«Талантпопадает в цель, в которую никто не может попасть, гений — в цель, которуюникто не видит».
Отличительнаячерта гения — не одаренность, а отличность, особость, уникальность,нестандартность мышления. В свою очередь, безумие, сумасшествие с точки зренияспециалистов психиатров характеризуется в первую очередь крайним(физиологическим) отклонением психики от стандартов. Однако, сравниваяталантливую личность с человеком «не-в-себе», можно предположить, чтооба являются «аномальными» только в сопоставлении с человеком«ординарным», используемым как точку отсчета «нормальности. Иутверждать о степени „ущербности“ весьма затруднительно, т.к.затруднительно оценивать сам критерий качества для совершенно несопоставимыхотклонений от избранной точки „нормальности. Здесь мы имеем яркий пример,как условность, принятая за истину (понятие “нормальности личности»)и субъективность критериев оценки (мотив — личной выгоды), формируют стереотипыразно полюсного отношения к одному и тому же феномену — отличию от условнопринятых стандартов.
Ивсе же — гений и безумец, насколько близки эти крайности по отношению друг кдругу? И насколько они отдалены от «стандартно нормальной» личности?Обратимся к историческим корням понимания дилемы.
Идея,что «гений и безумство вещи совместные» не является новой. Еще Платонсчитал творчество «бредом, даруемым нам Богами». Луначарский (видимои о Платоне в том числе) писал «в глубокой древности художник или поэт былнепременно патологическим типом». Френсис Гальтон говорил, чтогениальность — отклонение от нормы сродни безумию. Тему «гений ибезумие» развивали виднейшие ученые и искусствоведы. Пожалуй, самым значительнымисследованием, призванным подтвердить тезис о взаимосвязанности гениальности исумасшествия, является работа итальянского невропатолога Чезаре Ломброзо«Гений и помешательство», в которой он, с одной стороны анализируетфакты, связанные с деятельностью и поведением великих людей, в попыткедоказать, что гений и невроз совпадают, а с другой приводит описания огромногоколичества случаев, когда душевнобольные люди с теми или иными видамипомешательства, от шизофрении до различных маний, обнаруживают художественныеспособности ранее им не свойственные.
«Неподлежит никакому сомнению, что между помешанным во время припадка и гениальнымчеловеком, обдумывающим и создающим свое произведение, существует полнейшеесходство», — пишет Чезаре Ломброзо. Исследователь собрал массу фактов оподергивании рук, икр, плеча, лицевых мускулов выдающихся художников, ученых, остранностях их характеров, об отклоняющемся поведении, об аномалиях в строениичерепа. «Седина и облысение, худоба тела, а также плохая мускульная иполовая деятельность, свойственная всем помешанным, очень часто встречается и увеликих мыслителей». О гениальных, точно так же как и о сумасшедших, можносказать, утверждал Ламброзо, что они всю жизнь остаются одинокими, холодными,равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества. Микеланджело постояннотвердил, что его искусство заменяет ему жену. И хотя «Гете, Гейне, Байрон,Челлини, Наполеон, Ньютон и не говорили этого, но своими поступками доказывалиеще нечто худшее».
Ломброзосчитал, что для гениев характерно: отсутствие твердого характера;неестественное, слишком раннее проявление способностей; отклонения в половойсфере; отсутствие усидчивости, частная смена настроений; доходящая до абсурдаоригинальность; религиозные сомнения. Главные признаки ненормальностивыражаются и в самом строении устной и письменной речи описываемых Ламброзогениев, в нелогичности выводов, в противоречиях; почти все придавали особоезначение своим сновидениям; многие из них обладали большим черепом, но неправильнойформы. Но самая существенная черта помешанных гениев — это чередованиеперемежающихся состояний экстаза (возбуждения) и упадка — у них это принималопатологический характер.
Вкниге «Гений и помешательство» Ламброзо не только пытается доказать,что гений и помешательство — суть одно и то же, но и весьма аргументированорассуждает о проявлении художественных способностей у сумасшедших. То есть, поЛамброзо, справедлива и обратная взаимосвязь (гении склонны к сумасшествию, асумасшедшие к гениальности).
«Хотяартистические наклонности весьма резко и почти всегда проявляются при некоторыхформах умопомешательства, но лишь немногие из психиатров обратили должноевнимание на это обстоятельство…»
"….Психическоерасстройство часто вызывает у больных необыкновенную оригинальность визобретении, что резко выражается даже в произведениях полупомешанных людей.Причина этого ясна: ничем не сдерживаемое воображение их создает такиепричудливые образы, от которых отшатнулся бы здоровый ум, признав ихнелогичными, нелепыми…"
"…Тут,очевидно, играет большую роль тот факт, что с потерей рассудка фантазияприобретает полный простор и больной проникается сочувствием к произведениямтой же фантазии, тогда как у нормальных люден здравый смысл, не допускающий ихдо иллюзии или галлюцинации, в известной степени подавляет в них эстетические иартистические наклонности".
«Отсюдауже понятно, каким образом самое искусство может, в свою очередь,способствовать развитию душевных болезней и даже вызывать их. Вазарирассказывает о живописце Спинелли, что когда он после многих бесплодных попытокнарисовал наконец Люцифера во всем его безобразии, то последний явился ему восне и укорял, зачем он изобразил его таким уродом. Этот образ потом впродолжение нескольких лет преследовал Спинелли и едва не довел его досамоубийства. Верга знал другого художника, который, долгое время упражняясь врисовании змеевидных линий, стал видеть их перед собою днем и ночью, под конецдаже превратившимися в настоящих змей. Это до такой степени мучило его, что онпытался утопиться».
Такимобразом, Ламброзо, как бы замыкает круг, объясняя, что сумасшествие игениальность именно взаимно связаны, то есть не особенно важно, что являетсяпричиной, а что следствием.
Разумеется,у Ломброзо множество оппонентов. Так, например, Николай Гончаренко в своейкниге «Гений в искусстве и науке» много страниц посвящаетопровержению идей Ломброзо.
Итальянецупрекается в тенденциозном истолковании фактов о жизни великих. «Да,многие великие люди были одержимы до фанатизма. Эту бросающуюся в глаза преждевсего обычному сознанию черту часто принимали за признак гениальности. Былислучаи, когда гении сходили с ума, но отсюда нельзя сделать вывод, что отгениальности до безумия — один шаг. Это рвалась до предела натянутая струна творчества,когда нервное напряжение, достигавшее последних границ, затмевало рассудок идавало волю ранее контролируемым чувствам».
"… Извсего написанного и сказанного на протяжении длительного времени оненормальности разума и душевного склада гениальных личностей подавляющая массаинформации является мифами, побасенками праздного воображения, рассчитанного насенсацию. Не вызывают сомнения лишь факты, что некоторые гении, как и некоторыедругие смертные, страдали душевными расстройствами. Данные о том, большесумасшедших среди гениев или меньше, чем среди обычных людей, противоречивы.Все остальное только свидетельство необычности, яркости характера, огромнойтворческой мощи интеллекта, динамизма души гения, интенсивности его жизни, егочрезвычайной впечатлительности и обостренной восприимчивости. Возможныечудачества, экстравагантность, нелады с общепринятым в его образе жизни иповедении если и есть, то они легко объяснимы характером деятельности,предельной интенсивностью труда, особенностями установленного ими режима,привычками и т.д. Гениальность не болезнь, гений не безумец, ему свойственноздоровое безумие. Так называемые «безумные идеи» рождаются в умнейшихголовах, а хаос, вносимый ими в привычное течение мысли, — «созидательный хаос»".
Многочисленныесвидетельства неадекватного поведения одаренных людей Гончаренко объясняетследующим образом: «Эти факты не дают никаких оснований считать, что они(гении) чем-то отличаются от других людей. Другое дело, что отклонение вповедении необычного человека становится известным „всему миру“, анеобычный поступок обычного человека — только его соседям или коллегам.Относительно других „странностей“ гениев, якобы свидетельствующих обих ненормальности (высокое и раннее развитие способностей и т.п.), — это частоте преимущества, которые и отличают их от других людей, но не какдушевнобольных, а именно как гениев».
Этислова не лишены логики. В то время как трудно припомнить хоть несколько«абсолютно нормальных», без странностей, гениев, именно определение«нормальный»/«ненормальный» может являться ключевым. Разве,можно назвать нормой способности и достижения Достоевского, допустим, илиЭйнштейна? Нет, конечно. И будучи не нормальны в творчестве, почему собственногении должны быть нормальными социально, например.
Какпишет в своей статье Гончаренко: «Гении вполне нормальные люди со здоровойпсихикой. Ненормальным у них часто бывает образ жизни, некоторые поступки,трудно объяснимые с точки зрения обычных представлений, и, конечно, их»безумные идеи" или замыслы, обгоняющие век, пугающие размахом,новизной и непохожестью на до сих пор существовавшее. Поль де Крюи пишет оПастере, что он «проделывал самые дикие и сумасшедшие опыты — опыты, какиемогут прийти в голову только помешанному человеку, но в случае удачи превращаютпомешанного в гения».
