Анатолий Рубинов
Знаменитый на всю Россию «Елисеевский»магазин вполне мог бы называться иначе — «Касаткинский», если бы несыновняя любовь двух рослых молодых красавцев к своему батюшке, который своимпримером и наставлениями научил сыновей трудолюбию и тем вывел их в люди. Впрославление не подлинной своей фамилии — Касаткины, а имени батюшки ониназвали основанное ими дело по общему отчеству: «Товарищество братьевЕлисеевых». А внуки закрепили дедово имя в памяти России, передав черезполвека это название двум магазинам, самым роскошным во всем государстве ипохожим, как братья-близнецы, — в Санкт-Петербурге и Москве. И третьему — вКиеве… Даже когда после революции в торговом деле не осталось ни одногоЕлисеева, их магазины в народе оставались «Елисеевскими» — видимо,стены тоже имеют память.
Красна земляничка к рождеству...
Все началось с графа Шереметева. Его крепостными былиКасаткины, а также их родня — Кузнецовы, Красильщиковы, Ковалевы. Жизнь многихиз них сложилась на удивление необычно. Дочь Ивана Ковалева, Прасковья,красавица, которую Бог одарил дивным голосом, стала супругой графаобер-гофмаршала Николая Петровича Шереметева. Он удивил весь Петербург,женившись на своей крестьянке, а был властен подарить, продать или обменять ее.В театре Шереметева она носила сценическое имя — Жемчугова, с ним ипрославилась в обеих столицах.
Хозяин гордился своей актрисой, тайно любил ее.Впрочем, вся дворня знала об этом — несколько лет барин и крепостная артисткажили невенчанно. Но когда она стала вдруг увядать, назвал ее перед Богом илюдьми законной женой. Было тогда Параше тридцать лет, а в тридцать четыре онаумерла.
Граф и крепостная актриса обвенчались наканунеРождества 1801 года. С тех пор перед каждым новым годом Шереметев приезжал народину Прасковьи Жемчуговой в свое рыбинское имение, где все местные ее знали ипомнили. С большой компанией друзей и поклонников покойной жены приехал он сюдапраздновать очередное Рождество. Этот приезд графа в свое любимое имение первыеЕлисеевы вспоминали всю жизнь, а последующие во всех подробностях передавалирассказ о давнем событии из поколения в поколение…
В праздничный вечер граф Николай Петрович и его гостиуже сидели при свечах в Зеркальном зале за столом, когда с загадочнымвыражением на лице неожиданно вошел садовник Петр Касаткин. Он нес в вытянутойруке нечто такое, что у каждого взглянувшего вызывало восторг: в лютыйрождественский мороз он держал на блюдечке, словно бы только что вернулся излеса… землянику, которая поспевает после Троицы! И поставил перед графом настол.
Первым пришел в себя граф Николай Петрович:
— Петр Елисеевич, да как же ты сохранил такую красоту?
Касаткин отшутился:
— Да вот собрал. У нас, знамо, места земляничные.
Первую ягодку взяла самая почетная гостья, княгиняВарвара Долгорукая, и сказала с удивлением:
— Настоящая! А вот и зеленый листок! Настоящая леснаяземляника… А я сперва подумала, что конфета. (Тогда говорили:«конфекта».)
Потом попробовал граф Шереметев, блюдечко пустили покругу. Мужчины передавали его друг другу, а те подносили сначала своим дамам.Все брали по ягодке, восхищались графским садовником. Очень он угодил барину! Итот опрометчиво воскликнул:
— Угодил, Петр Елисеевич! Проси, чего пожелаешь. Вседам за такое уважение!
Касаткин не смел взглянуть на барина, хотя к вопросуготовился заранее, но ответил внятно, чтобы услышали все присутствующие:
— Дай, граф, вольную…
Конечно, это была неслыханная дерзость: в присутствиипочтенных гостей поймать графа на слове. Но обер-гофмаршал виду не подал, чтожалеет о своей опрометчивости (потерять такого садовника!). Только потом, прирасставании, выказал обиду, но сейчас ответил радушно, щедро:
— Отпускаю тебя, Петр Елисеевич. Конечно, с женой.
Восторженной княгине Варваре Владимировне Долгорукойэтого показалось мало. Гостья добавила:
— Граф, наверное, даст в придачу и сто рублей. Наобзаведение.
Шереметев тут же вызвал управляющего и велел при всехотсчитать сто рублей — огромные по тем временам деньги!
Боясь, что граф может одуматься, Касаткин, как тольковыправил бумаги, быстро собрался и уехал с женой в санном обозе, который хозяинпо зимнику отправлял в Петербург за «колониальным товаром».
Оранжевый рубль
Через два дня Касаткины уже в Петербурге. ПетрЕлисеевич и Мария Гавриловна остановились у своих деревенских, следивших загородским дворцом Шереметевых: в нем всегда должно быть чисто и тепло на случайнеожиданного приезда хозяина. Наутро купили мешок апельсинов, деревянный лотокна голову и вышли на людный Невский проспект. Мария Гавриловна встала наперекрестке с Садовой (сторожить фрукты в мешке, пока они не понадобятся), аПетр Елисеевич с лотком на голове, наполненным апельсинами, пошел, улыбаясь,навстречу прогуливающейся благородной публике, предлагая свой неожиданный взимнюю пору штучный товар. Сначала стеснялся, но к концу дня научился бойковыкрикивать, как будто сам был очень рад: «Кто хочет угостить дамуапельсином? Копейка — что за деньги! Кто не пожалеет копейку, чтобы порадоватьдаму апельсином?»
