Исследование поэтики имени в поздних рассказах А.П. Чехова "Невеста", "Дом с мезонином", "Дама с собачкой"

СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ ГЛАВА I. ОСМЫСЛЕНИЕ КАТЕГОРИИ ИМЕНИ В ФИЛОСОФИИ И ЭСТЕТИКЕ 1. Философская основа ономастик 1.2. Имя как объект художественной номинации ГЛАВА II. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ ИМЕНИ В ПРОЗЕ А.П. ЧЕХОВА 1. Стилистические функции антономасии в раннем творчестве писателя 2. Ономастическое пространство рассказов «Дом с мезонином», «Дама с собачкой», «Невеста»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Введение В последнее время многие исследователи говорят об особом положении омонимов в контексте художественного произведения. Становится очевидным, что изучение произведения невозможно без исследования имен собственных, заключенных в том или ином тексте. Данная ВКР посвящена изучению поэтики имени в рассказах А.П. Чехова «Дом с мезонином», «Дама с собачкой» и «Невеста».

Актуальность ее темы заключается в том, что в современном литературоведении большое внимание уделяется вопросам ономастики, о чем свидетельствуют многочисленные работы, касающиеся исследования структурной организации ономастического пространства, стилистических функций имен собственных, а также их ассоциативных связей в произведениях писателя. Цель работы - изучение поэтики имени в позднем творчестве А.П. Чехова. Достижению поставленной цели служит решение следующих задач: - описать эстетическую природу

имени как объекта художественной номинации; - создать теоретико-методологическую основу, проанализировав труды по теории литературы (М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, В.И. Тюпа, Е.Г. Эткинд); по философии имени (С.Н. Булгаков, А.Ф. Лосев, П.А. Флоренский); по теории имени собственного (В.Н. Бондалетов, В.А. Никонов, A.B. Суперанская); - выявить функциональную значимость имен собственных

в вышеперечисленных рассказах А.П. Чехова. Для решения этих задач применялись историко-литературный и сравнительно-сопоставительный методы исследования. Материал исследования: рассказы «Дом с мезонином», «Дама с собачкой» и «Невеста». ВКР состоит из введения, основной части (2 главы), заключения и списка использованной литературы (25 источников). ГЛАВА I. ОСМЫСЛЕНИЕ КАТЕГОРИИ ИМЕНИ В

ФИЛОСОФИИ И ЭСТЕТИКЕ 1. Философская основа ономастики. Издавна в сознании различных народов укоренилось представление о том, что имя влияет на судьбу его носителя, являясь своеобразным ключом к внутреннему «я» человека, его подлинной сущности. Само появление имени было связано с магией и окружено ореолом запретов и условностей. Оно возникло вместе со способностью человека отличать и называть различные предметы: «Господь

Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2). Таким образом, проблема имени напрямую связана с культурно-исторической миссией человека: прозревать суть явлений и предметов и давать им соответствующие имена.

В связи с этим отмечает, что «в контексте библейской космологии имя приобретает смысл священного кода, в котором в символическом виде свернута вся информация о прошлом, настоящем и будущем носившего его существа» [Балакина, 6-7]. В древние времена имена формулировались в соответствие с этимологическим значением корня, который лежал в их основе. После принятия христианства появилась традиция нарекать по Святцам: вместе с именем ребенок получал «святого» покровителя, небесного заступника и помощника

в своей земной деятельности. Для первобытного человека имя являлось обозначением существа или предмета. Оно выражало, воплощало родство личности с ее тотемической группой, с предком, перевоплощением которого она является, с личным тотемом или ангелом-хранителем, с невидимыми силами. Сегодня эта традиция трансформировалась в форму отчества и фамилии – в них тоже выражается и охранительная связь с предками, и ответственность человека перед ними, перед фамильным опытом своей семьи.

Культурологический аспект имени связан с тем, что в любую эпоху отношение к имени собственному является отражением всеобщих процессов и тенденций в культуре. Всякое имя собственное слово, но слово, получившее совершенно особые свойства, новую окраску. Эти свойства заставляют даже современных людей, свободных от всяких суеверий, невольно ощущать в нем как бы более тесную связь с самим человеком, его носителем, чем, может быть, на деле.

Имя – это материализованная идея. Она не всегда поддается буквальной расшифровке и точному смысловому прочтению, но внутренний смысл является безусловным, непременным качеством имени. В частности, С.Н. Булгаков отмечал: «Имя есть сила, семя, энергия, оно формирует, изнутри определяет своего носителя; не он носит имя, которым называется, но в известном смысле оно его носит, как внутренняя целепричина, по силе которой желудь развивается дубом, а зерно – пшеничным колосом …» [5, стр.

17]. Как раз имя и задает в бытии человека тот исходный творческий смысл, который затем реализуется во всей его деятельности, поэтому имя является одной из древнейших тайн и загадок человечества. А.Ф. Лосев в «Философии имени» писал: «Знать имя вещи - значит, быть в состоянии, в разуме приближаться к ней или удаляться от нее. Знать имя - значит, уметь пользоваться вещью в том или другом смысле. Знать имя вещи - значит, быть в состоянии общаться и других приводить к общению с вещью» [11, стр.

185]. Иными словами, номинация - это один из способов познания окружающего мира. В имени «мысль достигает своего высшего напряжения и значения» утверждает философ [11, стр. 32]. В свою очередь, о. Павел Флоренский, внеся существенный вклад в развитие ономатологии, утверждал, что «именем выражается тип личности, онтологическая форма ее, которая определяет далее ее духовное и душевное строение» [22, стр. 47]. К проблеме имени обращался в своем творчестве

М.М. Бахтин: «Для имени характерна неосознанность его этимона; корни имен не принадлежат к живым языкам и значение их не может ощущаться. Расшифровки греческих и древнееврейских (реже - старославянских) корней имени дают однотонные и односмысленные прославляющие характеристики (мужественный, победитель, благородный…). Но, конечно, не этим значением определяется выбор и эмоционально-смысловая окраска имени, а характером того святого, который освятил и канонизировал это имя, или того лица (отца, деда, предка, друга, исторического

деятеля), в честь или в память которого выбрано данное имя» [3, стр. 135]. Имена собственные живо реагируют на происходящие в природе и обществе изменения, поэтому они могут служить хронологизаторами текстов, а также исторических и археологических памятников. Ономастическое пространство – это именной континуум, существующий в представлении людей разных культур и в разные эпохи заполненный по-разному. Выбор признака, лежащего в основе той или иной номинации, может

быть существенным в момент самой номинации. Однако он не может влиять на абстрагирующий и обобщающий характер слова как элемент языка. Важно, что степень и характер абстракции и обобщения с развитием языка меняется: «память» о лежащем в основе признаке, внутренняя форма имени постепенно предается забвению. «Имена собственные пишет В.А. Никонов в книге «Имя и общество» (1974) составляют в системе лексики особую подсистему, в которой законы языка преломляются специфически

В ней возникают такие закономерности, которых нет в языке вне сферы имен собственных. Став фамилией (или иным именем собственным - личным именем, географическим названием и тому подобное), слово начинает жить собственной, независимой от слова-предка жизнью, может и полностью утратить с ним связь. Но абстрагирование в любых пределах вовсе не означает отсутствие первоначального смысла, что оказывается важным моментом номинации в художественном тексте, где присутствие смыслового зерна в номинации

не столько актуально по отношению к действительному источнику именования, сколько значимо в принципе». Более того, имя как элемент языка - «материала и основы словесного искусства» - подчинено «закону семантического преобразования, результатом которого является порождение художественного смысла» [15, стр. 68]. В произведении литературы оно никогда не выступает единственно хранителем «памяти» о лежащем в основе признаке, но обогащается новыми смысловыми нюансами, предопределяемыми контекстом.

