Содержание
Введение
1Либеральные идеологии России
2 Проблемалиберальных идей в России
2.1Координаты методологии
2.2Подходы к проблеме: критика методологии
2.3«Проблема Гоббса»
3 Поискполитической стратегии либерализма
Заключение
Список литературы
Введение
Серьезный, т. е. политически значимый, разговор об идее и опотребности общества в идее исходит из трех принципиальных посылок: а) идеяспособна обладать «конструктивистской» функцией в отношениидействительности; б) у идеи должен быть носитель, социальный субъект,деятельность которого, ориентированная на идею, необходима обществу для того,чтобы оно могло разрешать свои противоречия или «процессировать» их,не разрушая себя; в) рассматриваемая идея может быть операциональна в отношенииданного общества в своеобразии его социально-экономических икультурно-исторических обстоятельств. Каждая из этих посылок связана синтенсивными логико-методологическими и содержательно-историческими дискуссиямикак общего, так и частного порядка, имея в виду под последними спор осоотносимости либерализма как идеи и России. В данном эссе нет возможностианализировать эту полемику, но я вынужден хотя бы схематически заявить моеотношение к указанным посылкам, формирующее ту систему координат, в которуюукладываются последующие рассуждения. Говоря о «конструктивистской»функции идеи, я не имею в виду ничего похожего на понимание идей как«субстанции истории». Во всяком случае речь не идет о превращениипродуктов мышления идеологов в движущие силы деятельности социальных групп,делающих историю. В этом смысле либеральная идея столь же бессильна создатьлиберально-демократическое общество, как марксизм-ленинизм не мог создатьобщество тоталитарно-коммунистическое.
Цель работы – рассмотреть политическую идею России.
Задачи работы – охарактеризовать либеральную идеологиюРоссии; изучить проблему либеральных идей в России; представить пример поискаполитической стратегии либерализма.
1 Либеральные идеологии России
В конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века либеральнаяидеология захватила в общественно-политической жизни России доминирующееположение, став мощным орудием в руках вождей и архитекторов «перестройки»,плавно перешедшей в антисоветскую революцию. Либерально-западный проект в егосамой крайней, фундаменталистской форме, был представлен как единственнаяальтернатива «обанкротившемуся советскому эксперименту». Концепции гражданскогообщества, свободного рынка, конкуренции, представительной демократии, частнойсобственности стали интенсивно вводиться в массовое сознание посредством СМИ,системы образования и т.д[1].
На сегодняшний день можно констатировать тот неопровержимыйфакт, что либеральная идея в России и на всем постсоветском пространстве если ине умерла совсем, то находится в глубочайшем кризисе, реального выхода изкоторого не видно. Это подтверждается как социологическими исследованиями, таки политической действительностью – достаточно вспомнить сокрушительноепоражение на последних российских выборах партий «СПС» и «Яблоко», явнодекларировавших свою приверженность либеральным ценностям.
Вместе с тем нельзя сказать, что спрос на либеральнуюидеологию в постсоветском обществе полностью отсутствует. Глубокие изменения вхарактере и структуре общества, произошедшие в результате радикальных рыночныхреформ, невиданного по масштабам перераспределения общественного богатства икардинальной трансформации политической системы создали предпосылки длявозникновения вполне определенных социальных групп, в той или иной степениориентированных на ценности западного либерализма. Это прежде всего узкая, ночрезвычайно влиятельная прослойка так называемых олигархов, крупной буржуазии,в наибольшей степени выигравшей от распада СССР и завладевшей львиной долей егособственности. Эта группа привержена наиболее крайним формам либеральнойидеологии – неолиберализму и социал-дарвинизму. Её взгляды разделяютсязначительной частью исполнительной власти и пользуются существенной поддержкойсо стороны СМИ.
Следует отметить наличие ещё одного важного сегментаобщества, достаточно сильно ориентированного на либеральные ценности. Речь идето части мелкой буржуазии – людях образованных, обладающих профессиональнойквалификацией и ярко выраженной претензией на достижение более высокогосоциального статуса, но в силу различных причин оттесненных в эпоху «большогодележа» от самой лакомой части пирога и не сумевших прорваться к рычагамвлияния на власть. Они чувствуют себя обделенными и испытывают разочарование нетолько правящим режимом, но и самим общественным строем, не позволяющим, по ихмнению, по настоящему реализоваться «самым достойным». Именно этамелкобуржуазная прослойка стала главной движущей силой «оранжевой революции» наУкраине. Её недовольство режимом Кучмы, опиравшегося на пророссийскихолигархов, было умело использовано западным империализмом и его ставленникамииз среды крупного капитала.
2 Проблема либеральных идей вРоссии
2.1 Координатыметодологии
«Конструктивистская» функция идеи проявляетсяиначе. В обществе может возникнуть конфликт, не поддающийся разрешению ирегулированию при сохранении его участниками прежних своих социально-культурныхопределений. «Конструктивизм» потребной в таком случае обществу новойидеи заключается «лишь» в том, чтобы помочь сторонам конфликта найтите новые определения для себя, увидеть возможность тех новых измерений своегобытия, благодаря которым они смогли бы «процессировать» иинституционализировать конфликт, с тем чтобы добиться безопасности и реализациисвоих интересов.
