--PAGE_BREAK--◙ экономический и валютный союз (ЭВС).
Но, например, Дания, Швеция и Англия не вошли в зону евро. Гюнтер Лейк пишет в немецкой газете «Дер Пройсе» (№1 за 2002 г., издатель — д-р Ригольф Хенниг), что, хотя сегодня крупный капитал определяет политику почти всех стран, в Европе в последнее время наметились три политических направления. Германия, послушно выполняя команды из-за океана, выступает за слияние европейских государств в одно федеративное государство. Франция традиционно предпочитает европейский союз суверенных государств, Англия же представляет себе единую Европу в виде некоего подобия Британского Содружества наций. Все три страны, полагает Г. Лейк, будут отстаивать свою точку зрения до конца.
«Восточная политика» Европейского Союза всегда была в особой степени делом Германии. В 1994 г. с началом расширения ЕС на Восток эта политика вступила в новую стадию. Тогда ЕС в рамках своей политики на ассоциирование приступил, с одной стороны, к подписанию так называемых «Европейских соглашений» с теми государствами Центральной и Восточной Европы, которые могли рассчитывать на вступление в Союз (первыми были Польша и Венгрия). Однако почти одновременно с этим ЕС заключил соглашения о партнерстве и сотрудничестве и с Россией, а позднее также с большинством других государств СНГ.
Соглашение о партнерстве и сотрудничестве направлено не только на экономическую интеграцию, но и на политическое сотрудничество. Оно служит основой для регулярных политических контактов между ЕС и Россией на высшем уровне и закрепляет в качестве ядра взаимоотношений общие ценности, такие, как уважение прав человека и демократический процесс. Пути дальнейшего развития отношений между ЕС и Россией определяет Совместная стратегия ЕС в отношении России, принятая в июне 1999 г. в Кельне на заседании Европейского совета под Председательством Германии. К важнейшим темам двусторонних отношений относятся европейская политика в области безопасности и обороны, вопросы энергоносителей и энергообеспечения, а также диалог о последствиях предстоящего расширения Европейского Союза на Восток для России в целом. Особое внимание уделяется при этом Калининградской области, которая после вступления в ЕС Польши и Литвы со всех сторон окружена территорией Европейского Союза. Как известно, по вопросу о транзитном сообщении между Калининградом и остальной частью России достигнуто уже много договоренностей, однако полностью решить эту проблема пока не удалось.
1.2.Доминанта научного поиска: зачем России Европа? На наш взгляд, представляется маловероятным «плавное принятие» России европейских ценностей в силу значительных культурных различий европейского и евразийского геополитических пространств.
Интересно, что распространённые в российском восприятии образы Европы довольно чётко дифференцируются в зависимости от того, идёт ли речь о Западе как таковом либо же о той или иной конкретной западноевропейской стране. В принципе Запад — категория для нашего восприятия a priori отрицательная (исключая специфическое сообщество русских либералов-западников), связанная то ли с чужим цивилизационным влиянием, то ли с вражеской военной агрессией и геополитическим давлением, то ли с бездуховностью общества потребления — все эти оценки изначально укоренены в сакральной географии. А вот образ той или иной конкретной западноевропейской страны, наоборот, воспринимается российским сознанием чаще a priori положительно: подчёркиваются общие с русской культурные черты, созвучие исторических судеб, отличие такой страны от остального Запада.
Например, преимущественно положительно понимается Германия: оказывается, что для российского восприятия она не совсем Европа, что германское влияние выстроило послепетровскую российскую государственность, предопределило всю русскую и другие славянские культуры.
Аналогично воспринимается и Франция, эталон Европы: оказывается, что по всем характеристикам она очень близка к Российской империи, что недаром российское дворянство разговаривало по-французски, что французской геополитической доминантой является именно континентализм. Оказывается, что Франция — это не только страна Просвещения и революции 1789 года, но и страна Паскаля, Жозефа де Местра и Рене Генона, а Бельгия — Метерлинка и Жана Тириара с его трансконтинентальным фантастическим суперпроектом «Большой Европы» от Дублина до Владивостока.