История изучения ономастикона широко освещена в трудах А.В. Суперанской «Общая теория имени собственного», В.Д. Бондалетова «Русская ономастика», в работах их последователей. Детальному изучению подвергались многие аспекты имен собственных: географический, лексикографический, логический, поэтический, психологический, семиотический, социологический, терминологический, художественно-

стилистический, юридический. Этнокультурный компонент обеспечивает информативно-накопительную функцию имен собственных, «высвечивается» в семантике в связи с тем, что с помощью этого знака отражаются определенные фрагменты национальной картины мира: религиозный, культурно-исторический, аксиологический и др. 1.2. Имя как объект художественной номинации. Начало научному изучению проблемы имени было положено, в первую очередь, исследованиями западных ученых о значениях и функциях имени у первобытных народов,

в мифологии и религиях мира (работы Дж. Фрэзера, М. Хайдеггера, К. Леви-Строса, А. Гардинера). Активное рассмотрение данной проблемы в филологическом ключе продолжилось в работах отечественных исследователей Ю.Н. Тынянова, Б.В. Томашевского, В.М. Жирмунского, Б. Эйхенбаума, М.М. Бахтина, Б.А. Успенского, Ю.М.

Лотмана, Д.С. Лихачева, М.С. Альтмана, Э.Б. Магазаника, Л.И. Ройзензона, В.А. Никонова. Зарубежная научная литература по проблеме имени также весьма обширна (М. Беккер, Р. Чейпл, М. Гриманд, Д. Джонс, Э. Ламберт, Дж. Паулс). Долгое время имя литературного персонажа рассматривалось преимущественно в лингвистическом или ономастическом измерении, то есть предметом исследования были общие закономерности происхождения

и функционирования собственных имен и их система, изучалась степень соответствия имен персонажей реальной антропонимической норме. Интересом к такому подходу отмечены монографии Б.А. Ларина, Л.В. Щербы, В.В. Виноградова, и др. В последние годы на первый план вышло толкование имени как смыслового ядра образа, вербализованной сущности литературного персонажа (Н. Бонецкая, Л. Гоготишвили, К. Жогина, Д. Руденко).

Философской основой этих исследований стали труды А.Ф. Лосева и П.А. Флоренского. Однако при всем обилии публикаций многие проблемы, связанные с художественными наименованиями, лишь обозначены. Для их решения активно собирается и анализируется фактический материал, описываются и исследуются имена в художественном наследии русских и зарубежных авторов, составляются словари имен в отдельных произведениях и в творчестве писателя в целом.

Проблема эстетической характеристики имени – это одна из актуальных проблем поэтики: она непосредственно связана с проблемами специфики словоупотребления, структуры слова, соотношения слова и образа и привлекала внимание многих исследователей. На важность исследования этой особенности слова указывает, в частности, Михайлов В.Н.: «…понятие эстетического значения имеет принципиальный характер; его обсуждение представляется особенно важным для теории поэтического языка» [14, стр.

124 ]. Особое значение имеет изучение эстетической характеристики имен собственных, так как обозначение денотата – действующего лица – именем собственным в художественном произведении носит осознанный характер, а следовательно, включает элемент эстетичности. Этим определяется важность изучения процесса номинации в ономасиологическом аспекте с целью изучения познания закономерностей художественной лаборатории писателя, его мастерства, а также освещения проблемы информированности текста.

Имена собственные, употребляемые в художественных произведениях, являются объектом изучения поэтической, или литературной ономастики. “Организующая роль ономастического пространства в структуре художественного текста обусловливается системностью этого пространства: группировкой имен собственных по лексическим разрядам в зависимости от семантической функции, их словообразовательными особенностями, стилистической принадлежностью, отношением к категории узуальности, степенью экспрессивности” отмечает

В.Н.Михайлов [14, стр. 60]. Все это отражается в художественном произведении и играет конструктивную роль в передаче человеческих отношений, оттенков интимности, официальности, возрастных оценок и иных характеристик. В любом произведении литературный персонаж утверждается в сознании читателя своим внешним видом, чертами характера, поступками, мыслями, своеобразной речью. Если тот или иной характер удался писателю, то в представлении читателей все его черты будут связаны

с одним словом – его именем. Каждое новое имя, если оно появляется на страницах произведения, созданного рукой подлинного художника, и если это произведение читает тот, кто владеет искусством читать, привлекает внимание, настораживает, вызывает определенные ассоциации, создает определенный настрой. В литературе собственное имя, его смысл и форма, ситуации его употребления не бывают случайными, поскольку имена собственные, вкупе с языком и стилем произведения, занимают особое место в системе художественно-

изобразительных средств, служащих для выражения авторского замысла. Появление именования определяется сюжетно-тематическим содержанием произведения, его ведущими идеями, законами жанра и стилистической системой текста в целом. Поэтому литературный оним, будучи важным элементом художественной структуры, может активно выражать содержательную и подтекстовую информацию произведения.

Концентрируя в себе необходимые образные смыслы, поэтоним отображает индивидуально-авторское понимание событий и фактов, описанных в воображаемом мире, передает читателю скрытую информацию, извлекаемую благодаря способности имени порождать ассоциативные и коннотативные значения. Писатель не только использует реальные исторические, географические, астрономические и другие имена собственные, обозначающие временные и пространственные вехи, но и создает, наполняя художественное пространство,

так называемые литературные имена, – вымышленные единицы, тем не менее, принадлежащие его ономастикону. Как отмечает Трубачев О.Н «Антропонимическое пространство художественного произведения, отбор и взаимодействие антропонимов с контекстом определяется законом жанра, художественным методом писателя, родом и видом литературного произведения и законами его построения, соответствием содержанию текста, эстетической нагрузкой имени в ближайшем и широком контексте и многими индивидуально-неповторимыми творческими особенностями

стиля писателя в целом» [21, стр. 283]. Художественное произведение – это особая сфера функционирования имен собственных. В тексте слова соотнесены «с реальной и изображаемой действительностью, с современным литературным языком и языком художественного произведения». Все это способствует тому, что читатель как бы заново воссоздает ассоциативные связи слова, а также пониманию авторского замысла произведения: слова, как известно, обозначают одновременно объективную

действительность и художественный мир, созданный писателем. Собственные имена в качестве элемента художественного произведения являются одним из важных средств создания образа. Одновременно с этим онимы играют значительную роль в формировании идеи произведения в целом. «Точный выбор имени собственного во многом определяет смысловую и эмоциональную заданность текста в целом» [ 22, стр. 36]. Являясь элементом художественного текста, имена собственные вносят свою