Идея функциональна по отношению к действительности в томсмысле, что позволяет осуществить возникшую в последней возможностьпреобразования. Она конструктивна в том смысле, что реализация этой возможностине обеспечивается имманентной логикой социально-экономических процессов итребует опосредующей роли идеи. «Конструктивистская» идея каквыражение возможности и проекта новой социальной целостности, как взгляд насуществующие силы и интересы с этой точки зрения «трансцендентна» ихналичному бытию, поскольку, пользуясь фразой Гегеля, «они остаются во властисвоей непосредственности». Такая идея не может быть генерирована самимиучастниками конфликта, явиться их самосознанием. Она возникает как продукт«духовного сословия», которое — в той мере, в какой оно является«духовным», — по определению способно к интеллектуальному трансцендентированиюналичного бытия. В критических ситуациях, о которых у нас идет речь, главнаяфункция этого сословия в том и состоит, чтобы найти проекты социальнойцелостности, могущей быть новой формой взаимопризнания конфликтующих сил исообщающей им новые культурные определения.
Итак, «конструктивистская» функция идеиподразумевает ее способность, во-первых, идентифицировать центральный дляданного общества конфликт, не поддающийся «процессированию» безизменения социокультурных определений его участников; во-вторых, представитьего обществу в качестве такового; в-третьих, обеспечить идеологические формы иформулы политической мобилизации сил для осуществления проекта новойобщественной целостности. Реализация «конструктивистской» функцииидеи невозможна без наличия «духовного сословия», способноговыступать не только ее генератором, но и социальным деятелем. В этом случае оноявляется ее непосредственным носителем и субъектом ее осуществления.
Может ли в России либерализм выступить в качестве такой«конструктивистской» идеи (оставляя пока в стороне важный вопрос отом, каким он должен быть, если всерьез претендует на эту роль)? Это — центральная проблема настоящего эссе. Подступая к ней, необходимопредварительно рассмотреть те достаточно распространенные ходы мысли, которыеделают ее исследование в принципе непродуктивным, независимо от того,утвердительное или отрицательное заключение оказывается его итогом[2]. 2.2 Подходы к проблеме: критика методологии
Непродуктивным исследование делает в первую очередьпрезумпция того, что проблема состоит лишь в сопряжении России и либерализма,причем оба полагаются, в сущности, известными. Такой ход мысли необходимо ведетлибо к тавтологии, либо к прожектерству. Известность либерализма — отождествление его с некоторой уже осуществленной теоретической и практическоймоделью — привязывает его к определенной сумме эмпирических обстоятельств,ассоциируемых с реализацией данной модели в конкретных условиях места ивремени. Сопряжение известного либерализма с реальностью России способно датьлишь банальное заключение об отсутствии в ней всех или большинства из этих эмпирическихобстоятельств (что бы под ними ни понималось — определенная система религиозныхубеждений, «соответствующие» политические институты, развитой«средний класс» в «западном смысле этого понятия» иличто-либо иное).
На таком основании возможны два идеологическипротивоположных, но логически идентичных вывода. Первый: Россия обладает такимсоциально-экономическим и политико-культурным генотипом, естествен-нопроявляющимся и сейчас, который делает ее принципиально чуждой либерализму вцелом, либерально-демократической культуре в частности и в особенности. Это иесть тавтология: Россия чужда либерализму, потому что Россия по строю своегодуха и плоти не либеральна.
Второй: если Россия все же может (и «должна»)стать либеральной, то в ее социальной и культурной ткани необходимовоспроизвести те эмпирические обстоятельства, которые считаются (даннымтеоретиком) решающими для возникновения модели известного либерализма. Такойподход — имплицитно и эксплицитно — определял идеологию российских реформ после1991 года: сформировать («средний») класс собственников посредствомваучеризации и других форм приватизации, проимитировать«соответствующие» политико-государственные институты (вспомнимконституционные споры о применимости в России американской, французской и другихмоделей), создать саморегулирующуюся экономику посредством (возможно болееполного) ухода из нее государства...
Парадокс такого подхода в том, что отсутствие в Россииискомых эмпирических обстоятельств делало невозможным указать какой-либосоциальный субъект желаемых преобразований. Уповать пришлось опять же нагосударство, что является просто эвфемизмом бюрократии и связанных с ней клик.Причем ей — против всех свидетельств исторического и теоретического опытапоследних двух веков — пришлось приписать способность не иметь своего особогочастного интереса, ибо иначе становилось совсем непонятным, с какой стати ейлишать саму себя привилегированного общественного положения, создавая«ровное» конкурентное политическое и экономическое пространство. Какизвестно, ту же ошибку с бюрократией, на сей раз — коммунистической, совершилив свое время марксистские революционеры, понадеявшись на превращениеполитических функций государства в «простые административные» в ходеуспешного развития государства рабочих и крестьян. Вернее, такое превращениекак раз произошло, но оно и явилось конкретным способом реализации частногоинтереса бюрократии и ее господства в условиях отечественного тоталитаризма.Такие упования на методы переделки социальной ткани и силы, якобы готовые этимзаняться, есть то, что выше было названо прожектерством. Результатомпрактического воплощения его стало, как начали отмечать и демократическинастроенные наблюдатели, не просто сращивание мафии с коррумпированнымчиновничеством, а именно «строительство параллельного преступногогосударства». Единственным приемом уйти от прожектерской версиивоспроизводства эмпирических условий осуществления модели известноголиберализма в России — при сохранении убеждения в необходимости такоговоспроизводства — является полагание их способности к саморазвитию внезависимости от исторического контекста. Но поскольку объектом анализа выступаетроссийский контекст, в котором саморазвитие этих условий должно обнаружить свойпреобразовательный потенциал, то он — еще один парадокс — объявляется чуть лине более благоприятным для такого саморазвития, чем западный.