Кавалеры, проявляя галантность, открывали кошельки. Унекоторых в руках оказывался пятак, а поскольку у предупредительного продавцатут же находилась сдача, они проявляли щедрость: дескать, давай апельсинов надве копейки… Но, изумляя покупателей, Петр Елисеевич протягивал им на двекопейки три апельсина. Дома жена выговаривала. Зачем наносить себе урон?Сказано ведь, апельсин стоит копейку, а если дал две копейки, то и получай дваапельсина. Однако убытка не оказалось. К концу первого дня супруги пересчиталисвой капитал: утром было сто рублей, к вечеру — сто один.
Все меньше приходилось Марии Гавриловне стоять нахолодном сквозняке: Петра Елисеевича узнавали, выходили на Невский специально,чтобы удивить спутницу столь красивым белой зимой оранжевым фруктом. Все чаще спустым лотком в руке Петр Елисеевич возвращался к Садовой, где томилась вожидании жена. Да и она, преодолев смущение, стала не только стоять с товаром,но понемногу и приторговывать. Тогда купили второй лоток — для жены. И МарияГавриловна пошла с ним, тоже улыбаясь, по другой стороне Невского проспекта…
Летом в Петербург прибыли с попутчиками их малыесыновья — Сергей, Григорий и Степан, остававшиеся до того в деревне с бабкойПелагеей. Попривыкнув к петербургской жизни, Мария Гавриловна теперь настоялавызвать детей. Да они и не мешали. Особенно старший, Сергей, которому шел ужетринадцатый год. Он вместо матери подносил отцу апельсины, глядел за младшими,а потом, когда сняли помещение для лавки в доме Котомина на Невском жепроспекте (по-нынешнему — в доме № 18), убирал с младшими братьями в нем,сбивал ящики для фруктов. Все шло к тому, чтобы завести собственное дело.
Об успехах Петра Елисеевича граф Шереметев узнал отсвоей дворни: барский садовник разбогател, открывает собственное дело, сталпетербургской знаменитостью. О занятном человеке, получившем свободу благодаряземлянике, поспевшей в оранжерее к Рождеству, действительно судачили в богатыхдомах, восхищались: вот славно придумал продавать апельсины зимой с лотка наголове!
Целый год семья жила экономно. В уголке, который снялидля лавки, отвели небольшое место для самих себя. Ничего лишнего не покупали — берегли деньги. Как-то раз после Рождества у перекрестка с Садовой, который онис женой с самого начала облюбовали, Петр Елисеевич нежданно встретился со своимбывшим хозяином-благодетелем. Граф искренне обрадовался, стал расспрашивать,что это у Петра Елисеевича на голове. Недавний крепостной все рассказал и, неснимая с головы деревянного лотка, добавил, что собирает хорошие деньги, чтобыоткупить у графа своего брата, Григория Елисеевича Касаткина.
— И сколько собрал? — спросил Шереметев.
— Сто сорок рублей и тридцать копеек, — ответил бывшийсадовник.
Граф думал всего мгновение:
— Полагаю, этого вполне достаточно.
Петр Елисеевич не сразу сообразил, что слова графаозначают согласие, а когда понял, пал, к удивлению прохожих, на колени, сталискать руку барина, чтобы поцеловать. Только тут он заметил, что Шереметев неодин. В карете, которая остановилась на Невском возле Садовой и ждала графа,сидела укрытая меховой полостью и смотрела на происходящее Варвара ВладимировнаДолгорукая, год назад первая отведавшая счастливую рождественскую землянику. Непотому ли граф и сегодня не чинился, не дал себя уговаривать — хотел сыгратьроль благодетеля до конца?
Всего через месяц как-то поздним вечером в Петербургепоявился Григорий Елисеевич. Одет он был по-крестьянски, и Петр первым деломповел брата к новому своему знакомому — портному. Вторым делом отправились кстряпчему, чтобы тот сочинил и красиво написал прошение об учреждении«Товарищества братьев Елисеевых».
Потом историки Санкт-Петербурга спорили с роднейпреуспевающих Елисеевых, когда, в какой год было создано«Товарищество» и в каком поколении, считая, что вовсе не Петром иГригорием оно основано, а тремя сыновьями Петра Елисеевича, и только в 1857году. Потомки в ответ спрашивали: почему же тогда столетнюю годовщину«Товарищества братьев Елисеевых» отмечали именно в 1913 году?
Остров погребов
Хотя Петр Елисеевич, преданно глядя на своегоблагодетеля, и назвал точную сумму в рублях с копейками, денег у него водилосьгораздо больше. Как-то, дождавшись утра, он вынул ассигнации и серебро и вместес братом дважды пересчитали их (вечером ассигнации не листают: какой-нибудьнедобрый человек может ненароком увидеть в окно и польститься на чужие деньги).