Испанию, оказывается, с Россией объединяет давнее влияние азиатской культуры, откуда и почти симметричное представления о евро-азиатском синтезе, а также доминирование экзистенциально насыщенных культурных реминисценций, вплоть до прямой параллели Гарсиа Лорка — Сергей Есенин.
Италия — это вообще духовная родина половины русской художественной богемы, страна Данте, Петрарки, Юлиуса Эволы. Считается, что итальянский национальный характер, принципиально отличный от немецкого или французского, более всего похож на русский.
Даже островная Англия, которая по всем признакам должна быть наиболее чуждой для России как изначальный генератор идеологии англосаксонского мессианизма и геополитики атлантизма, оказывается симпатичной и близкой российскому сознанию своим консерватизмом и уважением к традициям, в том числе к монархии; русские консерваторы XIX века (даже славянофилы!) едва не поголовно были «англоманами».
В начале ХХ века полемика западничества и славянофильства[6] была преодолена, и появилась плеяда мыслителей, сделавших идею русского европеизма — определяющей. Вспомним имена Милюкова, Бердяева, Степуна. Стоит вдуматься и в тот факт, что после 1917 года более 3-х миллионов наших соотечественников покинули Россию и обосновались в Европе, став не только теоретически, но и фактически русскими европейцами. Ибо отстаивали они принцип свободной христианской личности, принцип, который и есть то средоточие духовного родства сформированной христианством Западной Европы и прорывавшейся к духовной свободе России, потерпевшей крах на взлете.
В своем выступлении «Миссия русской эмиграции» (Париж, 16 февраля 1924) Иван Бунин сформулировал кредо возникшей русской диаспоры: «Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов. Но численность наша еще далеко не все. Есть еще нечто, что присваивает нам некое назначение. Ибо это нечто заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся. В чем наша миссия, чьи мы делегаты? От чьего имени дано нам действовать и представительствовать? Поистине, действовали мы, несмотря на все наши человеческие падения и слабости, от имени нашего Божеского образа и подобия. И еще — от имени России: не той, что предала Христа за тридцать сребренников, за разрешение на грабеж и убийство, и погрязла в мерзости всяческих злодеяний и всяческой нравственной проказы, а России другой, подъяремной, страждущей».[7]
Однако современная Европа, как бы к тому ни относиться, является в значительной степени окраинной частью той евроатлантической цивилизации, центр которой сосредоточен в США. Отсюда и главное препятствие на пути к столь популярной ныне в самых разнообразных кругах идее союза России и Европы. Эту Европу очень сложно назвать наследницей тех культурных, духовных и социальных ценностей, которые когда-то являлись определяющими в её развитии, эта Европа уже не ощущает свою мистическую связь с предыдущими эпохами и имманентными сакральными контекстами. Эта Европа — Европа «Золотого миллиарда», американоподобной масскультуры, Европа бюргеров, Европа общества потребления — «кока-кольной» и «макдональдсной» экспансии, Европа трудовых иноцивилизационных эмигрантов, безвольная Европа Заката. Кроме того, она остаётся частью большинства евроатлантических проектов.
Стоит ли России иметь дело с подобной трансатлантической Европой? Насколько эффективным могут быть союз с ней, объединение общих усилий? То есть вопрос стоит сегодня так: в какой степени Западная Европа является самостоятельным субъектом геополитических и прочих инициатив, а в какой — филиалом США, «передним краем» атлантической линии наступления?
Тенденция «отпочкования» Европы от США (введение единой валюты, деятельность Европарламента и попытки создать единую Европейскую Конституцию), т.е. обретения полноценной субъектности, несомненно, импонирует России. К тому же очевидно, что и Европа заинтересована в России.
Но если Европа будет по большому счету оставаться проекцией США, в нынешних условиях обострения геополитических, геоэкономических и цивилизационных противоречий, под громким «брендом» российско-европейского партнёрства, под привлекательной для многих либералов идеей триумвирата США-ЕС-Россия последняя будет полностью лишена остатков своей субъектности и выдавлена из зон своего стратегического влияния. А российское не самое отдалённое будущее будет описываться не иначе как формулой: «территориальная и структурно-государственная декомпозиция».