В этой логике происходит утверждение, будто «во многихотношениях российская экономика сейчас либеральнее, чем западная. Именнототальная неэффективность государственной власти создает беспрецедентные померкам ХХ века возможности для утверждения либеральных ценностей иинститутов». В том же ряду находятся суждения о спонтанной выработке«элементов этики честного бизнеса», о «поразительном размахе иэнергии» «процесса спонтанной ценностной и институциональнойперестройки» российского общества, о «высокой степени толерантности кнеравенству в доходах, проявляемой сейчас общественным сознанием», облаготворной слабости у нас «государства благосостояния», которое наЗападе замутило и исказило образ правильного и известного либерализма, и т.п.
Главная проблема с таким подходом даже не в том, чтомногие суждения, образующие его «несущую конструкцию», не поддаютсяэмпирической верификации или погружены в не выявленную его автороминтерпретационную двусмысленность, не в том, что они построены на«контрфактуальности» по отношению к западному опыту и/или егоизбирательном препарировании. Главная проблема в том, что описываемые явления(даже если они имеют место в действительности) изображаются своего родапервичными «фактами» (наподобие позитивистского понимания«фактов» естественных наук), сертификатом первичности которыхвыступает характеристика их как «спонтанных». Тем самым устраняютсяне только требование и процедура их социологического и историческогообъяснения, но и сама возможность рассмотрения их именно как «фактов»общественной жизни, т.е. в качестве продуктов определенной культуры и истории.Такой подход полностью исключает возможность анализа того вопроса, который былв центре внимания либеральной мысли периода образования экономических иполитических структур либерального типа на Западе и который Б. Мандевильпередал классически простой формулировкой: как «сделать людей полезнымидруг другу»[3].
2.3 «Проблема Гоббса»
Ничего естественного и спонтанного в принятии частнымэгоизмом (если он берется как «исходная данность» мотивации человека)этой формы взаимной полезности нет. Если рационально то, что позволяетоптимизировать средства в отношении достижения предмета моих«аппетитов», то вполне рациональным может оказаться не обменуслугами, а овладение предметом вожделений посредством насилия, обмана и другихаморальных, но оптимальных в данной ситуации средств. Из примата в структуремотивации человека устремленности к собственной пользе не выводитсянепосредственно ни система морали, ни та система всеобщей полезности, внутрикоторой только и может действовать «невидимая рука» рынка, описаннаяСмитом.
Это и есть та великая проблема, которую с чрезвычайнойинтеллектуальной выразительностью передал Т.Гоббс, — проблема перевода(канализирования, сублимации) частного эгоизма вообще в то его особенноепроявление, которое можно назвать в самом широком смысле «экономическиминтересом». Если это удается, то экономический интерес становится основойсоциально упорядоченной формы обменно-предпринимательской деятельности исовременной рыночной экономики в целом. «Хотя количество полезных благ вэтой жизни, — писал Гоббс, — можно увеличить посредством взаимных услуг, но вгораздо большей степени это достигается благодаря господству над другими, чемблагодаря сообществу с ними; поэтому вряд ли кто-либо сомневается в том, что,если бы не страх, люди от рождения больше стремились бы к господству, чем ксообществу. Итак, следует признать, что происхождение многочисленных ипродолжительных человеческих сообществ связано… с их взаимным страхом».Итак, по Гоббсу, всеобщий и взаимный страх, а не смитовская «склонность кторговле, к обмену одного предмета на другой» является движущей силой,создающей в конечном счете систему всеобщей полезности и само человеческоеобщежитие. При каких условиях страх выступает такой силой?
Первое. Страх должен быть не просто всеобщим. Он должениметь реальное социологическое выражение в равенстве в страхе. Равенство понекоторому основанию (морального достоинства, стремления к счастью и т.д.) — необходимое концептуально-методологическое условие любой либеральной теории.Поскольку для Гоббса индивид «исходно» оказывается «по тусторону» институционально-ролевой и нравственной определенности,единственным остающимся логически возможным основанием равенства выступаетравный страх. И Гоббс пишет: «Равными являются те, кто в состоянии нанестидруг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе. А кто может причинить другимнаибольшее зло, т.е. убить их, тот может быть равным им в любой борьбе. Итак,все люди от природы равны друг другу, наблюдающееся же ныне неравенство введеногражданскими законами». Возможность убить, «отменяющая» с точкизрения значения для становления общественного порядка любые физические иинтеллектуальные различия между индивидами, есть решающий фактор уравнивания,поскольку речь идет об индивидах как таковых. Однако атомизация обществаникогда не бывает ни столь законченной, ни столь всеохватывающей, чтобыуничтожить все виды социальных группировок. Напротив, обычно она предполагаетвзаимодействие атомизированной массы, с одной стороны, и некоторых социальныхформаций — с другой. Возможность вторых доминировать над первой прямопропорциональна степени ее атомизации и степени интегрированностигосподствующих групп (оставляя в стороне вопрос о том, что сами условиягосподства над атомизированной массой усиливают или создаюткультурно-регрессивный характер форм интеграции элит вплоть до типологическогосближения их с «кланом», «мафией» и т.п.).
