Фантастическое и реальное в творчестве Н.В.Гоголя

Введение Гоголя называют «самой загадочной фигурой в русской литературе», по словам русского философа Н. Бердяева. Загадочностью отмечен прежде всего жизненный путь писателя, начиная с первых его шагов. Николай Васильевич Гоголь – совершенно уникальный писатель, не похожий на других мастеров слова. В его творчестве много поразительного, вызывающего восхищение и удивление: смешное переплетается с трагическим, а фантастическое с реальным. Уже давно установлено, что основа комического у

Гоголя – это карнавальность, то есть такая ситуация, когда герои как бы надевают маски, проявляют непривычные свойства, меняются местами и всё кажется перепутанным и перемешанным. На этой основе и возникает очень своеобразная гоголевская фантастика, уходящая корнями в глубины народной культуры. Гоголь был не только реалистом, сатириком, а мистиком и религиозным пророком, все литературные образы которого – глубокие символы. Салтыков – Щедрин считал, что

Гоголь – это писатель с «талантом необыкновенным, сильным и высоким», «родоначальник критического реализма», «величайший из русских художников». В глазах современников – это ещё и неоднозначная, зачастую противоречивая натура. Исследованием его литературного наследия занимались множество людей творческих – от В. Г. Белинского до Ю. М. Лотмана, включая Андрея Белого и Владимира Набокова. Гоголь с первых шагов своей литературной деятельности увлекался украинским фольклором.

Это способствовало тому, что впоследствии народные мотивы чуть не стали основными в его творчестве. К счастью, этого не произошло. Читатели получили более многопланового писателя, чем это ожидалось по его первым текстам. А критики, исследователи имеют дело с разнообразными проявлениями многократного таланта Гоголя. Часто предметом пристального внимания литературоведов становится то, что и делает Гоголя фигурой особенно интересной и своеобразной это сказочные, фантастические мотивы, играющие далеко

не последнюю роль в его творчестве. Ведь мотивами этими, если разобраться, пронизано большинство гоголевских произведений. При этом само определение «фантастичности» следует в данном случае понимать как можно шире. Это не просто «игра воображения» писателя, находящая своё отражение в «сказках» о вурдалаках и прочей нечисти. Ещё важнее использование фантастических мотивов для выражения мироощущения автора, когда тот в символах, гротескных образах, невообразимых сюжетных конструкциях создаёт свою причудливую картину

мира, не соотносимую с обыденными представлениями о нём. Поэтому нет, пожалуй, такой сферы жизни, доступной человеческому сознанию, которую Гоголь, не затронув её, не привнёс бы элемента необычности, загадочности, а порой – буквально «дьявольщины». Подобные черты можно найти в описании города, природы; сама фабула порой нереальна и не имеет «разумного», практического объяснения. На этих аспектах проблемы необходимо остановиться и осветить их несколько

подробнее. «Таинственный Карло» Гоголь родился в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье помещика среднего достатка. Но вот точную дату его рождения долгое время не знали – называлось то 19 марта 1809 г то 20 марта 1810 г. Лишь спустя почти сорок лет после смерти писателя из публикации метрической выписки стало известно, что он увидел свет 20 марта 1809 г. По новому стилю получается – 1 апреля; это дало основание

Владимиру Набокову закончить свою книгу о Гоголе эффектной фразой: «То, что Гоголь родился 1 апреля, это правда». Фраза намекала на то, что вся последующая жизнь Гоголя прошла как бы под знаком первоапрельской мистификации. Ну если не вся жизнь, то многие её события… В Гимназии высших наук города Нежина, в которой будущий писатель учился и жил с 1821 по 1828 г его называли

Таинственным Карло – по имени одного из героев романа Вальтера Скотта «Чёрный карлик». Мальчик был застенчив и самолюбив; имел пристрастие разыгрывать товарищей, подмечая их смешные черты; умел «угадывать человека» (выражение А. С. Пушкина), но сам свои планы, свои сокровенные мечты (а мечтал он о государственной службе, о карьере) никому не поверял. Разве что Герасиму Высоцкому, окончившему гимназию двумя годами раньше и служившему

