Обстоятельства, приведшие ко второй мировой войне в сентябре 1939 г., относятся к тем «вечным» темам, которыми еще долго будет заниматься историческая наука. Прежде всего, это касается двух стержневых событий 1939 г.—провала советско-англо-французских («тройственных») переговоров и заключения советско-германского договора о ненападении.
На протяжении 50 лет продолжается дискуссия о том, какое место занимали и какую роль сыграли эти события в возникновении предвоенного политического кризиса. Если по поводу «тройственных» переговоров позиции исследователей постепенно сближаются и в настоящее время практически нет серьезных историков, которые рискнули бы оправдать кого-либо из участников этих переговоров, то иная ситуация сложилась вокруг трактовки советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 года. Основная причина этого заключалась в упорном нежелании советской стороны признать наличие важнейшей составной части договора—секретного протокола, предопределившего участь ряда стран Восточной Европы.
Еще на этапе советско-германских переговоров заключили договора первым (и, пожалуй, тогда единственным) из влиятельных государственных деятелей СССР, кто возразил против сближения с гитлеровской Германией, был народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов. Впоследствии, когда договор стал фактом, неприятие его в разных слоях населения Советского Союза сохранялось. Подобные настроения побудили одного из архитекторов этого документа, председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова, с трибуны Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г., во время ратификации договора, предупредить «некоторых близоруких людей, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией», проявляют «непонимание самых простых основ начавшегося улучшения политических отношений между Советским Союзом и Германией». Тема договора стала одной из «.неудобных» для исследователей.
С началом агрессии Германии против Советского Союза договор был автоматически аннулирован. Проблема его происхождения и характера стала менее актуальной. Но наличие секретного протокола обе стороны по-прежнему замалчивали. Новая вспышка интереса широкой общественности к проблеме проявилась в связи с открывшимся в ноябре 19-15 г. Нюрнбергским процессом над главными нацистскими военными преступниками. На нем впервые было упомянуто о существовании этого протокола, но по инициативе советской стороны и по договоренности между представителями стран антигитлеровской коалиции вопрос этот не поднимался. В 1946 г. внимание общественности к этой теме привлекла американская печать, а в 1948 г. госдепартамент США издал сборник трофейных документов о советско-германских отношениях кануна войны, включив в него и тексты секретных протоколов. В ответ на эту «идеологическую диверсию» США по указанию министра иностранных дел СССР Молотова появилась брошюра «Фальсификаторы истории (историческая справка)», в которой была предпринята попытка опровергнуть факты.
Широкое обсуждение за рубежом этой проблемы на базе опубликованных документов не могло остаться не замеченным советскими историками. При жизни Сталина многие из них, придерживаясь официальной тачки зрения, характеризовали договор как «мудрое решение вождя». С 1953 г. появилась возможность уточнить эту оценку и назвать договор «вынужденной» со стороны Советского Союза мерой. Одновременно в умы ряда наших историков закрадывалось сомнение в правомерности и этой дефиниции. Но свои взгляды они могли высказывать только на научных конференциях, а не в печати.
В настоящее время, постепенно и с большими усилиями освобождаясь от некоторых идеологизированных догм, советские историки предпринимают серьезные попытки анализировать не только советско-германский договор, но и весь комплекс событий предвоенного времени. Эта работа принесла определенные результаты, особенно в связи с обнародованием некоторых советских документов, большой доступностью для наших исследователей трудов зарубежных специалистов, проведением ряда международных и национальных научных форумов. В журналах и газетах опубликован ряд интересных, хотя иногда и спорных, статей.
Принципиальное значение для оценки событий 1939 г. имеют сообщение Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939г., сделанное ее председателем Л. Н. Яковлевым на Втором съезде народных депутатов СССР, соответствующее постановление съезда, а также статья первого заместителя министра иностранных дел СССР А. Г. Ковалева, убедительно подтвердившие существование секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 года. В итоге более четко вырисовываются реальные события того сложного и противоречивого времени.
Цель настоящей работы состоит в том, чтобы, используя имеющиеся возможности, высказать некоторые соображения относительно того, как вписывалась сталинская внешнеполитическая концепция в предвоенный политический кризис и как она соизмерялась с политикой Англии, Франции и Германии.
К середине 30-х годов Советское государство убедительно демонстрировало свою заинтересованность в мирном сосуществовании с капиталистическими странами. Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора в ненападении сформулировала еле дующий важный тезис. «В дипломатической документации СССР 1937—1938 годы не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться взаимопонимания с Берлином» Но случаи зондажа, правда, неудачные, в то время имели место. Углубившиеся сталинские деформации во внутриполитической жизни СССР находили отражение и в его международной политике. Являясь Генеральным секретарем ЦК ВКП (б), Сталин официально и непосредственно н» занимался текущими внешнеполитическими делами: не участвовал в переговорах с другими государствами, не принимал послов, не подписывал дипломатических документов. Вместе с тем его внешнеполитическая концепция и «особый почерк» чувствовались во всех шагах Советского правительства в области внешней политики.
В принципиальном плане это проявлялось, прежде всего, в том, что советское руководство под давлением Сталина давало одностороннюю оценку расстановки и соотношения политических сил в мире. Утверждалось, например, что в центре мировой политики стояла борьба двух мировых систем—капиталистической и социалистической. Отсюда и тезис: СССР является крепостью, осажденной врагами, одиноким островком в бушующем океане империализма, который только и ждет случая, чтобы смыть этот островок с лица Земли. Из этого тезиса следовал вывод, который настойчиво навязывал советскому народу Сталин чтобы оправдать свою внутреннюю политику: необходимо усиливать эту крепость (то есть сталинский террористический режим) и всячески поддерживать закрытый характер советского общества.