Учитывая эту реальную структурированность«атомизированного» общества, возможность убить и страх не могут бытьравными. Даже если они равны на уровне господствующих формаций (волна покушенийна лидеров мафиозных и коммерческих структур в России свидетельствует овероятности такого допущения), то это, следуя логике Гоббса, может привестилишь к ограниченному «общественному договору» в виде пакта элит,реально направленному против атомизированной массы, не допущенной в«договор» как не равной остальным его участникам по представляемой еюопасности. Таким образом, первое условие Гоббса, во всяком случае применительнок России, оказывается под большим сомнением.
Второе. Инструментальный анализ собственных выгод исопряженных с ними опасностей позволяет индивиду — в принципе каждому индивиду- прийти к постижению универсальных нравственных законов («естественныхзаконов»), делающих возможным общежитие. В том и особенность этики Гоббсапо сравнению с либеральными концепциями уже следующего, XVIII века, чторациональный анализ реальной (пусть взятой «идеальнотипически»)ситуации конфликта интересов способен дать не частные поведенческие максимы,оптимизирующие действия индивида в ситуациях данного типа, а обязательные дляисполнения, независимо от их возможного столкновения с соображениями личнойвыгоды, универсальные нравственные законы. Только при таком условииобеспечиваются необходимость и всеобщность регуляции поведения людей, прикоторых преследующему свои частные цели индивиду выгодно«сублимировать» свой эгоизм в форму всеобщей полезности. Если же этизаконы не универсальны, то «не нужно думать, что по природе, т.е. согласноразуму, люди обязаны выполнять все эти законы при таком положении вещей, когдаони не исполняются другими».
Эта способность инструментального разума, имеющего частнуювыгоду своей целью и отправным пунктом, феноменальный мир — своим предметом,математическую дедукцию — своим методом обнаруживать универсальные нравственныезаконы, не пережила юмовско-кантовского переворота в философии.Политико-моральный смысл этого переворота в том и состоит, что из частнойвыгоды и ситуативно обусловленных способов ее достижения вывести универсальныенормы морали невозможно. Либо — по Юму — мораль будет «артефактом»,не имеющим рационального обоснования, но могущим играть свою роль вупорядочении нашего социального и психического миров благодаря нашейприверженности обычаю и традиции, произведшим этот «артефакт». Либо — по Канту — «основу обязательности должно искать не в природе человека илив тех обстоятельствах в мире, в какие он поставлен, но a priori исключительно впонятиях чистого разума...». Позднейшее разведение инструментального инравственного разума сделало невозможной ту гоббсовскую онтологическую мораль,которая одновременно и отвергала антично-средневековое понимание«добра» как объективной сущности, и стремилась«естественнонаучно» вывести его из природы человека и коренящихся вней интересов и страстей.
Третье. Исполнение естественных законов, по Гоббсу, можетобеспечить только политический деспотизм. Согласно егоавторитарно-деспотической концепции, государство «безнаказанно можетделать все, что ему угодно», будучи «не связано гражданскимизаконами», обязательными для подданных, и «ни один человек необладает чем-либо против воли того, кто наделен верховной властью». При этомгосударственный контроль над поведением и умонастроениями людей предполагает непросто цензуру в обычном ее понимании (как «законы противзаблуждений»), но именно право различения добра и зла, в котором должнобыть категорически отказано отдельным гражданам. Эта концепция обстоятельнорассмотрена в историко-философской литературе при всем различии взглядов на нее(и в свете ее — на всю политическую философию Гоббса). Нас же, учитываяконтекст российских дискуссий о либерализме, интересует лишь ответ на вопрос:почему гоббсовская концепция государства с необходимостью оказываетсяавторитарно-деспотической? Примечательно, что Гоббс не только был знаком(странно было бы предположить обратное) с идеей «смешанногоправления» (тогдашней политико-социологической моделью разделения властей),но специально анализировал ее и пришел к выводу не просто о ее«непрактичности», но (самое важное!) о том, что, «если бы быловозможно такое государственное устройство, оно тем не менее ничуть неспособствовало бы увеличению свободы граждан». Почему? Говоря кратко,потому что максимально возможную свободу индивидов как частных лиц(калькуляторов собственной выгоды и оптимизаторов средств) в состоянии датьименно авторитарное государство, а никакой иной свободы, т.е. свободы индивидовв каком-то ином их качестве, по Гоббсу, нет и не может быть, ибо индивид естьтолько частное лицо. Разница между Гоббсом и Локком (и далее — Гегелем,Токвилем...) заключается не в знании или незнании институциональных механизмовразделения властей, не в признании или непризнании того, что всякая власть«берет свое начало от власти народа» и он вправе (путем избрания)конституировать ее, а в том, способны или нет члены (подданные) государствабыть народом, когда власть конституирована, образовывать то единство в многообразии,формировать ту общую волю, в рамках которого и благодаря которой создаютсяпроцедуры урегулирования конфликтов эгоизмов и их всех — со всеобщими условиямисуществования общежития как такового. Если такое единство и такая волявозможны, то «правительство» есть и должно быть их отражением (хотябы в принципе), и тогда либерально-демократическое устройство обретает смыслмеханизмов такого отражения. Если нет, то отражать нечего, и тогда«правительство» получает смысл не просто «воплощения» единстваи общей воли, но буквально порождающего и поддерживающего их начала.Либерально-демократические механизмы в таком случае не имеют смысла илиприобретают смысл совсем другой, чем тот, который предполагает концепция«отражения».
