответственно моральные качества человека? Что составляет специфическую предметность последних? В пла­тоновском диалоге "Федон" рассказывается миф, соглас­но которому души людей после смерти воплощаются в животных соответственно тем навыкам, которые они обнаружили в своей человеческой жизни. Те, кто был склонен к чревоугодию, беспутству и пьянству, перейдут в породу ослов или подобных им животных. Те, кто предпочитал несправедливость, властолюбие и хищниче­ство, перейдут в волков, ястребов или коршунов. А каков же будет удел людей добродетельных — рассудительных и справедливых? Они, всего вероятней, окажутся среди пчел, ос, муравьев или, быть может, вернутся к человечес­кому роду, но в любом случае это будет среда общитель­ная и смирная. В образной форме Платон выразил очень важную истину: характер человека, качество его души определяются характером его отношений с другими людь­ми. Сами эти отношения, а соответственно человеческая душа становятся добродетельными в той мере, в какой они оказываются смирными, сдержанными, умеренными. Любопытно заметить, что, согласно Платону, добродете­льности недостаточно для того, чтобы попасть в род богов. Для этого надо еще стать философом. Платон тем самым обозначает различие между душой и моралью, с одной стороны, разумом и познанием — с другой. Мораль ответственна за человеческое общежитие, она и есть то, что связывает, соединяет человеческое общежи­тие, делает его возможным. Для того чтобы могло состо­яться человеческое общежитие, необходимо осознать его в качестве первоценности. Это и составляет содержание морали. Отношения людей конкретны, "вещественны". Они всегда строятся по поводу чего-то. По поводу воспроиз­водства жизни - и тогда мы имеем область сексуальных и семейных отношений. По поводу здоровья — и тогда мы имеем систему здравоохранения. По поводу поддер­жания жизни — и тогда мы имеем экономику. По поводу защиты от преступности — и тогда мы имеем судебно-полицейскую систему. Отношения не только в масш­табе общества, но и между отдельными индивидами строятся по тому же принципу: между человеком и чело­веком всегда есть нечто другое, третье, благодаря чему их отношения приобретают размерность. Люди вступают в отношения друг с другом постольку, поскольку они что-то делают: пишут статью, обедают в ресторане, игра­ют в шахматы и т.д. Зададимся вопросом: что останется в отношениях между ними, если полностью вычесть из них это "что-то", все конкретное, предметно обусловлен­ное многообразие? Останется только их общественная форма, это и будет моралью. Мораль есть нацеленность людей друг на дру­га, которая существует изначально, до каких-либо конк­ретных взаимоотношений между ними и является услови­ем возможности этих отношений. Не приходится сомне­ваться, что практический опыт сотрудничества детерминирует мораль. Но без морали не мог бы состояться сам этот опыт сотрудничества. Для того чтобы понять природу и назначение государства, Гоббс постулировал некое гипотетическое естест­венное состояние тотальной вражды между людьми (вой­ны всех против всех). Для того чтобы понять природу и назначение морали, нам следовало бы сделать пред­положение противоположного рода — об изначальном состоянии слитности людей, их гармонии с собой и друг с другом (разве не об этом религиозный миф о происхож­дении человечества от одного человека — Адама и о рай­ской жизни первых людей?). Государство не может полностью преодолеть враждебности людей, и под умеря­ющей корой цивилизации бушуют агрессивные страсти, которые время от времени, иногда очень опасным об­разом, разрывают ее. Точно так же предметная, простра­нственно-временная разъединенность людей не может полностью прорвать их слитность, объединяющее всех людей нравственное начало. Словом, мораль есть общественное начало в человеке, она связывает людей воедино до всех их прочих связей. Ее можно назвать человеческой (общественной) формой всех связей и отношений между ними. Мораль очерчивает тот универсум, внутри которого только и может разворачиваться человеческое бытие как человеческое. Мораль как общественная форма отношений между людьми, делающая возможными все прочие, предметно обусловленные отношения между ними, как такое объ­единяющее начало, которое дано до пространствен­но-временной разделенности людей и противостоит ей, мыслима только в сопряжении со свободой. Акты свобо­ды по определению являются