в Петербурге, и своему двоюродному дяде Петру Косяровскому. «Холодный пот проскакивал на лице моём при мысли, что, может быть, мне доведётся погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом…» - признавался он в письме к Косяровскому в 1827 году. И пояснил, что будет трудиться на поприще юстиции и что ему, возможно, «целый век достанется отжить в Петербурге». Но вот едва Гоголь попал в Петербург (в конце декабря 1828 г.), как сорвался с места

и отправился за границу, в северные германские города Любек, Травемюнде и Гамбург, а потом также внезапно на исходе сентября возвратился в столицу. Объяснение этого странного поступка напрашивается само собой: Гоголю не удалось устроиться на службу, изданная им под псевдонимом В. Алов поэма «Ганс Кюхельгартен» не принесла ожидаемой славы, а, напротив, вызвала издевательский отклик

влиятельного журнала «Московский телеграф». Однако сам Гоголь говорил совсем о другой причине – о том, что встретил женщину необыкновенной красоты и, чтобы не погибнуть, не сгореть в огне страсти, должен был бежать… Это признание дружно оспорили и другие биографы, и – ещё при жизни Гоголя – его приятель со школьной скамьи А.С. Данилевский, который недоумевал: мол, он, проживая с

Николаем в одном городе и некоторое время в одной квартире, ничего не заметил… И всё же известна необычайная скрытность Гоголя перед товарищами. Кроме того, переживания влюблённых героев его повестей (например, Вакулы из «Ночи перед Рождеством» или Пискарёва из «Невского проспекта») так напоминают смятение при встрече с красавицей, что напрашивается мысль: всё это было знакомо писателю не понаслышке.

Отношение Гоголя к женщинам в целом довольно примечательно. В утверждаемой им оппозиции тёмного и светлого начал женщина занимает как бы промежуточное положение. По Гоголю, «женщина влюблена в черта», что впрямую изображается им, например, в «Ночи перед Рождеством» в образе Солохи. Женщина у Гоголя – это всегда искушающее начало, женщина вносит сумятицу в борьбу добра и зла, происходящую в мире, и в результате почти всегда оказывается на стороне черта.

Показательно также более позднее глухое признание Гоголя, что благодаря силе воли он дважды удерживался на краю «пропасти». Не подразумевал ли он, в частности, эпизод с красавицей незнакомкой? Надо сказать, что тайна так и осталась тайной. Что произошло в действительности – неизвестно. И это не последнее загадочное событие в гоголевской биографии.

Произведения фантастических происшествий Прав был этот ужасный хохол. (В.В. Розанов «Апокалипсис нашего времени»). Все произведения Гоголя, в которых так или иначе присутствует фантастика, делятся на два типа. Деление зависит от того, к какому времени относится действие – к современности или к прошлому. С элементами фантастики и гротеска в творчестве Николая

Васильевича Гоголя мы встречаемся в одном из первых его произведений "Вечера на хуторе близ Диканьки" и повести «Вий», включённой в сборник «Миргород». Писатель подчинил фольклорно-этнографические материалы задаче воплощения духовной сущности, нравственно-психологического облика народа как положительного героя книги. Волшебно-сказочная фантастика отображается Гоголем не мистически, а согласно народным представлениям.

Это первый этап гоголевской фантастики. В произведениях о прошлом (пять повестей из «Вечеров» - «Пропавшая грамота», «Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Заколдованное место») фантастика имеет общие черты. В произведениях, относящихся к жизни современного поколения, фантастика строится иначе. Это произведения «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь, или

Утопленница». Собственно фантастическое (в форме предания) приурочено к далёкому прошлому, а на события же сегодняшнего временного плана словно ложится излучаемый из прошлого фантастический свет. Герои "Вечеров " находятся во власти религиозно-фантастических представлений, языческих и христианских верований. Отношение самого автора к сверхъестественным явлениям откровенно ироническое. Чертям, ведьмам, русалкам Гоголь придает вполне реальные человеческие свойства.