Исток гоббсовского авторитаризма вовсе не в том, чтобольшинство людей, «желая непосредственной выгоды, меньше всего способнособлюдать вышеизложенные законы, хотя бы они и были известны им». ЭтимГоббс фиксирует лишь то, что знание должного само по себе не создает у индивиданикакого нового качества — он остается тем же эгоистичным частным лицом. Знаниедолжного как знание способа стратегического обеспечения собственного частногоинтереса может привести лишь к согласию на учреждение органа такогообеспечения. Но, подчеркивает Гоббс, «для сохранения мира среди людейтребуется не только согласие, но и единство». Люди же, поскольку они какчастные лица «в высшей степени тяготятся общественными делами» и непросто различают «общее благо» и «частное», но вообще«почти никогда не считают за благо то, что не дает преимущества еговладельцу и не возвышает его владельца над другими», к такому единству неспособны. Они остаются массой, не становясь народом, а масса не может иметьобщей воли. Вернее, они становятся народом «на миг» — в желании иметьобеспечивающий их стратегические интересы орган, но не в воле быть таким высшиморганом. Это есть то различие желания, предмет которого находится за пределамидосягаемости для наших сил, и воли, созидающей искомый предмет, которое сделалГегель, противопоставляя гражданина и частное лицо в их отношении кгосударственности и нравственному строю общества: для последнего остаетсятолько «желать реализации моральной идеи, но не стремиться к ней в воле(то, чего можно желать, чаять, человек не может совершить сам, он ждет, что этобудет достигнуто без его содействия)». Исполнение «естественныхзаконов» при желании, но без содействия частных лиц и достигаетсяавторитарной властью, признаваемой легитимной именно потому, что онаобеспечивает всеобщие наипервейшие необходимые условия самого существованиячастных лиц и реализации их интересов. Она обслуживает их, подавляя малейшуюпопытку к политической самодеятельности. Она обеспечивает частнохозяйственнуюсвободу, уничтожая свободу нравственную и политическую.
Гоббс делает великое открытие. Оно заключается в том, чточастное лицо и частный интерес для того, чтобы иметь возможность быть вдействительности (т.е. в условиях общежития), должны стать либо чем-то большим,либо чем-то меньшим, чем просто частное лицо и частный интерес. Быть просточастным лицом — значит быть погруженным в состояние «войны всех противвсех», которое, в сущности, есть небытие всех, которое невозможно каксоциальное бытие. Гоббсовское частное лицо не может стать бульшим, чем частноелицо, т.е. гражданином, который так или иначе делает общее благо своиминтересом (будучи античным гражданином) или возводит свой интерес к общему,продуцируемому политико-нравственным дискурсом членов данного общества(гражданин Нового времени). Невозможность стать гражданином «задана»уже тем, что равенство устанавливается как равенство в страхе, а не в свободе(на чем стояла античная гражданская традиция), а также тем, что«открытие» «естественных законов» есть результатгносеологического индивидуального акта, а не совместной политической практики,которая только и способна производить гражданское измерение существованиячеловека и групп людей.
Значит, остается только другой путь — сделать частное лицорабом, точнее, политическим рабом, обладающим свободой частнохозяйственнойдеятельности. И Гоббс делает этот решающий шаг. Вопреки всей классическойтрадиции, исходившей из того, что государство — это дело только свободных,тогда как удел раба — быть в сфере частного, он настаивает на«опровержении мнения тех, кто считает, что господин и его рабы не могутобразовать государство». Аналитически, т.е. с точки зрения структуры исодержания отношения подчинения, «гражданин» у Гоббса совпадает спонятием «подданный» и тождествен «рабу». Различия междуними — только в характере господствующего лица: юридическое,«фиктивное» в первом случае и физическое, но также и юридическое — вовтором. «В том-то и состоит различие между свободным гражданином и рабом,- пишет Гоббс, — что свободный гражданин служит только государству, а раб — ещеи одному из граждан. Всякая иная свобода есть освобождение от законовгосударства и свойственна только властителям». В свете сказанного нужноуяснить приведенное выше и кажущееся парадоксальным суждение Гоббса о том, что«смешанное правление» никак не способствовало бы увеличению свободыграждан. Мы думаем, следуя Гоббсу, эту мысль можно сформулировать ирешительнее: деспотизм обеспечивает бульшую свободу, чем «смешанноеправление», из-за чего тезис о том, что «верховная власть не можетбыть по праву уничтожена решением тех людей, соглашением которых она былаустановлена», предстает не только «велением разума», но ипрактической целесообразностью.
