Основные типы политических систем современности

РЕФЕРАТ По предмету “Политология” Тема: «Основные типы политических систем современности» Содержание Введение….1. Представительский тип политической системы………… 2. Модернизационный тип политической власти ………… 3. Постмодернистский тип политической власти….15 Заключение… 20 Список литературы… 21 Введение. Под «системой» обычно понимается упорядоченная совокупность элементов,

отличающихся функциональной взаимозависимостью. Применительно к политике это означает, что все ее сосюбдлщш98тавляющие внутренне связаны между собой и взаимодействуют в рамках определенного общего «когда». В древневосточных обществах, где стабильность выступала в качестве высшей ценности, от политической системы требовались в первую очередь высокая упорядоченность и отлаженность. Сравнительный анализ различных посттрадиционных обществ показывает, что существует несколько типов

игры, отражающих как особенности культурно-цивилизационного пространства, так и особенности исторического времени. Выделим несколько таких типов, которые я рассмотрю подробнее: • Классический либеральный, или представительский; • Модернизационный; • Постмодернистский. Представительский тип политической системы. Представительский тип политической системы – это не столько эмпирическая реальность, сколько «идеальный

тип» (в веберовском смысле) или нормативная модель, которая, однако, отражает реальные тенденции и установки обществ западноевропейского типа. Либерально-представительская парадигма устанавливает между обществом и государством своего рода «базисно-надстроечные» отношения. Общество выступает в качестве первичного «базиса», складывающегося независимо от государства и задающего ему «программу». В нем совершаются процессы социальной дифференциации, выделяются и обособляются различные

групповые интересы. При этом, в отличие от позднейшей, постклассической парадигмы , либеральная парадигма определяет индивидуальные и групповые интересы и потребности в качестве «естественных» - никем не формируемых, не направляемых какой-либо системой пропаганды и манипуляции. В центре либерально-представительской системы стоит суверенный индивид – автономный и разумный, т. е. осознающий свой «естественный интерес» и еще не знающий ни темных и иррациональных стихий подсознания,

ни давления «искусственных потребностей», насаждаемых рекламой и пропагандой. Для того чтобы лучше оценить специфику системы представительского типа, полезно сопоставить две великие революции XVIII в. – американскую и французскую, давшие толчок модернизационным сдвигам Старого и Нового света и в значительной мере определившие облик современного Запада. У нас эти революции, как правило, объединяют в единое целое (или образ) буржуазно-демократической

революции классического типа. В США революция 1775-1776 гг. развернулась как процесс освобождения гражданского общества от опеки государства (негативное восприятие такой опеки усугублялось тем, что государство рассматривалось как чужое – британское). Сразу же оговоримся, что континентальная модель, определенная французской революцией, носит совсем другой характер. Революция совершилась в столице и ознаменовалась борьбой «революционного авангарда» (передового меньшинства) с «косным» большинством, которое сначала надо завоевать, а затем

– перевоспитать на новый лад. Французы, таким образом, создали прообраз модернизационной политической системы. Д. Истон описывает представительский тип в своей модели как кибернетический « черный ящик», внутренняя сторона которого лишена самостоятельного значения. Такую установку Истон разделяет с другими представителями системно-функционального подхода, принципиально не интересующимися «внутренними сущностями» и другими «реликтами» субстанционалистского мышления.

Но в данном случае эта общеметодологическая установка системного функционализма адекватна представительскому пафосу. Если предположить, что политическая система наделена собственным содержанием и имеет собственные импульсы, тогда от представительской презумпции мало что останется: мы будем иметь не систему – отражатель, а систему – воспитатель, подчиняющую общество своим преобразовательным проектам. Поэтому Истон строит кибернетическую модель политической системы как «черного ящика», который, с одной

стороны, имеет «входы» - воспринимает импульсы окружающей среды – «физической, биологической, социальной и психологической»1 , с другой – «выходы». «Входы» группируются по двум критериям: требования к власти со стороны различных групп населения и поддержка, оказываемая ей. С одной стороны, система побуждаемая к новым решениям под давлением новых требований, с другой стороны, она получает от общества и дополнительные ресурсы, достаточные для обеспечения этих решений.

