Лирика трубадуров

Лирика трубадуров Рыцарская лирика трубадуров (от провансальского trobar - находить, создавать, изобретать) существовала на юге Франции, в Провансе, с конца XI по начало XIII в. Прованс в этот период переживал полосу хозяйственного и культурного подъема. Процветали города, а борьба между горожанами и феодалами была значительно ослаблена или вовсе отсутствовала. Далее, Прованс был политически независимым краем; это вело к укреплению суверенитета южнофранцузских

феодалов, чьи замки превращались в культурные центры, оказывавшие влияние и на города. Прованс тяготел и к религиозной независимости от папского престола, став, в частности, рассадником еретических движений. Наконец, он поддерживал тесные связи с соседними романскими странами, с мусульманскими народами и с Византией. В этих условиях и возникла лирика трубадуров как одно из классических воплощений становящегося рыцарского миросозерцания. Благодаря этой лирике, прежде всего, осуществился радикальный

сдвиг в языковой ситуации в Западной Европе. Если в эпоху раннего средневековья народные диалекты не были нормированы, а функцию литературного языка выполняла латынь, то историко-культурная роль поэзии трубадуров заключалась прежде всего в том, что это была первая в Западной Европе светская поэзия на народном (провансальском) языке, которая выработала его “правильные” нормы, довела его до высокой степени совершенства и положила тем самым начало общему переходу средневековых

литератур с латыни на национальные языки. Первый известный нам провансальский трубадур - Гильем Аквитанский (1071-1127). Знамениты также были Джауфре Рюдель (середина XII в.), Маркабрюн (середина XII в.), Бернарт де Вентадорн (годы творчества: 1150-1180), Гираут де Борнель (1162- 1200), Бертран де Борн (ок.

1140-1215), Монах Монтаудонский (годы творчества: 1180- 1213), Арнаут Даниэль (ок. 1140-1200), Пейре Видаль (последняя четверть XII в.) и др. Всего дошло более 2500 песен трубадуров. Лирика трубадуров пережила расцвет в последней четверти XI - начале XIII в однако ее естественное развитие было прервано так называемыми “альбигойскими войнами”

- крестовыми походами северофранцузских феодалов, стремившихся искоренить религиозные ереси. В результате Прованс был разграблен и разрушен, а большинству трубадуров пришлось бежать в Италию, на Пиренеи и в германские земли. Прежде всего, следует отметить, что лирика трубадуров всецело подчинялась жанровому принципу. Жанр, во-первых, определялся предметом (темой) изображения, поскольку существовал достаточно ограниченный круг поэтических сюжетов, признанных достойными воплощения и переходивших

из произведения в произведение, от поэта к поэту и даже от поколения к поколению; во-вторых, каждый жанр предполагал набор возможных трактовок избранной темы, так что поэт наперед знал, как должна складываться та или иная лирическая ситуация, как должен вести себя тот или иной лирический персонаж; в-третьих, лирика трубадуров располагала арсеналом фиксированных формул (лексических, синтаксических, стилистических и т. п.) для описания любого предмета или персонажа из тех, что входили в область куртуазного мира (так,

существовал канон описания Дамы, клеветника-наветчика и т. п.); в-четвертых, жанр определялся характером своего строфического построения (известно до 500 строфических форм); наконец, поскольку средневековая лирика была неотделима от напева и сами трубадуры были не просто поэтами, но поэтами- композиторами, а их произведения - песнями, то специфика жанра определялась также складываемой трубадуром мелодией. Таким образом, лирика трубадуров имела вид системы жанров.

В центре этой системы стояла кансона (буквально “песня”), воспевавшая любовное чувство поэта. Кансона включала в себя от пяти до семи строф, которые чаще всего объединялись сквозными рифмами и замыкались посылкой (торнадой), где поэт обращался к своему адресату, зашифрованному условным (метафорическим или метонимическим)именем-псевдонимом сеньялем. Сирвента формально строилась так же, как и кансона, но имела другую тематику - политическую, религиозную, моральную.