Братья были не безграмотными, еще в деревне священниквыучил обоих считать и писать. В Петербурге же они первым делом овладелигеографией: хотели точно знать, где произрастают благородные фрукты — апельсины, фиги, бананы и как получается из винограда барское горячительноевино. Оставив Григория Елисеевича в Петербурге торговать (непременно безперебоев, даже по воскресеньям и в праздники) и подробно наказав брату, какпоступать, если встретится какое-нибудь затруднение — с полицией ли, с хозяиномли тротуара (братья уже не ходили сами вдоль улицы, а наняли бойкихразносчиков), сам Петр Елисеевич отправился парусным судном туда, где апельсинырастут на деревьях, как в России яблоки.
Он намеревался попасть на юг благодатной Испании, где,по слухам, петербургские купцы — главным образом из немцев и французов — закупали колониальные товары. Но корабль по какой-то надобности сначалаостановился на острове Мадейра. И покрытый лесом остров (в переводе на русскийМадейра — «страна лесов»), и город Фуншал очень понравились нашемупутешественнику. Оценил он тамошние вина — мадеру, мальвазию и вердельо. ВПетербурге — холодная слякотная осень, а на Мадейре буйно цветет вечное лето.Увидел он сады, которых от роду не встречал: неведомые плоды прятались в тенилистьев, а папайя росла прямо из голых серых стволов. Общаться с местнымилюдьми ему помогали моряки, которые немного знали португальский, но им предстоялоплыть дальше. А Петр Елисеевич отважно решил остаться в Фуншале один,договорившись, что на обратном пути корабль возьмет его домой.
Он ездил и ходил по острову, разглядывалрастительность и странные аккуратные круглые зеленые холмы; подобные морскимволнам, они были похожи один на другой, словно бы сделанные одной рукой. Впервый же день он узнал, что действительно это не творение Божье, а сооружениечеловеческих рук: прохладные даже в самую сильную жару винные погреба сосводами, выложенными кирпичом. В них дозревало и хранилось вино, за которымприсматривали смуглые, загорелые люди.
Постепенно начиная понимать португальскую речь, ПетрЕлисеевич и сам открыл многое, наблюдал, как мнут виноград, что делают с нимпотом, в каких бочках содержат зреющее вино. Удивился, почему совершенносозревшие кисти винограда не снимают с лозы. Оказывается, то обязательнаяхитрость: из спелых ягод, остающихся еще какое-то время на кусте, получаютзамечательный изюм с тонкой, нежной кожицей. Местным виноделам очень понравилось,что исправно одетый и, видимо, небедный гость, поглядев на их работу, скинулбашмаки, закатал штаны, обмыл ноги и весело присоединился к рабочим, которыетоптали гроздья.
Ко времени прибытия корабля общительный, никогда неунывающий Петр Елисеевич уже коротко познакомился со всеми видными виноделамиострова. Капитан и моряки только удивлялись, как быстро он сошелся с ними. Онипохлопывали друг друга по спине, местные виноделы матерились по-русски и приэтом перемигивались, словно бы знали значение ругательств. Петр Елисеевичсловами и жестами уже обо всем с ними договорился: когда он будет присылатькорабль за бутылками и бочками с вином, как и почем станет расплачиваться.Поговорив с виноделами, капитан (он владел и португальским, и испанским) убедился,что Петр Елисеевич совершенно правильно понял торговцев, а они его, и взял накорабль первую партию вина. В Петербурге оно произвело фурор! Такогозамечательного вина не видели даже в домах, знающих толк в питье.
Вернувшись из Португалии, в том же 1821 году ПетрЕлисеевич снял в петербургской таможне помещение для приема и храненияиностранных вин. Дело задумывалось большое — регулярно доставлять из-за границыиностранный товар. А спустя три года он уже открыл на Биржевой линииВасильевского острова постоянную винную торговлю, и она сразу же сталапользоваться успехом. У «Елисеевых» можно было купить самые лучшиевина, за которыми присылали даже французские аристократы, оставшиеся жить вРоссии после революции во Франции, — а уж они-то толк в благородных напиткахзнали! Иных приманивали заморские бутылки затейливых форм, но особенно ценилосьстарое, выдержанное вино знаменитых фирм с выцветшими этикетками. Наконец, в1824 году Петр Елисеевич заявил свой капитал в Купеческой управе и записалсявместе со всем семейством в купеческое сословие. Но неожиданно заболел и в 1825году, не дожив и до пятидесяти лет, скончался.
Петр Елисеевич поступил удивительно предусмотрительно,записав в купеческое звание всю семью: дело продолжила вдова, Мария Гавриловна,вместе с подросшими сыновьями и Григорием Елисеевичем. Явно в батюшку деловымикачествами пошел старший сын, Сергей Петрович — ему уже было двадцать пять лет.Постепенно Мария Гавриловна доверила ему все сложное хозяйство, но и младшиесыновья старались. Особенно Григорий Петрович…
Торговый дом Елисеевых быстро стал одним из самыхудачливых во всем Петербурге. В его лавках зимой всегда продавали изюм безкосточек, фиги, свежий виноград и другие заморские фрукты, даже плоды папайи,которые первыми из богатых покупателей оценили люди пожилые. Хозяева магазинов«Колониальные товары» рекомендовали им начинать день именно с папайи,хотя она и выглядит невзрачно, и, казалось бы, не очень вкусна. Надо разрезатьплод вдоль, выжать на него сок лимона и съесть ложечкой натощак — «бодритжелудок»… Так на Мадейре, бывало, рассказывал батюшка Петр Елисеевич,поступали даже бедные люди.