Каксказал однажды Сальвадор Дали (которого, безусловно, современники считалибезумным): «Единственная разница между мной и сумасшедшим, в том, что ясовершенно нормален».
Сдругой стороны, нельзя оставить без внимания действительно многочисленныеслучаи безумия среди гениев (и объяснение Гончаренко, что только ненормальностьгениев становится «достоянием общественности», а все остальные сходятс ума незамеченными, здесь не выглядит вполне убедительным). Есть большаяразница между человеком ненормальным с точки зрения общественного мнения (тоесть в вопросах образа жизни, характера, темперамента) и душевнобольным с точкизрения психиатра.
Впредисловии к статье «Даниил Хармс. Опыт патографического анализа» Н.Бологова говорится: «В психопатологии нет, пожалуй, еще одной столь жеувлекательной, как и малоизученной проблемы, как проблема гениальности ибезумия. Глядя на биографии многих высокоодаренных личностей, воздвигшихшедевры мировой культуры, психиатрия сталкивается с парадоксальными фактамисуществования не только личностных акцентуаций у гениальных, но и расстройств,в прямом смысле отвечающих понятию психической болезни (шизофрения, бредовыепсихозы и т.д.)».
Самастатья Бологова является очень интересной попыткой анализа творчества ДаниилаХармса с позиции психиатра. Читая «Опыт», обращаешь внимание на то,сколь не явственна граница между помешательством, безумием и яркойиндивидуальностью, неординарностью личности. Не всегда можно сказать с большойдолей уверенности, является человек действительно сумасшедшим или просто«придуривается», притом так давно и искусно, что такая манераповедения становится его сущностью. Бологов пишет о Хармсе «игра вчеловека, совершающего экстравагантные и загадочные поступки, постепенноперестала быть игрой, стала сердцевиной личности Хармса. Речь идет о»амальгамировании" нажитых психопатических черт с шизоидным ядромличности, что также говорит в пользу эндогенности процесса. Личностнаядинамика, проделанная Хармсом, таким образом, укладывается в рамкипсевдопсихопатии и имеет признаки процессуальности". Анализируя творчествоХармса, Бологов соглашается с концепцией Ломброзо, считавшего, что творчествочасто имеет для сумасшедших своего рода терапевтическое значение: «Трудносказать, испытывал ли Хармс полное удовлетворение от своего сочинительства,удавалось ли ему „смотреть на писание как на праздник“. Судя повсему, вряд ли, но сама возможность творческого самовыражения должна былапомочь ему в стабилизации психического состояния и способствовала болееблагоприятному течению заболевания». Этой теме посвящена статья РудольфаАрнхейма «Искусство как терапия», в которой автор в частностиотмечает, что «творческая деятельность способна вдохнуть жизнь в человека,нуждающегося в психической помощи, и стимулировать его такими способами,которые считались прежде привилегией одних лишь художников», при этом«деструктивная сила психоза может освободить воображение от оковтрадиционных норм, и стилизованные образы, создаваемые больными, нередко сжестокой откровенностью демонстрируют нам скрытые стороны человеческогоопыта».
Неменее интересны работы, посвященные творчеству Льва Толстого, Анри Матисса,Винсента Ван Гога, Федора Достоевского и многие другие. Список гениев, которыес точки зрения психиатра имели те или иные отклонения, можно продолжать нанескольких страницах.
Коментарий специалиста:
(ТигановАлександр Сергеевич — академик РАМН, директор Научного Центра ПсихическогоЗдоровья РАМН (член редколлегии ежемесячного «Журнала неврологии и психиатрииим. С.С.Корсакова», «Русского медицинского журнала», эксперт ВОЗпо проблемам психического здоровья)
Интереснейшаяпопытка обосновать схожесть гения и маньяка имеется в работе «Теориякатастроф» знаменитого математика Владимира Арнольда. Если охарактеризоватьтворческую личность ученого тремя параметрами — техникой, увлеченностью идостижениями, то естественно предположить между ними зависимость. Так, еслиувлеченность невелика, то и достижения незначительны и растут они, как итехника, медленно. В случае же большой увлеченности возникают качественно новыеявления — рост достижений и рост техники может происходить скачками, чтоприводит в результате к сфере наивысших достижений, именуемую областью гениев.Но если рост увлеченности не подкрепляется соответствующим ростом техники, тоэто неизбежно ведет к катастрофе, следствием которой является скачкообразноепадение достижений, и тут мы уже попадаем в другую сферу — область маньяков.
Арнольдприводит математическую модель, иллюстрирующую эти три параметра творческойличности. Скачки из состояния «гений» в состояние «маньяк»и обратно возникают на разных траекториях, и при достаточно сильнойувлеченности гений и маньяк могут обладать одинаковой мерой увлеченности иодинаковой техникой. Различие между ними будет заключаться лишь в достижениях.Такое «объяснение гармонии алгеброй» выглядит очень убедительно иправдоподобно. Вспомним знаменитое высказывание Буаста — «Успех частобывает единственной видимой разницей между гением и безумием».
Впринципе можно сказать с уверенностью — у сумасшедших и гениев много общего и,прежде всего, их отличность от других состоит в неподчинении каким-тообщепринятым нормам. Даниил Хармс писал: «На замечание: „Вы написалис ошибкой“, — ответствуй: „Так всегда выглядит в моемнаписании“. По большому счету гении действительно безумны (называют жекрайнюю степень страстной увлеченности безумием). Вопрос насколько безумны? Иможно ли быть гением, не будучи безумным? Иными словами, гений и безумиесовместны или же они неразрывны?
***
Изстатьи Шувалова: „Взаимоотношения гениального творчества с нарушениямипсихики“:
Связьгениального творчества с психическими расстройствами отмечалась на протяжениидлительного исторического периода. Ещё до того, как первый автор смог сформулироватьв конкретной форме эту идею, она нашла своё отражение в древнейших языкахпланеты. Некоторые из них имеют одинаковые слова как для обозначенияпсихического расстройства, так и высокой творческой способности:древнегреческое „мания“, древнееврейское „нави“,санскритское „ниграта“ означали и „безумие“, и»пророчество". В древнеисландском языке одним словом обозначали ипонятие «бешеный», и «дух, поэзия». Характерны такжепословицы и поговорки различных народов, касающиеся этой темы: «Слишкомумный подчас не очень-то отличается от дурака» (индийская; аналогичнаяесть у японцев); «Если ума слишком много, человек становитсябесноватым» (киргизская); «Все таланты близки к безумию»(итальянская); «Кто в пять лет взрослый человек, тот в 15-летнем возрастесумасшедший» (английская) и т.п.
Гениальноетворчество и психическое нарушение объединялись как по внешнему сходству, так ииз-за своего отличия от обычных проявлений душевной деятельности.Необыкновенные творческие способности, как и психические аномалии, вызываютсябожеством. Подтверждение этому можно найти у Гомера (VII в. до н. эй.):
"… глядят на певца, который богами,
Пенью обученный, песни прелестные имраспевает…
Боги тебе помутили рассудок!
Могут безумным они и очень разумного сделать
И рассудительность дать человеку с легчайшимрассудком ".
('Одиссей", XYII, XXIII).
Древнегреческийдраматург Эврипид (480-406 до н.э.) отмечал тесную связь между такимисостояниями, как опьянение, безумие и экстаз художника. Подобной же мыслипридерживался и Демокрит (460-370 до н.э.): «Без безумия не может быть ниодин великий поэт». Специфичность художественного творчества, согласноПлатону (427-347 до н.э.), выражается в «одержимости» поэта. Вдиалоге «Ион» Сократу приписываются следующие слова: «Всехорошие эпические поэты слагают свои прекрасные поэмы не благодаря искусству, алишь в состоянии вдохновения и одержимости». Платон неоднократновозвращается к утверждению, что поэт творит только тогда, когда его рассудокотступает на второй план и им овладевает божественное исступление. Наиболееконкретно эта мысль выражена в диалоге «Федр»: «Третий видодержимости и неистовства — от Муз… Кто же без неистовства, посланногоМузами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря лишь искусствустанет изрядным поэтом, тот ещё далёк от совершенства: Творения здравомыслящихзатмятся творениями неистовых».
Аристотель(384-322 до н.н.) попытался естественнонаучно объяснить тайны творчества. Онодним из первых пришёл к выводу, что талант — природный дар, естественнаяспособность человека и задавался вопросом: «Почему люди, блиставшиеталантом в области философии, или в управлении государством, или в поэтическомтворчестве, или в занятиях искусствами, — почему все они, по-видимому, былимеланхоликами?» Сенека («О спокойствии духа») приписываетАристотелю следующую фразу: «Не бывает великого ума без примесибезумства». Приведённые точки зрения представляют лишь историческийинтерес. Но они являются примечательным свидетельством наблюдательности,примером своеобразного понимания нашими предками реальных событий.