всеобщими — ничто не может им противостоять и их ограничивать. В против­ном случае" они не были бы свободными. Моральная всеобщность, поскольку она не считается ни с какими ограничивающими ее обстоятельствами, предполагает в качестве своего основания свободу. В противном случае она не была бы всеобщностью. Мораль присуща только существу, обладающему сво­бодой воли. Или, говоря по-другому, только она позво­ляет нам судить о наличии свободной воли. Как было иронично замечено в истории философии, лучшее до­казательство существования свободы воли состоит в том, что без нее человек не мог бы грешить. Это остроумно, но не точно. Для объяснения пороков мы не нуждаемся в постулате свободы воли, ибо пороки имеют свои, вполне достаточные эмпирические причины. Вопрос о том, почему человек грешит, почему он склонен к обману или скупости, не вызывал никогда трудностей ни в теории, ни в повседневной практике. Иное дело — вопрос о до­бродетельности человека, о том, почему он противостоит лжи и стремится быть щедрым. На это нельзя ответить без допущения свободы воли. Более того, понятие до­бродетели уже содержит в себе такое допущение, по­скольку бескорыстие, то есть несвязанность какими бы то ни было выгодами и соблазнами, входит в ее определе­ние. Единство свободы и всеобщности (объективности, не­обходимости) составляет характерную особенность мо­рали. Мораль не имеет ничего общего с произволом. У нее есть своя логика, не менее строгая и обязательная, чем логика природных процессов. Мораль существует в форме закона, она не терпит исключений. Мир морали общезначим, объективен, необходим, но это такая общезначимость, объективность, необходимость, путь к кото­рой лежит через бездну, именуемую свободой. Говоря точными словами Канта, в морали человек подчинен "только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству". Особенность морали состоит в единстве двух противоположных полюсов человеческой деятельности: добровольно-личностного и объективно-уни­версального. Как возможно единство личностной автономии и всеобязывающей необходимости? Если мораль, опира­ющаяся на Свободу воли личности, является всеобщим законом, то, по крайней мере, для всех других людей, кроме данной личности, она оказывается предзаданной, объективно предписанной. В то же время сама данная личность оказывается в зоне действия нравственного закона, предписанного ему другими личностями. Получа­ется парадокс: акты свободной воли не могут не быть всеобщими, но, становясь всеобщими, они сковывают свободную волю. Поскольку мораль есть продукт моей свободы, то она имеет форму всеобщности. Но прини­мая форму всеобщего закона, она внешним образом ограничивает свободу других индивидов. Эту же мысль можно выразить иначе: так как в обоснование морали я не могу предъявить ничего, кроме моей доброй воли, то это как раз означает, что у меня нет оснований считать ее законом для других и уж во всяком случае нет оснований требовать от них, чтобы они безусловно признавали сформулированный мной, то есть мой, мо­ральный закон. Или это мой закон, и тогда он не может быть всеобщим. Или это всеобщий закон, и тогда он не может быть моим. Если исключить псевдорешения, которые состояли бы в том, чтобы отказаться или от идеи всеобщности мора­ли (таковы разновидности эмпирической этики, связыва­ющие мораль с каким-либо материальным принципом — интересом, выгодой и т. д.), или от идеи личностной автономии (по этому пути пошла теологическая этика, интерпретирующая моральные требования как заповеди бога), то выход из означенной дилеммы состоит в конк­ретизации понятий личностной автономии и всеобщего закона применительно к морали. Личность автономна в том смысле, что она сама избирает закон своего суще­ствования, она, и только она осуществляет выбор между природной необходимостью и моральным законом. Мо­раль является всеобщим законом в том смысле, что ее ничто не ограничивает; это — не реальная всеобщность, а идеальная. Индивидуальная воля оказывается свобод­ной не тогда, когда она свое выдает за всеобщее, а тогда, когда всеобщее избирает в качестве своего. Свободная воля тождественна моральной воле. Воля становится сво­бодной тогда, когда она оказывается моральной. Безус­ловный моральный закон, опирающийся на автономию личности, имеет разный смысл для самой личности и для других людей. Для самой личности он существует реаль­но, для других людей — идеально. Моральная личность апеллирует к всеобщему закону не для того, чтобы предъ­явить его другим, а для того, чтобы избрать его в качест­ве закона собственной жизни. Без этого она не может достоверно звать, является ли ее воля действительно свободной, моральной. То соотношение универсальности и индивидуально­сти, которое специфично для морали, хорошо прослежи­вается на примере золотого правила нравственности — одного из древнейших и общепризнанных формул морального закона. Золотое правило возникает в разных культурах приблизительно в одно и то же время — в сере­дине первого тысячелетия до нашей эры. Везде оно имеет схожую формулировку, самую полную и развернутую из которых мы находим в Евангелии от Матфея (Мф. 7:12): "Во всем, как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними": В русском языке оно отлилось в пословицу: "Чего в другом не любишь, того сам не делай". Данное правило в его всеобщей и обяза­тельной части, распространяющейся также на других людей, имеет идеальный характер, выступает в форме неко­его внутреннего образа: как вы хотите, чтобы с вами поступали люди; чего в другом не любишь... То же самое правило применительно к самому индивиду имеет уже форму действенного предписания: поступайте и вы... то­го сам не делай. В первом случае речь идет о волении, идеальном проекте, во втором — о поступках. Прежде чем и для того чтобы принять некое правило в качестве нормы собственного поведения, человеку необ­ходимо мысленно испытать его на всеобщность, обще­обязательность. Золотое правило нравственности, по су­ти дела, и предлагает условия такого эксперимента: чело­век должен представить себе, захотел ли бы он сам подчиниться этим нормам, если бы они практиковались другими людьми по отношению к нему. Для этого надо не только поставить себя на место другого, но и его поставить на свое место — поменяться с ним местами. Свобода — не только основание морали, она явля­ется вместе с тем и ее пространством. Таинственное поле личной автономии, через которое осуществляется прорыв в сферу моральной необходимости, является вместе с тем и ее единственным испытательным полигоном. Обязывающая сила морали опосредована свободным выбором. Это означает: моральный закон в отличие; от всех других нормативных требований не допускает поиндивидного различия между субъектом и объектом. Чело­век следует только тем моральным нормам, которые он внутренне одобряет, считает наилучшими. А он принима­ет в качестве наилучших только те моральные нормы, которые он хотел бы видеть в качестве норм своей со­бственной жизни. Отношение человека к морали — совершенно особенного рода: он не познает мораль, он прожи­вает ее. Прокламировать мораль и практиковать ее суть два момента одного и того же процесса. Они не могут быть разведены без того, чтобы мораль не подверглась глубокой деформации. Нечеловеческая тяжесть морали может быть оправдана только тем, что человек добровольно взваливает ее на себя. Мораль — это такая игра, в которой человек ставит на кон самого себя. Сократ был принужден выпить яд. Иисус Христос был распят. Джордано Бруно был сожжен. Ганди был убит. Таковы ставки в этой игре. Так как мораль предшествует предметно обусловлен­ным отношениям людей, она не может иметь адекват­ного предметного воплощения. Если бы, говорил философ Витгенштейн, мы представили себе абсолютную лич­ность, обладающую всеведением, то в этом универсуме знания не нашлось бы места этическим суждениям. Мораль говорит не о том, что было, есть или будет. Она говорит о том, что должно быть. Моральные утверждения нельзя проверить ни на достоверность, ни на практическую эффективность. Мораль не умещается ни в словах, ни в поступках. Она измеряется только усилиями, направленными на ее осуществление. Вот почему мораль имеет самообязывающий характер.