Самые неожиданные плоды, названия которым знали далеконе все покупатели, у «Елисеевых» выглядели такими свежими, будто ихтолько сняли с куста или дерева. А все потому, что с самого начала было строгозаведено: перед тем, как выставить для продажи фрукты или ягоды, обязательноубрать порченые — не обрезать пожелтевшее или подгнившее, а вовсе невыставлять. Пусть это съедят сами продавцы, но непременно — в лавке. Домой неотносить, чтобы никто не увидел, что райского вида товар, привезенный морем,может испортиться. У «Елисеевых» товар — только отменный!
Сергей, Григорий, Степан, уже немного знавшиефранцузский, стали расширять личное знакомство с поставщиками. Каждый из нихвремя от времени уезжал за границу: во Францию, потом в страны Пиренейскогополуострова, в Англию — заключали сделки с крупнейшими поставщиками«колониальных товаров».
Проглядели пароход
Дело у «Товарищества» шло так успешно, чтоеще старшие Елисеевы — Петр и Григорий — перестали нанимать парусники, ходившиев южные моря. Обзавелись своими. В Голландии купили «АрхангелаМихаила», «Святого Николая» и трехмачтовую красавицу«Конкордию». На них доставлялись плоды и ягоды с берегов Португалии,с островов Средиземного моря, из райских мест Африки, где фрукты были ещедешевле. Парусные суда добирались даже до Индии. За навигацию парусникиуспевали совершать по два рейса.
Собственная доставка обходилась сказочно дешево. Можнобыло снижать цены на товары и с каждым днем богатеть: капитаны, моряки,приказчики обходились недорого. Завистники с насмешкой говорили: «Большевсего стоит ветер, что надувает паруса».
А между тем упоенные успехом братья Елисеевы незаметили, что внезапно просчитались. Не поняли, отчего дешевеет парусный флот,просмотрели появление пароходов — судов несравненно более быстроходных ивыгодных. А ведь много лет назад уже был повод приглядеться к новому ихорошенько подумать. Летом 1817 года, воскресным днем, всей семьей прокатилисьиз Петербурга до Кронштадта на первом российском пароходе — на чудном, пышущемзлым паром судне под названием «Елизавета». Российскому пароходу былотогда уже три года, но интерес к нему постепенно угас. Кто бы мог подумать, чтоу этого чудища большое будущее? Старшие Елисеевы — Петр и Григорий, как и все,тоже увидели в новшестве одно баловство, не имеющее никакого отношения кторговому делу.
Спохватились сыновья, да поздно. В их оправданиенадобно сказать, что даже просвещенные люди того времени не предвидели огромныхперемен, связанных с появлением парового двигателя. Это случилось во временамолодости Пушкина, однако ни в стихах, ни в письмах, ни в прозе он никак неоткликнулся на событие, которое вскоре перевернуло жизнь всех народов Земли.Почти двадцать лет спустя отозвался лишь композитор Глинка. Он написал бодруюпесню о том, как «веселится и ликует весь народ, пребывая внетерпеньи», — в честь появления первой в России железной дороги междуСанкт-Петербургом и Царским Селом. Их связал железными рельсами«пароход», который «мчится в чистом поле». Пароходомсначала называли и паровоз, одним новым словом связав транспорт речной, морскойи совершенно необычный наземный. Слово очень точное в объяснении силы рвущегосяна волю пара, благодаря которой «экипаж» несется с«немыслимой» скоростью вперед — по воде и по земле.
Да, молодые Елисеевы проглядели новинку, а конкурентывоспользовались изобретением, наняли быстроходные пароходы и первыми сталидоставлять в Россию с юга все, что поспело и не должно увянуть, испортитьсядорогой. Капитаны груженных фруктами пароходов, вовсю дымящих в синее небо,старались в море подойти поближе к елисеевскому паруснику, а поравнявшись,неожиданно оглушительно загудеть и тут же прибавить скорость — так они унижали«морскую черепаху». Удаляясь, моряки насмешливо махали с палубырукой. Однако младшие братья Елисеевы не долго кручинились. Они извлекли изпоражения урок и отныне помнили его всегда: внимательно следить за всем новым,чтобы всегда быть впереди.
Средний, Григорий Петрович, постепенно становился воглаве семейной фирмы. Два уцелевших парусника удалось продать тем, кто все ещене верил в наступление новой эры. Полученные деньги истратили на покупку винныхпогребов в Бордо, Опорте, Хересе и, конечно же, на Мадейре. Братья Елисеевытеперь больше надеялись на то, что не могло ни утонуть, ни устареть. В лучшеевремя года, когда фрукты стоили очень дешево, они скупали у крестьян их урожай,хранили нежный товар в каменной прохладе погребов и, наняв пароходы, везли егов Россию. Местные крестьяне рады были получить сразу всю выручку за урожай, а вПетербурге, где зима начиналась раньше, чем в остальной Европе, радовалисьэкзотическим фруктам.