Так, черт из повести "Ночь перед Рождеством" "спереди — совершенный немец", а "сзади — губернский стряпчий в мундире". И, ухаживая, как заправский ловелас, за Солохой, он нашептывал ей на ухо "то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду". Фантастика органически вплетена писателем в реальную жизнь. Она приобретает в "Вечерах " прелесть наивно-народного воображения и, несомненно, служит

поэтизации народного быта. Но при всем том религиозность самого Гоголя не исчезает, а постепенно растет. Более полно, нежели в других произведениях, она выразилась в повести "Страшная месть". Здесь в образе колдуна олицетворяется дьявольская сила. Но этой загадочно страшной силе противопоставлена православная религия, вера во все побеждающую власть божественного закона. Таким образом, уже в "Вечерах " проявились мировоззренческие противоречия

Гоголя. "Вечера изобилуют картинами природы, величественной и пленительно-прекрасной. Писатель награждает ее самыми мажорными сравнениями. "Снег обсыпался хрустальными звездами" ("Ночь перед Рождеством") эпитетами: "Земля вся в серебряном свете", "Божественная ночь!" ("Майская ночь, или Утопленница").

Пейзажи усиливают красоту положительных героев, утверждают их единство, гармоническую связь с природой и в то же время подчеркивают безобразие отрицательных персонажей. И в каждом произведении "Вечеров " в соответствии с его идейным замыслом и жанровым своеобразием природа принимает индивидуальную окраску. Материал повестей поистине неисчерпаем: это устные рассказы, легенды, байки и на современные, и на исторические темы.

Здесь Гоголь изображает малороссийскую народно-праздничную, ярмарочную жизнь. Праздник с его атмосферой вольности и веселья связанные с ним поверья и приключения выводит людей из рамок привычного существования, делая невозможное возможным. Заключаются ранее невозможные браки («Сорочинская ярмарка», «Майская ночь, или Утопленница», «Ночь перед Рождеством»), активизируется всякая нечисть: черти и ведьмы искушают людей,

стремясь помешать им. Не только собственно «реалистическая», бытовая сторона повестей «Вечеров…», но даже их «фантастика» при всей кажущейся произвольности, подчинена у Гоголя глубокому внутреннему смыслу. По словам протопресвитера Василия Зеньковского (в одной из его ранних работ), «Гоголь гораздо более, чем Достоевский, ощущал своеобразную полуреальность фантастики, близость чистой фантастики к скрытой сущности

вещей. Уже в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» это чувствуется очень сильно…». Добавим, что ранние повести Гоголя помогают, в частности, понять и то, почему писатель так и не связал себя, по обыкновению, семейными узами, но оставался до конца своих дней «монахом в миру». В следующий сборник писателя – «Миргород» - входят вполне бытовые произведения, и только в «Вие» есть элементы фантастического. Художественные особенности повести «Вий»

В 1835 году, в статье “О русской повести и повестях г. Гоголя”, Белинский дал положительную оценку “Вию” (“это повесть есть дивное создание”), но тут же отмечал неудачу Гоголя “в фантастическом”. В 1843 году, в связи с выходом новой редакции “Вия” во втором томе сочинений Гоголя, Белинский отнёсся к этой повести более сдержанно. Он писал: “Повесть “Вий” через изменения сделалась много лучше против прежнего, но и теперь она более

блестит удивительными подробностями, чем своею целостностью. Недостатки её значительно сгладились, но целого по-прежнему нет”. Этот отзыв объясняется в значительной мере тем, что Белинский принципиально не разделял увлечение Гоголя фантастикой. Он полагал, что этот характер фантастики не соответствует дарованию писателя и отвлекает его от главного

- от изображения жизни действительной. Романтическая стихия народной фантастики, характерная для "Вечеров на хуторе", сталкивается в повести « Вий» с отчётливо выраженными чертами реалистического искусства, свойственными всему циклу "Миргорода". Достаточно вспомнить искрящиеся юмором сцены бурсацкого быта, а также ярко и сочно выписанные портреты бурсаков - философа Хомы Брута, ритора Тиберия Горобца и богослова

Халявы. Причудливое сплетение мотивов фантастических и реально-бытовых обретает здесь, как и в "Вечерах", достаточно ясный идейный подтекст. Бурсак Хома Брут и ведьма-панночка предстают в "Вии" как выразители двух различных жизненных концепций. Демократическое, народное начало воплощено в образе Хомы, злое, жестокое начало - в образе панночки, дочери богатого сотника.