1 Еaston D. Analyse du systeme politigue. P. 19. Вот так это отражено на рисунке 1. Требования Решения Входы ¬ Выходы и действия Поддержка Требования Истон принимает в качестве основной переменной системно-политического анализа. «Суть в том, что без наплыва известных требований не было бы первичного сырья, которое в системе политического производства преобразуется в продукты-решения»1 . Классическая пирамида содержит два не вполне осознанных допущения:

а) что требования являются «готовыми», или естественными. б) что они в целом соответствуют возможностям системы удовлетворительно на них ответить. Оба эти допущения либеральной классики сегодня оказываются несостоятельными. Вся система современного образа жизни и культуры представляет собой, в известном смысле, систему производства новых требований, все более отрывающихся от тех «естественных» потребностей, из которых исходила и либеральная и марксистская теория.

Истон признает, что «в развитых индустриальных обществах существует известное институциональное разделение между теми, кто формирует массовые притязания и потребности, и теми, чьей заботой является оформить их в виде реального политического заказа»1 . 1 Ibid. P. 51. Классическая либерально-представительная методология разделяет с марксизмом общие установки социологического натурализма и базисно-надстроечного детерминизма.

Она предполагает наличие относительно стабильных «естественных» («разумных») потребностей, играющих роль базиса, к которому подстраивается надстройка политических решений. Однако развившаяся в послевоенную эпоху «революция притязаний» не только подорвала самое понятие «естественных» потребностей, но и поставила на повестку дня вопрос о каких-то новых формах их регуляции, без чего никакая политическая система не может достичь стабильности.

Нормальная политическая жизнь существует в известном интервале: там, где имеет место совпадение возможностей и притязаний, систематическая политическая активность отсутствует; там, где имеет место их максимальный разрыв (несоизмеримость), политическая жизнь превращается в неконтролируемый хаос. Следовательно, политические системы для своего нормального функционирования должны иметь в резерве средства «мягкой регулировки» массовых притязаний и их институциализации в форме легитимных представительских

требований. Политическая система в этом случае простирает свой контроль на саму область «входа», вместо того чтобы пассивно адаптироваться к сырому материалу неупорядоченных притязаний или дожидаться, когда их наплыв поставит ее на грань катастрофы. Модернизационный тип политической власти. Модернизационные политические системы предполагают совершенно другой стиль в политике, нежели прежние, относящиеся к либеральной представительской классике.

Классика предполагает ограниченность и умеренность политического действия: ограниченность, потому что большинство своих потребностей представители самодеятельного гражданского общества удовлетворяют самостоятельно (посредством товарного обмена между собой) и лишь в сравнительно редких случаях обращаются к политике; умеренность, потому что политик, не претендующий на роль «авангарда», обязан скрупулезно выполнять волю избирателей. Постклассические политические системы модернизационного типа отвергают основные постулаты

классики: о суверенном индивиде (избирателе) и самоорганизующемся гражданском обществе. Модернизационная система рождается вместе с новым слоем людей, который Дж. Бернхейм назвал в свое время «классом-организатором», а переворот, учиненный ими в мире менеджерской революцией. При этом речь отнюдь не идет о менеджерах, начавших профессионально управлять предприятиями вместо традиционных буржуа. Появились менеджеры, дерзающие управлять обществом и даже самой историей.

Модернизационные теории претендуют, ни меньше ни больше, на то, чтобы объяснить всю человеческую историю и указать ее финал – заветную точку достижительной морали, объявившей, что она – единственно возможная мораль. Ясно, что такая дерзновенность выходит за обычные рамки и может быть объяснена одним: человек не просто отринул Бога, присвоил себе традиционно приписываемые ему возможности. Только этой богочеловеческой моралью можно объяснить амбиции модернизационной политической философии

и того типа политики, какую она вызвала к жизни. Суть этой политики – миропотрясательный титанизм, достойный Сверхчеловека. И здесь требуется еще одно уточнение общих предпосылок модернизационной теории. Чтобы так строго и амбициозно судить общество, требуется каким-то образом поставить себя выше него. Модернизационная критика социального порядка – это в значительной мере отстраненный взгляд извне. Парадокс модернизатора в том, что он изначально вненационален: он судит о национальной истории и традиции

с каких-то «внешних» позиций. Так перед нами выступает парадоксальный образ модернизатора как авторитароной личности в политике, вовсе не склонной получать наказы избирателей и исполнять их. Общество, подлежащее модернизации, не может рассматриваться ни как самодеятельное, ни как суверенное. Оно – объект модернизаторской воли, и чем пассивнее ведет себя этот объект, тем более совершенной пластики надеется достичь модернизатор, лепящий из него новый образ.