Купцы во дворянстве
Много лет спустя первые советские туристы оченьудивились, услыхав от местного населения Мадейры про «елисеевскиепогреба» на острове. Оказывается, имя прежних владельцев уцелело вместе снекогда принадлежавшими им «кирпичными холмами» и во французскомБордо, где делают легкое вино, и в испанской Андалузии — Хересе-де-ла-Фронтере,где вызревает белое крепкое виноградное вино. Туристы привезли на родину первыезапоздалые вести о том, как хозяйствовали в свое время братья Елисеевы в этихземлях. Сначала те снимали, а потом стали откупать надежные подвалы — прохладные огромные кирпичные залы со сводами и гигантскими деревяннымиемкостями. Подвалы и хранилища со временем приобрели новых владельцев, нопо-прежнему назывались «елисеевскими», совсем как в Москве иЛенинграде, где новые покупатели упорно именовали самые красивые магазины не«Гастроном № 1», а так, как их называли предыдущие поколениямосквичей и петербуржцев — «Елисеевский», иногда не зная точно, чтоэто означает.
В 1873 году, когда во главе всех дел стоял ГригорийПетрович (уже действительный статский советник и гласный городской Думы), онпредставил в Вене свою коллекцию вин и получил почетный диплом, в Лондоне — Золотую медаль. Его самый удачливый сын, Григорий Григорьевич Елисеев, еще прижизни батюшки отправил в 1892 году из Петербурга в Париж коллекцию старыхфранцузских вин, хранившихся в семейных подвалах. Качество вин, прибывших изсеверной страны, многие из которых на своей родине, казалось бы, исчезлинавсегда, удивило знатоков. За годы хранения в России они не утратили ни вкуса,ни аромата, пожалуй, даже приобрели — благородство старого вина. Устроителивыставки присудили русскому ее участнику Золотую медаль «За выдержкуфранцузских вин». На другой всемирной выставке в Париже, в 1900 году,Григорий Григорьевич представил публике «вне конкурса» самую лучшуюсвою коллекцию. Она называлась «Retour de Russie». Владелец ееполучил высшую награду Франции — орден Почетного легиона (лишь через годспециальным указом царя ему было дозволено принять награду чужого государства).
Ценили Елисеевых и на своей родине. Григорий Петровична склоне дней своих (ему шел девятый десяток) удостоился сначала ордена СвятойАнны третьей степени, через четыре года — того же ордена второй степени. Егосын, Григорий Григорьевич, ставший во главе торгового дома, был пожалован в1896 году орденом Святого Владимира четвертой степени, а через четырнадцать лет- тем же орденом третьей степени. В 1910 году потомок крепостного крестьянина,его жена и младшая дочь Мария получили дворянство. Три года спустя, 14 марта 1913года, Николай II даровал потомственное дворянство всем Елисеевым, целоестолетие дружно поднимавшимся наверх.
Это торжественное событие произошло перед самойсемейной катастрофой, которая разразилась совсем неожиданно и разбила на частисплоченную семью. В 1915 году она была внесена в первую часть Дворянскойродословной. К недоумению взрослых сыновей, в царском указе кроме младшейдочери Марии называлось имя второй жены Григория Григорьевича — Веры Федоровны.Именно это ненавистное младшим Елисеевым имя послужило причиной сыновнегобунта.
Но мы забежали вперед, до этого еще далеко.
Здесь Пушкин был...
Известный в деловых кругах Григорий ГригорьевичЕлисеев задумал в конце XIX века поразить Москву и Санкт-Петербург невиданнымимагазинами колониальных и гастрономических товаров. Они должны были явитьобеспеченной публике обеих столиц (а позднее и Киева) совершенно новый типторговли — уважительный, почтительный, с богатейшим набором товаров.
Место в Петербурге определили легко — в центреНевского проспекта, где он пересекается с Садовой, — в память почтенныхпредков, некогда ходивших здесь с лотками на головах. В Москве найти местооказалось труднее. Одни советовали Арбат — там живут семьи старых аристократови самые богатые из купцов, купившие у разорившихся дворян их родовые особняки.Другие называли Тверскую, Большую Дмитровку, Петровку или бульвары, гдеобустроились новые хозяева жизни — удачливые купцы, адвокаты, врачи.
Встретив как-то в Купеческом клубе (в то время онснимал помещение с садом на углу Большой Дмитровки и Козицкого переулка)братьев Гучковых, Елисеев осторожно намекнул им, мол, Москву очень бы украсилновый магазин, будь он построен напротив дома генерал-губернатора. АлександрИванович Гучков, служивший в городской управе, только улыбнулся и по секретусказал, что там готовят место для памятника генералу Скобелеву. Но указалподходящее место поблизости: запущенный старинный дворец, некогдапринадлежавший княгине Белосельской-Белозерской. Главным фасадом он выходил наТверскую, а боковым — в Козицкий переулок, где они и вели беседу.
Дворец княгини Белосельской-Белозерской находился вовладении, в свое время принадлежавшем князьям Вяземским. В 1797 году его забесценок купила вдова статс-секретаря Екатерины II Е. И. Козицкая. С тех пор переулоки получил свое название, хотя владение после смерти вдовы перешло к ее дочери — в замужестве княгине Белосельской-Белозерской. Она-то и повелела снести старыепостройки и возвести величественное здание, заказав проект модному архитекторуМ. Ф. Казакову.