Хома Брут погибает от страха, а также от того, что в нём не было божьего огня. Примечателен образ Вия, этого хозяина чистилища, Цербера, охраняющего вход в Ад это косолапый, обсыпанный землёй мужик, его руки и ноги похожи на корни (символ тёмной стороны личности, подсознания, в котором хранятся чуждые культуре и богу инстинкты), но у него железное лицо (символизирующее агрессию, войну). В примечании к "Вию" автор указывает, что "вся эта повесть есть народное

придание" и что он его передал его именно так, как слышал, почти ничего не изменив. Однако до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора, сюжет которого точно напоминал бы повесть. Лишь некоторые мотивы "Вия" сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями. На этом и заканчивается первый этап фантастики Гоголя. Второй этап начинается в «петербургских» повестях.

Петербург Гоголя – город невероятных происшествий, призрачно-абсурдной жизни, фантастических событий и идеалов. В нём возможны любые метаморфозы. Живое превращается в вещь, в марионетку. Вещь, предмет или часть тела становится лицом важной личности, иногда даже с высоким чином (например, нос, пропавший у коллежского асессора Ковалёва, имеет чин статского советника). Город обезличивает людей, искажает добрые их качества, выпячивает дурное, до неузнаваемости изменяя

их облик. Видно, что для писателя Петербург – это не просто географическое пространство. Он создал яркий образ-символ города, одновременно реального и призрачного, фантастического. В судьбах героев, в заурядных и невероятных происшествиях их жизни, в молве, слухах и легендах, которыми насыщен сам воздух города. Гоголь находит зеркальное отражение петербургской «фантасмагории». В Петербурге реальность и фантастика легко меняются местами.

Повседневная жизнь и судьба обитателей города – на грани правдоподобного и чудесного. Невероятное вдруг становится настолько реальным, что человек не выдерживает этого – он сходит с ума, заболевает и даже умирает. В повестях «Нос» и «Шинель» изображены два полюса петербургской жизни: абсурдная фантасмагория и будничная реальность. Повесть «Шинель». Что можно сказать о ней? В ней, несомненно, присутствует тема маленького человека.

Надо сказать, что у Николая Васильевича она носит особый характер: наряду с материальным обнищанием своего героя он показывает обнищание и опустошение души, и это при том, что сама душа в его понимании вечна, и ничто не способно полностью уничтожить её. В подтверждение этому на последних страницах повести мы встречаем странную личность «в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающей со всех плеч, не разбирая

чина и звания, всякие шинели…» В повести «Шинель» справедливость с помощью фантастики восстанавливается только после смерти герою, а не в реальной жизни, где совершается несправедливость. У несчастного и беззащитного человека отнимают его последнюю радость. «В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Молодые чиновники подсмеивались и острили над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом.

Ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто никого и не было перед ним. Только если уж слишком была невыносима шутка, он произносил: «Оставьте меня, засеем вы меня обижаете?». Шинель была ему как жена, он так любил её и был в хорошем расположении духа, когда чувствовал её на своих плечах. Никому не было до него дела, до того, что эта крохотная радость, единственная, может быть, в его жизни. Он не обращал внимания на издевки, насмешки своих сослуживцев, но того, что у него

отнимают единственную и последнюю радость, он пережить не смог. И только после смерти Башмачкин обретает способность мстить за свою растоптанную душу. «Маленький человек», «вечный титулярный советник» Акакий Акакиевич Башмачкин становится частью петербургской мифологии, приведением, фантастическим мстителем, который наводит ужас на «значительных лиц». Казалось бы, вполне обычная и бытовая история – о том, как была украдена новая шинель вырастает не

только в ярко социальную повесть о взаимоотношениях в бюрократической системе петербургской жизни «маленького человека» и «значительного лица», оно перерастает в произведение-загадку, ставящее вопрос: что такое человек, как и зачем он живёт, с чем сталкивается в окружающем его мире. Вопрос этот остаётся открытым, как и фантастический финал повести. Кто такой призрак, наконец, нашедший «своего» генерала и навсегда исчезнувший после того, как сорвал

с него шинель? Это мертвец, мстящий за обиду живого человека; больная совесть генерала, создающего в своём мозгу образ обиженного им, погибшего в результате этого человека? А может, это только художественный приём, «причудливый парадокс», как считал Владимир Набоков, утверждая, что «человек, которого приняли за бесшинельный призрак Акакия Акакиевича – ведь это человек, укравший у него шинель»?