Важный гуманистический принцип приоритетности в международных отношениях общечеловеческих интересов над классовыми Сталин полностью игнорировал. Да и как он мог уважать этот принцип, если в 1937 г. выдвинул концепцию об обострении классовой борьбы в советском обществе, а в международных делах не учитывал классовой и политической разнородности сил, действовавших на мировой арене Сталин и его окружение, прежде всего Молотов, придерживались своего, субъективного и дилетантского, подхода к советской внешнеполитической стратегии, заложенной В. И. Лениным и успешно проводившейся наркомами иностранных дел Г. В. Чичериным, а затем Литвиновым. Искусственно созданный Сталиным в сфере внешней политики дух конфронтации (которому пытался противодействовать Литвинов) пронизывал действия советского руководства, что мешало ему трезво оценить интересы СССР и реально определить, где враги, а где силы, могущие стать его союзниками. Этому препятствовал, прежде всего, франко-английский синдром Сталина. Сталинский режима политическом и в моральном плане был больше подготовлен к сговору с Гитлером.
Командно-административные методы и примитивно идеологизированный подход Сталина ко многим внешнеполитическим проблемам довлели над советской дипломатией. Процесс принятия важных внешнеполитических решений имел узкоэлитарный характер и нередко проходил без оперы на выводы науки. Вследствие неверных идеологических концепций авторитарной практики во внешней политике СССР сложные и противоречивые процессы, протекавшие в мире в период предвоенного политического кризиса, воспринимались неадекватно и объективно не соответствовали коренным интересам Советского государства.
Не подлежит сомнению, что главными виновниками предвоенного политического кризиса, а затем и поджигателями мировой войны были Германия, Италия и Япония, которым содействовали их сателлиты. Однако немалая доля ответственности ложится и на правящие круги
Англии и Франции, которые в Мюнхене пошли на преступное попустительство Гитлеру, открывшее «зеленый свет» войне. Трудно уйти и от мысли, что в тот сложный момент советских руководителей также покинуло чувство реализма и выдержки. Они не могли не знать о глобальных планах Гитлера, жертвами которых неизбежно должны были стать и западные державы, и поэтому мюнхенскую политику со всеми ее пороками нельзя было расценивать как последнее слово их правительств. Это позволяет сказать, что наряду с политикой Англии и Франции сталинизм стал одной из основных причин, помешавших Советскому Союзу достигнуть соглашения с ними о совместных действиях против фашизма.
Сталин испытывал недоверие к политике Англии и Франции обострившееся после Мюнхена, когда эти страны небезуспешно стремились сделать все возможное, чтобы СССР оказался в международной изоляции, и свели практически на нет усилия советской дипломатии по созданию системы коллективной безопасности. Однако до мая 1939 г. он все же не терял надежды на сотрудничество с Лондоном и Парижем не возражал против реанимации системы коллективной безопасности, одновременно давая понять, что не исключена возможность улучшения отношений с Германией. В докладе на XVIII съезде ВКП (б) 10 марта 1939 г. Сталин заявил, что советская дипломатия будет проводить политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдая при этом осторожность и не давая провокаторам войны втянуть СССР в конфликт. Эти слова с озабоченностью были восприняты в столицах западных держав. В Берлине же их поняли как приглашение к диалогу
Это было время, когда резко усилилась угроза возникновения войны в Европе. Германия захватила и расчленила Чехословакию. Эти агрессивные действия вызвали тревогу во многих странах, однако, пути обеспечения своей безопасности они видели по-разному. Усиливавшаяся агрессивность Германии, которая уже непосредственно угрожала интересам Великобритании и Франции в Европе, и нараставшее недовольство общественности этих стран политикой умиротворения Гитлера оказали влияние на эволюцию внешнеполитической - линии глав их правительств—Н. Чемберлена и Э. Даладье. Правда, менялась она непоследовательно, но все же это не было тактическим приемом, за которым скрывалось сознательное продолжение попустительства Гитлеру.
Перемены в политике Англии и Франции состояли в следующем: во-первых, со второй половины марта 1939 г., когда Англию и Францию постигло горькое разочарование, так как Гитлер, оккупировав Чехословакию, перешел тот рубеж, непосредственно за которым лежали интересы этих держав, Чемберлен и Даладье предприняли шаги к началу переговоров с Советским Союзом, как по политическим, так и по военным вопросам. Подобное развитие событий свидетельствовало о том, что Англия и Франция перестали игнорировать, как делали это до Мюнхена, роль СССР в европейской политике и вынуждены были считаться с ним как с важным политическим фактором в Европе. Во-вторых, 31 марта 1939 г. Чемберлен заявил в парламенте, что в случае возникновения угрозы независимости Польши и если последняя окажет при этом сопротивление, английское правительство «будет считать себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю находящуюся в его силах помощь». Эти односторонние гарантии вскоре приобрели взаимный характер, что и было зафиксировано в англо-польском коммюнике от 6 апреля 1939 года. Позже подобное заявление сделало и французское правительство. Летом того же года эти документы были оформлены в международно-правовые обязательства о гарантиях.
Казалось Сталину следовало бы в полном объеме использовать сложившуюся исключительно благоприятную ситуацию для углубления контактов с Лондоном и Парижем для внешнеполитической изоляции Берлина. В какой-то мере он так и поступал, хотя, по-прежнему не доверяя политике Англии и Франции, продолжал двойную игру. Он улучшал отношения с Германией, не учитывая того, что в диалоге с Советским Союзом Гитлер преследовал цель сорвать наметившиеся тройственные переговоры. Столкнувшись с первыми затруднениями на переговорах с западными державами. Советское правительство стало терять веру в возможность серьезного сотрудничества с ними. Задолго до начала военных переговоров секретарь ЦК ВКП (б) А. А. Жданов в статье «Английское и Французское правительства не хотят равного договора с СССР» утверждал, что затягивание переговоров вызывает сомнение в искренности и подлинных намерений.