В так называемых персональных сирвентах трубадуры обсуждали достоинства и недостатки друг друга и своих покровителей. Плач был разновидностью персональной сирвенты, где воспевались доблести оплакиваемого - знатного сеньора-покровителя, почившего трубадура и т. п. Особо стояла диалогическая группа жанров, так называемые прения - песни, исполнявшиеся двумя трубадурами, которые от строфы к строфе обменивались полемическими репликами на избранную тему.

Основная разновидность прений - тенсона (буквально “спор”), предполагавшая свободно развивающийся диалог. Другая разновидность - джокпартит (букв, “разделенная игра”) или партимент (буквально “раздел”) - задавала некоторую дилемму, так что один трубадур защищал одно мнение, а второй - противоположное (таковы, например, прения о том, что выше - любовь к Даме или любовь к воинской славе, доблесть или щедрость и т. п.). Диалогическим началом пронизана и пастурель, где рыцарь на фоне идиллического пейзажа встречает пастушку

и пытается добиться ее благосклонности. Обмен репликами в пастурели представлял собой озорную и остроумную словесную дуэль, в которой рыцарь чаще всего терпел поражение. Наконец, диалогическую природу сохраняла и альба (“утренняя песнь”), где репликами обменивались Дама и возлюбленный; иногда в диалог вмешивался “сторож”, охранявший влюбленных от ревнивцев и клеветников-наветчиков; в ряде случаев альба оказывалась драматизированным монологом самого “сторожа”, предупреждавшего

влюбленных о наступлении утра. КАНСОНА У любви есть дар высокий - Колдовская сила, Что зимой, в мороз жестокий, Мне цветы взрастила. Ветра вой, дождя потоки - Все мне стало мило. Вот и новой песни строки Вьются легкокрыло. И столь любовь нежна, И столь любовь ясна, Что и льдины, как весна, К жизни пробудила. Сердце страсть воспламенила

Так, что даже тело И в снегах бы не застыло, Где кругом все бело. Лишь учтивость воспретила Снять одежды смело, - Ей сама любовь внушила Крепнуть без предела. Любви мила страна, Что Донною славна. Не пизанская казна - Не в богатстве дело! Донна пусть и охладела, Но живу мечтая. Ненароком поглядела - Вот и рад тогда я!

Лечит сердце мне умело Греза молодая, Коль оно осталось цело, От любви страдая. Моей любви волна В любые времена Через Францию вольна Плыть, как песня мая. Счастье мреет, обещая Все, что мне желанно. Так кораблик, чуть мелькая, Виден средь тумана, Где грозит скала седая Бездной океана. На душе тоска такая!

Счастье столь обманно Моя любовь грустна, И я не знаю сна. Мне судьбина суждена Бедного Тристана Боже, взвиться бы нежданно Ласточкой летучей! Вот лечу у ней утром рано, Обгоняя тучи, А она лежит, румяна, Всех на свете лучше. - Сжальтесь, Донна! В сердце рана - Словно пламень жгучий! Ах, любовь страшна!

Коль Донна холодна, То любовь напоена Скорбью неминучей. Но упрямы и живучи Страстные желанья, Их стремит порыв могучий Через расстоянья. Если ж выпадает случай, Что мои стенанья Вдруг сменяет смех певучий, - Отдал сердцу дань я: Ведь так любовь чудна, Что радостью пьяна, Хоть и в радости слышна

Горечь расставанья. Спеши, гонец она Тебе внимать должна! Пусть польются письмена Песнею страданья. (Перевод В. Дынник) СИРВЕНТА Трубадуров прославить я рад, Что поют и не в склад и не в лад, Каждый пеньем своим опьянен, Будто сто свинопасов галдят: Самый лучший ответит навряд, Взят высокий иль низкий им тон.

О любви своей песню Роджьер На ужасный заводит манер - Первым будет он мной обвинен; В церковь лучше б ходил, маловер, И тянул бы псалмы, например, И таращил глаза на амвон. И похож Гираут, его друг, На иссушенный солнцем бурдюк, Вместо пенья - бурчанье и стон, Дребезжание, скрежет и стук;

Кто за самый пленительный звук Грош заплатит - потерпит урон. Третий - де Вентадорн, старый шут, Втрое тоньше он, чем Гираут, И отец его вооружен Саблей крепкой, как ивовый прут, Мать же чистит овечий закут И за хворостом ходит на склон. Лимузинец из Бривы - жонглер, Попрошайка, зато хоть не вор,

К итальянцам ходил на поклон; Пой, паломник, тяни до тех пор И так жалобно, будто ты хвор, Пока слух мой не станет смягчен. Пятый - достопочтенный Гильем, Так ли, сяк ли судить - плох совсем, Он поет, а меня клонит в сон, Лучше, если б родился он нем, У дворняги - и то больше тем, А глаза взял у статуи он.