Как бы то ни было, вместе с привидением в темноту города уходит и весь фантастический гротеск, разрешаясь в смехе. Но остаётся вполне реальный и очень серьёзный вопрос: как в этом абсурдном мире, мире алогизма, причудливых сплетений, фантастических историй, претендующих быть вполне реальными ситуациями обычной жизни, как в этом мире человек может отстоять своё подлинное лицо, сохранить живую душу? Ответ на этот вопрос Гоголь будут искать до конца своей жизни, используя для этого уже совсем иные

художественные средства. В повести «Нос» у Гоголя полностью снят носитель фантастики – персонифицированное воплощение ирреальной силы. Но сама фантастичность остаётся. Отсюда впечатление загадочности от повести. Даже ошарашивающей странности. Перечень попыток найти причину таинственного поведения носа Ковалёва мог бы составить большой и курьёзный список.

Ответа найти пока не удалось. Да и вряд ли удастся. Пожалуй, уж больше смысла в словах самого Ковалёва: «И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош » Смысл событий «Носа» - в их неспровоцированности. Нет их прямого виновника. Нет преследователя. Но само преследование остаётся.

Необычайность гоголевской повести вступает в её отношения к тайне. Романтическая фантастика неотделима от тайны, от поэтики тайны. Обычно повествование начинается с какого-либо странного необъяснимого события, то есть читатель с первых строк ставится перед тайной. Напряжение тайны возрастает всё больше и больше, пока в загадочном не открывается наконец воля или влияние носителя фантастической силы.

В произведениях с завуалированной фантастикой протекает аналогичный процесс идентификации фантастики со сверхъестественной силой, с той разницей, что сохраняется возможность второго («реального») прочтения. В тех же случаях, когда фантастический план в ходе повествования уступал место реальному, снятие тайны также происходило с помощью реально-причинных (подчас даже бытовых) объяснений. Как же соотносится с этими различными формами существования тайны гоголевская повесть? «Нос» принадлежит

к тем произведениям, которые ставят читателя перед тайной буквально с первой фразы. «Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие». Если необыкновенное, значит, будет разъяснение, разгадка? Нос ведёт себя так, как подобает «значительному лицу», имеющему чин статского советника: молится в Казанском соборе, прогуливается по невскому проспекту, заезжает в департамент, делает визиты, собирается

по чужому паспорту уехать в Ригу. Откуда он взялся, никого, в том числе автора, не интересует. Любое, даже самое бредовое, предположение не исключается. Главное в другом – в «двуликости» носа. По одним признакам, это точно реальный нос коллежского асессора Ковалёва, но второй «лик» носа – социальный, который по чину стоит выше своего хозяина, поэтому чин видят, а человека – нет. В одном месте Гоголь одновременно играет обоими ликами носа: полицейский, «который

в начале повести стоял в конце Исаакиевского моста» (то есть тогда, когда нос, завёрнутый в тряпку, был брошен в воду), говорит, что «принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со мною очки, и я тот же час увидел, что это был нос» и т.д. Никакой художник не сможет проиллюстрировать эту метаморфозу, потому что он заведомо призван сделать зримым то, что должно оставаться неуловимым и неразъяснённым.

Фантастика «Носа» - тайна, которой нет нигде и которая везде. Тайна достигает своего апогея, а разрешения её всё нет. Наконец, в финале, где существовала последняя возможность раскрыть карты, повествователь вдруг отходит в сторону и начинает изумляться вместе с читателем: «Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия». Изменяется в повести и функция слухов. «Между тем, слухи

об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений… Скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалёва ровно в 3 часа прогуливается по Невскому проспекту…Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера… Потом пронёсся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду…» и т.д. «Слухи помещены в необычный контекст.