Всредние века понятия гениальности и психического нарушения всё большесоединялись. Психически больных считали одержимыми дьяволом, околдованными, алюдей с незаурядными способностями и достигшими всемирной известности — святыми, как и некоторых душевнобольных, страдавших религиозным бредом ссоответствующими галлюцинациями. Учёные обращались к проблеме гениальности и вэпоху Ренессанса, но научное решение вопроса в то время было ещё невозможным.Приведём краткий обзор, подтверждающий то внимание, которое уделяли мыслителиданной проблеме.
Профессормедицины в Базеле, психиатр Феликс Платер (1537-1614) считал, что выдающиеся вкакой-либо области люди должны быть чудаками, чтобы суметь завоевать похвалу и признаниесвоих современников.
УШекспира (1564-1616) встречаем следующее наблюдение:
«Поэта взор в возвышенном безумье
Блуждает между небом и землёй».
(«Сон в летнюю ночь», V, l).
Итальянскийучёный и писатель Томмазо Кампанелла (1568-1639) в своём 'Городе Солнца"приходит к выводу, что эпилепсия — признак исключительной одарённости:Геркулес, Скот, Сократ, Каллимах и Магомет страдали этой же болезнью".(Заметим, что данное предположение было высказано более чем за 250 лет дотеории Ц. Ломброзо.)
Французскийфилософ и учёный Блез Паскаль (1623-1662) утверждал: «Чрезмерный ум близокк чрезмерному безумию» и представлял в качестве печального подтверждениясвою собственную личность. Соотечественник Шекспира, поэт и драматург ДжонДрайден (1631-1700) писал:
«Высокий ум безумию сосед,
Границы твёрдой между ними нет».
Итак,мы достигли 18-го столетия, но и к этому времени проблема не была даже серьёзноразработана. Догадки сверкали в афоризмах, не становясь достоянием научногоподхода. Однако внимание исследователей к этой проблеме не ослабевало. ДениДидро (1713-1784), французский писатель и философ писал в«Энциклопедии» (1751 г.): «Натуры с мечтательным и меланхоличнымпредрасположением время от времени открывают такие тайники своей души, чтоприходят сначала к возвышенным, а затем к сумасшедшим мыслям. Ими они обязанынарушению психических механизмов… Увы! и почему гений и помешательство стояттак близко друг к другу?»
Французскийписатель Стендаль (1783-1842) в своей «Истории живописи в Италии» в1817 г. не без основания пишет: "… известную долю биографии великих людейдолжны написать их врачи". Ещё один французский поэт и политическийдеятель Ламартин (1790-1869) уверенно называл гениальность болезнью:«Гений в себе самом несёт зародыши разрушения: смерть, безумие, которыеразрушают его, как червь плод».
Первыефундаментальные работы, специально посвящённые вопросу взаимоотношенийтворчества и психических нарушений появляются только в начале XIX века. Вфилософии Артура Шопенгауэра (1788-1860) значительное место занимает проблемагениальности. Уже из определения гения, которое даёт Шопенгауэр («Генийзаключается в ненормальном избытке интеллекта»), видно, что речь идёт нетолько о количественной дефиниции («избыток»), но и о качественной — «ненормальный избыток». Гениальность противопоставляется имсоциальной активности и здравому смыслу: «Умный, поскольку и пока онтаков, не будет гениальным, а гениальный, поскольку и пока он таков, не будетумным». Шопенгауэр не только констатирует, как и его многочисленныепредшественники, близость гениального творчества к психическому нарушению, нопытается дать этому объяснение, исходя из своей мировоззренческой системы:«Замеченное сродство гения с безумием главным образом основывается именнона этом, свойственном гению, но неестественном отрешении интеллекта отволи». Побудительным механизмом гениального творчества Шопенгауэр считалстрадание: «Пока имеешь то, что удовлетворяет волю или только обещаетудовлетворение, дело не доходит до гениального творчества, ибо вниманиенаправлено на собственную личность… Страдание — условие деятельности гения.Вы полагаете, что Шекспир и Гёте творили бы или Платон философствовал бы, аКант критиковал бы разум, если бы они нашли удовлетворение и довольство вокружающем их действительном мире и если бы им было в нём хорошо и их желанияисполнялись?»
Заслугупервой естественнонаучной разработки этого вопроса приписывают французскомуврачу Моро де Туру (1804-1884), который считал, что «гений, как и всякоесостояние умственного динамизма, должен иметь свою органическую основу. Этаоснова есть полупатологическое состояние мозга, нервный эретизм… Определяягений словом невроз, мы только выражаем факт чистой физиологии и подчиняеморганическим законам психологическое явление, которое почему-то всегда считаличуждым этому закону».
Сработ итальянского ученого Цезаря Ломброзо (1836-1909) начинается новый яркийпериод в развитии этой проблемы. Название книги Ломброзо «Гениальность ипомешательство» (1864 г.) превратилось в крылатую фразу и надолго сталоодиозным выражением. Ломброзо пытался доказать, что гениальное творчество — следствие скрытой эпилепсии, которая вместо судорожных припадков проявляетсяприступами творческого вдохновения. Такое предположение можно объяснить тем,что в то время учение об эпилепсии и её психических эквивалентах было модным впсихиатрии. Однако, в чем нельзя отказать Ломброзо, так это в богатом собраниипатографических материалов из жизни выдающихся людей и в некоторых меткихнаучных наблюдениях. Основная мысль Ломброзо — гениальное творчество болезненно- была не нова и не принадлежала ему, а там, где он хотел быть оригинальным,уподобляя гениальность эпилепсии, он сильно заблуждался. По иронии судьбыименно истинные эпилептики среди гениальных людей встречаются лишь в редкихслучаях. Тем не менее, Ломброзо можно причислить, несмотря на все доставшиесяна его долю нарекания, к тем исследователям, которые оплодотворяют науку дажесвоими заблуждениями. Вся последующая литература по данному вопросу вольно илиневольно группировалась в зависимости от своего отношения к основному тезисуЛомброзо. И в каждой группе было достаточно самых авторитетных представителей.
ФридрихНицше (1844-1900) в своей книге 'Человеческое, слишком человеческое" (1878г.) пишет, имея в виду гениев, "… придаток полубезумия всегда хорошопомогал им", так как «безумные идеи часто имеют значение целебныхядов».
Послепервого десятилетия двадцатого века возросла четкость психиатрическойдиагностики. К этому же времени относится начало влияния психоаналитическойшколы. Согласно Зигмунду Фрейду (1856-1939), талант представляет из себяврождённое умение сублимировать свои глубинные сексуальные комплексы; такаясублимация влечет за собой порою невротические или психотические осложнения.«В сущности своей художник это интравертированный, которому недалеко доневроза. В нем теснятся сверхсильные влечения, он хотел бы получать почести,власть, богатство, славу и любовь женщин; но у него нет средств, чтобы добитьсяих удовлетворения. А потому, как всякий неудовлетворенный человек, онотворачивается от действительности и переносит весь свой интерес, а также своелибидо на желанные образы своей фантазии, откуда мог бы открыться путь кневрозу» (1917 г.).
Крупнейшийшвейцарский психиатр Эуген Блейлер (1857-1939) выдвинул несколько постулатов:«1. Гениальность есть такое же уклонение от нормы, как и все остальные;само собою понятно, что она встречается гораздо реже остальных нежелательныхуклонений… 2. Тенденция к отклонению обыкновенно касается всего организма…Поэтому мы при аберрации в стороны гениальности находим сравнительно часто идругие аномалии, уже большею частью отрицательного свойства (чувствительность,нервозность и т.д.). 3. Существует кроме того связь между гениальностью идушевной ненормальностью. Поэты и музыканты должны обладать более тонкимичувствами, что в повседневной жизни является помехой и доходит чуть ли не достепени болезни».
Основательаналитической психологии Карл Густав Юнг (1875-1961) признает, что'«художественное произведение возникает в условиях, сходных с условиямивозникновения невроза». Однако, «художественное творчество не болезньи тем самым требует совсем другой, не врачебно-медицинской ориентации»(1922 г.).
Внашей стране проблема патологии творчества впервые наиболее полно изучаласьГригорием Владимировичем Сегалиным (1878-1960), врачом и преподавателемУральского Политехнического института, предложившим специальный термин«эвропатология». Под последним подразумевалась «всякаяпатология, которая связана и сопровождается, так или иначе, с творчеством итворческой личностью». Согласно Г. В. Сегалину, в большинстве случаевнаивысшей творческой продуктивности имеет место слияние психопатии иодаренности. Гениальную личность автор рассматривает как симбиоз двух скрещивающихсянаследственных компонентов: потенциальной одарённости и психопатическогокомпонента, причем последний освобождал из подсознательной сферы компонентодаренности и помогал ему проявить себя. Сам по себе, изолированно психозникакого ценного творчества дать не может. Выступая против популярного в тегоды направления по оздоровлению человека — евгеники, Г. В. Сегалин писал:"…если в смысле стерилизации людей от плохой наследственности мы достигнемхороших результатов, зато в смысле рождения великих людей у нас будутотрицательные результаты, — не будет ни одного великого или человека, ибо…генез великого человека связан органически с патологией, понимая патологию некак болезнь, а как биологический фактор, который является одним изсопутствующих биологических рычагов генетики в создании природы великихлюдей" (1925 г.). Издававшийся Г. В. Сегалиным в 1925-1930 гг.«Клинический Архив Гениальности и Одарённости» был единственным нетолько в русской, но и в мировой научной литературе тех лет, положив начало концентрациии систематизации огромного материала по патологии клинико-психиатрического илитературно-биографического творчества. Стоит, однако, заметить, что, обнаруживмного интересных и объективных закономерностей, авторы журнала нередко грешилиизлишней лёгкостью в «развешивании диагностических ярлыков»историческим лицам.