Важно понять, что авторитарность модернизационной системы обусловлена вовсе не содержанием самого модернизационного проекта. Не следует думать, что, поменяв социалистический Модернизационный проект на либеральный, мы попадем из тоталитарного пространства в демократическое. Демократия, как и другие продукты человеческого творчества, определяется не столько абстрактными целями, сколько конкретными методами. Если модернизатор преисполнен недоверия к «косному» большинству и опасается,

что воля этого большинства, скорее всего, станет антидемократической волей, он попытается всеми силами ограничить эту волю. Таким образом, вместо самодеятельного общества, произрастающего из инициатив снизу, модернизатор реально будет строить «программируемое общество», направляемое сверху. В этом и состоит объяснение парадоксальной теории перехода к «демократии через авторитаризм», так активно пропагандируемой идеологами нынешнего режима в России.

В модернизационной системе мы встречаемся с более впечатляющим неравенством, чем традиционные виды сословного или классового неравенства. Речь идет о большем , чем простая эксплуатация: речь идет о посягательстве на все проявления жизни, осуждаемой с позиции строгого проекта. Современные общества «постклассического» типа отличаются, пожалуй, не столько степенью охвата гражданской жизни системой манипулирования, сколько формами этого манипулирования.

Эти формы могут быть грубыми, в духе жестких социально-политических технологий, или мягкими, в духе более тонких социокультурных технологий, но само их присутствие в жизни современных государств не подлежит сомнению. Прежние модернизаторы чувствовали себя миссионерами, прививающими новую веру отсталому, но не безнадежному и все же родному народу. Современные чувствуют себя скорее помещенными в чуждую «туземную» среду, которую нужно либо быстро и радикально преобразовать по примеру «благополучных стран», либо столь

же быстро оставить в случае неудачи модернизационного проекта. Таким образом, мы имеем дело с новым, светско-прагматическим и, может быть, даже в глубине своей гедонистическим сознанием, которое постоянно колеблется между двумя крайностями: решительного – любыми методами – навязывания земного проекта «отсталой почве» или решительного дистанцирования от этой почвы, если она все же окажется «невоспитуемой». История новейшего политического модернизма развертывается в пределах этих двух крайностей.

То, как эти Модернизационные установки реализуются в политической системе, нам и предстоит теперь рассмотреть. Мы вовсе не случайно начали наш разговор с истории политического модернизма как идеи. Он и сам себя осознает в первую очередь не как продукт естественно-исторического процесса, а как отражение и воплощение передовой идеи, которую самостоятельно национальная история ни породить, ни реализовать не в состоянии. Над сознанием модернизаторов новейшего толка тяготеет роковое сомнение, связанное с

концепцией плюрализма цивилизаций. Они уже достаточно искушены и теоретически (под влиянием достижений современной культурной антропологии и других видов сравнительной аналитики), и практически, чтобы заподозрить, что вожделенный образец – развитое потребительское общество с гарантиями, предоставляемыми личности, является не автоматическим продуктом общечеловеческой истории, а специфическим порождением одной-единственной цивилизации – западной. Поэтому они все больше проникаются сознанием проблематичности своего проекта,

который осуществляется в рисковой истории, изначально не являющейся ни всеобщей, ни гарантированной. Как только модернизаторы заподозрили, что западный технический, правовой и потребительский эталон, прежде принимаемый ими за общечеловеческий , не является культурно-нейтральным, а напротив, может оцениваться как специфический продукт уникального исторического и культурного опыта, их подозрительное отношение к незападным культурам (включая и культуру собственной страны) стало перерастать в прямую ненависть.