11 августа 1939 г, когда еще не было ясно, как пойдут начавшиеся в Москве военные переговоры с Англией и Францией, Политбюро ЦК ВКП (б) приняла окончательное решение в пользу приоритета переговоров с Германией. Молотову было предложено вступить в официальное обсуждение поднятых немцами вопросов. 15 августа его встречей с послом Германии ё СССР Ф. фон Шуленбургом начались официальные советско-германские переговоры. Поначалу обсуждались проблемы, решение которых привело бы к нормализации германо-советских отношении: о совместных гарантиях независимости прибалтийских республик о посредничестве Берлина в нормализации отношении между СССР и Японией в частности о прекращении боев на Халхин-Голе, о развитии советско-германских торговых отношений и некоторые другие. Вопросы, связанные с территориальными изменениями в других странах, не поднимались. Как докладывал в Берлин Шуленбург, Молотов с интересом выслушал предложение о краткосрочном приезде в Москву министра иностранных дел Германии И. Риббентропа, а также спросил относительно идеи заключения договора о ненападении.
Таким образом, судьба «тройственных» переговоров была предрешена. По предложению Сталина советская делегация во главе с К. Е. Ворошиловым прервала переговоры, отметив при этом, что заключение советско-германского договора вполне совместимо с подписанием тройственного пакта между СССР, Англией и Францией. Французскому послу П. Наджиару Молотов заявил, что переговоры с англо-французской делегацией могли бы быть продолжены через неделю после заключения советско-германского договора ". Эти заявления, во-первых, были сделаны чтобы успокоить мировое общественное мнение: народам трудно было поверить что руководитель социалистического государства может пойти на переговоры с фашистским диктатором (о существовании секретного протокола они вообще не знали); во-вторых, они представляли собой элементарный блеф, ибо нельзя одновременно быть союзником агрессора и его жертв.
Конечно, западные партнеры не проявляли активности и должной заинтересованности в заключение военного соглашения с Советским Союзом и поэтому несут свою долю ответственности, за срыв «тройственных» переговоров. Но советское руководство также не все сделало, чтобы добиться такого соглашения. Следовательно, всем участникам переговоров.
Утверждение, что Сталин пошел на сближение с Германией лишь за несколько дней до 23 августа, находясь в безвыходной и опасной ситуации, не соответствует действительности. Советско-германский договор не был экспромтом. Он стал итогом эволюции, которую советская внешнеполитическая линия претерпела за несколько предшествующих месяцев при пассивности западных держав и энергичном подталкивании с немецкой стороны, действовавшей весьма инициативно. 22 августа, выступая перед высшим командным составом вермахта, Гитлер заявил, что решение «идти со Сталиным» он принял с осени 1938 года. Интересное признание сделал 27 августа и немецкий военный атташе генерал Э. Кестринг, приехавший в отдел внешних сношений Наркомата оборот, с поздравлением по случаю подписания советско-германского договора, В ходе беседы он сказал, что еще пять лет тому назад предлагал подписать подобный договор, а после доклада Сталина на XVIII партсъезде напомнил своему руководству об этом предложении, однако тогда Германия еще не была готова сделать такой шаг
На этом завершился важный этап предвоенного политического кризиса. Подписание советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 г. и секретного протокола к нему стало решающим событием накануне второй мировой войны и одним из самых крупных политических просчетов Сталина, хотя сам он считал это «победой» (удалось обмануть Гитлера!). В свою очередь, гитлеровская верхушка с большим основанием рассматривала договор как свою великую победу. Гитлер заявил, что отныне весь мир в его кармане.
Почему Сталин предпринял столь рискованный шаг и пошел на договор с гитлеровской Германией? По-видимому, он опасался, что Англия и Франция совместно с Германией образуют единый антисоветский фронт. Однако реалистическая оценка международной ситуации того периода, которую, в частности, давал Литвинов, показывает, что в центре европейской и, в конечном счете, мировой полкики были противоречия между англо-французским блоком и Германией. В то же время опасность нападения Германии на СССР в 1939 г. Сталиным сильно преувеличивалась. К такой войне Германия не была готова. Впоследствии заместитель начальника оперативного управления ОКВ генерал В. Варлимонт подтвердил, что германская армия никогда не была так плохо подготовлена к войне, как в 1939 г.: не хватало боеприпасов, тяжелых танков, автомашин, средств связи и железнодорожных войск, плохо обстояло дело с подготовкой резерва, особенно офицерского состава 14. В 1938—1939 гг. Гитлеру удавалось добиваться успеха в своих внешнеполитических авантюрах преимущественно путем шантажа, что признавали и его генералы.
Япония также не была готова к большой войне, что показали события на Халхин-Голе. Ее правящие круги не рискнули напасть на СССР даже в гораздо более благоприятный для них период — в 1941 и 1942 гидах. Нельзя не согласиться с выводом, сделанным В. И. Дашичевым в одном из его выступлений: в 1939 г. военно-стратегические планы Японии были связаны, прежде всего, с экспансией в Юго-Восточной Азии, Китае и южной части Тихого океана.
В литературе встречаются утверждения, что и при отсутствии советско-германского договора Германия напала бы на Польшу и разгромила ее, и тогда вермахт оказался бы непосредственно у границ Советского Союза, который находился бы к тому же в международной изоляции; что в подготовке агрессии Гитлер зашел слишком далеко, чтобы отказаться от своих планов 16. Но такое развитие событий было маловероятным, Не исключено, что в то время Германия не рискнула бы прибегнуть военной авантюре против Польши. Необеспеченность стратегического; тыла на востоке, чреватая борьбой на два фронта, могла бы вызвать опасную для Гитлера оппозицию в немецких военных кругах: он, как {подтверждают последующие события, неоднократно откладывал свои агрессивные акции, если для их осуществления не было подходящих условий.