Возведенный дворец в 20-х годах XIX века прославилсятем, что в нем у Зинаиды Волконской (дочери князя Белосельского-Белозерского)собиралась вся литературная Москва. Потом — на все времена — тем, что другаяВолконская, Мария, жена декабриста, сосланного на каторгу, провела во дворцепоследние сутки перед отъездом в Сибирь к мужу. Провожая родственницу к саням,стоявшим во дворе дома у внутреннего выхода на Козицкий переулок, ЗинаидаВолконская в последнюю минуту спохватилась и приказала немедленно остановитьтронувшиеся было повозки. Она захотела послать в Сибирь свои клавикорды, накоторых любила играть Мария Волконская. Обоз остановился, слуги вынеслимузыкальный инструмент, поставили его, закрепили, чтобы не двигался даже наухабах, — предстояло путешествие по бездорожью, длиной в тысячи верст.
За несколько лет до восстания декабристов в этомдворце часто бывал Пушкин. Его хозяйке, Зинаиде Волконской, поэт написалвосторженные стихи:
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани…
Скорее всего, Пушкин имел в виду знак дома:«двойной венок», украшавший фронтон дворца. Здесь же хозяйка дворцаустроила торжественную встречу возвращенному из Михайловской ссылки поэту.
Прошло пятьдесят лет, и знаменитый дом сталсобственностью преуспевающего купца Самуила Мироновича Малкиеля. Затеянная имперестройка пошла на пользу зданию. Новый владелец с разрешения управы убрал сфасада разрушающиеся колонны, устроил на втором этаже галерею. У парадноговхода на Тверской появились четыре кариатиды. Дворец, ничего не потеряв изпервоначального замысла знаменитого архитектора, стал выглядеть строже и опрятней.Однако новый владелец вскоре почему-то покинул его. Потом дом переходил отодного владельца к другому, пока наконец его не купил Григорий ГригорьевичЕлисеев — 5 августа 1898 года.
Еще не были доведены до конца все формальности, аЕлисеев уже обратился к известному архитектору Барановскому с письменнойпросьбой «принять на себя труд заведовать в качестве архитектора всемистроительными работами в занимаемом ныне помещении… составлять и подписыватьпланы, приобретать необходимые материалы, нанимать и удалять рабочих. Торговоетоварищество верит Вам, спорить и прекословить не будет...».
И действительно, Григорий Григорьевич, доверившисьархитектору, ни разу не усомнился в решениях Барановского. Проект будущегомагазина был сделан всего за два месяца с небольшим, и уже 23 октября Елисеевдонес городским властям, что желает «приступить к ремонтным работам ипеределкам в доме моем». И представил чертежи. Однако ему очень хотелось,чтобы вид будущего магазина стал сюрпризом для всей Москвы, а потому приказалодеть здание в леса и обить со всех сторон досками, чтобы не было видно сквозьзеркальные окна, поставленные еще Малкиелем, над чем трудятся строители.
К этому времени энергичный и предприимчивый ГригорийГригорьевич стал единственным наследником растущего дела. Дядя Сергей ПетровичЕлисеев давно умер, а родной брат и совладелец Александр Григорьевич добилсяпочестей и больших должностей на государственной службе — стал действительнымтайным советником, кавалером многих орденов. Его не привлекало беспокойноеторговое дело.
Таинственная стройка, волновавшая московскую публику,продолжалась несколько лет. Охрана то и дело ловила любопытных, которые,оторвав с одного гвоздя доску, старались отодвинуть ее, чтобы взглянуть, что жетворится внутри огромного деревянного ящика. Нескольким это удалось. Одни свосторгом, другие с ужасом рассказывали: неподалеку от Страстного монастырявозводится мавританский замок.
Храм гурманов
И вот наступил погожий летний день 1901 года, накоторый был назначен торжественный молебен в честь открытия «МагазинаЕлисеева и погреба русских и иностранных вин». К утру разобрали деревянныйящик, и преисполненная любопытства публика ахнула, увидав великолепный фасад, ачерез огромные блистающие чистотой окна — роскошную внутреннюю отделкумагазина: высокий, в два этажа, зал, свисающие с потолка великолепныехрустальные люстры, потолок и стены, отделанные сказочным декором. Магазиндействительно словно бы явился из «1001 ночи».
В. А. Гиляровский скромничал, когда привел стихи«неизвестного автора», посвященные открытию «храмаобжорства», — их написал он сам. Свидетель и участник торжества,поэт-репортер подробно описал богатство прилавков, поразившее москвичей:
А на Тверской в дворце роскошном Елисеев
Привлек толпы несметные народа
Блестящей выставкой колбас, печений, лакомств…
Приказчик Алексей Ильич старается у фруктов,
Уложенных душистой пирамидой,
Наполнивших корзины в пестрых лентах…
Здесь все — от кальвиля французского с гербами
До ананасов и невиданных японских вишен…
Почетные гости, получившие роскошно напечатанные наверже, окаймленные золотой виньеткой пригласительные билеты, входили в магазинсо двора — так свидетельствовал Гиляровский, описавший торжество в газете«Россiя», а много лет спустя — в своей знаменитой книге о Москве.
Среди тех, кто вошел в царство гурманов черезустланный коврами Козицкий переулок, была вся московская знать во главе своенным генерал-губернатором (сыном императора Александра II) Великим княземСергеем Александровичем с супругой, гласные городской Думы. Разнообразиевинных, гастрономических, колониальных товаров не поддавалось описанию. Обовсем можно было узнать у галантных приказчиков, почтительно отвечавших навсевозможные вопросы покупателей.