Решающим социальным отношением сегодня является не отношения различных общественных групп по поводу собственности, а их отношения по поводу будущего. «Современный классовый конфликт не может быть определен иначе, чем борьба, высшей ставкой которой является исторический выбор»1 . 1 Tourain A. Le production de la societe. P 1973. P. 12. Судьба политической оппозиции решается именно здесь.

Однако дело, когда оппозиция выступает как носитель альтернативного модернизационного проекта, другое – если она выступает с позиции защитника статус-кво или реставрации прошлого. Вот почему власть так активно стремится навязать оппозиции образ сопротивляющейся переменам консервативно-реставрационной силы, а сам политический процесс в стране загнать в тупик ложной дилеммы: либо сохранение данной власти, либо реставрация уже скомпрометированного прошлого.

Любимый лозунг власти: « Этому нет альтернативы» («иного не дано»). Скажем, судьба коммунистической партии РФ зависит от того, поставит ли она себя вне модернизационного проекта в качестве сугубо реставрационной силы или ей удастся постепенно войти в модернизационное поле в роли субъекта – носителя альтернативного проекта модернизации. Некоторые симптомы продвижения в этом направлении, кажется, уже имеются.

Таким образом, в рамке политической системы модернизационного и модернизуемых, во многом наследующее прежнее деление «верхов» и «низов», и, во-первых, противостояние, связанное с поляризацией позиций внутри самого модернизационного поля: между альтернативными вариантами модернизации. Первый тип противостояния может быть выражен и на другом языке: «активное меньшинство» и «молчаливое большинство». Это различие политического класса модернизаторов, выступающего в роли субъекта, и неорганизованного

большинства, являющегося объектом модернизации, выглядит решающим. Неорганизованное большинство – это народ, сама неорганизованность которого является предпосылкой модернизационной стратегии. Из основного допущения модернизационной теории о неавтономном характере инновационного процесса вытекает, что организация «местного населения» или «местной социальной среды» способна усиливать сопротивление новациям и в этом качестве не может одобряться. В рамках классической представительской системы организованность

групп гражданского общества является положительным качеством. Во-первых, потому, что чем выше самоорганизация гражданского общества, тем успешнее оно решает свои проблемы самостоятельно, не перегружая политическую систему дополнительными проблемами. Во-вторых, потому, что организованный социальный заказ легче перевести на язык конструктивных политических решений, чем мозаику неорганизованных требований. Модернизационная система представляет своего рода

магнитный стержень, создающий своеобразные полюса культуры и высокое напряжение между ними. Народная культура, отнесенная к полюсу «сопротивляющейся архаики», всячески дискредитируется, а вместе с этим дискредитируется и сам народ как хранитель этой никому не нужной и обременительной «исторической памяти». Поэтому культурное разоружение народа, всемерное ослабление его культурно-исторической памяти входит в набор главных стратегий авторитарного модернизма.

Наконец, еще одной задачей политической системы модернизационного типа является своего рода «внутренний колониализм» - всемерная концентрация национальных ресурсов в руках центра посредством экспроприации провинций (регионов). С этой целью осуществляется всемерное ослабление провинций. Во-первых, это достигается посредством затруднения социокультурной идентичности провинций. Для этого административное деление регионов осуществляется так, чтобы это по возможности не совпадало

с естественным этническим и социально-историческим делением. Во-вторых, провинциям нередко отводится роль поставщиков сырья, тогда как обрабатывающая промышленность непрерывно концентрируется в центре, что создает дополнительную социально-экономическую зависимость, сопровождаемую к тому же неэквивалентным экономическим обменом. В-третьих, это достигается путем примата ведомственного принципа над территориальным.