Итак, сговор двух диктаторов совершился. Сталин дал согласие на заключение договора, а Молотов и Риббентроп подписали его в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. в Москве. Решение Сталина и Молотова означало, что они опирались не на глубокий анализ стратегических последствий этого шага, а на сиюминутную, тактическую выгоду. А. Н. Яковлев на Втором съезде народных депутатов СССР отметил, что всесторонний анализ этой проблемы пока отсутствует, но «все же документы говорят, что советская политика строилась тогда чаще на оперативных сообщениях, нежели на глубоких стратегических выкладках».
Обосновывая неизбежность советско-германского договора о ненападении, иногда ссылаются на то, что Англия и Франция еще раньше заключили с Германией аналогичные договоры о ненападении: англогерманская декларация была подписана Чемберленом 30 сентября 1938 г., перед его отъездом из Мюнхена, германо-французская—6 декабря того же года. Однако сравнение эти документов неправомерно по ряду причин. Во-первых, общая военно-политическая обстановка осени 1939 г. несопоставима с тем же периодом предыдущего года — тогда война не стояли у порога. Во-вторых, в 1938 г. стороны договорились о развитии добрососедских отношений, признали отсутствие каких-либо территориальных споров и установили, что существующая граница между ними является окончательной. Можно ли такую договоренность считать предосудительной и почему она должна была вести к дестабилизации обстановки? В-третьих, и это особенно важно, обе эти декларации имели открытый характер и не сопровождались секретными протоколами, направленными против интересов третьих стран. В-четвертых, это были декларации, отличавшиеся от других договорных документов тем, что представляли собой заявления государств, устанавливающие их взгляды на Определенные проблемы и излагающие общие принципы отношении между этими странами. Такие декларации соответствовали принципам международного права и не могли быть источником международной напряженности.
Было ли неизбежным подписание советско-германского договора? В. М. Фалин считает, «что в момент принятия решения — заключать или нет договор о ненападении с Германией (19—20 августа 1939 г.) — у Сталина выбора не существовало. Все шансы на достижение соглашений с Англией и Францией были полностью исчерпаны, что лишало альтернативы». Сторонники этой точки зрения А. С. Орлов и С. А. Тюшкевич так и назвали свою статью: «Пакт 1939 года: альтернативы не было» 19. Однако на вопрос, был ли советско-германский договор следствием сложившейся в то время международной обстановки, вряд ли можно дать положительный ответ. Подписание договора не было неизбежным, ибо альтернатива все-таки существовала. Да, альтернатива была, но отсутствовало желание ею воспользоваться.
Заключение договора оказалось неизбежным по другой причине: имея в руках неограниченную власть и, считая свои решения безошибочными, Сталин воспользовался случаем для демонстрации своего политического «гения». «Сталин и Молотов заключали соглашение о сотрудничестве с фашистской Германией не потому, что в сложившейся международной обстановке иного выхода не было, а потому, что это был тот выход из сложившейся ситуации, которого они давно желали» 20. Таково обоснованное мнение Е. А. Гнедина, бывшего в те годы ответственным работником Наркоминдела и имевшего прямое отношение к упомянутым событиям. К такому же выводу пришли В. М. Кулиш и А. О. Чубарьян: «Альтернатива была, но осталась нереализованной». При анализе вопроса о «вынужденной необходимости» заключения советско-германского договора о ненападении неизбежно возникает контрвопрос: кто же мог загнать Сталина в угол, из которого не было выхода? Сделать это мог только сам Сталин, и только в этом смысле можно трактовать договор как «вынужденную меру».
Некоторые исследователи справедливо утверждают, что договор 23 августа 1939 г. нельзя вычленять из предыдущей истории переговоров, в частности отрезать его от Мюнхенского сговора, упомянутых англо-германской и германо-французской деклараций и некоторых других документов. Но с еще большим основанием его нельзя рассматривать изолированно от последовавших за ним (вплоть до июня 1941 г.) советско-германских договоренностей. Особой одиозностью, о чем свидетельствует само его название, выделяется в этом отношении германо-советский Договор о дружбе и границе между СССР и Германией, подписанный в Москве 28 сентября 1939 года. При отлете из Москвы 24 августа Риббентроп дал интервью корреспондентам Германского информационного агентства, в котором заявил, что «фюрер и Сталин решили установить дружественные отношения» между обеими странами. Это означает, что такая «дружба» началась отнюдь не 28 сентября; принципиальная договоренность о ней была достигнута уже 23 августа.
В духе советско-германского договора от 28 сентября было составлено и «Заявление советского и германского правительств», в котором содержался призыв к Англии и Франции прекратить войну с Германией, что отвечало бы «интересам всех народов». Далее следовало предупреждение, что, если западные демократии откажутся от данного предложения, они будут нести «ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны правительства Германии и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах». Внешнее обрамление этого призыва могло ввести в заблуждение. Но, во-первых, этот документ не отвечал «интересам всех народов», ибо его реализация означала бы возврат к Мюнхену и новому «умиротворению» Гитлера (теперь за счет Польши). Во-вторых, попытка возложить ответственность за продолжение войны на Англию и Францию не имела под собой основания, ибо эти страны, их правительства и народы вели оборонительную войну, защищали свою свободу и национальную независимость. В-третьих, предупреждение, что СССР и Германия будут консультироваться о принятии «необходимых мер», означало, что советское руководство в обстановке продолжающейся войны совместно с одной из воюющих сторон шло на прямую конфронтацию с другой, подвергая свою страну реальной угрозе быть вовлеченной в войну. Тем самым СССР приблизился к черте, за которой кончался его нейтралитета начинался фактический военно-политический союз с Германией.