лепту в складывание того множества смыслов, которые заключены в произведении. При этом вовсе не обязательно, чтобы автор осознавал это многообразие, поскольку гениальное произведение всегда больше своего творца. По меткому замечанию Бакастова Г.В «В самом имени, которое истинный поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, может быть, и невидимая самим поэтом» [ 1, стр. 48]. Имя в художественном произведении представляет собой обширное

поле для исследования различных сторон литературного творчества: от частных вопросов поэтики до его идейно-художественного содержания. Источник эстетического в имени как объект художественной номинации следует искать в самой природе языковой номинации, так как «в основе процесса перехода не-поэтического в поэтическое лежит превращение языковой картины мира в поэтический образ мира» [Поляков, 16.]. Имя, введенное писателем в произведение, побуждает к поиску средств его постижения не только

в пределах конкретного произведения, жизни и творчества писателя, но и в контексте национальной и мировой культуры. Завершается, в определенном смысле, авторское познание предмета, начинается читательское, цель которого вернуться к первооснове, насколько это возможно, и там, у источника, увидеть зерно писательской мысли, воплощенное в именованном образе. Определение зерна именования можно представить, пользуясь словами Лосев А.Ф «как дешифровку некоторого сообщения. С этой точки зрения процесс познания будет делиться

на следующие моменты: получение сообщения; выбор (или выработка) кода; сопоставление текста и кода. При этом в сообщении выделяются системные элементы, которые и являются носителями значений» [ 11, стр. 36]. В теории имен собственных одним из самых сложных вопросов является вопрос о наличии / отсутствии значения у онимов. Сложность семантики имен собственных породила различные подходы к данной проблеме и привела к появлению взаимоисключающих концепций значения имен собственных.

Одни авторы утверждают, что они лишены собственного значения, другие считают их значение неполноценным или лежащим в ином информационном плане, а третьи приписывают им еще большее содержательное значение, чем нарицательным именам. Имя собственное относится к наиболее выразительным, ярким и специфическим элементам стиля писателя. Все онимы образуют ономастическое пространство художественного текста, которое делится на несколько полей в зависимости от специфики их значения, соотношения с национальным «именником»

языка, способа преобразования формы имени и других признаков. Для комплексного анализа ономастикона произведения важно рассмотрение принципов и способов авторской номинации. В зависимости от жанра, идейно-художественного содержания, пространственно-временной организации художественного текста автором используются различные варианты наименования, выбор которых зависит, прежде всего, от отношения автора к герою, социального статуса носителя и др.

Специфика образно-художественного осмысления слова сказывается и на функциях имен собственных, включенных в состав литературного произведения. В художественном тексте онимы подвергаются функциональной перестройке, и главной становится не столько номинативная, сколько характеризующая функция, которая во многом зависит от жанра произведения. Таким образом, изучение имени собственного как важнейшего стилеобразующего элемента в ономастической системе текста включает исследование структурной организации ономастического пространства,

принципов и способов номинации персонажей, стилистических функций онимов, их ассоциативных связей, соотнесенных с реализацией конкретного образа, замысла произведения, позицией автора. Все литературные антропонимы можно классифицировать с точки зрения их происхождения. Так, первую группу составляют имена собственные, полностью заимствованные писателем из уже существующего в культуре ономастикона без всякого изменения, то есть они «ни в какой мере не создаются автором текста,

а заимствуются им из общего культурно-языкового арсенала» [ 21, стр. 127]. Во вторую группу вошли антропонимы, у которых из уже существующего в культуре ономастикона заимствуется лишь звуко-графическая оболочка. Внутренняя форма этих онимов не всегда говоряща, достаточно часто она стерта, семантика затемнена. «У каждого писателя-реалиста можно встретить немало семантически мотивированных имен, фамилий, названий, но они никогда не заполняют все ономастическое пространство художественного

текста, встречаются разные типы имен собственных, в том числе и косвенно мотивированные - историческими нормами ономастикона, социальной сферой, речевым узусом и другими причинами» [ 21, стр. 177]. Анализ внутренней формы, исконного значения имени должен приводиться лишь тогда, когда обнаруживается наличие связи между ним и характеристикой образа, даваемой автором. Такой подход обусловлен тем, что «в произведении на первый план выдвигается до-антропологическое значение,

возрождается семантика имени» [21, стр. 179 ]. К третьей группе относятся антропонимы, полностью придуманные автором. Кажется разумным подразделить эту группу в соответствии с тем, использует ли писатель уже существующие имена нарицательные русского языка, переводя их в собственные, или создает абсолютно новые звуко-графические комплексы. Изучение стилистической ономастики, и в особенности одного из ее важнейших компонентов – антономасии, обусловлено насущной необходимостью более глубокого понимания художественного произведения.

Термин антономасия обычно применяется для обозначения тропа, «состоящего в метафорическом применении собственного имени для обозначения лица, наделенного свойствами первоначального носителя этого имени» [ 21, стр. 184]. Например, обычная фамилия Червяков в контексте рассказа А.П. Чехова «Смерть чиновника» побуждает соотносить персонажа с червем. Автор должен с особым мастерством организовать контекст, чтобы читатель вначале подумал, что

Червяков – самая обыкновенная фамилия, потом сообразил, что это не просто фамилия, а своего рода художественный эпитет, а затем уже убедился, что его догадка верна. Одна из основных целей антономасии – максимально сжатая, лаконическая характеристика персонажа. Далеко не случаен, поэтому, тот факт, что к рассматриваемому стилистическому приему нередко и охотно прибегают в произведениях малых жанров. Мастер короткого рассказа

Чехов пользовался этим приемом виртуозно. Именно в умении «сгустить типическое» до одного имени видим мы одну из наиболее ярких черт творческой манеры писателя. Имя собственное может выступать в художественном тексте как прием, основанный на стилистических эффектах обманутого и вознагражденного ожидания, более всего уместный там, где перед нами комическое во всех его проявлениях – от безобидного юмора до сатиры. Полагая, что стилистический прием окказиональной антономасии

основан на неожиданности, нужно иметь в виду, что степень неожиданности весьма различна в том случае, когда автор имеет дело с кличками и прозвищами, и в том случае, когда автор использует фамилии и имена. Предметно-логическое значение клички лежит как бы на поверхности. Автор может по-разному обыграть его, но читатель, даже самый неопытный, уже предупрежден, он не пройдет мимо клички, не упустит из виду предметно-логического значения, заключенного в ней.