Ведомственный принцип означает опережающее развитие вертикальных связей по сравнению с горизонтальными и преимущество технократов над местными депутатами. Предприятия, принадлежащие к гигантским концернам (а в бывшем СССР – ко Всесоюзным производственным объединениям), в своей экономической и социальной политике ориентируются не столько на местные социальные интересы и местную власть, сколько на далекие от провинций центры промышленных

и административных решений. Постмодернистский тип политической власти. Постмодернизм принято рассматривать в первую очередь как эстетическое или, если трактовать шире, социокультурное течение, принципы которого сформулировала одноименная философская школа, главным образом во Франции (М.Фуко, Ж.Доррида, Ж.Делез и др.). Постмодернизм, если и говорит о политике, о власти – а он действительно демонстрирует устойчивое внимание к их тайнам то таким языком, который политология в сложившемся

ее виде совершенно не способна воспринять. И тем не менее мы убеждены, что дискурс постмодернизма о власти способен серьезно обогатить современную политическую науку. Причем речь идет не о каких-то тонких ньюансах, интересующих эзотерический круг, а об откровениях, относящихся к общему духу эпохи, в которую неосознанно погружается современный мир. Заслуга постмодернистов в том, что они сконструировали такой политический барометр, который позволяет

нам, не замечающим своего погружения в новую среду, зафиксировать существенное изменение «атмосферного» давления. «Знание есть власть» сказал Ф.Бэкон. Постмодернизм уточняет: власть связана с мироспасательными утопиями построения нового мира, создающими у некоторых людей неслыханную «волю к власти». Наука, открывая в мире причины-рычаги, нажав на которые, можно менять этот мир, создает только предпосылки, или возможность, власти. Для превращения этой возможности в действительность культура в свою очередь

должна сформировать субъект, достаточно амбициозный, самоуверенный и несомневающийся, который пожелал бы всеми этими возможностями воспользоваться сполна. Итак, Модернизационная эпоха смогла породить неслыханные эксцессы власти, потому что прежде породила неслыханную самоуверенность людей, вздумавших подходить к миру с позиций достоверно им известной «исторической необходимости». В этом смысле микробами тоталитаризма была насыщена атмосфера модернизационной эпохи

в целом – Россия здесь вовсе неявляется каким-то исключением. Ее особо болезненный опыт свидетельствует скорее об отсутствии иммунитета: она пострадала из-за своей традиционной доверчивости, приняв самозванцев «исторической необходимости» за новых апостолов. Удачное обобщение постмодернистского дискурса о власти, основанной на самомнении, дает британский социолог (польского происхождения) Зигмунд Бауман. Впрочем, можно поспорить по поводу ведомственной принадлежности

теоретиков постмодернизма. Большинство из них называют себя социологами, но изучают они при этом не социум в его эмпирически наблюдаемых и статистически измеримых проявлениях, как приличествовало бы социологии. Они изучают духовно-метафизические источники и первоосновы возвышающейся над социумом власти. Поэтому можно посоветовать политологам поскорее «интернировать» постмодернистов в рамках своего научного сообщества, или, по меньшей мере, освоить язык постмодернистского дискурса, лишив тем самым социологию

монополии. Вот как описывает Бауман жесткую вселенную модерна, из которой постмодернизм пообещал вывести человечество. Как пишет Бауман: «Самая глубокая и богатая последствиями отличительная черта времени, в которую нам выпало жить, в том и состоит, что оно не только не думает, но и не способно думать о себе как о «проекте»… Проектирование и усилия для их исполнения подверглись приватизации, дерегуляции и фрагментации… Самое же важное, что среди них нет «проблемы проблем», метапроблемы, «проблемы, как

покончить с проблемами», как устроить дела человеческие раз и навсегда»1 . 1 Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4. Абсолюстические претензии прежней власти с достаточной готовностью легитимировала культура, полная веры в центральный исторический проект. Постсовременная культура, в которой уже нет подобной веры, не в состоянии крепить психологические опоры абсолютной власти.

Постмодернизм видит свою задачу в том, чтобы «не позволять душить в зародыше ни одной возможности, которые таит в себе неистребимая человеческая свобода, дабы жизненные шансы для людей не появлялись на свет мертворожденными и не произносили речей на похоронах этих шансов циничные насмешники и пассивные свидетели их уничтожения – вооруженные до зубов умственной диалектикой надзиратели и златоустые жрецы исторической, социальной, культурной и какой там еще необходимости» 1 .

Опыт, и в частности современный российский, показывает, что корыстная и беспардонная власть может агрессивно наступать на общество и права граждан, пользуясь их скептическим унынием и потерей перспективы. Словом, скептический релятивизм может служить не только свободе, но и власти – именно тем, что убивает в гражданине ценностное воодушевление и надежду. На наш взгляд, постмодернизм не вполне критичнее по отношению к собственным предпосылкам и не всегда готов к необходимому методологическому самоотчету.