Кроме нормализации политических отношений, Сталин был весьма заинтересован в углублении торгово-экономических связей с Германией. С этой целью в развитие договора о ненападении в 1939—1941 гг. между Советским Союзом и Германией был заключен ряд соглашении экономического и торгово-кредитного характера. СССР экспортировал промышленное сырье, нефтяные продукты и продукты питания, особенно зерновые; Германия поставляла промышленное оборудование. Советское правительство разрешило ей транзит стратегического сырья из Японии, Китая, Афганистана, Ирана и Румынии. Более того, цинк и каучук, закупленные СССР в Англии, и хлопок — в США, по некоторым данным, также частично переправлялись в Германию. Вряд ли подобные акции соответствовали нейтральному статусу. Экономические и торговые отношения с Германией имели, конечно, определенное значение для Советского Союза, но большую выгоду от них получила Германия, ибо СССР имел возможность торговать с любой страной мира, тогда как Германия из-за англо-французской экономической блокады располагала крайне ограниченными внешнеторговыми возможностями.
Сталин сыграл решающую роль и в том, что Исполком Коминтерна, советские; средства массовой информации и официальные органы извращенно толковали политический характер начавшейся 1 сентября войны и позиции, участвовавших в ней сторон, что привело к крайне негативным последствиям. Утверждалось, например, что обе воюющие коалиции ведут империалистическую агрессивную войну и что ее зачинщиками являются Англия и Франция, а не Германия. Даже в наше время некоторые исследователи продолжают утверждать, что вторая мировая война началась как империалистическая и несправедливая с обеих сторон и лишь позже стала перерастать в справедливую и освободительную27. В действительности вторая мировая война с самого начала, и до победоносного завершения со стороны всех противников фашистской Германии была войной справедливой и освободительной, ибо позиция правительств этих стран в основном и главном совпадала с жизненными интересами их народов.
Проблема определения политического характера второй мировой войны была отнюдь не академической. Она явилась для Сталина теоретической базой для формирования собственной тактики и стратегии. Он не хотел видеть различии между двумя противоборствующими группировками, рассматривая каждую из них как потенциального антисоветского агрессора. Комиссия Второго съезда народных депутатов СССР сделала вполне обоснованный вывод: эта концепция в роковые дни августа 1939 г. сыграла негативную роль. Попытка Сталина поставить текущую политику и цели стран буржуазной демократии и фашистских государств на одну доску неизбежно приводила к недооценке опасности со стороны последних. Такая позиция советского руководства и Исполкома Коминтерна в первый период войны мешала разоблачению фашизма и задержала развертывание борьбы против него народных масс.
Позиция Сталина особенно четко проявилась в ходе германо-польской кампании в сентябре 1939 г., когда СССР осуществлял фактическое военное сотрудничество с Германией и не придерживался своего официально объявленного нейтралитета. В частности, в соответствии с нормами международного права центральные государства могут предоставлять убежище войскам, военным кораблям и самолетам воюющих стран, но обязательно с последующим их интернированием, если их срок пребывания превышает одни сутки; Эти важные условия советскими властями не соблюдались. Осуществлялось обслуживание немецких военных кораблей в советских портах в бассейне Баренцева моря; предоставлялся транзит с Дальнего Востока в Германию офицерам из потопленного в Тихом океане германского карманного линкора многочисленные группы немецких разведчиков получали разрешение беспрепятственно объезжать западные районы Советского Союза под предлогом организации переселения этнических немцев из прибалтийских республик, западных областей Украины и Белоруссии в Германию и поисков могил немецких солдат, погибших в годы первой мировой войны; лично Сталиным было запрещено пресекать провокационные полеты немецких самолетов над советской территорией. Это благодушие дорого обошлось советскому народу.
Без каких-либо трудностей осуществлялось и военное сотрудничество Германии и СССР во время боевых действий на территории Польши, для чего заблаговременно была установлена демаркационная линия разделения войск. В зависимости от темпов их продвижения эта линия корректировалась. Вступление советских войск в пределы Польши в принципе было предопределено секретным протоколом. Германская сторона была, естественно, заинтересована в совместных действиях с советскими войсками с самого начала воины против Польши. Но Сталин затягивал оговоренный в принципе срок вмешательства СССР в войну с Польшей. Он хотел психологически подготовить советский народ к восприятию этого неожиданного акта в нужном духе, ввести в заблуждение о намерениях в отношении Польши. Как справедливо утверждает Комиссия Второго съезда народных депутатов СССР, Гитлер готовил почву для того, чтобы столкнуть Советский Союз не только с Польшей, но и с Англией н Францией, и «порой наша страна была на волоске от подобного разворота событий, особенно после вступления частей Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину».
Вступление советских войск в пределы Польши, начавшееся ранним утром 17 сентября, привело к тому, что отношения Англии и Франции с Советским Союзом резко обострились и были на грани разрыва. 19 сентября в Москве была получена англо-французская нота, в которой содержалось требование прекратить продвижение советских войск, а затем и вывести их из Польши. В противном случае, говорилось в ноте, в соответствии с польско-французским союзническим договором объявление воины Советскому Союзу может произойти автоматически. Можно утверждать, что в то время, когда между Германией и западными странами шла «горячая» война, Советский Союз находился с ними в состоянии «психологической» воины. Правда, уже на следующий день всем британским дипломатическим представительствам было дано разъяснение, что Англия не только не собирается объявлять войну Советскому Союзу, но, наоборот, должна оставаться в возможно лучших отношениях с ним. Было также предложено прекратить всякую антисоветскую пропаганду.