Заслуживаетвнимание мнение виднейшего немецкого психиатра и психолога Эрнста Кречмера(1888-1964), который писал в 1931 г., что психические заболевания, вособенности пограничные состояния, обнаруживаются среди гениальных людейгораздо чаще, чем среди обычного населения. У одарённых людей всегдаприсутствуют «психопатологические элементы», которые не только неоказывают неблагоприятного действия, но являются обязательной составной частьюгения.
Одиниз основателей советской психиатрической школы В. А. Гиляровский (1876-1959)считал, что «нет принципиальной разницы между творчеством душевнобольногои творчеством нормального и даже одарённого человека… Обострённая благодаряболезни способность восприятия и самая односторонность мышления, наклонность кболезненным преувеличениям могут позволить лучше видеть отдельные стороныявлений, действительно существующие, но при обычных условиях тонущие иускользающие в массе других» (1935 г.). Однако, «ломброзианство»во всех его проявлениях в отечественной психиатрии не приветствовалось ивозобновление отдельных патографических работ отмечено только с конца 60-х гг.(публикации Л. Л. Рохлина, А. Н. Мелохова, А. Е. Личко, С. Ш. Недувы, Р. Б.Хайкина, А. Д. Зурабашвили).
В1967 г. в ФРГ шестым изданием вышла книга W.Lange-Eichbaum и W.Kurth«Genie, Irrsinn und Ruhm»1 — обзор теорий гениальности с обширнымсловарём персональных патографий. Основные положения авторов этогофундаментального руководства сводятся к следующему. Гений сам по себе можетбыть здоров и психические заболевания не являются непременным условиемгениального творчества. «Но вся суть в том, что здоровых гениев вгромадном меньшинстве, иначе не существовало бы и самой проблемы». Авторыпредлагают новый термин «бионегативность», который охватывает«все биологически неблагоприятные и вредные для жизни процессы».Гениальные личности обнаруживают бионегативные черты в большем процентеслучаев, чем представители среднего по одарённости населения. Понимание природыгениального творчества у авторов близко к сегалинскому: соединение одаренностис бионегативностью; причем они считают, что высокая духовная способность ужесама по себе является бионегативной чертой, так как мешает человеку успешноадаптироваться к существующим условиям жизни.
Средисовременных американских исследователей следует упомянуть книгу J. L. Carlson,который, проведя статистическое изучение, пришёл к выводу, что рискпсихического заболевания у гениев значительно выше, следовательно, существуетсвязь между творческим потенциалом и психотическим расстройством.«Предрасположенность к близорукости, шизофрении и алкоголизму — это тацена, которую платит человечество за высокую одаренность отдельных людей, безкоторых невозможен прогресс» (1978 г.).
Помнению D.K.Simonton, среди гениев число психически больных не больше, чем средиостальной массы населения. Психические отклонения не способствуют творчеству ивозникают вследствие неприятия их деятельности или их идей, т.е. являются непричиной, а следствием достигнутых выдающихся успехов. Автор приходит к выводу,что необходимо проведение большого историко-метрического исследования повзаимосвязи гениальности с психическим расстройством. «Пока данный вопросне будет решен, мы не узнаем, была ли неуравновешенность Ньютона илиМикеланджело обязательным и неотъемлемым, случайным или вредным фактором придостижении ими своих успехов» (1984 г.).
Советскиеученые, как уже говорилось, старались обходить эту проблему стороной. Установкатакже во многом определялась профессией автора. В качестве иллюстрации приведемте варианты мнений, которые преобладают и до настоящего времени. Так, педагогА. Петровский считает, что «талант реализуется не благодаря, а вопрекиневрозу» (1972 г.); философ Е. С. Громов пишет: «не болезнь, а еепреодоление, торжество духа над физической немощью, жизнь, а не смерть питаютвдохновение и являются необходимым условием творческой деятельности» (1970г.). Здесь болезнь уже принимается как что-то необходимое, что надо«преодолевать». Психиатр С. Ш. Недува приходит к выводу, чтонекоторые психопатологические расстройства могут «своеобразнорасцвечивать» творческие возможности автора и не нарушать их. (1970 г).Автор первой отечественной монографии о гениях, написанной за последние 70 лет,Н. В. Гончаренко, пишет: «Данные о том, что больше сумасшедших средигениев или меньше, чем среди обычных людей, противоречивы. Все остальное толькосвидетельство необычности, яркости характера, огромной творческой мощи интеллекта,динамизма души гения, интенсивности его жизни, его чрезвычайнойвпечатлительности и обостренной восприимчивости… Гениальность не болезнь,гений не безумен» (1991 г.).
И,наконец, эпизодически появляются мнения (Р. Артамонов, 1998), призывающиесохранять «врачебные тайны предков» и вообще закрыть тему или писатьо болезнях великих людей, скрывая их имена. Такой путь «поможет нампринадлежать к добропорядочному обществу». На наш взгляд, при изучениипсихологии творчества этот путь явно тупиковый.
Такимобразом, вырисовывается следующая картина. Одна группа авторов согласна с тем,что существует какая-то внутренняя связь между гениальным творчеством ипсихопатологическими расстройствами. Многие из них допускают, чтопсихопатологические отклонения могут способствовать проявлению таланта или дажестимулировать его, как бы «разрыхляя» ту почву, на которой вырастаетгениальное произведение. Патологическая примесь оказывает ферментативное(катализирующее) действие на творческий процесс.
Сторонникипротивоположного мнения заявляют, что гениальные произведения не могутсоздаваться благодаря психической ненормальности. Гений — высшее проявлениездоровья, с биологической точки зрения это наиболее совершенный тип человека.Наличие у творца психической патологии объясняют следствием нервногоперенапряжения. Болезнь, если она имеется, — не причина, а следствиегениального творчества.
Основываясьна данных приводимого далее справочного патографического материала, включающемболее тысячи персоналий, можно предположить, что взаимоотношения междутворческим процессом и психическими аномалиями носят неустойчивый характер и немогут быть заключены в рамки определенной закономерности, так как можноподобрать группы знаменитостей, которые будут с одинаковой убедительностью подтверждатьту или иную точку зрения. Правильнее было бы придерживаться индивидуальногоподхода, который только и может объяснить всю внешнюю противоречивостьсуществующих фактов. В одном случае психическое нарушение может способствоватьтворчеству, в другом — оставаться индифферентным по отношению к творчеству, втретьем — угнетать или полностью разрушать творческий потенциал. Психическоезаболевание может быть (в редких случаях) следствием напряженной творческойдеятельности, следствием жизненных трудностей и непризнания, но может быть ипричиной, мотивом или поводам для такой деятельности.
Изкниги Чезаре Ломброзо «Гений и помешательство»:
Хотяартистические наклонности весьма резко и почти всегда проявляются при некоторыхформах умопомешательства, но лишь немногие из психиатров обратили должноевнимание на это обстоятельство. (…)
…ясоставил вместе с Максимом дю-Кан небольшой очерк «Искусство усумасшедших», помещенный в журнале «Архив психиатрии и судебноймедицины». Нам с дю-Кан удалось всесторонне исследовать занимавший насвопрос о проявлении артистических наклонностей у сумасшедших при помощибогатого материала, собранного в больницах для умалишенных, находящихся вПезаро и Павии, а также благодаря недавней френиатрической выставке в Реджио(выставка нелепых произведений из области искусства, живописи, скульптуры идр.) и содействию многих специалистов, помогавших нам не только советами, но идоставлением множества интересных документов и факсимиле. На основаниисобранных таким образом данных мы нашли артистические наклонности у 107помешанных, в том числе 46 человек занимались живописью, 10 — скульптурой, 11 — резьбой, 8 — музыкой, 5 — архитектурой и 27 — поэзией.
Породу психического расстройства эти больные распределялись так:
-25страдали извращением чувств и манией преследования.
-21- безумием.
-16- мегаломанией (мания величия).
-14- острым или перемежающимся помешательством.
-8- меланхолией.
-8- общим параличом.
-5- нравственным помешательством.
-2- эпилепсией.
Изэтих цифр очевидно преобладание неизлечимых форм помешательства и сопряженных сполной потерей рассудка — мегаломания, паралич и мономания. Сопоставляясведения, так любезно доставленные мне коллегами из различных мест, с моимисобственными наблюдениями, я пришел к заключению, что провинции, где особеннопроцветают искусства — Парма, Перуджиа, — дают и наибольшее число помешанных сартистическими наклонностями, тогда как их очень мало в Павии, Турине и Реджио.(…)
ВСиене живет знаменитый скульптор Л..., у которого после легкого паралича статуиначали выходить непропорциональными. Умственное расстройство если и заглушаетнекоторые артистические дарования, зато вызывает другие, не существовавшиепрежде, и сообщает творчеству отпечаток оригинальности.