Иное дело имена и фамилии. Предметно-логическое значение их спрятано достаточно глубоко. Его может совсем не быть. Это создает известные преимущества для автора, стремящегося воспользоваться эффектом обманутого ожидания, и в то же время таит определенные опасности для читателя, особенного неопытного: он может не понять, недооценить рассматриваемый стилистический прием, просто проглядеть его. О соотношении имени и прозвища размышлял М.М. Бахтин, отмечавший связь имени с высшим миром богов и

духов, а прозвище относивший к повседневной, земной жизни. С течением времени прозвище приобретало все более принижающий характер, а прославляющая функция имени приобретала социальные особенности. «Сущность любого собственного имени считает Бахтин (человека, города, страны и т.д.) – благословение и хвала. Имя по сущности своей глубоко положительно. Назвать – значит утвердить на веки вечные, закрепить в

бытии навсегда, ему присуща тенденция к нестираемости, несмываемости, оно хочет быть врезанным как можно глубже, в возможно более твердый и прочный материал. В нем нет ни грамма отрицания, уничтожения, оговорки. Поэтому вокруг имени сосредотачиваются все положительные, утверждающие, хвалебно-прославляющие формы языковой жизни… В противоположность имени прозвище тяготеет к бранному, к проклинающему полюсу языковой

жизни. Подлинное прозвище (как и подлинное ругательство) амбивалентно, но преобладает в нем развенчивающий момент. Если именем зовут и призывают, то прозвищем скорее прогоняют, пуская его вслед, как ругательство» [Бахтин, 47]. В рассматриваемом аспекте имеется и определенная разница между именами и фамилиями. Фамилии переходят из рода в род. Поэтому с помощью фамилии-эпитета легче, логичнее выразить авторское отношение не только к персонажу, но и к той социальной среде, из которой он происходит.

Во-первых, нужно обращать внимание на предметно-логическое значение, смысл слова, называющего чин, должность, профессию, социальное положение, происхождении персонажа, а также на оценку названных в этих характеристиках понятий именно в тех общественных условиях, в которых создавалось данное произведение. Если предметно-логические значения слов, дающих социальную характеристику персонажа, и слов, на которые намекает фамилия, резко контрастируют друг с другом, что обычно характерно для всей сферы комического,

или, напротив, явственно совпадают друг с другом, то можно предположить, что фамилия «значащая», и это предположение может подтвердиться при дальнейшем чтении. Второе, не менее важное, но, пожалуй, более трудное: нужно обратить особое внимание на смысл тех слов, с помощью которых создается контекст или микроконтекст, дающий портрет персонажа, описывающий его поступки, действия, речевое поведение, и на оценку этих поступков другими персонажами.

Эти предметно-логические значения, интегрируясь, дают нам внешний и психологический портрет персонажа. Если предметно-логические значения слов, дающих портретную и психологическую характеристику персонажа, и предметно-логические значения слов, на которые намекает фамилия, совпадают друг с другом или, напротив, резко контрастируют, то можно опять-таки предположить, что фамилия «значащая». Так вице-губернатор Лягавый-Грызлов даже не фигурирует в рассказе, но один маленький штрих: «Покойник

Пантелей Степанович, дай бог ему царствие небесное, любил, чтоб мы почтительны были. Бывало, ежели кто визита не сделает – скрежет зубовный!» [24, стр. 289] - показывает, что оценки его поступков в глазах других персонажей вполне согласуются с предметно-логическим содержанием, на которое намекает его фамилия. Наконец, следует искать сходства и различия между возможным предметно-логическим значением, скрытым

в фамилии, и общим колоритом рассказа. Иногда сделать это легко. Панихидин, Трупов, Погостин, Черепов, Челюстов – все эти фамилии, несомненно, создают своеобразный «кладбищенский» колорит рассказа «Страшная ночь». Иногда проследить эту связь труднее, но очевидно, что, описывая быт чиновников, Чехов часто образует их фамилии от названий мелких и неприятных явлений: Перхоткин, Прорехин, Пеплов, Ярлыков и т.п. Изображая обстановку, в которой живут сытые, удовлетворенные

своим утробным существованием люди, Чехов использует фамилии: Битковы, Соусовы, Леденцовы и т.п. В целом изучение поэтики имени в творчестве того или иного писателя представляется интересным и важным, поскольку имя является средоточием художественных находок, стилевых влияний, около имен выкристаллизовывается мировосприятие и миропонимание художника. ГЛАВА II. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ ОНИМОВ В ПОЗДНИХ РАССКАЗАХ

А.П. ЧЕХОВА 2.1. Стилистические функции антономасии в рассказах А.П. Чехова Всем своим творчеством А.П. Чехов утверждал прекрасное в жизни, протестуя против невежества, нищеты духа и быта. В рассказе «Анюта» автор устами художника Фетисова говорит об этом так: «… можно все-таки лучше жить… Развитой человек обязательно должен быть эстетиком».

Эстетическое кредо А.П. Чехова выраженное бессмертными словами: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» во многом определило направленность его творчества, а также выбор им выразительно-изобразительных средств. Известно, что для индивидуального мастерства писателя характерна краткость изложения и в то же время внимание к подробностям и деталям, которые, концентрируя семантический потенциал сюжета, помогают достичь краткости, эстетичности и художественности изложения.

По наблюдениям А.П. Чудакова, существенная сторона явления у А.П. Чехова выражается деталью не просто индивидуальной, а гротескно индивидуальной [ 24, стр. 226]. Краткость - элемент эстетики, а деталь - элемент краткости. Необходимым требованием к реалистическому произведению является изображение действительности через призму эстетической оценки, причем происходит постепенное переосмысление и углубление образа на протяжениее

произведения. Это стремление к эстетичности, обличение псевдо эстетичности и неэстетичности воплощается писателем в именах героев. По наблюдениям Шишко Е.С «специфика образно-художественного осмысления слова сказывается даже в функциях собственных имен, выбранных и включенных писателем в состав литературного произведения. Они значимы, выразительны и социально характеристичны, как прозвища [ 25, стр. 336]. Обладая необычайно выразительной семантикой, которая еще подчеркивается, усиливается окружающим

контекстом, имена собственные также становятся символами. Мастерское использование А.П. Чеховым «говорящих» фамилий поражало многих. Из воспоминаний его современников, начинающих писателей, явствует, как он делился секретами своего мастерства в использовании художественных средств, в частности, имен собственных. Так, И.Л. Щеглов писал: «Чехов сделал мне несколько ценных указаний и относительно необходимости в

драматическом произведении большей простоты и близости к жизни не только в речах действующих лиц, самых их именах и фамилиях» [23, стр. 37]. Этот критерий реалистического изображения действительности является основным для всего творчества А.П. Чехова. П.П. Бажов отмечал: «Меня больше всего поражало чеховское умение сгустить типическое до одной клички. Протоиерей Змиежалов, дьячок Воньмигласов, акциозный Почечуев, корреспондент

Оптимахов – все это для людей нашего времени уже портреты. Фамилии Змиежалов и Воньмигласов откровенно шаржированы, но когда ты знаешь «о жале змия» в соответствующем контексте и когда ты услышал уныло ленивую голосянку «вонми гласу моления моего», тебе кажется это шаржирование тем сгустком обобщения, дальше которого идти невозможно» [ 23, стр. 156]. Анализ фамилий в рассказах А.П. Чехова свидетельствует о том, что их эстетическая окраска выражается