Утром 17 сентября Советское правительство сообщило, что по его приказу войска Красной Армии предпринимают поход в Польшу с целью освобождения единокровных братьев — украинцев и белорусов, проживающих в ее восточных районах. Сталинское руководство, пойдя на такой шаг, нарушило Рижский мирный договор 1921 г. и советско-польский договор о ненападении 1932 г., а тем самым — и принцип международного права: «договоры должны соблюдаться», что квалифицируется как неправомерное деяние. Правда, по международному праву допускается аннулирование договора, если государство-контрагент прекращает существование, но вместе с тем не признается прекращение существования государства, если его высшие органы продолжают олицетворять его суверенитет в эмиграции, как это было с польским правительством. В совместном германо-советском коммюнике, принятом 18, но опубликованном лишь 20 сентября, по предложению германской стороны было сказано, что целью германских и советских войск является «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом Польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования».
Состояние войны СССР с Польшей не было объявлено, но, по существу, имели место военные действия Красной Армии против польских воинских частей. Этот факт был признан Молотовым в докладе на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года. Он говорил о «боевом продвижении Красной Армии» и о захвате «боевых трофеев», которые составляли «значительную часть вооружения и боевой техники польской армии». Кстати, Молотов воспользовался случаем, чтобы еще раз обвинить Англию и Францию в агрессии против Германии, которая, мол, жаждет мира. Сотрудники возглавлявшегося Геббельсом пропагандистского аппарата Германии подхватили эту версию, отпечатали доклад Болотова на английском и французском языках в виде листовок и разбрасывали их с самолетов над позициями англо-французских войск.
В том же докладе глава Советского правительства заявил, что Польша развалилась вследствие совместного удара сначала германской армии, а затем и Красной Армии. Молотов указал также, что в ходе этих боев погибло 737 и было ранено 1862 советских воина35. В ответе Гитлеру на поздравление по случаю 60-летия Сталина отмечалось, что советско-германская дружба скреплена совместно пролитой кровью. Части Красной Армии взяли более 180 тыс. польских военнопленных. Это были именно военнопленные, так они тогда именовались в служебных документах и в печати, только с июня 1941 г. их стали называть «интернированными».
В советско-германском договоре от 28 сентября 1939 г. не было ни слова о праве польского народа на государственное существование, а «переустройство» Польши рассматривалось только с точки зрения «дальнейшего развития дружественных отношений» между СССР и Германией. В Берлине еще в ходе боевых действий возникла идея о возможности создания в качестве буфера где-то в зоне между линиями государственных интересов Германии и СССР «остаточного польского государства». Но во время встречи с Шуленбургом 25 сентября Сталин и Молотов отвергли эту идею (по их мнению, такое государство могло бы в будущем помешать отношениям между СССР и Германией) , Гитлер официально отказался от нее 6 октября (речь в рейхстаге). Этот факт опровергает утверждение, будто советское руководство, «будучи глубоко заинтересовано в том, чтобы Польша не была уничтожена Германией, по-прежнему было готово оказать ей помощь».
Положение поляков усугублялось еще и тем, что существовала советско-германская договоренность о сотрудничестве «в борьбе против польской агитации». Такое сотрудничество военных властей Германии и СССР, как заявил Кестринг, было реальностью и протекало на всех уровнях безукоризненно. Для обсуждения вопроса об установлении линии разграничения германских и советских войск 19 сентября в Москву прибыла германская военная делегация. С советской стороны в переговорах участвовали К. Е. Ворошилов и Б. М. Шапошников. 21 сентября был подписан секретный протокол, которым, в частности, был установлен порядок, и график отхода немецких войск на запад до установленной ранее линии по рекам Нарев — Висла и Сан. Была также достигнута договоренность о том, что «для уничтожения польских банд по пути следования советские и германские войска будут действовать совместно»42. Сохранив за собой нефтеносный район Львов—Дрогобыч, занятый в первой половине сентября германскими войсками, позже отступившими к Сану, Сталин обязался ежегодно поставлять Германии из этого района 300 тыс. т нефти.
Для совместной борьбы против польского подполья было налажено сотрудничество между гестапо и органами НКВД. В декабре 1939 г. в Закопане (на польской территории, оккупированной Германией) был создан совместный учебный центр. В ходе военных действий командиры передовых частей германской и советской армии обменивались специальными офицерами связи, но отдельных стычек между двигавшимися навстречу друг другу войсками избежать не удалось. В ряде городов западных районов Украины и Белоруссии еще до капитуляции Варшавы состоялись парады (немцы их называли «парадами победы») с участием войск обеих стран. Например, в Гродно совместно с германским генералом парад принимал комкор В. И. Чуйков, а в Бресте — Г. Гудериан и комбриг С. М. Кривошеий.
После подписания советско-германских договоров практиковалась взаимная информация о предстоящих шагах сторон. Так, Шуленбург по поручению Риббентропа весной 1940 г. проинформировал Молотова о предстоящем вторжении вермахта в страны Северной Европы, а позже в Бельгию и Нидерланды, на что глава Советского правительства ответил, что он с пониманием относится к усилиям Германии защищаться от Англии и Франции. 17 мая 1940 г. Сталин через Молотова передал германскому послу «самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции»45. Германское командование высоко оценило советский нейтралитет во время вторжения войск вермахта во Францию. Об этом свидетельствует письмо германского военно-воздушного атташе в Москве, направленное 21 мая 1940 г. начальнику отдела внешних сношений Наркомата обороны Осетрову: «Успех германских войск на запасе обеспечен нашей дружбой с вами. Этого мы никогда не забудем. Перед отъездом в вашу страну я бы у Гитлера, который мне сказал: «Помни, что Сталин для нас сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны за бывать»
В свете этого иначе выглядит и советско-финляндская война, начавшаяся по инициативе СССР. Без предварительного согласия Германии соблюдать свою незаинтересованность в этом регионе Балтики, зафиксированного в «декретном протоколе к договору 23 августа 1939г., этой войны могло не быть, хотя некоторые предпосылки для конфликта между СССР и Финляндией и складывались в более ранний период. Сталин и Молотов изъяснялись языком ультиматумов и с другими соседями СССР, в великодержавной манере осуществив акцию в республиках Прибалтики.