Известентакже случай, когда живописец-алкоголик потерял всякую способность различатьцвета и до того усовершенствовался в употреблении одной только белой краски длясвоих картин, которые писал в промежутках между периодами запоя, что сделалсяпервым во всей Франции художником по части зимних, северных пейзажей. Кретины,идиоты, слабоумные или чертят фигурки детей, или постоянно воспроизводят один итот же рисунок, как, например, Гранди, хотя и они обнаруживают иногдазамечательные способности в раскрашивании и составлении арабесок: мне самомуслучалось два раза видеть кретинов, прекрасно рисовавших шифры. Часто даже людив нормальном состоянии, не чувствовавшие никакой склонности к искусству, послеболезни вдруг начинают заниматься рисованием и всего усерднее именно в моментее наибольшего развития.
Одинкаменщик, находившийся в Пезарской больнице для умалишенных, обнаружил большойталант к рисованию и во время маниакальных припадков всегда принимался чертитькарандашом карикатуры на служителей и заведующих больницей, причем изображал ихв нелепом виде, испытывающими различные мучения. Так, например, когда повар недал ему какого-то рагу, он нарисовал его в позе и с лицом Ecce Homo (хотя тотбыл круглолицый толстяк) перед железной решеткой, которая не позволяла емувоспользоваться помещенными за нею лакомыми кушаньями.
НектоП. делался страстным рисовальщиком при наступлении каждого припадкавозбуждения, что случалось с ним раз в полгода или в год, — тогда рука егобыстро скользила по стенам, выводя на них изящные завитки и арабески (Фрижерио).По свидетельству Адриани, один каноник, не имевший прежде никакого понятия обархитектуре, сделавшись липеманьяком, начал устраивать из картона и папье-машеграндиозные, удивительно изящные модели храмов, амфитеатров и пр. В Перуджиобыло двое больных, один занимавшийся прежде кузнечным ремеслом (алкоголик),другой — скорняжным (мегаломаньяк), которые лепили из глины головы людей,листья, цветы и какие-то сложные, необыкновенные фигуры. В этих последнихтолько и проявлялась болезненная, безумная фантазия художников, все жеостальное было сделано артистически и в высшей степени оригинально.
Психическоерасстройство часто вызывает у больных необыкновенную оригинальность визобретении, что резко выражается даже в произведениях полупомешанных людей. Причинаэтого ясна: ничем не сдерживаемое воображение их создает такие причудливыеобразы, от которых отшатнулся бы здоровый ум, признав их нелогичными, нелепыми.
Фантастичностьпредставлений в значительной степени обусловливается и нелепыми галлюцинациями:так, Лазаретти изображал на своем знамени четвероногое животное о семи головах;один больной сделал себе кирасу из камешков, чтобы защититься от своих врагов,другой по целым дням чертил топографические карты пятен, образовавшихся отсырости на стенах его камеры. Впоследствии оказалось, что он считал эти картыпланами областей, дарованных ему Богом на земле. В этом же богатстве фантазиизаключается одна из причин того, что артистические способности бывают иногдагораздо сильнее развиты у безумных, нежели у маньяков и меланхоликов.
Однуиз характерных особенностей художественного творчества сумасшедших составляетпочти постоянное употребление письменных знаков вместе с рисунками, а в этихпоследних — изобилие символов, иероглифов.
Унекоторых мегаломаньяков это зависит также от стремления выражать свои идеи наязыке, не похожем на общечеловеческий, — явление, в сущности, вдвойнеатавистическое, т.е. выражающее наклонность к тому способу выражения мыслей,которым пользовались наши отдаленные предки, придумывавшие новые слова, а занеимением их прибегавшие к рисункам. Такой случай я наблюдал в одномсумасшедшем, называвшем себя владыкой мира.
Унекоторых, хотя и немногих, душевнобольных является, по замечанию Тозелли,странная склонность к рисованию арабесок и орнаментов почти геометрическиправильной формы, но в то же время чрезвычайно изящных.
Далее,у многих, в особенности у эротоманьяков, паралитиков и безумных, рисунки ипоэтические произведения отличаются полнейшей непристойностью; так, одиндушевнобольной столяр вырезывал на углах своей мебели и на верхушках деревьевмужские половые органы, что, впрочем, опять-таки напоминает скульптуру дикарейи древних народов, в которой половые органы встречаются повсюду. (…)
Общуючерту большей части произведений сумасшедших составляет их бесполезность,ненужность для самих работающих, что вполне подтверждается изречением Гекарта:«Трудиться над созданием ни к чему непригодных вещей — занятие,свойственное только сумасшедшим». Так, одна женщина, страдавшая манией преследования,работала по целым годам, прелестно разрисовывая хрупкие яйца и лимоны, но,по-видимому, без всякой цели, потому что всегда тщательно прятала своипроизведения, так что даже мне, которого она считала своим лучшим другом,удалось увидеть их только после ее смерти. В том же роде был и труд тогобольного, который сшил себе только один сапог, о чем мы говорили раньше. Можноподумать, что сумасшедшие, подобно гениальным артистам, тоже придерживаютсятеории искусства для искусства, только в извращенном смысле.
Вхудожественном творчестве сумасшедших, конечно, преобладают всевозможныенелепости как относительно колорита, так и самих фигур, но это особенносказывается у некоторых маньяков вследствие неравномерной, преувеличеннойассоциации идей, не дающей места промежуточным оттенкам при воплощениизадуманного художником образа. У безумных же встречаются перерывы в ассоциацииидей, как это видно, например, из того, что один из них, желая изобразить бракв Кане, превосходно нарисовал всех апостолов, а вместо фигуры Христа — огромныйбукет цветов.
Паралитикиобыкновенно не умеют справиться с размерами изображаемых предметов, вследствиечего куры выходят у них одинаковой величины с лошадьми, вишни — с дынями, илиже, несмотря на всю тщательность отделки, рисунок выходит какой-тонеаккуратный, точно картинки, нарисованные детьми. Один помешанный,воображавший себя вторым Верне, для изображения лошадей проводил только четыречерты, а другой рисовал все фигуры вверх ногами.
Унекоторых, в особенности у мономаньяков, мы видим, наоборот, уже слишкомбольшое изобилие мелочных подробностей, так что из желания точнее выразить идеюрисунка они делают его совершенно непонятным. На одном пейзаже, например,помещенном в Турине между не принятыми на выставку картинами, на видневшемсявдали поле все былинки отчетливо отделялись одна от другой, или же в громаднойкартине штриховка была сделана такая же тонкая, как в маленьком рисункекарандашом.
Иногда,кроме изобилия подробностей, замечается еще полнейшее отсутствие перспективы,как, например, в рисунке, воспроизведенном здесь посредством ксилографии, гдевсе отдельные части сделаны совершенно правильно, но, вследствие полнейшегоотсутствия перспективы, в общем выходит какой-то сумбур. Можно подумать, чтоэто рисовал настоящий художник, но учившийся в Китае или Древнем Египте.
Некоторыеиз сумасшедших выказывают удивительный талант в подражании, в умении схватитьвнешний вид предмета. (…)иногда эта способность, как и внезапное появлениепоэтического литературного таланта, вызванное потерей рассудка, — например, уФарина — обусловливается энергией и напряженностью галлюцинации. Под влияниемих люди, никогда не бравшие кисти в руки, сразу делаются живописцами и дажехудожниками, как это случилось с Блэком (о котором рассказывает Бриер), именноблагодаря тому, что давно умершие люди, ангелы и пр., представлялись ему живо исовершенно отчетливо. Той же способностью обладал поэт-маттоид Джон Клер; онуверял даже, что был очевидцем войн давно прошедшего времени и присутствовал присовершении казни над Карлом I.
Действительно,все эти события он воспроизводил на полотне поразительно правдиво, хотя неполучил никакого образования и, следовательно, не мог заимствовать ничего изкниг.
Впечатлительностьюобъясняется отчасти и страсть к копированию картин и списыванию стихов,замечаемая у тех из психически больных, от которых всего меньше можно былоожидать этого, — у безумных.
Тут,очевидно, играет большую роль тот факт, что с потерей рассудка фантазияприобретает полный простор и больной проникается сочувствием к произведениямтой же фантазии, тогда как у нормальных люден здравый смысл, не допускающий ихдо иллюзии или галлюцинации, в известной степени подавляет в них эстетические иартистические наклонности. Хорошо копировать можно лишь то, что хорошо видишь.