как имплицитно, так и эксплицитно – с помощью окружающего микроконтекста. Эстетическая маркированность фамилий тесно связана с характером мотивирующего: о сниженности семантики фамилий свидетельствует тот факт, что основная масса их навеяна бытовой, часто сниженной лексикой. Об этом свидетельствует и высокая частотность таких фамилий в рассказе. Наиболее часты единицы следующих лексико-семантических групп: «части тела» (Желваков,

Челюстин, Грязноруков), «пища» (Соусов, Пивомедов, Лимонадов), «животные» (Клещев, Гускин, Курятин, Гнилорыбенков) и др. Таким образом, эстетически снижены не отдельные единицы, а весь антропоним рассказа. В раннем творчестве А.П. Чехов часто использует прием включения неэстетичных фамилий, ставший традиционным в русской классической литературе. Как правило, автор не комментирует семантику фамилий: он предоставляет

делать это самому читателю, а иногда персонажу рассказа: «С моей фигурой далеко не уйдешь! И фамилия преподлейшая: Невыразимов… Хочешь живи так, а не хочешь – вешайся» [25, стр. 227]. В юморесках преобладает соответствие семантики фамилии и образа («говорящая фамилия как олицетворение образа»), однако, иногда наблюдается контрастность: красивая фамилия и негативный, неэстетичный образ. Например, в рассказе «Разговор человека с собакой»: «Алексей

Иванович Романсов. Грязь… Тебе кажется, что я Романсов, коллежский секретарь … царь природы. Ошибаешься! Я тунеядец, взяточник, лицемер Я гад, Муза! Подлипала, лихомоец, сволочь!» [25, стр. 14 ]. Ярким выразительным средством характеристики у Чехова служат нейтральные по своему значению фамилии. Так, употребление фамилий известных деятелей искусства служит средством опосредованной характеристики

персонажей: их культурного уровня, как правило, низкого. В рассказах Чехова субъективно-оценочные формы личного имени положительного плана в определенном контексте могут выполнять роль характеристики негативных черт характера, а также характеризовать униженное положение человека, употребляющего эти варианты имени, несмотря на неэтичное поведение обладателя этого имени. Для достижения большей выразительности А.П. Чехов применяет иногда прием скрытой метафоры.

Так, в рассказе «Дамы» Ползухин, молодой человек, полный, с бритым жокейским лицом, в новой черной паре претендует на место письмоводителя в приюте, на должность, обещанную потерявшему голос учителю Временскому, имеющему большую семью. Директор народных училищ, считающий себя человеком справедливым и великодушным, поставлен в сложное положение. Ползухин заручился рекомендациями влиятельных дам города: жены городского головы, жены управляющего казенной палаты; не проходило дня, чтобы директор не получал

писем, рекомендовавших Ползухина. Директор сдается, но когда Ползухин уходит, он весь отдается чувству отвращения: « - Дрянь шипел он, шагая из угла в угол. Добился своего, негодный шаркун, бабий угодник! Гадина! Тварь» [ 25, стр. 227]. Таким образом, формируется следующий ряд ключевых слов: Ползухин – бабий угодник – гадина – тварь. Своеобразный синонимический ряд подтверждает и усиливает

эстетически отрицательную коннотацию, созданную мотивированностью фамилии: ползать – угодничать, добиваться благ нечестными приемами. Приведенный ряд слов иллюстрирует динамическое взаимодействие слов, конструкций во внутреннем композиционно-смысловом единстве художественного произведения и доказывает еще раз, что анализировать имена собственные в художественном произведении необходимо как часть целого текста. По словам Виноградова, «функции словесного ряда – не только выражение предметных значений, которые

в нем потенциально заложены, но и воплощение индивидуальных смыслов, которые к нему приурочены в связи с развитием образа персонажа» [25, стр. 113]. Использование «говорящих» фамилий с подчеркнутой негативной семантикой – это прием прямой мотивированности, когда подчеркивается внешняя эстетичность или неэстетичность образа. Однако А.П. Чехов использует и более тонкий, завуалированный прием изображения. В его произведениях остроту художественной выразительности приобретает несвойственная, чуждая фамилии

форма функционирования: употребление фамилии вместо имени. Так, писатель подчеркивает духовную убогость, эстетическое несовершенство бабушки и матери Нади («Невеста»), и протестует против всепрощения, смирения. Эстетическая выразительность фамилии усиливается, когда фамилия дана в соответствующем микроконтексте. Иногда он равен лексеме, указывающей на профессию, чин.

Вместе с фамилией они составляют единое целое как два компонента в наименовании – родовой и видовой. А.П. Чехов мастерски использует выразительные возможности этого единства: довольно часто и родовой, и видовой компоненты являются единицами одной или близких тематических групп. Эстетическая характеристика, заложенная в антропониме, усиливается микроконтекстом, в котором уточняется семантика антропонима. Анализ сочетаемости антропонимических единиц в рассказах

А.П. Чехова свидетельствует о высокой степени реализации их эстетических возможностей в тексте художественного произведения. Довольно часты сочетания разностилевых единиц, причем, как правило, первый компонент выражен единицей нейтральной или возвышенного стиля, а второй сниженного, просторечного. Это сочетание эстетичного с неэстетичным порождает эффект особой выразительности, эффект столкновения и провала. Неэстетическая коннотация возникает в тексте не только на основе семантики мотивирующего,

но и на основе сочетаемости компонентов разностилевых, а также на фоне мотивирующего микро- и макроконтекста. Реализация эстетических возможностей антропонимов – источник разящей силы чеховских рассказов. 2.2. Ономастическое пространство рассказов «Дом с мезонином», «Дама с собачкой», «Невеста» В художественном произведении имя собственное указывает на социальный статус персонажа, его национальную принадлежность и, кроме того, обладает определенным историко-культурным ореолом.

Мастерство Чехова, особенности его прозы прекрасно отражены в рассказе «Дом с мезонином» (1896), в котором соединены три темы - тема любви, тема труда и тема народа. Художник, от лица которого ведется повествование, в богатой дворянской усадьбе встречает двух сестер. Младшая, Женя (домашние называют ее Мисюсь) восприимчивая и впечатлительная натура. Она увлекается чтением книг и за этим занятием может провести целый день.

На протяжении всего рассказа Чехов рисует портрет Мисюсь, черты которого очень выразительны: «в будни она ходила обыкновенно в светлой рубашечке и в темно-синей юбке», иногда «сквозь широкие рукава просвечивали ее тонкие, слабые руки» [22, стр. 174]. Девушка смотрит на художника своими «большими глазами», а в кульминационной сцене свидания «трогательно прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, женские руки, ее слабость, праздность, ее книги!» [22, стр.