Необходимо отдавать себе отчет в том, что желание стать настоящей Европой, о чём теперь так много говорят всевозможные «лидеры мнений», означает для России как минимум принятие определённых этических, духовных, социально-политических ценностей, возникших в контексте сугубо западноевропейской культуры, как единственно возможных цивилизационнообразующих критериев.
Не следует также забывать, что всё то географическое и культурно-языковое пространство, которое в совокупности теперь принято называть Европой в широком смысле, в цивилизационном отношении далеко неоднородно. Скоро, возможно, в Европейское сообщество будет принята Турция, и здесь есть о чем задуматься.
Актуальность подобного, цивилизационно мотивированного подхода особенно возросла в последнее десятилетие, когда деление Европейского континента по политическому признаку — на капиталистический Запад и социалистический Восток — утратило смысл.
Следует отметить, что некоторые аналитики, например, Б. Гетта[8] констатирует рост антиамериканских настроений в Европе и предрекает «большую разборку», выяснение отношений между Европой и Америкой.
Германия претендует не на роль европейского лидера, а на роль самого верного вассала США в Европе. На смену бывшему тандему Париж — Бонн идет «ось Берлин — Вашингтон» — так и озаглавил редакционную статью французского еженедельника «Нувель обсерватер» (25 — 31 января 2001г.) Жан Даниэль. Американцы высоко ценят верность Германии, а Францию считают слишком «капризной».
Поспешая, в угоду американцам, к «новой Европе», правители Германии стремятся ускорить темпы ее развития и уже разработали проект «федеративной Европы», который во Франции расценили просто как провокацию.[9]
Справедливости ради следует отметить, что бывший президент Франции Жискар д`Эстен и бывший канцлер ФРГ социалист Гельмут Шмидт, находясь у власти одновременно, стремились сделать Европу единым целым, отличным от атлантического, нынешний же канцлер, тоже социалист Г.Шредер — ярый атлантист. Г. Шмидт с горечью видит, что Германию сегодня опять обуревает мания величия, и считает наихудший тенденцией в Европе размывание франко-германского сотрудничества[10].
По данным журнала «Нацьон унд Ойропа» (№10, октябрь 2001), по Германии в целом за участие в Европейском Союзе — 45% (это ниже среднего показателя по 15 странам Европейского Союза 48%), тогда как в Восточной Германии 43% против и лишь 35% — за. В Австрии против членства в ЕС 37%, за — 34%. В Швейцарии 4 марта 2001 года состоялся референдум по этому вопросу, и, несмотря на массированную пропагандистскую кампанию за вхождение в ЕС, в кантонах, говорящих на немецком языке, против проголосовало свыше 80% населения. «Интеграторы» возлагали надежды на франкоязычные кантоны, но и там против было 59%.
Вообще по Европе больше всего сторонников объединения — 72% — в миниатюрном Люксембурге и маргинальной Ирландии, меньше всего — в Великобритании — лишь 29%.
1.3.Европейская дилемма Продолжая наш анализ, сосредоточим внимание на так называемой «европейской дилемме»: действительно ли Европа находится под прямым влиянием США? Безусловно, ни с одним другим государством в мире Европа и в особенности Германия не поддерживает столь тесных отношений, как с Соединенными Штатами Америки. Тем не менее нельзя обойти существующую между ними разницу и усиливающиеся разногласия.
Моральный педантизм, пренебрежение общественными школами, постоянно углубляющаяся пропасть между богатыми и бедными, а также многое другое имеют мало общего с европейским взглядом на либеральность и социальное государство[11].
Однако Европа и Америка идут разными путями не только во внутренней политике. Во внешнеполитической сфере различия также становятся все более явными: национальное величие и «second to none» — это те цели и ценности, которыми руководствуется лишь государство с гегемонистскими устремлениями, нарушающее порой нормы международного права, но нарушающее их в ущерб другим, даже при необходимости в ущерб собственным союзникам в Европе.