И шестой - Гриомар Гаузмар, Рыцарь умер в нем, жив лишь фигляр; Благодетель не больно умен: Эти платья отдав ему в дар, Все равно что их бросил в пожар, Ведь фигляров таких миллион. Обокраден Мондзовец Пейре, Приживал при тулузском дворе, - В этом есть куртуазный резон; Но помог бы стихам и игре,

Срежь ловкач не кошель на шнуре, А другой - что меж ног прикреплен. Украшает восьмерку бродяг Вымогатель Бернарт де Сайссак, Вновь в дверях он, а выгнан был вон; В ту минуту, как де Кардальяк Старый плащ ему отдал за так, Де Сайссак мной на свалку снесен. А девятый - хвастун Раймбаут С важным видом уже тут как тут,

А по мне, этот мэтр - пустозвон, Жжет его сочинительства зуд, С жаром точно таким же поют Те, что наняты для похорон. И десятый - Эбле де Санья, Он скулит, словно пес от битья, Женолюб, пострадавший от жен; Груб, напыщен, и слыхивал я, Что, где больше еды и питья, Предается он той из сторон.

Ратным подвигам храбрый Руис С давних пор предпочтя вокализ Ждет для рыцарства лучших времен; Погнут шлем, меч без дела повис - Мог тогда только выиграть приз, Когда в бегство бывал обращен. И последний - Ломбардец-старик, Только в трусости он и велик; Применять заграничный фасон В сочинении песен привык,

И хоть люди ломают язык, Сладкопевцем он был наречен. А про Пейре Овернца молва, Что он всех трубадуров глава И слагатель сладчайших кансон; Что ж, молва абсолютно права, Разве что должен быть лишь едва Смысл его темных строк прояснен. Пел со смехом я эти слова, Под волынку мотив сочинен.

АЛЬБА Дама и друг ее скрыты листвой Благоуханной беседки живой. "Вижу рассвет!" - прокричал часовой. Боже, как быстро приходит рассвет! - Не зажигай на востоке огня - Пусть не уходит мой друг от меня, Пусть часовой дожидается дня! Боже, как быстро приходит рассвет! - Нежный, в объятиях стан мне сдави, Свищут над нами в ветвях соловьи,

Сплетням назло предадимся любви, Боже, как быстро приходит рассвет! - Нежный, еще раз затеем игру, Птицы распелись в саду поутру, Но часовой не сыграл ту-ру-ру, Боже, как быстро приходит рассвет! - Дышит возлюбленный рядом со мной, В этом дыханье, в прохладе ночной Словно бы нежный я выпила зной. Боже, как быстро приходит рассвет!

Дама прельстительна и весела И красотой многим людям мила, Сердце она лишь любви отдала. Боже, как быстро приходит рассвет! ТЕНСОНА Темой этого поэтического диспута двух трубадуров (родовитого и незнатного) является один из центральных вопросов поэтики провансальских трубадуров – вопрос о так называемом trobar clus ("замкнутой манере") – тёмном, затруднённом стиле поэзии.

Рамбаут выступает в защиту этого стиля, тогда как Гираут высказывается в пользу простого и ясного, всем понятного языка. Гираут де Борнейль (расцвет творчества 1175 – 1220) и Рамбаут III, граф Оранский (правил 1150 – 1173). Сеньор Гираут, да как же так? Вы утверждали, слух идёт, Что песням тёмный слог нейдёт,

Тогда я вам Вопрос задам: Ужель, избрав понятный слог, Себя я показать бы мог? Сеньор Линьяуре , я не враг Затей словесных, пусть поёт Любой, как петь его влечет, Но всё же сам Хвалу воздам Лишь простоте певучих строк: Что всем понятно – в том и прок! Гираут, зачем тогда, чудак,

Трудиться, зная наперед, Что труд усердный пропадёт Не к знатокам, А к простакам, И вдохновенных слов поток В них только вызовет зевок? Линьяуре, я – из работяг, Мой стих – не скороспелый плод, Лишённый смысла и красот. Вот и не дам Своим трудам Лишь тешить узенький мирок.