Сортов кофе было так много, что москвичи терялись,какой кофе покупать — аравийский или абиссинский, вест-индский илимексиканский. Приказчики склонялись к тому, что ароматнее всего кофе из ЮжнойАмерики или, по крайней мере, из Центральной. Тогда в России кофе пилинемногие. На одного жителя приходилось едва ли сто граммов в год, в Англии в тупору пили в пять раз больше, но вот кто действительно тогда наслаждалсяароматным напитком, так это голландцы — в 81 раз больше, чем россияне.
В России был популярен чай. И Елисеевский магазинпредлагал богатейший выбор чаев из Китая, Японии, Индии, Цейлона. Тонкиезнатоки предпочитали покупать у «Елисеева» чай с Явы.
Сложный букет ароматов Елисеевского магазина создавалипряности: в самом пахучем уголке его гнездились прекрасные склянки с ванилью, гвоздикой,кардамоном, шафраном, корицей, мускатным орехом…
Очень высоко ценили покупатели сырный отдел. В любоевремя года выбор разнообразных сыров казался безграничным. Твердые — швейцарский, честер, эментальский, эдамский и, конечно, итальянский «гранитный»пармезан. Еще более разнообразным представал прилавок мягкого сыра: нанепромокаемом пергаменте лежали в соседстве «жидкий» бри, невшатель,лимбургский, эдамер, шахтель… (Кстати, его заметил Гиляровский, и именно егопредпочитала вся богатая Москва.)
Григорий Григорьевич Елисеев открыл москвичам«деревянное масло» (так тогда называлось оливковое). Оно из Провансашло через Одессу и Таганрог.
В трех залах магазина было пять отделов:гастрономический, сверкавший всевозможными бутылками и хрусталем«баккара», колониальных товаров, бакалея, кондитерский и самыйобширный — фруктовый. На редкость аппетитны были кондитерские изделия — большиеи малые торты или маленькие «дамские пирожные» (птифуры), которымихорошо угостить спутницу, проезжая мимо Елисеевского. Этим незаметно завлекалив магазин будущую покупательницу: получив удовольствие от угощения, дамазамечала и другие продукты, которые ей внезапно становились необходимыми ксвоему столу… Пирожные выпекались в собственной пекарне во дворе и словнохранили ее тепло. Их не коснулся холод ледника — он хорошо хранит, но вкуса неприбавляет. Десятки сортов колбас изготавливались в своей колбасной тоже водворе, который когда-то расчистил Малкиель…
Москва оценила и новинку: грибы из Франции — трюфели.Они, конечно, стоили дорого, но очень годились для торжественного обеда. Аанчоусы? Таким красивым словом называлась маленькая подкопченная, специальногопосола рыбка, бурая на спинке, с серебряным брюшком. Глядя на восторженныхлюдей, по достоинству оценивших его вкус и размах, Григорий Григорьевичспокойно, но многозначительно улыбался, потому что готовился удивить публикучем-то еще более значительным.
Такой же фурор произвели магазины Елисеева вПетербурге, а позже — в Киеве. Они сделались самыми знаменитыми в России, все,что продавалось в них, годилось для радостного праздничного стола.
Действительно, «Елисеевский» задавал тонвсей торговой Москве. Лучшему российскому магазину стал подражатьмолокоторговец Чичкин. Он тоже одел приказчиков в белое и крахмальное, а стеныоблицевал белейшей, под стать молоку, кафельной плиткой. Один из магазиновзабытого теперь, а некогда известного всей Москве Чичкина еще сохранился — то«Молоко» на Большой Дмитровке. Но сегодня там не демонстрируют свежестьпродуктов вечерним публичным выливанием в канализацию сегодняшнего молока:тогдашний хозяин считал, что молоко не может быть вчерашним, и сам следил,чтобы приказчики в белом выносили на улицу бидоны и у всех прохожих на видумедленно опорожняли их.
Скандал в благородном семействе
В обеих столицах шумно отпраздновали столетие фирмы.Прошло ровно сто лет, как крепостные крестьяне — один отпущенный, другойвыкупленный, — имевшие сто подаренных барином рублей, отважно начали свое дело.Второе поколение Елисеевых получило неплохое образование, а внуки уже самивыглядели аристократами, говорили на иностранных языках. Старший из них, СергейГригорьевич, владел многими языками — французским, немецким, китайским,корейским и японским (он учился в Токио, прожил там два года). Второй — бойкий,смышленый молодой человек, Николай, стал преуспевающим биржевым журналистом.Всего у Григория Григорьевича Елисеева было пятеро сыновей, и он гордился ими.
И вдруг в семье разразился скандал. О нем заговориливсе, кто знал и не знал Елисеевых. Стряслось великое несчастье. Жена ГригорияГригорьевича, пятидесятилетняя Мария Андреевна, из рода известных купцовДурдиных, внезапно покончила жизнь самоубийством — повесилась на собственнойкосе…
Это случилось 1 октября 1914 года. И все сразу узналипричину: миллионер Елисеев давно тайно любил Веру Федоровну Васильеву, замужнююмолодую даму (она была моложе Григория Григорьевича почти на двадцать лет).Кто-то донес сыновьям, слух дошел до их матери, и она не перенесла позора.