Отсюдауже понятно, каким образом самое искусство может, в свою очередь,способствовать развитию душевных болезней и даже вызывать их. Вазарирассказывает о живописце Спинелли, что когда он после многих бесплодных попытокнарисовал наконец Люцифера во всем его безобразии, то последний явился ему восне и укорял, зачем он изобразил его таким уродом. Этот образ потом впродолжение нескольких лет преследовал Спинелли и едва не довел его досамоубийства. Верга знал другого художника, который, долгое время упражняясь врисовании змеевидных линий, стал видеть их перед собою днем и ночью, под конецдаже превратившимися в настоящих змей. Это до такой степени мучило его, что онпытался утопиться. (…)
Музыкальноеискусство у сумасшедших. Музыкальные дарования, подобно способности к живописи,даже еще в сильнейшей степени, чем эта последняя, слабеют у тех душевнобольных,которые до заболевания слишком страстно занимались музыкой. Адриани заметил,что музыканты, лечившиеся у него от умопомешательства, почти совершенно терялисвои музыкальные способности и если иногда занимались музыкой, то совершенномашинально, иные же, лишившись рассудка, постоянно повторяли одну и ту же пьесуили отдельные фразы из них. Винья говорит, что Доницетти, находясь в последнемпериоде сумасшествия, оставался совершенно равнодушным, когда при нем игралиего любимые мелодии. В последних произведениях этого композитора отразилосьроковое влияние болезни. То же самое замечают музыкальные критики и всимфонии-увертюре к «Мессинской невесте», написанной Шуманом во времяприпадков сумасшествия.
Ноэто нисколько не противоречит высказанному мною положению, чтоумопомешательство вызывает артистические способности в субъектах, не имевших ихраньше, а, напротив, только доказывает, как это мы уже видели относительноживописцев, в какой ничтожной степени сохраняется у музыкантов прежняя любовь кискусству, злоупотребление которым, может быть, и сделалось причиною ихсумасшествия.
Впрочем,Мазон Кокс, заметивший, что многие виртуозы вместе с потерей рассудка теряли имузыкальные способности, наблюдал также несколько случаев, когда под влияниемпсихоза эти способности усиливались. Несомненно, однако, что музыкальный талантпоявляется, иногда почти внезапно, всего чаще у меланхоликов, затем у маньякови даже у безумных. Я помню одного больного, совершенно потерявшего дар слова,но постоянно игравшего а livre ouvert самые трудные пьесы, и одного оченьдаровитого математика, который страдал меланхолией: совершенно не зная нимузыки, ни контрапункта, он импровизировал на фортепиано арии, достойныевеликого композитора.
Раджиписал мне об одной лечившейся у него даме, страдавшей меланхолией, что во времяприпадка она играла нехотя и кое-как, но, по окончании его, проводила целые дниза роялем и с чисто артистическим увлечением исполняла труднейшие вещи.
(…)Впрочем, и вообще все больные, хотя бы ненадолго попадающие в дома умалишенных,обнаруживают большую склонность к пению, крикам и ко всякому выражению своихчувств посредством звуков, причем всегда заметен известный размер, ритм.Причина этого явления, точно так же как и обилия между сумасшедшими поэтов,будет нам вполне понятна, когда мы припомним мнение Спенсера и Ардиго,доказывающих, что закон ритма есть наиболее распространенная форма проявленияэнергии, присущей всему в природе, начиная от звезд, кристаллов и кончаяживотными организмами. Инстинктивно подчиняясь этому закону природы, человекстремится выразить его всеми способами и тем с большей напряженностью, чемслабее у него рассудок.
Спенсерпрекрасно объясняет это тем, что пение придает особенную силу естественномувыражению чувств и состоит в систематическом комбинировании голосовых средств,смотря по тому, вызываются ли они радостью или печалью. «Всякое умственноевозбуждение, — говорит он, — переходит в мускульное, и между ними существуетнеразрывная связь. Ребенок прыгает и скачет при виде чего-нибудь блестящего.Взрослый начинает жестикулировать под влиянием ощущений или сильного волнения,и чем оно сильнее, тем больше раздражается мускульная система. Легкая больвызывает стон, острая — крик: слабый — если страдание мимолетно, высокий илинизкий — если оно продолжительно, а в случае нестерпимых страданий звук голосаповышается на квинту, на октаву и даже больше. В пении же душевное волнениетакже проявляется дрожанием мускульных связок, отчего происходит так называемоетремоло».
Весьмаестественно поэтому, что в тех случаях, когда возбуждение особенно сильно и гденередко даже явление атавизма, как при сумасшествии, склонность к музыкеоказывается преобладающим выражением духовной жизни человека.
Тотже самый факт служит в свою очередь объяснением, почему среди гениальныхбезумцев так много музыкальных знаменитостей, каковы, например, Моцарт, Латтре,Шуман, Бетховен, Доницетти, Перголези, Феничиа, Риччи, Рокки, Россо, Гендель,Дюссек, Гофман, Глюк и др. Кроме того, не следует забывать, что музыкальныекомпозиции принадлежат к числу самых субъективных произведений человеческогогения, — они всего теснее связаны с аффектами и всего менее с внешними формамипроявления мысли, вследствие чего для создания их необходимо вдохновение самоепламенное, жгучее, наиболее губительно действующее на организм. (…)
Изстатьи П.Бологова «Даниил Хармс. Опыт патографического анализа»:
Патографиякак часть клинической и социальной психиатрии, а также ее истории, являетсяодновременно особым методическим приемом изучения выдающихся личностей, сисследованием болезни (или личностных аномалий) и оценкой деятельности(творчества в самом широком смысле слова) данного субъекта в конкретнойсоциокультуральной ситуации.
Всвязи с этим представляется возможным обсудить некие отличительные чертытворчества Даниила Хармса ( 1905 -1942 ) в свете его биографии(психопатологических особенностей и человеческой судьбы). (…)
Ужев гимназии проявилась страсть Даниила к театрализованным мистификациям иэкстравагантным проделкам. Он создал продуманную до мелочей систему поведения — от одежды до стихотворных заклинаний и масок — псевдонимов. Всерьёз убеждалучителя не ставить ему двойку — «не обижать сироту», под лестницейдома «поселил» свою воображаемую, нежно любимую «мутерхен»,с ней заводил долгие беседы в присутствии пораженных соседей.
Залезална дерево и мог часами сидеть среди ветвей, записывая что-то в книжечку. Этипримеры показывают, что, не смотря на явно выраженный демонстратизм иэкстравагантность, Хармсом двигало не столько желание произвести впечатление,сколько реализовать свои аутистические и нарциссические фантазии. Уже вподростковом возрасте из-за странностей в поведении начинаются конфликты ссоциумом: в 19 лет Ювачёв исключается из электротехникума, он не смог получитьни высшего ни среднего специального образования. «На меня пали несколькообвинений, за что я должен оставить техникум…1). Неактивность в общественныхработах 2). Я не подхожу классу физиологически» — таким образом, шизоиднаяличностная динамика вносит дисгармонию в отношения с окружающим, что осознаётсясамим Хармсом. В юношеские годы он много и интенсивно занимается самообразованием,с помощью которого достиг значительных результатов. Круг его интересов трудноограничить: наряду с произведениями литературных классиков — произведенияантичных и современных философов; сакральные тексты христианства, буддизма ииндуизма, трактаты мистического и оккультного содержания, перемежаются смногочисленными книгами по психиатрии и сексопатологии. Постепенно очерчиваетсялитературное пространство, с которым впоследствии будут связаны тексты Хармса(реминисценциями, цитатами, мотивами): А.Белый, В.Блейк, К.Гамсун, Н.Гоголь,Э.-Т.-А. Гофман, Г.Мейринк, К.Прутков. В контекст своего творчества онвовлекает и философов: Аристотеля, Пифагора, Платона, И.Канта, А.Бергсона,З.Фрейда. В свободное от чтения и письма время юный Хармс продолжает «чудить»:курит трубку какой-то необычной формы, носит цилиндр и гетры, переводитнэповские песенки на немецкий язык и отстукивает под них чечётку, придумываетсебе невесту — балерину и.т.д. В 1924 году появился наиболее известныйпсевдоним Ювачёва — Даниил Хармс. Вообще, псевдонимов у Даниила Ивановича былооколо 30, и он играючи менял их: Ххармс, Хаармсъ, Дандан, Чармс, Карл ИвановичШустерлинг, Гармониус, Шардам и др. Однако, именно «Хармс» с егоамбивалентностью (от фр. Charm — шарм, обаяние и от англ. Harm — вред) наиболееточно отражало сущность отношения писателя к жизни и творчеству: он умелиронизировать над самыми серьёзными вещами и находить весьма невеселые моментыв смешном. Точно такая же амбивалентность была характерна и для личности самогоХармса: его ориентация на игру, мистификации сочетались с болезненноймнительностью, алогичность внутреннего мира переносилась на мир окружающий,магическое мышление предопределяло внешний смысл псевдонима — Даниил Чародей — человек, уверенный в своих парапсихических и сверхъестественных способностях(«зажечь беду вокруг себя»), приносящий несчастье тем, кого любит.Начало литературной деятельности Хармса приходится на 1925 год. Он, входил вобъединение поэтов — «чинарей», затем — «заумников»,выступал на эстраде со своими стихами, причём нередко публика воспринимала егосмысловые и формальные поэтические эксперименты весьма неоднозначно. Нередковспыхивали скандалы, так в 1927 году, Хармс отказался читать перед аудиторией,сравнивая её то с конюшней, то с публичным домом. Несмотря на то, что к томувремени он уже был членом союза поэтов, вряд ли строились иллюзии, насчетприжизненных публикаций своих «взрослых» произведений. Ранняя поэзияДаниила Хармса состоит из отдельных, порой не связанных между собой фраз, анеологизмы заполняют весь возможный смысловой спектр:
Как-то бабушка махнула
И тотчас же паровоз
Детям подал и сказал:
Пейте кашу и сундук
Или:
Всё настигнет естега:
Есть и гуки, и снега…
А ты, тётя, не хиле,
Ты микука на хиле.