Как это бывает, его смелость в ниспровержении традиций связана с тем, что он не отдает себе отчет в том, чем сам обязан традиции, и что бы он делал в пустоте, к которой столь неосторожно призывает. 1 Бауман З. Спор о постмодернизме // социологический журнал. 1994. № 4. События, произошедшие в августе 1991 г казалось, воплощали собой новейший Модернизационный проект. Налицо были все его составляющие.

Во-первых, появилась идеология, исправившая заблуждения старой и «на этот раз безошибочно» указавшая всем, куда на самом деле движется вся мировая история, неудержимо вовлекая туда и Россию. Оказывается, движется она совсем не к мировому коммунизму, а к мировому либерализму западного образца: рыночной экономике, правовому государству, политической демократии. Постмодернистская ситуация, собственно, и означает, что классическая презумпция, заставляющая рассматривать

власть как превращенную форму той или иной «высшей необходимости», больше никого не убеждает: ни самих властвующих, ни подвластных. И в России (как и в других странах бывшего «социалистического лагеря»), где соответствующие претензии власти были выражены в неумеренной форме мессианского бахвальства, реакция постмодернистского типа сегодня проявляется значительно резче, чем на Западе. Как пишет Бауман, «неудивительно, что, больно обжегшись на молоке, мы дуем и на воду, с подозрением

глядим на планы райских садоводов, отворачиваемся со смесью отвращения и страха от самозваных социальных инженеров и ищем, куда бы скрыться, заслышав клич «дайте мне власть, и я вас устрою!» Не то или иное государство потеряло авторитет, но государство как таковое, власть как таковая, а главное, потерял силу любимый призыв всякого государства с инженерными претензиями: теперь сегодня во имя счастливого будущего!1 . 1 Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал.

1994. № 4. С. 74. Главное противоречие политической системы постмодернистского типа связано с теми, что чем большую автономию от общества получает система «производства власти ради власти», тем ниже ее способность получить реальную поддержку со стороны общества. Каналы поддержки засоряются и высыхают по мере того, как общество утрачивает иллюзию, что власть в самом деле принимает во внимание его интересы, а не свои собственные.

При прогнозировании долгосрочных эффектов постмодернизма (и реакции культуры на него) мыслимы разные варианты. Может быть, цивилизация станет защищаться от дестабилизирующих влияний постмодерна тем, что, сохранив безграничный плюрализм форм в культуре, сформирует особого рода запреты, цензы и фильтры, запрещающие перевод культурного многообразия в политическое. Может быт, она совершит аналогичную реформу в самой культуре, резко усилив в ней цензуру нравственно-

религиозного типа и породив новый этикоцентризм, подавленный в эпоху Ренессанса. Возможно, наконец, что ей удастся предложить такие синтезы локального и универсального, которые, не снижая культурного разнообразия, в то же время сохранят вектор коллективного социального поведения, а значит, какой-то «вектор истории». Заключение Современные высокодинамичные общества, характеризующиеся постоянными изменениями баланса сил и интересов

и ориентацией на прогресс, предъявляют иные требования к политике. Противоречивость этих требований состоит в том,3 что, с одной стороны, политика понимается как разновидность социальной технологии, посредством которой люди надеются перерешить свою судьбу и улучшить общественный статус; с другой – она же понимается как способ упорядочения общественных отношений и укрощения опасных стихий силами законной власти. Словом, политическая система решает проблему обеспечения общественной

динамики в цивилизованных рамках стабильности и законности. Список литературы 1. Конституция Российской Федерации М.: Юридическая литература, .1996. 2. Федеральный закон от 11 июля 2001 г. «О политических партиях» // Российская газета 2001. – 14 июля. 3. Гаджиев К.С. Политология: Учебник для вузов. – М.: Логос, 2002. 4.

Демидов А.И Малько А.В. Политология в вопросах и ответах: Учебно-методическое пособие. – М.: Юристь, 2002. 5. Чепурной А.Ф. Политическая система общества: Монография. – Голицыно: ГВИ ФПС РФ, 2001.