Но это был лишь первый акт семейной трагедии. Когдасыновья Елисеева-старшего узнали, что отец отправился в далекий Бахмут (возлеЕкатеринослава) вовсе не по делам тамошнего имения, а встретиться свозлюбленной, из-за которой мать ушла из жизни, все тотчас покинули отчий дом.Выяснилось чудовищное для сыновей обстоятельство: 26 октября, всего через тринедели после смерти жены, Григорий Григорьевич, только что отметивший своепятидесятилетие, обвенчался в Бахмуте с виновницей семейной трагедии. На этомфоне высочайшее повеление внести в первую, самую почетную, часть Дворянскойродословной книги новую жену — Веру Федоровну они восприняли как оскорблениепокойной матери. Недавно еще дружная большая семья распалась. В доме отцаосталась жить только младшая — дочь Машенька, которой шел пятнадцатый год.Братья поклялись отнять у отца Машу.
Григорий Григорьевич, зная твердый характер сыновей — у него самого был такой же, — нанял телохранителей. Они сопровождали девочку вгимназию, на прогулках с бонной, сидели в подъезде, прохаживались круглые суткивозле опустевшего роскошного дома на Биржевой линии, где жили теперь лишьхозяин с дочерью и новой женой (рядом с домом № 14, который занималЕлисеев-старший, стояли принадлежавшие ему же дома № 12, 16, 18...).
Замкнувшаяся в себе после смерти матери Машенька вдругрезко переменилась — стала разговаривать с отцом, хотя в глаза все так же неглядела: она тайно через подругу по гимназии получила от брата Сергея записку,посоветовавшего ей стать добрее, ласковее и тем усыпить бдительность отца.
В это время братья составили хитрый план похищения ивыполнили его успешно. На повороте улицы, когда Машенька с надоевшими ейтелохранителями возвращалась в экипаже из гимназии домой, произошлостолкновение: какой-то лихач, словно слепой, наехал прямо на карету. Охранникитолько на минуту выскочили из экипажа, чтобы разобраться с наглецом, как тут жеиз подъезда дома выскочили нанятые молодцы, подхватили девочку и заперли засобой дверь. Войти в дом никто не имел права — частная собственность. Явиласьполиция, а вскоре прибыл и сам Григорий Григорьевич, но и ему, теперьпотомственному дворянину, главе всех санкт-петербургских купцов, бессменномугласному городской Думы, человеку со связями в высшем свете, богатому имогущественному, не удалось вернуть свою дочь. Выглянув из окна, в присутствииадвоката, которым благоразумно запаслись братья, она крикнула: «Я самаубежала. Из-за мамы...»
До самой революции — три года! — длилось судебноеразбирательство, которое кончилось в Сенате. Газеты регулярно писали о ходежалобы Елисеева, у которого украли дочь. Владелец «Елисеевскихмагазинов» сломался: грустил, по сведениям, получаемым тайно от слуг,оставшихся верными покойной хозяйке и ее сыновьям, стал пить горькую, пересталзаниматься делами, передав все заботы о «Товариществе» управляющим,на людях показывался редко. Но потом все же преодолел себя, пробудился, сталопять энергичным, пожалуй, больше прежнего.
И тут разразилась революция. В 1918 году у негоотобрали все имущество и, конечно, любимые магазины в Москве, Петрограде,Киеве, шоколадную фабрику «Новая Бавария»… Григорий Григорьевичуехал во Францию. Чем он там занимался, точно неизвестно, но прожил еще долго.Он умер в 1949 году в почтенном возрасте — 84-х лет.
Эпилог
В 1967 году пожилая, но энергичная, подвижная дамарассказала автору этих строк обо всех подробностях давнего происшествия,наделавшего столько шума в Петрограде в начале ХХ века, — о похищении девочкиее братьями по дороге из гимназии. Эта почтенная дама и была той самой МашенькойЕлисеевой, которая после бегства из родного дома никогда больше богатой небыла. «И к счастью, — добавила Мария Григорьевна Тимофеева. — Потому чтоне испытала унижений экспроприации, преследований, что выпали на долю остальныхЕлисеевых, моих родственников».
Это она со всеми подробностями рассказала мне историюс зимней земляникой, сделавшей счастливыми всех потомков Касаткиных-Елисеевыхна сто с лишним лет. Меньше всего и неохотно она говорила о себе, да и о другихродных. Только коротко сказала, что еще много Елисеевых разбросано по белусвету. Кто-то живет в Ленинграде, многие — за границей: в Швейцарии, воФранции, в США и даже в Сирии — в Дамаске. И только спустя некоторое время,когда я вошел к ней в доверие, она призналась, что ее родной брат, СергейГригорьевич (инициатор и организатор того давнего похищения), в 1920 году бежалв лодке сначала в Финляндию, потом перебрался в Швецию и наконец — во Францию,где преподавал в Сорбонне японский язык, какое-то время жил в США, был крупнымученым.
Осторожность гостьи была оправданной: не навлечь быбеды на себя и на свою родню, живущую в СССР, признанием, что у нее естьродственники за границей, — советская власть даже к пятидесятилетию революцииникому из «бывших» не могла простить прошлого, накопленного дажеправедным путем богатства.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованыматериалы с сайта mos-nj.narod.ru/