Возрастание опасности нападения на СССР и активные военные акции самого советского руководства в отношении ряда соседних стран, в том числе Финляндии, потребовали изменения и уточнения мобилизационных и стратегических планов. До августа 1940 г. их разработкой занималась группа, возглавляемая начальником Генерального штаба Маршалом Советского Союза Б. М. Шапошниковым, затем—генералом К. А. Мерецковым, а с февраля 1941 г. — генералом Г. К.Жуковым.
В документе, который именовался «Соображения по плану стратегического развёртывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией», Генштаб отмечал, что армии и флоту СССР необходимо быть готовыми воевать на два фронта - на западе и на востоке. Наиболее опасным противником считалась Германия, на стороне которой могут выступить Финляндия, Румыния, Италия и, возможно, Венгрия. Наиболее опасным стратегическим направлением считалось западное. Именно здесь намечалось использовать около двух третей дивизий сухопутных войск и три четверти авиации. Всего в западных пограничных округах предполагалось иметь (фактически так и было) 170 дивизий, в том числе стрелковых, горнострелковых и мотострелковых —,103, танковых — 40, моторизованных — 20 и кавалерийских — 7 дивизий 47. Выступая на приеме выпускников военных академий в Кремле 5 мая 1941 г., Сталин с тревогой констатировал, что наиболее вероятным противником станет германская армия и необходимо готовиться к борьбе с ней основательно.
При оценке стратегических планов и конкретных мер советского командования по развертыванию вооруженных сил накануне Великой Отечественной войны неизбежно возникает вопрос, который и поныне дискутируется в некоторых странах: имело ли советское руководство намерение осуществить превентивное нападение на Германию? Указывается даже, что это должно было произойти 6 июля 1941 г., но было сорвано упреждающим ударом вермахта. Утверждается, что такое намерение логически вытекало из концепции мировой революции, от которой Сталин не освободился и накануне войны.
Эту концепцию подтвердил начальник Главного управления политической пропаганды Красной Армии Л. 3. Мехлис. На XVIII съезде партии (март 1939 г.), ссылаясь на высказывание вождя, он заявил: «Если вторая империалистическая война обернется своим острием против первого в мирт социалистического государства, то нужно перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик». Ту же мысль высказал и А. А. Жданов, заявивший на заседании Главного военного совета в июне 1941 г.: «Мы стали сильнее, можем ставить более активные задачи».
Подобные высказывания, однако, не означают, что речь шла о немедленном решении этой задачи. Сталин знал, что Красная Армия в середине 1941 г. была не в состоянии сражаться с вермахтом, в интересах которого работала промышленность всей Западной Европы. Сталину, как он сам заявлял, нужно било время до середины 1942 г., чтобы осуществить намеченный план коренного перевооружения и реорганизации Красной Армии. Он не подталкивал, а, наоборот, оттягивал начало воины. Советский Генеральный Штаб к июню 1941 г. даже не имел полностью отработанного плана воины. Поэтому утверждения о якобы превентивном характере действии советского руководства в нюне 1941 г. не имеют ни документального подтверждения, ни фактической почвы.
Внешняя политика, которую проводило советское руководство в 1940 имела крайне противоречивый характер. С одной стороны, Сталин и его окружение клялись в верности ленинским принципам внешней политики, и, прежде всего принципу миролюбия и мирного сосуществования стран с различным социальным строем, с другой — после совместного с Германией расчленения Польши и агрессии против Финляндии сталинское руководство своими действиями (особенно в Прибалтике) провоцировало западные страны на военное противоборство с Советским Союзом.
С лета 1940 г. становилось совершенно очевидным, что после военных успехов в Европе Германия не нуждалась более в нейтралитете СССР. В беседе с английским послом С. Криппсом в сентябре 1940 г. Сталин недвусмысленно заявил, что СССР заинтересован в том, чтобы не быть вовлеченным в войну с Германией, и что единственная реальная угроза Советскому Союзу исходит именно от Германии. И, тем не менее, советское руководство в то время действовало так, что это усугубило внешнеполитическую изоляцию страны, начало которой было положено заключением советско-германского договора о ненападении в августе 1939 года. Именно в то время СССР прервал дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами ряда оккупированных Германией стран, нанеся тем самым еще один удар по своему международному престижу.
Позорной страницей в истории внешней политики сталинского руководства являются переговоры советской делегации, возглавлявшейся Молотовым, с Гитлером и Риббентропом в Берлине в ноябре 1940года. В ходе переговоров и после них советское руководство высказалось в принципе за присоединение СССР к агрессивному тройственному пакту, возглавлявшемуся Германией. Обсуждались также имперские претензии Сталина и Молотова на руководящую роль на Балканах. Они дошли даже до того, что выразили Гитлеру понимание в связи с германской агрессией против Дании и Норвегии, а также поздравили его с разгромом Франции.