175]. Женя живет в придуманном ею мире, где свои законы и правила. У людей, которые носят это имя спокойный, ровный и вдумчивый характер, и чеховская героиня легко поддается влиянию. Она проявляет склонность к рукоделию, может часами в одиночестве играть, придумывая разные истории. Все внимание писателя сосредоточено на раскрытии ее внутреннего мира, а штрихи портрета способствуют этому. Женя еще молода и неопытна, она видит в людях только хорошее: ей нравится художник, но она любит

и сестру, являющуюся полной ее противоположностью. Часто Мисюсь повторяет фразу: «Наша Лида замечательный человек!» [22, стр. 176]. Не случаен в данном рассказе и выбор прозвища для Жени – Мисюсь. «Мисюсь» подчеркивает женственность и мягкость характера главной героини. Чехов говорит о ней как о ребенке, ласково, бережно: у нее «худенькое тело», «слабые руки», «тонкие

плечи», «печальные глаза». Само прозвище овеяно детскими воспоминаниями: ее называли Мисюсь, потому что она так называла свою гувернантку. «Как трогательно – прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, тонкое руки, ее слабость, праздность, ее книги! А ум? Я подозревал у нее недюжинный ум, меня восхищала широта ее воззрений» говорит художник [22, стр. 176]. Не только девическая прелесть, но и человеческое обаяние привлекательно в

Мисюсь. Ум ее напряженно работает, она с жадностью читает, думает, и мысли ее серьезны и глубоки. Мисюсь переживает пору, которую чудесно назвал Тютчев – «предрассветной». Она тянется навстречу солнцу, правде, добру. Трогательно-наивная любовь Мисюсь к художнику связана именно с этими стремлениями: «Ей хотелось, чтобы я ввел ее в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в котором, по ее мнению, я был своим человеком, и она говорила со

мной о боге, о вечной жизни, о чудесном» [22, стр. 177 ]. Сестра Мисюсь, Лида Волчанинова - красивая, умная девушка с решительным характером, твердыми убеждениями – являет собой полную противоположность Жени. Имя Лидия происходит от названия области Малой Азии. Для тех, кто носит это имя, характерна боязнь сделать что-то не так и услышать упрек в свой адрес. Они стараются держаться ближе к старшим. Лидия довольно энергична, но силы свои тратит в основном

на бестолковую суету. Чеховская Лида лечит крестьян, борется против некоего Балагина, захватившего в свои руки весь уезд, собирает деньги для погорельцев. Она учительствует в школе и живет на заработанные деньги. И все же в ней чувствуется какой-то душевный изъян. Постепенно Чехов показывает пустоту и никчемность мелких дел

Лиды, черствость и холодность ее натуры. Что-то сухое, бездушное сквозит в ее внешнем облике. Мы видим красивое лицо, но нас настораживает его постоянное «строгое выражение», «маленький упрямый рот». Мы слышим ее речи, и опять что-то заставляет насторожиться. Голос ее холодный, тревожный. Это впечатление поддерживается и фамилией героини. Лидия Волчанинова, «тонкая, бледная, очень красивая, с целой копной каштановых волос на голове, с маленьким

упрямым ртом», твердо решила быть деятельной и доброй, помогать бедным и больным, распространять знания среди крестьян. «Нельзя сидеть сложа руки говорит Лида Правда, мы не спасаем человечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, и мы - правы. Самая высокая и святая задача культурного человека - это служить ближним, и мы пытаемся служить, как умеем» [22, стр. 177]. И тут Чехов показывает сложность жизненных явлений: с одной стороны,

Лида - черствый, ограниченный человек, а с другой - решительный, волевой. Она занимается земскими проблемами, всеми силами старается облегчить безрадостное существование крестьян. Девушка живет только на двадцать пять рублей своего жалованья, хотя у семьи есть достаточно большие средства. Но Лидия лишена истинных, прекрасных чувств. Не признает она и искусства, которое, по ее мнению, не приносит пользы народу.

И в идейную борьбу с Лидией Волчаниновой вступает художник, пытающийся глубже осмыслить жизнь. По-другому видит он цели, стоящие перед интеллигенцией. «По-моему, — говорит главный герой Лидии, — медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья » [22, стр. 178 ]. Отрицает он и пользу грамотности: «Не грамотность нужна, а свобода для широкого проявления духовных

способностей» [22, стр. 178]. Также художник не признает медицину: «Если уж лечить, то не болезни, а причины их. Устраните главную причину — физический труд, и тогда не будет болезней» [22, стр. 178]. И вообще герой считает, что всякая деятельность интеллигенции вредна, потому что она укрепляет “существующий порядок”: “Ничего не нужно, пусть земля провалится в тартарары!” Лида боится влияния таких речей на младшую сестру и заставляет

Женю уехать в другую губернию. Вероятное счастье двух людей разрушено, их любовь растоптана сухой, черствой Лидией. И заканчивается новелла тоскливым возгласом художника: “Мисюсь, где ты?” [22, стр. 179]. “Дом с мезонином” — это повествование о том, как вынуждены расстаться любящие сердца. Но здесь же автор поднимает проблему интеллигенции и народа: легкой, беззаботной жизни обитателей дворянской усадьбы противопоставлена тяжелая жизнь мужиков. Понимая, что “библиотечками” и “аптечками” делу помочь

нельзя, Чехов призывает читателей искать новые пути решения этой проблемы. А дом с мезонином становится пустым после отъезда Жени. Ведь именно Мисюсь — самая светлая личность в рассказе. И дом “жил”, дом “дышал” благодаря чистоте ее чувств, ее мыслей. Почему же Лида не научилась ценить эту чистоту, искренность, почему она отгораживает себя “холодной”,

непреодолимой стеной Чехов в своем творчестве уделял огромное внимание миру сложных, зачастую непредсказуемых движений человеческой души и особенно чувству любви. Безусловно, любовь — самое светлое и прекрасное чувство, но жизнь в обществе накладывает на человека ограничения и запреты, призванные направить могучую стихию любви в спокойное семейное русло, где страсть узаконена и становится лишь одним из элементов повседневной жизни.

В России в то время еще сильны были патриархальные представления о любви и браке. Считалось в порядке вещей жениться и выходить замуж не по любви, а либо по “разумному расчету”, либо по договоренности родителей, либо из каких-то других соображений житейского здравого смысла. Однако прожить без любви или же загнать в тесные рамки живое свободное чувство далеко не просто. Герои рассказа Чехова «Дама с собачкой» (1899) живут спокойной и размеренной жизнью, которая уже давно

определилась, приобрела вполне завершенную форму, а в перспективе у них — медленное старение. В их жизни нет места сильным страстям, в ней ничего не происходит. Дмитрию Дмитричу Гурову около сорока лет. Его женили рано, когда он был еще студентом второго курса, и теперь жена казалась в полтора раза старше его. Он считает ее недалекой, узкой, неизящной, боится ее и не любит бывать дома.

Изменять жене он начал уже давно, изменял часто и, вероятно, поэтому о женщинах отзывался почти всегда дурно. В обществе же мужчин ему было скучно, не по себе, с ними он был неразговорчив, холоден, но когда находился среди женщин, то чувствовал себя свободно и знал, о чем говорить с ними и как держать себя. Происхождение имени Дмитрий связано с именем древнегреческой богини земли и плодородия Деметры и буквально означает: «посвященный Деметре, богине плодородия» [26, стр.