^ Парадоксы этики Итак, понятие морали можно свести к следующим основным определениям: а) мораль есть стремление к совершенству; б) она не подчинена закону причинности и принципу полезности; в) конкретные выражения морали выступают в качестве запретов; г) мораль есть совер­шенное состояние души человека; д) она характеризует способность человека жить сообща и представляет собой общественную форму отношений между людьми; е) мораль есть единство автономии личности и всеобщего закона; ж) наиболее адекватной формой морального за­кона является золотое правило нравственности; з) моральный закон не допускает разведения субъекта и объекта действия. Одной из труднейших - и теоретических и практичес­ких проблем этики является проблема персонификации морали. В истории мысли и культуры господствовал взгляд, согласно которому одни индивиды являются добрыми, моральными, а другие злыми, аморальными, и поэтому первые должны учить вторых. Это — одна из самых распространенных и коварных деформаций мора­ли. Рассмотрим два типичных случая такой деформации, получивших название парадоксов морального поведения и моральной оценки. Классической формулировкой парадокса морального поведения обычно считаются слова Овидия: "Благое ви­жу, хвалю, но к дурному влекусь'". Человеку свойственно стремиться к лучшему для себя — благому, доброму. В данной ситуации, однако (и в этом ее парадоксаль­ность), происходит наоборот: он выбирает худшее, дурное, как бы вредит себе. Получается: человек знает мораль, но не следует ей. Она не имеет для него обязывающего смысла. Можно ли в этом случае считать, что он действительно знает мораль (видит и одобряет лучшее). Нет, нельзя, ибо у нас нет иного критерия морали, кроме усилий по ее осуществлению. В описанной ситуации человек лишь полагает, только делает вид, будто он видит и одобряет лучшее, благое. На самом деле нельзя знать мораль, не будучи моральным. Показателем отношения человека к морали являются его поступки, его готовность испытать на себе ее благотворную силу. По плодам их узнаете их — это евангельское правило можно считать решением указанного парадокса. Без такого бытийного (замкнутого на поступки) про­чтения морали мы бы не имели критерия для определе­ния меры добродетельности конкретных индивидов. Де­ло в том, что человек не просто думает о себе лучше, чем он есть на самом деле. Он вообще склонен думать о себе хорошо. Субъективной точкой отсчета собственных действий для него всегда является добро. Даже люди, которых принято считать отъявленными злодеями, стремятся выдать свои преступления за справедливые деяния. При этом они могут быть очень искренними. Моральное са­мообольщение — не всегда обман и лицемерие. Чаще всего оно является самообманом. Вспомним, как Рас­кольников — главный герой романа Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание", прежде чем совершить пре­ступление, прилагает огромные интеллектуальные усилия для того, чтобы оправдать его: где и убивает он никому не нужную, даже всем вредную старуху. И делает он это чтобы получить возможность совершить много добрых дел... Он выискивает все эти "аргументы" не для других, а прежде всего для себя. Раскольников хочет обмануть себя и свое (планируемое) зло в своих собственных глазах изобразить как добро. Если руководствоваться тем, что люди одобряют и в каком этическом свете они хотят предстать перед другими, то нам пришлось бы перевести их всех в разряд ангелов. Не нужно страдать излишней подозрительностью, чтобы не верить моральной самоаттестации человека. Совместная человеческая жизнь, общественная атмосфера была бы намного чище, если бы индивиды не думали и уж во всяком случае не говорили каждый о себе, что они — хорошие (честные, совестливые и т. д.) люди. Парадокс моральной оценки связан с вопросом о том, кто может вершить моральный суд. Логично предполо­жить, что такую функцию могли бы взять на себя люди, возвышающиеся над другими по моральному критерию, подобно тому как это происходит во всех других сферах знания и практики (правом авторитетного суждения по биологии имеет биолог, по юридическим вопросам — юрист и т. д.). Однако одним из несомненных качеств нравственного человека является скромность, даже более того — сознание своей порочности. Он не может считать себя достойным кого-то судить. С другой стороны, люди, охотно берущие на себя роль судьи и учителя в вопросах морали, уже одним этим фактом обнаруживают такое самодовольство, которое органически чуждо морали и является безошибочным индикатором этической глухо­ты. Те, кто мог бы вершить моральный суд, не будут этого делать; тем, кто хотел бы вершить моральный суд, нельзя этого доверять. Моральный суд в данном контек­сте понимается широко — как моральное учительство. Выход из этой безвыходной ситуации заключен в нра­вственном требовании: "Не судите других". Моральный суд есть суд человека над самим собой, и этим он отлича­ется от юридического суда. Деяние, за которое человек отвечает перед другими людьми, именуется