Правда советское руководство предпринимало и некоторые меры, чтобы как-то ограничить аппетиты Гитлера. Ему было заявлено о заинтересованности СССР в поддержании нейтрального статуса Швеции. Было также выражено недовольство германскими происками в Болгарии, которую Сталин и Молотов рассматривали как «сферу своих интересов» Без консультации с Берлином СССР заключил пакт о нейтралитете с Японией. Наконец, в начале апреля 1941 г. был подписан советско-югославский пакт о ненападении.
В рассматриваемом периоде советское руководство не считало полностью решенной и «финляндскую проблему». Как следует из официальной записи, в беседе с Гитлером 12 ноября 1940 г. Молотов заявил что «германо-русское соглашение от прошлого года, можно... считать выполненным во всех пунктах, кроме одного, а именно Финляндии... Финский вопрос до сих пор остается неразрешенным. И он просит фюрера сказать ему, остаются ли в силе пункты германо-русского соглашения относительно Финляндии. С точки зрения Советского правительства, никаких изменений здесь не произошло». В ответ Гитлер подтвердил, что политически Финляндия находится в зоне влияния СССР.
Однако Молотов продолжал настаивать на том, чтобы в отношении Финляндии не откладывать реализацию планов на шесть месяцев или на год, и предложил урегулировать финский вопрос «в тех же рамках, что и в Бесарабии и в соседних странах» (т. е. в Прибалтике). Высказывания Молотова полностью, как он сам заявил, согласованные со Сталиным, свидетельствовали о том, что они упорно стремились разместить советские войска на всей территории Финляндии с последующим ее включением в состав СССР. Эти претензии вызвали у Гитлера раздражение, и он прекратил дискуссию на эту тему словами: «Все стратегические требования России были удовлетворены ее мирным договором с Финляндией».
Десять дней спустя, по возвращении в Москву, Молотов сообщил Шуленбургу, что СССР готов присоединиться к Пакту четырех, если германские войска немедленно покинут Финляндию. Тогда же «Советский Союз гарантирует мирные отношения с Финляндией», для чего необходимо согласовать «третий секретный протокол между Германией и Советским Союзом относительно Финляндии». Более полугода после этого ни в Бфлине, ни в Москве проблема Финляндии открыто не упоминалась. А 21 июня 1941 г., накануне агрессии против СССР, в телеграмме Шуленбургу Риббентроп подчеркнул: «Оккупация и большевизация Советским Союзом представленных ему сфер влияния является прямым нарушением московских соглашений, хотя имперское правительство в течение какого-то времени и смотрело на это сквозь пальцы».
Сталин и его окружение до 22 июня 1941 г. слепо верили в силу советско-германского договора и убаюкивали свой народ. М. И. Калинин, выступая 5 мая 1941 г. перед выпускниками Военно-политической академии им. В. И. Ленина, говорил: «В момент, когда, казалось, что рука агрессора, как думали чемберленовцы, была занесена над Советским Союзом, в это время мы заключили пакт с Германией. Занесенная над нами рука агрессора была отведена рукой товарища Сталина... Договор, заключенный между Советским Союзом и Германией, выбил оружие из их рук».
В подобном духе было составлено и пресловутое заявление ТАСС, опубликованное 14 июня 1941 года. В нем, в частности, утверждалось, что слухи о близости войны между СССР и Германией являются «неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил» и что Германия не имеет намерения напасть на Советский Союз. Позднее выяснилось, что цель этого заявления якобы состояла в том, чтобы прощупать подлинные намерения Гитлера, однако в действительности оно создало ложное представление о международной ситуации, дезориентировало советских людей и сыграло негативную роль в деле мобилизации страны накануне великого испытания. Вследствие недальновидной политики советского руководства, и, прежде всего Сталина и в результате подписания советско-германских договоров международная изоляция СССР усугубилась.
Отрицательную роль во внешнеполитической деятельности советского руководства сыграло негативное отношение Сталина и его окружения к международной социал-демократии, которую он, а вслед за ним и Исполком Коминтерна считали даже более опасным врагом, чем фашизм. Этой концепции они продолжали придерживаться и после VII Конгресса Коминтерна, вплоть до июня 1941 года.
Проблема советского фактора в предвоенном политическом кризисе сложна и неоднозначна. В состоявшихся в последнее время дискуссиях по отдельным ее аспектам выявилась тенденция к сближению точек зрения советских историков на события того временя. Препятствием на пути поиска истины служат попытки, во что бы то ни стало обосновать «поразительный эффект», якобы полученный Советским Союзом от заключения в августе 1939 г. договора с Германией, который совершенно безосновательно оценивается как «величайшая дипломатическая победа первой половины XX века».
Опыт реализации Сталиным своей внешнеполитической концепции в период острого предвоенного политического кризиса еще раз убеждает в бесплодности любых попыток обеспечить безопасность своей страны за счет безопасности других стран. Последствия советско-германских договоренностей 1939 г. и поныне остаются, как говорил А. Н. Яковлев на Втором съезде народных депутатов СССР, «одной из наиболее опасных мин замедленного действия из доставшегося нам в наследство минного поля, которое мы сейчас с таким трудом и сложностями хотим очистить. Мы не можем не сделать этого во имя перестройки, ради утверждения нового политического мышления, для восстановления чести социализма, попранного сталинизмом».
Нарушение принципов международного права со стороны, как Гитлера, так и Сталина в один из самых напряженных периодов новейшей истории Европы не было случайным. Если агрессивная политика Германии вытекала из теории и практик фашизма, то решающую роль в принятии Советским Союзом мер, противоречащих ленинским принципам его внешней политики, сыграли те деформации, которые определяли тогда обстановку в стране и сделали возможным сговор тогдашнего ее руководства с фашизмом.
В результате были утеряны многие из тех важных достижений во внешнеполитической области, которых Советский Союз добился в предшествующие годы.