Дело в том, что частные лица как частные лица могут искатьсвободу только как способ реализации своих выгод, что подразумевает подчинениеим других людей в качестве средств достижения выгод. «Когда же частныеграждане, т.е. подданные, требуют свободы, — пишет Гоббс, — они подразумеваютпод этим именем не свободу, а господство». Свобода частных лиц за рамкамичастнохозяйственной свободы превращает людей в «рабов рабов» (т.е.именно в рабов, подчиненных и другим гражданам, и государству), тогда какавторитарное государство — во всяком случае, в идеале, в пределе — делает всехпросто своими рабами. Оно освобождает от двойного закабаления, выравнивая идемократизиpуя степень рабства путем лишения всех политической свободы.
Интеллектуальный опыт Гоббса однозначно свидетельствуеттолько об одном: ни теоретически, ни практически нельзя построитьжизнеспособное общежитие людей, если они концептуально берутся и вдействительности являются только частными лицами. Указанные концептуальныетрудности Гоббса в рассмотрении социализации частного лица (в модальности«раба») свидетельствуют также о том, что логика этой социализации в принципене дедуцируема из антропологических посылок о человеке как субъектеэгоистических аппетитов, хотя именно такое понимание его должно быть отправнымпунктом политико-философской теории современности. В эту дедукцию должнавмешаться некоторая эмпирика, даже общие контуры которой не были проясненыГоббсом[4].
3 Поиск политической стратегиилиберализма
Первый шаг на этом пути целесообразно сделать вместе сИ.Кантом. Именно его дихотомия ноуменального и феноменального миров,«чувствуемой и усматриваемой необходимости» позволяет войти впроблематику ситуации, в которой нравственное долженствование не является нетолько детерминантой, но и само собой разумеющейся составляющей наблюдаемогоповедения социальных действующих лиц. Ведь законы, даваемые разумом(«законы свободы»), «указывают, что должно происходить, хотя,быть может, никогда не происходит». Поэтому к политике, целикомнаходящейся в феноменальном мире, оправдан подход, общей презумпцией которогоявляется практическое бессилие общей воли, имеющей свою основу в разуме.
Возможно ли в этих условиях создание общественного порядка,который бы обеспечивал правовую («внешнюю») свободу человека? Да,отвечает Кант, если подходить к решению этого вопроса как к использованию«механизма природы» применительно к людям, а не как к делу их«морального совершенствования». Проблема хорошо устроенногогосударства разрешима даже для «дьяволов» (если они обладаютрассудком). Для этого нужно «так организовать их устройство, чтобы,несмотря на столкновения их личных устремлений, последние настолькопарализовали друг друга, чтобы в публичном поведении людей результат был таким,как если бы они не имели подобных злых устремлений». Следовательно, сутьпервого шага в том, чтобы создать такую систему равновесия сил«дьяволов», в которой они сдерживали бы друг друга, взаимно непозволяя творить зло при преследовании собственных эгоистических интересов.
Абстрактно говоря, такое положение, если под«дьяволами» понимать в первую очередь элитные группировки, реальноспособные творить социальное зло, должно было бы привести к выработке иминекоторых взаимоприемлемых «правил игры» как основы упорядоченныхполитических процедур и правовых взаимоотношений. В терминах современногообществоведения такое действие именуется «пактом» ключевыхполитических акторов и рассматривается в качестве важной или дажепредпочтительной формы начала процесса строительства правового идемократического государства. Политический опыт свидетельствует, что в рядестран, расстававшихся с авторитаризмом, процесс шел именно таким путем, хотя вкаждом случае вставал вопрос о конкретных факторах, способствовавших склонностиэлитных группировок к компромиссам, стабилизации их взаимоотношений и, главное,обязательности выполнения ими достигнутых соглашений. В этом плане неоднократноотмечалась роль давления «низов», хотя в тех или иных случаях онооказывалось контрпродуктивным. Однако ситуация в России представляется более сложной,вновь приближающейся к предельным теоретическим вариантам. Отвлекаясь от другихфакторов, отмечу один, имеющий здесь центральное значение.
«Пакт» подразумевает частичную«деприватизацию» государства, по крайней мере в смысле слома егоузурпации частным интересом властвующей авторитарной клики или расширения кругаконтролирующих его интересов. Но в России превращение государства впространство публичного действия (в отличие от того, чем оно является сейчас, аименно сферой, в которой частные интересы реализуются с помощью особосильнодействующих средств) крайне затруднено. Одним из нежелательных следствийразвала коммунистического строя было то, что власть, пользуясь выражениемХ.Арендт, оказалась в руках лиц и группировок в «их частном качестве, и небыло пространства, установленного для них в качестве граждан». Государствоподверглось колонизации со стороны частных интересов и разделу на сферы ихвлияния, что уже делает невозможным институциональное разделение властей.
При таком положении само собой происходящее установлениеравновесия частных интересов «дьяволов» маловероятно или затянется настоль долгий сpок, что распад государственности может стать не-обратимым.Поэтому трудно разделить оптимистическую телеологию Канта, утверждавшего, что«природа неодолимо хочет, чтобы право получило в конце концов верховнуювласть. То, что в этом отношении не сделано, совершится в конце концов самособой, хотя и с большими трудностями».
Если сама собой, в соответствии с желанием природы даннаяпроблема неразрешима, следовательно, необходимо политическое действие. Здесьдолжно произойти «вторжение эмпирики» в логикулиберально-демократической реформации России и ее эксперимент. Здесь же — первое обнаружение «конструктивистской» функции идеи.