Нет, песни путь – всегда широк! Гираут! А для меня – пустяк, Широко ль песня потечет. В стихе блестящем – мне почет. Мой труд упрям, И – буду пряма, Я всем свой золотой песок Не сыплю, словно соль в мешок! Линьяуре! Верьте, много благ Спор с добрым другом принесёт, Коль бог от ссоры упасет.

Что здесь и там По временам Я допускал на вас намек Поставлю сам себе в упрёк! Гираут! И мне понятен смак Задорных шуток и острот – Нет! Вам их не поставлю в счёт, Вес не придам Таким словам. В другом – тревог моих исток: Люблю я, сердцем изнемог! Линьяуре! Хоть отказа знак

Красавица вам подаёт, Бывает смысл совсем не тот: И по глазам Дано сердцам Узнать, что это всё – предлог Раздуть любовный огонёк! Гираут! Сочельник недалёк, Зачем спешите за порог? Линьяуре, вдаль я не ездок, Да сам король на пир повлёк. Маркабрюн. ПАСТОРЕЛА. Приводимая пасторела, представляющая спор рыцаря с пастушкой, является наиболее

типической для жанра; встречаются, однако, и другие формы, более дидактические, где рыцарь ведет беседу не с пастушкой, а с пастухом. Встретил пастушку вчера я, Здесь, у ограды блуждая. Бойкая, хоть и простая, Мне повстречалась девица. Шубка на ней меховая, И кацавейка цветная, Чепчик – от ветра прикрыться. К ней обратился тогда я: Милочка! Буря какая! Вьюга взметается злая!

Дон! – отвечала девица, Право, здорова всегда я, Сроду простуды не зная. Вьюга пускай себе злится! Милочка! Лишь за цветами Шёл я, но вдруг будто в раме Вижу вас между кустами. Как хороши вы, девица! Скучно одной тут часами, Да и не справитесь сами – Стадо у вас разбежится! Дон! Не одними словами, Надо служить и делами

Донне, восславленной вами. Право, сказала девица Столько забот со стадами! С вами пустыми речами Тешиться мне не годиться. Милочка, честное слово, Не от виллана простого, А от сеньора младого Мать родила вас, девица! Сердце любить вас готово, Око всё снова и снова Смотрит – и не наглядится. Дон! Нет селенья такого, Где б не трудились сурово

Ради куска трудового. Право, сказала девица Всякий день, кроме седьмого – Дня воскресенья святого, Должен и рыцарь трудиться. Милочка, феи успели Вас одарить с колыбели, Но непонятно ужели Вам, дорогая девица, Как бы вы похорошели, Если б собой вы велели Рядышком мне приютиться! Дон! Те хвалы, что вы пели,

Слушала я еле-еле, Так они мне надоели! Право, сказала девица, Что бы вы там ни хотели, Видно судьба пустомеле В замок ни с чем воротиться! Милочка, самой пугливой, Даже и самой строптивой, Можно привыкнуть на диво К ласкам любовным, девица; Судя по речи игривой, Мы бы любовью счастливой С вами могли насладиться.

Дон! Говорите вы льстиво, Как я мила и красива, Что же, я буду правдива; Право, сказала девица, Честь берегу я стыдливо, Чтоб из-за радости лживой Вечным стыдом не покрыться. Милочка! Божье творенье Ищет везде наслажденья, И рождены без сомненья, Мы друг для друга, девица! Вас призываю под сень я, Дайте же без промедленья

Сладкому делу свершиться! Дон, лишь дурак от рожденья Лёгкой любви развлеченья Ищет у всех в нетерпенье. Ровню пусть любит девица. Исстари общее мненье: Если душа в запустенье, В ней лишь безумство плодиться. Милочка! Вы загляденье! Полно же без сожаленья Так над любовью глумиться.