129]. Дмитрий любит комфортную обстановку, красивых женщин и самые разные удовольствия. Как правило, ни в чем себя не ограничивает. Он легко увлекается женщинами, не испытывая при этом никаких угрызений совести в отношении прежних симпатий. Фамильный антропоним – Гуров образован от мужского имени Гурий, которое на древнееврейском языке означает – «львенок». Во внешности и характере героя, во всей его натуре есть что-то привлекательное, неуловимое, что располагает

к нему женщин, манит их. Гуров знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним. Многократный опыт, научил его давно, что всякое сближение, которое вначале так приятно разнообразит жизнь и представляется милым и легким приключением, в конце концов, становится тягостным. Но при всякой новой встрече с интересною женщиной этот опыт как-то ускользал из памяти, и хотелось жить, и все казалось так просто и забавно. Во второй части рассказа

Гуров из человека бездушного, недалекого, не уважающего окружающих людей, в том числе и жену, превращается в человека, который способен любить "по-настоящему", жертвовать собой ради любви. Почему произошли такие перемены? Почему герой иначе начинает воспринимать окружающий мир и людей вокруг него? Причиной послужила встреча с Анной Сергеевной и любовь, возникшая между ними. "Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что

эта их любовь изменила их обоих" [26, стр. 130]. Анна Сергеевна – женщина эмоциональная. Она выросла в Петербурге, но вышла замуж в С где живет уже два года. С одной стороны она любит мужа, с другой - ее самолюбие задевает его лакейские повадки. Еще недавно она была студенткой, училась, в ней есть еще много робости, угловатости, которые проявляются

и в смехе, и в разговоре с незнакомыми. К тому, что произошло между ней и Гуровым, Анна Сергеевна отнеслась как-то особенно, очень серьезно, как к своему падению. Она доверчива, от нее веет чистотой, порядочностью, наивностью мало жившей женщины. В выборе того или иного имени персонажа, в учете его этимологии всегда проявляется авторское отношение. Имена персонажей могут предопределять формы их поведения в тексте.

Также могут актуализироваться символические смыслы антропонима и отдельных компонентов имени или фамилии. Так, в рассказе «Невеста» в контексте целого оказывается значимым первый компонент фамилии Шумины, который представляет собой образование от слова «шум» и ассоциативно связывается с выражением «много шума из ничего». В «Невесте» Чехов не случайно показал исчерпывающий себя усадебно-помещичий уклад и образ девушки Нади, без сожаления покинувшей родное гнездо, и повлиявшие на ее решение мечты

Саши о гармонии общественного бытия. Не случаен здесь и выбор имен; их смысл и значение помогают глубже проникнуть в суть изображаемых ситуаций. Ведь имя собственное служит одним из важнейших средств воплощения авторского замысла и концентрирует в себе значительный объем информации. Как справедливо заметил Тынянов: «Каждое имя, названное в произведении, есть уже обозначение, играющее всеми красками, на которые оно способно». Действительно, имя главной героини выступает как одна из ключевых

единиц текста, как важнейший знак, который наряду с заглавием актуализируется по мере прочтения произведения. Имя жениха Нади, Андрей, происходит о греческого «мужчина». Вскоре, Надя убедится, что кроме того, что он – мужчина, у него нет никаких достоинств. Полученное высшее образование не помогло ему стать личностью, зато он научился говорить и даже признаваться в любви красивыми, но чужими, заимствованными фразами.

Жизнь его пуста и бессмысленна. И то, что его имя дублируется отчеством – Андреевич создает ощущение замкнутого порочного круга, по которому пошла обывательская жизнь, утратившая способность к саморазвитию и обновлению. Мать Нади носит имя легендарного ассирийского правителя Нина, строителя столицы Ниневии. Женский вариант имени получил значение «царица». Не случайно об образе жизни чеховской героини Саша отзывается так: «Мамаша целый день только гуляет,

как герцогиня какая-нибудь». Она красива, сильно затягивается в корсет, чтобы выглядеть стройней и моложе, и у нее «бриллианты на каждом кольце». Она живет в мире фантастических грез, то погруженная в переживания по поводу прочитанных книг, то воображая себе «что-нибудь историческое, из древнего мира» - также аллюзия на царя Нина. В то же время и бабушка, и мать Нади считают привычным порядком вещей, что прислуживающие им люди должны все вместе ютиться в кухонном

полуподвальном помещении и спать на полу на грязных лохмотьях. «Александр Тимофеевич, или попросту Саша» - дальний родственник семейства Шуминых, частый гость в доме. Художник архитектор по образованию, служащий в московской литографии. Он болен чахоткой, но менее всего занят о своем здоровье. Недаром его имя переводится с греческого как «защитник».

По Флоренскому к устойчивым признакам этого имени относятся сердечность и доброта. Саша, в большинстве своем, теоретик, но не практик. В рассказе он такой и есть. Действительно, образ Саши сыграл решающую роль в судьбе Нади. Это ведь он помог увидеть в истинном свете ту жизнь, которой жили ее бабушка, ее мать и прожила 23 года она сама. Саша убежден в том, что Наде нужно уехать, и считает своим правом защитить девушку от

жизни, которая ожидает ее после замужества. Имя главной героини говорит само за себя. Надя – Надежда «надеющаяся» - предсказывает преодоление всех предстоящих ей трудностей, ясное осознание истинной цели жизни; Надя всегда на пороге перемен, всегда в ожидании нового. У героини рождается и постепенно растет неприязненное чувство к родному дому, к семье, в которой она воспитывалась и которая готовила ее к жизни по образцу прежних поколений.

Помогает развитию в ней этого чувства Надин друг - Саша. Ему не нравится многое в доме и он не скрывает этого. Резкими критическими замечаниями о праздном, не интересном окружении Нади, об отсутствии нравственного оправдания того уклада жизни, к которому Надю приучили мать и бабушка, он в конце концов достигает того, что в ее душе совершается переворот.

В разгар свадебных приготовлений Надя решается на небывалый для того времени по смелости шаг – убегает от жениха, ставшего ей неприятным (€при всей его образованности и добропорядочности она теперь только почувствовала как он неумен и фальшив), и от бабушки, властно руководившей всем этим хлопотливым, но внутренне праздным мирком, показавшимся ей вдруг невыносимо скучным, и от матери, которая тоже перестала быть для нее эталоном ума и красоты. Она бросает дом и прекрасный сад, где весной ей бывало так хорошо,

и бежит без оглядки, бежит – хотя со слезами, но с радостью и с Надеждой. Но не нужно умалять собственных усилий Нади в совершившейся в ней перемене, ведь уговоры Саши падали на благодатную почву (Саша гостил у Шуминых не первое лето и к началу повествования уже жил в доме дней десять). В самом начале рассказа есть строки, которые намекают на то, что в душе Нади уже началось смятение. Наслаждаясь майским вечером в саду,

Надя, только что вышедшая из дома, где вместе с домашними в этот вечер были и гости, в мыслях была не с ним: «Ей хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом, над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, не доступная пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать» [26, стр. 132]. Прямым продолжением этой мысли звучат строки о том, что

когда Надя смотрела в окно дома, где шли приготовления к ужину, т.е. к тому, что было здесь, ей «почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца!» Еще бессознательно, Надя в самом начале рассказа уже готова к тому, чтобы желать и «перемены» и «конца» того, что сейчас происходит в доме, во имя еще неизвестной для нее идеальной жизни (которую она пока отождествляет с жизнью природы, пробуждающейся весной).