Они не служат средством завуалированной фантастики. Но они даны и не на фоне только что отменённой фантастики. Слухи выступают на фоне фантастического происшествия, поданного как достоверное. Благодаря этому картина осложняется. Гоголь искусно сохранил силу таинственности, высмеивания авторов слухов, он открывал в жизни нечто ещё более неправильное и фантастическое, чем то, что могли предположить

любая версия или любой слух. Тончайшая ирония гоголевской повести в том, что она всё время играет на ожидании разгадки романтической тайны, пародируя её поэтику и всё дальше и дальше заманивая читателя в ловушку. Одним ударом Гоголь порывает со всеми возможными формами снятия романтической тайны. И это логично: ведь он устранил носителя фантастики, в идентификации которой заключалось раскрытие тайны. Вместе с тем Гоголь далёк и от снятия тайны реальным планом, с помощью реально-причинных мотивировок.

Эта повесть явилась своего рода апофеозом прославления носа как такового в творчестве Гоголя. К изображению же этого органа писатель часто (настолько часто, что это кажется немного странным) прибегал на протяжении всей своей литературной деятельности. Как раз на этой проблеме заостряет внимание в статье о Гоголе Владимир Набоков. Оказывается, носу у писателя отведена далеко не последняя роль.

Образ носа, идея носа, всё, что связано с этим органом, преследовало Николая Васильевича до самой смерти. В описании Набоковым болезни писателя и его кончины нос наделяется какими-то роковыми, фатальными свойствами. Какова же дальнейшая судьба развития гоголевской фантастики? Вопрос этот является частью другого: есть ли в нефантастических произведениях Гоголя элементы, адекватные или близкие рассмотренным формам фантастики?

Воздерживаясь пока от общих выводов, заметим лишь одно. Такие элементы уже не объяснить понятием чуда или тайны, проистекающих от прямого вмешательства носителя фантастики, от его воздействия из прошлого или же от какой-либо неизвестной причины. Они располагаются уже в плоскости не ирреального, но скорее странно-необычного. Очень часто описывается у Гоголя странное в поведении вещей.

Указывается на какое-нибудь неожиданное свойство обыкновенных вещей, с подробным его описанием и – иногда – отказом дать приемлемое объяснение. В первый раз эта форма вводится в «Старосветских помещиках» - знаменитые поющие двери («я не могу сказать, отчего они пели»). Второй раз, в той же повести поведение дрожек. Затем Гоголь дважды воспользовался этой формой в «Мёртвых душах».

Например, описание шарманки: «Шарманка играла не без приятности, но в середине её, кажется, что-то случилось: ибо мазурка оканчивалась песнью «Мальбург в поход поехал; а «Мальбург в поход поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом. Уже Ноздрёв давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка, очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго ещё потом свистела одна». Поведение вещей таково, что заставляет подозревать в них присутствие живого существа.

Но невозможно указать на принимаемый ими единый образ или признак. Голоса дверей, звуки дрожек или часов, мотивы в шарманке следуют друг за другом в своём необъяснимом порядке. Отсюда характеризующий поведение вещей эпитет «странный». В произведениях Гоголя описывается и странное вмешательство животного в действие (в сюжет). Эта форма встречается лишь два раза, но она здесь особенно важна.

В «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в разгар событий происходит непредвиденное. Бурая свинья Ивана Ивановича – та самая, которую он хотел сменять на ружьё и «поцеловаться» с которой советовал ему Иван Никифорович эта свинья «вбежала в комнату и схватила, к удивлению присутствующих, не пирог или хлебную корку, но прошение Ивана Никифоровича…».

В «Старосветских помещиках» возвращение и бегство «серенькой кошечки» имело роковое влияние на Пульхерию Ивановну… «Это смерть моя приходила за мною!» - сказала она сама себе, и ничто не могло её рассеять». Никакого отождествления животных и сверхъестественной силы в «Старосветских помещиках» или повести о ссоре – нет. Но именно от неё – их странное участие в людских делах. На мгновение открылась нить, ведущая от гоголевской фантастики к его нефантастическим и бытовым образам.