Дон! Нам велит Провиденье: Глупым – ловить наслажденье, Мудрым – к блаженству стремиться! БАЛЛАДА Анонимная песня XII в. Баллада связана с весенними обрядами – с выборами в качестве "королевы весны" самой красивой из девушек и с плясками вокруг майского (апрельского в Провансе) деревца. 1 Всё цветёт! Вокруг весна! Эйя! –

Королева влюблена Эйя! – И, лишив ревнивца сна, Эйя! – К нам пришла сюда она, Как сам апрель, сияя. А ревнивцам даём мы приказ: Прочь от нас, прочь от нас! Мы резвый затеяли пляс. 2 Ею грамота дана, Эйя! – Чтобы в круг вовлечена, Эйя! – Заплясала вся страна Эйя! – До границы, где волна

О берег бьёт морская. А ревнивцам даём мы приказ: Прочь от нас, прочь от нас! Мы резвый затеяли пляс. 3 Сам король тут, вот те на! Эйя! – Поступь старца неверна, Эйя! – Грудь тревогою полна, Эйя! – Что другому суждена Красавица такая. А ревнивцам даём мы приказ: Прочь от нас, прочь от нас! Мы резвый затеяли пляс.

4 Старца ревность ей смешна, Эйя! – И любовь его скучна, Эйя! - В этом юноши вина, Эйя! – У красавца так стройна Осанка молодая. А ревнивцам даём мы приказ: Прочь от нас, прочь от нас! Мы резвый затеяли пляс. 5 Хороша, стройна, видна, Эйя! – Ни одна ей не равна Красавица другая. А ревнивцам даём мы приказ:

Прочь от нас, прочь от нас! Мы резвый затеяли пляс. Бертран де Борн. Бертран де Борн – небогатый лимузинский барон (около 1140 – 1215; расцвет творчества между 1180 –1195), видный поэт своего времени. Будучи типичным представителем феодально-рыцарских кругов, Бертран де Борн принимал деятельное участие в феодальных распрях, прославлял войну, а также не скрывал своей ненависти крестьянам и горожанам. Вымышленные биографии объединяют вокруг его имени ряд легенд,

приписывающих ему едва ли не руководящую роль в войнах его времени, в частности в войнах короля английского Генриха II Плантагенета со своими сыновьями. Эта вымышленная биография вдохновила и Данте, поместившего Бертрана де Борна, "ссорившего короля-отца с сыном", в ад ("Божественная комедия", песнь 28-я "Ада"). ПЛАЧ. "Плач" посвящен младшему сыну Генриха

II Плантагенета – Джефри, герцогу Бретонскому, возглавившему восстание лимузинских баронов против своего отца – их сеньора. В самом разгаре междоусобной войны Джефри неожиданно умер от горячки (1183). Наш век исполнен горя и тоски, Не сосчитать утрат и грозных бед. Но все они ничтожны и легки Перед бедой, которой горше нет То гибель Молодого Короля.

Скорбит душа у всех, кто юн и смел, И ясный день как будто потемнел, И мрачен мир, исполненный печали. Не одолеть бойцам своей тоски, Грустит о нём задумчивый поэт, Жонглёр забыл весёлые прыжки Узнала смерть победу из побед, Похитив Молодого Короля. Как щедр он был! Как обласкать умел! Нет, никогда столь тяжко не скорбел

Наш бедный век, исполненный печали. Так радуйся, виновница тоски, Ты, смерть несытая! Ещё не видел свет Столь славной жертвы злой твоей руки, - Все доблести людские с юных лет Венчали Молодого Короля. И жил бы он, когда б Господь велел, - Живут же те, кто жалок и несмел, Кто предал храбрых гневу и печали. В наш слабый век, исполненный тоски,

Ушла любовь – и радость ей вослед, И люди стали лживы и мелки, И каждый день наносит новый вред. И нет уж Молодого Короля… Неслыханной отвагой он горел, Но нет его – и мир осиротел, Вместилище страданья и печали. Кто ради нашей скорби и тоски Сошел с небес и, благостью одет, Сам смерть принял, чтоб, смерти вопреки,

Нам вечной жизни положить завет, - Да снимет с Молодого Короля Грехи и вольных, и невольных дел, Чтоб он с друзьями там покой обрел, Где нет ни воздыханья, ни печали!