Глобальные интервенционистские устремления и «power projection» — это те внешнеполитические ориентиры, которые составляют сущность милитаристской супердержавы, но которые совершенно чужды большинству государств Европы. Их последствия простираются от пренебрежения международным судом в Гааге, задолженности перед ООН, безоглядного использования невосстанавливаемых ресурсов и беспощадного загрязнения окружающей среды до почти абсолютного доминирования во множестве международных организаций, таких, как Всемирная торговая организация (ВТО) или Атлантический альянс. Как бы то ни было, подобные политические ориентиры имеют мало общего с гражданской предусмотрительностью и превентивной мирной политикой, которые так необходимы в очагах европейских конфликтов, будь то в Боснии или Косово, на Кипре или в Эгейском море, на Кавказе, в Чечне, Ираке или в других местах, охваченных кризисами или войнами.
Верно и то, что США, как единственная на сегодня супердержава, облажающая почти совершенной системой безопасности. Европа же испытывает настоятельную нужду в такой системе безопасности, которая всерьез и надолго была бы основана на силе права и реализовывала бы его как во внешней сфере, так и прежде всего во внутренней. Подобного уклада в сфере безопасности, уклада, который требует от каждого члена или участника в равной степени вхождения в существующий правопорядок и подчинения ему, до сих пор в Европе или для Европы нет. Недаром бывший госсекретарь США Генри Киссинджер задавался вопросом: «When I want to speak to Europe, whom do I call?», ведь не существует Европы как игрока, действующего (самостоятельно или на равных правах) в сфере политики безопасности. Во времена конфликта между Востоком и Западом Западная Европа делегировала свои требования в сфере политики безопасности напрямую Соединенным Штатам или же НАТО, где США доминировали. США были решением проблемы европейской безопасности. После того как прекратили свое существование Варшавский договор, Советский Союз и система устрашения, существовавшая во времена холодной войны, ничто не изменилось — или изменилось очень мало — в европейской зависимости от американских структур. Бывший советник президента США Збигнев Бжезински дает этому положению вещей точное, пусть и нелицеприятное для европейцев определение: «Просто-напросто Западная и в растущей степени также Центральная Европа остается по большому счету американским протекторатом, чьи союзнические государства напоминают вассалов и данников прошлого»[12].
Продолжающееся в настоящий момент доминирование США в Европе отвечает американским интересам.
Вывод один: США будут руководить Европой, пока это соответствует их национальным интересам. Это законно с точки зрения американцев и удобно для европейцев. Но на этой основе не может быть обеспечен мир и безопасность на долгие времена. Если уж говорить о руководящей власти, то Европе нужна такая сила, которая руководит не ради обслуживания своих национальных интересов, но лишь во имя мира на континенте. Но вот вопрос: а нуждается ли Европа вообще в руководстве? «Европа уже не нуждается в Америке для защиты от противника, поскольку его больше не существует», — формулирует Эгон Бар.[13] Этот анализ точен: с одной стороны, потому, что враг определенно исчез; но и с другой, потому, что Европа ни с экономической, ни с финансовой или военной точек зрения не должна опасаться сравнения с США — были бы европейцы едины.
Очевидно, что Америка впредь является уже не решением, а скорее частью проблемы. Правда, сегодня мир и безопасность в Европе могут быть достигнуты лишь при участии США. Европейцы вряд ли объединятся в рамках единой системы мира и безопасности. Но, пока не объединятся европейцы, Америка сохранит в Европе свое доминантное и даже гегемонистское влияние. И именно США, а не Европа заинтересованы в том, чтобы вновь и вновь замыкать этот заколдованный круг. Если этот круг наконец должен быть разорван, то должно быть нарушено табу: или США войдут в структуру безопасности на принципах верховенства права и будут подчиняться этому праву, или же европейская архитектура безопасности по меньшей мере временно откажется от американского участия.
продолжение
--PAGE_BREAK--