Особое место занимают описания дорожной путаницы. В употреблении этой формы также видна нить, ведущая от фантастики. В «Мёртвых душах» Чичиков, составивший чёткий план визитов к помещикам, едет к Собакевичу, но сбивается с пути и попадает к Коробочке. Во втором томе Чичиков едет к Кошкарёву, а попадает к

Петуху. Очень часто фиксирует Гоголь странное и неожиданное в поведении персонажей. В «Мёртвых душах» Ноздрёв говорит, что Чичикову нужно было «приставить к одним вискам 241 пиявок, то есть он хотел было сказать 40, но 240 сказалось как-то само собою». В лице же Мижуева представлена особая категория людей с неожиданными поступками. Они, «кажется, никогда не согласятся на то, что явно противуположено их образу мыслей… а кончится всегда

тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали…». Наконец, упомянём ещё о непроизвольных движениях и гримасах персонажей. Казалось бы, пустячная и случайная деталь – один из учителей в «Ревизоре» «никак не может обойтись, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу. Но давайте обратим внимание на народно-поэтическую традицию. В народной демонологии непроизвольные движения часто вызываются сверхъестественной силой.

«…Лихорадки прилетают на землю, вселяются в людей, начинают их трясти, расслаблять их суставы и ломить кости». В нефантастических произведения Гоголя нет сверхъестественной силы, а люди легко попадают под власть непроизвольных движений. В «Повести о том, как поссорился…» нос судьи «невольно понюхал верхнюю губу, что обыкновенно он делал прежде только от большего удовольствия. Такое самоуправство носа причиняло судье ещё более досады».

Прокурор из «Мёртвых душ», «с несколько подмигивающим левым глазом, так, как будто бы говорил: «пойдём, брат, в другую комнату, я тебе что-то скажу». Персонажи не могут контролировать свои движения, хотя давно уже отступила на задний план сверхъестественная причина, вызывающая эти казусы. Вновь открывается нить, ведущая к собственно фантастическим образам Гоголя. Следует отметить общую особенность этих форм: в собственно фантастических произведениях

Гоголя они, как правило, не встречаются. Они приходят фантастике на смену и в ряде случаев – в формах странного вмешательства животного в действия, дорожной путаницы, непроизвольных движений и гримас, странное поведение вещей – преемственно связаны с нею. Заключение Что же произошло? Мы видим три последовательных этапа развития гоголевской фантастики. Вначале Гоголь отодвинул носителя фантастики в прошлое, оставив на настоящем времени его влияние, «след».

Потом Гоголь снял носителя фантастики, пародируя поэтику романтической тайны. Теперь он обратился к действительности, сохранившей лишь «нефантастическую фантастику». Фантастика ушла в быт, в вещи, в поведение людей и в их способ мыслить и говорить. Фантастическое для Николая Васильевича Гоголя – одна из важнейших сторон народного миросозерцания. Реальность и фантастика причудливо переплетаются в его произведениях.

Склонность к легендарно-фантастическому мышлению писатель считал показателем духовного здоровья людей. Используемая литература 1. Гоголь Н .В. Вечера на хуторе близ Диканьки; Миргород. Послесловие П. Николаева, Москва «Художественная литература», 1982 г. 2. Гоголь Н. В. Вечера на хуторе близ Диканьки: Повести, изданные пасичником Рудым Паньком/Вступ.

Ст. и коммент. И. Виноградова; Рис. А. Лаптева. – М.: Дет. лит, 2006 г. – 300с.: ил. – (Школьная б-ка). 3. .Дилаторская О. Г, Фантастика в повести Н. В. Гоголя «Нос». Русская литература №1, 1984 г. «Наука» Ленинградское отделение 4. Каплан И. Е Пустовойт П. Г. Русская литература XIX в.:

Первая половина. Хрестоматия лит крит мемуарных и эпистолярных материалов. Пособие для учащихся/Сост. И. Е. Каплан, П.Г. Пустовойт М.: Просвещение, 1981 239 с. 5. . Манн Ю. Фантастическое и реальное у Гоголя. Вопросы литературы №9, 1969 г. Москва