«Вторжение эмпирики» необходимо потому, чтологически равновесие частных интересов невыводимо из их взаимной борьбы. Какпоказал еще Руссо в полемике с Гоббсом, из «частной войны» человека счеловеком логически выводятся только отношения господина и раба, но отнюдь неправителя и граждан. С точки зрения этой логики равновесие частных интересовесть нечто случайное, возникающее в силу специфических обстоятельств. Задача втом, чтобы следствия такого случайного стечения специфических обстоятельствпревратить в закономерность следующего этапа общественной жизни,институционально закрепив их.
«Конструктивистская» функция идеи проявляетсяздесь в том, чтобы, во-первых, раскрыть возможность такого превращения ипредставить ее людям, прежде всего «низам», как цель; во-вторых,понять конкретные условия создания ситуации равновесия в данный период в даннойстране (какие элитные группы и по каким вопросам ведут борьбу, каковыприменяемые в ней средства и соотношение сил, как можно влиять на ход этойборьбы в целях достижения равновесия) и показать «низам» возможныеметоды их воздействия на положение элит во имя достижения такой формыкомпромисса, которая открывала бы перспективу дальнейшей демократизации;в-третьих, обеспечить идеологические механизмы политической мобилизации«низов» ради достижения указанной цели.
Экспериментальность данного предприятия заключается в том,что необходимо добиться достаточно эффективного, но не срывающегося в«бунт черни» воздействия «низов» на элитные группировки прикрайне слабом развитии структур гражданского общества и, более того, ихподавлении ходом происходящих экономических и (анти) культурных процессов.Экспериментальность обусловливается и другой необходимостью: сделать акцииэлитных группировок в сфере государственности хотя бы минимально видимымиширокой публике в условиях эффективной блокировки информационных каналов ипрактически полной недееспособности судебной власти, не говоря уже офактическом отсутствии ряда ее ключевых звеньев (чего стоит хотя бы то, что ниодно крупное «дело», привлекшее общественное внимание, начиная савгустовского путча и «дел» Тарасова и Фильшина и вплоть дооктябрьской трагедии и обвинений в адрес А.Руцкого, не было доведено дооглашения официального вердикта).
Верно ли сказать, что неблагоприятные условия иневыводимость из существующей теории форм проведения такого эксперимента делаютего заведомо обреченным? Думаю, что нет. Достоверность прогнозов базируетсяобычно на инерционности отслеживаемых процессов, меж тем как в данном случаеречь идет как раз о творческом создании таких условий, которые нарушают и безтого не слишком устоявшийся инерционный ход дел.
Разве слом коммунистических режимов давал болееблагоприятные обстоятельства для демократического политического действия? Развев тот период не были новаторски придуманы и созданы альтернативные официальнымканалы информации, токи по которым превращали задавленную атомизированную массув политически дееспособный народ? Разве жалкое состояние«экономического» гражданского общества не было компенсировано тем«моральным» гражданским обществом, которое получило (пусть нанепродолжительный, но политически решающий период) свои наиболее зрелыевоплощения в польской «Солидарности», чешском «Гражданскомфоруме», литовском «Саюдисе»… Ничего этого научной теориейпредусмотрено не было и не могло быть предусмотрено. Потому и горький упрек ей,брошенный А.Пжеворским — «осень народов явилась обескураживающим проваломполитической науки» — есть, конечно, верная констатация факта, но ложноеобвинение в отсутствии у науки той способности, которой она в принципе не можетобладать в ситуациях народотворческого процесса «смены парадигм»общественного развития. Априорный отказ от эксперимента, обосновываемый его«научно» доказываемой невозможностью, есть результат не собственно научногоанализа общественной жизни (ибо он, сохраняя верность опыту истории, должен былбы по крайней мере предсказать возможность возникновения непредсказуемыхситуаций), а определенной социальной позиции и роли интеллектуалов, которыеможно охарактеризовать как предательство «шанса свободы», учитываяключевое значение интеллигенции в создании условий для эксперимента и егопроведении. Речь идет о редукции интеллигенции к позиции и роли эксперта иутрате ею способа бытия социального деятеля.
Драматизм нынешней российской ситуации заключается впорочном круге, образуемом апатией и экспертными доказательствамиинтеллектуалов невозможности нового демократического эксперимента, тогда какего действительная невозможность обусловлена прежде всего этой апатией иредукцией ведущей части интеллектуалов к позиции и роли эксперта. Безвосстановления интеллигенцией функции социального деятеля, как это онанеоднократно делала в российской истории, в том числе и недавней, экспериментне состоится.
Последующие шаги на пути к либерально-демократическому строювозможны в той мере и тогда, в какой и когда сделан первый шаг. В отличие отнего они дедуцируемы теоретически и, поскольку такая дедукция должна быть яснаиз всего предыдущего изложения, в данном месте можно ограничиться лишьрезюмированием существа дела. Главным политическим следствием первого шагаявляется установление равновесия сил «дьяволов». Они тем самым(вспомним Канта) парализуют друг друга. Это состояние парализации есть искомыйполитический кризис, но, так сказать, не «объективный», описываемый втерминах распада государственных структур, недееспособности органов управления,столкновения властвующих групп и т.д. — все это может быть безразлично для«дьяволов» или даже соответствовать их интересам. Речь идет о «субъективном»кризисе, т.е. о таком, который осознается «дьяволами» какневозможность удовлетворения их эгоизмов какими-либо способами, покасохраняется прежняя форма их взаимоотношений. Имеются в виду не институты изаконы, ибо они, будучи «приватизированы», не имеют самостоятельногозначения, а та форма, в которой частные интересы выступают только как частныеинтересы без опосредований и выражений в чем-то ином, что позволяет такрегулировать их конфликт, чтобы они могли осуществляться, а не бытьпарализованными.