Использованиеалогизмов и семантической разорванности в качестве лингвистическихэкспериментов широко использовалось формальными литературными школами началавека, особенно футуристами (Д.Бурлюк, А. Крученых, В.Хлебников). Однако вслучае Хармса, мы имеем дело не с экспериментированием (которое к тому временидавно вышло из моды), а с самодовлеющим творческим методом.
Темыстихотворений (в которых можно уловить хоть какой-то смысл) содержат намеки насобственную исключительность, не в плане самоутверждения, столь свойственногомолодым поэтическим дарованиям, но в плане неприязни к всякого рода расхожимсентенциям и шаблонам:
Я гений пламенных речей.
Я господин свободных мыслей.
Я царь бессмысленных красот.
Я Бог исчезнувших высот.
Я светлой радости ручей.
Когда в толпу метну свой взор,
Толпа как птица замирает.
И вкруг меня, как вкруг столба,
Стоит безмолвная толпа.
И я толпу мету как сор.
Скандальнаярепутация Хармса поддерживалась не только его необычной творческой манерой,которая будет рассмотрена ниже, но и экстравагантными выходками и манерами, атакже вычурным внешним видом. Стремясь отличаться от основной массы граждан,влившихся в борьбу за индустриализацию страны, Хармс появлялся в общественныхместах «в длинном клетчатом сюртуке и круглой шапочке, поражал изысканной вежливостью,которую ещё больше подчеркивала изображенная на его левой щеке собачка».«Иногда, по причинам тоже таинственным, перевязывал он лоб узенькой чернойбархоткой. Так и ходил, подчиняясь внутренним законам». Одной из выдумокХармса было «изобретение» себе брата, который якобы былприват-доцентом Петербургского университета, брюзги и сноба. Манерам этого«брата» он и подражал. Так, отправляясь в кафе, брал с собойсеребряные чашки, вытаскивал их из чемоданчика и пил только из своей посуды.Когда шел в театр, то наклеивал фальшивые усы, заявляя, что мужчине«неприлично ходить в театр без усов». Читая с эстрады, надевал наголову шелковый колпак для чайника, носил при себе монокль-шар в видевытаращенного глаза, любил ходить по перилам и карнизам. При этом, люди,знавшие Хармс достаточно близко, отмечали, что его чудачества и странностикак-то удивительно гармонично дополняли его своеобразное творчество. Однако вцелом облик и поведение Хармса вызывали недоверие и неприятие окружающих,воспринимались как насмешка или даже издевка над общественным мнением, иногдавозникали прямые столкновения с представителями власти: его принимали зашпиона, знакомым приходилось удостоверять его личность. Эпатажное поведение,часто составляющее часть имиджа творческой натуры, в данном случае абсолютнодисгармонировало с социальной средой и общественными установками. Можнорезюмировать, что несмотря на сгущавшуюся политическую атмосферу, поведениеХармса диктовалось внутренними малообъяснимыми мотивами, без учета реалий.Такой же хаотичной и нелепой была и личная жизнь писателя. В довольно молодомвозрасте он женился в на 17-ти летней девушке, из семьи французскихиммигрантов, которая едва говорила по-русски и была абсолютно чужда техинтересов, которыми жил Хармс, а также далека от его круга общения. Несколькостихотворений Хармса, посвященных жене, написаны в диапазоне от патетическоговоодушевления, нежной страсти, до вульгарной порнографии. В дневниковых записяхзвучит мотив непонимания и нарастающей отчужденности в семейных взаимоотношениях,нежность смешивается с брезгливостью, ревность сочетается с каким-то навязчивыми монотонным флиртом со случайными женщинами. Нарастающая амбивалентностьчувств и диссоциация эмоций в сочетании с бытовой неустроенностью сделалинеминуемым разрыв отношений с женой.
Внашей стране долгое время Хармс был известен прежде всего как детский писатель.К. Чуковский и С. Маршак высоко ценили эту ипостась его творчества, даже вкакой то степени считали Хармса предтечей детской литературы. Переход на творчестводля детей (и феноменальный успех у детской читательской аудитории) былобусловлен не только вынужденными внешними обстоятельствами, но более всеготем, что детское мышление, не связанное привычными логическими схемами, болеесклонно к восприятию свободных и произвольных ассоциаций. Неологизмы Хармсатакже инфантильны и напоминают исковерканные ребенком слова или сознательныеаграмматизмы («скаска», «песенька», «щекалатка»,«валеньки», «сабачка», «матылек» и т.д.).
Приэтом весьма характерным было отношение Хармса к детям: «Я не люблю детей,стариков и старух…Травить детей — это жестоко. Но что — нибудь ведь надо же сними делать?». Писатель из повести «Старуха» категоричнозаявляет: «Дети — это гадость». Сам Хармс объяснял свою нелюбовь кдетям в бредоподобном ключе: «Все вещи располагаются вокруг меня некимиформами. Но некоторые формы отсутствуют. Так, например, отсутствуют формы техзвуков, которые издают своим криком или игрой дети. Поэтому я не люблюдетей». Тема «нелюбви к детям» проходит через многиепроизведения Хармса. Причины этого явления нужно искать в детстве самогописателя, по-видимому, Хармс не может принять свой детский образ, в связи скакими-то неприятными воспоминаниями и ассоциациями, и переносит свою неприязньна детей вообще. Современник вспоминает: «Хармс терпеть не мог детей игордился этим. Да это и шло ему. Определяло какую-то сторону его существа. Он,конечно, был последним в роде. Дальше потомство пошло бы совсем ужстрашное».
Ктосоставлял круг общения Хармса, помимо собратьев по перу? Среди людей, егоокружавших преобладали чудаки, душевнобольные ( как он их называл — «естественные мыслители»), больше всего ценились им в людях такиекачества как алогизм и независимость мышления, «сумасшедшинка», свободаот косных традиций и пошлых стереотипов в жизни и в искусстве. «Меняинтересует только „чушь“; только то, что не имеет никакогопрактического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении.Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление иазарт — ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю:восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность,распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех». «Всякаяморда благоразумного фасона вызывает во мне неприятное ощущение». Хармс,таким образом, провозглашает спонтанность и непосредственность чувств, без ихлогической трактовки и любой внутренней цензуры. Такой мировоззренческий подходобъясняет утрированную «детскость» в поведении и творчестве писателя.(…)
ПьесаХармса «Елизавета Бам» (1929 г.) является примером способности уйтиот шаблонов обывательского мышления, рассматривать явления с неожиданныхсторон, отчасти благодаря нарушенному восприятию окружающего. Именно в эти годыокончательно формируется неповторимый творческий стиль Хармса, который можноназвать тотальной инверсией. Принцип этого стиля во всеобщей смене знака:жизнь, всё посюстороннее, природа, чудо, наука, история, личность — ложнаяреальность; потустороннее, смерть, небытие, неживое, безличное — истиннаяреальность. Отсюда противоречивость и драматичность текстов, со смещениемсмыслов и акцентов в противоположную от логики сторону — к интуиции. J.Lacan,французский психиатр и психоаналитик, изучая психогенез психических расстройств,уделял особое значение структурно — лингвистическим нарушениям удушевнобольных. В какой-то степени его описания могут способствовать объяснениюсвоеобразия творческой манеры Хармса: сочетание алогизма —
Видел я во сне горох.
Утром встал и вдруг подох.
и семантической афазии -
Эй, монахи! Мы летать!
Мы лететь и ТАМ летать.
Эй, монахи! Мы звонить!
Мы звонить и ТАМ звенеть.