Потом безотчетная тоска сменилась более ясным чувством. Во всем этом роль Саши как учителя Нади, конечно, была велика, но и Надя была способной ученицей. На протяжении всего рассказа развивается тема «новой жизни» - радостной, манящей, высокой… Героиню всегда влечет вперед; надежда всегда связана с будущим, поэтому она устремляется ко все новым и новым целям, но одновременно с этим, прежние начинают казаться ей наивными и незначительными.

Во всех случаях, когда Надя думает о своей будущей жизни или говорит об этом Саше, речь теперь идет не о курсах, а о чем-то гораздо более значимом и важном. Позже, когда Надя вспоминает о совете Саши ехать и учиться, она размышляет совсем не об экзаменах и лекциях: «Это странный, наивный человек, думала Надя, и в его мечтах, во всех этих чудесных садах, фонтанах необыкновенных чувствуется что-то нелепое; но почему-то в его наивности столько прекрасного, что в едва

она только подумала о том, не поехать ли ей учиться, как все сердце, всю грудь обдало холодком, залило чувством радости, восторга» [27, стр. 203 ]. То же настроение владеет Надей и тогда, когда она покидает свой город. Как только она решила уехать, все, что еще недавно волновало ее быстро утратило для нее значение, а когда они с Сашей сели в поезд, пишет Чехов, «и поезд тронулся, то все прошлое, такое большое и серьезное, сжалось

в комочек, и разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так мало заметно» [27, стр. 204]. Так «учение, которое ожидает Надю в Петербурге наполняется высоким смыслом, становится в одном ряду с мыслями о новой жизни, о воле, громадном, широком будущем» [27, стр. 203]. В Петербурге она встретила каких-то людей, узнала нечто важное и серьезное. И Саша уже не кажется ей «пророком». Во второй раз уезжая из дома,

Надя окончательно прощается не только со своим родными, городом, но и со своим учителем: «Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того Саша, что она здесь одинокая, чужая, ненужная и что все ей тут ненужно, все прежнее оторвано от нее и исчезло, точно сгорело, и пепел разнесся по ветру. Она вошла в Сашину комнату, постояла тут» [27, стр.

206]. «Прощай, милый Саша!» - думала она, и впереди ей рисовалась жизнь новая, широкая, просторная, и эта жизнь, еще неясная, полная тайн, увлекала и манила ее» [27, стр. 206]. Как видно, мечты героини о будущем не отличаются конкретикой. Писатель все увереннее и взволнованнее говорил, что, будучи прекрасным, оно оставалось для него и полным тайн. Мир чеховской прозы неистощимо разнообразен.

Рассказы Чехова лаконичны и сжаты, но сколько в них прослежено живых характеров, сколько судеб! В самых незначительных, будничных событиях писатель видит внутреннюю глубину и психологическую сложность. И важнейшей заслугой Чехова является то, что его творчество максимально приближено к жизни, что он показал самое жизнь. Поэтому все его герои неоднозначны: у них есть как положительные, так и отрицательные качества. Таким образом, имена героев в рассказах Чехова играют очень важную роль.

Изучение функциональной значимости имен персонажей в рассказах Чехова «Невеста», «Дом с мезонином» и «Дама с собачкой» показало, что они (имена персонажей) вовсе не случайно выбраны автором. Имена в рассказах А.П. Чехова – это целая знаковая система, характеризующая и внутренний мир героев, и их взаимоотношения, и предназначенную им роль в развивающихся событиях. А самое главное, имя служит одним из важных средств воплощения авторского замысла.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Настоящая дипломная работа представляет опыт исследования поэтики имени в поздних рассказах А.П. Чехова «Невеста», «Дом с мезонином», «Дама с собачкой». Проведенный анализ показал, что ономастикон творчества Чехова разнообразен и многопланов и является ценнейшим компонентом в системе средств художественной выразительности. В рассказах позднего периода можно выделить такие характерные особенности: употребление

контрастного иноязычного имени с русским отчеством, а также контрастного русского имени с иноязычным отчеством; использование суффиксов в усеченной форме -ыч- или -ич придающие негативный оттенок персонажам; использование двухкомпонентных жанрово-смешных антропонимов с формальной мотивацией: Шумины – фамильный антропоним, формально мотивирован, фамилия образована от слова «шум», хотя никакого шума нет. Изучение особенностей функционирования собственных имен в рассказах

Чехова, многообразие видов антропонимов, богатый семантический потенциал имен позволяют глубже понять художественный мир писателя, отношение автора к героям, формируют подтекст, и имеют важное общетеоретическое значение для постижения его творчества в целом. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1.1. 1. Бакастова Г.В. Имя собственное в художественном тексте // Русская ономастика. М 1984. С. 23-27. 2. Балакина Е.

И. Введение в философию имени. М 2002. 3. Бахтин М.М. Дополнения и изменения к «Рабле» // Вопросы философии. 1992. № 1. С. 134 – 165. 4. Булгаков С.Н. Философия имени. СПб 1998. 5. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М 1955. 6. Громов М.П. Книга о Чехове.

М 1989. 7. Камянов В.И. Время против безвременья: Чехов и современность. М 1989. 8. Карпенко Ю.А. Имя собственное в художественной литературе // Филологические науки. М, 1986 № 4. 9. Лосев А.Ф. Философия имени / Самое само: Сочинения. М 1999. 10. Магазанник Б. Роль антропонима в построении художественного образа // Ономастика. М 1969. С. 162-164. 11. Митрофанова

О.Д. Словарь русских личных имен. М 1980. 12. Михайлов В.Н. Роль ономастической лексики в структурно-семантической организации художественного текста // Русская ономастика. М 1984. С. 64-75. 13. Никонов В.А. Имена персонажей // Никонов В.А. Имя и общество. М 1974. С. 74-80. 14. Ожегов С.И Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка.

М 1997. 15. Подольская Н.В. Словарь русской ономастической терминологии. М 1978. 16. Поляков М.Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М 1986. 17. Суперанская А.В. Неофициальные формы русских имен // Русская речь. 2001. №1. 18. Трубачев О.Н. Русская ономастика и ономастика России. Словарь. М 1994. 19. Флоренский П.А. Имена //

Флоренский П.А. Собр. cоч. в 4-х т. Т. 3(2). М 2000. 20. Чехов А.П. Полн. собр соч. и писем: В 30 т. М 1974 – 1982 (Т. IX). 21. Чехов в воспоминаниях современников. М, 1986. 22. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М 1971. 23. Шишко Е.С. Имя, характер, судьба в рассказе А.П. Чехова «Архиерей» //

Проблемы изучения русской и зарубежной литературы. Таганрог, 2004. С. 103-109. 24. Чехов А.П. Полн. собр соч. и писем: В 30 т. М 1974 – 1982. (Т. V) 25. Чехов А.П. Полн. собр соч. и писем: В 30 т. М 1974 – 1982. (Т. X)