Такой политический кризис вызывает субъективное стремление«дьяволов» изменить форму их взаимоотношений, перевести конфликт виную плоскость, в которой данный частный интерес соотносился бы с некоторымивсеобщими условиями реализации частных интересов вообще, в том числе и данного.Но это и есть ответ на вопрос «незави-симого человека» Руссо, в чемего личная выгода, чтобы быть справедливым и подчиниться общей воле. Это и естьто самое гегелевское «непосредственное укоренение особенного во всеобщем»,которое создает гражданское измерение человеческого существования и даетнеобходимую основу праву. Разумеется, речь идет не о той добродетельнойклассической республиканской гражданственности, которая строится на подчиненииили даже подавлении частного интереса общественным благом и которуюН.Макиавелли выразил своим незабываемым афоризмом о большей озабоченностиграждан «спасением отечества, чем своей души».
«Нравственная субстанция» либеральнойгражданственности также «отягощена случайностью». Она, собственно, иявляется таковой не сама по себе, а лишь исполняя описанную выше функцию поотношению к данной констелляции частных интересов с их определенным даннымсодержанием в их конкретных данных соотношениях. Если все эти данностименяются, то существующие институты и системы права могут оказатьсянеспособными далее исполнять эту функцию. Урок Гегеля в том, что универсальноеи необходимое существует только в особенном и случайном «материале» ипосредством него. Может быть, данности современных западных обществ, если вчем-то социально-политические концепции постмодернизма адекватныдействительности, изменились настолько, что существующие либеральные институтыутрачивают способность опосредовать частные интересы с их новым содержанием и вих новых соотношениях, и перед лицом растущей социальной фрагментации Западстолкнется с необходимостью заново (хотя опираясь на свое наследие)вырабатывать либеральную гражданственность и ее нравственную субстанцию?
«Конструктивистская» функция либеральной идеи наэтапе этих завершающих шагов перехода к либерально-демократическому строюсостоит в том, чтобы разработать адекватную российским условиям концепциюлиберальной гражданственности и обеспечить ее общественную поддержку. Этафункция предполагает также, что будет предложен проект-схема институциональноговоплощения либеральной гражданственности, соответствующего особенному и«случайному» «материалу» России. На тех этапах продвиженияк либерально-демократическому строю, о которых сейчас идет речь, это будет ужене «просветительство» и прожектерство, но интеллектуально-духовноеудовлетворение вызревших общественных потребностей. Либеральная идея окажетсяуже не пустым стремлением перескочить пропасть между желанием и его предметом,а политически и социологически конкретизированной программой действий[5].
Заключение
Казалось бы, проблема поддержки малого бизнеса являетсявсего лишь одной из длинного списка проблем либеральной экономики. Тем неменее, она является одной из важнейших проблем связанных с возрождениемлиберализма в России. Дело в том, что, если крупный бизнес является символомэкономической мощи нации, то малый бизнес — это, во-первых, квинтэссенция ееэкономической свободы, а, во-вторых, гарантия экономической безопасности. Неследует забывать, что нынешний крупный бизнес в России целиком и полностьюнаследован у СССР, а это значит, что корни отечественного крупного бизнеса, посуществу, полностью утрачены. И если в кратчайшие сроки нам не удастся создатьусловия для беспрепятственного воспроизводства малого бизнеса — среды, изкоторой только и может вырасти средний и крупный бизнес, то любой серьезныйкризис может оказаться способным до основания развалить российскую экономику. Собственноговоря, нечто подобное мы уже пережили в конце прошлого века — половина крупнойпромышленности ведь так и не поднялась. И если бы не сверхблагоприятные цены наэнергоносители на мировом рынке, то в какую экономическую бездну мы бы ужеулетели?
Безусловно, задача возвращения к патриотизму относится кидеологическим задачам, тем не менее, она выделена в отдельную задачу попричине важности ее решения для реабилитации либерализма в глазах российскогообщества. Либералам необходимо вернуть утраченное право называть себяпатриотами России. Тем более, что для россиян слова «Свобода» и«Родина» всегда стояли рядом и в известном смысле были синонимами.
Список литературы
1. Зеркин Д.П. Основы политологии. Курс лекций. Ростов-на-Дону 1997. – 448с.
2. Краткий словарь.Основы политологии. М.; 2003. – 556 с.
3. Панарин А.С.Политология. Учебник изд. «Проспект» М.; 2003. – 228 с.
4. Политология. Хрестоматия: Пособие длявузов, юридических и гуманитарных факультетов. – М.: Просвещение, 2000. – 1462с.
5. Соловьев А.И. Политология: Политическаятеория, политические технологии: Учебник для студентов вузов. – М.:Просвещение, 2001. – 593 с.