К1930 году у Хармса на фоне внешних неблагоприятных факторов (семейный разлад,социальный остракизм, материальная нужда) отмечаются периоды отчетливопониженного настроения, с наличием идей самоуничижения, убежденности в своейбездарности и фатальной невезучести. По склонности к неологизмам, Хармс далсвоей меланхолии женское имя: «Игнавия». Свою аффективность и чувствительностьХармс упрямо скрывает за аутистическим фасадом. Таким образом, можно клиническирассматривать личность Хармса как психопатическую. В структуре личностипросматриваются как нарциссические и истерические («лгуны и плуты»,«чудаки и оригиналы» по E. Bleuler), так и психастенические черты,что позволяет отнести эту психопатию к кругу «мозаичных» шизоидов.Однако отсутствие признаков стабилизации и компенсации психопатии,невозможность приспособиться к жизни и найти свою социальную нишу к зреломувозрасту, а также нарастание аутизации с ещё большим отрывом от реальности,позволяет говорить о признаках латентного шизофренического процесса. Игра вчеловека, совершающего экстравагантные и загадочные поступки, постепенноперестала быть игрой, стала сердцевиной личности Хармса. Речь идет о«амальгамировании» нажитых психопатических черт с шизоидным ядромличности, что также говорит в пользу эндогенности процесса. Личностнаядинамика, проделанная Хармсом, таим образом, укладывается в рамкипсевдопсихопатии и имеет признаки процессуальности. Грубый демонстратизмсочетается с аутистическим мышлением и повышенной ранимостью, аффективныерасстройства со временем принимают всё более атипичный характер: в депрессияхпреобладают признаки моноидеизма, дисфории, а гипомании сопровождаютсядурашливым аффектом и расторможенностью влечений. Благодаря склонности ксамоанализу и самонаблюдениям, из дневниковых записей Хармса мы узнаём обэпизодах дромомании, в некоторых автобиографических литературных отрывках инабросках описываются субпсихотические переживания («О том, как меняпосетили вестники», «Утро», «Сабля»). Некоторыерассказы и письма могут служить образцами расстройств мышления пошизофреническому типу (обрывы мыслей, соскальзывания, персеверации,символическое письмо). При этом необходимо отделять формальную писательскуюманеру, которая могла меняться с течением времени, от общей стилистикитворчества Хармса, полностью отражающей все грани его личности. Косвеннымпризнаком, подтверждающим наличие прогредиентности заболевания являетсянекоторое обеднение и потускнение яркой психопатоподобной симптоматики стечением времени и доминирование устойчивых черт чудаковатости, вычурности иэмоционального уплощения — постпроцессуальные состояния типа«verschrobene». (…)
Объёмнаписанного Хармсом сравнительно невелик и может уместиться в одном томе.Учитывая, что продолжительность его творчества составляла около 15 лет, можнобыло говорить о пониженной творческой работоспособности. Сам Хармс период с1932 года называет периодом «упадания». Но именно в это времянаступает его духовная и творческая зрелость, создается повесть«Старуха» и наиболее популярный цикл рассказов «Случаи».Проза Хармса строится уже не на формальных экспериментах и неологизмах, а наабсурдности и неожиданности сюжета, что создает сильный эмоциональный эффект:
«Писатель: Я писатель.
Читатель: А по — моему, ты г…о!
Писатель стоит несколько минут потрясенный этойновой идеей и падает замертво. Его выносят».
Впоследние годы мировоззрение Хармса сдвигается в более мрачную сторону.Несколько меняется и стилистика повествования: на смену афазии смысловой исемантической приходит афазия нравственная. При описании экспрессивныхрасстройств у лиц, больных шизофренией отмечается нарушение силлогическихструктур: шизофреник использует формы, которые играют идентичностью сказуемых,как, например у Хармса: «Машкин удавил Кошкина». Нарастает количествонестандартных метафор, сюжеты носят нарочито схематичный, формализованныйхарактер, что является характерным признаком аутистического стиля письма (можно провести аналогию с поздним Гоголем или со Стриндбергом). Одновременноусиливается склонность к абстрактному и парадоксальному рассуждательству,отвлеченному морализаторству и резонерству. Действующие персонажи безличны,механистически — карикатурны, их поступки лишены внутренней логики,психологически необъяснимы и неадекватны. Складывается впечатление вселенскогоБедлама, подчиненного причудливым изгибам писательской мысли, фатального ихаотичного: «Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов,узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упалас буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушкаСпиридонова спилась и пошла по дорогам...» Трагизм рассказов усиливается доощущения полной безнадежности, неминуемо надвигающегося безумия, юмор принимаетзловещий, черный характер. Герои рассказов изощренно калечат и убивают другдруга, элементы суровой действительности, вплетенные в гротескно — абсурднуюформу хармсовского повествования вызывают уже не смех, а ужас и отвращение(«Упадание», «Воспитание», «Рыцари»,«Помеха», «Реабилитация» и др.).
Будучивторой раз женат, Хармс осознает свое бессилие изменить внешние обстоятельства,остро чувствует свою вину перед женой, которая вынуждена была разделять с нимнищенское полуголодное существование. В дневниках все чаще появляютсяхарактерные записи: «Я совершенно отупел. Это страшно. Полная импотенцияво всех смыслах…Я достиг огромного падения. Я потерял трудоспособность окончательно…Яживой труп…Наши дела стали ещё хуже…Мы голодаем…Я ничего не могу делать. Я нехочу жить…Боже, пошли нам поскорее смерть», и, наконец — «Боже,теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меняокончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши менянадежды и быстро уничтожь меня во веки веков».
Погибли мы в житейском поле.
Нет никакой надежды боле.
О счастьи кончилась мечта.
Осталась только нищета.
Вконце тридцатых годов образ жизни Хармса и его поведение остаются такими жеэкстравагантными, хотя необходимости эпатировать публику уже не было. Можнопредположить нарастание аутизации с отсутствием критики и элементарногоинстинкта самосохранения, наличие эмоционального снижения, что вело к усилениюнепредсказуемой импульсивности и неадекватности поведения. Дневниковая записьот 1938 года: «Подошел голым к окну. Напротив в доме, видно, кто-товозмутился, думаю, что морячка. Ко мне ввалился милиционер, дворник и ещёкто-то. Заявили, что я уже три года возмущаю жильцов в доме напротив. Я повесилзанавески. Что приятнее взору: старуха в одной рубашке или молодой человек,совершенно голый». В 1939 году Хармс попадает наконец не только в полезрения правоохранительных органов, но и психиатров. Он поступает на лечение в психиатрическуюбольницу и после выписки получает свидетельство о заболевании шизофренией. Врядли можно согласиться с теми биографами, которые считают, что психическаяболезнь Хармса была «очередной артистической мистификацией»,симуляцией с целью получения «охранной грамоты», которая могла быспасти его от повторного ареста. Для многих художников, безусловно, болезньбыла одним из немногих средств, позволявших укрыться от не слишкомдоброжелательного к ним мира. В случае Хармса если и можно что-то предположить,то лишь аггравацию текущего психического расстройства. (…)
ТрагедияХармса как художника и как человека заключалась не в его болезни. «ДаниилИванович…владел своим безумием, умел направлять им и поставить его на службусвоему искусству». Трудно сказать, испытывал ли Хармс полноеудовлетворение от своего сочинительства, удавалось ли ему «смотреть написание как на праздник». Судя по всему, вряд ли, но сама возможностьтворческого самовыражения должна была помочь ему в стабилизации психическогосостояния и способствовала более благоприятному течению заболевания. (…)
Хармспредвосхитил свое время, лавры «отцов абсурда» получили Э.Ионеско иС.Беккет. Ф.Кафка, писатель во многом схожий с Хармсом, если не по форме, то посюжетной проблематике, уже при жизни получил громкое признание, а затем и вовсебыл «канонизирован» как классик психологической прозы (и Кафка иупомянутый выше Хлебников страдали тем же душевным недугом, что и Хармс). (…)
Вэпоху демократических перемен в России появлялись многочисленные эпигоны,пытавшиеся скопировать хармсовский стиль. Однако ни одному из подражателей неудалось приблизиться к манере письма Хармса, что объясняется невозможностьюполной эмпатии и искусственного воссоздания внутреннего мира,«мыслетворчества» человека, страдающего шизофренией, к тому жеобладающего самобытным талантом.
СегодняХармс — один из самых издаваемых и читаемых авторов в России. Его талантвыдержал испытание временем, его творчество вернулось к нам из небытия изабвения. Извечная дилемма «гениальности и помешательства» вновьуказывает на то, как нестандартные личности, юродивые и душевнобольные, гонимыеи казнимые, — являются истинными двигателями нашей культуры. К сожалению,прогресс достаётся дорогой ценой. (…)
Список литературы
Арнольд В.И. Теория катастроф. М.,1990
Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства.М., 1994
Буянов М.И. Лики великих, или Знаменитыебезумцы. М., 1994
Гончаренко Н.В. Гений в искусстве и науке. М.,1991
Короленко Ц.П., Фролова Г.В. Вселенная внутритебя. Новосибирск, 1979
Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство. М.,1995
Осипов Н.Е. Страшное у Гоголя иДостоевского//Мир психологии. 1999. №2
Ранкур-Лаферриер Д. Психика Сталина:психоаналитическое исследование. М, 1996
Ротенберг В.С. Психофизиологические аспектыизучения творчества/Художественное творчество: Сборник статей. Л., 1982
Салямон Л. О физиологииэмоционально-эстетических процессов/Содружество наук и тайны творчества:Сборник статей. М., 1968
Cпивак М.П. Посмертная диагностика гениальности.М., 2001
Эриксон Э. Психоанализ Гитлера/Психология ипсихоанализ власти: Хрестоматия. Самара, 1999. Т. 2
Юнг К.Г. Диагностируя диктаторов/Психология ипсихоанализ власти: Хрестоматия. Самара, 1999. Т. 2
Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог. СПб, 1999.